Ёмоги сообразила, что перед ней один из воинов Хэйкэ, которые круглосуточно охраняют дом.

— Можно сказать и так, — ответила женщина. — Я ночую у моей бывшей хозяйки.

Когда она подошла к открытой двери, огонь фонаря затрепетал и погас.

— Вы кого-нибудь видели? — спросил воин.

— Нет, никого.

— Наверное, дверь открыта ветром, но удивительно, что она сорвана с петель.

— Да, здесь, кажется, все разваливается на куски.

— Что вы здесь делаете в такой час?

— Я не могла заснуть из-за шума и ветра, который носится по всему дому.

— Но гроза почти закончилась.

— Для вас это неприятная ночь, правда?

— Жизнь вообще нелегка. Между прочим, на Пятой улице и в Хорикаве недавно произошли странные события, и нам приходится держать ухо востро.

— А что случилось на Пятой улице и в Хорикаве?

— Я не должен вести с вами такие разговоры. Лучше закройте дверь и идите спать. Скоро уже наступит утро.

Воин удалился. Ёмоги, прикрыв дверь, ощупью пошла обратно в комнату. Вдруг кровь у нее похолодела в жилах, когда она почувствовала, что ее коснулось что-то теплое и мягкое. Женщина была готова закричать, но взяла себя в руки.

— Кто, кто это? — спросила она.

— Потише, пожалуйста, — сказал кто-то и порывисто обнял Ёмоги.

Она почувствовала чью-то щеку на своей щеке, объятие стало еще более крепким.

— Вы моя мать? — прохрипел шепот.

Ёмоги оторопела.

— Кто, кто это? — повторила она.

— Усивака, это Усивака, мама!

— Нет, нет! Я не ваша мать. Не ваша мать, — повторяла Ёмоги, стараясь освободиться. Вырвавшись, она бросилась бежать в спальню.

— Моя госпожа, моя госпожа! Там Усивака! — шепнула она в ухо Токиве.

— Где? — взволнованно отозвалась Токива.

— Подождите, моя госпожа, я принесу огонь.

— Нет-нет, Ёмоги, не сейчас. Это только привлечет охранников.

— Да, но… очень маленький огонек?

— Даже его не надо… каково же это — опять увидеть своего сына. Даже сама мысль пугает меня. — Она поднялась с постели. — Усивака, где ты?

— Здесь я, здесь! Вот я, мама!

В темноте раздались рыдания.

— Усивака, как ты вырос!

— Да…

— Мои письма и послания доходили до тебя?

— Доходили.

— Что же я могу сказать теперь, когда этой весной тебе исполняется шестнадцать лет и ты становишься мужчиной? Мне остается только молиться за тебя. Ты называешь меня матерью, но я так мало для тебя сделала.

— Нет, нет… — запротестовал Усивака, прижимаясь к Токиве и пряча лицо в ее одеждах. — Это не ваша вина, что так произошло. Виноваты Хэйкэ, виноват Киёмори! — У Токивы резко перехватило дыхание; ее бледное лицо наклонилось к плечу Усиваки, а он поднял голову и горячо продолжал: — Мама, это же правда, разве не так? Убежав, я перехитрил их. Я рад, что это сделал. Вы надеялись, что я стану монахом. Простите меня, мама. Я знаю, что иду против вашей воли. Но я — сын Ёситомо и не могу быть не кем иным, кроме как воином. Я должен добиваться того, чтобы имя Гэндзи снова было в почете. Скоро я стану настоящим мужчиной. Правление Киёмори не продлится долго.

Токива слушала Усиваку, и душу ее терзали муки. Ее сын знал только о том, что дому Гэндзи было причинено зло, но не знал, что сам он обязан жизнью Киёмори из дома Хэйкэ. Но она понимала, что не следует говорить ему об этом. По крайней мере, сейчас.

Ёмоги, испытывавшая тревогу, не могла сидеть спокойно и то и дело украдкой выглядывала в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Гроза закончилась, и небо наполнялось слабым светом. Отдаленное пение петуха усилило ее напряжение.

— Не пора ли уходить? Уже почти рассвело, — прошептала она из коридора Токиве.

В ответ было молчание. При слабом свете, который просачивался сквозь узкие щели ставен, Ёмоги видела Усиваку, неподвижно лежавшего в объятиях матери и как будто спавшего. Ей не захотелось их тревожить, и на какое-то время она отвернулась. Потом она еще раз настойчиво прошептала:

— Моя госпожа, рассвет.

Усивака отпрянул от матери и встряхнулся:

— Мне пора идти… Теперь я вернусь только со свитой из воинов Гэндзи, чтобы доставить вам удовольствие.

— Нет, лучше бы…

— Что вы сказали, мама?

— Хорошенько заботься о себе. Это все, о чем я прошу.

— Будьте здоровы, мама, скоро мы опять встретимся.

— Теперь это все, во имя чего я живу, Усивака. Имей в виду, что, исправляя несправедливости, ты не должен следовать примеру тех, кого больше всего осуждаешь; тогда возьмутся за оружие другие, чтобы уничтожить тебя, и страшное кровопролитие будет повторяться до бесконечности. Как воин, не забывай любить и защищать угнетенных и слабых, чтобы имя твое всегда было в почете.

— Я понимаю, мама. Я никогда не забуду то, что вы говорите.

— Лишь став благородным воином, ты по-настоящему сумеешь почтить память отца. Смотри, Усивака, уже рассвет!

— Мой молодой господин, — сказала Ёмоги, сжимая ладони, — как же вы будете уходить?

— Не беспокойтесь. Я уйду тем же путем, каким пришел ночью.

— Но вы к тому же промокли до нитки.

— Когда я жил в монастыре, у меня никогда не было такой хорошей одежды. Я не боюсь ни дождя, ни ветра, но… — Усивака вдруг с просящим видом обратился к матери: — Но подарите мне на память одну из ваших вещей, — сказал он и показал на куклу, которую Токива тут же ему вручила.

Усивака улыбнулся, потом поспешил вдоль коридора, спрыгнул на землю с балюстрады открытой галереи и скрылся среди деревьев. Минутой позже юноша появился на стене, за которой протекала река Камо. Он задержался на мгновение, чтобы оглянуться на мать, и исчез.

Усивака пробирался по мелям на реке, а там, где было глубоко, переплывал. Теперь он свободен. Он больше ни от кого не зависел. Ни Конно-мару, ни Кихидзи, ни Хидэхира — никто из них больше не имел для него никакого значения. Он полагался только на самого себя. Он спокойно плыл посреди реки и осматривался вокруг. Из-за Восточных холмов поднималось солнце. Он еще раз оглянулся в направлении особняка на Первой улице, когда услышал крик. Крик повторился откуда-то с берега реки. Он посмотрел в ту сторону и улыбнулся, увидев бежавшего к нему человека. Это был Конно-мару, который весь напрягся и тяжело дышал.

— Мой молодой господин, что с вами случилось? — едва произнес он, когда Усивака вышел на берег. Конно-мару схватил его руку так, что юноша поморщился от боли. — Вы не можете понять, как мы о вас беспокоились. Я привел с собой Кихидзи и обнаружил, что вас нет.

— Значит, Кихидзи вернулся?

— Да, и он очень взволнован. Где же вы пропадали?

— Я ходил повидать свою мать.

— Что?! Мать?

— Я сделал что-то не так?

— Это было очень рискованно.

— Что делать, если вы не сдержали свое обещание.

— Нельзя быть таким легкомысленным. А если бы с вами что-то случилось?

— Вы мне без конца говорите, что моя безопасность превыше всего, даже превыше того, чтобы я повидался с матерью. Вы думаете, я бы считал, что моя жизнь чего-то стоит, если бы я не смог увидеть ее?

— Хорошо, я молчу. Кихидзи из-за вас неистовствует. Нам лучше поторопиться обратно к дому Отоами.

У жилища художника они увидели Кихидзи, который через задние ворота выводил лошадь. Он был в сопровождении слуг и выглядел таким образом, будто собирался отправиться в путешествие.

— Господин, мы немедленно уезжаем, — сказал он Усиваке тоном, не допускающим возражений. — Вы поедете на лошади, поскольку вы еще ребенок. — Потом Кихидзи обратился к Конно-мару: — Здесь и расстанемся, как договаривались. Отвечать за Усиваку буду я. Можете быть уверены, что со мной он в полной безопасности.

— Я уверен, что вы будете очень осторожны. Но дорога длинная, а Усивака неопытен, поэтому вам придется следить, чтобы с ним ничего не случилось.

— Не надо беспокоиться ни в коей мере. От того, доставлю ли я его в безопасности до места назначения, зависит моя жизнь.

Усивака повернулся в седле и посмотрел на Конно-мару.

— А вы куда пойдете? — спросил он удрученно.

— Я пойду обратно в холмы и скажу своим товарищам, что вы благополучно уехали. Мы обещали Кихидзи, что останемся здесь, когда вы с ним покинете столицу. Правитель Хидэхира из дома Фудзивара будет о вас заботиться. Скоро вы станете взрослым, и Хэйкэ будут посрамлены. Увидимся!

Усивака наклонил голову, пытаясь сдержать слезы:

— Да, Конно-мару, мы обязательно увидимся опять. Вы непременно будете вознаграждены за вашу преданность. Скажите об этом и остальным.

Кихидзи потянул лошадь за вожжи.

— Ну, Конно-мару, до скорой встречи!

Когда они ехали в направлении лежавших за Сиракавой холмов, лошадь пустилась рысью, как будто ей не терпелось миновать перевал Сига, который вел на восток.

Примечания