А.Етоев
      Человек из паутины
      Я человек эпохи стеклотары
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ПАУТИНЕ
      Глава 1. Похищенная фотография
      - ...А это Ванечка на картошке, в институте, семьдесят третий год. Вот он, слева, сырком закусывает, между штабелем и Никольским. Никольский был у них старостой. А это фотография школьная, здесь Ваня совсем молоденький. Видите, какой лысый? Это он по ошибке под полубокс однажды постригся. Оболванили его подчистую, а он видел себя в зеркале, да молчал парикмахерши постеснялся. Три дня его потом от учителей прятала.
      Вера Филипповна как-то звонко и протяжно вздохнула и посмотрела на старушку в платке. Та водила шершавым носом, будто бы к чему-то принюхивалась. Вера Филипповна тоже повела носом и вдруг явственно ощутила, как с кухни потянуло горелым
      - Батюшки! - всплеснула она руками. - Вроде бы и гореть нечему! Вскочила и убежала на кухню.
      Маленькая старушка в платке сверкнула косящим глазом и, схватив со стола фотографию, спрятала ее у себя под кофтой. Когда Вера Филипповна вернулась, старушка как ни в чем не бывало сидела на мягком стуле и прихлебывала остывший чай.
      - Чудеса, - сказала Вера Филипповна, - запах есть, а ничего не горит. Я уж и на площадку выглянула, думала - от соседей. И в форточку нос просунула - может, с помойки? И запах-то непонятный, будто крысу на сковородке жарят
      Вера Филипповна снова склонилась над фотографиями и начисто позабыла о происшествии.
      - Все фотокарточки перепутались, альбом хотела собрать, а некогда - то да это. Ой, и кто ж здесь такой пьянющий? Крестный это его, приехал тогда запойный. -- Вера Филипповна улыбнулась и сразу же погасила улыбку. Ванечка, ну за что же его так Бог наказал! Не курил ведь почти, не пил. Так, по праздникам, в выходные. Дружки его - это да, те уж точно закладывали. Один Боренька Дикобразов четверых алкашей стоил. Он один раз зимою от Ванечки без пальто ушел, как раз январь был, у Ванечки день рождения. Так, представляете, через месяц звонит он моему Ваньке и спрашивает, не у вас ли, мол, я пальто оставил. Это месяц прошел опомнился!
      Вора Филипповна взяла в руки несколько фотографий и перетасовала их, как карточную колоду. Потом бросила фотографии к остальным.
      - Вы печенье-то, не стесняйтесь, ешьте. Кончится, я еще принесу. И чай, наверно, остыл. Давайте, плесну горяченького.
      - Нет уж, Вера Филипповна, сыта я, спасибо за угощенье. И телевизор я дома не выключила, вдруг взорвется? Пойду я. поздно уже. - Маленькая старушка захлопотала, затянула на платке узел и поднялась. Росту в ней было ровно на полтора стула. - А этот, ну, тот, про которого вы мне давеча говорили. пу, который сюда из Сибири едет, чтобы Ванечку-то лечить, он когда же здесь, если не секрет, будет?
      - На днях, а когда точно - не знаю. Из Ванечкиной редакции Оленька мне должна позьонить, сказать, какого числа поезд.
      - А этот, который едет, он какая-нибудь медицинская знаменитость? Должно быть. главный специалист по прыщам?
      - И по паутине, и по прыщам. Лапшицкий его фамилия. Старушка при этих словах вздрогнула, завздыхала и навела на Веру Филипповну острый указательный палец. На пальце краснела яркая точка крови. Старушка сунула палец в рот, поморщилась
      - Иголка! - Она вытащила из кофты иголку. - Думала, потеряла, а она вон она где, иголка-то. И палец об нее наколола. Нехорошо это, когда иголка теряется. К смерти это, или мясо подорожает.
      - Тьфу на вас, Калория Карловна. Скажете тоже - к смерти. Иголка-то отыскалась.
      - Да уж. - Калерия Карловна уже ковыляла к двери - Ванечке от меня привет. - Она уже была на площадке. - Вот ведь башка склерозная. Я ж ему гостинец несла. Яблочко наливное. Несла, да недонесла Наверное, у себя под вешалкой на стуле оставила. Вы когда теперь у сына-то будете? Завтра? Ну так я вам его завтра и занесу. Сынку передадите, пусть скушает. Скажите, для витаминов.
      Глава 2. Колька из 30-й квартиры
      На лестнице было темно и пахло. Сыростью несло из углов - сыростью и кошачьим духом. Со двора, сквозь мутные стёкла, сюда заглядывала заоконная хмурь и, не найдя ничего весёлого, снова пряталась за тополиные кроны. Маленькая Калерия Карловна, легкая, как горная козочка, поскакала через ступеньку наверх. Проживала она под крышей, тремя этажами выше квартиры Веры Филипповны, на бывшей чердачной площади, перестроенной под временное жилье. Глазки её горели, как две тлеющие в темноте гнилушки, на губах шевелился шёпот.
      На площадке третьего этажа от стены отслоилась тень, с головой накрыла Калерию Карловну и сказала тоскливым голосом:
      - Стой, бабуля! Огоньку не найдется? Считаю до трех, на счет три начинаю нервничать.
      - Это ж сколько ты классов кончил, раз до трех только считать научился? - Калерия Карловна рыбкой вынырнула из тени и твердокаменным остриём туфли прочертила в воздухе иероглиф. Невидимка переломился надвое.
      - Ба... ба... бу... - по лестнице гулким эхом запрыгал крик. - Бабуля, ты что, вообще? Шуток не понимаешь? Я ж шучу, я ж тебя попугать хотел, я же Колька из тридцатой квартиры, я же - помнишь? - сундук тебе подымал, когда ты сюда въезжала.
      - В общем, так. - Сухонькая рука старушки, как стрела грузового крана, держала Кольку из тридцатой квартиры на весу над проёмом лестницы. Ворот его плаща потрескивал под тяжестью тела. Старушечья улыбка Калерии белела в полумраке, как кость. Голос её был спокоен, как голос мертвеца из могилы. До трех я тоже считать умею. Если не скажешь, кто тебя сюда подослал, на счет три разжимаю пальцы. Раз...
      - Шутка это была. бабуля. Сам я, без никого, честное слово, сам...
      -Два...
      - Бабушка, ну пожалуйста... Всё, что хочешь, проси, только не отпускай...
      - Два с половиной...
      - Я это, я один. Очень сильно выпить хотелось, а выпить не на что. Всем уже кругом должен. Вот с похмелья и пошёл на разбой.
      - Ладно, Колька из тридцатой квартиры, сегодня я бабка добрая, сегодня я тебя, так и быть, прощаю. - Железная стрела крана аккуратно повернулась на месте и поставила неудачливого налетчика на твердую опору площадки. Ноги Кольки подогнулись в коленях, и он бы наверняка не выдержал, рухнул на голый пол, но старушка мускулистой рукой прислонила его к стене. - Но так просто ты от меня не отделаешься. Добро, оно денег стоит. А денег у тебя, я так понимаю, нет. И что ты мне там про похмелье-то? Выпить, говоришь, не на что?..
      Придерживая Кольку за воротник и подталкивая в толстый загривок, старушка поволокла его на бывший чердак, а ныне её временную жилплощадь.
      Глава 3. Цена опохмелки
      - ...Да я, бабуля, да мы... - Колька рвал на груди рубаху и размазывал по щекам слезы. - Слышь, бабуля, видишь, вон, на брюхе ожог... Я в Афгане в бэтээре горел, я. блин, Родину защищал, я имею тройное мозговое ранение, а они, понимаешь, суки, понастроили себе лавок, сволочи, и шиш тебе, окромя как грузчиком, вот и ходишь всегда без денег.
      Рука его потянулась к бутылке. Старуха хлопнула по руке ладонью, остановила.
      - Всё, выпил и будет. Остальное, когда договоримся о деле.
      - Ну, бабуля, ну полглотка. Для нормы же, не для пьянки. Я ж, пока до нормы не доберу, очень сильно метеоризмом страдаю, сказывается мозговое ранение. И вон еще, посмотри... - Он вытянул над столом руки, и те запрыгали в непонятном танце, ногтями отбивая чечётку. - На балайке, одним словом, играю, пока нервы от стакана не успокоятся.
      - Помучайся, голубок, помучайся. Меня метеоризмом не испугаешь, я сама тебе такие ветры устрою, что полетишь отсюда до ближайшего кладбища. И грабли свои немытые спрячь. Небось, когда на лестнице безобразил, балалайку-то в сундуке держал. - Старушка Калерия Карловна уперлась в Кольку колючим взглядом. - Ладно, Колька из тридцатой квартиры, - голос ее стал мягче и взгляд теплее, - сегодня я бабка добрая и делаю тебе послабление. - Она плеснула на дно стакана вечнозеленого напитка "Тархун" из стоявшей рядом одноименной бутылки. Затем внимательно посмотрела на Кольку, на его жеванное жизнью лицо и добавила еще тридцать граммов ядовитой сорокаградусной жидкости. От щедрот,
      Колька выпил, утёр слезу, выступившую из-под прикрытого века, взял с тарелки пупырчатый огурец, другой рукой, уже не трясущейся, потянулся к деревянной солонке, палец, заранее обслюнявленный, щедро обмакнул в соль, посолил огурец пальцем и отправил целиком в рот.
      - Ты Ивана Вепсаревича знаешь? - не дожидаясь, пока утихнет хруст, спросила Кольку Калерия Карловна.
      - Ваньку? Знаю, как же не знать. Я ему, клещу подноготному, два года как пятерик должен. Так он, сволочь, даже ни разу не подошёл спросить. Проходит и как бы нс замечает, брезгует. А я ему что, я ему без спроса, что ли, отдам? Нет, не отдам без спроса, мы ведь, блин, не Абрам Семенычи, у нас собственная гордость имеется. Во. - Он согнул руку в локте. - Щупай, бабка, какой у меня бицепс.
      - Ладно, вижу, что мужик сильный.
      - Нет, бабуля, пощупай. И на левой пощупай. Да я таких Ванек, как Вепсаревич, на ладонь поставлю несколько штук и другой ладонью прихлопну.
      - Тихо, ишь как со стакана разбушевался: "прихлопну"... Не надо мне никаких "прихлопну". Ты мне лучше скажи: есть ли у тебя из друзей кто-нибудь поначитаннее.
      -Ну ты, блин, бабуля, даешь. Да у меня все такие...Кащеев - он техникум по линзам закончил, полтора курса. Знаешь, какие он стихи пишет на день рождения? Закачаешься, какие стихи! Твой Есенин по сравнению с Васькой говно! Вот, слушай. Так... бэ-бэ-бэ... начало не помню... Это он братану на двадцать лет сочинил. Тыры-пыры... "братан, поздравляю..." Бабуля, плесни малехо, на донышко. Ежели тебе культурные люди для дела нужны, так я тебе весь Институт культуры в момент сосватаю. Гадом буду, налей, бабуленька!.. - Взгляд его вдруг сделался трезвым и в голосе прорезалось удивление. - Слышь, бабуля, а это тебе зачем? Ну, там, Вепсаревич, Институт культуры и всё такое. Если кого пришить, то это, извини, без меня. Я за стакан тархуновки человека мочить не стану. - Колька помотал головой и демонстративно отодвинул стакан.
      - Дурак ты, Колька из тридцатой квартиры, и мозги у тебя петушиные. Не надо мне никого мочить, а если бы и понадобилось, то тебя бы на это дело я уж точно не позвала. - Калерия недовольно фыркнула и продолжила строгим голосом: - Вепсаревич сейчас в больнице и пролежит там, наверное, еще долго. Такая у Ивана болезнь. Короче, надо на время положить своего человека в больницу. К Ваньке. Надо, чтобы он с Вепсаревичем подружился. Послушал, что он говорит, вошёл в доверие...
      - Я не понял, а на хрена? Ну, в смысле, входить в доверие? Ваньке что, известно, куда коммуняки золото партии заховали? Или он знает какие-нибудь атомные секреты? Да ты, бабуля, случаем не американская ли шпионка? А то гляди, у меня с этим делом строго. Мне хоть ящик водяры выкати, я Родину не продам.
      - Да кому она нужна, твоя Родина, с такими-то сивушными харями, как у тебя. Давно уже все секреты пропиты и все золото разворовано. Не шпионить я человека в больницу хочу послать, а по личному интересу. Да ты, парень, хоть знаешь, из-за какой болезни Ваньку в больницу-то положили?
      - Ну, язва там или по голове вдарили. Из-за чего еще в больницу кладут?
      - Язва, по голове... Узкий у тебя кругозор, Колька из тридцатой квартиры. Обо всем по себе судишь. А потому Вепсаревича в больницу-то положили, что открылась у Вепсаревича загадочная паучья болезнь, покрылся Вепсаревич прыщами и паутиной, и даже самые знаменитые светила медицинской науки не могут с этой болезнью справиться.
      - Это что же, бабуля, получается. За какой-то стакан тархуновки я должен лучшего моего друга подвергать такому офигенному риску? Надо же! Отправить друга на вонючую больничную койку, чтобы микроб с заразного Вепсаревича на моего друга потихонечку переполз и сожрал ему организм! Где ж я дурака такого найду, который согласится за здорово живёшь инфекцией себя гнобить? Да еще, говоришь, начитанного. Нет, бабуля, спасибо за угощение, а я пошел.
      - Что ж, иди, коль сумеешь, - ласково разрешила Калерия. Колька собрался встать, попытался отлепиться от стула, но зад его почему-то не отлеплялся. Да и стул словно сросся с полом, пустив в дерево надёжные корни. Колька, уперевшись в края, сражался с проклятым стулом, но толку не было никакого. Его рожа, и без того красная, сделалась и вовсе пунцовой.
      - Эй, бабуля, что за дела - жопу клеем к стулу приклеивать! - Колька едва не плакал. - Я же брюки себе попорчу, лучшие мои брюки, почти неношенные. Я ж их на заказ шил, еще на свадьбу, когда первый раз женился.
      - Интересно бы увидеть ту дуру, которая за тебя замуж пошла. В тебе ж мужского только эти брюки и есть, - улыбаясь, отвечала ему Калерия Карловна. - А выйдешь ты отсюда тогда, когда на все мои условия согласишься и подпись на бумаге поставишь.
      - Бабуля, какая подпись, какие еще условия? Блин, ну отцепись ты от меня наконец, - ударил он по ножке стула ногой и тут же взвыл от неожиданной боли. Из ножки торчал сучок, он-то и принял удар ноги на себя, порвав Кольке полосатый носок и больно поцарапав лодыжку.
      - В родном доме и стулья помогают. - Бабка довольно хрюкнула. - А вот ты помощи не дождешься, хватит. Дважды я тебе уже помогла. Первый раз, когда ты над пролетом висел. Второй - когда помирал с похмелья. Так что хочешь ты или нет, а выслушать тебе меня все равно придется. Дальше - твоя забота. Захочешь отсюда уйти - уйдешь. Только вот живым или мертвым - от тебя одного зависит.
      Колька сидел обмякший и неслышно матерился себе под нос. Громко материться он не решался - боялся коварной бабки. Услышав ее последнюю фразу, он вздрогнул и обалдело кивнул.
      - И правильно, и давно бы так, - ответила на кивок старушка. - Кому ж мертвому уходить-то хочется. А то он, видите ли, друга своего пожалел. Да не бойся ты, дурачок, за друга. Незаразная болезнь у Ивана. Если б была заразная, полгорода бы в паутине ходило и не было бы тогда у меня хлопот. Взяла бы на улице первого попавшегося придурка, дала бы ему на водку и все про его паутинную болезнь выведала. И ни ты бы мне не был нужен, ни твой друг.
      - Извиняюсь, а вам Ванькина паутина зачем? Она что, какая-нибудь особенная?
      - Ты, гляжу, умнеешь прямо на глазах. Да, особенная. Потому мне и нужно узнать секрет: как это она у него такая выходит. Я ведь чего хочу наладить частное прядильное производство. Из прочной паучьей нити шить для людей одежду. Запатентую себе патент, арендую площадь, найму сирот из какого-нибудь детдома. Вот такая моя программа-минимум.
      Раскрыв рот и вытаращив глаза, Колька слушал Калерию Карловну. Когда старушка закончила, он с минуту хлопал ресницами, не издавая ни звука. Затем радостно потёр руки:
      - Ну ты, бабка, миллионерша. Это надо же - шить из паутины одежду. Это же... - Он хлопнул кулаком по колену. - Это ж, ё-моё, додуматься надо!
      - Если дело пойдёт, - подмигнула ему старушка, - ты тоже в стороне не окажешься, будешь в доле. И товарища твоего не обижу, который в больницу ляжет. Для начала плачу ему полтинник за трудодень. Плюс аванс. Плюс премия, когда из больницы выйдет. Товарищ твой, сам понимаешь, должен быть надежный и неженатый.
      - Предлагаю в качестве кандидатуры себя. Я надежный, я уже неженатый, я книжку про Тарзана читал.
      - Нет, Колька, тут одной книжки мало. Вепсаревич, он человек известный, вращается в литературных кругах, сочиняет и других правит. Ты к нему подход не найдёшь. Опять же ты ему второй год пять рублей не можешь отдать, какое ж к тебе доверие. Так что ищи человека. Сроку тебе даю до завтра. Не найдешь, пеняй на себя.
      - За полтинник-то не найду? Да за полтинник в день хоть кто согласится. Плюс аванс с премией.
      - Мне не нужен хоть кто. Нужен мужик приличный, разговорчивый и начитанный.
      - Тогда это Глюкоза. Или Доцент. А ничего, если человек заикается?
      - Слушай, Колька из тридцатой квартиры, у твоих приятелей имена-то есть? Что ты мне какой-то блатняк подсовываешь? Доцент, Глюкоза... Скокари, небось? Щипачи? Из зоны, небось, годами не вылезают?
      - Не-е, всё честно, люди приличные. Это их в детстве так во дворе прозвали. С той поры и прилипли прозвища. И фамилии у них имеются, а то как же. Доцент - Чувырлов, Глюкоза - Хлястиков.
      - Ладно - Чувырлов, Хлястиков... Приводи любого, там разберемся.
      - А как же его в больницу положат? Туда ж бумажка нужна, типа, ну, направление.
      - Это уже моя забота.
      - Тогда до завтрева или как? - Колька подозрительно посмотрел на стул, затем поёрзал по нему задницей, проверяя. Стул вел себя на этот раз вполне мирно, позабыв свои захватнические намерения. Даже гадский сучок на ножке, покусившийся на Колькин носок, то ли обломился при ударе о ногу, то ли снова втянулся в дерево.
      - Ступай, герой, - сказала Калерия, поднимаясь. - Подпись только свою поставь и иди. И завтра чтоб был с товарищем.
      Глава 4. Операция "Троянский конь"
      Едва за гостем закрылась дверь, Калерия Карловна открыла пошире форточку, чтобы выветрить Колькин дух. Стол мгновенно был очищен от следов Колькиной опохмелки, и место пустой бутылки заняло небольшое блюдечко с засахаренными мухами-пестрокрылками. Рядом с ним чуть позже возник графинчик с жидкостью приятного цвета.
      - Карл, - махнула бабка рукой, - где ты там? Выходи.
      - Сей момент, мамуленька, сей момент, - раздался с потолка голос, и на тонкой блестящей нити на стол спустился маленький арахнид. Ловко перебирая лапами, он приблизился к блюдцу с мухами, и бульбусы на кончиках его пальпусов задергали хитиновыми придатками.
      - Видал гостя? - кивнула на дверь хозяйка. - Вот с такими мерзкими типами мне приходится иметь дело.
      - Да уж - Коготком хелицеры арахнид подцепил муху и приблизил ее к нижней губе. Все три ряда его хитрющих глаз заблестели в предвкушении удовольствия. - По какому поводу угощение?
      - А то ты, Карлушка, не догадываешься. Отвальная, повод знатный Бабка ототкнула графинчик и понюхала стеклянную пробку.
      - Кто ж отваливает? Не я ли? - хитрым голосом спросил арахнид, косясь на бабку задне-боковыми глазами второго ряда.
      - Ты, - ответила Калерия Карловна, наполняя себе граненую рюмку.
      - И куда? - спросил арахнид, уже справившийся с первой порцией угощения и собравшийся приступить ко второй.
      - К Вепсаревичу Ивану Васильевичу, в больницу. - Медленными маленькими глоточками старушка опорожнила рюмку, поставила ее рядом с графином и потянулась рукой к закуске. Выбрала на блюдце самую аппетитную муху и отправила себе в рот
      - К Вепсаревичу Ивану Васильевичу, в больницу, - скучным голосом повторил арахнид. Затем разделался с мухой в сахаре, развел в стороны две пары ходильных ног и, запрокинув головогрудь к потолку, запел тоненько, на манер Козловского:
      Я жду, когда растает снег,
      И залетают всюду мушки,
      И огласят заросший брег
      Нестройным кваканьем лягушки.
      Резко оборвав пение, арахнид уставился на Калерию Карловну сразу всеми рядами глаз:
      - Как там, маменька, в притче у Соломона сказано? "Паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах". За какие же такие тяжкие прегрешения уготована мне столь унылая участь? Вместо царских чертогов - в больницу, да еще к какому-то Вепсаревичу! Кто он хоть, Вепсаревич этот? Бог, царь, герой?
      - Сосед это наш болезный. Живет тремя этажами ниже. И не тебе у меня про него спрашивать. Ты ж, Карлуша, каждого на нашей лестнице знаешь.
      - Разве всех этих двуногих запомнишь, когда все они на одно лицо. Ну и что тебе от Вепсаревича надо? Долг стрясти? Отравить, чтоб не мучился? Сжечь к чертям, вместе со всей больницей?
      - Погоди, Карлунчик, не умничай. Сперва выслушай, а потом говори. Старуха вытащила из-за пазухи фотографию и положила между графином и блюдцем.
      - Вот он, наш больничный красавец. Снимок старый, десятилетней давности. Теперь Иван Васильевич не такой. Нынче он покрыт паутиной - такая у него загадочная болезнь. Твоя задача, Карлушка, следующая: сразу, как попадешь в больницу, тихонечко, желательно ночью, когда Вепсаревич спит, обследовать его паутину - какая она, из чего сделана, скорость роста, коэффициент растяжения... И, главное, что у него под ней. То есть нет ли на теле под паутиной каких-нибудь рисунков, знаков, чертежей, надписей.
      - ...Знаков, чертежей, надписей, - механически повторял арахнид.
      - Только выяснить это надо как можно быстрее. Пока нас не опередили.
      - ...Пока нас не опередили. - Арахнид вздрогнул и удивленно посмотрел на старуху. - Конкуренты? - Хелицеры его нервно задергались. - Давить! - Он сделал соответствующее движение. Затем спросил осторожно: - Кто?
      - Едет сюда один из Сибири. Лапшицкий. - Калерию Карловну передернуло, едва она произнесла это имя.
      - Лапшицкий, - повторил вслед за ней арахнид. - Не слышал про такого. Он кто?
      - Многого рассказать не могу, но слухи про него ходят разные. Живет он не то под Красноярском, не то в Красноярске. Считается там самый главный шаман. Особо интересуется всем, что связано с пауками и паутиной.
      - Лапшицкий... То еще имячко. Пша-пша, Цэхэша, лапша...
      - Лапшицкий - это его фамилия, а имя у него Шамбордай. Считается, что он наполовину поляк, наполовину тувинец.
      - Как это?
      - А дьявол его поймет. Вроде бы в давние еще времена какой-то ссыльный из польских шляхтичей, которому революционеры голову задурили, через что он, собственно, в Сибирь-то и угодил, влюбился в дочку одного кочующего шамана. Папашу, кажется, сами тувинцы с насиженного места и стронули- за то, что как-то он не по науке шаманил, а может, просто кому дорогу перебежал, камлал, к примеру, в чужом приходе или брал на две овцы больше, чем полагается. Вот от этой неожиданной связи тувинской девушки и польского дворянина и появился на свет Шамбордай Лапшицкий. Хотя, возможно, всё это сплошное вранье, и сам Лапшицкий этих сказок распространитель. Но то, что он, действительно, способен на многое, подтверждается кое-какими фактами, и некоторые из них засвидетельствованы в научной литературе. Первый известный мне случай, связанный с именем Шамбордая, произошел в селе Константиновка, неподалеку от Красноярска...
      Было это на исходе Гражданской войны, власть формально принадлежала большевикам, но белые то и дело выбивали из села красных, хозяйничали там день или два, а потом уходили, почувствовав, что пахнет палёным. Лапшицкий тогда арендовал у константиновского комбеда большой национализированный особняк, до событий семнадцатого года принадлежавший местному помещику графу Хевронскому, и в бывшей графской оранжерее разводил мух. Как писал об этом "Сибирский энтомологический вестник", откуда, собственно, эта информация и почерпнута: "в научных и народно-хозяйственных целях". Так вот, тот же "Вестник" в качестве сопутствовавшего научным разработкам курьеза упоминает случай, когда стая стомоксисов, в просторечии мух-жигалок, числом около двух биллионов особей сожрала казачью сотню, совершившую набег на деревню. Сожрала полностью, до костей, вместе с их лошадьми. Деревенские, те заранее попрятались по домам, заперев ставни и законопатив хлева, иначе от людей и от их скотины тоже остались бы одни обглоданные скелеты. Мухи затем три дня терроризировали окрестности, пока не появились полчища хальтикусов - пауков-сенокосцев, известных истребителей мух, а черные жужелицы и жуки-стафилины, выползшие из ближайших лесов, не набросились на ямы с мусором и навозные кучи и не уничтожили мушиные яйца и личинки.
      - Сдается мне, - хитро подмигнула старушка, - этот красный шаман не только на народное хозяйство работал. Финансировала его, похоже, РККА, разрабатывавшая в те горячие времена новое биологическое оружие.
      Карл, понурив головогрудь, внимательно слушал свою хозяйку. Единственная реплика, поданная им во время ее рассказа, была чисто математическая.
      - Биллион - это тысяча миллиардов, - задумчиво произнес он. - Значит, всех его мух хватило бы, чтобы сорок четыре раза протянуть мушиную ниточку от Земли до Луны? Это же обалдеть сколько!
      - Еще одна история, связанная с именем Шамбордая, случилась перед самой войной с фашистами, - продолжила свое информационное сообщение бабка, предварительно смочив горло новой рюмкой напитка. - В печатном виде подробно об этом не говорилось, единственная небольшая заметка была опубликована в "Красной звезде" в марте сорок первого года...
      Далее Калерия Карловна рассказала следующее.
      На маленьком полустанке под Боготолом при посадке в поезд, следовавший в Красноярск из Лесосибирска, бригадой рабочих-путейцев был задержан некто по фамилии Харахордин, оказавшийся крупным шпионом, выполнявшим задание иностранной фашистской разведки. После того как шпиона доставили под охраной в Краевое управление НКВД, на теле у него под обильным слоем растительности были обнаружены секретные записи, носящие оборонный характер. Шпион сознался, что в поезд садился для того, чтобы встретиться с резидентом, который должен был его в вагоне побрить и скопировать оборонные сведения с целью передачи их заграничным хозяевам. Таково было официальное газетное сообщение, поступившее из Западно-Сибирского военного округа за подписью корреспондента "Красной звезды" старшего лейтенанта Сапего.
      - На самом деле, - уверенно заявила старушка, - никаким шпионом пойманный Харахордин не был. И в поезд он садился не для встречи с высосанным из пальца мифическим резидентом. Это мне известно доподлинно из источника, которому можно верить. И обильный слой растительности на теле задержанного не имел ничего общего с обычным волосяным покровом. Это была самая настоящая паутина, выделяемая специальными железами. В поезде же его действительно ждали. И ждал Харахордина не кто иной как Лапшицкий. Ждал, да не дождался. Вставила Шамбордаю палку в колеса развернувшаяся тогда по стране кампания по повышению среди населения бдительности. Откуда взялся этот Харахордин, неясно. Что с ним стало потом, неведомо. Были на нем письмена или это лишь плод фантазии красноярских энкавэдэшных следователей, выполнявших спущенный сверху план по поимке шпионов и диверсантов, тоже остается загадкой. Но очень уж тот довоенный случай напоминает нынешний. Я про Вепсаревича с его паутиной. И опять же - там и здесь Шамбордай.
      Калерия Карловна перевернула вверх дном графин, но оттуда не вытекло ни полграмма. Оказывается, пока она говорила, рука ее то и дело тянулась к рюмке, которую перед тем сама же своевременно наполняла. Она поставила опустевший графин на стол, встала и подошла к буфету. Когда она вернулась к столу, в руке у нее было розовощекое яблоко. Калерия поднесла яблоко почти вплотную к паучьей морде.
      - Кто первый прочитает скрытые под паутиной слова, тот и станет управлять миром. - В глазах ее заиграл огонь. - Надеюсь, ты понимаешь, что это значит? Это значит - людишкам скоро придет конец. - Закатив глаза от восторга, она тыкала в арахнида яблоком. - Мы покроем мир паутиной, и он вновь будет принадлежать паукам. И я... то есть мы с тобой... в этом новом паучьем мире станем главными... станем единственными... станем теми, кто... В общем, сам понимаешь, кем мы с тобой тогда станем. - Калерия вдруг сделалась строгой. Эйфория ее ушла, сменившись будничным, деловым настроем. - Завтра мать Вепсаревича пойдет в больницу навестить сына. Я с ней передам это яблоко, ну, вроде бы как гостинец. Здесь на черенке дырочка, внутри черенок пустой. Ты в него завтра спрячешься и в яблоке проникнешь в палату. А там уже сам прикидывай, судя по обстановке. Ты же у меня умница, Карлушоночек.
      - Предлагаю назвать операцию "Троянский конь", - важно сказал представитель несгибаемого племени арахнидов, будущий его повелитель.
      - Называй, как хочешь, для меня главное - результат. И нельзя, чтобы нас в этом деле опередили.
      Глава 5. Кто не дружит с кипяченой водой
      Ванечка, Иван Васильевич Вепсаревич, уже третью неделю мучался в ИНЕБОЛе, что в переводе на нормальный язык значило: Институт не опознанных медициной болезней. Мучался он вдвойне - во-первых, от неизвестности, а во-вторых, от назойливых визитов врачей, слетавшихся на его болезнь, как осы на малиновое варенье. Вот и сейчас, услышав шарканье и шум в коридоре, он заранее приготовился к унижениям. Дверь открылась, запахло спиртом. На пороге стоял главврач; из-за толстой его спины выглядывали чьи-то очёчки.
      - Вы, Вепсаревич, лежите, вы у нас уникум, раритет, лично я бы к вам и скальпелем не притронулся, в смысле вашей редкой болезни, даже если бы знал причину. - Главврач вплотную подошел к койке, запах спирта сделался гуще. Его от нас Военно-Медицинская академия хотела переманить, - главврач теперь обращался к своему невзрачному спутнику, человеку в очках и с усиками на высохшем, испитом лице. - Только им с нами тягаться слабо, у них руки чуточку покороче. - Главврач подмигнул Ивану Васильевичу и, низко наклонив голову, обдал его спиртовым настоем. - А что, уникум, как вы насчет этилового? Дерябнете с нами по полмизинца? Знакомьтесь, это Володька, мой, так сказать, коллега, он тоже по медицинской части. Можете звать его просто Вольдемар Павлович, он не обидится. Я чего его сюда притащил: вас живьем показать - для этого; он же, Фома неверующий, не верит, что такое бывает. Думал, я лапшу ему на уши вешаю, он мне даже коньяк проспорил. Кстати, Вова, с тебя коньяк. Сам побежишь или я практикантам свистну? - Главврач радостно потер руки, распахнул на себе халат и извлек из кармана брюк плоскую пластмассовую бутылку.
      Иван Васильевич судорожно сглотнул, он представил ядовитое жало в горле, вывернутый наизнанку желудок, вонючие грязно-желтые пятна, расползающиеся по постели. Повертел головой, отказываясь.
      Но главврач уже отвинчивал пробку, опрокидывал бутылку в стакан, стоявший тут же рядом, на тумбочке, а Володя, Вольдемар Павлович, разворачивал носовой платок со спекшимся бледно-желтым сыром.
      - Давай, давай, Вепсаревич, главврач я здесь или кто? Сегодня можно, сегодня я разрешаю. - Как-то сразу он перешел на "ты", навалился тяжелым боком на Ивана Васильевича и вложил ему стакан в руку. - Вот сдам тебя в июле в кунсткамеру, тогда уж точно - никакой выпивки. Будешь вместе с двухголовым теленком школьников пугать на каникулах. Так что, пей, пока разрешают. Пей и сырком закусывай. Про кунсткамеру - это такая шутка.