Кирилл Еськов
      Японский оксюморон
      Когда весь день праздно сидишь против тушечницы и для чего-то записываешь всякую всячину, что приходит на ум, бывает, такое напишешь, - с ума можно сойти.
      Кэнко-Хоси, "Записки от скуки"
      Пару лет назад мне случилось опубликовать сочащуюся ядом рецензию на некий "креационистский" школьный учебник по естествознанию - из тех, где Земля в натуре возникает восемь тысяч лет назад за шесть наших, астрономических, дней. (Буквалистские толкования Священного писания, из коих, к примеру, следует, что Земля наша не только что плоская, но еще и квадратная - ибо в "Откровении Иоанна Богослова" прямым текстом помянуты "четверо ангелов, стоящих по углам Мира", и с экзегетических-то позиций, мягко скажем, неоднозначны - но не об том речь.) В зачине той рецензии я честно винился, что для профессионального палеонтолога вступать с креационистами предметную дискуссию - это, в общем-то, выставлять себя на посмешище. Ну, все равно как историку-медиевисту на полном серьезе полемизировать с полоумным адептом академика Фоменко, доказывающим по известной метОде, что Англия и Япония - одно и то же: обе - островные империи, война Тайра и Минамото - это на самом деле война Алой и Белой розы, Ода Нобунага - это Ричард Третий, etc...
      К немалому моему удивлению, шутка сия принялась регулярно возвращаться ко мне как тот хлеб, отпущенный по водам (собеседники интересовались лишь, о котором именно из адептов неистового академика идет речь - о Бушкове ли, о Каспарове; насчет же самой возможности в наш век "высоких информационных технологий" объявить Японию Англией - или наоборот - ни у кого сомнений не возникло). Тут я в очередной раз убедился, что наши критики-фантастиковеды совершенно не ловят мышек и опять проспали возникновение интереснейшего литературного феномена. Ибо весь корпус текстов, относимых к так называемой "Новой хронологии", без сомнения, есть вполне сформировавшееся направление фантастики - со своим каноном, эстетикой и т.д. Это не альтернативная история, не криптоистория, а... я бы, пожалуй, следуя заветам классика-современника, назвал его "типа-история". Книги этого направления должны рецензироваться в журнале "Если", номинироваться на премию "Странник", etc.
      Оценивая типа-исторические тексты, руководствоваться следует, разумеется, не их соответствием Текущей Реальности (хотя некоторое правдоподобие и внутренняя логика все же желательны и тут: см. известную статью С. Переслегина "Обязана ли фэнтэзи быть глупой"), а стандартным набором критериев, принятым в фантастике: новизна сюжетообразующей фантастической идеи, и т.д. Ну, например, можно доказывать, что Куликовская битва на самом деле происходила в Москве, поскольку-де на Поле Куликовом мы, покопавши, никаких костей не обнаружили, а вот на территории завода "Динамо" их завались; можно-то можно - но такое построение прежде всего скучно и тривиально. И совсем иное дело - обосновать, что Великую Китайскую Стену возвели при Мао Цзедуне руками зэков, дабы задурить голову европейцам - и это на том лишь основании, что она не упомянута в "Записках о путешествии Марко Поло"! Здесь важна именно оригинальность методологической инверсии: уничтожать не информационный объект при помощи вещественного (как в предыдущем примере), а вещественный - при помощи информационного; поэтому возражения того плана, что сами "записки Марко Поло" - если уж на то пошлО есть не более чем рОман, натисканный на нарах Генуэзского СИЗО чисто ради убиения тюремного времени, можно сразу отбросить как не относящиеся к делу.
      Многие искренне полагают типа-историю чтивом третьей свежести для потребителей "Московского комсомольца" и прочей "Диагностики кармы" (а то и вообще чем-то вроде приснопамятного "Творчества душевнобольных"); глубочайшее заблуждение! Зачем в очередной раз повторять общеизвестную ошибку и судить о литературном направлении по худшим его образцам? В рамках типа-истории были созданы и поистине блистательные реконструкции блистательные, если отвлечься от нелепых попыток оценивать их по критериям "настоящего" исторического исследования.
      Вот, например, Виктор Суворов. В среде военных историков (причем не только официальных, но и любителей - которых уж точно не прикармливает ГлавПУР!) его построения, касающиеся начала Второй мировой войны, вызывают реакцию дружную, категорически негативную и - на мой взгляд - совершенно неадекватную. Бессчетно уличая Суворова в крупных и мелких "ошибках" и "передержках", его оппоненты очевидным образом отчерпывают воду решетом. Ибо у беглого разведчика все равно есть то, чего нет у них самих: целостная, внутренне непротиворечивая концепция, логичность и своеобразную красоту которой не отрицают даже многие его противники; а уж имеет ли сей дедуктивный конструкт хоть какое-то отношение к Текущей Реальности - вопрос не то, чтоб вовсе неважный, но отдельный. Суворов вполне откровенно сочиняет предвоенную историю России как роман об Идеальном Тиране, эдаком Великом Шахматисте из "Града обреченного", и не уразуметь этого до сих пор, когда автор, вздохнувши на непонятливость аудитории, впрямую разжевал ей все это в "Контроле" и "Выборе" - ну, я не знаю...
      Так что совершенно бесполезно ловить Суворова за руку на том, что он якобы перевирает даты приказов, ТТХ бомбардировщиков и сводки о поголовье танков; это столь же глупо, как перечислять, загибая пальцы, причины, по которым Ричард Львиное Сердце "на самом деле" ну никак не мог инкогнито пьянствовать с Робин Гудом, а дружинники жившего 6-ом веке кельтского warlord'а Артура - обращаться друг к дружке словами "сэр рыцарь". Не нравится вам суворовская "Баллада о том, как сталинская Россия чуть было не завоевала мир" - так напишите свою, более непротиворечивую, а значит эстетически более совершенную; флаг вам в руки, ребята! Потому что конструкт Суворова - повторюсь - по-настоящему красив, и именно по этой причине имеет весьма приличные шансы стать в конечном итоге общепринятой (хотя, возможно, и неофициальной) версией WWII. (Кстати, насчет "красиво" versus "правильно". Когда Эрвин Шредингер вывел свое знаменитое уравнение, легшее в основу квантовой механики, оппоненты сразу указали на то, что оно противоречит семи сериям весьма надежных экспериментов. Шредингер, не располагая на тот момент конкретными контраргументами, по преданию, ответил одной-единственной фразой: "Понимаете, это уравнение слишком красиво, чтобы быть неверным". Эстетический критерий оценки не подвел: верным и вправду оказалось уравнение, а те экспериментальные данные - ошибочными... А поскольку такого рода истории в науке случались не раз и не два, я, пожалуй, поостерегся бы сходу отвергать "не лишенную изящества гипотезу Суворова" по причине ее "несоответствия множеству фактов".)
      ...Так вот, предлагаемая вашему вниманию работа как раз и написана в означенном жанре типа-истории. Не претендуя на лавры отцов-основоположников, а также Евгения Лукина, отменившего некогда своим известным декретом всю историю, что от Гостомысла до Тимашева, причем "в мировом масштабе", автор ставит перед собой задачу более локальную. Объектом нашего эксперимента станет история всего лишь "одной, отдельно взятой страны". И даже не России (не, ну почему - как какой острый опыт, так непременно - Россия?! прям русофобы какие-то...), а вполне заморской Японии; ну, той самой, которая есть "Симметричный близнец и противоположность Англии по ту сторону Евразии" (Г.Ю.Любарский, "Морфология истории").
      (C)
      Япония, которой не может быть
      Существует ряд стереотипов, настолько примелькавшихся "сторожевым постам" нашего критического восприятия, что те беспрепятственно пропускают их внутрь "охраняемого объекта" (сиречь - сознания), не утруждая себя должной "проверкой документов". Ну, например, такой: базовые ценности нашей, европейской, культуры (те, что мы именуем "общечеловеческими ценностями", и оттого искренне полагаем себя вправе навязывать их всей прочей Ойкумене хоть бы и силой оружия) есть ценности христианские. Между тем, чтобы опровергнуть это утверждение по формально-логическим основаниям необходимо и достаточно следующее. Надо найти цивилизацию, основные социокультурные константы которой в существенных своих чертах совпадали бы с европейскими но сформировались бы при этом без участия христианства. Именно этим требованиям к "контрольному эксперименту" и удовлетворяет современная Япония ("современная" - имеется в виду пост-мэйдзийская).
      В сроду не знавшей христианства пост-мэйдзийской Японии (а с тем, что христианские эксперименты 16-го века не оставили по себе никаких значимых следов в японском социуме, кажется, согласны все) с "общечеловеческими" ценностями как раз - полный порядок. Убедиться в этом "не просто, а очень просто": достаточно снять с полки книгу либо видеофильм кого-нибудь из японских классиков. Ну, Миядзаки Хаяо с его "Свинья, которая не летает - это просто свинья" и "Лучше уж быть свиньей, чем фашистом" - это, пожалуй, даже и чересчур, а вот Ясудзиро Одзу подойдет для примера в самый раз.
      Итак, "Вкус сайры", 62-ой год; прелестное европейское ("европейское" в смысле "не-голливудское") неореалистическое кино, доброе и ироничное; больше всего, пожалуй, смахивает на Иоселиани. Четверо друзей, имеющих давнюю традицию... чуть было не сказал: "На Новый Год ходить в баню", но нет - эти собираются по вторникам в рыбном ресторанчике. У каждого из четверых куча проблем: с повзрослевшими детьми, с собственными стариками, с бесом (который в ребро), etc. По ходу дела один из четверки (в войну - старший офицер эсминца, а ныне топ-менеджер крупной корпорации) случайно сталкивается на улице со своим бывшим боцманом; тот нынче хозяином чего-то мелко-авторемонтного, так что иерархическая дистанция между ними примерно та же, что и была. Однополчане падают друг дружке в объятия (чисто "Белорусский вокзал"...) и немедля закатываются в пустой по поздневечернему времени бар. Принимают на грудь по стаканУ бренди (летальная доза для японца, как я понимаю) и, под немногословные воспоминания о "дымном небе над Окинавой", испрашивают по второму. Тетка-барменша, которую явно тоже что-то связывает с означенным "дымным небом", немедля занавешивает входную дверь табличкой "Closed" (иероглифами), лезет в какие-то свои захоронки под стойкой и ставит для ветеранов ветхую пластинку с императорским маршем - явно из тех, что лица более законопослушные исправно сдали в 45-ом по приказу оккупационной администрации в ходе демилитаризации страны. Некоторое время все трое в ностальгическом единении вслушиваются в "нашу славу боевую, нашей юности полет", после чего топ-менеджер высаживает - не закусывая - еще стакан и задумчиво резюмирует, с вполне себе иоселианиевскими интонациями: "Блин! Как же это мы, с такими песнями - и войну просрать умудрились, а?" ...А теперь подымите мне веки и укажите - что же наличествует в оной сцене такого специфически-азиатского, буддистско-синтоистско-конфуцианско-сакуросозерцательного, чтоб оно было превыше понимания тупого россиянина?
      Нет, я, упаси бог, не утверждаю, будто местного колорита в фильме нету вовсе: ракурсы, к примеру, берутся обычно с высоты колен - ну, это вообще "фирменный знак" японского кинематографа... Только ведь речь, как легко догадаться, не о том. Я просто-напросто хочу сказать, что в мире существует ряд территорий, традиционно формирующих социокультурную периферию Европы (Россия, Латинская Америка, та же Грузия), и Япония - одно из звеньев этого обрамления. (Если тут кого оскорбляет слово "периферия" - можете говорить "фронтир"... ну как - сразу полегчало?) И раз уж мы относим к Европейской культуре Иоселиани с Кустурицей и Маркесов-Борхесов-Кортасархесов, то ровно с теми же основаниями следует включать в нее и Акутагаву с Миядзаки. (Нечего удивляться, кстати, что между этими - сажем так: евро-ориенированными культурами возникает некое полумистическое сродство, "влечение - род недуга"; вспомните дивную новеллу Акутагавы "Вальдшнеп", в коей Толстой с Тургеневым принуждены автором разруливать возникший между ними конфликт, действуя чисто в рамках самурайской этики). Да, конечно - в современной японской культуре наличествует не только Акутагава, но и Кавабата (чистый дзэн); так ведь и у нас, в России, хватает отмороженных "деревенщиков", читать которых можно лишь с чисто познавательно-этнографическими целями... Тем же из российских критиков и культурологов, кто отказывает японцам в принадлежности к европейской культуре ("Японское общество является квазидемократическим, лишь мимикрирующим под парламентаризм западных держав... И точно так же "японская наука" не есть явление гомологичное "всемирной", то есть европейского образца, науке") так и хочется сказать: "Да вы на себя-то поглядите! Европейцы, блин..."
      Тут могут возразить, что "европейская" (точнее - "евроатлантическая") культура по нынешнему времени, дескать, просто поглотила и растворила в себе все остальные, в том числе и японскую - эдакая культурная глобализация. Ну, вроде как английский стал нынче подлинным языком межнационального общения, в точности как латынь для Средневековья, вполне естественным образом войдя в нашу жизнь по двум каналам - через персональные компьютеры и через молодежную субкультуру (и похоронив при этом, раз и навсегда, любые искусственные прожекты вроде эсперанто)... Однако аналогия сия обоюдоострая: ведь наличие универсального, "от Лиссабона до Сингапура", компьютерно-тинэйджерского пиджин-инглиша отнюдь не отменяет существования на этом пространстве всех прочих языков - в том числе и натурального языка Мильтона и Шекспира.
      Так что ни нобелевский лауреат Воле Шойинка, ни многострадальный Салман Рушди к европейской культуре не принадлежат никоим образом - невзирая на все свое оксфордско-гарвардское образование и парижскую прописку. Да и может ли оно быть иначе, если антропологами экспериментально показано, что, к примеру, для представителей австралоидной расы само пространство и время организованы иначе, чем у нас - что, кстати, и делает столь захватывающе интересной не только живопись Альберта Наматжиры, но и космогонию аборигенов (интересной - подчеркиваю! - не для фольклористов, а для физиков). Соответственно, каждый из этих художников работает в рамках своей социокультурной традиции, и для всех них "европейская культура" есть не более чем универсальный трансляционный механизм, протокол общения, позволяющий донести до нас (и друг для друга!), собственные смыслы - пусть и с неизбежными погрешностями.
      Так вот, одна из основных мировых культур, чью автохтонность и обособленность от европейской никто никогда не подвергал сомнению китайская. И по любым соображениям - историческим, геоэкономическим, религиозным - Япония вроде бы должна всецело принадлежать к социокультурной периферии Китая; должна - но ведь не принадлежит, обнаруживая при этом отчетливые связи с бесконечно далекой во всех отношениях Европой!
      Эту уникальность Японии можно проиллюстрировать одним простым примером. Означенная социокультурная периферия Китая включает в себя, помимо Японии, кучу стран: Тибет, Корею, Вьетнам, чуть более опосредовано - остальные страны Индокитая и Малайский архипелаг. Сам Китай дал миру Великую литературу; а вот ни в одной из его стран-сателлитов сколь-нибудь заметной (в мировом масштабе) литературы так и не возникло - кроме, ясное дело, Японии... (Представляю, как оскорбятся на этом месте иные гуманитарии: "Не надо, знаете ли, выдавать собственное невежество за..." - но давайте называть вещи своими именами. Думаю, любой россиянин (из тех, кто еще сохраняет привычку читать) с легкостью назовет, в режиме "Интеллектуального марафона", с десяток японских авторов - от Басе до Мисимы и Кобо Абэ, с полдесятка китайских (тут много хуже с современностью - кроме Лао Шэ и Гао, так вот, сходу, мало чего сообразишь), но вот корейских или вьетнамских... Или взять известную серию "Азбука-классика", ориентированную как раз на такого массового читателя: много японцев (Сэй Сенагон, Кавабата, Акутагава, Сайкаку, Танидзаки), немного китайцев (Пу Сун Лин с его "Лисьими чарами" и Ли Юй) - и никакой более азиатчины...)
      Однако есть, как уже сказано, и вполне устоявшаяся точка зрения, будто все социокультурное сходство между Японией и Европой носит чисто внешний, конвергентный характер; дескать, вон дельфин с акулой тоже внешне схожи - и что ж с того?.. ("При внимательном изучении истории Японии можно видеть, что явления, внешне очень сходные с теми, что мы не раз встречали на Западе, не гомологичны им, а лишь внешне похожи, но имеют совершенно иную природу, то есть аналогичны.") Логическая цепочка тут в общих чертах такова.
      В современном мире "выделяется всепланетная индустриальная культура Запада, ориентированная на линейное время, материальное благосостояние и систему культурологических констант, порожденных семантическим спектром понятия "личность". Далее - страны Востока: Тибет, Индия, Китай, Япония. Мир-экономика с циклическим временем, приматом духовного над материальным и коллективного над личным. Полное зеркальное отражение европейских ценностей. Наконец, Юг, страны ислама. Очень позднее, произошедшее уже в историческую эпоху, расщепление европейской цивилизации. Заменен только один параметр, причем новое значение взято у Востока: масса вместо личности и (следовательно!) вера вместо знания" (С.Переслегин). Итак, ключевым для этой классификации является понятие "личность" и все то, что с ним связано.
      Что же касается "личности", то корни этого понятия (тут не поспоришь!) и вправду христианские. Собственно, христианская трансцеденция за тем и была востребована античным социумом, который в мучительном кризисе изживал архаические, патерналистские формы организации: Всеблагой Господь, Отец Небесный нужен человеку именно как сугубо индивидуальная, внесоциальная моральная опора - на случай, если требуется означенному социуму противостоять. Другое дело, что окончательная "доводка" (под современный стандарт) этой самой "личности" происходила как раз в процессе поэтапной секуляризации мира: эпох Возрождения и особенно Просвещения... Ну, а поскольку Япония, как известно, - страна нехристианская, не знавшая ни Реформации, ни Просвещения, то и взяться всей этой "личностности" было просто неоткуда: "Коллективизм традиционного японского общества был таким, что не было даже специального слова для обозначения индивидуальности. Характерно, что такое слово (кодзин) зафиксировано только в 1890 г. Сама проблема индивидуальности, возможности противостояния целей общества и индивидуума, появилась в Японии только после событий Мэйдзи... Современная японская литература ярко демонстрирует именно это качество: вброшенная в Новое время Япония воспринимает индивидуацию как отвратительное и неестественное одиночество" (Г.Ю.Любарский).
      Отсюда следует естественный вывод, что самураи - никакие не рыцари (это чистая правда), что японское "гири" довольно слабо корреспондирует с европейской "честью" (и это правда: "гири" - понятие сословное, а "честь" сугубо личное; именно личная честь позволяет, например, человеку отказаться исполнять преступный приказ, даже исходящий из уст Самодержца - ибо Небесный суд, как ни крути, авторитетнее суда Земного), etc. Логично, Штирлиц?..
      Логично-то оно, может, и логично, но в целом вышеприведенное построение есть просто призыв "не верить глазам своим", поскольку на клетке сего слона написано: "Буйвол". "Культура Японии неличностна (в сравнении с европейской) оттого, что индивидуализация там невозможна - так уж оно исторически сложилось..." Так вот, позвольте не поверить; в смысле - позвольте поверить глазам своим, а не табличке.
      Ну, откуда могла взяться индивидуализация в суперколлективистской, китайско-ориентированной стране - вопрос отдельный; версий тут можно выдумать уйму. Японист А.Горбылев, специалист по истории воинского искусства, полагает например, что все дело в географии. Основы воинской традиции были импортированы в Японию из Китая, однако изящные шахматные стратегеммы Сун-Цзы оказались малопригодны в отсталой стране с горным рельефом и неразвитой сетью коммуникаций. Вместо "правильной" китайской войны с согласованным маневром крупных войсковых масс ("Ди эрсте колонне марширт...") возникла практика "войны коммандос" - слабо координированных действий мелких мобильных соединений, воющих сугбо "не числом, а уменьем". В этих условиях всегда резко возрастает роль элитных подразделений, разведки и диверсантов (ниндзя) - а ведь это все товар штучный, не штамповка; и если основными добродетелями китайского командира являются дисциплина и исполнительность, то японского - инициатива и нестандартность мышления. Средневековые японские повествования о войне полны упоминаниями имен командиров среднего и низшего звена, "лейтенантов" и "сержантов" - чего вы никогда не отыщите в китайских текстах (да и в европейских, между прочим, тоже). То есть, для японской воинской традиции принцип "Незаменимых нет!" не работает изначально - вот вам и индивидуализация: "Стая сильна лишь волком, // Волк лишь стаей силен"...
      Если же не брать в расчет столь экзотичные версии, то объяснение большей (по сравнению с Китаем) индивидуализации членов японского социума будет ровно тем же, что и для Европы: разделение властей. Общепринятой считается точка зрения, что европейские свободы опираются на фундамент традиционной независимости власти духовной (Папский престол) от светской (местный монарх): социальная иерархия, в которую встроен европеец, в итоге оказывается не однолиненейной, и у человека в любой ситуации сохраняется возможность личного выбора. Этим Западная Европа отличается и от стран ислама, где подобный плюрализм невозможен в принципе, и от Восточной Европы, где Церковь, в силу ряда исторических обстоятельств, была обращена в заурядный департамент государственного аппарата, эдакое Министерство духовного окормления. В средневековой Японии же сложилась уникальная ситуация "параллельной власти" с царствующим, но не правящим Императором и военным правительством-бакуфу, возглавляемым сегуном. В итоге возникает блистательно описанная Воннегутом "термопара" "Боконон - Монзано": все хорошее в этой жизни, знамо дело, исходит от Императора, что только и молится за нас, грешных, а все плохое (непосильные налоги, принудработы, полицейско-судебный произвол, etc) - от безличного бакуфу, которое можно даже и уважать (а куда денешься), но вот любить - я извиняюсь... Ситуация эта, кстати, порождает любопытнейший (и вполне положительный в глазах японцев) социальный типаж - мятежник-роялист: явление, по внутренней своей сути сходное с европейским и русским самозванчеством (к чему мы еще вернемся).
      Или вот еще - с другого конца. Хотя попытка христианизации Японии в 16-ом веке и окончилась неудачей, причины этого были скорее внешними: беспримерно жестокие репрессии против адептов "иноземной веры" со стороны режима Токугава. До того, однако, христианская проповедь находила в Японии живейший отклик: крещение принимали не только бедняки, но и многие князья-дайме, военачальники и придворные; достаточно сказать, что в ходе репрессий 1612-1640 годов было арестовано (и большей частью казнено) почти 300 тысяч (!) христиан. Франсиско Ксавьер в послании от 1549 года восхвалял японцев как "радость сердца моего"; другие миссионеры-энтузиасты описывали Японию как "дар Господа Церкви взамен потери ею великого островного царства на Западе, поглощенного ересью"... А вот имевшая место чуть раньше экспансия ислама (помните? - "масса вместо личности и (следовательно!) вера вместо знания") в Японии ни малейшего успеха не имела - в отличие от южной периферии Китая (Малайя, Индонезия, Филиппины). Случайно ли?
      Это все насчет того, могла ли в принципе возникнуть индивидуализация в такой китайско-ориентированной стране, как Япония. А вот удостовериться в том, что она-таки возникла - что называется, по факту - проще простого: из чтения японской литературы. И я берусь утверждать, что вся старая (до-мэйдзийская) японская литература куда более личностна, чем соответствующие ей по времени европейские тексты - ну хотя бы просто потому, что вершинами средневековой японской прозы оказалась не романистика, а эссеистика (дзуйхицу). Да и вообще - когда главным побудительным мотивом для написания книги служит то, что "мне подарили кипу превосходной бумаги"...
      Великая Японская Литература - анахроничная и анатопичная
      Здесь следует договориться о терминах. Понятно, что, строго говоря, "анахронична и анатопична" вся мировая литература: если автор и переносит действие в иное время и/или место ("исторический роман"), он все равно актуализирует modus vivendi своих героев под стандарт собственной эпохи иначе их переживания и приключения просто пройдут мимо сердца (и кошелька) читателя. Ясно, что по языку и манерам Гамлет - это погрязший в рефлексиях интеллектуал елизаветинской эпохи, а вовсе не викинг в рогатом шлеме - как оно должно бы быть, исходя из места и времени действия, благородный рыцарь Айвенго же списан один к одному с викторианского джентльмена. (Напомню, что значительную часть романного времени Айвенго, явно предвосхищая нынешнюю политкорректность, бескорыстно спасает честь прекрасной еврейки Ревекки. Да на этом месте все его братаны-крестоносцы должны были бы перевернуться в гробах! ...На самом же деле юристы того времени весьма всерьез обсуждали: а не является ли содомией совокупление христианина с еврейкой и еврея - с христианкой? Вопрос не праздный: это нынче в галерее Гельмана можно без проблем полюбоваться высокохудожественной фотовыставкой - как это оно бывает между человеком и собакой, - а в те времена за содомию полагался костер... Ба-альшой эксперт по этому делу, заслуженный конспиролог Г.Климов, приводит впечатляющие описания тогдашней судебной практики - вроде истории некоего Иоганна Алардуса, державшего в своем парижском доме любовницу-еврейку и прижившего с нею кучу детей; таки сожгли - обоих... Видать, вальтерскоттовкого Айвенго рядом не случилось. Или еврейка была недостаточно прекрасной - это, знаете ли, тоже влияет...)
      Говоря об "анахроничности и анатопичности" японской литературы, я имею в виду вот что. Уже который год как я с провожу среди своих знакомых тест: зачитываю отрывки из некой книжки и предлагаю угадать - когда и где это было писано? Обычная реакция - после того, как я наконец сообщаю им правильный ответ: "Быть того не может!" Для чистоты эксперимента я, конечно, опускаю в тексте имена и термины, что могут послужить слишком уж явной подсказкой; однако поскольку читатель и так уже наверняка понял - о какой стране идет речь, мы сейчас тень на плетень наводить не станем. Итак, оцените...
      Возлюбленный, верно, уже удалился. Дама дремлет, с головою укрывшись светло-лиловой одеждой на темной подкладке. Верхний шелк уже, кажется, слегка поблек? Или это отливает глянцем густо окрашенная и не слишком мягкая парча? На даме нижнее платье из шелка цвета амбры или, может быть, палевого шелка-сырца, алые шаровары. Пояс еще не завязан, концы его свисают из-под платья.
      Пряди разметанных волос льются по полу волнами... С первого взгляда можно понять, какие они длинные.
      В предутреннем тумане мимо проходит мужчина, возвращаясь домой после любовной встречи. На нем шаровары из переливчатого пурпурно-лилового шелка, сверху наброшена "охотничья одежда", такая прозрачная, словно бы и нет ее. Под легким светлым платьем скользят алые нижние одежды. Блестящие шелка смочены росой и обвисли в беспорядке. Волосы на висках растрепаны, и он глубже надвинул на лоб свою шапку цвета воронова крыла. Вид у него несколько подгулявший.
      Возвращаясь от своей возлюбленной, он полон заботы. Надо написать ей письмо как можно скорее, "пока не скатились капли росы с утреннего вьюнка", думает он, напевая по дороге: "На молодых ростках конопли..."
      Но вдруг он видит, что верхняя створка ставен-ситоми приподнята. Он чуть отодвигает край шторы и заглядывает внутрь.
      "Должно быть, с этого ложа только что встал возлюбленный... И, может быть, как я, он сейчас по дороге домой любуется блеском утренней росы..."
      Эта мысль кажется ему забавной.
      У изголовья женщины, замечает он, брошен широко раскрытый веер, бумага отливает пурпуром, планки из дерева магнолии. На полу возле занавеса рассыпаны в беспорядке сложенные в несколько раз листки бумаги Митиноку, светло-голубые или розовые.
      Дама замечает присутствие чужого, она выглядывает из-под наброшенной на голову одежды. Мужчина, улыбаясь, смотрит на нее. Он не из тех, кого надо избегать, но дама не хочет встречи с ним. Ей неприятно, что он видел ее на ночном ложе.
      - В долгой дреме после разлуки? - восклицает он, перегнувшись до половины через нижнюю створку ситоми.
      - В досаде на того, кто ушел раньше, чем выпала роса, - отвечает дама.
      Может быть, и не следовало писать о таких безделицах, как о чем-то значительном, но разговор их, право же, очень мил.
      Мужчина придвигает своим веером веер дамы и нагибается, чтобы его поднять, но дама пугается, как бы он не приблизился к ней. С сильно бьющимся сердцем она поспешно прячется в глубине покоя.
      Мужчина поднимает веер и разглядывает его.
      - От вас веет холодом, - бросает он с легким оттенком досады.
      Но день наступил, слышен людской говор, и солнце уже взошло.
      Только что он тревожился, успеет ли написать послание любимой, пока еще не рассеялся утренний туман, и вот уже совесть упрекает его за небрежение.
      Но тот, кто покинул на рассвете ложе этой дамы, не столь забывчив. Слуга уже принес от него письмо, привязанное к ветви хаги. На цветах еще дрожат капли росы. Но посланный не решается отдать письмо, ведь дама не одна. Бумага цвета амбры пропитана ароматом и сладко благоухает.
      Дальше медлить неловко, и мужчина уходит, улыбаясь при мысли, что в покоях его возлюбленной могло после разлуки с ним, пожалуй, случиться то же самое.
      Это не "галантный век" (который тут стандартно приходит на ум лицам, не читавшим прежде "Записки у изголовья"), а - десятый; и не роман, а, типа, мемуар, non-fiction. А теперь прикиньте: что такое десятый век в Европе хоть Западной, хоть Восточной, в смысле положения женщины... (Замечу: одним из самых весомых аргументов в пользу того, что "Слово о полку Игореве" на самом деле есть литературная мистификация, считают "Плач Ярославны": княгиня получилась чрезмерно эмансипированной - под стандарт екатерининской эпохи, когда вещь реально и создана.) Ну а то, что вообще едва ли не вся проза эпохи Хэйан оказалась женской - это просто общее место. Кстати, каюсь - но сам я лишь по прочтении Сэй Сенагон понял, откуда у япониста А.Стругацкого взялись его "легкомысленные красавицы доны"...
      Или вот еще:
      Придворный Тайра-но Нобутоки, после того, как уже состарился, рассказывал, вспоминая старину:
      "Однажды вечером монах в миру Саймедзи пригласил меня в гости.
      - Сейчас, - ответил я посыльному, но, как нарочно, никак не мог отыскать свой халат-хитатарэ. Пока я копался, он снова пришел:
      - Может быть, у вашей милости нет хитатарэ или еще чего? - спросил он. - Так сейчас ночь, и велено передать, чтобы вы одевались, как придется. Только поскорее!
      В своем поношенном хитатарэ, который носил постоянно, я отправился в гости. Хозяин вышел ко мне с бутылкой сакэ и глиняными плошками в руках.
      - Пить сакэ одному, - сказал он, - тоскливо и неинтересно, поэтому я и послал за вами. Только у меня нет закуски. В доме, наверное, все уже спят. Поищите, пожалуйста, сами на кухне: ведь должно найтись что-то подходящее.
      Я засветил бумажный фонарик и принялся обшаривать все закоулки, пока на одной из кухонных полок не нашел горшок, в котором было немного мисо.
      - Мне удалось найти вот что! - воскликнул я.
      - О, этого вполне достаточно! - радостно воскликнул Саймедзи, после чего протянул мне вино, и мы с удовольствием выпили.
      - В те времена это делалось так, - добавил при этом старик."
      Воистину так! А ведь "Записки от скуки" - это уже не легкомысленная эпоха Хэйан, это 14-й век, когда Япония, по всем расхожим представлениям, была уже наглухо застегнутой на все пуговицы безжизненного церемониала... Нет, право же, - прочтя такое, начинаешь несколько иначе воспринимать пелевинского господина Кавабату из торгового дома Тайра!
      Короче говоря, хотя в означенных текстах и присутствуют, в должной пропорции, цветущая сакура, заснеженный бамбук и прочий "национальный колорит", речь в них идет о ценностях именно что общечеловеческих: "Ни с чем ни сравнимое наслаждение получаешь, когда в одиночестве, открыв при свете лампады книгу, приглашаешь в друзья людей из невидимого мира". Так что линия эта - на общечеловеческие ценности - берет начало отнюдь не с Акутагавы и Ясудзиро Одзу...
      Или вот еще любопытное обстоятельство, особенно четко заметное при сравнении японской литературы с китайской; только для начала позвольте еще пару цитат из нежно любимых мною "Записок от скуки" (последние, больше не буду!):
      У одного человека был "Сборник японских и китайских песен", переписанных якобы рукой Оно-но Тофу. Кто-то сказал владельцу:
      - У меня, разумеется, нет никаких сомнений относительно вашей семейной реликвии, однако вот что странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сборник, составленный Сидзе-дайнагоном, который жил после него.
      - О, значит это действительно редчайшая вещь! - ответил тот и принялся беречь рукопись пуще прежнего.
      Рассказывают, что отшельник Кумэ, узрев однажды белизну ног стирающей женщины, лишился магической силы. Действительно, когда кожа на руках и ногах чистая, формы их округлы, а тело красиво своей первозданной красотой, может, пожалуй, случиться и так.
      Так вот, не мною замечено (тут можно сослаться, например, на Т.Григорьеву), что вся японская средневековая проза иронична в ничуть не меньшей степени, чем лирична. А вот в великой (кто ж спорит!) китайской литературе можно отыскать все, чего душа пожелает - кроме иронии (а тем более самоиронии). При этом я вовсе не утверждаю, что у китайцев вообще плохо по части чувства юмора - да упаси бог! Масса комедийных моментов, вполне себе смешных; а "Цзин-Пин-Мэй" - так это просто как бы не лучший плутовской роман всех времен и народов (тут небось кое-кто возмутится - мол, какой же он плутовской? Ну, а какой он тогда, по-вашему - авантюрный? эротический? детективный? - ах, "Всего понемножку"... Да нет, понятное дело - Настоящая Литература всем этим классификациям поддается с трудом...). Я только хочу сказать, что китайский автор, даже когда он шуткует, внутренне явно остается абсолютно серьезным; судя по всему, у них там, в Китае, "шутка - дело государственное" (как та музыка). Кстати, эту манеру "шутить по-китайски" очень удачно имитирует (или пародирует?) в своих романах небезызвестный Ван-Зайчик...
      И еще одно. При всем многообразии жанров и направлений, демонстрируемых китайской литературой, в ней нет детектива; я имею в виду - детектива в строгом понимании (складывание головоломки: исходно ограниченный круг подозреваемых, у всех мотив, у всех возможность, etc.) Есть превосходные криминальные романы (к примеру, "Трое храбрых, пятеро справедливых" Ши Юй-куня), а вот чтобы создать на богатейшей китайской фактуре классический детектив, понадобился американский китаист Ван-Гулик (и подхвативший это знамя "голандско"-советский китаист Ван-Зайчик). Напомню, что в советской литературе за всю ее историю тоже не было создано ни единого детектива - при том, что были очень неплохие кримальные романы ("Место встречи изменить нельзя") и шпионские романы ("Момент истины", "Где ты был, Одиссей?"). Причина тут, похоже, единая: для настоящего детектива необходим герой-одиночка - вещь, равно немыслимая как в Китае, так и в СССР. А вот в японской литературе детектив есть! Да не просто есть: японская школа детектива, берущая начало от "Чудовища во мраке" - одна из авторитетнейших в мире (доведись мне лично формировать топ-двадцатку лучших детективщиков так Сейте Мацумото вошел бы в нее без вопросов).
      ...Короче говоря - в Японии очень странная литература; "странная" чтоб не сказать "противоестественная для того социокультурного контекста, в коем она возникла". И если поэзия еще хоть как-то соотносится с исходной для нее китайской литературной традицией, то проза - это ва-аще! "Я не папина, я не мамина, я на улице росла, меня курица снесла"...
      Однако и история Японии (будучи рассмотрена под соответствующим углом зрения) производит впечатление ничуть не менее странное, чем ее литература.
      Японская история как романтический сюжет
      Мне не хотелось бы здесь надолго убредать в мир архетипов и эгрегоров, лазарчуковских "големов" и переслегинских "динамических сюжетов": будучи сугубым рационалом, я чувствую себя среди всех этих "квазиживых информационных объектов, модифицирующих поведение людей" как-то неуютно. Но не мною, опять-таки, первым замечено, что история Японии (в сравнении с историями иных стран) необыкновенно сюжетна; в некотором смысле, она вся являет собою "динамический сюжет", более всего напоминающий рыцарский роман. Самое же любопытное, что множество сюжетных ходов этого романа кажутся впрямую списанными у Европы - причем не из "настоящей" истории, а из исторической беллетристики.
      Впервые, пожалуй, это пришло мне в голову при знакомстве с историей христианского восстания в Симабара в 1638 году. "Христианское восстание" это, согласитесь, и само-то по себе звучит неслабо, однако дальше начинаются уже форменные чудеса. Шестнадцатилетний "юноша из хорошей семьи", командующий сорокатысячной крестьянской армией, и самураи, идущие в свой последний, безнадежный бой с правительственными войсками под хоруговью с португальской вышивкой "LLOVADO SEIA O SANCTISSIMO SACRAMENTO (Да славится наисвятейшее таинство!)" - такое ведь фиг выдумаешь, сочиняя "альтернативку" на японские темы...
      Население Симабара, как и всей западной части острова Кюсю, было по преимуществу христианским: открытый для европейцев порт Нагасаки издавна служил главным центром прозелитизма на Островах; христианами были и многие из тамошних дайме. Так что когда сегун Токугава взялся за искоренение подрывной иноземной веры всерьез (правитель Симабара, к примеру, имел обыкновение медленно сваривавать христиан в кипящих вулканических источниках Ундзэн) - полыхнуло так, что мало не показалось. Среди старост деревень (сея) было много выходцев из военного сословия, которые раньше состояли на службе у католических дайме и сражались в Корее под началом знаменитого маршала-христианина Кониси; именно они и возглавили сопротивление. Как раз из семьи такого самурая-христианина, ветерана Кониси, ставшего потом фермером, и происходил духовный лидер восстания Амакуса Сиро - "Японский мессия"; сами восставшие, впрочем, звали его просто дэусу, переиначив на японский манер латинское Deus. Как бы то ни было, юноша в возрасте "два раза по восемь лет" (такую формулировку употребляли, дабы выполнялось одно из пророчеств) бестрепетно рулил на военных советах поседевшими в битвах самураями, демонстрируя попутно весь набор спецэффектов, приличествующих святому (разговоры с птицами, садящимися к нему на ладонь, возжигающиеся в небе над ним кресты, etc).
      Лишь после того, как восставшие разбили и войска местных правителей Мацукуры и Тэрадзавы, и высланную против них армию генерала Итакуры, центральное правительство оценило, наконец серьезность ситуации; дальше началось неизбежное - "Мятеж не может кончиться удачей..." ...Остатки христиан - тридцать семь тысяч - нашли убежище в заброшенной приморской крепости Хара; мужчин, способных сражаться, было около десяти тысяч, причем профессиональных военных среди них осталось не более двухсот, остальные же необученные и вооруженные чем попало крестьяне и рыбаки. Тем не менее, стотысячная (!) самурайская армия генерала Мацудайры (а это гораздо больше, чем было у Токугава в решающей битве при Сэкигахара в 1600) безуспешно осаждала замок почти четыре месяца. Даже решающий штурм затянулся до полного неприличия: полумертвые от голода крестьяне (Мацудайра отдал приказ о штурме лишь когда произвел вскрытие тел инсургентов, погибших при очередной вылазке, и убедился, что в желудках их нет ничего, кроме морских водорослей) двое суток отбивали непрерывные атаки "лучших профессиональных воинов своего времени"; а пока мужчины гибли на полуразрушенных древних стенах, женщины и дети совершали массовые самосожжения. Это обстоятельство, разумеется, развело их с родной Церковью (канонизировав в качестве мучеников несколько тысяч японских христиан, Ватикан отказал в этом всем защитникам крепости Хара), но снискало им неподдельное уважение со стороны врагов: "Для людей низкого звания (симодзимо) это поистине была смерть, достойная похвалы. Слова не могут выразить моего восхищения" (дайме Хосокава Тадатоси, участник штурма). Каковое восхищение, впрочем, ни в малейшей степени не помешало им произвести затем окончательное решение христианского вопроса.
      Долго не мог я сообразить - что же мне эта история напоминает? откуда берется явственное ощущение "дежавю"? И тут вдруг всплыло откуда-то из глубин памяти жизнеописание некого голливудского сценариста не то режиссера, специализировавшегося в годы Холодной войны на "русской тематике": в его фильмах "комиссары в кожанках кидали под поезд Анну Каренину, а Гришка Распутин собственноручно душил гвардейским шарфом Льва Троцкого и возводил на престол польскую княжну Екатерину II"... Так вот - история восстания в Симабара и есть, если присмотреться, тот самый голливудский винегрет из классики европейского романтизма 19-го века: "Уленшпигель" и "Спартак" вперемешку с альбигойскими крестовыми походами и осадой Монсегюра, плюс, конечно же, Жанна д'Арк forever...
      Или взять, к примеру, историю Кусуноки Масасигэ - мятежника-роялиста, героя неудавшейся "Реставрации Годайго" (1333), доблестно павшего за Императора в безнадежной битве с многократно превосходящими силами сегуна Такаудзи. Несравненный мастер маневренной войны, Масасигэ до того многократно разбивал войска бакуфу, причем практически всегда "играя в численном меньшинстве"; премудрости же "войны коммандос" сей бывший гвардейский офицер Среднего Дворца осваивал в горах Кавати, где он создал... как бы это выразиться понейтральнее?.. - "незаконное вооруженное формирование", во! Самое же пикантное - что будущий главнокомандующий войсками Императора впервые (1332) "засветился" в исторических документах в качестве главаря банды, что ворвалась в одно из императорских (!) владений и учинила там акты жестокости... В послевоенной японской историографии Масасигэ прямо называют акуто ("человек вне закона"); outlaw, другими словами. А, помнится, на тех островах, что с противоположного края Евразийского материка, тоже был свой благородный outlaw, некий Робин Локсли, который так же вот повстречался однажды с законным монархом, лишенным трона своим гнусным братцем и... Ну, дальше глядите у Вальтер-Скотта.
      Желающие могут сами прогуляться по страницам японской истории в поисках подобных отсылок к европейской беллетристике - их ждет на этом пути множество "открытий чУдных"; для нас же сейчас интереснее вот какой аспект. В европейской историографии о восстаниях и о восставших принято писать, мягко говоря, без особой симпатии; если не брать в расчет краткого (и априорно аномального) советского периода, все эти Спартаки, Пугачевы и Сен-Жюсты всегда выводились фигурами безусловно отрицательными, чтоб не сказать - демоническими (у литераторов бывали на сей счет и иные мнения, но на то они и литераторы: для этих иной раз и сам-то Враг рода человеческого был всего лишь "печальный Демон, дух изгнанья"). Оно и понятно - "нет власти, аще как от Бога", и все такое...
      Логично ожидать, что в Японии с ее конфуцианским культом лояльности (тюсин) - главе семьи, хозяину фирмы, сюзерену, государству - отношение к мятежникам будет еще более отрицательным. Так вот - ничуть не бывало! В пантеоне любимых японцами героев весьма заметное место занимают люди, выступившие с оружием в руках против существующего порядка ради утверждения неких идеалов. Более того: не столь уж важно, за какие именно идеалы ты отдал жизнь - за реставрацию власти Императора (как Масасигэ) или за какую-то малопонятную иноземную религию (как Амакуса Сиро); важно, чтоб ты, единожды выбрав сторону, следовал этому выбору, даже (и прежде всего!) в безнадежных обстоятельствах - и тогда тебе обеспечено хоганбиики, традиционное японское сочувствие проигрывающей стороне. Вот и выходит, что авторитет христианства (как вероучения) для японцев - ниже плинтуса, а Амакуса Сиро при всем при том - герой множества книг, пьес и фильмов, причем герой неизменно и однозначно положительный (знаменитый исполнитель женских ролей Маруяма Акихира, "самый красивый мужчина Японии", даже объявил себя его воплощением, умарэ-кавари). Даже Акэти Мицухидэ - офицеру Ода Нобунага, который, будучи публично унижен сюзереном, сделал вид, будто проглотил оскорбление, а потом, выждав время, убил своего обидчика - не отказано в общественном сочувствии; впрочем, дело тут, возможно еще и в том, что убийство диктатора было задумано и осуществлено Мицухидэ с необыкновенным, чисто японским изяществом - Ле Карре с Форсайтом тут отдыхают...
      То, что Осио Хэйхатиро - конфуцианский ученый, возглавивший в 1837 году голодный бунт городской бедноты в Осака - почитаем японскими левыми радикалами как "идеал современного революционного борца" вполне естественно. Куда удивительнее, что Осио входил и в "личный пантеон" Юкио Мисимы, которого ну никак не заподозришь в левых симпатиях, - наравне с членами "Лиги Божественного Ветра", учинившими трационалистский путч против режима Мэйдзи, и юными пилотами-камикадзе. "Вспоминаю, что во время одной из наших последних бесед, - пишет друг Мисимы, английский японист Айвен Моррис, - он упомянул Осио Хэйхатиро как выдающегося героя - типаж, который стоило бы изучать на Западе, если там хотят понять сущность японского духа, который, как он мягко выразился, находит свое выражение не только в дневниках дам хэйанского двора, элегантном ритуале обмена стихотворными посланиями, или чайной церемонии".
      Возможно, именно тот разговор и сподвигнул Морриса на написание замечательной книги "Благородство поражения (Трагический герой в японской истории)", где он всесторонне исследует феномен хоганбиики - изначального и непреклонного антипрагматизма японцев, побуждающего их "по умолчанию" отдавать свои симпатии побежденному. Чисто японский герой - это "человек, чья прямодушная искренность не позволяет ему совершать маневры и идти на компромиссы, обычно требующиеся для достижения мирского успеха. В ранние годы храбрость и способности могут быстро продвинуть его наверх, однако он навеки обручен с проигравшей стороной и неизбежно будет низвергнут. Бросая себя туда, куда ведет его мученическая судьба, он открыто противится диктату условностей и здравого смысла до тех пор, пока его не победит противник, "удачно оставшийся в живых", которому и удается своими безжалостными прагматическими методами навязать этому миру новый, более стабильный порядок... Смерть такого героя не есть временная неудача, вскоре искупаемая его последователями, но представляет необратимое крушение всего дела, которому он был вождем. Проще говоря, его борьба была бесполезной и обычно приводила к результатам, прямо противоположным ожидаемым." В некотором смысле, вся японская история представляет собой цепь таких безнадежных противостояний (Ёсицунэ - Ёримото, Масасигэ - Такаудзи, Сайго - Окубо) противостояний, в которых победителю (даже если это человек, внесший неоспоримый вклад в развитие японского государства!) исходно предуготована "мнением народным" роль антигероя.
      Но, может быть, эта безудержная романтизация героев (и антигероев) обращена исключительно в далекое прошлое, и служит для сверхпрагматичных конформистов (каковыми и являются японцы в обыденной жизни) своеобразным компенсаторным механизмом, вроде еженедельных предуикэндных избиений чучела любимого начальника в японских фирмах? Да нет, непохоже... Благо история "последнего истинно японского героя", Сайго Такамори, разыгралась совсем недавно, уже на глазах "цивилизованного мира" - по ходу Реставрации Мэйдзи, и "знаменовала собой конец героической фазы японской истории" (Кавабара, Сайго дэнсэцу). Об этом стоит рассказать поподробнее.
      Последний японский герой
      Тут придется сделать некоторое отступление. По нынешнему времени у нас, в России, неплохо представляют себе историю средневековой Японии (более того: рискну предположить, что многие из "дорогих россиян" знают о Ёсицунэ и Ода Нобунага куда больше, чем о Василии Темном или Святополке Окаянном), равно как и новейший ее период - начиная с Русско-японской войны (кто из нас не водил перстами по карте на предмет "а вот если б Рождественский сюда, а Того сюда, то..."); но вот о Реставрации Мэйдзи сведения у нас бытуют (проверено многократно!) совершенно фантастические. ...Типа, так. Они там, на островах своих, сидят себе в позе лотоса по чайным домикам да танки-хокки пишут - и ни промышленности тебе, ни торговли путней, ну, короче, экономика на боку - типа как в Центральной Африке. И тут подруливает на большом линкоре коммодор Перри, из американской группировки, наводит главный калибр на ихнего бугра, в смысле сегуна, и вежливо так ему намекает: "Что ж это ты, братан, препятствуешь свободному обращению товаров и капитала? Не по понятиям! Ща мы тут на твоей территории пяток ларьков поставим и обменник". А тот, к-козлина, сегун в смысле, пальцевать вздумал. Ну, и заказали его долго ли... Нет, кроме шуток: масса народу на полном серьезе полагает пришедшее на смену сегунату Токугава императорское правление едва ли не марионеточным режимом, принесенным в страну на иностранных штыках - на манер всех этих Патриархов, коих Дядя Сэм в должный момент "поддержал парой стальных яиц со своего броненосца"!
      Хрень, конечно. К тому времени все японские лидеры понимали, что даже Божественному Ветру - Камикадзе уже не под силу разметать европейские броненосные эскадры, как когда-то - флот Хубилая, а катана (даже работы самого Мурамасы) против винчестера - увы! - не канает; так что если страна не хочет разделить участь уже опущенных белыми варварами Индии и Китая, надо разворачивать индустриализацию на западный манер - и в темпе. А вот дальше начинались расхождения - хоть и тактического плана, но серьезные. Бакуфу умом-то понимало неизбежность реформ, но всячески их оттягивало, вполне обоснованно опасаясь социальных потрясений; во внешнеполитическом плане оно ориентировалось на Францию (и когда дело дошло-таки до гражданской войны, бакуфу исправно получало французскую военную помощь). Окружение же императора (самому Мэйдзи было в ту пору 15 лет, и никакой реальной роли в событиях, названных его именем, он не играл) настаивало на необходимости ускоренной, "шоковой" как мы сказали бы сейчас, вестернизации страны, ориентируясь при этом на Соединенные Штаты и Англию.
      И вот здесь начинаются загадки, на которые известная мне литература не дает внятного ответа. Означенное "окружение императора", которое затем и сформировало, после победы в короткой гражданской войне, фантастически эффективное правительство - откуда оно, собственно говоря, взялось? Для страны, в которой возраст традиционно почитаем как критерий мудрости, все эти лидеры были невероятно, до неприличия, молоды - самому старшему из них (Сайго Такамори) было всего 43 года. В рамках существовавшей до того феодальной иерархии все они были "никто, а звать - никак": пара принцев игрушечного "двора" в Киото (Сандзе и Ивакура) плюс с десяток выходцев из нижних эшелонов самурайского сословия (так сказать, low-middle class), причем почти исключительно из так называемых "внешних" кланов, почитаемых в столице едва ли не за варваров.
      Последнее вроде бы понятно: ведь именно самураи "внешних" кланов (прежде всего Тесю с крайнего запада Хонсю и Сацума с Кюсю), спокон веку бравировавшие своим роялизмом (просто в пику ненавистным им "выскочкам" Токугава), составили основу армии Императора в гражданской войне с бакуфу. Но!.. Революция 1867 года "официально" началась именно с подписания соглашения между представителями кланов Сацума и Тесю о необходимости восстановления в стране власти Императора; документ этот (в современной японской историографии его считают чем-то вреде американской "Декларации независимости") на непредвзятый взгляд весьма странен. Он начинается словами "Наша цель состоит в реставрации императорского правления и в осуществлении всех дел, при учете ситуации в мире (выделено мною - К.Е.), таким образом, чтобы последующим поколениям нечего было бы еще желать" (ну, хорошо хоть не - "Нынешнее поколение будет жить при коммунизме"...); далее необходимость реставрации обосновывается в чисто европейских юридических терминах, а заканчивается документ так: "Присутствие Суверена, которому только и пристало руководить страной, игнорировалось, - состояние, которого не найти ни в одной другой мировой державе (выделено мною - К.Е.). Мы должны, таким образом, реформировать нашу политическую систему, восстановить привязанность правительства к императорскому двору, собрать конференцию дайме и, в согласии друг с другом, трудиться ради поднятия престижа нации среди мировых держав (выделено мною - К.Е.). Только так мы можем утвердить незыблемый характер нашей империи."
      Вот так. При учете ситуации в мире и ради поднятия престижа нации среди мировых держав... Вы можете себе представить текст, более противный всей традиционной системе ценностей японца? Кой ему хрен до мнения всех этих белых варваров, чтоб еще под него подлаживаться? Что это за дурацкие ссылки на "последующие поколения" - вместо обращения к духам предков? Где он и гири (в смысле - он и гири...), равно как аварэ, буси-но насакэ и все прочие самурайские добродетели, или хотя бы живой призыв юного Императора? Такой документ может, наверное, впечатлить столичного шалопая, начитавшегося европейских книжек (они уже появились на Островах), - но не простых и основательных рубак из провинциальных дворян. А ведь они знали, что, подписывая эту бумажку, совершают акт мятежа, со всеми отсюда вытекающими и чего ради? "престиж нации" - в те времена, небось, и слов-то таких по-японски не было. Но ведь подписали - и пошли воевать... Загадка.
      Безумно интересный документ: не революционное воззвание, а какой-то пресс-релиз для иностранных посольств. На 17 строк программного текста - три (!) прямые апелляции к мнению заграничной княгини-Марьи-Алексевны: что ж она будет о нас говорить, если мы не... Воистину - квинтэссенция идеологии Мэйдзи: "Мы тоже хотим в ваш Общеевропейский дом!" А первое, что сделали мэйдзийские реформаторы, победив в гражданской войне - отбыли в годичную поездку по Европе и Америке ("миссия Ивакура"); отбыли едва ли не в полном составе, так что дома, "на хозяйстве", пришлось оставить специально созданное неофициальное временное правительство - случай, насколько я понимаю, беспрецедентный в мировой дипломатической практике. То есть - для нового руководства страны нет задачи приоритетнее, чем убедить цивилизованный Запад: "Смотрите, мы такие же как вы!" (цивилизованному Западу, впрочем, и в голову тогда не пришло считать "этих желтых макак, что слезли со своей пальмы" за людей: "миссия Ивакура" окончилась полной неудачей).
      Как бы то ни было, окружение Императора добилось, чтобы вокруг их программы модернизации страны сплотились люди самых разных взглядов. Например, Сайго Такамори (о котором мы, собственно, и ведем рассказ) был традиционалист из традиционалистов, по нашим меркам - где-то вроде Солженицына. К роялистам-реформаторам он примкнул - бывают же такие ухмылки судьбы! - после "Кагосимской бомбардировки" 1863-го года. Тогда произошел инцидент, в ходе которого был убит некий британский подданный; англичане в ответ послали эскадру, которая превратила в руины порт Кагосима - родину Сайго (среди прочего был дотла разрушен и индустриальный центр Сюсэйкан, слава и гордость сацумских модернизаторов).
      Когда твой родной город методично и безнаказанно разрушают пушки чужеземцев, все люди испытывают примерно одинаковые чувства - а вот практические выводы делают разные. Традиционалист Сайго, к примеру, решил для себя так: "Да, ребята - против лома нет приема. Окромя другого лома." Не знаю, с какими чувствами он спустя три года улыбался британскому министру сэру Паркесу, досконально вызубрив перед теми переговорами срочно разысканные для него два тома "Истории Англии" Маколея (ему тогда удалось внушить англичанам, что будущее Японии - в руках императорского двора, а бакуфу неспособно выполнять договоры с иностранными державами; та дипломатическая победа заметно укрепила положение роялистов). Но зато я берусь назвать точную дату, когда Сайго, обладай он способностью прозревать будущее, сказал бы: "Ну вот, сегодня цели Реставрации Мэйдзи достигнуты!" 15 февраля 1942-го, день, когда японская армия захватила остров-крепость Сингапур, который британцы высокомерно мнили неприступным. ...В том-то и дело, что лидеры Реставрации Мэйдзи были ортодоксальными западниками, но западничество их было не идеологическим, а сугубо прагматическим. Так что японцы вполне могли бы, по известной солдатской традиции, написать на корпусах бомб, сброшенных на Перл-Харбор: "Коммодору Перри: спасибо за все, что вы для нас сделали!"
      ...А потом победившие реформаторы обнаружили, что передовые западные технологии (ради которых они и заварили всю эту кашу) не могут быть вот так просто пересажены на японскую почву: к оружейным заводам и судоверфям прилагается масса всякой вроде-бы-мелочевки (ну, вроде того, что авторитет Книги выше авторитета Учителя), без чего они не заработают - а вот эта-то вроде-бы-мелочевка и вправду несовместима с японским духом. Но пути назад уже не было, и реформы быстро приняли такой оборот, который нашим героям-роялистам - голову наотруб! - в 1866-ом и в опиумном бреду бы не примерещился. Венцом тех реформ стало уничтожение самогО самурайского сословия, а финальной их точкой - императорский эдикт 1876 года, запрещавший экс-самураям ношение мечей. Вот на этом фоне и разыгрывается уже знакомый нам классический японский конфликт между Сайго Такамори и Окубо Тосимити.
      Итак: школьные друзья, которые еще на заре туманной юности... так, кто там сказал: "Герцен и Огарев"?! Как бы то ни было, жизненные пути их и вправду сплелись неразрывно. Когда молодой чиновник Сайго был отправлен в ссылку, Окубо, ходатайствуя за друга перед правителем Сацума, пригрозил, что сделает харакири; Сайго вернули, карьера Окубо рухнула. В войну оба ключевые фигуры партии Императора: Сайго сражается (именно под его командованием четырехтысячное ополчение роялистов разбило в решающем сражении двадцатитысячную правительственную армию - что и привело к официальной капитуляции ставки бакуфу в замке Эдо), Окубо ведает обеспечением (кстати, это именно он исхитрился добыть для Сайго ту "Историю Англии"). После победы находящийся в зените славы и популярности Сайго отвергает все почести, включая пожалованный ему Императором придворный ранг, и возвращается домой, в Кагосима, где наслаждается тихим полумонашеским существованием... Но не тут-то было: два года спустя в его дом нагрянула правительственная депутация во главе с Окубо - "Надо, Федя!"; Сайго позволяет себя уговорить и, скрепя сердце, отбывает в столицу, чтобы принять пост канцлера и главнокомандующего вооруженными силами.
      С этого момента между друзьями возникает трещина, стремительно разрастающаяся в пропасть. То, что застает Сайго в столице, превосходит худшие его ожидания: французская Директория, постперестроечная Россия периоды "Большого Хапка" неприглядны повсюду, и Япония - никакое тут не исключение. Купающиеся в роскоши нувориши, коррумпированные чиновники, правительственная администрация, сросшаяся с "Мицуи" и прочими дзайбацу до состояния сиамских близнецов... Безжалостный прагматик Окубо, своеобразный гибрид Столыпина и Чубайса, железной рукой проводит свою политику "укрепление армии через обогащение страны": отныне Япония нуждается в олигархах, самураи же списаны как бесполезный балласт. С 1872 года армия начинает формироваться на основе всеобщей воинской повинности, и существование отдельного военного сословия становится нелепым анахронизмом. В бессильном гневе наблюдает Сайго, как десятки и сотни тысяч людей ("цвет нации!") лишаются не только источника существования, но и - что для японца несравненно важнее - его смысла; дальнейшая судьба выброшенных на обочину жизни самураев никого в правительстве, похоже, не волнует.
      Неспособный помешать подобному развитию событий, Сайго уходит в отставку и вторично возвращается домой, в Кагосима. По стране между тем прокатывается целый ряд самурайских и крестьянских восстаний (спохватились по благословенным старым временам!). Сайго - ортодоксальный конфуцианец, для которого идеалы лояльности святы - подобных действий не одобряет, но когда в 1877 году восстает его родной клан Сацумо, он оказывается против воли втянут в это безнадежное предприятие. Дальше - шаг по шагу - обстоятельства принуждают отставного генерала возглавить войско мятежников. Ну и наконец последняя битва; сцена выдержана в классической эстетике: самураи против солдат новой, регулярной армии, фамильные мечи против магазинных винтовок... После того, как Сайго совершил харакири, среди традиционалистов не осталось сколь-нибудь авторитетных фигур, способных стать "центром кристаллизации" нового мятежа, и Япония дальше не знала правых путчей аж до 1930 года.
      Друзья-враги обрели в итоге каждый свое, в строгом соответствии с каноном: Сайго - хоганбиики, Окубо - возможность беспрепятственно вершить политику "укрепление армии через обогащение страны".
      ...Интересно, какой гениальный Мастер срежиссировал этот спектакль, превратив текущую реальность Реставрации Мэйдзи в декорацию, единственное назначение которой - служить фоном для эпической истории последнего истинно японского героя? При этом режиссер даже и не пытается придать сюжету своей пьесы черты реалистичности - напротив! Противостояние Сайго и Окубо демонстративно, вызывающе архетипично - и именно эта архетипичность оказывается единственно надежным якорем для зрителя-японца, потерявшего самого себя в бушующем море Смутного Времени Мэйдзи. Социотерапевтический эффект пьесы был колоссален; именно та самоотдача, с которой отыграли свои роли главные исполнители - Сайго (Герой) и Окубо (Антигерой) - и спасла тогда японцев от потери национальной идентичности. Действительно гениально и по замыслу, и по исполнению!
      Дальше, к сожалению, дело перешло в руки Подмастерьев, лишенных не то что гениальности Мастера, но элементарного вкуса. Японский трагический герой по определению не вправе рассчитывать ни на что, кроме хоганбиики , однако император Мэйдзи торопливо устраивает полную реабилитацию Великого Сайго, чем нарушает не только законы жанра, но и законы страны (генерал, как ни крути, совершил государственную измену), а самое главное - невольно наводит на мысли о невсамделишности, срежиссированности происшедшего. Ну, а уж посмертное повышение придворного ранга Сайго до третьего, полагавшегося только высшей аристократии (при жизни же тот, напомню, вообще отверг пожалованный ему ранг), - это просто черный юмор из того же ряда, что посмертное присвоение Высоцкому звания Народного артиста России. Скомкали Подмастерья и линию антигероя. По канону Окубо просто обязан был бы дожить до триумфа своей политики - победы над Россией в 1905 году, оставшись, невзирая на это, в глазах японцев лишь темной тенью за плечом благородного Сайго - но нет. Спустя некоторое время он был убит на улице фанатиками-самураями (из числа тех клоунов, что полагали даже телеграф осквернением родной земли и оттого, беседуя близ линий электропередач, прикрывали головы специальными белыми веерами). Что ж, новое время - новые песни... Понятно, отчего тот герой - последний.
      Меня же во всей этой истории более всего занимает вот что: интересно, это Юлия Латынина использовала в своем блистательном "Инсайдере" историю Сайго и Окубо, или наоборот - тот неведомый Режиссер эпохи Мэйдзи взял в качестве литературной основы для своего сценария латынинское повествование о том, как благородный террорист и коррумпировнный прагматик, играя на пару, круто кинули совсем уж было схарчившую их родину Заморскую Сверхдержаву? Логичнее, конечно, предположить что и Латынина, и Режиссер просто имели дело с одним и тем же объективно существующим информационным объектом, что открывается людям, когда их страна попадает в сходные обстоятельства однако я не могу исключить и прямое заимствование японцами информационных объектов из будущего...
      А что тут такого? - это ж ЯПОНЦЫ ! Эти еще и не такое могут. Ну вот, например...
      Как это делалось в Японии
      (пьеса в одном акте)
      На сцене - куча народу в японских прикидах: кимоно, халаты-хитатарэ, ками-симо - костюмы из "верха"-катагину (куртка с жесткими плечами) и "низа"-хакама (штаны, похожие на юбку, с очень низким швом посредине и разрезами по бокам) или нага-бакама (церемониальные штаны для особо торжественных случаев, волочащиеся по полу как шлейф), хаори - костюмы для верховой езды, вместо куртки с плечами, по покрою как кимоно; у всех самурайские прически-пучки.
      Поскольку различать японцев в лицо европеец все равно не способен, мы будем обозначать действующих лиц по деталям их туалета.
      На стенах - картины Акэти Мицухидэ (но не того, что отравился рыбой фугу, а того, что зарубил Ода Набунагу); в углу столик с типа-икэбаной цветы сливы в золотой вазе, и громоздящиеся едва ли не до потолка стопки книг - от фолиантов в телячьей коже до бульварных покет-буков в мягкой обложке.
      В центре сцены - средних лет джентльмен в простом стального цвета хаори с вышитым моном (родовым гербом) - змеей. Остальные образуют почтительный полукруг.
      Человек в хаори со змеей. Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет гонец. Из Пизы.
      Человек в синем хитатарэ. А где это - Пи-за?
      Человек в хаори со змеей. В Европе. Сей гонец-из-Пизы уже объездил кучу азиатских стран - Индию, Филиппины, Индонезию, Вьетнам. Сейчас он в Китае. На очереди - мы. Чем кончались те визиты - подробно объяснять надо?
      Человек в синем хитатарэ. Скорее нет, чем да...
      Человек в хаори со змеей. Анализ сценариев будущего (а мы, как вы знаете, обладаем по этой части определенными возможностями) неутешителен. Страна Ямато может остаться страной Ямато в одном-единственном случае: если мы научимся всему, что умеют белые варвары, и превзойдем их в этих уменьях. Во всех иных вариантах они обойдутся с нами ровно так же, как мы в свое время обошлись с дикарями-айнами...
      Человек в лиловых нага-бакама (взмахивая белым ритуальным веером, дабы привлечь к себе внимание). Мне ведомо, к чему вы клоните, молящиеся на Закат демоны Кио-ку-мицу! Дай вам волю, и вы затянете все японское небо железной сетью вашего теле-графу! А лепестки цветущей сакуры навеки перемажет мерзкая копоть ваших фабрик!..
      Человек в хаори со змеей (он, несомненно, железный человек: просто-таки видно, как он загоняет свое бешенство в желчный пузырь). Да, перемажет. Потому что в противном случае вы будете любоваться этим самым цветением сакуры лишь по письменному разрешению иностранной военной комендатуры.
      Человек с белым веером. О нет, никогда! Если нога белого варвара ступит на землю Ямато, мы обнажим мечи и падем со славой и доблестью! Что может быть прекраснее!..
      Человек в хаори со змеей. Дык не поймут ведь! Дикари-с, Европа-с...
      Человек с белым веером. Нет уж, пусть лепестки сакуры остаются незапятнанными! И как один умрем в борьбе за ЭТО!
      Человек в хаори со змеей (безнадежно махнувши рукою). Ладно, ребята, умирайте - флаг вам в руки. А мы вот попробуем победить - хотя это будет потруднее...
      Человек с белым веером гордо удаляется, метя по полу своими нага-бакама.
      Человек в хаори со змеей (обводя взором собравшихся). Ну так как? С кем вы, мастера культуры?
      Несколько кимоно торопливо покидают залу вслед за человеком с белым веером. Остальные теснее смыкаются вокруг человека в хаори со змеей. Вперед выступает человек в синем хитатарэ.
      Человек в синем хитатарэ. Мы с вами, сенсэй. Только вот... Вам нужны воины, инженеры, финансисты - это понятно, но чем можем помочь мы, литераторы?
      Человек в хаори со змеей. Воины, инженеры, финансисты, литераторы каждый будет делать свое дело. И должен предупредить сразу: ваша задача самая сложная из всех. А главное - если неудача постигнет вас, то все усилия воинов, инженеров и финансистов тоже пойдут прахом: мы не сумеем отстоять страну... Фишка в том, что для европейцев мы - сколько европейских технологий ни освой! - все равно останемся "желтыми макаками"; очень хитрыми макаками, освоившими кучу цирковых трюков. А по отношению к макакам, как вы понимаете, позволено все... Так вот, ваша задача - сделать так, чтобы мы стали в глазах европейцев БЕЛЫМИ ЛЮДЬМИ. И более важной задачи сейчас нет.
      Человек в синем хитатарэ. Как же это можно?..
      Человек в хаори со змеей. Для этого Японии нужна новая история, такая, чтоб была близка и понятна европейцу. Чтобы, глядя на нас, они думали примерно так: "Ну, всякие там китайцы с ихним муравьиным коллективизмом, индусы, что из нирваны не вылазят - эти-то, конечно, отрезанный ломоть, не люди, но вот японы... гм... У этих-то все, почитай, как у нас, только что короля называют микадо, а рыцарей - самураями... даже вон и об чести понятие имеют - даром что кличут ее на свой манер, гири..."
      Человек в зеленых хакама. Извините, но у них-то короли правят, а у нас микадо... того-с...
      Человек в хаори со змеей. Микадо тоже будет править, но это - не ваша задача... (Гул изумленных голосов вокруг). Ваше дело - написать новую историю Японии, такую, чтоб читалась как рыцарский роман. Европейцы любят сказки про рыцарей - вот и пускай себе читают на здоровье. Вон книги, особо любимые европейцами (указывает на стопки у стены) - извольте ориентироваться на этот стандарт: Вальтер Скотт, Дюма, Фенимор Купер...
      Человек в зеленых хакама (содрогнувшись). Но ведь это же все полнейшая безвкусица! Как можно...
      Человек в хаори со змеей (неприятным голосом). Вы, любезный, собираетесь родину спасать или свой художественный вкус демонстрировать? Ежели вы насчет вкуса - так вам направо (кивает подбородком в сторону, куда удалился человек с белым веером сотоварищи). А если насчет родины - то извольте работать в соответствии... Воспитывать вкус белых варваров поздно надо ориентироваться на тот, что есть.
      Человек в синем хитатарэ. Простите, сенсэй, я не понял: мы что, должны переписать под этот самый европейский вкус все наши древние рукописи?
      Человек в хаори со змеей. Нет, конечно! Нахрен они кому сдались, те рукописи? Запомните: никакой истории, помимо той, что описана в художественной литературе, попросту не существует! Так что вы перепИшете не японскую историю, а японскую литературу - так проще, - а уж история помаленьку придет ей в соответствие сама собою. Между прочим, эту технологию тоже открыли европейцы. (Подходит к стопе книг, раскрывает по закладке одну из них.) Вот, извольте ли видеть: король Артур и его рыцари Круглого стола; все ознакомились?.. (Согласные кивки.) Так вот... "Нарисованная Мэллори в "Смерти Артура" картина закрепилась как обязательная; литература полностью вытеснила историю и реальность - если, конечно, принять, что Артур - лицо реальное. Рассуждения "историков" и "реалистов" мы слушаем без удовольствия либо с ходу отметаем. А, пусть себе болтают, что, мол, у Камелота, если он вообще существовал, не могло быть высоких стен и стрельчатых, расцвеченных знаменами башен, а напоминал он скорее всего холм, на вершине которого за деревянным частоколом стояла крытая соломой хибара. Пусть говорят, что Артур, Ланселот и Гавейн не могли в V-VI веках носить полных пластинчатых лат и шлемов с подвижными забралами, что носили они в лучшем случае примитивные кольчуги, либо римские лорики, надетые на бараньи кожушки и шерстяные тартаны; что "рыцарский турнир" был для них понятием абсолютно неизвестным, а ни один из принимаемых нами сегодня за добрую монету рыцарских обычаев и церемониалов (например, посвящение) не существовал даже в зародыше. Что состязание на пиках, этот столь любимый нами вид рыцарского поединка, был во времена Артура совершенно невозможен - в Европе в те времена еще не знали стремян, без которых такая борьба неосуществима, и еще не изобрели пустотелых пик, которые можно было бы крушить. Наконец, что "сэр Ланселот" и "сэр Гавейн" не могли быть никакими "сэрами", ибо титул этот (равно как и саму идею рыцарственности) принесли в Англию лишь норманны Вильгельма Завоевателя... Пусть "реалисты" твердят что хотят, и сколько хотят - мы-то знаем лучше! Литература - всегда права!" (Захлопывает книгу.) Вот как надо работать! И помните: ваша задача будет считаться исполненной тогда, когда в европейских странах эту сочиненную вами "японскую историю" будут знать - и почитать! - больше своей собственной. Да, это тяжелая задача, почти невыполнимая - но вы, ядрена мать, самураи или кто?!
      Самураи медленно расходятся, унося под мышками охапки книжек. В зале остаются двое - человек в хаори со змеей и человек в лимонном ками-симо. Зал между тем помаленьку начинает наполняться другой публикой - судя по пошлой роскоши одежд и жуликоватым рожам, олигархи-дзайбацу: вторая смена.
      Человек в хаори со змеей. Руководителем литературного проекта назначаетесь вы. Сроку - год. Об исполнении доложить.
      Человек в лимонном ками-симо. Сенсэй, но это же совершенно нереально! Во-первых, они все просто слабые литераторы. Вот если б у нас был Сайкаку, или Керай...
      Человек в хаори со змеей (с характерным акцентом). У меня нэт для вас других литэраторов. Работайте с тэми кадрами, что есть.
      ЗАНАВЕС
      Внезапно возникший постскриптум
      Г.Ю.Любарский не соврал, написав, что "специальное слово для обозначения индивидуальности (кодзин) зафиксировано только в 1890 г."; фишка, однако, в том, что слово бусидо зафиксировано еще того позже... Об этом со смехом поведали мне знакомые ориенталисты, ознакомившись с приведенными измышлениями на тему: "Как японцы переписали всю свою литературу на европейский лад, лишь бы прослыть белыми людьми". Литературоведы, в свой черед ознакомившись с текстом, меланхолично поведали, что да, пуркуа бы и не па: когда японцы в мэйдзийскую эпоху открыли для себя европейскую литературу, у них действительно форменным образом сорвало крышу именно на европейском романтизме; ну, а с чего начинает романтизм? правильно, с подражаний и фальсификаций! Что известнейшая наша переводчица с японского по поводу Сэй Сенагон только рукой машет - "Господи, ну какой десятый век, о чем вы, право..." Что писать тексты от лица женщины - это устоявшаяся дальневосточная традиция с еще чуть ли не "до нашей эры", и в литературе Тан для этого есть даже специальное название - тоска наложницы... А тут еще я наткнулся на восторженную рецензию Хьюго Янга на монографию Нормана Дэвиса "История Британских островов" (нет, блин, ну почему у меня с такой мистической регулярностью вылезает это связь - Англия-Япония?), в которой доказывается, будто всю историю Британских островов - как мы ее знаем - состряпали в Викторианскую эпоху под вполне понятный политический заказ... И вот тут я решительно сказал себе: "Стоп!": надо остановиться, пока все еще можно свести к хохме. Потому что я, как легко догадаться, сугубый японофил; для меня Хэйан - это вроде как Лориен для толкиниста, и я совершенно не хочу, чтоб Сэй Сенагон на поверку оказалась мужчиной.
      Один крупный политтехнолог в разговоре со мной грустно заметил, что это, мол, вам, простофилям, кажется, будто "Хвост виляет собакой" и "Generation П" - сатира и фантасмагория, а на самом-то деле это - скучные производственные романы. ...Помнится, раньше очень в ходу были словопрения об "ответственности ученого"; нынче же, похоже, самое время подискутировать об "ответственности болтунов" - симптомы постиндустриализма, однако.
      Так что на всякий случай - для тех, кто в танке:
      Все упомянутые страны, события и люди есть плоды авторского воображения, и за их совпадение с одноименным людьми, событиями и странами из текущей реальности администрация ответственности не несет.