Самое невеселое, десять километров по прямой по солнцу. Это и есть марафон, желтый, тягомуторный, без борьбы, бессмысленно,
      да и то,
      ради этого его и придумали, раздавить себя,
      и хоть и теряешь в весе, это выходит разъедающая слабость, и человек сегодня, если ее вытравит, сильнее, чем какой-нибудь питекантроп, ничего не могу понять. Лучший забег в моей жизни. Такое чувство, что если я сейчас прибавлю, дойду до конца и не замечу, но опять-таки, все это не для пятнадцатого километра, вранье, я буду знать
      как себя чувствую вот там, когда снимут, кстати, лучше бы сейчас, чтобы об этом не думать.
      Опять с плакатами, но молчат и черт знает на каком языке, дружелюбно и довольно долго, похожи друг на друга. И трепыхнули.
      Интересно было бы крупным планом снять, особенно снизу, и промерить углы, потому что точно до сих пор никто не знает.
      На сколько кто там поднимает ногу и у кого какие углы и сколько на это времени.
      В зависимости от погоды, как маленькие дети чувствуют и кричат ночью, кошмарное выражение, и вроде все просто, просто, но одному Богу известно почему, не холодно, не очень жарко, но как-то не очень располагает, я не понимаю, откуда эта легкость, поэтому она мне не нравится, правильное облегчение уже было, тоже не вовремя, но было, обманчиво, на этой легкости не перебьешься, не пройдешь, но можно от нее избавиться,
      могу, для этого только одно, нужно бы прибавить, и, черт, если я прибавлю, ни Джиба, ни Шмидт - никто не удержится, каюк, но и мне тоже, я бы рискнул даже сейчас, если бы Джимми пошел со мной, но он не сумасшедший, хотя по-моему, его тоже тянет, нельзя, не раньше, чем минут через
      сорок пять, скажем,
      пораньше, лучший забег, молодцы, они нас разогнали так, что победитель, если не случится что-нибудь, хорошо бы, как будто нас с Джимми разгоняли на рекорд, я бы иначе разгонялся, но они же не нарочно, но что-то непонятно, непонятно, мы же должны воевать сейчас, в конце концов спорт, нужно быть честным, на месте Джибы я бы взял Шмидта с болгарином, раз они сами хотят, разогнался бы километра с двенадцатого, ушел бы,
      черт, зло берет, если бы он так сделал, никто бы пальцем не шевельнул, ни Войтошек, ни Джимми, ни у меня, никто бы не помешал, и он мог бы уйти на километр за десять при его технике и просто, но километр у него никому не отыграть,
      это не Шмидт, и он держал бы всю публику при себе,
      или вернее, и даже сейчас, я на его месте, но это же чушь, он не я, до чего же смешно, он удержал бы, физически не выпустил этот километр, потому что ни Джимми, ни я, ни все прочие европейцы не могут
      по-настоящему ускориться до тридцать пятого, и Джиба не делает этого потому, что не может, и знает, что не может, он в одиночку не пробежит даже десять километров,
      и его выкрутасы не секрет ни для кого, он мечтает о партнере, который даст ему возможность всерьез поработать и не бежать, а соревноваться всю дистанцию, ну хоть километров сорок, а
      не тянуть до тридцатого, и наивность, была бы дистанция больше, он точно так же, странное дело, он же типичный марафонец, и бежит он не очень хорошо,
      то есть здорово, но у него нет спринтерских талантов, быть бы ему порезче, грамотный тренер настроил бы его на десять километров, он бы проскакивал сорок, не замечая, а так его, скорее всего, объегорят, как болгарина, чтобы он протаскивал к финишу
      очередного финна, а потом срывался бы и Джиба не успевал. Слава Богу, это не пять и не десять. Но ему невыгодно бежать так, как мы, то есть в середине, потому что силы ему экономить незачем, а выложить избыток он не умеет, и он, бедняга,
      тратит их втрое больше, чем мы, чтобы нас помучить, или хоть чтобы мы шли побыстрее, и, собственно говоря, он делает это столько же для себя, сколько для нас, и он не может выиграть, только если мы пройдем достаточно хорошо, чтобы не смогли финишировать лучше и
      и вообще были тихие на финише.
      Одно опасно, для него финиш - это где-нибудь с тридцать шестого, тридцать седьмого, по чистой случайности, почти как у меня. Но бедного Джибу можно оттеснить во вторую десятку, если очень захотеть и не зевать.
      Он сказал. Сильнейшие марафонцы мира.
      Значит, в конце концов нужно бежать лучше Джибы.
      Джимми
      по-прежнему сзади, словно ни о чем не думает, забавная безобидная тактика. Что бы он делал, если бы я за него зацепился и
      за ним человека четыре, и кроме них впереди нас тоже четверо, то есть нас, кажется, тринадцать человек, смешно. Но и из этих трое или четверо еле дышат,
      даже не считая болгарина и Шмидта - с ума сойти, которые друг друга каждую минуту дергают, и каждый хочет вести, рекламы им, что ли, надо, или у них другая логика. Я почти уверен, что оба сойдут, не могу понять, чего ради, как зовут болгарина не помню, но Шмидт в хорошей форме и мог бы быть в пятерке.
      Если бы не мудрил.
      Никогда не отличался арифметическими способностями, но, убей Бог, постройте любую арифметику до сорока одного, буду считать лучше арифмометра, и всегда буду знать, сколько осталось. Сейчас будет семнадцать,
      плохо, так по глупости можно испортить забег, еще бы чуть-чуть, и с растянутыми, хоть и самую малость, связками, я бы встал, и что, бег искусство правильно ставить ногу, не сбиться ни разу за тридцать шесть шагов - поменьше, конечно, - не сплоховать на финише и выиграть.
      И этот мальчик грек в зеленой майке, которому и так не очень легко, но почувствовал, что я вот, и оглянулся,
      одно слово - хищник,
      жаль, это все же не очень красивое занятие, у него дернулось, и, конечно, он обрадовался, только ненадолго, и теперь уже забыл. Его нельзя винить, нельзя, мне тоже доставило удовольствие, что нас двенадцать или тринадцать, и только потому, что я давно бегаю, за Войтошека было больно.
      Но я его, кажется, подстегнул. Бедный грек,
      майки с какой-то древностью недостаточно, и эти трое или четверо дадут себя обойти,
      но ни Джиба, ни эта парочка не дадут, а они все классом повыше, и тебе не бежать впереди на радость этим. Четвертым.
      Вниз, и наверх, осторожно работая, даже чуточку массируя, мудрая мысль, чтобы не потерять из виду,
      без этого нельзя, весь марафон они перед глазами и считать это все равно что бежать восемьдесят два километра. Тень, тени, бледные, минутные тени.
      Как и везде.
      Чтобы на них не смотреть, нужно что-то делать,
      он все-таки пошел четвертым,
      зачем, много сил, откуда берутся такие изумительные атлеты - а спортсмен он плохой - сорвал дыхание и шаг у него разрегулирован и лучше не будет, и все-таки
      ускорился и идет и
      льстит себя надеждой, что добежит,
      странное дело, он хотел достать Джибу и быть третьим, как минимум, и когда добежал, понял,
      понял, что это никак
      тому только и надо
      не получится, и ведь даже, что говорить, из этого ничего не получится, и этого достаточно, чтобы сойти совсем, с муками, поражение
      от самого себя, но произошло маленькое чудо,
      надо еще подумать, что из чего следует, он себя переборол и не сошел, и с другой стороны
      как академик, черт,
      новая задача - удержаться и остаться четвертым, и без этого он бы
      не выжил, и весь ужас, что он не выдержит никак. Я добегу до
      так, в общем-то, с многими, марафон
      и лыжная гонка на пятьдесят километров не для них, тут нужно очень хорошо, может
      нужно, чтобы выиграть на Олимпиаде, сделать перерыв на несколько лет только чтобы не быть вот так.
      Профессионализм обязателен для всех, даже тех, кто в него не верит, свободный художник
      тот же профессионал,
      или тут так,
      к сожалению, это бег на месте, именно потому, что нажил профессионализм как врага, на самом деле только почти на месте, а этот зеленый грек при стечении обстоятельств,
      но кто-нибудь из нас выиграет у него всегда, даже при стечении обстоятельств,
      даже если он тоже не научится, а это вряд ли пока пока, но он может разогнать на рекорд,
      вообще, нельзя
      так о ком угодно, несправедливо, я бегал с отличными парнерами, ему не удалось подбить меня на сто километров, мне это ни к чему, я бежал шестьдесят и семьдесят пять, и оба раза он спотыкался перед финишем и обмануть его было легко, но он говорил, что лучше восемьдесят и сто, и, наверно, правда, потому что результаты у нас были паршивые. Самое время тяжко вздохнуть.
      Ничего не скажу, веселая работа, веселее некуда,
      все неплохо, но только невозможно вспомнить, мысли протекают насквозь, я знал что-то, две минуты или три, то есть целый почти километр, может, я ошибаюсь, но, кажется, Джиба чувствует себя не так уж легко, или что-нибудь придумал не слишком путное и сам сомневается, как будто гонка с гандикапом.
      Как будто я все время болтаю, конечно, потому что не слышу чужих
      мыслей. И, значит, их нет. И
      и вроде болтаю не я один, но громче всех, Джиба, по-моему, ругается, а мои соседи что-то говорят иногда, а Джимми молчит. Неизвестно, ему тяжело или нет.
      Теряешь столько сил, и еще не ожесточенный вроде треп, хотя прямой резон падать, и теперь нас двенадцать, так я и думал,
      из какой он страны.
      Но я вспоминал, возникает даже желание, невесть откуда,
      говорят,
      это Дима. От Димы,
      что на десятый день голодания подскакивает потенция, это в том же роде.
      Не пробовал, правда,
      воздушные шарики вдоль дороги, к чему, блядски тотем, на этот раз никому не до
      если я не ошибаюсь
      завтра они побегут десять километров, странные люди, сначала мы, потом десять, потом пять, уже
      бегали только три тысячи с барьерами и ямами и полторы,
      из всех порядочных дистанций, и, разумеется, восемьсот, но тут после кубинца опять же, он не вечен, и американцы выиграли втроем, один из Канады, кажется,
      буду жив, посмотрю, пора бы нам влезть в тройку на десятке. Жалко,
      я никогда не побегу, не дано, очень красиво,
      совсем иные трудности,
      Еще непонятнее,
      Они пропустили нас вперед, потому что вовсе не собираются уступать,
      и или я псих, но, по-моему, у них еще много сил, и если так, я буду шестым, и если Джимми тоже, то все станет на свое место,
      как будто главное - вежливость, откуда у них хороший тон, и такая любовь к табели о рангах,
      разгадал я тебя, милый, и хоть не притворяйся,
      ты доволен, ну и ладно, ты обо мне такого не скажешь, милый мой
      Джимми, приготовил рывок, это прекрасно и вовсе не твое личное дело и только если ты сделаешь это не слишком рано
      и, само собой, не слишком поздно, мы поменяемся ролями ты сам же меня потащишь.
      Почти половина. Сейчас будет двадцать один,
      это же искусство, но оно, это, ведь на то есть не непредвиденное, чтобы хоть чуточку уравнять шансы, и он приготовился бороться с одним, и
      с его манерой справился бы, но ведет другой и выиграть может третий и так далее, а то же один на один он выиграет у любого
      и тут все прозрачно, и он еще лет десять будет бить рекорды, кстати, не понимаю, почему он бегает только марафон, тут либо самолюбие довлеет, либо дурость, на него не похоже, мог бы стать самым лучшим
      стайером в мире,
      да он и так,
      только это не все знают, даже Сергеич качает головой, а ведь он доброжелательный, но надо посмотреть, как он делает самые трудные вещи, и как он идет, когда очередной прилив усталости. Мое счастье, марафон - он есть такой?
      с марафоном вообще так - сила не главное, потому что каждые два бегуна воюют не между собой,
      и каждые двое бегут разные дистанции без как бы нет ничего проще
      каждый считает эти сорок с чем-то километров по-своему, и
      свою дистанцию каждый бы выиграл, и надо сделать так, чтобы он соревновался не со мной, а с другими и бежал больше,
      я как раз бегу сорок два, иначе нечего было бы начинать, к сожалению,
      некоторые меньше, но вообще-то бег за ним следом не очень способствует, просто выбора нет, глупая мысль, не то
      что бегут не машины, хотя бы и машины, но разные по устройству,
      не только по мощности, и если бы были одинаковые, он бы выигрывал
      у всех,
      а если бы чуточку изменить саму конструкцию, выигрывал бы Джиба,
      и никак не я.
      Я уже в знакомых местах,
      Греция огромна, целый материк, и странно,
      что можно пробежать значительную ее часть. У нас свои представления о пространстве
      он меня учил.
      Это, и правда, видимо, легче, чем я думал,
      или главное еще впереди,
      так как легче становится время от времени
      в знакомых местах, так как
      здесь не очень далеко
      и купил участок земли мой дядя Подас,
      но он в плохих отношениях с мамой сейчас можно бежать и вроде не
      страшно это все, хотя вроде почти ровно или даже чуточку вверх, и
      моя обувь потрепана и не очень подходит для камней,
      велика, но камениста.
      Бег, это, наверное, то, что следует делать в одиночку,
      слишком вообще похоже на жизнь и на жертвоприношение.
      Одно из тех дел,
      Много их или немного, где никто не может помочь.
      Высшие силы им покровительствуют.
      Вот так свет может быть только желтый,
      Я проверил, заглядывая в щели.
      Заглушить его невозможно
      Однако к любовнику до поры до времени ревнуешь больше, чем к мужу, вопреки рассудку, и вопреки
      тому, что всего умнее с привычками не бороться.
      Горячая ванна с благовониями, не знаю, если это не отправит меня немедленно на тот свет
      разве это мера длины
      Ты, атлет, диск поднимай и бросай,
      Сам же беги за ним, отлитым из меди тяжелой,
      Отлитым из меди,
      Я наверняка перевираю
      Странная работа. Я не ожидал, думаю, и не мог ожидать, думал, либо уже буду там, но это неумно, либо буду полумертвый,
      уставший всерьез отсюда, конечно, не добежит, а я бегу, ничего, и не думаю, что она меня остановит,
      и все-таки это хуже, чем в мясорубке, они пытались нас атаковать, но не вытягивали жилы,
      может быть, только у пленных
      Меня учил почтенный Финес из Коринфа, или не из Коринфа,
      Жаль, что недолго, я чувствую, тогда бы я
      к счастью, я не знаю толком, сколько осталось,
      но думаю, если еще буду бегать так далеко,
      буду снова бежать так мысленно, по приказу главнокомандующего,
      не спросившего, вообще могу ли я
      от Марафона до Афин.
      Но неужели нет
      странное дело, никакого лучшего способа, ведь и нужно-то
      всего лишь передвинуть самого себя в пространстве, что на маленькое расстояние и труда никакого не стоит, или хоть только одно слово, а создать при этом ничего не надо, а стоит больше сил, чем любая полезная работа.
      Ну и что сейчас делают в армии? Он не настолько дурак, чтобы не следить за персами, но я
      Охотнее
      заняться делом
      гонять по берегу или даже на море, и узнавать, захватывающе, может, буду,
      все-таки охотнее вечером буду в Афинах спать с женщиной, или просто спать дома в постели
      я уверен, однако, что они больше не высадятся, и это известие я
      принесу Совету, опередить события - и это дороже, чем известие о победе, тем более что победа не невесть какая, и битва чуть не была проиграна,
      как говорил мой начальник,
      да и в конце мы смяли их, но не смогли прорвать, и они отошли к воде и уплыли. И мы не смогли их опрокинуть даже во время посадки,
      хотя он говорит теперь, что не захотел.
      По-моему, они больше струсили,
      но тем лучше для нас
      и мне нужно добежать как угодно, но до заката,
      и странно, что он не послал гонцов раньше, ждал, и пока не убедился, что они ушли,
      опять полегче, и я начинаю
      вроде с каждой минутой остается все меньше и меньше
      но только ли бежать? Жить тоже.
      Вроде непохоже, что я теряю силы с каждым шагом, но ведь новые взять негде, а уходить
      они должны.
      Мне не мешает то, что меня ждут
      и там и здесь, по сути дела вся Греция.
      Виноградник,
      Как тот, который,
      где был желтый и этот самый,
      и я работал недолго,
      до меня им дела нет, и даже птицам, то ли потому, что я бегу, или живу,
      если это только можно делать одновременно.
      Сколько же там?
      Можно было заранее расставить людей - если знать, что будет победа, и обратно бежала бы целая
      толпа, но тогда меньше была бы честь,
      и я бежал бы или вообще не бежал
      И меня не ждал бы никто.
      Страшная вещь
      в нормальном состоянии чего-то хочешь, так в нормальном состоянии
      главная мечта - теплый душ, самая естественная вещь, даром,
      что нельзя. Когда хочется чего-нибудь, уже нельзя,
      даже спать с женой,
      а другого, уже плохо.
      И все мы потускнели. Жалеть не о чем, рекордов не будет.
      Бежим как пляшем, все вокруг партнера. Осталось одиннадцать человек. Абракадабра - Джиба, болгарин,
      это, немец, и так далее, национальный состав.
      А вот,
      это и все, сломался, зеленый грек, вот так, не надо было, только жалко,
      опять мука на лице и спасения нет. Нас десятеро, даже оглядываться не надо. Шея плохо гнется, подбородок поэтому вверх, как у Людовика в кино. Двадцать три.
      Время заплясало, я бы его не угадал.
      Корыто, а не машина,
      каждый шаг - маленькое сотрясение мозга, пружинишь, и в мышцах гуд. Как в английских стишках.
      Опять притиснуло. Шмидт технарь, иначе от него остались бы рожки да ножки, хуже, чем от грека, ведь Джиба все время сзади, я бы не согласился ни за какие ковржики, а болгарин просто двужильный. Но ведь притормозили понемножку и мы все укладываемся в сто метров, это на сорок две тысячи
      и сто девяносто пять,
      капля в море, интересно, действительно сто девяносто пять,
      ничего, сбросить бы Джимми с хвоста, он меня нервирует,
      уже больше часа, подумать только, а до конца
      через два километра,
      и там посмотрим, Сергеич будет обязательно и, нужно будет, вмешается, хоть понять, доволен ли, представления не имею.
      Вот оно что, давление скачет, но мы кончим до туч, завтрашние забеги подпортит если будет, но дождь ничего, а нам это для полного
      Никак не могу понять, как дышу, дай Бог, машина,
      в Москве,
      обегать полмира, как будто не придумали ничего лучшего, чем бегать,
      и я.
      Как наваждение. Лучше бы действительно дать. И даже свалиться потом. Глупо только.
      Минута.
      По нам можно часы проверять, как маятник, с ноги на ногу.
      У каждого свое чувство, сладкое, мечта, надежда, как у меня тоже, но самая слепая, потому что физически я, наверное, не сравнить. Если бы оставалось километр или полтора, и мы все чувствовали себя так,
      То я бы выиграл.
      Если бы Шмидт, если бы три, наверное, Шмидт, средневик несчастный, ему
      с длинными ногами три тысячи с препятствиями. Пять - Джимми.
      У Джибы нет ни одной дистанции, он должен за пять километров быть достаточно впереди или измотать,
      чтобы не достал Джимми, за три - Шмидт или старик Войтошек, и дальше я. И черт знает этих молодых, вот обставит нас болгарин,
      посмеемся.
      Ну так я наивный осел, Джиба уйдет вперед, и гораздо раньше, на сей
      раз не после тридцать пятого, как мы, и на пределе, а после тридцатого, и это риск даже для него, ну так правильно, я бы сделал то
      же самое, и он будет трепать нас, чтобы за ним не пошли, или хоть не
      все, и хотя двенадцать в одиночку для него невозможная вещь, за
      ним кто-нибудь точно увяжется, вот черт, досталась же судьба расхлебывать Джибину непрактичность.
      Если Джимми,
      я тоже пойду,
      или, чует мое сердце, неспокойно, что-то будет, но
      не до 26-го, все чинно и благородно.
      Надо бы обмануть, один раз пресечь собственный ритм, но
      это пахнет самоубийством, а на Олимпиаде я не сойду, перед ребятами, нет,
      тихо ждать,
      но ведь недолго,
      и вот, между прочим, когда Джиба пойдет вперед, Шмидт и болгарин
      отвалятся как сухие листья.
      Этот дом снесли, страшно похоже.
      Опять не то, нет, вроде ничего
      те, кто останется, и поделят,
      если добегут, то есть те, кто рискнет правильно.
      Осталась ерунда, ну ладно,
      опять публика, и народ, и обязательно гул, не понимают, что трудно,
      и сразу хрустят ноги, Сергеич правильно просил тогда убрать их подальше. Он далеко и освещен пока солнцем, и стекла сверкают, как слюда, ладно, будет время похныкать,
      они убрали все машины, чтобы дорога была пошире, а, видно, Шмидта слегка шатает, поделом, молодец болгарин, вижу, отлично,
      вон наши,
      все в порядке, раз машет, ладно, никого не буду слушать, тихо, вперед, после этого можно будет,
      и присмотрюсь,
      красивая девица, и платье бешеное, им весело,
      глупо завидовать - это работа и труднее и красивее многого, и
      все равно - вряд ли всего на свете,
      и на виду у фотографов приободримся, вот они, те, кто, может, выйдет из двух пятнадцати при такой погоде, даже из тринадцати, по крайней мере на фотографии, только вряд ли, лидер забега Франц Шмидт, вот чего ему надо было,
      недурная реклама - только как - для зубной пасты или для металлорежущих станков?
      Улыбнулся, вот и отлично,
      уу-уу-уу,
      хорошо, но больше так нельзя, ритм, с его легкой это самое пошли
      чуть получше, но это из-за площади.
      Если бы он раньше почувствовал, что погода хандрит, небось, сидел бы тихо, это же миллион лишних шансов, ведь его не выбьешь ничем, шел бы и шел, а сейчас у него ноль, если он ускорится, то все, он ляжет и не добежит вообще, потому что попытается погнаться,
      Убежали, наконец,
      а все поехали
      в обход к финишу, потому что вертолет еще посматривает, и взмыл, побежали,
      Сейчас начнется самое интересное, лучше не опаздывать. Может, действительно потрясти их чуточку, за шиворот и пусть держат. Лучший способ сделать чемпионом Джибу,
      у кого же первого духу хватит,
      и, точно так же, кто окажется самым терпеливым, то есть меньше всего нервов, и что лучше тоже непонятно.
      Так что пока, как он говорил, ни одного лишнего движения, попробуй-ка не сделай, нас опять хочешь не хочешь трясет,
      и Джиба метрах в тридцати, а перед ним маячат,
      тридцать метров, его можно пожалеть - ценой таких усилий и за двадцать шесть километров не расколол группу. Либо только начинается, хотя и поздновато, либо он уже проиграл,
      но по нему не видно, значит он доволен и там видно будет.
      Каждому - свое,
      у него свои маленькие радости, забег труднее, чем я думал, если
      даже погода виновата, все равно, но по мне самое паршивое уже позади, или почти что, впереди только самое трудное,
      кому он сигналит, это или у меня в ушах,
      как будто по высокогорью, не помню,
      как пробежали марафон в Мехико, выиграл он же, за сколько. Но здесь гораздо ниже. Опять, куча народу, наверняка, они стоят с начала, тяжелая работа и недешево, но им даже весело, смешно,
      на мне деньги зарабатывают,
      они могут разговаривать, я забыл, великое счастье, но ничего не понимают, или они о своем, хитроумный язык
      глупо сказать - бега со стороны не видно,
      потому что как внушение - все чувствуют себя втянутыми,
      и еще примерно одинаковыми, понять можно, если бежишь,
      даже тренеры не вмешиваются.
      Только покажутся разок, можно такое насоветовать, а, главное, это самое трудное, кажется, на свете,
      так как все мешает, и висишь на волоске, на пределе, кто это поймет и сам остановишься, то все
      просто отвлечешься, иногда надо.
      Я бы ввел в армии обязательно, каждый солдат
      разумеется, кроме больных или совсем дохлых, или, может, таких нет
      совсем, бежал марафон без времени один раз или раз в год,
      и не ради упражнения, вряд ли само по себе так уж, но зато лучший способ научить современному бою,
      мне кажется, я не совсем того,
      чем драться на дуэли, как эти
      Да, так же как дело не в том, сколько стоит, цена всегда ужасна, и тут тоже, дороже не бывает,
      и здесь мало что говорит рекорд, каждый раз бегут разное, по-разному, один черт, можно не фиксировать, просто так
      чувствовать себя, и уже не так важно, сколько выиграть, на десятке не так, ну и что, там все не так, нет чести просто добежать,
      Черт, время понемножку
      и ничего нет, только это уже не отрыв, даже символический,
      десять метров до Джибы, и до них двадцать с хвостиком, не пойму, чего они ждут, но
      Джиба всех злит, как будто смеется,
      и будто нарочно делал так начинать все придется снова, только
      вдесятером, и болгарин ему кстати,
      он бы так не рискнул, но иначе рисковал еще больше, и если бы надо было вести, но
      неужели этот болгарин так уверен в своих силах, что экономит Джибины, ведь тот может хоть сейчас двойное сальто
      или мне кажется,
      кажется, и если нет, то он психует как никогда. Шмидт вообще не
      знает, плакать или смеяться, он сдох не совсем, но рывок у него не состоялся, пустая трата сил, но ему глупо досадовать, что подровнялись, да и фото,
      он бы не выдержал, да
      и так покойник,
      а все-таки легче всех бежит Джимми, а,
      Джиба не может, боится сейчас идти, из-за Джимми, или из-за меня,
      зря, кстати, но он странный, боится - обманем. Но он напрасно,
      по-моему, ждет, Джимми не пойдет вперед, и Шмидт с болгарином не могут уже, а остальные тем более, да еще и боятся,
      но, может, он прав, и нельзя было рассчитывать, что будет так плотно и с такими безнадежными попытками уйти, вкус отбит,
      Опять мелькнули, все вдоль дороги, неужели не успеют наснимать, как же его зовут, черт, дурацкое воспоминание, да и положение не лучше, но его снимают, потому что он ведет и, кажется, ему нравится.
      Вот дикость, показали время, но этого же не может быть, идем так близко к прогнозам, как будто брехня, Сергеич наверняка волнуется, чтобы я не волновался, но на случайность не похоже, Только что будет, когда по личным планам у них надо будет начинать, все мечтают, как всегда, свои планы смять, чтобы другой начал и вынудил ускориться, мне легче,
      если никто не пойдет вперед, я рвану на сороковом или на сорок первом, если любой из орлов уйдет после тридцать второго, я за ним
      пойду,
      А до - пойду с любой группой, а один нет, пусть сам, но ведь до
      тридцать второго если уйдет
      Джиба или болгарин,
      собственно, или я, ведь заведомо неизвестно, а вообще я могу.
      Опять зелено и они убрались.
      Гонка на четырнадцать километров вроде этого, с маленькой форой у этих вот и с Джимми Спенсером сзади, или нас больше?
      или, в общем, все равно.
      Ни одной попытки нас достать, и, по-моему, остальные покатились,
      но они, вроде, не так далеко, но это по той же причине, по которой я, скажем, иду в середине.
      Влажно.
      Но вначале было жарко, сейчас только что не очень холодно, стало чем дышать. Ощущение, что с каждым вдохом проваливаешься, как на качелях, болезненно и быстро.
      В Киеве я хитро задумал и притворялся, что бегу тяжелее, чем на самом деле было, самое неумное,
      и сорвал дыхание и сошел, и был наказан за то, что слишком,
      но тут я не считаю себя самым сильным - тоже крайность, тоже дурь,
      и Джимми, наверное, нарочно вынуждает меня вести, и бежать, как
      он сам обычно бегает, не прорепетируешь все случаи в жизни,
      разогретым штангой
      мне надо было последние месяцы потренировать десятку с хода, и тогда я бы хоть толком знал, что к чему.
      Признаю, забодай комар козу, ничего не угадаешь, и надоело ждать, сначала облегчение приходило рано, это приятно, но не очень, но лучше лишнего не ждать
      рано, чем никогда
      как теперь, и это не окупает, ладно, он научил меня терпеть и не такое
      Чего же он ждет, дьявол, единственный африканец остался, кстати, у них очень слабый эфиоп, на этот раз, странно, кенийцы всегда здорово бегали пять и десять,
      Все, и австриец пошел назад,
      кто же теперь, Джиба, Джимми, я, болгарин, на М, он, между прочим, Шмидт, между прочим, передо мной высокий новозеландец, он бегал три тысячи с препятствиями, это только шесть
      и двоих я не знаю, один бразилец, нет, один из Канады, если это лист, и по одному не поймешь,
      только девять ничего себе. Все-таки двадцать девятый километр, и плотно, как будто пятый и все боятся.
      Интересно, впереди что-нибудь заметное
      или все.
      Там парк в конце концов, мы не заметим, как попадем на стадион, но не там же все решится, кто выиграл
      не там, я не помню, были ли они здесь, но по-моему, нет, ни Джимми, ни он.
      В Киеве, точь в точь как в том стихе, притворялся,
      а здесь притворяется Джимми,
      интересно, с тем же успехом,
      да и Джиба, остальные действительно не знают.
      Так мало осталось, а, кажется, так, черт знает его.
      Живо - спровоцировать Джибу на рывок, а если не получится?
      Это бы все равно, но все равно рано, протянуть еще пять или даже шесть
      ничего себе коврижки
      Как красиво! Оно зашло за тучу
      появилось,
      и на закат не похоже, как будто горячий металл
      вроде монеты положить в блюдце с водой,
      как пар и желтые брызги и хлопья на облаках,
      на облаках
      Больно, черно немного глазами, очухался, как только прошло, но
      они не заметили,
      и ничего, только проклятое свойство - начал чувствовать все тело,
      там пульс, там ребро выпирает, и все подряд, надо о нем забыть.
      Этот длинный,
      длиннее, чем я думал, пошел влево,
      и странное зрелище - две колонны, маленькие, я третий,
      а их пять, и он подтянулся к Джибе, и Шмидт ушел к ним.