От переводчика

Сборник «Кухня» — дебютная книга Банана Ёсимото. Она написана в тот период, когда молодая писательница подрабатывала официанткой в одном из токийских ресторанов. Именно в это время она взяла себе оригинальный псевдоним Банана, что значит «банан». Сама писательница объясняет происхождение своего имени тем, что ей понравились цветы банана, которые она впервые увидела в ресторане. Огромные, полные энергии и экспрессии, диковинные для Японии цветы столь поразили воображение писательницы, что она решила назвать себя их именем. Однако также существует мнение, что данный псевдоним напоминает о великом японском поэте Мацуо Басё, чье имя означает «банановое дерево».

После выхода сборника «Кухня» в свет в 1988 году о Банана Ёсимото начинают говорить. Она становится известной и популярной как в Японии, так и за рубежом. Сборник переводится на английский, немецкий и итальянский языки. Все три повести, вошедшие в эту книгу: «Кухня», «Полная луна (Кухня-2)» и «Тень луны (Moonlight Shadow)», а также и сам сборник как таковой награждены литературными премиями.

На русском языке опубликованы «Кухня» (в переводе Е. Дьяконовой, сборник «Новая японская проза.Он/Она». — Москва. — Иностранка, 2001), «Тень луны (Moonlight Shadow)» (в переводе Е.Тарасовой, Журнал небуквального перевода «Лавка языков»)

Перевод повести «Полная луна (Кухня-2)» выполнен по книге «Киттин», изд-во «Фукутакэ бунко», 1991 г.

Екатерина Тарасова

* * *

В конце осени Эрико не стало.

Ее убил сумасшедший поклонник, который постоянно увивался за ней. Первый раз он увидел Эрико на улице, заинтересовался ею и пошел следом. Так ему стало известно, что она работает в гей-баре. Потом он написал ей длинное письмо, где говорил о том, какой шок испытал, узнав, что она, такая красавица, — на самом деле мужчина. Он стал постоянно бывать в баре и становился всё настойчивее. В ответ на это и сама Эрико, и все остальные перестали обращать на него внимание, и однажды вечером он заорал: «Дурака из меня сделали!» и неожиданно вонзил в Эрико нож. Истекая кровью, она обеими руками ухватилась за металлическую гантель, служившую украшением барной стойки, и нанесла ею смертельный удар преступнику.

— Это на необходимую оборону потянет? Можно будет выкрутиться, да? — Говорят, это были ее последние слова.

…Я, Микагэ Сакураи, узнала об этом уже зимой. Прошло много времени, прежде чем все успокоилось, и Юити, наконец, позвонил.

— Она погибла, сражаясь за свою жизнь, — ни с того ни с сего сказал Юити. Был час ночи. Раздавшийся в темноте телефонный звонок выбросил меня из постели, и я абсолютно ничего не могла понять: в сонной голове медленно проплывали сцены из фильмов про войну.

— Что? Юити? Ты о чем? — переспросила я. Последовало молчание, а потом Юити сказал:

— Маму… Нет, точнее сказать, отца убили.

Я не поняла. Не могла понять. Я молчала, дыхание перехватило. Юити понемногу — видно, на самом деле ему не хотелось об этом говорить — стал рассказывать о том, как умерла Эрико.

В это невозможно было поверить. Мои глаза остекленели, в одно мгновение голос в трубке сделался очень далеким.

— Когда… когда это случилось? Сейчас, недавно?

Я задавала эти вопросы, толком не осознавая, мой ли это голос, о чем я говорю.

— Нет, это давно было. Уже и похороны прошли — похоронили ее тихо, девочки из бара помогли. Прости. Я никак, ну совсем никак не мог сказать тебе об этом.

У меня было такое чувство, будто в груди просверлили дырку. Так значит, ее больше нет. Сейчас ее уже нигде больше нет.

— Прости, правда, прости, — повторял Юити.

Из телефонного разговора ничего не понять. Я не видела Юити. Я не знала, хочет он расплакаться или захохотать, поговорить по душам или поскорее от всех избавиться.

— Юити, я сейчас к тебе приеду. Можно? Не могу говорить, не видя твоего лица, — сказала я.

— Да, приезжай, и не волнуйся — обратно я тебя провожу, — согласился он, и по его реакции невозможно было определить, что он при этом чувствует.

— Ну, пока, — я положила трубку.

…И когда же мы виделись последний раз? Хорошо ли мы расстались? Я нещадно напрягала свою память. Так. В начале осени я покончила с университетом и пошла в ассистентки к специалисту по кулинарии. Тогда же я уехала из дома Танабэ. После того, как умерла бабушка и я осталась совсем одна, полгода я жила в семье Танабэ, с Юити и Эрико, его мамой, которая на самом-то деле была мужчиной… Значит, мы виделись в последний раз, когда я переезжала? Эрико всплакнула, сказала: «Заходи на выходные, от нас-то близко». … Нет. Я встретила ее в конце прошлого месяца. Точно, ночью, в круглосуточном магазине, тогда-то я ее и видела.

Мне не спалось, и я выбежала в «Фэмили-Март»[1] купить пудинг. У входа только что закончившие работу Эрико и девочки из бара (на самом-то деле они мужчины) пили кофе из бумажных стаканчиков и ели одэн[2]. Я крикнула:

— Эрико-сан!

Она взяла меня за руку, улыбнулась:

— Ой, Микагэ! Уехала от нас — совсем тощенькая стала. — На ней было голубое платье.

Я купила пудинг и вышла из магазина. Эрико держала в руке стаканчик и смотрела на сверкающую в темноте улицу, в ее взгляде чувствовалась суровость. В шутку я сказала:

— Эрико-сан, ты смотри, лицом в мужчину превратилась.

Эрико тут же озарилась в улыбке:

— Уу, противная. Моя дочурка за словом в карман не полезет. Переходный возраст, начался что ли.

— Да, я вообще-то взрослая уже, — ответила я, и девочки из бара засмеялись. А потом она сказала:

— Приходи в гости — обязательно.

Ну, вот и хорошо, значит, мы расстались, смеясь. Это и был последний раз.

Сколько же минут мне потребовалось, чтобы найти походный наборчик с зубной щеткой и пастой и полотенце для лица. Я была сама не своя. Двигала туда-сюда ящики, открывала дверь в туалет, уронила вазу с цветами, вытирала пол, бесцельно металась по комнате и в конце концов обнаружила, что в руках-то у меня ничего нет. Тогда я все-таки слабо улыбнулась и закрыла глаза: надо успокоиться.

Я положила зубную щетку и полотенце в сумку, несколько раз проверила газ и автоответчик и, пошатываясь, вышла из квартиры.

Придя в себя, я обнаружила, что иду по зимней дороге к дому Танабэ. Позвякивали ключи, я брела под звездным небом, наворачивались слезы. Дорога, по которой я шла, асфальт под ногами, притихшие улицы — все казалось горячим и искаженным. Сразу сделалось тяжело дышать, невыносимо. Сколько ни вдыхай отчаянно холодный воздух, такое ощущение, что он попадает в легкие крошечными порциями. Казалось, дувший ветер обдавал холодом что-то острое, спрятавшееся в глубине глаз.

Всегда такие обычные, столбы электропередач, фонари, автомобили на стоянке, черное небо изменили свои очертания. Они красиво сверкали, сюрреалистически искажаясь, как бывает в воздухе во время жары, а потом вдруг резко вырастали перед глазами. Я чувствовала, что энергия с дикой скоростью покидает каждую клетку моего тела и остановить ее невозможно. Она вылетала со свистом и растворялась в темноте.

Когда умерли мои родители, я была еще ребенком. Когда умер дедушка, я была влюблена. Когда умерла бабушка, я осталась совсем одна, но даже тогда мне не было так одиноко, как сейчас.

В глубине души хотелось всё бросить: никуда не идти, не жить. Наступит завтра, потом послезавтра, потом следующая неделя. Какие уж тут сомнения. Никогда еще всё это не казалось мне такой морокой. Наверняка, буду жить в такой же грусти и тоске. Я была категорически против этой перспективы. Я задыхалась от собственного вида: шагает себе спокойненько ночью по дороге, а в груди буря бушует.

Хотелось скорее сделать передышку, ну да, хотя бы встретиться с Юити, — думала я. Расспросить его поподробнее. И что с того? Что это даст? Ну, прекратится холодный дождь во мраке, и что дальше? Тоже мне, надежда. Темненький ручеек, который впадает в огромную реку отчаяния.

В кошмарном состоянии я давила на кнопку звонка квартиры Танабэ. Я запыхалась: на лифте я не поехала и незаметно для себя взобралась пешком по лестнице на десятый этаж.

Послышались шаги Юити — как давно я их не слышала. Когда я жила у них, я частенько выбегала из дома, забыв ключи, и потом трезвонила среди ночи. Юити всегда просыпался и гремел дверной цепочкой.

Дверь открылась, показался немного похудевший Юити и сказал:

— Привет.

— Давно не виделись, — ответила я и не смогла сдержать улыбки — даже самой было приятно. Внутренне я искренне радовалась встрече с ним.

— Можно войти? — спросила я у оторопевшего Юити, он спохватился, бессильно улыбнулся и сказал:

— Ну, да. Конечно… Знаешь, я думал, ты на меня ужасно рассердилась, вот я как-то и растерялся. Извини. Давай заходи.

— А я, — ответила я — на такое не сержусь. Тебе ведь это известно.

Юити сделал над собой усилие, улыбнулся, как обычно, и сказал:

— Да. Я улыбнулась ему в ответ и сняла обувь.

Хотя я совсем недавно жила здесь — поначалу, как ни странно, я почувствовала себя не в своей тарелке, но тут же освоилась среди знакомых запахов, и мной овладело такое особое чувство радости от встречи со знакомым местом. Пока, утопая в диване, я думала обо всем этом, Юити принес кофе.

— Такое впечатление, что я очень давно здесь не была, — сказала я.

— Да, ты ведь как раз тогда была занята. Ну как работа? Интересно? — мягко спросил Юити.

— Ага. Абсолютно всё интересно. Даже картошку чистить и то приятно. Такой период сейчас, — улыбаясь, ответила я. Юити поставил чашку и вдруг выпалил:

— Сегодня вечером первый раз голова нормально заработала. Понял: обязательно надо сказать, прямо сейчас. Вот я тебе и позвонил.

Я подалась вперед, приготовившись слушать, и посмотрела на Юити. Он начал свой рассказ.

— До самых похорон я никак не мог понять, что к чему. В голове — ослепительная белизна, перед глазами — мрак. У меня ведь кроме нее никого не было, она мне и мать, и отец. Так было всегда, сколько себя помню. Поэтому я даже и не предполагал, что все так запутается. Нужно было переделать кучу дел, дни катились один за другим, я ничего не мог понять. Прикинь, она и умерла-то не как обычный человек — все-таки уголовное преступление. Там и жена преступника, и ребенок, и девочки в баре совсем голову потеряли. Если бы я не вел себя как глава семьи, ничего бы не уладилось. Я все время помнил о тебе. Я не вру. Все время помнил. Но никак не мог позвонить. Я боялся, что как только расскажу тебе, всё станет правдой. То есть то, что моя мать, которая является моим отцом, умерла такой смертью, и что я остался совсем один. Но, с другой стороны, как подумаю, что я тебе не говорил, просто жуть берет. Она ведь была для тебя очень близким человеком. Ну, точно, у меня тогда с головой не все в порядке было, — бормотал он, не отрывая глаз от стоявшей рядом чашки. Я пристально посмотрела на убитого горем Юити, и слова полились из меня рекой:

— Вокруг нас всегда сплошная смерть. Мои родители, дедушка, бабушка… мама, которая тебя родила, а теперь еще и Эрико. Кошмар, правда? Да во всей вселенной других таких не сыщешь. Просто не верится, что мы случайно встретились… Все только и делают, что умирают.

— Ага, — Юити засмеялся, — Да мы деньги можем на этом зарабатывать — просто поживем рядом с тем, чьей смерти желают. И ничего делать не надо. — Он улыбался грустной, ясной улыбкой, от которой исходил свет. Ночь становилась все глубже. Я обернулась и посмотрела в окно, на красивое мерцание ночного пейзажа. Частички света обрамляли видневшиеся далеко внизу улицы, потоки машин световыми реками текли в ночи.

— Вот я и стал сиротой, — сказал Юити.

— А я во второй раз. Хотя гордиться тут нечем, — я сказала, смеясь, а из глаз Юити вдруг закапали слезы.

— Хотел услышать, как ты шутишь, — сказал он, вытирая глаза рукой, — правда, так хотел услышать, сил не было.

Я обеими руками крепко обняла его за голову и сказала:

— Спасибо, что позвонил.

На память об Эрико я взяла ее любимый красный свитер. Мне запомнилось, как однажды вечером она дала мне его поносить:

— Вот досада, вот досада, так задорого купила, а тебе, Микагэ, он больше идет.

В ящике туалетного столика лежало «завещание» Эрико. Юити вручил мне его и, сказав: спокойной ночи, — пошел спать в свою комнату. Я осталась одна.

Я прочитала письмо и осторожно сложила его как было. От него доносился слабый запах духов Эрико, мою грудь пронзила острая боль. Даже этот запах когда-нибудь исчезнет. По-моему, это самое невыносимое.

Я легла на родной до боли диван — на нем я спала, когда жила здесь.

Так же, как всегда, в той же самой комнате наступила ночь, силуэты цветов на подоконнике смотрели на ночные улицы внизу.

Но сколько ни жди, она больше не вернется.

Скоро рассвет, слышно, как кто-то мурлычет себе под нос, цокают каблуки, открывается дверной замок. Она возвращается с работы из бара, как всегда немного навеселе, гремит чем-то, я слегка приоткрываю глаза. Шум душа, шлепанье тапок, закипает вода, я опять засыпаю, чувствуя себя абсолютно защищенной. Так было всегда. До боли знакомая картина. Настолько знакомая, что кажется, с ума сходишь.

Слышно ли Юити в комнате напротив, как я плачу? Или же он забылся тяжелым, мучительным сном?

Моя короткая история начинается с этой грустной ночи.

На следующий день мы кое-как встали после полудня. У меня был выходной, я ела хлеб и лениво листала газету, Юити вышел из своей комнаты. Он умылся, сел рядом со мной и, отхлебнув молока, сказал:

— В институт что ли сходить…

— Вот она беззаботная студенческая жизнь, — ответила я и отломила ему половину булки.

— Спасибо. — Юити взял ее и принялся молча жевать. Так мы и сидели вдвоем, уставившись в телик, как настоящие сироты, даже странно стало.

— А ты, Микагэ? Сегодня вечером домой пойдешь? — спросил Юити, вставая.

— Ну-у, — задумалась я, — поужинаем, а потом пойду, наверно.

— О-о, ужин от профессионала! — сказал Юити. Идея показалась мне блестящей, и я приступила к делу со всей серьезностью.

— Хорошо, тянуть не будем. Буду готовить, пока жизнь теплится в моем теле. — Я с воодушевлением продумала роскошное меню, написала список необходимых продуктов и всучила его Юити.

— Поезжай на машине и купи всё, что здесь написано. Возвращайся поскорее — это все твои любимые блюда, наешься до отвала.

— Ой, ты прямо как жена мне, — смущенно пробормотал Юити и вышел из дома.

Закрылась дверь, я наконец-то осталась одна и тогда поняла, как смертельно устала. В квартире было так тихо, что даже не слышалось тиканья часов, особый покой, когда чувствуешь себя виноватой от того, что только ты одна живешь и что-то делаешь.

В квартирах, где кто-то умер, всегда так.

Я рассеянно погрузилась в диван и смотрела, как за широким окном серые оттенки начавшейся зимы окутывают город.

Во всех уголках этого маленького города, в парках ли, на дорогах, не было ничего, что могло бы дать отпор этому тяжелому холодному зимнему воздуху, который просачивался везде, подобно туману. Я чувствовала себя раздавленной, не могла дышать.

Великие люди излучают свет просто своим присутствием, озаряют сердца окружающих. А, исчезнув, оставляют тяжелую тень, и с этим ничего нельзя поделать. Может, Эрико и не обладала особенным величием, но она была здесь, а теперь ее не стало.

Я повалилась на спину и стала понемногу вспоминать, как белый потолок спасал меня. Сразу после бабушкиной смерти я часто днем, когда Юити и Эрико не было дома, лежала одна и так же смотрела на потолок. Точно, когда бабушка умерла и у меня не осталось ни одного родного человека, я думала: как печально всё. Я была уверена, что уж хуже-то не будет, но над всякой вершины есть своя вершина. Эрико значила для меня очень многое… Конечно, бывает — кому-то везет, кому-то нет, но полагаться на судьбу глупо. От таких мыслей легче не становится, да и пользы никакой. Когда я это поняла, то у меня одновременно стала получаться и моя печальная, и обычная жизнь. Я повзрослела до омерзения, но жить несомненно стало проще.

Именно поэтому у меня сейчас так тяжело на душе.

На западе появились темноватые облака, слегка окрашенные в оранжевый цвет. Еще немного и наступит медленный, холодный вечер. Проникнет в пещеру моего сердца. Мне захотелось спать, но я произнесла вслух:

— Если сейчас уснешь, будут сниться кошмары, — и поднялась с места.

Я прямиком отправилась на кухню семьи Танабэ, на которой не была давным-давно. На мгновенье вспомнилась улыбка Эрико, и в груди закололо, но мне хотелось что-нибудь сделать. Похоже, кухней последнее время никто не пользовался. Грязновато и мрачно. Я начала уборку. Оттерла раковину порошком, вытерла плиту, вымыла поддон электроволновки, наточила ножи. Постирала все тряпки и бросила их сушиться. Глядя, как они крутятся в гудящей сушке, я почувствовала, что мне удалось взять себя в руки. И почему я так люблю всё, что связано с кухней? Просто удивительно. Всё так мило сердцу, будто далекой истомой отпечаталось в памяти. Когда стою здесь, всё приходит на круги своя, как будто что-то возвращается.

Этим летом я самостоятельно занялась изучением кулинарии.

Вряд ли я когда-нибудь забуду это чувство, когда ощущаешь, как растет число клеток в мозгу.

Я купила три книги: основы, теорию и практику, — и готовила всё подряд. В автобусе, на диване перед сном я читала теорию и зубрила калории, температуру и сырье. А потом, как только находилось свободное время, занималась готовкой на кухне. И сейчас эти совсем обтрепавшиеся книги всегда у меня под рукой. Каждая страница вспоминается вместе с красочной фотографией, как помнишь любимые в детстве книжки-картинки.

Юити и Эрико все время повторяли: «Микагэ совсем с ума спятила.» — «Это точно». А я действительно, как сумасшедшая, все лето готовила, готовила, готовила. Я тратила все деньги, которые удавалось заработать, и если что-то не получалось, не успокаивалась до тех пор, пока не добивалась успеха. Я злилась, бывала раздражительной, или, наоборот, становилась доброй и сердечной, и всё время готовила.

Сейчас мне кажется, это было хорошее лето: благодаря моим занятиям мы часто ели все вместе.

Вечерний ветер дул через сетку, мы смотрели в окно на начинавшее темнеть светло-голубое жаркое небо и ели вареную свинину, холодную лапшу по-китайски и салат из арбуза. Я готовила для них: для нее, которая всегда шумно радовалась всему, что бы я ни приготовила, и для него, который молча поглощал мою стряпню в огромных количествах.

Потребовалось довольно-таки много времени, прежде чем я научилась готовить омлет со множеством ингредиентов, вареные овощи красивой формы, тэмпуру[3] и тому подобные блюда. Мне мешала небрежность, это у меня в характере — я даже и представить себе не могла, насколько это вредит правильному приготовлению пищи. Чуть-чуть не дождалась, когда нагреется до нужной температуры, сготовила до того, как полностью испарится вся вода, — удивительно, как такие, как мне казалось, мелочи влияли на цвет и форму результата. Я достигла уровня ужинов домохозяйки, но блюда, как на фотографиях в книжке, никак не хотели получаться.

Деваться некуда, я стала стараться делать всё очень аккуратно. Вытирала кастрюльки, сразу же закрывала крышечки от приправ, неспешно продумывала порядок приготовления блюда, а когда начинала сходить с ума от злости, делала перерыв и глубоко дышала. По началу я отчаивалась от нетерпения, но вдруг всё стало получаться, и мне показалось, что даже мой характер исправился. Ну, тут я, правда, поспешила с выводами.

Вообще-то, как выяснилось, мне ужасно повезло, что я попала в ассистентки к преподавательнице по кулинарии, у которой я сейчас работаю. Она не только преподает, но и много работает на телевидении и в журналах, известный человек. Говорят, что когда я прошла, сдав экзамен, было очень много желающих. Я узнала об этом позже… Я тихо радовалась и думала, что мне безумно повезло, что, будучи совершенным новичком, прозанимавшись одно лето, я смогла поступить в такое место. Но, когда я увидела женщин, которые приходили в школу учиться готовить, всё встало на свои места. Похоже, их душевная организация в корне отличается от моей.

Они живут в счастье. Как бы их ни учили, их воспитывают так, чтобы они никогда не покидали этих счастливых пределов. Наверное, это делают их добрые родители. И они не знают, что такое радоваться по-настоящему. Человек не волен выбирать, где лучше. Каждый создан так, что живет собственной жизнью. Счастье — это такая жизнь, когда совсем не ощущаешь, что ты на самом деле одинок. Мне вообще-то тоже такая нравится. Повязала фартучек, улыбаешься, как цветок, учишься готовить, встречаешься с любимым человеком, как следует взвесив все за и против, помучившись и посомневавшись, выходишь замуж. Мне кажется, это замечательно. Красиво и нежно. Бывает, устанешь до чертиков, или покроешься вся прыщами, или одиноким вечером начнешь названивать друзьям-подругам, а они все разбежались куда-то — в такие моменты я ненавижу свою жизнь: и где родилась, и как воспитали — всё.

Но тем счастливым летом, на той кухне…

Я нисколечки не боялась обжечься или порезаться, с легкостью не спала по ночам. Каждый день я вся трепетала от радости: придет завтрашний день, и я опять смогу бросить вызов. В морковном пироге, который я готовила так часто, что знала весь порядок его приготовления назубок, осталась частичка моей души. Я так страстно любила ярко-красные помидоры, которые обнаружила в супермаркете, что жизнь была готова за них отдать.

Так я поняла, что такое радость, и это от меня никуда не уйдет.

Мне бы ни за что не хотелось потерять ощущение того, что в один прекрасный момент я умру. Иначе я не чувствую себя живой. Вот поэтому у меня такая жизнь.

Я знаю, каким красивым бывает лунный свет, как глубоко проникает он в душу, когда медленно бредешь в темноте по краю обрыва, потом с облегчением переводишь дух, выйдя на шоссе, и думаешь: всё, не могу больше, — и тут вдруг поднимаешь глаза к небу.

Когда я закончила уборку и приготовления, наступил вечер.

Зазвонил звонок, и тут же показался Юити, который с трудом толкал дверь, держа в руках огромный пластиковый пакет. Я вошла в прихожую.

— Просто не верится, — сказал Юити, с грохотом ставя пакет на пол.

— А что? — спросила я.

— Я купил всё, что ты мне сказала. Так много, что один донести не могу.

— Да? — я кивнула и попыталась сделать вид, что меня это не касается, но Юити стал дуться по-настоящему, и пришлось спуститься с ним до стоянки.

В машине стояло еще два огромных пакета из супермаркета, мы тащили их от стоянки до входа: такая тяжесть, просто руки отваливались.

— Ну, я еще накупил себе всякой всячины, — сказал Юити, держа в руках самый тяжелый пакет.

— Всякой всячины? — спросила я и заглянула в пакет, который несла. Кроме шампуня и тетрадок там лежало много продуктов быстрого приготовления. Так-так, всё ясно, чем он питается.

— Тогда носил бы их сам в несколько приемов.

— Вот еще. С тобой за один раз управимся. Смотри-ка, какая луна красивая, — Юити показал подбородком на луну, сияющую в зимнем небе.

— Да уж, действительно, — ехидно сказала я, но перед тем как войти в подъезд, бросила быстрый взгляд на луну, которая притягивала к себе. Она была почти полная и сверкала ярким блеском.

В поднимающемся лифте Юити сказал:

— Наверное, это имеет значение.

— Что?

— Ну, например, увидишь очень красивую луну, а потом это отражается на еде, которую готовишь. Но не косвенно, так чтобы приготовить лапшу «Любование луной»[4]. — Динь, лифт остановился, на мгновенье у меня в сердце образовался вакуум. Я спросила на ходу:

— Больше затрагивающее суть?

— Да, да. Более человечное.

— Есть, конечно. Непременно есть, — тут же ответила я. Если спросить об этом на викторине «Сто ответов», то наверняка, раздался бы рев голосов: есть, есть!

— Вот значит как. Я все время думал, что ты хочешь заниматься искусством, и сам для себя решил, что для тебя кулинария и есть искусство. Вот как…. Значит, тебе на самом деле нравится работать на кухне. Так я и знал. Хм, вот здорово, — Юити кивал головой, убеждая себя. Последние слова он произнес так, как будто разговаривал сам с собой. Я засмеялась:

— Ты как ребенок. — Недавний вакуум вдруг превратился в слова, и я подумала: Когда Юити со мной, мне больше ничего не надо. Это длилось всего мгновение, но я ужасно растерялась. Такая сильная вспышка, что в глазах потемнело. Переполнило сердце.

Я готовила ужин два часа. Юити в это время смотрел телевизор, чистил картошку. У него ловкие пальцы.

Смерть Эрико пока казалась мне чем-то далеким. Я не могла принять ее как есть. Это была мрачная реальность, которая понемногу приближалась ко мне, скрываясь по ту сторону рожденной шоком бури. Юити казался поникшим, как ива под проливным дождем.

Поэтому мы специально не говорили о смерти Эрико, что-то, непонятно что, нарастало во времени и пространстве, и сейчас у нас не было никакого выхода — только быть вдвоем. Ничего другого не оставалось, впереди тоже ничего не было, мы ощущали теплоту безопасного пространства. У меня не получается выразить это словами, но мне казалось, что обязательно настанет момент расплаты. Такое громадное и страшное предчувствие. И эта громада, наоборот, воодушевляла двоих сирот, пребывавших во мраке одиночества.

Когда совсем стемнело и наступил прозрачный вечер, обильный ужин был готов и мы приступили к еде. Салат, пирог, рагу, котлетки. Жареный в масле соевый творог, овощи, вареные в сое, лапша из бобовой муки и салат с птицей, киевские котлеты, свинина в кисло-сладком соусе, китайские пирожки шаомай… Блюда из разных стран шли вперемешку, но мы, спокойно, никуда не торопясь, съели все, запивая вином.

Юити опьянел, чего обычно с ним не случалось, я подумала: странно, выпили-то мы немного, посмотрела на пол и обомлела: там валялась пустая винная бутылка. Наверное, он опустошил ее, пока я готовила еду. Неудивительно, что он опьянел, — подумала я и спросила:

— Юити, а ты что всю эту бутылку выпил?

— Ага, — ответил он, лежа на диване и грызя сельдерей.

— А по лицу незаметно совсем, — сказала я, и Юити вдруг сразу сильно погрустнел. Я подумала: трудно ладить с этими пьяными, и спросила:

— Что случилось?

Юити ответил абсолютно серьезно:

— За этот месяц мне все об этом говорили. Прямо в сердце отпечаталось.

— Все — это твои институтские товарищи?

— Угу.

— Так ты целый месяц пил?

— Угу.

— Ну, тогда, конечно, зачем было мне звонить, — улыбнулась я.

— Телефон светился, — он тоже улыбнулся мне в ответ. — Ночью возвращаешься пьяный домой, а телефонный автомат ярко светится. Его хорошо видно, даже издалека на темнущей дороге. Дойду до него — ой, Микагэ надо позвонить: ххх — хх — хх, найду телефонную карточку, даже в будку войду. Но как только подумаю, где я нахожусь, о чем буду говорить, сразу желание пропадает и не звоню. Вернусь домой, завалюсь спать, а снится, что ты плачешь по телефону и сердишься на меня.

— Ну, то, что я буду плакать и сердиться — ты сам себе напридумывал. Не так страшен черт, как его малюют.

— Да. Я вдруг почувствовал себя счастливым. — Юити и сам, наверное, плохо понимал, что говорит. Он продолжал очень сонным голосом, выцеживая из себя слова по капле: — Микагэ, мамы не стало, а ты пришла в эту квартиру и сейчас здесь, передо мной.