Как не восхвалить прежде всего великое множество счастливых деталей, одни из них относятся к высокому стилю, в котором г-н де Парни еще не испытал себя, другие более нежны и дышат мягкостью тех элегий, которые в прошлую пору столь справедливо создали его репутацию!". Сказав еще несколько слов об "Утраченном рае" (в котором Парни по мнению Шенье, стремился "весело разработать деликатный и своеобразный сюжет, о котором Мильтон, более смелый в ином отношении, написал серьезно; но мы не можем иметь об этом суждения") и "Рыцарях Розового креста", М. - Ж. Шенье возвращается к оговоркам, предшествующим окончательной оценке: "Наш долг - с уважением отстранив опасные вопросы, выходящие за пределы изящной словесности, ограничиться единственным пунктом, входящим в нашу компетенцию, и признать в г-не де Парни один из самых чистых, самых блестящих и самых гибких талантов, которыми может сегодня гордиться французская поэзия". {Tableau historique de letat et des progres de la litterature francaise depuis 1789, par M. - J. de Chenier. Paris, 1821, pp. 287-288.}
      Шенье сделал все возможное, чтобы высказать свое мнение о "Войне богов", - надо понимать, что сочинять для Наполеона заказанный им обзор было нелегким делом. Так или иначе первая оценка поэмы, данная единомышленником автора, оказалась весьма точной. Прежде всего это относится к установлению связи "Войны богов" с Вольтером.
      Вольтер был для Парни главным литературным авторитетом, и не только учителем, а идеалом. Сам Вольтер сразу очень высоко оценил автора "Любовных стихотворений". Тиссо рассказывает, что Вольтер "увидел в появлении элегий Парчи победу, одержанную над дурным вкусом; он нежно расцеловал их автора, назвав его "Мой дорогой Тибулл"". {OEuvres inedites dEvariste Parny..., p. VIII.} Парни впоследствии не раз вспоминал об этом, но сам себя именовал иронически "Tibullinus" ("Тибульчик"). Тиссо, проводя в той же статье сравнение Парни с Вольтером, считал, что их объединяет независимость суждений, презрение к предрассудкам, ненависть к лицемерию, срывание всех покровов с истины, взгляд на истину как на залог счастья народов, любовь к человечеству. Можно добавить, что Парни, подобно Вольтеру, был деистом - по его собственным словам, он верил в Высшее существо, олицетворяющее Разум, и полагал, что люди профанируют его, приписывая библейскому богу свирепость, мстительность, деспотичность - вообще склонность к тирании и кровавым расправам. Деистические убеждения Парни отчетливо выразились в "Войне богов". В начале песни III ангел, стоящий у райских врат, впускает по очереди представителей разных верований: магометанина, еврея, лютеранина, квакера, католика. Шестой на вопрос ангела: "А ты какой же веры?" отвечает: "Никакой".
      Ангел
      Но каждый ведь во что-нибудь да верит!
      Шестой
      Я веровал в бессмертие души
      Да в бога, что поступки наши мерит.
      (Точнее, в прозаическом переводе: "В бессмертную душу, в бога, который вознаграждает и карает, больше ни во что".)
      Нет сомнений, что литературным образцом для автора "Войны богов" послужила "Орлеанская девственница": вслед за Вольтером он написал свою поэму легким и гибким десятисложным стихом с нерегулярными - то смежными, то перекрестными - рифмами, а также, подобно Вольтеру, разбил ее на песни, снабженные - каждая - развернутым заглавием, излагающим краткое содержание песни да и самый тон поэмы, характер повествования, внимание к деталям, сочетание легкого эротизма с замаскированно-серьезными философскими пассажами, даже образ автора, время от времени появляющегося со своими мнениями, насмешками, отступлениями, - все это в большей или меньшей степени восходит к Вольтеру. Наконец, подобно своему учителю, Парни старался охватить в поэме возможно большее число проблем - философских, нравственных, религиозных, даже бытовых. Обе ироикомические поэмы носят энциклопедический характер - по ним можно изучать нравы и философию эпохи. Обе они при внешнем легкомыслии отличаются высокой идейной напряженностью и плотностью содержания. Но предметом пародирования для Вольтера явилась прежде всего поэма Шаплена "Девственница" и уж попутно - Библия; Парни избирает предметом своей насмешки непосредственно само священное писание.
      Античное язычество и христианство - эти начала, противоборствуя, формируют сюжет поэмы Парни. Однако не только сюжет: основываясь на этом противоборстве, Парни искусно строит и стилистическое движение. Так, в самом начале автор внемлет гласу голубя - Святого духа, который диктует ему рассказ. Это прямое пародийное использование обращения древнего поэта к Музе - только место Музы заступает Святой дух. Правда, как, впрочем, и у Гомера, призыв к божеству имеет условный характер: автор больше не сошлется на своего вдохновителя и будет говорить от себя, в начале каждой песни занимая читателя собственными делами и раздумьями; так, в начале песни IX:
      Я домосед: по целым дням сижу
      У камелька, и уголья мешаю,
      И все-таки от холода дрожу,
      И скверную погоду проклинаю.
      И так часы проходят в болтовне...
      Когда же ночь напоминает мне,
      Что спать пора, и я ложусь послушно
      В свою постель, напяливши колпак...
      Такого домашнего, бытового, в ночном колпаке автора не знали предшественники Парни - ничего похожего не было ни у Буало в "Налое", ни у Вольтера. В сущности аналогию ему можно найти только в русской поэзии XVIII века, у Державина. Но особенно разительное впечатление производят эти строки, если, с одной стороны, вспомнить, что за подлинного автора поэмы выдается Святой дух, а с другой, сопоставить их с пародийно-гомеровскими описаниями, развернутыми сравнениями, мифологическими перифразами и проч. Это - один из контрастов, лежащих в основе поэтической системы "Войны богов".
      Другой, еще более разительный контраст - между фривольными, скабрезными, иногда изящно-галантными, иногда даже вульгарно-непристойными эпизодами, с подчеркнутой дерзостью и свободой вставляемыми автором в повествование независимо от логики сюжетного развития, и вполне серьезными, философски аргументированными размышлениями о религии, политике, нравственности. Таких пассажей много, они перемежаются с эпизодами первого типа, иногда переплетаются или сливаются с ними. В первой же песне Парни дает многостороннюю характеристику христианской религии. Устами Юпитера сообщается о том, что христианство - религия рабов, что Христос - лучший союзник власть имущих, деспотов:
      Тиранов он поддерживает гнет,
      Рабу велит: чти свято господина!
      Таков политический аспект этой веры. Он будет подробнее раскрыт ниже, в песне VII. где Юпитер продолжит свое рассуждение:
      ...Без сопротивленья,
      Благословляя рабство, сей народ
      Надел ярмо, выносит притесненья.
      И тянется к пощечине щека,
      И ждет спина спокойно тумака...
      Они тиранов терпят без роптанья,
      И Константин имеет основанья
      Хвалить удобство новой веры сей,
      Вошедшей в моду. Он теперь, злодей,
      На мягком ложе мирно почивает...
      Ему кровь сына руки обагряет;
      Жену свою он в ванне утопил,
      Зятьев своих обоих удушил
      И кинул псам тела на растерзанье,
      Но совесть не казнит за злодеянья,
      И сладкий сон глаза его смежил...
      Тигр этот спит, о мщенье Немезиды
      Не думая...
      В, казалось бы, шуточной поэме Парни таких патетических мест немало: обличение политической реакционности христианства - важная тема "Войны богов". Но и с эстетической точки зрения новые божества "скучны, напыщенны, убоги - и неумны" (песнь I). Радость жизни, свойственную античному миру, эллинской мифологии, сменила унылая обреченность:
      Венками роз увитое чело
      Усыпал прах... Ведь все на свете тленно,
      До смеха ль тут?..
      ... Красавицы, отрекшись от утех
      И позабыв, что есть на свете смех.
      Вздыхают безутешно у распятья:
      Грешны и поцелуи, и объятья...
      Беги, Венера! Как тебе не злиться?
      Твой пояс заменила власяница...
      Закон наш строг, ему не прекословь!
      (Песнь VII)
      Такая религия не может способствовать развитию искусства - она всем своим строем враждебна поэзии. За несколько лет до Парни сходную мысль развивал Фридрих Шиллер в стихотворении "Боги Греции" (1788); обращаясь к ним, немецкий поэт восклицал:
      Не печаль учила вас молиться,
      Хмурый подвиг был не нужен вам;
      Все сердца могли блаженно биться,
      И блаженный был сродни богам.
      Было все лишь красотою свято,
      Не стыдился радостей никто
      Там, где пела нежная Эрато,
      Там, где правила Пейто.
      (Перевод М. Лозинского)
      Парни формулирует в своей поэме и те обвинения против христианской религии, которые до него настойчиво выдвигали философы-энциклопедисты, прежде всего Вольтер и Гольбах. Он говорит о преступлениях, совершенных именем Христа. Эта тема получила развитие в песне VIII, где речи о злодеяниях церкви вложены... в уста архангела Гавриила - повесы, бабника, очаровательного сластолюбца и покорителя сердец. Гавриил демонстрирует ангельской рати будущее. Перед зрителями проходят "ряды костров и виселиц..., и плахи, и темницы, и оковы", "...пожары, разрушенья, насилия, убийства и разбой" - и все это из-за одного неверно истолкованного слова священного писания. Сам Христос вполне поддерживает и оправдывает злодейства. А священнослужители и святые, рассматривая эти картины грядущего, неизменно повторяют одно: "Убейте всех!". Всех убивают, чтобы таким путем решить пустой богословский спор, отлично пародированный Парни:
      "Христос - в дарах!" - одни из них кричат.
      "Нет, он - на них!" - другие голосят.
      "Вокруг даров он!" - третьи говорят.
      "Вы врете все! - четвертые вопят,
      Христос, вестимо, спрятан под дарами".
      Вообще песнь VIII рассказывает историю распространения христианства, уничтожающего все вокруг.
      Здесь повествуется об испанской инквизиции, о крестовых походах, об истреблении евреев, о Варфоломеевской ночи, о преступлениях папы-кровосмесителя Александра VI, об убийстве индейцев. Эта очень важная часть поэмы кончается беседой между богом-отцом, Святым духом и Христом, они предчувствуют близкую гибель, которую им готовит разум.
      Парни находит любопытный сюжетный поворот - бог сам опровергает себя, произнося те слова, которые мог бы сказать автор. Вот этот замечательный разговор:
      Дух святой
      ...Коль прояснятся у людей мозги
      Мы задрожим при имени деистов;
      Вы знаете: их злобный нрав неистов.
      Христос
      Ай-ай! Молчите!
      Дух святой
      Всюду и везде
      Бог истинный, хотя его нигде
      Не увидать... Мы ж - выдумка людская.
      Мы - сказка, мы - побасенка пустая.
      Сомнение развеет нас, как дым.
      Христос
      Долой сомненье, и неверье - с ним!
      Слепая вера разум уничтожит,
      Невежество власть нашу приумножит.
      Дух святой
      И Библия...
      На протяжении всей поэмы ощущается этот контраст: наука и вера, знание и невежество; в ряд с невежеством ставится Библия. Но и этот контраст приобретает эстетический характер. С одной стороны - слог прозрачный, ясный, логически-отчетливый; с другой - темный, загадочный. Дух святой воплощает в своих речах эту вторую стилистическую манеру. И с ней спорит автор - на этот раз устами Христа, который выражает эстетическую программу Парни в следующих словах:
      О Дух святой! У вас ума палата.
      Да толку что? Любитель громких фраз,
      Вы без конца впадаете в экстаз,
      Но речь пуста, хотя витиевата.
      Любую околесицу - в псалом!
      Чужд суесловью настоящий разум,
      Он ясностью силен, а не экстазом,
      Ни капли нет напыщенности в нем.
      Реплика Христа перекликается со стихотворением "Некоторым поэтам" ("A quelques poetes"), эстетическим манифестом Парни. Его главные строки - речь этих "нескольких поэтов", утверждающих, что "поэзия- язык богов, далекий от грубой речи толпы и устремляющийся в небеса". На это возражает автор: "Возможно, что там наверху говорят, как вы... Но, спускаясь на землю, боги, если только они разумны, для нас лишают свою речь напыщенности (desenflent pour nous leur langage)". И далее: "Соблаговолите не быть божественней, чем боги; подобно им, очеловечьте ваши рифмы. Оставьте волосатым жрецам стиль чудес, пусть темные пророчества вопят оракулы со своего лживого треножника. Загадочность, которая дозволена пророкам, не обязательна для поэтов. Гений имеет древние права: согласен; но язык имеет свои законы". Итак, Парни за поэтическую речь простую, ясную, сниженную до разговорности. В конце стихотворения он предает анафеме "темного поэта, и двойной анафеме выспреннего". Все это относится к стилю Библии, к псалмам, а в контексте "Войны богов" - к монологам Святого духа. Недаром в эпилоге поэмы автор с торжеством говорит о том, что прежние христианские церкви превращены в храмы нового божества - Разума, и вместе с тем наступило царство Вельзевула, принявшего обличие свободы.
      Парни ухитрился в легком десятисложнике, не нарушая течения сюжета, популяризировать и данные исторической науки о тех элементах христианства, которые заимствованы из других религий. В песне V читаем о том, что уже древние иудеи "крали, у браминов, у халдеев. | У персов и у греков их богов, | Невежество заботливо взлелеяв | От Нила вплоть до Ганга берегов". У предшественников похищены и Моисеевы рога, и Троица, и Христовы чудеса, и многое другое. Об этой проблеме настойчиво писал незадолго до Парни Вольтер, например в трактате "Бог и люди" (1769), где целая глава посвящена "плагиатам" иудейской религии и представляет собой два параллельных столбца: слева - источник, справа - Библия. Из Вольтеровых сопоставлений (иногда, впрочем, фантастических) следует, что Еве соответствует Пандора, Моисею и Иисусу Навину - Вакх, Аврааму и Исааку - Агамемнон и Ифигения, Юдифи, жене Лота, - Ниоба, Самсону - Геракл, ослице Валаама - ослица Селены, и т. д. "Если бы кто захотел, - заключает Вольтер, - взять на себя труд сравнить все события мифологии и истории древних греков, он бы удивился, не найдя в иудейской книге (Библии, - Е. Э.) ни одной страницы, которая не была бы плагиатом". {Вольтер. Бог и люди, т. 1. Изд, АН СССР, М., 1961 стр. 189-190.} Именно эти соображения составляют идею песни V, в которой сплетаются в один клубок два непохожих поэтических стиля - библейский и античный, классический, причем это сплетение стилей оказывается образным воплощением религиозных "плагиатов".
      "Война богов", как видим, построена на идейных и стилистических контрастах. Их усиливают и многочисленные пародии, обогащающие и углубляющие текст: на гомеровские поэмы, на католические молитвы (например "Ave Maria" и "Те Deum"), на псалмы, на жития святых, на апокалипсис, на средневековые богословские диспуты, даже на исторические сочинения. Общая иронически-пародийная интонация "Войны богов" должна привести читателя к убеждению, что на идеях христианской религии, угрюмой, призывающей к умерщвлению плоти и воздержанию, к насилию и нетерпимости, никакое искусство возникнуть не может.
      Именно эта эстетическая мысль Парни навлекла на его голову наиболее многочисленные осуждения и проклятия.
      6
      Появление "Войны богов" вызвало в европейской литературе бурную реакцию. О поэме сочувственно и даже восторженно писали единомышленники Парни - Женгенэ, Тиссо и другие поздние энциклопедисты. Некоторые из таких отзывов (например, Гара) приводились выше. Однако интереснее мнения идейных противников - они убедительнее, чем похвалы друзей, говорят о значении поэмы. Остановимся на двух писателях начала XIX века - немце Августе Вильгельме Шлегеле и французе Шатобриане. Оба они - крупнейшие деятели зарождающегося романтизма.
      Август Вильгельм Шлегель (1767-1845) опубликовал в журнале "Атенеум", который он издавал в Берлине с 1798 года, статью о "Войне богов" (1800). Чтобы понять позицию Шлегеля, нужно вспомнить некоторые теоретические посылки его учения. По Шлегелю, романтизм связан с христианством, открывшим "созерцание бесконечного", которое "уничтожило конечное". Современная, романтическая поэзия - искусство меланхолии, томления, в противоположность радостной поэзии Древней Греции. Средние века - время веры, рыцарства, любви и чести. Шлегелю чужда литература античности, являющаяся "просветленной и облагороженной чувственностью". Понятно, что творчество французских просветителей ему еще более чуждо. О "Женитьбе Фигаро" Бомарше, например, он говорил в "Чтениях о драматическом искусстве и литературе" (1807), что эта комедия отличается "нравственной распущенностью, но и в эстетическом аспекте должна быть подвергнута порицанию за множество диковинных уродств". {Н. И. Балашов. Август Вильгельм Шлегель. В кн.: История немецкой литературы, т. 2. Изд. "Наука", М. 1966, стр. 120-122.}
      Понятно, как мог отнестись к поэме Парни Шлегель, видевший в христианстве источник поэзии. Его статья начинается с рассказа о двусмысленном успехе поэмы Парни во Франции и о том, что в Германии на нее тотчас наложили запрет - даже книготорговцам запретили ее продавать. И Шлегель спрашивает: "В самом ли деле перед нами столь могучий титан и богоборец - или он кажется великаном лишь на фоне окружающего его всеобщего ничтожества?". {August Wilhelm von Schlegels samtliche Werke, Bd. 12. Leipzig, 1847. S. 94. - В дальнейшем страницы указываются в тексте после цитаты.} Шлегель видит в самой теме залог высокой поэзии: разрушение старой мифологии, полное разделение старого и нового мира - величайшее событие в истории человечества. Поэзия не решалась взяться за эту тему - слишком трудно подняться выше обеих великих религий, античной и христианской. Впрочем, эта тема могла бы стать и предметом комического эпоса, - ведь "комический поэт обладает привилегией пренебрегать законами реальности и заменять их шутливым произволом" (95). План, положенный Парни в основу поэмы, "создан разумно" (mit Verstand angelegt) и выгодно отличается от "Орлеанской девственницы", автор которой мечется между Ариосто и ироикомическим эпосом, постоянно ударяясь в тяжеловесные отступления. В отличие от Вольтеровой поэмы, "Война богов" "высечена из одного куска" (96). Вот и все, что Шлегель видит положительного у Парни. Он упрекает его и в отсутствии истинного действия, и в чрезмерной аллегоричности, и в недостаточной смелости ("Еретик в религии мог бы отважиться и на ересь в поэзии", 98), и в недостоверности диалогов (постоянно нарушается тон и характер персонажей), и в отсутствии юмора. Шлегель видит у Парни "угрюмый догматизм" (99) и "серьезное богохульство": "горькая серьезность лежит в основе поэмы, автор ее обрушивается на католицизм л христианство с открытой ненавистью" (100). Все это не главное для Шлегеля. А главное вот что: Парни утверждает, что христианство - антипоэтично. Но ведь оно призывает лишь к убиению плоти, тогда как просветительство выступает за убиение воображения; просветители исполнены вражды к мистике, они "обрубают корни у мистического древа" (102). Шлегель кончает свою статью следующими словами: "Если Парни хотел создать серию обольстительных будуарных картинок, то он полностью достиг цели... Несмотря на титаническое название, поэма Парни всего лишь миниатюра... Парни, пожалуй, вполне сделал все то, чего можно было ожидать от француза нынешней эпохи" (105-106).
      Шлегель отвергает художественную ценность не только "Войны богов", но и вообще всякого сочинения, отрицающего мистику, в особенности - мистику христианскую. Спор идет о том, что благоприятнее для искусства - разум или вера. Решая этот вопрос, Парни (а вместе с ним Вольтер, Бомарше, Дидро, все Просвещение и весь классицизм) и Шлегель оказываются антиподами.
      Шатобриан специально о "Войне богов" ничего не написал. Известно, однако, что книгу "Гений христианства" (1802) он создал отчасти из желания опровергнуть идеи Парни. В самом деле, каждая страница этого сочинения кажется направленной против "Войны богов" - недаром оно первоначально должно было называться "О поэтических и нравственных красотах христианской религии и о ее превосходстве над всеми другими культами на земле" ("Des beautes poetiques et morales de la religion chretienne et de sa superiorite sur tous les autres cultes de la terre"). Так формулировал свой замысел Шатобриан в письме к Фонтану 25 октября 1799 года - через полгода после выхода в свет "Войны богов". Фонтан и написал о "Гении христианства" первую статью, извещая публику о появлении этой книги и отмечая ее своевременность - она вышла в то самое время, как первый консул восстановил католический культ во Франции заключив Конкордат с Ватиканом. Шатобриан казался столь же актуален, сколь Парни - архаичен. Он демонстрировал эстетическую и нравственную привлекательность христианства (т. е. католицизма) и отсюда делал вывод о его истинности. Шатобриан рассмотрел одну за другой все проблемы, которых касался Парни, и дал им противоположное толкование. В первой части его книги есть даже почти комическая глава, названная "Анализ девственности в поэтическом Отношении". Здесь говорится о целомудрии Дианы, Минервы, девы Марии; о девственности пчел, улей которых более всего подобен женскому монастырю; о старцах, которым девственность сообщает черты божественности. Части II и III посвящены отношению христианства к искусствам и литературе. В противоположность Парни Шатобриан утверждает, что подлинная поэзия чужда античному и свойственна только христианскому мироощущению.
      "Встающее солнце и заходящее солнце, ночь и светило, одушевляющее ее, не могли сообщить грекам и римлянам тех чувств, которые все это возбуждает в нашей душе. Им виделись розовоперстая Аврора, Оры, которые запрягают или распрягают колесницу бога света. Вместо тех лучей света, которые каждое утро напоминают нам о чуде творения, древние видели повсюду лишь однообразное действие оперной машины" (часть II, кн. IV, гл. 1). Языческие боги древности отличаются чрезмерной, чуть ли не смешной определенностью; когда они исчезли, то пустыни и леса наполнились присутствием вездесущего, незримого и бесконечного бога.
      Шатобриан был не одинок: почти одновременно с "Гением христианства" появилась книга Пьера-Симона Баланша "О чувстве и его отношениях к литературе и искусствам" ("Du sentiment consideie dans ses rapports avec la litterature et les arts", 1801). в которой католичество рассматривается как самая поэтичная религия, как источник всех возвышенных чувств и мыслей. Неокатолицизм начала XIX века укреплялся, ширился, рос, просветительские идеи Парни казались анахронизмом.
      Но Парни не делал уступок. Он оставался верен "партии философов" и самому себе. По не вполне определенным сведениям, Директория купила у него рукопись его "Христианиды" и уничтожила поэму. Но Парни продолжал ее писать - несмотря на Конкордат, на грандиозный успех Шатобриана, на гнев императора. Тиссо в уже не раз цитированной статье приводит две фразы Парни, которые автор "Войны богов" любил повторять и которые отлично характеризуют позицию последнего из просветителей XVIII века, не поступившегося ни одним из своих убеждений и до конца жизни сохранившего преданность идеям Вольтера и революции. Первая из этих фраз гласит: "Будем просвещать народы, мы сделаем их лучше и счастливее; им выгодно стремиться к добру". И вторая: "Писатель должен всегда быть впереди своего века".
      Парни оказался прав. Многие из его современников думали, что он отстал от времени, что он и его единомышленники уступили место Шатобриану. На самом же деле именно он, Парни, и был впереди века.