- Мой друг, - сказала она, - ты благоухаешь, как цветы.
      Я рассмеялся. Я подумал, что она шутит. Но позднее я убедился, что она права.
      Однажды днем женщина, у которой я жил, вошла в мою комнату. Она потянула в себя воздух и сказала:
      - О, как хорошо пахнет! У вас тут опять померанцевые цветы?
      Но я уже в течение нескольких дней не имел ни одного цветка в комнате.
      Я сказал сам себе: мы оба можем ошибаться. Человеческий нос - слишком плохо развитой орган.
      Но моя охотничья собака никогда не ошибается. Ее нос непогрешим.
      И я сделал опыт: я заставлял мою собаку приносить мне в саду и в комнате померанцевую ветку. Затем я тщательно прятал ветку и учил собаку отыскивать ее по команде: "Ищи цветы!" И она всегда находила ветку даже в самых сокровенных местах.
      Я переждал после того несколько дней, в течение которых в моей комнате не было ни одного цветка. И после того однажды утром я отправился с собакой в купальню. Выкупавшись и выйдя из воды, я крикнул ей:
      - Али! Апорт! Ищи цветы!
      Собака подняла голову, понюхала воздух кругом и без всякого колебания устремилась прямо на меня. Я пошел в раздевальную кабинку и дал ей понюхать мое платье, которое, быть может, сохраняло некоторый запах. Но собака едва обратила на него внимание. Она снова стала обнюхивать меня: запах, который она искала и нашла, исходил от моего тела.
      Итак, уважаемый доктор, если такая история случилась с собакой, обладающей высокоразвитым органом, то неудивительно, что и вы впали в ту же ошибку, когда вы заподозрили меня, что я держу у себя цветы. После того как вы вчера вечером вышли от меня, я слышал, как вы приказали служителю тщательно обыскать мою комнату, когда я буду на прогулке, и убрать из нее померанцевые цветы. Я не ставлю вам этого в упрек. Вы думали, что я прячу у себя эти цветы, и сочли своим долгом удалить от меня все то, что напоминает мне о моей "idee fixe". Но вы могли бы, доктор, не отдавать слуге вашего приказания: он может целыми часами рыться в моей комнате, но он не найдет в ней ни одного цветка. Но если вы после того снова зайдете ко мне, вы опять услышите этот запах: он исходит от моего тела...
      Однажды мне приснилось, будто я иду в полдень по обширному саду. Я прохожу мимо круглого фонтана, мимо полуразрушенных мраморных колонн. И иду далее по ровным, длинным лужайкам. И вот я увидел дерево, которое сверху донизу сверкало красными, как кровь, пылающими померанцами. И я понял тогда, что это дерево - я.
      Легкий ветер играл моею листвою, и в бесконечном желании простирал я свои ветви, обремененные плодами. По белой песчаной дорожке шла высокая дама в широком желтом одеянии. Из ее глубоких темно-синих очей упали на меня ласкающие взоры.
      Я прошелестел ей своей густой листвою:
      - Сорви мои плоды, Альцина!
      Она поняла этот язык и подняла белую руку. И сорвала ветку с пятью-шестью золотыми плодами.
      Это была легкая, сладкая боль. Я проснулся от нее.
      Я увидел ее около себя: она склонилась передо мной на колени. Ее глаза странно глядели на меня.
      - Что ты делаешь? - спросил я.
      - Тише! - прошептала она. - Я подслушиваю твои грезы.
      Как-то раз после обеда мы переехали на ту сторону Рейна и прошли от Драхенфельза вниз, к монастырю Гейстербах. Среди руин, где гнездились совы, она легла на траву. Я сел рядом с нею; я пил полными глотками аромат цветущей липы, вздымая грудь и широко раскинув руки.
      - Да! - сказала она и закрыла глаза осененные длинными ресницами. - Да, раскинь свои ветки! Как хорошо покоиться здесь в твоей прохладной тени!
      И она стала рассказывать...
      О, целые ночи напролет она рассказывала мне. Старинные саги, сказки, истории. При этом она всегда закрывала глаза. Ее тонкие губы слегка приоткрывались, и, как звон серебряных колокольчиков, падали жемчужными каплями слова из ее уст:
      - Ты похитил у меня мой пояс! - сказала Флерделис своему рыцарю.- Так принеси мне другой, который был бы достоин меня.
      Тогда оседлал белокурый Гриф своего коня и понесся во все страны света, чтобы добыть для своей повелительницы пояс. Он бился с великанами и рыцарями, с ведьмами и некромантами и отвоевал великолепнейший пояс. Но он бросил его в пыль, на колена нищим и воскликнул, что это жалкая тряпка недостойна украшать чресла его дамы. И когда он отнял у могучего Родомонта собственный пояс Венеры, он разорвал его в лохмотья и поклялся, что он добудет такой пояс, какого не имели и богини. Он убил волшебника Атласа и завладел его крылатым конем. Сквозь бурю и ветер полетел он на воздух и смелой рукой сорвал с неба Млечный Путь.
      Он пришел к госпоже и поцеловал ее белые ноги. И обвил вокруг ее бедер пояс, на котором, словно драгоценные каменья, засияли тысячи тысяч звезд...
      - Прочитай мне, что ты написал об орхидеях, - сказала она.
      Я прочитал ей:
      Когда дьявол женщиной явился,
      Когда Лилит
      Сплела в тяжелый черный узел кудри
      И окружила бледные черты
      Кудрявыми местами Боттичелли,
      Когда она с улыбкой тихой
      На пальцы тонкие свои
      Надела кольца с яркими камнями,
      Когда она прочла Бурже
      И полюбила Гюисманса
      И поняла молчанье Метерлинка
      И окунула душу
      В Аннунцио сверкающие краски,
      Тогда она однажды рассмеялась.
      ..................................
      И вот, когда она смеялась,
      Из уст ее
      Прыгнула маленькая царственная змейка.
      Прекраснейшая дьяволица,
      Красавица Лилит
      Ударила змею,
      Ударила Лилит змею-царицу
      Унизанным перстнями пальцем,
      Чтобы она вкруг пальца обвилась
      И обвивалась и шипела.
      Шипела, шипела
      И ядом брызнула своим.
      И капли яда собрала Лилит
      И сохранила в медной тяжкой вазе.
      Сырой земли
      Черной, мягкой, тучной,
      Бросила она туда.
      Своими белыми руками
      Она коснулась тихо
      Тяжелой медной вазы.
      Чуть слышно пели бледные уста
      Старинное проклятье.
      Как песня детская оно звучало
      Так тихо, томно, мягко,
      Так томно, словно поцелуи,
      Которые пила земля сырая
      Из уст ее...
      И жизнь затеплилась в тяжелой вазе:
      Разбужены лобзаньем томным,
      Разбужены волшебным пеньем,
      Восстали к свету в темной, тяжкой вазе
      Орхидеи.......................
      Та, которую люблю я,
      Обрамляет бледное лицо
      Перед зеркалом кудрей волнами.
      Рядом с ней из тяжкой медной вазы
      Выползают, словно змеи,
      Орхидеи.
      Орхидеи - адские цветы.
      Старая земля
      Родила их, сочетавшись браком
      С ядом змей. Лилит проклятье
      Дало им источник жизни,
      Родила земля сырая
      Орхидеи - адские цветы.
      - Прекрасно! - сказала Альцина.
      Да, уважаемый доктор, такова была наша жизнь: сказка, сотканная из лучей солнца. Мы вдыхали утраченное прошлое, из наших поцелуев вырастало неведомое, неподозреваемое будущее.
      И все чище - чистая, как кристалл - звучала гармония наших мечтаний. Однажды она прервала меня в середине стихотворения.
      Она сказала:
      - Молчи! - и крепко прижала лицо к моей груди.
      Я чувствовал, как ее тонкие ноздри трепетали на моем теле. Прошла минута.
      Она подняла голову и сказала:
      - Тебе нет надобности говорить. Твои мысли благоухают.
      Она закрыла глаза - и медленно договорила мои стихи до конца...
      ...Или же она брала мою голову в руки и ласкала тонкими пальцами мои виски.
      Тогда я чувствовал, как ее желания проскальзывают в меня и вступают в ласкающее обладание моей душой.
      Как будто сладкая музыка звучала в моих висках, как будто пение танцующих солнечных лучей.
      Там, где раскинулись зеленые лужайки, где по мраморным ступеням катятся холодные струи горного потока, где покачиваются среди цветов магнолии яркие фазаны, и грезят в своем уединении белые павлины, - там стоит дерево.
      Далеко кругом себя раскинуло оно свои ветки; благоуханием весны и любви напоен кругом него воздух. Белые цветы поднимаются из листьев, и между них сверкают золотые плоды.
      Прекрасная фея покоится в прохладной тени. Она рассказывает дереву сказки, и дерево это - ее возлюбленный.
      Она говорит, а он шелестит листьями и посылает ей с ветром свой аромат.
      Так беседуют они оба.
      Так росло во мне познание - медленно, постепенно, как всякое откровение. Так гармонично, что я не мог бы указать ни одной пограничной черты. Те отдельные подробности, которые я только что вам привел, уважаемый доктор, я выбрал из тысячи им подобных. Чудо началось, когда я в первый раз увидел эту женщину... А может быть, оно началось и гораздо ранее. Не должен ли я считать первым легким началом, например, хотя бы те мои мысли, которые я выразил в своих стихотворениях?
      Закончится же чудо тогда, когда я буду стоять под открытым небом, в лучах солнца, и буду носить белые цветы и золотые плоды.
      А пока - последовательное развитие, шествующее вперед спокойно, сильно, уверенно, не зная никакого сопротивления.
      И не только духом, но и телом. Разве я не говорил вам, что все мое тело напоено сладким ароматом? Убедитесь же в этом, уважаемый доктор.
      Наступили последние ночи. Однажды она сказала мне:
      - Я должна вскоре покинуть тебя.
      Я не испугался. Каждая секунда, проведенная с нею, была для меня вечностью, и еще должны беспредельную вечность мои счастливые руки обнимать ее.
      Я склонился к ней, и она продолжала:
      - Ты знаешь, что случится тогда, Астольф?
      Я утвердительно кивнул и спросил:
      - Куда ты уедешь?
      Две слезы упали на ее щеки. Она выпрямилась, и ее глаза засветились, как созвездия ночи над пустынной степью.
      - За море, - сказала она, - туда, откуда я пришла. Но я буду тебе писать. А потом, позднее, когда ты расцветешь, когда легкий ветер будет играть твоими ветками, - тогда я снова приду к тебе. Приду к тебе, возлюбленный, и буду покоиться в твоей тени. Буду отдыхать у тебя, мой возлюбленный, и грезить вместе с тобой нашими сладчайшими грезами...
      - Возлюбленный! - сказала она. - Возлюбленный!..
      И как зеленые путы плюща обвивают ствол и ветки, так обняла меня она... Вот так...
      Вы знаете, доктор, что произошло потом. Придя однажды вечером в виллу, я не мог дозвониться. Она уехала. Ее вилла опустела. Я поставил на ноги всю полицию и сыщиков, бегал все дни, как сумасшедший. Я делал тысячу глупостей, но уверяю вас, доктор, что все это следует отнести просто лишь на счет влюбленного, у которого исчезла, словно по волшебству, его возлюбленная.
      Мои товарищи по корпорации очень печалились и заботились обо мне - даже более, чем это было мне приятно. Это они телеграфировали моим родителям. Затем наступил тот припадок бешенства, который вы назвали "катастрофой" и который, в сущности, был совершенно естественным событием. Мои друзья, следившие после моих вышеупомянутых глупостей за каждым моим шагом, заметили, что я постоянно подкарауливаю почтальона. И когда приходило письмо - ее письмо, - они отбирали его у письмоносца на улице. Теперь я прекрасно знаю, что они делали это с добрым намерением, желая удалить от меня всякий повод к новому возбуждению. Но в то мгновение, когда я увидел из окна, как они отбирают письмо, мои глаза застлало красным светом. Мне показалось осквернением моей святыни, что они прикасаются своими руками к бумаге и что их глаза читают слова, которые она написала. Я схватил со стены остро отточенную рапиру и побежал по улице. Я кричал им, чтобы они отдали мне письмо. Они отказались, и тогда я ударил того, который держал письмо, рапирой прямо в лицо. Брызнула кровь и оросила письмо, которое я вырвал у него. Я побежал в свою комнату, заперся и стал читать.
      Она писала:
      "Если ты меня любишь, то доведешь это до конца. О, я приду, я приду к тебе, возлюбленный. Я буду покоиться в твоей прохладной тени и рассказывать тебе дивные сказки.
      Альцина".
      Я кончил, уважаемый доктор. Меня доставили сюда хитростью, но теперь я благодарен судьбе, которая привела меня сюда. Все волнения прошли, и я снова нашел в этой удивительной тишине прежний покой. Я пребываю в сладком аромате, который исходит из моего тела, и чувствую и знаю, что я дождусь завершения. Уже мне становится тяжело писать, уважаемый доктор, мои пальцы не хотят сжиматься, они раздвигаются, растопыриваются, как ветви.
      Ваше заведение лежит в великолепном обширном парке. Я сегодня утром странствовал по нему. Он так велик, так прекрасен. Я знаю, доктор, что мои слова убедили вас. О, мне удалось, без сомнения, убедить вас... Итак, когда наступит час, который уже так близко, то не пытайтесь помешать тому, что должно исполниться. Там, на большом лугу, где шумят каскады, - там буду я стоять. Я надеюсь, что вы, доктор, распорядитесь, чтобы за мной был хороший уход. Боннский садовник знает, как обращаться с померанцевыми деревьями, он даст вам указания. Я отнюдь не желаю захиреть... Я хочу расти и цвести, чтобы она радовалась и восхищалась моей красотою.
      Она будет писать, доктор. Вы узнаете ее адрес.
      Еще одно: каждым летом, когда моя верхушка будет сверкать тысячью золотых плодов, будьте добры, доктор, срывайте самые прекрасные из них и кладите в корзиночку. И посылайте ей.
      И пусть будет вложена туда записочка с милыми словами, которые я однажды слышал на улице Гренады:
      Я сорвал в моем саду
      Померанцев спелых, ярких,
      Сок их алый - кровь моя.
      И тебе, моя голубка,
      Померанцев я принес.
      Так возьми же их, голубка,
      Только их ножом не режь:
      Ты мое разрежешь сердце
      В середине померанца.
      О. Поркеролль. Июнь 1905