Хитоси никогда не расставался с маленьким колокольчиком – он всегда носил его с собой, прикрепив к футляру для проездного.
      Самый обычный колокольчик, который я подарила Хитоси просто так, когда мы еще и не любили друг друга, – но ему было суждено оставаться с ним до самого конца.
      Мы познакомились во время школьной экскурсии в одиннадцатом классе, когда Хитоси и я, ученики разных классов, оказались в одном комитете, который занимался организацией поездки. Само путешествие спланировали по абсолютно разным маршрутам, и общим был только скоростной поезд Синкансэн. На платформе, дурачась, мы пожали друг другу руки, жалея о расставании. Вдруг я вспомнила, что в кармане формы у меня лежит колокольчик, который оторвался от ошейника нашей кошки; я сказала: «Это тебе, на прощанье» – и отдала его. «Что это?» – он засмеялся, но очень осторожно взял колокольчик с ладони и бережно завернул в носовой платок. Это было так непохоже на поступок мальчика его лет, что я очень удивилась.
      С любовью всегда так.
      Неважно, означало ли это особенное отношение к подарку, который дала ему я, или он был просто хорошо воспитан и аккуратно обращался с полученными от других вещами, но мне это сразу очень понравилось.
      Колокольчик соединил нас. Всю экскурсию, даже вдали друг от друга, мы оба думали о нем. Всякий раз, когда он звенел, Хитоси невольно вспоминал меня и те дни до поездки, когда он мог меня видеть, а я жила мыслью о колокольчике, который звенит где-то в далеких краях, о человеке, с которым колокольчик. Когда мы вернулись, началась большая любовь.
      Четыре года, прошедшие с тех пор, этот колокольчик вместе с нами видел различные дни и ночи, был свидетелем многих событий. Первый поцелуй, размолвка, солнечные дни, дождь, снег, первая ночь, смех, слезы, любимая музыка и телепередачи – он разделял с нами всё то время, что мы были вдвоем. Всякий раз, когда Хитоси доставал свой футляр для проездного, которым пользовался вместо кошелька, слышался чистый, негромкий звон колокольчика. Такой любимый, любимый звук – слушала бы вечно.
      Я это предчувствовала – сентиментальная фраза, которую может потом сколько угодно повторять молодая девушка. Но я говорю: Я это предчувствовала.
      Меня всегда искренне удивляло: как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, иногда мне казалось, что его со мной нет. Даже когда он спал, я почему-то не могла удержаться и все время прикладывала ухо к его груди. Он весь озарялся улыбкой, а я невольно вглядывалась в него. В том впечатлении, которое он производил, в его выражении лица всегда чувствовалась какая-то неуловимость. Я долгое время думала, что, наверное, именно поэтому мне всё казалось таким мимолетным и непостоянным. Но какое мучение, если это было предчувствием.
      За всю мою длинную жизнь – хотя мне всего 20 лет – я впервые потеряла любимого человека, и мне было так плохо, что казалось – вот-вот остановится дыхание. С той ночи, когда он погиб, мое сердце перенеслось в другое пространство и никак не может вернуться обратно. Я не могу смотреть на мир так, как смотрела раньше. В голове всё перепуталось, кидает то вверх, то вниз, никак не успокоюсь, я в полном оцепенении и все время тяжело дышать. Остается только жалеть, что меня коснулось то, с чем кому-нибудь другому не придется сталкиваться ни разу в жизни (аборт, унизительная работа, тяжелая болезнь и тому подобное).
      Правда, мы были молоды, и, наверное, это не последняя любовь в моей жизни. Но всё равно мы видели разные несчастья, и они возникали у нас впервые. Мы выстроили эти четыре года, проверяя на вес и узнавая важность различных событий, – а это возможно, когда люди переходят к глубоким отношениям.
      Теперь-то я могу кричать хоть в полный голос:
      «Ты, дурацкий бог! Я… я смертельно любила Хитоси».
      Прошло два месяца после смерти Хитоси. Каждое утро я пила горячий чай, облокотившись на перила моста через ту реку. Спать я не могла и начала бегать на рассвете – до моста и обратно.
      Засыпать по ночам было страшнее всего. Точнее, мне было жутко просыпаться. Я боялась этого густого мрака, когда открываешь глаза и осознаешь, где ты действительно находишься. Мне всегда снились сны о Хитоси. Забываясь в мучительном, неглубоком сне, я то могла, то не могла увидеться с ним, но знала, что это сон и на самом деле мы больше никогда не встретимся. Поэтому даже во сне я старалась не проснуться. Сколько я встретила этих холодных рассветов, когда, не находя себе места, в холодном поту, с тошнотворной тоской я тупо открывала глаза. За занавесками светало, и меня выбрасывало в бледно-зеленое, безмолвное время. Было так одиноко и холодно, что хотелось оставаться во сне. Рассвет в одиночестве, когда больше уже не уснешь и мучаешься отголосками сна. Я всегда просыпалась в этот час. Я стала бояться этого времени – усталости от того, что не выспалась, и одиночества в долгом безумном ожидании первых утренних лучей. Тогда я решила начать пробежки.
      Я купила две дорогих фуфайки, кроссовки и даже маленький алюминиевый термос. Начинать что-нибудь с подбора вещей – довольно-таки постыдное занятие, но мне становилось легче.
      С наступлением весенних каникул я начала бегать. Я добегала до моста и возвращалась обратно, тщательно стирала полотенце и одежду, закидывала их в сушку и помогала маме готовить завтрак. Потом ненадолго засыпала. Так продолжалось изо дня в день. По вечерам встречалась с друзьями, смотрела видео и изо всех сил старалась всегда чем-то заняться. Но всё это… всё это было бесполезно. На самом деле мне ничего не хотелось. Только бы увидеть Хитоси. Но я чувствовала, что мне нужна какая-то работа – для рук, тела, головы. Мне хотелось надеяться, что если я не оставлю этих наивных усилий, они приведут меня к какому-то выходу. Никаких гарантий не было, но я верила, что как-нибудь продержусь. Когда у меня умерла собака и когда умерла канарейка, я в общем-то так и продержалась. Ну, а сейчас – главное испытание. Дни проходили, постепенно съеживаясь и засыхая, без всяких надежд. Я продолжала повторять свою молитву:
      «Ничего, ничего. Придет день, и я выкарабкаюсь».
      Река, до которой я добегала, была большой и делила улицу на две части. До белого моста мне требовалось 20 минут. Я любила это место. Мы всегда встречались здесь с Хитоси, который жил по другую сторону моста, и после его смерти мне здесь нравилось.
      Я отдыхала на мосту, где не было никого, отхлебывала горячий чай из термоса, и шум реки обволакивал меня. Белая плотина нескончаемо тянулась вдаль, в голубой рассветной дымке виднелись улицы, на которые ложился туман. Когда я вот так стояла, окруженная чистым, до колкого холодным воздухом, мне казалось, что я хотя бы чуть-чуть приближалась к «смерти». На самом деле сейчас я могла легко дышать только в этом строго прозрачном, ужасно одиноком месте. Самоистязание? Ничего подобного. Потому что, если бы не это время, у меня совсем бы не осталось уверенности, что я смогу нормально прожить день. Это место сейчас было мне абсолютно необходимо.
 
      В то утро я тоже проснулась от какого-то кошмарного сна. Половина пятого. Скоро рассвет, и я как обычно оделась и вышла на пробежку. Было еще темно, вокруг ни души. Воздух холодный, улицы – в белой дымке. Небо – темно-лазурного цвета, к востоку оно плавно переходило в красный.
      Я старалась бежать бодро. Иногда, запыхавшись, начинала думать о том, что все эти пробежки, да еще и с недосыпа – просто издевательство над собственным организмом, но отметала прочь эти мысли, тупо надеясь, что, вернувшись домой, смогу уснуть. Когда я бежала по улицам, слишком тихим и безмолвным, сохранять четкость сознания было нелегко.
      Шум реки становился всё ближе, небо постепенно менялось. По прозрачно-голубому небу начинал свой путь красивый солнечный день.
      Добравшись до моста, я, как всегда, облокотилась на перила и стала рассеянно смотреть на покрытые легкой дымкой улицы, что погружались на дно голубого воздуха. Слышался сильный рокот реки, с белой пеной смывавшей все на своем пути. Пот мгновенно высох, в лицо дул прохладный речной ветер. В еще холодном мартовском небе виднелся ясный месяц. Изо рта шел пар. Не отрывая взгляда от реки, я налила в крышку термоса чай и собиралась его выпить.
      – Это какой чай? Я тоже хочу, – вдруг раздалось из-за моей спины. Настолько неожиданно, что от испуга я уронила термос в реку. В руке осталась только одна крышка с горячим чаем, от которого шел пар.
      В голове моей пронеслись разные мысли. Я оглянулась и увидела улыбающуюся женщину. Было понятно, что она старше меня, но возраст почему-то определить не удалось. Ну, лет двадцать пять, может быть… Короткая стрижка и большие, очень ясные глаза. Поверх легкой одежды было накинуто белое пальто – казалось, ей совсем не холодно, она непринужденно стояла, будто появилась ниоткуда. Улыбнувшись, она радостно сказала – нежно и немного в нос:
      – Как у братьев Гримм, или у Эзопа? Очень похоже на басню про собаку.
      – В том случае, – ответила я невозмутимо, – собака уронила кость, увидев собственное отражение в воде. Ей никто не мешал.
      Женщина сказала с улыбкой:
      – Что ж, в следующий раз куплю тебе термос.
      – Спасибо. – Я попыталась улыбнуться. Она говорила очень спокойно, поэтому я не смогла рассердиться и даже сама подумала: какие пустяки. К тому же она совсем не походила на какую-нибудь чудачку или пьяную, на рассвете возвращающуюся домой. У нее были очень умные, ясные глаза, а лицо – такое глубокое, точно она постигла все радости и страдания этого мира. Поэтому безмолвный напряженный воздух казался с ней одним целым.
      Я только смочила чаем горло, а остальное протянула ей:
      – Возьмите, это вам. Чай Пуар.
      – О, мой любимый. – Она приняла крышку тонкой рукой.
      – Я совсем недавно здесь. В общем, приехала издалека, – сказала она с воодушевленным взглядом, какой бывает у путешественников, и посмотрела на воду.
      – Путешествуете? – спросила я, раздумывая, для чего она притащилась сюда, где нет абсолютно ничего интересного.
      – Да. Знаешь? Скоро здесь можно будет увидеть то, что бывает раз в сто лет, – ответила она.
      – Раз в сто лет?
      – Ага. Если всё сложится.
      – Что сложится?
      – Пока секрет. Но я обязательно тебе расскажу. Раз ты меня чаем угостила.
      Она улыбалась, и у меня как-то не получилось расспросить ее поподробнее. Мир наполнялся близким утром. Свет растворялся в голубизне неба, и легкое белое свечение озаряло слои воздуха.
      Мне пора было возвращаться домой, и я сказала:
      – Пока.
      Она прямо посмотрела на меня ясными глазами и произнесла:
      – Меня зовут Урара. А тебя как?
      – Сацуки, – представилась я.
      – До скорой встречи, – сказала Урара и помахала рукой.
      Я тоже помахала ей в ответ, оставив мост за спиной. В ней было что-то особенное. Я ничего не поняла из того, что она говорила, и она совсем не походила на человека, который живет, как все. Я бежала, и мои сомнения росли. Потом почему-то встревожилась и оглянулась: Урара еще стояла на мосту. Она смотрела на реку, и мне был виден ее профиль. Я поразилась. Она выглядела совсем другой. Я никогда не видела, чтобы у человека было такое суровое выражение лица.
      Она заметила, что я остановилась, и опять, улыбнувшись, помахала мне рукой. Я тоже растерянно помахала в ответ и побежала.
      Интересно, что она за человек? – думала я некоторое время. Постепенно в моей сонной голове четкими, ослепительными контурами в солнечном свете высветился образ загадочной женщины по имени Урара. Вот какое это было утро.
 
      У Хитоси был младший брат, большой оригинал. Его странности понемногу проявлялись во всем: и в образе мыслей, и в том, как он реагировал на разные вещи. Он жил так, как будто родился и воспитывался в другом измерении, а когда чуть-чуть подрос, его раз – и выкинули сюда: ну-ка поживи тут. Я всегда так думала о нем, с нашей первой встречи. Звали его Хиираги. Родной брат погибшего Хитоси, в этом месяце ему исполнилось восемнадцать лет.
 
      В кафе на четвертом этаже универмага, где мы договорились встретиться, Хиираги пришел прямо после школы, одетый в девчачью школьную форму: юбку и матроску.
      Вообще-то мне было ужасно стыдно, но он вошел в кафе как ни в чем ни бывало, и я притворилась невозмутимой. Он сел напротив, сделав глубокий выдох, и спросил: «Давно ждешь?» Я покачала головой, и он радостно улыбнулся. Когда он делал заказ, официантка очень пристально оглядела его сверху вниз и, не скрывая удивления, сказала: «заказ принят».
      Он не был похож на брата, но, часто, когда я смотрела на его пальцы, на то, как иногда менялось выражение его лица, мое сердце было готово остановиться.
      – А-а, – нарочно произносила я в такие моменты.
      – Что? – Хиираги смотрел на меня, держа в руке чашку.
      – По-похож, – заикаясь, говорила я. И тогда Хиираги, говоря: «пародия на Хитоси», – показывал Хитоси. И мы смеялись. Нам ничего не оставалось делать – только играть вдвоем, подтрунивая над своими сердечными ранами.
 
      Я потеряла любимого, а Хиираги потерял сразу и старшего брата, и свою девушку.
      Его девушку звали Юмико – ровесница Хиираги, красивая, невысокого роста, хорошо играла в теннис. У нас была небольшая разница в возрасте, мы дружили и часто проводили время вчетвером. Сколько раз я приходила в гости к Хитоси домой, а к Хиираги приходила Юмико-сан, и мы всю ночь вчетвером играли в компьютерные игры.
      В ту ночь Хитоси поехал куда-то на машине и взялся подвезти до вокзала Юмико-сан, которая заходила к Хиираги. По дороге он попал в аварию. Не по своей вине.
      Они умерли мгновенно.
 
      – Ты всё бегаешь по утрам? – спросил Хиираги.
      – Ага, – ответила я.
      – А что ж так растолстела?
      – Да я днем валяюсь, ничего не делаю. – Я непроизвольно улыбнулась. На самом-то деле я так похудела, что это было видно невооруженным глазом.
      – Если спортом заниматься, то это и для здоровья полезно, так ведь? Да, тут вдруг поблизости открыли место, где очень вкусный какиагэдон [ ] подают. И калорийный. Давай сходим. Прямо сейчас, давай? – сказал он. Хитоси и Хиираги сильно отличались друг от друга по характеру, но в них была такая естественная заботливость, не напоказ и без всяких тайных целей, а от хорошего воспитания. Такая же заботливость, когда бережно заворачиваешь колокольчик в носовой платок.
      – Хорошо, пошли, – ответила я.
      Школьную форму, которую сейчас носил Хиираги, подарила ему на память Юмико-сан.
      После ее смерти он ходил в ней в школу, хотя там вообще не носили формы. Юмико-сан любила форму. И его, и ее родители со слезами отговаривали этого мужчину в юбке, говоря, что Юмико-сан такому бы не обрадовалась. Но Хиираги смеялся и не поддавался на их уговоры. Когда я спросила:
      – Ты ее носишь из-за того, что переживаешь? – он ответил:
      – Нет, не из-за этого. Умерших не вернуть, а вещь – это всего лишь вещь. Но от этого какая-то твердость в душе появляется.
      – Хиираги, сколько еще ты ее будешь носить? – спросила я.
      И он сказал: «Не знаю», немного помрачнев.
      – А тебе никто ничего не говорит? В школе странные слухи про тебя не распускают?
      – Нет, это же я.– Он с давних пор говорил о себе, используя местоимение «ватаси» [ ] . – Мне все очень сочувствуют. А девчонки так просто с ума по мне сходят. Это, наверное, потому что в юбке лучше понимаешь, что чувствуют женщины.
      – Ну, тогда все в порядке, – улыбнулась я. За стеклом, на противоположном этаже радостные покупатели оживленно делали покупки. Вечерний универмаг с ярко освещенными рядами весенней одежды, казалось, был наполнен счастьем.
      Теперь я всё поняла. Его форма-матроска – это мои утренние пробежки. У них та же роль. Просто я не такая оригиналка, как он, поэтому мне достаточно просто бегать по утрам. На него же подобные занятия не действуют и не могут служить поддержкой, поэтому он выбрал девчачью форму. Но и то, и другое – всего лишь средство вдохнуть жизнь в иссохшее сердце. Чтобы отвлечься и выиграть время.
      За эти два месяца и у меня, и у Хиираги появилось выражение лица, которого раньше никогда не было. Мы будто боролись с мыслями об утрате. Поддавшись внезапным воспоминаниям, мы оказывались во мраке неожиданно подступавшего одиночества, и незаметно для нас самих всё отражалось у нас на лицах.
 
      – Если я соберусь пойти куда-нибудь поужинать, я позвоню тебе домой. Хиираги, или тебе лучше дома остаться? – Я собралась уходить.
      – А, ну да. Сегодня отец в командировке, – ответил он.
      – Мама одна? Тогда иди домой.
      – Нет, можно заказать что-нибудь с доставкой на дом. Еще рано, она, наверное, ничего не приготовила. Заплачу деньги и сюрприз – ужином угощает сын.
      – Это ты очень мило придумал.
      – Не будем падать духом. – Хиираги радостно улыбнулся. Обычно он казался взрослым, но в такие минуты выглядел совсем мальчишкой.
 
      Однажды зимой Хитоси сказал:
      – У меня есть младший брат. Его зовут Хиираги.
      Тогда я первый раз услышала от него о брате. Небо было пасмурным и тяжелым – того и гляди пойдет снег, – и мы спускались по длинной каменной лестнице на задворках школы. Держа руки в карманах пальто, Хитоси сказал, выпуская клубы пара:
      – Он совсем взрослый, не то что я.
      – Взрослый? – Я засмеялась.
      – Такой бесстрашный, что ли. Но если что-то нашей семьи касается, он прямо ребенком становится, просто смешно. Вот вчера отец слегка порезал руку стеклом, и Хиираги так растерялся, бедный, как будто небо и земля перевернулись. До того неожиданно, что я даже вспомнил сейчас.
      – А сколько ему?
      – Ему? Пятнадцать, кажется. Но он такой странный. Даже трудно поверить, что мы братья. Увидишь его – так и ко мне, наверное, станешь плохо относиться. Да, чудной он, – сказал Хитоси, улыбаясь так, как улыбаются только старшие братья.
      – Хорошо, вот пройдет время, и странности перестанут мешать тебе его любить – тогда нас и познакомишь.
      – Это я так, пошутил. Ничего страшного. Вы наверняка подружитесь. Ты тоже не без странностей, а Хиираги хороших людей сразу видит.
      – Хороших людей?
      – Да-да.
      Хитоси стоял ко мне в профиль и улыбался. В такие моменты он всегда смущался.
      Лестница была очень крутой, и мы торопливо спускались. Начинало смеркаться, и зимнее небо прозрачно отражалось в окнах белого школьного здания. Ступенька за ступенькой, я помню свои черные ботинки, гольфы и подол школьной формы.
 
      Наступил вечер, полный весенних запахов.
      Форма-матроска Хиираги скрылась под пальто, и я перевела дух. Витрины универмага ярко освещали тротуар, лица людей в нескончаемом потоке тоже сверкали белым светом. Ветер доносил сладкий аромат, и хотя уже чувствовалась весна, было еще холодно, и я достала из кармана перчатки.
      – Этот ресторанчик с темпурой [ ] совсем рядом от моего дома, давай пройдемся немного, – сказал Хиираги.
      – Нужно по мосту пройти, да? – спросила я и замолчала. Я вспомнила Урара, которую там встретила. Каждое утро я бывала у реки, но ее больше не видела… Я рассеянно думала об этом, когда Хиираги неожиданно громко сказал:
      – Домой я тебя провожу, конечно. – Наверное, принял мое молчание за нежелание тащиться в какую-то даль.
      – Да что ты? Еще рано, – поспешно ответила я, и подумала, на этот раз не произнося вслух: «По-похож». Сейчас он был так похож на Хитоси, что даже не стоило пародировать. Хотя он никогда не нарушал установленных границ в общении, его заботливость проявлялась как привычка, рефлекторно, и от этой холодности и честности мне всегда становилось ясно и отчетливо. Ощущение прозрачной взволнованности. И сейчас это ощущение вспомнилось мне необычайно живо. Оно грело. Оно приносило боль.
      – Я просто вспомнила, как недавно утром, во время пробежки я видела на мосту одного странного человека, – сказала я на ходу.
      – Странного человека? Мужчину? – Хиираги засмеялся. – И не страшно тебе бегать ранним утром?
      – Нет, не в этом смысле. Женщину. Почему-то никак не могу ее забыть.
      – А-а… Может, опять встретитесь.
      – Хорошо бы.
      Да, почему-то мне очень хотелось встретиться с Урара. Хотя я видела ее всего один раз, мне хотелось с ней встретиться. Ее выражение лица… У меня тогда чуть сердце не остановилось. Только что ласково улыбалась, а когда осталась одна, то будто «дьявол, принявший человеческое обличье, вдруг стал упрекать себя: всё, хватит расслабляться, ничему больше не доверяй». Такое вряд ли забудешь. Мне показалось, что мои страдания и горести не идут с этим ни в какое сравнение. Это давало надежду на то, что, может быть, у меня еще есть что-то впереди.
 
      На большом перекрестке нам с Хиираги стало неуютно. Здесь произошла авария. И сейчас движение было оживленным. Мы остановились на красный свет.
      – А где привидения? – засмеялся Хиираги, но в глазах его совсем не было смеха.
      – Так и думала, что это скажешь, – попыталась улыбнуться я.
      Лучи фар перекрещивались, световые потоки поворачивали к нам. Светофор ярко мигал во тьме. Здесь умер Хитоси. Я замерла. Там, где умер любимый человек, время остановилось навечно. Люди молятся о том, чтобы удалось оказаться в том месте, чтобы им передались те же страдания. Часто во время экскурсии в какой-нибудь замок говорят: столько-то лет тому назад здесь ходил такой-то – это история, которую ощущаешь собственным телом. Всякий раз, когда я раньше слышала подобное, я думала: что за ерунда? Но теперь по-другому. Мне кажется, я понимаю.
      Этот перекресток, эти оттенки вечера, ряды зданий и магазинов – последнее, что видел Хитоси. И всё это было не так давно.
      Ему было страшно? Вспомнил ли он меня хотя бы на мгновение? Светила ли так же, как сейчас, высоко в небе луна?
 
      – Зеленый.
      Я задумчиво смотрела на луну, так что Хиираги пришлось даже потрясти меня за плечо. Прохладно-белый нерезкий свет был необычайно красив – совсем как жемчуг.
 
      – Ну и вкуснятина, – сказала я. Мы сидели за стойкой нового, пахнущего деревом ресторанчика и ели какиагэдон, вкусный настолько, что заставлял вспомнить, каким бывает аппетит.
      – Видишь? – сказал Хиираги.
      – Так вкусно – прямо думаешь: хорошо, что удалось дожить до этого, – сказала я. От моих похвал официант за стойкой даже засмущался.
      – Я же говорил! Я был уверен, что ты так скажешь. У тебя правильное чутье. Я так рад, что тебе понравилось. – Он выпалил всё это на одном дыхании, рассмеялся и пошел заказывать то же самое для матери.
      Я упрямая. Да и нет другого выхода – только жить дальше, хотя эта мгла пока еще тянет за ноги. Так я думала, смотря на какиагэдон перед собой. А еще мне хотелось, чтобы этот мальчик скорее научился бы снова смеяться – как сейчас, не надевая девчоночью форму-матроску.
 
      Полдень. Вдруг зазвонил телефон.
      Я простудилась, прекратила бегать по утрам и в полудреме лежала в кровати. Звонки настойчиво врывались в слегка воспаленное сознание, и я вяло поднялась. Никого из домашних, похоже, не было, и мне ничего больше не оставалось – только плестись в коридор и брать трубку.
      – Да.
      – Алло. Сацуки-сан дома? – Незнакомый женский голос назвал мое имя.
      – Я слушаю, – ответила я, недоумевая.
      – А это я, – сказала женщина, на том конце провода. – Я, Урара.
      Я поразилась. Она всё время меня ужасно пугает. Я совершенно не ждала этого звонка.
      – Извини, что я так вдруг. Ты сейчас свободна? Можешь выйти?
      – Ну… могу. А откуда, откуда ты узнала, где я живу? – спросила я дрожащим голосом. Она, похоже, звонила с улицы, доносился шум машин. Я поняла, что она улыбается.
      – Когда очень хочется узнать, само собой узнается, – сказала Урара, будто произнесла заклинание. «Ой ли?» – прежде, чем я успела подумать, она сказала: – Хорошо, на пятом этаже супермаркета около вокзала, там, где термосы продают, – и повесила трубку.
      Я так плохо себя чувствовала, что в другом случае лежала бы дома и никуда не выходила. Положив трубку, я подумала: «Ну, попала». Ноги подкашивались, температура, похоже, поднималась. Но несмотря на это, подогреваемая любопытством, я стала собираться. У меня не было ни тени сомнения, будто в глубине души зажегся свет подлинных желаний, и он подсказывал: иди.
      Потом я поняла, что в то мгновение судьба была лестницей, ни одну ступеньку которой нельзя было пропустить. Если пропустишь – не сможешь подняться до самого верха. А оступиться легче всего. Наверное, тогда мною двигал слабый умирающий свет, теплившийся в душе. То было свечение во мраке, о котором я думала, что без него лучше спится.
 
      Я тепло оделась и села на велосипед. Стоял полдень, окутанный теплым светом, напоминающим о том, что весна действительно пришла. Только что родившийся ветерок приятно обдувал лицо. Деревья вдоль дороги стали понемногу покрываться младенческой зеленой листвой. Светло-голубое небо было в легкой дымке и тянулось далеко за пределы улицы.
      Я не могла не чувствовать, как внутри у меня все скрежещет от этой обильной свежести. В моем сердце никак не находилось места для весеннего пейзажа. Он просто отражался на поверхности, как у вертящихся мыльных пузырей. Люди проходили мимо, их волосы сверкали в лучах света, они выглядели счастливыми. Всё дышало, свечение росло, оберегаемое мягким солнцем. В этом красивом, переполненном жизнью пейзаже я с любовью вспоминала о пустынных зимних улицах, каменистых речных берегах на рассвете. Хотелось исчезнуть, разлететься на мелкие кусочки.
      Урара стояла спиной к рядам термосов. На ней был розовый свитер, спина прямая, как струнка, среди толпы она выглядела моей ровесницей.
      – Добрый день, – сказала я, подойдя поближе.
      – Ой! Ты простужена? – Она удивленно округлила глаза. – Извини, я не знала, позвала тебя.
      – А у меня что, на лице написано, что я больна? – Я улыбнулась.
      – Да, красное. Ладно, давай скорей выбирай. Любой, какой нравится, – сказала она, повернувшись к термосам. – Ну, что лучше? Традиционный термос? Или важнее, чтобы он был легкий и не мешал при беге? А вот этот такой же, как у тебя был. Если дизайн важен, то, может, пойдем туда, где китайские товары продаются и китайский купим?
      Она говорила так увлеченно, что я почувствовала, как на самом деле покраснела от радости.
      – Вот этот, белый.
      Я показала на маленький блестящий белый термос.
      – О, у покупателя хороший вкус, – сказала Урара и купила его мне.
 
      Мы пили чай в небольшом кафе на последнем этаже.
      – Я тут еще принесла тебе, – сказала она и стала доставать из кармана пальто небольшие свертки. Она всё доставала и доставала их один за другим, так что я совершенно опешила. – Мне их расфасовали в чайном магазине. Несколько сортов травяного чая, несколько сортов – черного, несколько – китайского. На пакетиках названия. Заваривай в термосе и пей на здоровье.
      – …Большое спасибо, – сказала я.
      – Да что ты. Это из-за меня дорогой тебе термос уплыл по реке, – засмеялась Урара.
      Стоял солнечный, ясный день. Свет до грустного ярко освещал улицы. Тени облаков медленно двигались, разделяя улицы на светлые и темные участки. Мирный день. Приятная погода, когда нет никаких проблем, кроме заложенного носа, из-за которого абсолютно непонятно, что пьешь в данную минуту.
      – Кстати, – спросила я, – откуда ты на самом деле узнала мой номер?
      – Нет, это правда, – улыбнулась она. – Когда долгое живешь одна, переезжая с места на место, чувства становятся острыми, как у дикого животного. Я и не помню, с каких пор у меня это стало получаться. Ну, например, какой же номер у Сацуки-сан? Подумаешь так и, когда набираешь номер, рука сама собой движется и большей частью совпадает.
      – Большей частью? – засмеялась я.
      – Да, большей частью. Если ошибаюсь, я с улыбкой говорю: извините и вешаю трубку. А потом сама смущаюсь, – сказала Урара и довольно улыбнулась.
      Мне хотелось верить ее невозмутимому тону скорее, чем тому, что существует огромное количество способов узнать телефонный номер. Она вызывала у людей подобное расположение. Мне казалось, что мы знакомы с ней тысячу лет, и где-то в глубине души я пл ачу, радуясь, что мы наконец опять встретились.
      – Спасибо за сегодняшний день. Мне приятно так, будто я твой любимый человек, – сказала я.
      – Что ж, доведем до сведения любимого человека. Во-первых, чтобы к послезавтра никаких простуд.
      – Почему? То, что ты обещала, можно будет увидеть послезавтра?
      – Попала в точку. Только больше никому не говорить. – Урара немного понизила голос. – Если придешь послезавтра утром без трех минут пять на то место, может быть, что-нибудь и увидишь.
      – Что-нибудь – что? Что ты имеешь в виду? А можно и не увидеть? – Я только и могла, что обрушить на нее поток вопросов.
      – Это зависит и от погоды, и от твоего состояния. Очень тонкая вещь, гарантий дать не могу. Хотя это всего лишь моя интуиция – ты глубоко связана с той рекой. Поэтому ты тоже, наверное, увидишь. Послезавтра в это время совпадут разные условия, что на самом деле бывает один раз в сто лет, и тогда на том месте можно будет увидеть своего рода мимолетное видение, мираж, наверное. Прости, сплошные «наверное».
      Сомнения не оставляли меня – я толком ничего не поняла. Но тем не менее впервые за долгое время я почувствовала какой-то трепет и волнение:
      – Это что-то хорошее?
      – Ну, наверняка ценное. Да всё зависит от тебя, – ответила Урара.
      Зависит от меня. Свернувшейся клубочком и тратящей все силы на то, чтобы защитить себя.
      – Хорошо, обязательно приду, – улыбнулась я.
 
      Связь между рекой и мной. Хоть я и содрогнулась, но сразу же подумала: да, это так. Для меня река была границей между Хитоси и мной. Когда я представляла себе мост, мне виделся Хитоси, стоявший на мосту, дожидаясь меня. Я всегда опаздывала, а он всегда стоял. Когда нужно было возвращаться домой, мы тоже расставались на мосту. И в последний раз так было.
      – Ты сейчас поедешь к Такахаси?
      Это был последний наш разговор, тогда я еще была счастливой и круглой, как шар.
      – Да. Только домой заскочу. Давно мы все вместе не собирались.
      – Передавай привет. Только вы соберетесь мужской компанией и будете болтать сплошные непристойности, – сказала я.
      – А как же. Что, нельзя? – засмеялся Хитоси.
      Мы целый день развлекались, были слегка навеселе и шли по улице в приподнятом настроении. Роскошное звездное небо расцвечивало холодную вечернюю дорогу, и у меня было светло на душе. Ветер покалывал щеки, звезды мерцали. Мы сунули руки в один карман, ладони были теплыми и сухими.
      – А. О тебе я ничего такого не скажу. – Смешно, как Хитоси сказал это – будто вспомнил, – и я давилась от смеха, спрятав лицо в шарф. Я тогда подумала: даже удивительно, мы уже четыре года вместе, а я его так люблю. Мне кажется, что я была тогда на десять лет моложе, чем теперь. Послышался тихий шум реки, было грустно расставаться.
      И вот мост. Мост стал местом разлуки, после которой не будет встречи. Вода казалась холодной и текла с сильным шумом, отрезвляющим холодом с реки дул ветер. Под яркий шум реки, под усыпанным звездами небом мы обменялись коротким поцелуем и расстались с улыбкой, думая о приятно проведенных зимних каникулах. Звон колокольчика постепенно удалялся в вечернем мраке. И я, и Хитоси – мы оба были нежны.
      Между нами бывали ужасные ссоры, случались и небольшие измены. Мы страдали, не находя равновесия между желанием и чувством, мы были детьми и поэтому очень часто ранили друг друга. Поэтому мы не всегда купались в счастье – на многое требовалось время. Но все равно это были хорошие четыре года. И среди них был один день – настолько идеальный, что становилось страшно, если он закончится. Я помню, как подобно отзвуку дня, в котором все слишком нежно и прекрасно, в красивом зимнем прозрачном воздухе Хитоси оглянулся, и его черная куртка постепенно исчезла во мраке.
      Я много раз, плача, прокручивала в уме эту сцену. Нет, слезы выступали всякий раз, когда я вспоминала об этом. Раз за разом я видела сон: я перехожу мост, бегу за ним, кричу «не уходи» и возвращаю его. Во сне Хитоси улыбался: ты меня остановила и мне не пришлось умирать.
      Вспомнив об этом средь бела дня, я смогла не расплакаться, и от этого, как ни странно, стало пусто на душе. Казалось, он, беспредельно далекий, уходит все дальше и дальше.
 
      Я попрощалась с Урара, наполовину считая шуткой, наполовину надеясь на то, что, может быть, увижу на реке. Урара, улыбаясь, растворилась в толпе улиц.
      Даже если она врунья ненормальная, и я, прибежав в волнении с утра пораньше, останусь в дураках, ничего страшного. Она показала радугу моей душе. Я вспомнила, что такое сердечный трепет, когда думаешь о чем-то неожиданном. В мое сердце ворвался ветер. Даже если ничего не будет, и мы просто постоим рядом и вдвоем посмотрим утром на сверкающий поток холодной реки, то, наверное, этого достаточно.
      Так думала я, неся в руках термос. Я шла забирать велосипед со стоянки, и, проходя сквозь станцию, увидела Хиираги.
      Отличие между весенними каникулами у студентов и школьников бросалось в глаза. То, что он средь бела дня шел по улице не в форме, означало, что в школе – каникулы. Я засмеялась.
      Я могла бы без всякого стеснения подбежать и окликнуть его, но из-за температуры мне все было лень, поэтому я шла в его сторону, не меняя прежнего темпа. Тут и он зашагал в ту же сторону, и совершенно естественно получилось, что я иду по улице за ним следом. Он шел быстро, мне не хотелось бежать, и я никак за ним не поспевала.
      Я наблюдала за Хиираги. Без формы он был симпатичным мальчиком, люди обращали на него внимание. Он важно шагал, одетый в черный свитер. Высокий, длинные руки и ноги, ловкий и ладный. Конечно, если такой парень, потеряв любимую девушку, вдруг начинает ходить в школу в девчачьей форме, которая, как выясняется, ее подарок на память, девчонки ему прохода не дадут. Так думала я, смотря ему в спину. Сразу потерять и старшего брата, и любимую девушку – такое редко случается. Это предел. Если бы я была школьницей, скучающей от безделья, мне бы, наверное, захотелось вернуть его к жизни своими силами, и я бы влюбилась в него. Во времена бесшабашной молодости девочкам это больше всего нравится.
      Если окликнуть его, он улыбнется. Я это знала. Но мне почему-то показалось, что нехорошо окликать его, идущего в одиночестве по улице, – да и что вообще я могу сделать для другого человека. Наверное, я сильно устала. Мой разум ничего не воспринимал. Мне хотелось как можно скорее добраться до того мгновения, когда воспоминания станут просто воспоминаниями. Но сколько бы я ни бежала, расстояние оставалось огромным, и когда я думала о том, что будет дальше, мне было одиноко до содрогания.
      Вдруг Хиираги остановился, и я тоже невольно остановилась. Это действительно походило на слежку, я рассмеялась и, наконец, пошла было к нему, как вдруг заметила, куда он смотрит.
      Хиираги пристально смотрел на витрину теннисного магазина. По его невозмутимому виду я поняла, что он смотрит просто так, без всякой цели. Но именно это лучше всего говорило о том, что творится у него в душе. Как импринтинг, подумала я. Так утенок, который ковыляет за первым движущимся существом, принимая его за мать, трогает любого, кто видит его.
      Так сжимается.
      В весеннем свете, среди толпы он, забыв обо всем, пристально смотрел на витрину. Наверное, когда он видел ракетки, его охватывали воспоминания. Так же, как я успокаивалась, вспоминая о Хитоси, только когда была вместе с Хиираги.
 
      Я видела, как Юмико-сан играет в теннис. Когда я впервые познакомилась с ней, она показалась мне очень миленькой, но обыкновенной, жизнерадостной, спокойной девушкой, и я никак не могла взять в толк, чем она смогла очаровать такого странного парня, как Хиираги. Хиираги был от нее без ума. Внешне он выглядел тем же самым Хиираги, но что-то в Юмико-сан притягивало его. Они стоили друг друга. Я спросила у Хитоси, в чем тут секрет.
      – В теннисе, – засмеялся Хитоси.
      – В теннисе?
      – Да. Хиираги говорит, что она круто играет в теннис.
      Стояло лето. На школьном корте, под ярким солнцем, я, Хитоси и Хиираги наблюдали за финальным матчем Юмико-сан. Чернели тени, в горле пересохло. Все тогда было ярким и ослепительным.
      Она действительно здорово играла. Будто другой человек. Не та девочка, которая бежала за мной, с улыбкой повторяя: Сацуки-сан, Сацуки-сан. Я удивленно наблюдала за матчем. Хитоси тоже был поражен. Хиираги с гордостью повторял:
      – Ну, правда круто?
      Она играла в сильный теннис, четко и сосредоточенно передвигаясь по корту, нанося удары, не произнося ни звука. И она в самом деле была сильна. Лицо серьезное – будто готова убить. Но вот последний удар – и в тот момент, когда она выиграла, она оглянулась и посмотрела прямо на Хиираги, по-детски улыбаясь, став обычной Юмико. Незабываемо.
      Я очень любила, когда мы проводили время вчетвером. Юмико-сан часто говорила:
      – Сацуки-сан, будем всегда развлекаться вместе. Ни за что не расставайтесь.
      Я подтрунивала над ней:
      – А вы-то сами?
      – Ну, с нами и так всё ясно… – смеялась она.
      И тут – такое. По-моему, это слишком.
      Он, в отличие от меня, наверное, сейчас не вспоминал Юмико-сан. Мальчики не будут нарочно делать себе больно. Но именно поэтому все его тело, его глаза говорили об одном. Вряд ли он когда-нибудь произнесет это вслух. Но если б и сказал – это были бы горькие слова. Очень горькие.
       Я хочу, чтобы она вернулась.
      Не просто слова – молитва. Невыносимо. Может, и я, стоя на рассвете на каменистом берегу реки, похожа на него. Может, поэтому Урара окликнула меня. Я тоже. Я тоже хочу увидеться. С Хитоси. Хочу, чтобы он вернулся. Хочу хотя бы попрощаться с ним по-настоящему.
 
      Дав себе слово ничего не говорить о том, что видела сегодня, и общаться с Хиираги, как ни в чем ни бывало, я повернула домой, так и не окликнув его.
 
      Температура подскочила. Ничего удивительного, – подумала я. Можно сказать, совершенно естественно – если бесконечно болтаться по улицам, когда и так плохо.
      Мама сказала смеясь: может, мудреешь, оттого и температура. Я бессильно улыбнулась. Я и сама так думала. Наверное, яд бесплодных мыслей разливался по телу.
 
      Ночью я проснулась, как всегда увидев во сне Хитоси. Мне приснилось, что я бегу, наплевав на температуру, прибегаю к берегу реки, а там стоит Хитоси и улыбается: «Что ты делаешь? Ты же простужена». В общем, хуже некуда. Я открыла глаза – светало, время, когда я обычно встаю и одеваюсь. Было холодно. Хотя я чувствовала жар, руки и ноги оставались холодными. Меня бил озноб, все тело болело.
      Меня трясло, я открыла глаза в полутьме, и мне показалось, что я сражаюсь с чем-то невероятно огромным. В первый раз в жизни я подумала, что, быть может, проиграю.
      Больно от того, что я потеряла Хитоси. Слишком больно.
      Всякий раз, когда мы любили друг друга, я узнавала язык, для которого нет слов. Я думала о чуде – ты рядом с другим человеком, он не твой родственник и не ты сама. Потеряв эти руки, эту грудь, я чувствовала, что прикоснулась к тому, что меньше всего хочется человеку, – к силе самого глубокого отчаяния, с каким встречается человек. Одиноко. Ужасно одиноко. Сейчас хуже всего. Если преодолеть этот миг, то, по крайней мере, наступит утро, и наверняка случится что-то радостное, от чего захочется громко смеяться. Если прольется свет. Если придет утро.
      Я всегда так думала и стискивала зубы, но сейчас, когда не было сил встать и отправиться к реке, мне было просто тяжело. Медленно текло время, будто пережевывая песок. Мне даже казалось, что если я сейчас пойду к реке, то там на самом деле будет стоять Хитоси, как в моем недавнем сне. Еще немного и я сойду с ума. Окончательно.
      Я медленно поднялась и побрела на кухню попить чаю. В горле ужасно пересохло. Из-за температуры все в доме виделось искаженным, нереальным, домашние тихо спали, на кухне было холодно и темно. Покачиваясь, я налила горячего чаю и вернулась к себе.
      От чая стало гораздо лучше. Когда сухость в горле прошла, стало легче дышать. Я приподнялась с постели и открыла занавеску окна сбоку от кровати.
      Из моей комнаты хорошо видны ворота нашего дома и садик. Деревья и цветы в саду тихонько покачивались под голубым небом, все оттенки лежали ровно и широко. Красиво. За последнее время я узнала, что в голубом рассветном небе все выглядит таким чистым. Так я смотрела в окно и заметила, как кто-то приближался по дорожке к дому.
      Человек подходил всё ближе, и я подумала: уж не снится ли. Я несколько раз поморгала. Это была Урара. Одетая в голубое, она, радостно улыбаясь, смотрела на меня и шла навстречу. У ворот остановилась и спросила: можно войти? Я кивнула. Она прошла через двор и подошла к окну. Я открыла. Сердце колотилось.
      – Ой, холодно, – сказала она. С улицы подул ветер, охлаждая мои горячие щеки. Сочный прозрачный воздух.
      – Что случилось? – спросила я. Наверное, я довольно улыбалась, как маленький ребенок.
      – Гуляю по дороге домой. Что-то ты совсем разболелась. На, возьми леденец с витамином С. – Она достала конфетку из кармана и дала ее мне, очень ясно улыбнувшись.
      – Спасибо, как всегда, – ответила я хрипло.
      – Похоже, у тебя жар. Тяжело, наверное, – сказала она.
      – Да, сегодня утром даже бежать не могу, – ответила я. Почему-то хотелось заплакать.
      – Знаешь, если говорить о простудах, – невозмутимо сказала Урара, немного опустив ресницы, – то сейчас тяжелее всего. Может, даже тяжелее, чем умереть. Но скорее всего тяжелее, чем сейчас, уже не будет. Потому что предел, до которого доходит человек, неизменен. Может быть, потом опять простудишься и наступит такое же состояние, как сейчас, но если самому держать себя в руках, то в этом жизнь. И так больше не будет. Просто механизм такой. Когда рассуждаешь так, кто-то скажет: Что? Опять так будет? Не хочу! – а другие подумают: Только и всего, и им не будет больше тяжело. – Она улыбнулась и посмотрела на меня.
      Я молча вытаращила глаза. Она на самом деле говорит только о простуде? О чем это она? От рассветной дымки и высокой температуры все было как в тумане, и я перестала различать границу между сном и явью. Слова Урара западали глубоко в сердце, и я просто рассеянно смотрела на ее челку, колыхавшуюся от нежного ветерка.
      – Значит, до завтра, – улыбнулась Урара, снаружи медленно закрыла окно и легкой танцующей походкой вышла за ворота.
      Я смотрела ей вслед, как во сне. В конце моей мучительной ночи она пришла ко мне. Хотелось сказать ей: мне приятно, как в сказке, – ты пришла ко мне сквозь призрачную голубую дымку утра. Мне даже казалось, что когда я проснусь, всё будет чуть-чуть лучше. Так я заснула.
 
      Проснувшись, я поняла, что по крайней мере самочувствие стало немного улучшаться. Я так хорошо выспалась, что не заметила, как наступил вечер. Я встала, приняла душ, переоделась и стала сушить волосы феном. Температура упала, и, несмотря на слабость, я чувствовала себя здоровой.
      Приходила ли Урара на самом деле? – думала я, суша волосы потоками горячего вохдуха. Это мог быть только сон. А то, что она мне сказала, – на самом деле было о простуде? Ее слова звучали, как во сне.
      На моем лице, отражавшемся в зеркале, лежали глубокие тени, и я предчувствовала еще одну по-настоящему мучительную ночь. Я так устала, что мне даже не хотелось об этом думать. Действительно устала. Но всё равно хотелось хоть ползком выбраться из этого состояния.
      Например, сейчас мне немного легче дышится, чем вчера. Но утомительно думать о том, что несомненно опять придет ночь одиночества, когда невозможно дышать. Если это повторение и есть жизнь, то просто дрожь берет. Однако бывает реальный миг, когда вдруг становится легче дышать. От этого сердце мое учащенно забилось.
      Такие размышления помогали хотя бы немного улыбнуться. Температура резко упала, и мысли в голове шатались, как пьяные. Тут послышался стук в дверь. Я подумала, что это мама, и сказала: Да-да. Но дверь открылась, и вошел Хиираги. Я испугалась. На самом деле испугалась.
      – Твоя мама сказала, что звала тебя несколько раз, но ты не откликаешься, – сказал Хиираги.
      – Мне из-за фена не слышно, – ответила я. Только что вымытые волосы растрепались, и я смутилась. Но Хиираги произнес как ни в чем ни бывало:
      – Я позвонил тебе, и твоя мама сказала, что ты сильно простудилась, что у тебя «жар мудрости». Вот я и пришел тебя проведать.
      Когда он это сказал, я вспомнила, как они часто приходили ко мне вместе с Хитоси. В выходные, по дороге с бейсбольного матча. Поэтому, как обычно, он достал подушку для сиденья и плюхнулся на нее. А я это забыла.
      – Вот тебе гостинец. – Хиираги улыбнулся, показывая большой бумажный пакет. Он был такой заботливый, что мне стало неловко от того, что я уже поправилась, и пришлось изображать кашель. – Здесь твой любимый сэндвич с куриным филе из «Кентакки-фрай» и шербет. А еще кола. Я для себя тоже взял, давай съедим вместе.
      Мне не хотелось так думать, но он обращался со мной, как с хрустальной вазой. Наверное, мать ему что-нибудь сказала, – думала я, и мне было стыдно. Но, с другой стороны, я не настолько здорова, чтобы сказать: Да, что ты говоришь, со мной всё в порядке!
      В светлой, хорошо нагретой комнате мы сидели на полу и невозмутимо поглощали еду. Оказывается, я ужасно проголодалась. По-моему, я всегда показываю Хиираги хороший аппетит. И мне кажется, что это неплохо.
      – Сацуки.
      – Да?
      Пока я рассеянно думала обо всем этом, Хиираги окликнул меня, и я, встрепенувшись, посмотрела на него.
      – Нельзя так мучить себя – ты всё худеешь, а теперь еще и температура поднялась. Если тебе нечего делать, зови меня. Сходим куда-нибудь. Как ни встретишь тебя, ты всё худее и худее, а на людях делаешь вид, что ничего не происходит, только попусту энергию тратишь. Вы с Хитоси были по-настоящему очень близки, тебе же до смерти грустно. Разве не так?
      Он выпалил это на одном дыхании. Я растерялась. Он впервые направил на меня свою детскую чуткость. Я считала, что ему нравится быть холоднее меня, и поэтому слова его оказались настолько неожиданны, что ранили прямо в сердце. Мне стало ясно, что на самом деле чувствовал Хитоси, когда смеялся, вспоминая, как Хиираги становится совсем ребенком, если дело касается домашних.
      – Конечно, я сам еще молодой и готов разрыдаться, когда не ношу форму, и не могу служить опорой. Но в трудные моменты люди – друг другу братья, правда же? Я тебя так люблю, что могу с тобой хоть вместе под одним одеялом спать.
      Он говорил это искренне, и, похоже, не имел в виду ничего дурного. Я подумала: «Вот чудной» – и рассмеялась, не в силах сдержаться.
      – Хорошо. Я поняла. Спасибо тебе. На самом деле, спасибо.
 
      После того, как Хиираги ушел, я опять уснула. Может, из-за лекарств от простуды я впервые за долгое время спала спокойным, глубоким сном, без всяких кошмаров. Святой сон, полный радостных предчувствий, как в детстве в рождественскую ночь. Когда я проснусь, то пойду, чтобы что-то увидеть, на берег реки, где будет ждать Урара.
 
      Перед рассветом.
      Мой организм еще не вошел в привычный ритм, но я оделась и вышла на пробежку.
      Тень как будто замерзшей луны казалась приклеенной к рассветному небу. Звук моих бегущих шагов раздавался в тихой лазури и исчезал – улицы проглатывали его.
      На мосту стояла Урара. Я подбежала к ней. Она держала руки в карманах, пол-лица было закутано шарфом, она улыбнулась яркими глазами и сказала:
      – Доброе утро.
      Несколько белых звезд, исчезая, мерцали в серовато-голубом небе.
      Так красиво – просто мурашки бежали по телу. Река шумела, воздух был прозрачен и чист.
      – Всё такое голубое, что, кажется, даже тело растворяется в голубом свете, – сказала Урара, рассматривая ладонь на просвет.
      Бледно виднелись силуэты деревьев, шелестящих на ветру. Медленно двигались облака. Луна светилась в полумраке.
      – Пора. – В голосе Урара почувствовался металл. – Ты готова? Сейчас и это измерение, и пространство, и время будут немного искажаться, смещаться. Может быть, мы не будем видеть друг друга, хотя и стоим рядом, может быть, увидим совсем разные вещи… Там, за рекой. Ничего не говори, не переходи мост. Поняла?
      – О-кей, – кивнула я.
 
      И наступила тишина. Только река рокотала. Стоя рядом, мы с Урара вглядывались в противоположный берег. Сердце бешено колотилось, ноги дрожали. Постепенно приближался рассвет. Небо светлело, щебетали птицы.
      Мне послышался слабый звук. Встрепенувшись, я посмотрела в сторону Урара, ее не было. Река, я и небо, и, терявшийся в шуме ветра и реки хорошо знакомый, родной звук.
      Колокольчик. Вне всякого сомнения – то был звон колокольчика Хитоси. Динь-динь – тихо звенел колокольчик в этом пространстве, где никого не было. Я зажмурилась и еще раз прислушалась к звону в шуме ветра. И когда, открыв глаза, я посмотрела на противоположный берег, мне показалось, что в этом феврале я еще никогда настолько не сходила с ума. Я с трудом удержалась, чтобы не закричать.
      Хитоси.
      На другом берегу реки, если это был не сон и я не сошла с ума, стоял человек и смотрел на меня. И этот человек был Хитоси. Нас разделяла река. В груди защемило – воспоминания, которые я хранила в сердце, стали четкими, совпав с реальными чертами.
      В голубой рассветной дымке он смотрел на меня. В глазах его была тревога, как бывало всегда, когда я делала что-то несуразное. Он держал руки в карманах, смотрел прямо. Дни, которые я провела в его объятьях, казались мне то близкими, то далекими. Мы просто пристально глядели друг на друга. Только постепенно исчезающая луна смотрела на слишком бурный поток, разделяющий нас, – слишком большое расстояние. Мои волосы и такой хорошо знакомый воротник рубашки Хитоси колыхались на речном ветру, смутно, как во сне.
      Хитоси, ты хочешь поговорить со мной? Я хочу поговорить с тобой. Подойти к тебе поближе, обнять и вместе порадоваться встрече. Но, но – сейчас расплачусь – судьба так резко разделила нас: ты на том берегу реки, а я здесь, и ничего не могу с этим поделать. Могу только смотреть, роняя слезы. Хитоси опять с грустью взглянул на меня. Хотелось, чтобы время остановилось, но с первыми рассветными лучами, все постепенно стало блекнуть. Хитоси начал удаляться. Я занервничала, а он улыбнулся и помахал мне рукой. Он всё махал и махал мне. Исчезая в синем мраке. Я тоже помахала ему. Дорогой мой Хитоси, мне хочется, чтобы твои плечи, линия твоих рук – чтобы всё отпечаталось во мне. Я хочу запомнить всё: этот бледный пейзаж, жаркие слезы на щеках. Мне очень этого хотелось. След от руки Хитоси превратился в линию, отразившуюся в небе. А сам он постепенно становился бледнее и исчезал. В слезах я провожала его взглядом.
      Когда он полностью исчез, всё вернулось на прежние места: берег реки, утро, рядом стоит Урара. У нее был невыносимо грустный взгляд. Не поворачивая головы, Урара спросила:
      – Видела?
      – Видела, – ответила я, утирая слезы.
      – Тебя это потрясло? – с улыбкой спросила Урара, на этот раз обернувшись ко мне.
      – Потрясло, – улыбнулась я ей в ответ. Светило солнце, наступило утро, мы немного постояли вместе.
 
      В пончиковой «Донатс», открывшейся раньше всего, за горячим кофе Урара сказала с немного сонными глазами:
      – Я тоже пришла сюда, потому что надеялась, что, может быть, смогу попрощаться с любимым человеком. Нас так странно разлучила смерть.
      – Удалось? – спросила я.
      – Да, – сказала Урара с легкой улыбкой. – На самом деле, с вероятностью один раз в сто лет случайности накладываются одна на другую, и происходит подобное. Ни место, ни время не определены. Те, кто знает об этом, называют его явлением Танабата [ ]. Оно происходит только там, где есть большая река. Некоторые не видят ничего. В тот момент, когда оставшаяся сила мысли умершего человека и горе живого попадают во взаимодействие, может явиться такое видение. Я тоже увидела в первый раз… Тебе повезло.
      – Раз в сто лет… – Я задумалась о такой чудовищно низкой вероятности.
      – Приехав сюда, я пошла осматривать место и увидела тебя. Звериным чутьем я поняла, что ты потеряла кого-то. Потому и позвала тебя, – улыбнулась Урара. Утренние лучи пробивались сквозь ее волосы, она стояла неподвижно, как тихая статуя.
      Кто она такая на самом деле? Откуда пришла? Куда идет? И кого увидела на том берегу реки? Я не могла спросить ее об этом.
      – И расставание, и смерть мучительны. Но на такую любовь, о которой женщина не думает, как о последней, не стоит даже время тратить, – пробормотала Урара, жуя пончик, как будто говорила о какой-то ерунде. – Поэтому я рада, что сегодня смогла попрощаться по-настоящему. – У нее были очень грустные глаза.
      – Да, я тоже, – сказала я. Урара ласково прищурилась на солнце.
      Машущий рукой Хитоси. От этой картины больно – точно свет проникает в душу. Рада ли я? Честно говоря, пока я не могла понять. Сейчас, в ярких солнечных лучах отголоски все еще вызывали боль в моем сердце. Такая печаль, что не могу дышать.
      Но все же… все же, глядя на улыбающуюся напротив Урара, вдыхая запах некрепкого кофе, я ясно ощущала, что подошла очень близко к «чему-то». Окно стучало от ветра. Всё это непременно исчезнет, так же как Хитоси во время прощания – сколько ни вглядывайся, распахнув душу. Это «что-то» ярко сверкало, как солнце во мраке, с бешеной скоростью я неслась к нему. Подобно гимну, на меня снисходило благословение, я молила:
       «Хочу стать сильнее».
      – Ты опять отправишься в путь? – спросила я, когда мы вышли из кафе.
      – Да, – улыбнулась она и взяла меня за руку. – Давай как-нибудь еще встретимся. Телефон я твой никогда не забуду.
      И она ушла, смешавшись с толпой утренних улиц. Провожая ее взглядом, я думала:
      Я тоже не забуду. Ту, которая дала мне так много.
 
      – Я недавно всё увидел, – сказал Хиираги.
      Я пришла в школу в обеденный перерыв, чтобы передать запоздалый подарок на день рожденья. Я ждала Хиираги на скамейке на спортплощадке, глядя на бегающих школьников. Он подбежал ко мне – на нем не было девчачьей формы, и это удивило меня. Он сел рядом и произнес эту фразу.
      – Что ты увидел? – спросила я.
      – Юмико, – ответил он. Я похолодела. Перед глазами, поднимая облачка пыли, опять пронеслись бегуны в белых тренировочных костюмах.
      – Кажется, это было позапрошлым утром, – продолжал он. – Может, мне это и приснилось. Я задремал, вдруг открылась дверь, и вошла Юмико. Она вошла так обычно, что я забыл, что она умерла. Я спросил: Юмико? Ш-ш-ш, – она приложила палец к губам и улыбнулась… Да, всё-таки похоже на сон. Потом она открыла шкаф в моей комнате, аккуратно достала школьную форму-матроску и ушла, прижимая ее к себе. Прошептала: Бай-бай, – улыбнулась и помахала рукой. Я не знал, что мне делать, и опять уснул. Всё-таки сон, наверное. Но формы нет. Я везде искал. Я невзначай расплакался.
      – Да-а… – произнесла я. Может быть, в тот день, в то утро это произошло не только на реке. Урара уже не было, объяснить было некому. Но он сохранял невозмутимость, и я подумала, может быть, он – необыкновенный человек. Может быть, ему удалось притянуть к себе то, что случается только в том месте.
      – Как ты думаешь, я, наверное, ненормальный? – спросил Хиираги, дурачась.
      Вторая половина весеннего дня, светило мягкое солнце, ветер доносил шум из школы, где был обеденный перерыв.
      Протягивая пластинку в подарок, я сказала, смеясь:
      – Хороший денек для пробежек.
      Хиираги тоже засмеялся. Мы долго хохотали в лучах солнечного света.
 
      Я хочу стать счастливой. Душу очаровывают не страдания от долгого мытья золота на речном берегу, а горстка золотого песка в руке. А еще хорошо бы, чтобы все люди, которых я люблю, стали счастливее, чем теперь.
 
      Хитоси.
      Я больше не могу быть здесь. Шаг за шагом я двигаюсь вперед. Это течение времени, которое невозможно остановить, с ним ничего не поделаешь. Я буду идти.
      Один караван завершает свой путь, и начинается следующий. Есть люди, с которыми еще встретишься. Есть люди, которых больше не встретишь никогда. Люди, которые однажды уходят. Люди, которые просто проходят мимо. Я обмениваюсь с ними приветствиями, и чувствую, как постепенно становлюсь чище и прозрачнее. Нужно жить, всматриваясь в текущую реку.
      Я только от всего сердца желаю тебе, чтобы мой образ той маленькой девочки был всегда рядом с тобой.
      Спасибо, что помахал мне рукой. Спасибо тебе за то, что ты так долго махал мне рукой.