В-третьих, сам Воланд счел это обстоятельство потрясающим:
      - А скажите, почему Маргарита вас называет мастером? - спросил Воланд.
      Тот усмехнулся и сказал:
      - Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал.
      - О чем роман?
      - Роман о Понтии Пилате.
      Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе.
      - О чем, о чем? О ком? - заговорил Воланд, перестав смеяться. - Вот теперь? Это потрясающе!
      Вот оно, заглавие. "Роман о Понтии Пилате" или лучше "Записки о Понтии Пилате". Чем он начинается и чем кончается, мы уже знаем. И неплохо бы переставить главы - первую со второй.
      Главное, четвертое доказательств, которого, разумеется, с нетерпением ждет читатель, однако, еще впереди. Теперь становится ясно, для чего понадобилось М.К. и З.Б.-С. высоконаучное, но все-таки, на первый взгляд, малопродуктивное отступление на тему о названиях. Ну! Еще какое продуктивное! Не для того, разумеется, чтобы доказать, что название "Мастер и Маргарита" восходит к "Фаусту" - это и так очевидно, - а дабы всем нам стало ясно, что речь идет о "Фаусте" театральном. То есть несмотря на то, что весь роман - "о литературе" ("парад русской литературы"), заглавие театральное, из другого мира. Это как (смотри другую статью М.К.) книгу "Записки покойника" переименовать в "Театральный роман".
      Теперь-то мы начинаем понимать, отчего забеспокоился Умберто Эко. Нам неизвестно, вскрыл ли он литературно-театральные булгаковские реминисценции или нет. Однако связь между заглавием/началом и последней фразой романа он еще как усмотрел. И даже использовал. Поэтому-то "цветочный символ" романа и стал его заглавием, а требующая номиналистских толкований последняя фраза встала на свое место... Вот отчего У.Эко и М.К. - З.Б.-С. принимаются столь решительно цитировать друг друга: роза останется розой, даже когда от нас ничего не останется... Автором этой фразочки, как мы уже упоминали со слов Эко, является не то бенедиктинец Бернард Морланский, не то чернокнижник Герберт Аврилакский. Но нет ли тут подвоха?
      Вот как называется/начинается роман Булгакова "Белая гвардия" (согласно М.К., в первооригинале - "Белый крест"), вдобавок посвященный Л.Е.Белозерской):
      "Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс."
      А вот как он кончается:
      "Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, даже когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?"
      Роза при имени прежнем - с нагими мы впредь именами. Теперь уже без кавычек.
      Седьмое небо (то есть, доказательство)
      1
      Все вышеозначенное любопытно, но только при условии, что мы совершенно убеждены в том, что "Имя розы" - это "Мастер и Маргарита" в иной ипостаси. Что с того, что мы действительно так считаем - наверное, следует убедить в этом читателя.
      "Русский след" в романе очевиден. Советские танки в Праге и Сталин как первоисточник тоже подброшены нам не случайно. Но начнем мы все-таки не с этого.
      Начнем с признания.
      Вообще, наше положение - не из легких. Если самая трудная задача на свете - это ослу доказать, что он не верблюд, то следующая за ней по сложности - верблюду доказать, что он верблюд. Для этого необходимо, как минимум, общественно значимо установить, чем верблюд отличается от осла. Еще лучше - что верблюда делает верблюдом. В самом деле, что - горб, шея, мозоли на коленях? Сказка Киплинга?
      Поэтому начнем еще раз. С чего? Да с того же самого. С цитаты:
      "- О чем роман?
      Роман о Понтии Пилате.
      - Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе... Бегемот почему-то зааплодировал.
      - О чем, о чем? О ком? - заговорил Воланд, перестав смеяться. Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть, - Воланд протянул руку ладонью кверху.
      - Я, к сожалению, не могу этого сделать, - ответил мастер, - потому что я сжег его в печке.
      - Простите, не поверю, - ответил Воланд, - этого быть не может. Рукописи не горят. Он повернулся к Бегемоту и сказал: - Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.
      Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей.
      Итак, по словам Воланда, рукописи не горят. Нам вспоминается еще один литературный герой, у которого они не горят - следователь из орвелловской утопии "1984". Но там не только ничто не горит - там ничто вообще не исчезает. Органы знают все и всем располагают.
      Как же обстоит дело в нашем случае? Все рукописи не горят или только некоторые? И потом, если уж начать с "Романа о Понтии Пилате", то что это за постановка вопроса? Воланд хочет посмотреть на роман (кстати - вовсе не прочитать - читал роман некто иной, да и зачем читать - Воланд и так все знает), а мастер извиняется - я, де, сжег его в печке, наизусть не помню и предъявить не могу. Может быть, другие могут...
      Ну, а если бы не сжег? Что, рукопись у него всегда с собой? Ясное дело, если бы он ее не сжег, ее бы реквизировали при аресте или, в лучшем случае, так и лежала бы она в подвале. Зачем Воланд пристает?
      Но и это не все. Вспомним - роман о Пилате был опубликован - "Иван догадался,.. что какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером". Пусть не целиком, но все же. Стало быть, он уже не рукопись. А кстати, в редакцию-то он был передан целиком! Вот там бы и поискать! Для Воланда с компанией - плевое дело, не труднее, чем раздобыть медицинскую карту мастера, о которой сейчас будет речь. Ан нет - рукописи не горят! И приходится Бегемоту предъявлять сожженные мастером экземпляры. Зачем?
      Вообще, эта фразочка, про рукописи - из другой науки да и на другую тему. Забегая вперед - вообще, не о романе мастера. Но сначала насчет науки: рукопись принципиально не горит только в одном случае - если ее текст может быть восстановлен, вроде как мы восстановили название романа. Другими словами, дешифрован. В конце концов, если потерялся язык, тексты на нем еще как могут быть прочитаны! Отчего же не прочитать, хоть изредка, утерянный текст, написанный на существующем языке?
      С другой стороны, все ли тексты восстановимы, все ли рукописи не горят? Уже писали М.К. и З.Б.-С., что "пепел второго тома ''Мертвых душ'' садится на страницы второй книги романа". Но ведь свою "поэму" Гоголь сжег довольно-таки успешно, и хотя и известно, о чем она, что-то никто не утверждает в ее контексте, что рукописи не горит. И вообще, продолжим цитату:
      - Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, - нерешительно ответил мастер, - меня все равно в больнице хватятся, - робко ответил он Воланду.
      - Ну, чего они будут хвататься! - успокоил Коровьев, и какие-то бумаги и книги оказались у него в руках, - истории болезни вашей?
      - Да.
      Коровьев швырнул историю болезни в камин.
      - Нет документа, нет и человека, - удовлетворенно говорил Коровьев...
      Увы, вот что может произойти с настоящей рукописью.
      Рассказывают, что Ю.П.Любимов, репетируя "М. и М." на Таганке, внушал актерам: "Произнося ''Рукописи не горят...'', имейте при этом в виду, что они горят, еще как горят!"
      И тем не менее, столько всего удается восстановить! О боги, боги...
      Но причем тут Эко?
      Да при том, что он по профессии - семиотик, специалист по рукописям, которые не горят. И в Булгакове он сразу же распознал коллегу. Более того он своим профессиональным оком узрел в булгаковском романе несколько важных деталей, которые от нас, русских читателей, ускользнули. Но в любом случае таинственная рукопись в "Имени розы" идентифицируется и восстанавливается, а затем сжигается заодно с библиотекой и самим аббатством - точно так же, как Маргарита и Азазелло сжигают подвальчик мастера заодно с его романом, как только убеждаются, что знают роман наизусть. Такое сожжение - паче гранита лучший путь в бессмертие.
      2
      Немного о контексте цитат из "Имени розы", которые мы сейчас приведем.
      Вильгельм Баскервильский обнаружил записку, разумеется, зашифрованную, в которой сообщалось, как проникнуть туда, куда проникать запрещается - в спецфонд ("предел Африки"), где хранят, вернее, прячут таинственную книгу.
      Разумеется, он эту записку без труда расшифровывает. В самом деле: каждой букве латинского, родного для героя алфавита соответствует некий значок. Вся история ужасно напоминает рассказ Конан-Дойля "Пляшущие человечки". И все же...
      Вильгельм: "Мне попадались и в других книгах арабов довольно остроумные советы. Например, замещать одну букву другой, писать слова задом наперед, менять порядок букв: писать их через одну, а потом все пропущенные. Кроме того, вместо букв подставляются другие знаки..."
      Адсон: "А какую систему употребил Венанций, мы не знаем".
      Вильгельм: "Надо бы проверить все по порядку... И еще множество других... Прежде всего при разгадывании тайного послания полагается разгадать, что же в нем говориться."
      Заметим от себя - действительно, один из важнейших принципов дешифровки древних языков, но никак не расшифровки тайнописи - а откуда может быть известно, о чем она? То ли дело угадать содержание надписи на топоре: "топор", - как сделал в свое время перводешифровщик угаритского языка.
      Адсон: "А после этого и разгадывать незачем".
      Вильгельм: "Не скажи..."
      Промолчим и мы. Перемахнем через сто страниц и только затем продолжим.
      Адсон: "А точно ли это выписка из той таинственной книги?"
      Вильгельм: "Я уверен, что Венанций списывал в сокращенном виде места сочинения, добытого из предела Африки... Следовательно, надо выяснить, что написано в книге, которой у нас нет."
      Адсон: "И вы способны по нескольким строчкам восстановить содержание книги?"
      Вильгельм: "Когда я читал этот листок, меня не покидало чувство, будто я что-то подобное где-то уже читал. Мне даже вспоминались фразы, почти совпадающие с некоторыми из этих... Но я не могу вспомнить... Наверное, надо почитать другие книги."
      Адсон: "Как? Чтобы узнать, что сказано в книге, вам нужно читать другие книги?"
      Вильгельм: "Иногда это помогает. Книги часто рассказывают о других книгах. Иногда невинная книга - это как семя, из которого вырастает книга опасная. Или наоборот..."
      Адсон : "В свете этих размышлений библиотека показалась мне еще более устрашающей."
      Признаемся - нам тоже. Для того, чтобы хоть что-то понять в "Имени розы", нам и самим пришлось разворошить целую библиотеку. А то просто неясно было, что за странные фразы, подозрительно похожие на прочитанные ранее, мешают нам спать. К чести Эко, он и не думал прятать концы в воду. Напротив, он повсюду оставлял жирные следы. И кажется, не напрасно.
      Теперь к сути дела. Разумеется, восстановить непрочитанную книгу трудно, обычно почти невозможно. Однако случается, что книга просто мечтает быть восстановленной, что от нее некуда деться, что она преследует исследователя. Обычно это не заслуга, а беда ее автора. Но и в таком случае книга не дается профану. Вернее, восстановить-то он ее восстанавливает, но не так. Или же сжигает впопыхах библиотеку.
      Однако и в более прозаических случаях, если известно назначение книги, к чему она и отчего, ее можно попытаться восстановить.
      3
      Мы уже знаем: книга мастера определяет, предопределяет реальность. И еще как! Когда Иванушка расказывает о своей встрече с чертом, а заодно - о беседе Пилата с Иешуа, мастеру только и остается, что возопить: "О, как я угадал! О, как я все угадал!" Он возопил дважды. Ну, один раз, допустим, это про Пилата. А второй? Что же он еще такое угадал?
      А вот что, господа присяжные заседатели:
      "Вчера на Патриарших прудах вы встретились с Сатаной... Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы... вы меня опять-таки извините, ведь я не ошибаюсь, вы человек невежественный?... Ну вот, ну вот... Неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает... Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее."
      Какой, к черту, Воланд? Разве у черта нет других имен? Да и обличий? Да и кто сказал, что его нельзя не узнать? Это товарища Сталина нельзя не узнать, встретив на улице. А черта можно, еще как можно. См. Гете, "Фауст". Это, может, у Гуно иначе.
      Но все равно: каким образом мастер с легкостью не только опознал таинственного профессора, корифея всех наук, недавнего собеседника Иванушки, но и установил его анкетные данные?
      Да куда уж проще! Воланд, может быть, и не герой романа о Пилате (хотя, впрочем, - "ведь он тогда уже родился"), но, во всяком случае, его адресат. По просьбе, может быть, даже по звонку мастера он и принял это обличье. Тем более, что:
      "Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело... все же клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать."
      Стало быть, просьба была сформулирована давным-давно, когда что-то еще теплилось. И вот, надо же, все сбылось - а он узнает об этом совершенно случайно.
      Итак, роман был адресован Воланду. Вообще говоря, это не новость. В специальной литературе уже обсуждался вопрос о том, каким образом мастер надписал конверт. Письмо дошло, дошло - но вот ответ был отправлен по странному адресу. Как известно, мастера он настиг в сумасшедшем доме.
      И в дальнейшем мастер, вернее, его роман, дирижирует этим греческим хором. Действие романа "Мастер и Маргарита" разворачивается в точности параллельно декламации "Романа о Пилате" - сначала Воландом, потом Гипносом (сон Иванушки), а затем Маргаритой по вновь обретенной рукописи. В это самое время, в точности в такт, под взмахи дирижерской палочки мастера разыгрывается театральное действо "Воланд в Москве". После вторично - и на сей раз на своем месте, в конце "Романа о Пилате" - произнесенных слов "пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат" представление завершается. За его рамками остаются только серия пожаров и позорное бегство большинства действующих лиц и исполнителей из Москвы.
      Что же до "Имени розы", то булгаковский сценарий и здесь в точности повторяется.
      Представление, устроенное Князем Тьмы в итальянском монастыре, направляется дирижерской палочкой Иоанна Патмосского, автора "Апокалипсиса". Монахи гибнут именно так, как, согласно Иоанну, должно будет погибнуть человечество. Книга содержит сценарий - вот он и исполняется. За серией убийств стоит, как мы знаем, старый монах Хорхе Бургосский, прозрачный, как мы вскоре увидим, персонаж, большой любитель оного "Апокалипсиса". Стоит но не совершает, ибо они вполне успешно совершаются сами. По-настоящему насильственной смертью умер только один монах, да и в этом случае Хорхе только подстрекатель.
      Ароматом "Апокалипсиса" буквально пропитано все аббатство: монахи ждут конца света, Апокалипсиса в натуральную величину. Так что убийства приходятся, так сказать, ко двору. Однако после пятой по счету смерти сценарий заканчивается. Шестое пророчество Иоанна меняет фронт, так сказать предает Хорхе в руки Вильгельма и тогда аббатству приходит конец - оно сгорает вместе со своей драгоценной библиотекой, о которой в романе сказано: "Се лабиринт величайший, знак лабиринта мирского. Знак... Вдобавок, лабиринта.
      4
      Итак, явный мотив "Имени розы" - "Апокалипсис". И не только музыкальный мотив. Аббатство располагает крупнейшей в мире коллекцией изданий "Апокалипсиса" и комментариев к нему. Вполне апокалиптичны истории и теории ересей, пересказами которых полна книга. "Апокалипсисом" же пугают бедных монахов. Наконец, при помощи стихов из "Апокалипсиса" упорядочены залы библиотеки. То есть Храма.
      Ну, а Булгаков?
      Его отношения с Новым Заветом, прямо скажем, довольно странные. В "Мастере и Маргарите" наиболее явные цитаты из "Евангелия" - это выдержки из допроса Иешуа Пилатом.
      Евангелие если перед кем и лежит, то перед прокуратором. В форме доноса. Иешуа, естественно, все отрицает. На Храм не посягал. Осла, и того не было.
      Что же до христианской символики, то напомним - после того, как Маргарита, мастер и Азазелло сожгли роман вместе с особнячком, произошло следующее:
      "Комната уже колыхнулась в багровых столбах, и вместе с дымом выбежали через двери трое, поднялись по каменной лестнице вверх и оказались во дворике. Первое, что они увидели там, это сидящую на земле кухарку застройщика... Состояние кухарки было понятно. Трое черных коней храпели у сарая, вздрагивая, взрывали фонтанами землю. Маргарита вскочила первая, а за нею Азазелло, последним мастер. Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:
      - Отрежу руку! - Он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу. Тотчас из окошечка подвала повалил дым. Снизу донесся слабый, жалкий крик кухарки:
      - Горим."
      Стало быть, против нечистой силы крестное знамение не очень помогает. Да и симпатии автора явно на стороне черта. Особенно если он говорит цитатами из товарища Сталина и с грузинским акцентом. Ведь его даже ГБ не берет (хотя и пытается).
      5
      Сколько романов написал Булгаков? Один, конечно. Раскроем теперь единственное, по сути, первое и последнее, программное, природное произведение Булгакова - "Белая гвардия".
      С чего начинается роман, мы уже знаем. Ну, а дальше что?
      А дальше - смерть матери.
      "Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
      - Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время... Главное, только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот...
      - ...Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник... Воля Божья.
      - Может, кончится все это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? неизвестно у кого спросил Турбин.
      Священник шевельнулся в кресле.
      - Тяжкое, тяжкое время, что говорить, - пробормотал он, - но унывать-то не следует...
      Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена цветной закладкой.
      - Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. - Большой грех, уныние... Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее. Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские...
      Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу, и прочитал:
      "Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь."
      Сообразуясь с этим предсказанием, как мы помним, и засунул Эко одного монаха в бочку со свиной кровью, а второго в ванну с водой. Уже мертвых, конечно.
      Далее, в главе 19-й, когда доктор Турбин пытается оказать медицинскую помощь больному сифилисом П.Русакову:
      "Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получаем только там, - больной вдохновенно указал в беленький потолок. - А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видели... И наступят они очень скоро.
      - Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно.
      - Нельзя зарекаться, доктор, ох, нельзя, - бормотал больной, напяливая козий мех в передней - ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод и сделалас кровь...
      - ...Убедительно советую, поменьше читайте "Апокалипсис"... Повторяю, вам вредно..."
      Апокалиптически роман и заканчивается - вернее, последнее в нем, что не сон:
      "И увидел я мертвых и великих... и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...
      ...и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.
      У Эко пророчество - т.е. декларация апокалиптичности - выглядит как цитата из Булгакова, а не из "Апокалипсиса":
      ...Но время назрело. Ты ведь слышал семь труб?
      - Какие семь труб?
      - Ты что, не слышал, как погиб первый мальчик? Рисовальщик? Первый Ангел вострубил, и сделались град и огнь, смешанные с кровью, и пали на землю. Второй Ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью... Разве не в кровавом море утонул второй мальчик? Жди третьей трубы! Смерть придет от вод!
      Первый Ангел. второй Ангел, третий Ангел... Когда Эко хочет процитировать Апокалипсис иными устами - устами Вильгельма и его юного ассистента - он звучит по-другому:
      "Поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд так, что затмилась третья часть их".
      "И я увидел звезду, падающую с неба на землю. И дан был ей ключ от кладезя бездны..."
      Ангелов поминает только Хорхе, рассуждающий не столько о бытовых судьбах монастыря, сколько о судьбах человечества, и, как и герой Булгакова, стремящийся напугать:
      "Как будто не слышаны самые крайние, самые последние из сведений! Те, что в устах последнего Ангела, пророчащего в последней книге Священного Писания!...
      Обратим внимание - последней книге Священного Писания...
      Той самой, о которой старейший обитатель итальянского монастыря Алинард, перефразируя Булгакова, свидетельствует:
      "В книге Иоанна ключ ко всему."
      Ключ! Как и в любой книге, впрочем, если на ней построить другую книгу.
      И если на минуту принять, что мастер развил, переписал, парафразировал, да что угодно - это самое Писание, то есть Евангелие, то как прикажете понимать следующее:
      "...После некоторого молчания Воланд обратился к мастеру:
      - Так значит, в арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?
      - У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновений тоже нет, - ответил мастер... - меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.
      - А ваш роман, Пилат?
      - Он мне ненавистен, этот роман, - ответил мастер, - я слишком много испытал из-за него...
      - ...Но ведь надо же что-нибудь описывать? - говорил Воланд, - если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
      Мастер улыбнулся.
      - Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и неинтересно."
      Неинтересно, стало быть. Бытовые картинки, так, чепуха. Соцреализм. Равнодушие, можно сказать, к литературе. Но о чем разговаривает вскоре после этого мастер с Иванушкой перед тем, как расстаться с ним навсегда? О литературе, конечно:
      "...Когда он всмотрелся как следует в темный силуэт, ворвашийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно:
      - А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.
      На этор мастер ответил:
      - Я здесь. Но вашим соседом я, к сожалению, больше быть не могу... я пришел попрощаться с вами...
      Иванушка посветлел и сказал:
      - Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, - Иванушка улыбнулся и безумными глазами посмотрел куда-то мимо мастера, - я другое хочу написать...
      Мастер взволновался от этих слов...
      - А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!"
      Стало быть, продолжение. Продолжение романа о Понтии Пилате и крушении Римской империи - вот что может взволновать мастера. Что же это за продолжение такое? Да мы уже знаем - столь милый сердцам Булгакова и Эко Апокалипсис. Оттого-то, повышая квалификацию, и стал поэт Иванушка Бездомный сотрудником Института истории и философии профессором Иваном Николаевичем Поныревым. В просторечии - Иоанном Патмосским.
      6
      То, что один поэт может написать, другой может прочитать. Но даже если поэт не станет читать, то вовсе не факт, что написанное сгинет. Скорее всего, оно будет прочитано, поступит в обращение и в конце концов вернется к упрямцу в искаженном виде. Отсюда и опасность цитирования: цитата есть цитата есть цитата... Никогда не знаешь, добрался ли ты до первоисточника.
      Тем более опасной представляется попытка свести флору и фауну цитат к одному лишь роду или семейству. Например, к русской литературе. Особенно после торжественного объяснения в любви всемирному культурному единению.
      Майя Каганская и Зеэв Бар-Села писали, что среди всякой чепухи Иешуа надиктовал Левию Матвею "два заманчивых обещания": "...мы увидим чистую реку воды жизни... человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл..." Ничтоже сумняшеся, они обвиняют Иешуа в близком знакомстве с русской классикой:
      "Мы еще увидим небо в алмазах" (А.П.Чехов)
      и
      И даль туманную романа
      Он сквозь магический кристалл
      Уже неясно различал.
      (А.С.Пушкин)
      "Итак, вместо чаемого пророчества о будущей жизни... Иешуа пророчествовал о новом романе. Не к месту, как будто, помянутый Чехов указывает, в сущности, на то, что в анонсированном романе будет разыграна вся русская литература от Пушкина до Чехова", - пишут М.К. и З.Б.-С.
      Очень интересно. Особенно две бросающиеся в глаза вещи: пушкинская строфа процитирована мягко говоря неточно, а булгаковская строфа вовсе не идентифицирована. Мы не оговорились - строфа.
      У Пушкина было так:
      И даль свободного романа
      Я сквозь магический кристалл
      Еще неясно различал.
      Любой другой вариант, помимо всего прочего, небезгрешен просодически.
      Что же до Иешуа, то он и правда демонстрирует знакомство с несколько более поздней литературой. Например, с такой фразой:
      "И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл..."
      Преодолевая застарелую нелюбовь к документированию цитат, дадим справку: Апокалипсис, гл. 22, ст. 1. Итак, как заведено у Булгакова, Иешуа, минуя Евангелие, дословно цитирует Апокалипсис.
      Что же до вольного цитирования Пушкина, то оговорка М.К. и З.Б.-С. представляется весьма многозначительной. Дело в том, что она заставляет вспомнить симметричный новозаветный стих - о жизни, не столь светлой, как кристалл:
      "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно..." - "Первое послание апостола Павла коринфянам", гл. 13, ст.12.
      Впрочем, противоречия между первоисточниками тут нет. Ибо Павел продолжает так:
      "...тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познап?ю, подобно как я сам познан."
      Тогда - это в потусторонние, апокалиптические времена, когда тусклое стекло просветлеет.
      Но вообще говоря, рассуждения о "кристалле" носят еще более древний характер. Ее обыгрывала чуть не вся эсхатологическая литература. Восходит она, самое меньшее, к истории Ноева ковчега, о котором сказано: "Сделай в ковчеге Цогар" ("Бытие", 6,16). Слово Цогар представляется подозрительно знакомым - ведь почти так же, да и от того же корня - "Зогар" - называется центральное еврейское каббалистическое сочинение. Что же такое Цогар? Великий комментатор Раши, цитируя трактат Талмуда "Сангедрин", отвечает на этот вопрос с предельной краткостию:
      "Некоторые утверждают, что это окно, другие же - что это драгоценный камень, освещавший ковчег".
      То есть "магический кристалл".
      М.К и З.Б.-С., объявив даль романа туманной, невольно удвоили плотность пушкинского цитирования из "Послания у коринфянам" - ведь все равно поэт различал эту даль неясно. Тем самым они еще раз доказали свою нездешнюю культурность - это без всякой иронии. Дело в том, что в былые времена каждый гимназист проходит новозаветные тексты и они были у него, так сказать, на слуху. Поэтому Пушкин не только знал, что цитирует, но и мог спокойно рассчитывать, что читатель в курсе. В наши времена, увы, это уже не так.
      Булгаков же, подсовывая Иешуа хрестоматийный текст, находился в нестандартном положении. Люди его поколения, безусловно, помнили "чистую воду реки жизни" не хуже, чем "дядю самых честных правил". Те же, "кого испортил квартирный вопрос", вполне могли принять эту воду за минеральную, см. нарзан, Кавказ, "Демон", Лермонтов и т.д. Словом, за первозданную русскую классику. Булгакова, по-видимому, это вполне устраивало.
      7
      Тождество Москвы и Ершалаима в "Мастере и Маргарите" - банальность. Его не надо доказывать, ибо проведено оно Булгаковым совершенно явно. Столь же явно и временноп?е единство, единство действия, однако смысл его представляется нам по-прежнему темным.
      Оба города накрывает одна и та же гроза. Более того, она настигает их в один и тот же момент.
      Кк мы помним, действие ершалаимской части романа происходит 14 числа весеннего месяца Нисана, в канун еврейского праздника Песах. 14 числа - то есть в полнолуние.
      А когда Воланд прибыл в Москву?
      "Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина..."
      Более того, дело также было в полнолуние:
      "Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая."
      Нехитро предположить, что и совпадение должно быть полное, то есть речь идет не о каком-нибудь, а о пасхальном полнолунии. Но предполагать нет необходимости - советская исследовательница Е.Миллиор еще в 70-е годы доказала, что действие романа, начинаясь в полнолуние, перекрывает православную Пасху 1927 года. Определяющим здесь является то обстоятельство, что Пасха весьма редко наступает так поздно. Ведь Берлиоз и Иван Бездомный гуляли у Патриарших прудов в тени "чуть зеленеющих лип". То есть уже в начале мая.
      Одно из самых загадочных, на наш взгляд, обстоятельств романа - погода. И в Ершалаиме, и в Москве невероятно, по-летнему жарко. Ведь Нисан - еще далеко не летний месяц даже в Иерусалиме, а в Москве еще только "чуть зеленели липы". Стало быть, в лучшем случае май месяц. Эта жара имеет явно неестественный, стало быть, служебный характер, но нам не удалось выяснить, какой именно. Правда, мой хороший приятель Хаим Бурштейн предположил, что разогревает атмосферу обоих городов присутствие черта и источаемое им адское пламя. В Москве Воланд присутствовал очно, а в Иерусалиме, как указывает Булгаков, заочно - наверное, спрятавшись на балконе.