Хитоси никогда не расставался с маленьким колокольчиком – он всегда носил его с собой, прикрепив к футляру для проездного.
      Самый обычный колокольчик, который я подарила Хитоси просто так, когда мы еще и не любили друг друга, – но ему было суждено оставаться с ним до самого конца.
      Мы познакомились во время школьной экскурсии в одиннадцатом классе, когда Хитоси и я, ученики разных классов, оказались в одном комитете, который занимался организацией поездки. Само путешествие спланировали по абсолютно разным маршрутам, и общим был только скоростной поезд Синкансэн. На платформе, дурачась, мы пожали друг другу руки, жалея о расставании. Вдруг я вспомнила, что в кармане формы у меня лежит колокольчик, который оторвался от ошейника нашей кошки; я сказала: «Это тебе, на прощанье» – и отдала его. «Что это?» – он засмеялся, но очень осторожно взял колокольчик с ладони и бережно завернул в носовой платок. Это было так непохоже на поступок мальчика его лет, что я очень удивилась.
      С любовью всегда так.
      Неважно, означало ли это особенное отношение к подарку, который дала ему я, или он был просто хорошо воспитан и аккуратно обращался с полученными от других вещами, но мне это сразу очень понравилось.
      Колокольчик соединил нас. Всю экскурсию, даже вдали друг от друга, мы оба думали о нем. Всякий раз, когда он звенел, Хитоси невольно вспоминал меня и те дни до поездки, когда он мог меня видеть, а я жила мыслью о колокольчике, который звенит где-то в далеких краях, о человеке, с которым колокольчик. Когда мы вернулись, началась большая любовь.
      Четыре года, прошедшие с тех пор, этот колокольчик вместе с нами видел различные дни и ночи, был свидетелем многих событий. Первый поцелуй, размолвка, солнечные дни, дождь, снег, первая ночь, смех, слезы, любимая музыка и телепередачи – он разделял с нами всё то время, что мы были вдвоем. Всякий раз, когда Хитоси доставал свой футляр для проездного, которым пользовался вместо кошелька, слышался чистый, негромкий звон колокольчика. Такой любимый, любимый звук – слушала бы вечно.
      Я это предчувствовала – сентиментальная фраза, которую может потом сколько угодно повторять молодая девушка. Но я говорю: Я это предчувствовала.
      Меня всегда искренне удивляло: как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, иногда мне казалось, что его со мной нет. Даже когда он спал, я почему-то не могла удержаться и все время прикладывала ухо к его груди. Он весь озарялся улыбкой, а я невольно вглядывалась в него. В том впечатлении, которое он производил, в его выражении лица всегда чувствовалась какая-то неуловимость. Я долгое время думала, что, наверное, именно поэтому мне всё казалось таким мимолетным и непостоянным. Но какое мучение, если это было предчувствием.
      За всю мою длинную жизнь – хотя мне всего 20 лет – я впервые потеряла любимого человека, и мне было так плохо, что казалось – вот-вот остановится дыхание. С той ночи, когда он погиб, мое сердце перенеслось в другое пространство и никак не может вернуться обратно. Я не могу смотреть на мир так, как смотрела раньше. В голове всё перепуталось, кидает то вверх, то вниз, никак не успокоюсь, я в полном оцепенении и все время тяжело дышать. Остается только жалеть, что меня коснулось то, с чем кому-нибудь другому не придется сталкиваться ни разу в жизни (аборт, унизительная работа, тяжелая болезнь и тому подобное).
      Правда, мы были молоды, и, наверное, это не последняя любовь в моей жизни. Но всё равно мы видели разные несчастья, и они возникали у нас впервые. Мы выстроили эти четыре года, проверяя на вес и узнавая важность различных событий, – а это возможно, когда люди переходят к глубоким отношениям.
      Теперь-то я могу кричать хоть в полный голос:
      «Ты, дурацкий бог! Я… я смертельно любила Хитоси».
      Прошло два месяца после смерти Хитоси. Каждое утро я пила горячий чай, облокотившись на перила моста через ту реку. Спать я не могла и начала бегать на рассвете – до моста и обратно.
      Засыпать по ночам было страшнее всего. Точнее, мне было жутко просыпаться. Я боялась этого густого мрака, когда открываешь глаза и осознаешь, где ты действительно находишься. Мне всегда снились сны о Хитоси. Забываясь в мучительном, неглубоком сне, я то могла, то не могла увидеться с ним, но знала, что это сон и на самом деле мы больше никогда не встретимся. Поэтому даже во сне я старалась не проснуться. Сколько я встретила этих холодных рассветов, когда, не находя себе места, в холодном поту, с тошнотворной тоской я тупо открывала глаза. За занавесками светало, и меня выбрасывало в бледно-зеленое, безмолвное время. Было так одиноко и холодно, что хотелось оставаться во сне. Рассвет в одиночестве, когда больше уже не уснешь и мучаешься отголосками сна. Я всегда просыпалась в этот час. Я стала бояться этого времени – усталости от того, что не выспалась, и одиночества в долгом безумном ожидании первых утренних лучей. Тогда я решила начать пробежки.
      Я купила две дорогих фуфайки, кроссовки и даже маленький алюминиевый термос. Начинать что-нибудь с подбора вещей – довольно-таки постыдное занятие, но мне становилось легче.
      С наступлением весенних каникул я начала бегать. Я добегала до моста и возвращалась обратно, тщательно стирала полотенце и одежду, закидывала их в сушку и помогала маме готовить завтрак. Потом ненадолго засыпала. Так продолжалось изо дня в день. По вечерам встречалась с друзьями, смотрела видео и изо всех сил старалась всегда чем-то заняться. Но всё это… всё это было бесполезно. На самом деле мне ничего не хотелось. Только бы увидеть Хитоси. Но я чувствовала, что мне нужна какая-то работа – для рук, тела, головы. Мне хотелось надеяться, что если я не оставлю этих наивных усилий, они приведут меня к какому-то выходу. Никаких гарантий не было, но я верила, что как-нибудь продержусь. Когда у меня умерла собака и когда умерла канарейка, я в общем-то так и продержалась. Ну, а сейчас – главное испытание. Дни проходили, постепенно съеживаясь и засыхая, без всяких надежд. Я продолжала повторять свою молитву:
      «Ничего, ничего. Придет день, и я выкарабкаюсь».
      Река, до которой я добегала, была большой и делила улицу на две части. До белого моста мне требовалось 20 минут. Я любила это место. Мы всегда встречались здесь с Хитоси, который жил по другую сторону моста, и после его смерти мне здесь нравилось.
      Я отдыхала на мосту, где не было никого, отхлебывала горячий чай из термоса, и шум реки обволакивал меня. Белая плотина нескончаемо тянулась вдаль, в голубой рассветной дымке виднелись улицы, на которые ложился туман. Когда я вот так стояла, окруженная чистым, до колкого холодным воздухом, мне казалось, что я хотя бы чуть-чуть приближалась к «смерти». На самом деле сейчас я могла легко дышать только в этом строго прозрачном, ужасно одиноком месте. Самоистязание? Ничего подобного. Потому что, если бы не это время, у меня совсем бы не осталось уверенности, что я смогу нормально прожить день. Это место сейчас было мне абсолютно необходимо.
 
      В то утро я тоже проснулась от какого-то кошмарного сна. Половина пятого. Скоро рассвет, и я как обычно оделась и вышла на пробежку. Было еще темно, вокруг ни души. Воздух холодный, улицы – в белой дымке. Небо – темно-лазурного цвета, к востоку оно плавно переходило в красный.
      Я старалась бежать бодро. Иногда, запыхавшись, начинала думать о том, что все эти пробежки, да еще и с недосыпа – просто издевательство над собственным организмом, но отметала прочь эти мысли, тупо надеясь, что, вернувшись домой, смогу уснуть. Когда я бежала по улицам, слишком тихим и безмолвным, сохранять четкость сознания было нелегко.
      Шум реки становился всё ближе, небо постепенно менялось. По прозрачно-голубому небу начинал свой путь красивый солнечный день.
      Добравшись до моста, я, как всегда, облокотилась на перила и стала рассеянно смотреть на покрытые легкой дымкой улицы, что погружались на дно голубого воздуха. Слышался сильный рокот реки, с белой пеной смывавшей все на своем пути. Пот мгновенно высох, в лицо дул прохладный речной ветер. В еще холодном мартовском небе виднелся ясный месяц. Изо рта шел пар. Не отрывая взгляда от реки, я налила в крышку термоса чай и собиралась его выпить.
      – Это какой чай? Я тоже хочу, – вдруг раздалось из-за моей спины. Настолько неожиданно, что от испуга я уронила термос в реку. В руке осталась только одна крышка с горячим чаем, от которого шел пар.
      В голове моей пронеслись разные мысли. Я оглянулась и увидела улыбающуюся женщину. Было понятно, что она старше меня, но возраст почему-то определить не удалось. Ну, лет двадцать пять, может быть… Короткая стрижка и большие, очень ясные глаза. Поверх легкой одежды было накинуто белое пальто – казалось, ей совсем не холодно, она непринужденно стояла, будто появилась ниоткуда. Улыбнувшись, она радостно сказала – нежно и немного в нос:
      – Как у братьев Гримм, или у Эзопа? Очень похоже на басню про собаку.
      – В том случае, – ответила я невозмутимо, – собака уронила кость, увидев собственное отражение в воде. Ей никто не мешал.
      Женщина сказала с улыбкой:
      – Что ж, в следующий раз куплю тебе термос.
      – Спасибо. – Я попыталась улыбнуться. Она говорила очень спокойно, поэтому я не смогла рассердиться и даже сама подумала: какие пустяки. К тому же она совсем не походила на какую-нибудь чудачку или пьяную, на рассвете возвращающуюся домой. У нее были очень умные, ясные глаза, а лицо – такое глубокое, точно она постигла все радости и страдания этого мира. Поэтому безмолвный напряженный воздух казался с ней одним целым.
      Я только смочила чаем горло, а остальное протянула ей:
      – Возьмите, это вам. Чай Пуар.
      – О, мой любимый. – Она приняла крышку тонкой рукой.
      – Я совсем недавно здесь. В общем, приехала издалека, – сказала она с воодушевленным взглядом, какой бывает у путешественников, и посмотрела на воду.
      – Путешествуете? – спросила я, раздумывая, для чего она притащилась сюда, где нет абсолютно ничего интересного.
      – Да. Знаешь? Скоро здесь можно будет увидеть то, что бывает раз в сто лет, – ответила она.
      – Раз в сто лет?
      – Ага. Если всё сложится.
      – Что сложится?
      – Пока секрет. Но я обязательно тебе расскажу. Раз ты меня чаем угостила.
      Она улыбалась, и у меня как-то не получилось расспросить ее поподробнее. Мир наполнялся близким утром. Свет растворялся в голубизне неба, и легкое белое свечение озаряло слои воздуха.
      Мне пора было возвращаться домой, и я сказала:
      – Пока.
      Она прямо посмотрела на меня ясными глазами и произнесла:
      – Меня зовут Урара. А тебя как?
      – Сацуки, – представилась я.
      – До скорой встречи, – сказала Урара и помахала рукой.
      Я тоже помахала ей в ответ, оставив мост за спиной. В ней было что-то особенное. Я ничего не поняла из того, что она говорила, и она совсем не походила на человека, который живет, как все. Я бежала, и мои сомнения росли. Потом почему-то встревожилась и оглянулась: Урара еще стояла на мосту. Она смотрела на реку, и мне был виден ее профиль. Я поразилась. Она выглядела совсем другой. Я никогда не видела, чтобы у человека было такое суровое выражение лица.
      Она заметила, что я остановилась, и опять, улыбнувшись, помахала мне рукой. Я тоже растерянно помахала в ответ и побежала.
      Интересно, что она за человек? – думала я некоторое время. Постепенно в моей сонной голове четкими, ослепительными контурами в солнечном свете высветился образ загадочной женщины по имени Урара. Вот какое это было утро.
 
      У Хитоси был младший брат, большой оригинал. Его странности понемногу проявлялись во всем: и в образе мыслей, и в том, как он реагировал на разные вещи. Он жил так, как будто родился и воспитывался в другом измерении, а когда чуть-чуть подрос, его раз – и выкинули сюда: ну-ка поживи тут. Я всегда так думала о нем, с нашей первой встречи. Звали его Хиираги. Родной брат погибшего Хитоси, в этом месяце ему исполнилось восемнадцать лет.
 
      В кафе на четвертом этаже универмага, где мы договорились встретиться, Хиираги пришел прямо после школы, одетый в девчачью школьную форму: юбку и матроску.
      Вообще-то мне было ужасно стыдно, но он вошел в кафе как ни в чем ни бывало, и я притворилась невозмутимой. Он сел напротив, сделав глубокий выдох, и спросил: «Давно ждешь?» Я покачала головой, и он радостно улыбнулся. Когда он делал заказ, официантка очень пристально оглядела его сверху вниз и, не скрывая удивления, сказала: «заказ принят».
      Он не был похож на брата, но, часто, когда я смотрела на его пальцы, на то, как иногда менялось выражение его лица, мое сердце было готово остановиться.
      – А-а, – нарочно произносила я в такие моменты.
      – Что? – Хиираги смотрел на меня, держа в руке чашку.
      – По-похож, – заикаясь, говорила я. И тогда Хиираги, говоря: «пародия на Хитоси», – показывал Хитоси. И мы смеялись. Нам ничего не оставалось делать – только играть вдвоем, подтрунивая над своими сердечными ранами.
 
      Я потеряла любимого, а Хиираги потерял сразу и старшего брата, и свою девушку.
      Его девушку звали Юмико – ровесница Хиираги, красивая, невысокого роста, хорошо играла в теннис. У нас была небольшая разница в возрасте, мы дружили и часто проводили время вчетвером. Сколько раз я приходила в гости к Хитоси домой, а к Хиираги приходила Юмико-сан, и мы всю ночь вчетвером играли в компьютерные игры.
      В ту ночь Хитоси поехал куда-то на машине и взялся подвезти до вокзала Юмико-сан, которая заходила к Хиираги. По дороге он попал в аварию. Не по своей вине.
      Они умерли мгновенно.
 
      – Ты всё бегаешь по утрам? – спросил Хиираги.
      – Ага, – ответила я.
      – А что ж так растолстела?
      – Да я днем валяюсь, ничего не делаю. – Я непроизвольно улыбнулась. На самом-то деле я так похудела, что это было видно невооруженным глазом.
      – Если спортом заниматься, то это и для здоровья полезно, так ведь? Да, тут вдруг поблизости открыли место, где очень вкусный какиагэдон [ ] подают. И калорийный. Давай сходим. Прямо сейчас, давай? – сказал он. Хитоси и Хиираги сильно отличались друг от друга по характеру, но в них была такая естественная заботливость, не напоказ и без всяких тайных целей, а от хорошего воспитания. Такая же заботливость, когда бережно заворачиваешь колокольчик в носовой платок.
      – Хорошо, пошли, – ответила я.
      Школьную форму, которую сейчас носил Хиираги, подарила ему на память Юмико-сан.
      После ее смерти он ходил в ней в школу, хотя там вообще не носили формы. Юмико-сан любила форму. И его, и ее родители со слезами отговаривали этого мужчину в юбке, говоря, что Юмико-сан такому бы не обрадовалась. Но Хиираги смеялся и не поддавался на их уговоры. Когда я спросила:
      – Ты ее носишь из-за того, что переживаешь? – он ответил:
      – Нет, не из-за этого. Умерших не вернуть, а вещь – это всего лишь вещь. Но от этого какая-то твердость в душе появляется.
      – Хиираги, сколько еще ты ее будешь носить? – спросила я.
      И он сказал: «Не знаю», немного помрачнев.
      – А тебе никто ничего не говорит? В школе странные слухи про тебя не распускают?
      – Нет, это же я.– Он с давних пор говорил о себе, используя местоимение «ватаси» [ ] . – Мне все очень сочувствуют. А девчонки так просто с ума по мне сходят. Это, наверное, потому что в юбке лучше понимаешь, что чувствуют женщины.
      – Ну, тогда все в порядке, – улыбнулась я. За стеклом, на противоположном этаже радостные покупатели оживленно делали покупки. Вечерний универмаг с ярко освещенными рядами весенней одежды, казалось, был наполнен счастьем.
      Теперь я всё поняла. Его форма-матроска – это мои утренние пробежки. У них та же роль. Просто я не такая оригиналка, как он, поэтому мне достаточно просто бегать по утрам. На него же подобные занятия не действуют и не могут служить поддержкой, поэтому он выбрал девчачью форму. Но и то, и другое – всего лишь средство вдохнуть жизнь в иссохшее сердце. Чтобы отвлечься и выиграть время.
      За эти два месяца и у меня, и у Хиираги появилось выражение лица, которого раньше никогда не было. Мы будто боролись с мыслями об утрате. Поддавшись внезапным воспоминаниям, мы оказывались во мраке неожиданно подступавшего одиночества, и незаметно для нас самих всё отражалось у нас на лицах.
 
      – Если я соберусь пойти куда-нибудь поужинать, я позвоню тебе домой. Хиираги, или тебе лучше дома остаться? – Я собралась уходить.
      – А, ну да. Сегодня отец в командировке, – ответил он.
      – Мама одна? Тогда иди домой.
      – Нет, можно заказать что-нибудь с доставкой на дом. Еще рано, она, наверное, ничего не приготовила. Заплачу деньги и сюрприз – ужином угощает сын.
      – Это ты очень мило придумал.
      – Не будем падать духом. – Хиираги радостно улыбнулся. Обычно он казался взрослым, но в такие минуты выглядел совсем мальчишкой.
 
      Однажды зимой Хитоси сказал:
      – У меня есть младший брат. Его зовут Хиираги.
      Тогда я первый раз услышала от него о брате. Небо было пасмурным и тяжелым – того и гляди пойдет снег, – и мы спускались по длинной каменной лестнице на задворках школы. Держа руки в карманах пальто, Хитоси сказал, выпуская клубы пара:
      – Он совсем взрослый, не то что я.
      – Взрослый? – Я засмеялась.
      – Такой бесстрашный, что ли. Но если что-то нашей семьи касается, он прямо ребенком становится, просто смешно. Вот вчера отец слегка порезал руку стеклом, и Хиираги так растерялся, бедный, как будто небо и земля перевернулись. До того неожиданно, что я даже вспомнил сейчас.
      – А сколько ему?
      – Ему? Пятнадцать, кажется. Но он такой странный. Даже трудно поверить, что мы братья. Увидишь его – так и ко мне, наверное, станешь плохо относиться. Да, чудной он, – сказал Хитоси, улыбаясь так, как улыбаются только старшие братья.
      – Хорошо, вот пройдет время, и странности перестанут мешать тебе его любить – тогда нас и познакомишь.
      – Это я так, пошутил. Ничего страшного. Вы наверняка подружитесь. Ты тоже не без странностей, а Хиираги хороших людей сразу видит.
      – Хороших людей?
      – Да-да.
      Хитоси стоял ко мне в профиль и улыбался. В такие моменты он всегда смущался.
      Лестница была очень крутой, и мы торопливо спускались. Начинало смеркаться, и зимнее небо прозрачно отражалось в окнах белого школьного здания. Ступенька за ступенькой, я помню свои черные ботинки, гольфы и подол школьной формы.
 
      Наступил вечер, полный весенних запахов.
      Форма-матроска Хиираги скрылась под пальто, и я перевела дух. Витрины универмага ярко освещали тротуар, лица людей в нескончаемом потоке тоже сверкали белым светом. Ветер доносил сладкий аромат, и хотя уже чувствовалась весна, было еще холодно, и я достала из кармана перчатки.
      – Этот ресторанчик с темпурой [ ] совсем рядом от моего дома, давай пройдемся немного, – сказал Хиираги.
      – Нужно по мосту пройти, да? – спросила я и замолчала. Я вспомнила Урара, которую там встретила. Каждое утро я бывала у реки, но ее больше не видела… Я рассеянно думала об этом, когда Хиираги неожиданно громко сказал:
      – Домой я тебя провожу, конечно. – Наверное, принял мое молчание за нежелание тащиться в какую-то даль.
      – Да что ты? Еще рано, – поспешно ответила я, и подумала, на этот раз не произнося вслух: «По-похож». Сейчас он был так похож на Хитоси, что даже не стоило пародировать. Хотя он никогда не нарушал установленных границ в общении, его заботливость проявлялась как привычка, рефлекторно, и от этой холодности и честности мне всегда становилось ясно и отчетливо. Ощущение прозрачной взволнованности. И сейчас это ощущение вспомнилось мне необычайно живо. Оно грело. Оно приносило боль.
      – Я просто вспомнила, как недавно утром, во время пробежки я видела на мосту одного странного человека, – сказала я на ходу.
      – Странного человека? Мужчину? – Хиираги засмеялся. – И не страшно тебе бегать ранним утром?
      – Нет, не в этом смысле. Женщину. Почему-то никак не могу ее забыть.
      – А-а… Может, опять встретитесь.
      – Хорошо бы.
      Да, почему-то мне очень хотелось встретиться с Урара. Хотя я видела ее всего один раз, мне хотелось с ней встретиться. Ее выражение лица… У меня тогда чуть сердце не остановилось. Только что ласково улыбалась, а когда осталась одна, то будто «дьявол, принявший человеческое обличье, вдруг стал упрекать себя: всё, хватит расслабляться, ничему больше не доверяй». Такое вряд ли забудешь. Мне показалось, что мои страдания и горести не идут с этим ни в какое сравнение. Это давало надежду на то, что, может быть, у меня еще есть что-то впереди.
 
      На большом перекрестке нам с Хиираги стало неуютно. Здесь произошла авария. И сейчас движение было оживленным. Мы остановились на красный свет.
      – А где привидения? – засмеялся Хиираги, но в глазах его совсем не было смеха.
      – Так и думала, что это скажешь, – попыталась улыбнуться я.
      Лучи фар перекрещивались, световые потоки поворачивали к нам. Светофор ярко мигал во тьме. Здесь умер Хитоси. Я замерла. Там, где умер любимый человек, время остановилось навечно. Люди молятся о том, чтобы удалось оказаться в том месте, чтобы им передались те же страдания. Часто во время экскурсии в какой-нибудь замок говорят: столько-то лет тому назад здесь ходил такой-то – это история, которую ощущаешь собственным телом. Всякий раз, когда я раньше слышала подобное, я думала: что за ерунда? Но теперь по-другому. Мне кажется, я понимаю.
      Этот перекресток, эти оттенки вечера, ряды зданий и магазинов – последнее, что видел Хитоси. И всё это было не так давно.
      Ему было страшно? Вспомнил ли он меня хотя бы на мгновение? Светила ли так же, как сейчас, высоко в небе луна?
 
      – Зеленый.
      Я задумчиво смотрела на луну, так что Хиираги пришлось даже потрясти меня за плечо. Прохладно-белый нерезкий свет был необычайно красив – совсем как жемчуг.
 
      – Ну и вкуснятина, – сказала я. Мы сидели за стойкой нового, пахнущего деревом ресторанчика и ели какиагэдон, вкусный настолько, что заставлял вспомнить, каким бывает аппетит.
      – Видишь? – сказал Хиираги.
      – Так вкусно – прямо думаешь: хорошо, что удалось дожить до этого, – сказала я. От моих похвал официант за стойкой даже засмущался.
      – Я же говорил! Я был уверен, что ты так скажешь. У тебя правильное чутье. Я так рад, что тебе понравилось. – Он выпалил всё это на одном дыхании, рассмеялся и пошел заказывать то же самое для матери.
      Я упрямая. Да и нет другого выхода – только жить дальше, хотя эта мгла пока еще тянет за ноги. Так я думала, смотря на какиагэдон перед собой. А еще мне хотелось, чтобы этот мальчик скорее научился бы снова смеяться – как сейчас, не надевая девчоночью форму-матроску.
 
      Полдень. Вдруг зазвонил телефон.
      Я простудилась, прекратила бегать по утрам и в полудреме лежала в кровати. Звонки настойчиво врывались в слегка воспаленное сознание, и я вяло поднялась. Никого из домашних, похоже, не было, и мне ничего больше не оставалось – только плестись в коридор и брать трубку.
      – Да.
      – Алло. Сацуки-сан дома? – Незнакомый женский голос назвал мое имя.
      – Я слушаю, – ответила я, недоумевая.
      – А это я, – сказала женщина, на том конце провода. – Я, Урара.
      Я поразилась. Она всё время меня ужасно пугает. Я совершенно не ждала этого звонка.
      – Извини, что я так вдруг. Ты сейчас свободна? Можешь выйти?
      – Ну… могу. А откуда, откуда ты узнала, где я живу? – спросила я дрожащим голосом. Она, похоже, звонила с улицы, доносился шум машин. Я поняла, что она улыбается.
      – Когда очень хочется узнать, само собой узнается, – сказала Урара, будто произнесла заклинание. «Ой ли?» – прежде, чем я успела подумать, она сказала: – Хорошо, на пятом этаже супермаркета около вокзала, там, где термосы продают, – и повесила трубку.
      Я так плохо себя чувствовала, что в другом случае лежала бы дома и никуда не выходила. Положив трубку, я подумала: «Ну, попала». Ноги подкашивались, температура, похоже, поднималась. Но несмотря на это, подогреваемая любопытством, я стала собираться. У меня не было ни тени сомнения, будто в глубине души зажегся свет подлинных желаний, и он подсказывал: иди.
      Потом я поняла, что в то мгновение судьба была лестницей, ни одну ступеньку которой нельзя было пропустить. Если пропустишь – не сможешь подняться до самого верха. А оступиться легче всего. Наверное, тогда мною двигал слабый умирающий свет, теплившийся в душе. То было свечение во мраке, о котором я думала, что без него лучше спится.
 
      Я тепло оделась и села на велосипед. Стоял полдень, окутанный теплым светом, напоминающим о том, что весна действительно пришла. Только что родившийся ветерок приятно обдувал лицо. Деревья вдоль дороги стали понемногу покрываться младенческой зеленой листвой. Светло-голубое небо было в легкой дымке и тянулось далеко за пределы улицы.
      Я не могла не чувствовать, как внутри у меня все скрежещет от этой обильной свежести. В моем сердце никак не находилось места для весеннего пейзажа. Он просто отражался на поверхности, как у вертящихся мыльных пузырей. Люди проходили мимо, их волосы сверкали в лучах света, они выглядели счастливыми. Всё дышало, свечение росло, оберегаемое мягким солнцем. В этом красивом, переполненном жизнью пейзаже я с любовью вспоминала о пустынных зимних улицах, каменистых речных берегах на рассвете. Хотелось исчезнуть, разлететься на мелкие кусочки.
      Урара стояла спиной к рядам термосов. На ней был розовый свитер, спина прямая, как струнка, среди толпы она выглядела моей ровесницей.
      – Добрый день, – сказала я, подойдя поближе.
      – Ой! Ты простужена? – Она удивленно округлила глаза. – Извини, я не знала, позвала тебя.
      – А у меня что, на лице написано, что я больна? – Я улыбнулась.
      – Да, красное. Ладно, давай скорей выбирай. Любой, какой нравится, – сказала она, повернувшись к термосам. – Ну, что лучше? Традиционный термос? Или важнее, чтобы он был легкий и не мешал при беге? А вот этот такой же, как у тебя был. Если дизайн важен, то, может, пойдем туда, где китайские товары продаются и китайский купим?
      Она говорила так увлеченно, что я почувствовала, как на самом деле покраснела от радости.
      – Вот этот, белый.
      Я показала на маленький блестящий белый термос.
      – О, у покупателя хороший вкус, – сказала Урара и купила его мне.
 
      Мы пили чай в небольшом кафе на последнем этаже.
      – Я тут еще принесла тебе, – сказала она и стала доставать из кармана пальто небольшие свертки. Она всё доставала и доставала их один за другим, так что я совершенно опешила. – Мне их расфасовали в чайном магазине. Несколько сортов травяного чая, несколько сортов – черного, несколько – китайского. На пакетиках названия. Заваривай в термосе и пей на здоровье.
      – …Большое спасибо, – сказала я.
      – Да что ты. Это из-за меня дорогой тебе термос уплыл по реке, – засмеялась Урара.
      Стоял солнечный, ясный день. Свет до грустного ярко освещал улицы. Тени облаков медленно двигались, разделяя улицы на светлые и темные участки. Мирный день. Приятная погода, когда нет никаких проблем, кроме заложенного носа, из-за которого абсолютно непонятно, что пьешь в данную минуту.
      – Кстати, – спросила я, – откуда ты на самом деле узнала мой номер?
      – Нет, это правда, – улыбнулась она. – Когда долгое живешь одна, переезжая с места на место, чувства становятся острыми, как у дикого животного. Я и не помню, с каких пор у меня это стало получаться. Ну, например, какой же номер у Сацуки-сан? Подумаешь так и, когда набираешь номер, рука сама собой движется и большей частью совпадает.
      – Большей частью? – засмеялась я.
      – Да, большей частью. Если ошибаюсь, я с улыбкой говорю: извините и вешаю трубку. А потом сама смущаюсь, – сказала Урара и довольно улыбнулась.
      Мне хотелось верить ее невозмутимому тону скорее, чем тому, что существует огромное количество способов узнать телефонный номер. Она вызывала у людей подобное расположение. Мне казалось, что мы знакомы с ней тысячу лет, и где-то в глубине души я пл ачу, радуясь, что мы наконец опять встретились.
      – Спасибо за сегодняшний день. Мне приятно так, будто я твой любимый человек, – сказала я.
      – Что ж, доведем до сведения любимого человека. Во-первых, чтобы к послезавтра никаких простуд.
      – Почему? То, что ты обещала, можно будет увидеть послезавтра?
      – Попала в точку. Только больше никому не говорить. – Урара немного понизила голос. – Если придешь послезавтра утром без трех минут пять на то место, может быть, что-нибудь и увидишь.
      – Что-нибудь – что? Что ты имеешь в виду? А можно и не увидеть? – Я только и могла, что обрушить на нее поток вопросов.
      – Это зависит и от погоды, и от твоего состояния. Очень тонкая вещь, гарантий дать не могу. Хотя это всего лишь моя интуиция – ты глубоко связана с той рекой. Поэтому ты тоже, наверное, увидишь. Послезавтра в это время совпадут разные условия, что на самом деле бывает один раз в сто лет, и тогда на том месте можно будет увидеть своего рода мимолетное видение, мираж, наверное. Прости, сплошные «наверное».
      Сомнения не оставляли меня – я толком ничего не поняла. Но тем не менее впервые за долгое время я почувствовала какой-то трепет и волнение:
      – Это что-то хорошее?
      – Ну, наверняка ценное. Да всё зависит от тебя, – ответила Урара.
      Зависит от меня. Свернувшейся клубочком и тратящей все силы на то, чтобы защитить себя.
      – Хорошо, обязательно приду, – улыбнулась я.
 
      Связь между рекой и мной. Хоть я и содрогнулась, но сразу же подумала: да, это так. Для меня река была границей между Хитоси и мной. Когда я представляла себе мост, мне виделся Хитоси, стоявший на мосту, дожидаясь меня. Я всегда опаздывала, а он всегда стоял. Когда нужно было возвращаться домой, мы тоже расставались на мосту. И в последний раз так было.
      – Ты сейчас поедешь к Такахаси?
      Это был последний наш разговор, тогда я еще была счастливой и круглой, как шар.
      – Да. Только домой заскочу. Давно мы все вместе не собирались.