— Сходи в покои к отцу. С тех пор как мать ушла, некому помочь ему надеть доспехи.

— С ним Мокуносукэ. Мне тоже одеваться?

Киёмори невольно улыбнулся:

— Ты остаешься здесь и присмотришь за маленькими, чтобы не плакали.

По всей территории усадьбы разносился цокот копыт и слышались сердитые крики. Слуги, исступленно переругиваясь, выводили из конюшни лошадей, несли из кладовых оружие и сосновые факелы. В открытом дворе, где обычно собирались слуги, верхом на лошади сидел Тадамори. Увидев Киёмори, он приказал Мокуносукэ открыть ворота, пришпорил лошадь и выехал со двора. Шестнадцать или семнадцать слуг с алебардами гуськом побежали следом, спеша догнать Тадамори.

Ничто не нарушало покоя сонных улиц, и Тадамори приказал своим людям осторожнее обращаться с огнем. Со всех сторон дворцовой стены на воротах висели засовы, и разочарованным разгоряченным воинам пришлось направиться к Ведомству стражи — там ворота оказались открыты. За деревьями они увидели огни в главном здании дворца и почувствовали — случилось что-то необычное. Тадамори дожидался посланец: с ним хотел переговорить помощник его величества. Тадамори проехал внутренние ворота и исчез во дворце.

Тем временем Киёмори прибыл к Ведомству стражи. Оставив лошадь слуге, он протиснулся через плотную толпу стражников и вооруженных людей, окружавших здание, надеясь из раздававшегося со всех сторон гомона выудить хоть какое-нибудь объяснение такому сбору людей.

— Чужая душа — потемки. А ведь только в прошлом месяце мы собирались в доме Ватару в Ирисовом переулке.

Лица, лица, лица. Ничего, кроме возбужденных лиц и возбужденных речей.

— Да, я был там в ту ночь. Мы здорово выпили и подшучивали над Ватару — предлагали любоваться луной на кухне, а не в саду…

— Это было совсем в духе Ватару — представить свою жену таким изящным способом.

— Даже лунный свет казался слишком грубым для нее, когда она повернула к нам неулыбчивое лицо.

— Она была сама элегантность, словно белоснежный пион, хотя и только что вышла с кухни…

— Как веточка с цветками груши весной!

— Ах, какая жалость! Ужасно жалко!

Проявляя больше чувства, чем считалось допустимым среди стражников, один из них сокрушался:

— Хотя она являлась женой другого, я должен сказать: она была неописуемо прекрасна. И вот Кэса-Годзэн убита…

Киёмори не верил своим ушам. Умерла Кэса-Годзэн? Убита? Этот образ в его сердце был таким живым, что он отказывался поверить в ее смерть. С ней случилось самое ужасное. Юноша чувствовал, что может найти такие слова, превозносящие ее красоту, каких не подберет ни один из собравшихся здесь. Но она была женой другого, и ему, как он считал, нельзя и помыслить о ней. Теперь, когда все вокруг говорили о Кэса-Годзэн, он уже не боялся признаться себе, что восхищался ей. Юноша грубо проложил себе дорогу в толпе, как человек, твердо решившийся на дело, которое касалось лишь его одного.

— Это правда? Ошибка исключена? А убийца? Кто убийца? — спросил Киёмори.

Кто-то заговорил с ним, но он не обращал внимания.

— Господин тебя зовет.

Киёмори обернулся и поспешил к внутренним воротам, где ждал отец. Он не узнал отца в заговорившем мужчине.

— Займи пост в начале дороги Курама у Первой улицы, — приказал Тадамори, — и проверяй всех проходящих. Каждого мужчину считай подозрительным. Никого не пропускай, не обыскав. Не позволь убийце сбежать. Он может замаскироваться, не дай себя обмануть.

Киёмори не мог больше ждать.

— Кто этот человек, которого я должен схватить? — прервал он отца.

— Воин Эндо Морито.

— Что? Морито убил Кэса-Годзэн?

— Да, убил, — с горечью ответил Тадамори. — Он опозорил доброе имя императорской стражи из-за — подумать только! — своей безрассудной страсти к чужой жене.

В этот момент дядя Морито, Эндо Мицуто, быстро прошел через внутренние ворота, пряча глаза и отворачивая осунувшееся лицо. Он быстро проскользнул мимо, будто стремясь сбежать. Все присутствовавшие провожали его пристальными взглядами, словно он был сообщником убийцы.

Вооруженные слуги других воинов собрались вокруг Тадамори. Он посоветовался с помощником его величества и решил рассказать о событиях этой ночи.

Кэса-Годзэн была убита в начале вечера 14-го числа, примерно в час Собаки (восемь часов), в собственном доме в Ирисовом переулке. В это время ее муж отсутствовал.

Морито был шапочно знаком с матерью Кэса-Годзэн. Или до того, как Кэса-Годзэн оставила двор, чтобы выйти замуж, или вскоре после ее замужества — когда именно, точно не установлено, — он безумно в нее влюбился.

Люди считали, что исключительные способности к науке, которыми, как широко признавалось, обладал Морито, позволяли ему получить императорскую стипендию на обучение в академии, где он мог достичь всех высочайших почестей, присуждаемых там. Однако позднее его однокашники по учебе и друзья по страже стали поглядывать на него косо и вообще избегать его, так как иногда Морито вел себя странно.

По природе горячий и упорный, Морито не только проявлял тягу к науке, но и был красноречивым оратором, смелым и уверенным до такой степени, что на всех своих знакомых смотрел свысока. А в том, что касалось дел любовных, он был более чем самоуверен. Когда страсть его захватывала, Морито становился грозным мужчиной — с его-то внешностью, — безумцем, глухим к любому доводу.

Его безответная любовь к Кэса-Годзэн, безрассудная влюбленность мужчины, никогда не меняющего намерений, закончилась трагедией. Он страстно и назойливо ее домогался, намекал, что за ее сопротивление должен заплатить Ватару, и его угрозы наконец заставили женщину принять решение. Она тайно решила ответить вызовом на его вызов.

Отчаявшийся Морито, почти потерявший рассудок, требовал от нее окончательного ответа. Полностью сознавая последствия своих слов, женщина сказала:

— Теперь для меня нет выбора. Вечером четырнадцатого числа, в час Собаки, спрячьтесь в спальне моего мужа. Перед этим я прослежу, чтобы он искупался и вымыл голову, как следует угощу его сакэ и уложу в постель. Пока он жив, я не вижу способа удовлетворить ваши желания. Когда вы с этим покончите, я буду ждать вас в другой части дома. С мечом муж очень опасен, поэтому тихо подползите к подушке, нащупайте его мокрые волосы и одним ударом отрубите ему голову. Только рубите как следует, действуйте наверняка!

Морито с горячностью согласился. В самом начале вечера 14-го числа он точно исполнил то, что ему было сказано. Морито не встретил абсолютно никаких препятствий и, схватив отрубленную голову за мокрые волосы, вышел на веранду, чтобы взглянуть на нее при лунном свете.

Раздался ужасный крик. Кровь Морито застыла в жилах. В его руке покачивалась голова любимой женщины.

В этом единственном крике, вырвавшемся из глубины его души, смешались стыд, горе, отчаяние и мучительная боль от смертельной раны, которую он нанес сам себе. Воин оцепенело опустился на пол. В тот же миг жеребец в конюшне пронзительно заржал и, не прекращая ржания, начал бить копытом.

Наконец Морито поднялся на нога. Несвязно промычав что-то в сторону темной комнаты, он взял безучастную голову, липкую от свежей крови, с мокрыми волосами и, обхватив, прижал к себе, затем соскочил в сад, одним прыжком преодолел живую изгородь и кусты и исчез в темноте, как злой дух.

Тадамори пересказал все, что к тому времени было известно об убийстве, добавив:

— Это преступление касается не только одной женщины и одного воина. Оно бросает тень на дворец и пятнает честь воинов императорской стражи. На нас падет еще больший позор, если убийцу будет судить уголовный суд, а выносить приговор будут придворные. Схватить убийцу должны мы. Выставите караулы у двенадцати городских ворот и дозоры на всех перекрестках Девятой улицы, тогда мы наверняка поймаем преступника.

Масса темных фигур напряженно слушала, каждый стражник движением головы подтвердил полученный приказ. Киёмори тоже кивнул и почувствовал вкус соли от слез, скатившихся к губам. Внезапно он увидел в новом свете свою тайную любовь к Кэса-Годзэн и очарование этой женщины. Разве не тянуло его, как и Морито, прийти в Ирисовый переулок? И он тоже мог это сотворить! Кто же он такой, маньяк или глупец? И кто же Морито? У него упало сердце при мысли о том, как он будет без посторонней помощи брать Морито в плен, но вид потока возбужденных воинов, вытекавшего за ворота в предрассветные сумерки, помог ему вернуть самообладание, и Киёмори выехал в туман, к своему посту на дороге Курама. Его глаза сурово блестели.

Вскоре история смерти Кэса-Годзэн достигла каждого жителя Киото. О ней говорили повсюду. Посторонние люди, как и те, кто ее знал, любовно оплакивали судьбу женщины, осуждая Морито как растленного человека и безумца. Ему нет прощения, говорили они и ненавидели его еще больше, потому что когда-то он подавал такие надежды. Но сильнее любопытства, ужаса и жалости, возбужденных смертью Кэса-Годзэн, было осознание пренебрежения, с которым большинство мужчин и женщин относились к женской верности. Немного нашлось таких, кто не был глубоко тронут и не содрогался при мысли о том, что же она сделала ради сохранения своей женской чести.

О ней горевали и простолюдины из Сёкодзи. Даже шлюхи с Шестой улицы, еженощно торговавшие своими телами, зарабатывая на жизнь, утирали слезы с вызывающе раскрашенных лиц, и немалое их число смешалось с толпой на похоронах, чтобы оставить для покойной свои букетики.

Придворных, в том числе высокородных дам, взволновала история Кэса-Годзэн, хотя многие оценивали ее цинично: ведь чем была женская добродетель в их беззаботной жизни, как не элегантной вещью, утонченным обязательством, которое по прихоти мужчин давалось случайно и назад забиралось легко? Что же тогда было такого благородного в Кэса-Годзэн, защитившей свою честь ценой жизни? Не природная ли робость женщины привела ее к подобной крайности? Были и такие, кто, пожимая плечами, говорили, что женская прихоть умереть вместо мужа от рук свихнувшегося любовника едва ли заслуживала такой суматохи при дворе, что если уж рассматривать это дело всерьез, то оно говорило о моральном разложении в страже. Что случилось со стражниками в те дни, с воинами, которым поручали нести дозор во дворце, которые служили гонцами между дворцом и двором? Если среди них были распутники, то, конечно, не один Морито! Разве после похорон Кэса-Годзэн не прошло уже несколько дней, но убийцу все еще не схватили? Это непростительно! Кто мог бы положиться на таких воинов в опасные времена, если они неспособны схватить даже одного безумца?

Вскоре распространилась злонамеренная сплетня, и придворные выдвинули обвинения против Тадамори. Ответственность за это преступление лежала на нем. Разве не он был главой Ведомства стражи? И что же? Не он ли убедил его величество выбрать зловещего жеребца с белыми щетками? А затем склонил мужа Кэса-Годзэн взять этого жеребца? Несомненно, Тадамори послужил причиной случившегося! Что это такое, как не гнусное преступление? Разве не виновен он в кощунстве?

Придворные рассмотрели преступления Тадамори и уже завели речь о суде. Такой поворот дел встревожил прежнего императора. Тоба понял, что ему следует лишь себя винить в этом злобном взрыве, направленном против неискушенного Тадамори, которого он любил и которому доверял как никому другому.

На обвинения придворных прежний император ответил:

— До нашего отъезда в храм Ниннадзи осталось всего лишь несколько дней. Давайте перенесем обсуждение поимки Морито на более позднее время. Что касается ответственности Тадамори за полученное Ватару разрешение взять жеребца, приносящего несчастье, поскольку я с этим согласился, то ваше обвинение против него равносильно вынесению обвинения против меня. — Так Тоба надеялся умиротворить придворных, и действительно они прекратили разговоры о вине Тадамори, хотя и ненадолго.

Из дворца пришло известие, что дозорных с перекрестков собирались отозвать на следующий день. Уже семь дней находившиеся на дежурстве стражники были встревожены и удручены. Куда пропал Морито с головой Кэса-Годзэн? Верно, земля разверзлась и поглотила его, или он сам покончил с собой.

Все шло к тому, что местоположение Морито останется тайной. С той злополучной ночи никто не видел ни его, ни кого-либо, хотя бы отдаленно его напоминавшего. Полицейское ведомство послало своих тайных агентов прочесать окрестности Киото, но те не нашли никаких следов.

Та ночь должна была стать последней для часовых, дежуривших на перекрестках Киото.

— Подозрительное место есть во дворце, за Северо-Западными воротами. Там не только служит его дядя, у него самого должны остаться знакомые…

Киёмори, услышавший этот разговор, вздрогнул. Он нес дежурство на Первой дороге с шестнадцатью или семнадцатью сподвижниками из своего дома, причем некоторые из них были переодеты.

Точно! Он и не подумал обыскать близлежащую местность, а Морито, прежде чем перейти в Приют отшельника, служил в страже у Северо-Западных ворот. До этих ворот было недалеко. Он надулся от гордости, только подумав о том, как добьется успеха. Переложив алебарду в другую руку, он помахал Хэйроку, стоявшему сзади в отдалении, и крикнул:

— Приведи сюда Мокуносукэ! Я ухожу к Северо-Западным воротам. Поставь здесь караул. Этой ночью дозоры заканчиваются.

Появился Мокуносукэ.

— К Северо-Западным воротам? Мой молодой господин, что вы там будете делать?

— Старик, я чую, оттуда несет крысой.

Нахмурив брови, Мокуносукэ медленно покачал головой:

— Не стоит. Не ждите ничего хорошего, если откроется, что вы перенесли поиски во дворец принцессы.

— Какая разница? Я же ее не подозреваю.

— Вы бы проявили мудрость и вели себя осмотрительно. Ведь известно, как пустяковое дело приводит к серьезным последствиям, если это связано с двором или дворцом.

— И все-таки я пойду. Мне говорили, что их стражники смеются над нами и клянутся, что они схватят того, кого мы ищем. Это мой шанс поймать Морито. Верно, он сейчас молится, если уж ему суждено быть пойманным, чтобы его взял я! — Покраснев до ушей от фантастических картин своего будущего успеха, Киёмори искоса бросил взгляд на Мокуносукэ. — Когда Морито обнаружит, что загнан в угол, он подумает обо мне. Я даже чувствую, как он рассчитывает на меня! Мокуносукэ, когда появится отец, скажи ему, куда я пошел.

Северо-Западные ворота находились неподалеку, Киёмори отправился туда пешком и оставил свою алебарду.

Императорский дворец стоял в центре северной части города на прямоугольной огороженной территории размерами одна миля на три четверти мили, где располагались различные жилые покои, церемониальные залы и многие государственные ведомства. Сразу же за огороженной территорией находилась масса небольших дворцов и усадеб знати, а также университет, примыкавший к Южным воротам. Ограждение дворца имело двенадцать ворот, и было еще двое боковых ворот — Северо-Восточные и Северо-Западные, последние вели во дворец, где когда-то служила Кэса-Годзэн.

Киёмори чувствовал, что имелось достаточно причин для исследования этого квартала. Вполне вероятно, что преступник и те, кто его укрывал, считали это место защищенным от поисков. Подумав об этом, Киёмори перешел на бег. Когда он оказался на широкой, чистой улице, обсаженной соснами, то услышал крики и повторявшиеся приказы остановиться. С видимой досадой Киёмори обернулся назад:

— Я?

Здесь стражники тоже несут дозор, догадался он и неторопливо пошел по направлению к группе людей.

— Назад! Убирайся! — орали стражники, перекрыв Киёмори дорогу, не потрудившись даже спросить его имя.

Киёмори упрямо стоял на своем:

— Я обязательно пройду! У меня срочное дело. — Он поднял брови. — Разумеется, я служу его величеству прежнему императору Тобе. Разве по своей прихоти я бы стал беспокоить ее высочество? — Разбушевавшись, он стал пунцовым от гнева.

Стражники оценили агрессивность незнакомца, и ситуация быстро выходила из-под контроля. Вокруг одного Киёмори собралось шестнадцать или семнадцать стражников, когда появился пожилой воин, вероятно старший начальник, обходивший караулы. Он постоял мгновение, наблюдая за перебранкой, затем приблизился к Киёмори сзади, гулко ударил его по латам и обратился к нему как к ребенку:

— Так это ты, Хэйта? Что за суматоху ты поднял? Зачем дерзишь?

— А… — Воспоминания о суровом февральском ветре, том печальном-препечальном дне, грызущем чувстве голода и оскорбительных монетах вдруг вспыхнули в голове Киёмори. — Это вы, дядюшка Тадамаса? Вот как! А это ваш отряд? То-то мне показалось, что среди них я узнал нескольких ваших слуг.

Киёмори кипел от ярости, ему было неприятно чувствовать, насколько нелепо он выглядел, но больше бесила мысль, что эти люди намеренно оскорбляли его, как совершенно незнакомого им человека. С некоторых пор он не мог подумать о своем дяде или о тетке, не представив себе горсть монет. Сколько раз ходил он в их дом в Хорикаве занимать деньги, сколько выслушал оскорблений в адрес своих родителей, сколько вынес критики и бесконечных жалоб? Дядя всегда воспринимал его просто нищим оборванцем, мрачно подумал он. Такая у него судьба — к нему всегда будут относиться неуважительно и отвергать как человека с дурными наклонностями.

— Ну-ну, Хэйта, что значит «вот как»? Давно ты не появлялся в Хорикаве — хотя твоим визитам там никогда не радовались… Твое невнимание к нам, должен сказать, доставляет мне удовольствие.

Киёмори упал духом. Только что он высокомерно ссылался на свою принадлежность к дворцовой страже, а теперь был готов забиться в какую-нибудь щель.

Тем временем его дядя, получив от своих подчиненных краткий отчет о происшедшем, догадался, что здесь делал Киёмори.

— Этого не может быть! Откуда здесь взяться Морито! Как ты посмел сопротивляться? Точно такой же упрямец, как отец. Зачем ты берешь пример со своего нищего отца? Убирайся домой! — проревел он.

Забыв о гордости и злобе, Киёмори смиренно воззвал:

— Неужели это совсем невозможно, что Морито прячется где-то здесь?

Именно в тот момент Тадамаса заметил придворную карету, выезжавшую из Северо-Западных ворот, и с большой поспешностью, вприпрыжку побежал к ней. Он отвесил ей глубокий поклон.

Киёмори повернулся и поплелся обратно. Больше ему ничего не оставалось. Он слышал, как стражники смеялись за его спиной. Затем парня заинтересовало, чья это была карета. Посмотрев назад, он увидел приближавшегося вола. Заходившее солнце горело на покрытых лаком оглоблях и кузове пышной дамской кареты, поблескивавшей серебряными и золотыми украшениями. Бамбуковые шторы оказались наполовину опущены. Карета принадлежала не принцессе, и пассажиров не было видно, но юный погонщик, шагавший рядом, отгонял от кареты мух. Киёмори остановился в тени кедра и стал ждать, пока карета проедет мимо. Когда она поравнялась с ним, он смело заглянул внутрь.

— Ох…

Ему показалось, он услышал голос. Занавеска завернулась вверх, и погонщик получил приказ остановиться. Кто-то высунулся из кареты и позвал его по имени.

— Матушка! — импульсивно отозвался Киёмори и вспрыгнул на оглоблю. — Это та самая карета, которая только что выехала через Северо-Западные ворота? И это вы, матушка?

— Ну да, но что значат подобные вопросы? Ты никогда не бываешь мне рад, когда бы мы ни встретились.

Ясуко была одета как придворная дама и, как обычно, подкрашена. Наряженная в яркое кимоно, она казалась еще моложе и красивее, чем ее помнил Киёмори, — дома или на скачках у реки Камо.

— Твой дядя Тадамаса только что ждал меня у ворот, чтобы поздороваться. О тебе он ничего не сказал, но мне показалось — вы с ним разговаривали?

— Давно ли дядя начал свидетельствовать вам свое почтение и демонстрировать дружеское отношение?

Ясуко засмеялась:

— Как ты меня забавляешь! Не отвечаешь ни на один мой вопрос, но все время пытаешься что-нибудь у меня выведать. Твой дядя очень изменился. Он относится ко мне чрезвычайно почтительно.

— Это он-то, который, как и тетушка, раньше отзывался о вас так дурно?

— Может быть, теперь, Хэйта, ты начнешь понимать, почему я не выносила жить в бедности? Я понравилась ее высочеству и регулярно принимаю участие в танцевальных представлениях во дворце принцессы. Твой дядя теперь по отношению ко мне ведет себя как настоящий слуга, потому что знает — он обязан потакать мне, если надеется достичь успеха в этом мире.

Так вот, значит, как! Киёмори сплюнул под ноги волу. Как похоже на дядю! Что касается посещений его матерью дворца у Северо-Западных ворот, то, вероятно, она заставила Накамикадо употребить его влияние при дворе и теперь умело пользуется своими талантами танцовщицы. Они с дядюшкой два сапога пара! Каждый раз, когда Киёмори встречался с матерью, он чувствовал, что не она ему ближе, а отец, Тадамори, который не был ему настоящим отцом.

Внезапно Киёмори почувствовал разочарование, горечь и печаль. Встреча с матерью сделала его несчастным. Мухи, жужжавшие вокруг вола, стали кусать лицо юноши, и он раздраженно соскочил с оглобли. Но Ясуко с заметным волнением в голосе позвала сына обратно и, глядя лукаво, сказала:

— Хэйта, неужели ты больше ничего не хотел меня спросить?

Киёмори вздрогнул. Ему показалось, что он заметил фигуру, прятавшуюся в глубине кареты, пригляделся и увидел Рурико.

— Хэйта, больше тебе нечего мне сказать? — спросила Ясуко, смеясь. — Рурико, — сказала она затем, — ты не хочешь отдать это Хэйте? — Смущенная Рурико откинулась назад, спрятав лицо за плечом своей спутницы. Ясуко вытащила крупную хризантему и протянула ее Киёмори: — Ее высочество принцесса дала этот цветок Рурико, а та в свою очередь хочет подарить хризантему тебе. Напиши на цветке стихи и принеси их мне в усадьбу Накамикадо — несколько изысканных строк, которые покорят сердце Рурико.

Киёмори застыл в оцепенении, наблюдая, как карета медленно исчезает вдали. Значит, теперь его мать задумала с помощью Рурико переманить его от отца и так отомстить Тадамори! По рассеянности он смял цветок и оборвал на нем все лепестки. Отгоняя стеблем мух, он зашагал обратно к своему посту на перекрестке.

Там его поджидали две лошади и человек. Киёмори чувствовал себя подавленно. Мокуносукэ, дожидавшийся его с нетерпением, также выглядел удрученным.

— Где все остальные? Уже направились домой?

— Мы получили приказ с этой ночи прекратить несение дозоров. А что обнаружили вы у Северо-Западных ворот?

— Все бесполезно. Не следовало мне туда ходить. Где отец?

— Давайте поговорим по дороге. Ну, садитесь на лошадь.

Мокуносукэ проследил, как Киёмори взобрался в седло, и затем сам последовал его примеру.

— Опять во дворец, Старый?

— Нет, домой в Имадэгаву.

Киёмори это удивило. Стражники должны были собраться вечером в караульном помещении, где с ними собирался говорить отец. Кроме того, Тадамори предстояло доложить его величеству и помощнику императора и получить дальнейшие распоряжения.

— Мокуносукэ, с отцом что-то случилось?

— Я слышал, он решил покинуть свою должность во дворце.

— Правда? Все оттого, что нам не удалось задержать Морито?

— Такой человек, как он, не может позволить критику подобного сорта. Придворные клевещут на него, и это ему неприятно. Он не может терпеть несправедливые и двусмысленные обвинения, которые они выдвигают против него… Я не решился спросить у него что-либо еще.

— Это значит, он снова станет жить в уединении? — вздохнул Киёмори и добавил: — И снова в бедности! — Неожиданно доспехи всей своей тяжестью сильнее придавили его к седлу.

Мокуносукэ пробормотал себе под нос:

— О, почему судьба к нему столь сурова? Несправедливо время, зловреден свет! Когда-нибудь удача должна ему улыбнуться!

Киёмори с трудом узнал собственный голос, вдруг прозвучавший чисто и с вызовом, как боевой клич:

— Вот он я, Старый! Разве не ты назвал меня когда-то дитем неба и земли, не ты заметил, что я не инвалид и руки-ноги у меня на месте? Так вот же он — тот, о ком ты говорил! И что это за судьба, которой мы должны прислуживать?