Глава 16.

Мечи и стрелы

Воинственные крики воинов и свист стрел приближались к воротам дворцового комплекса подобно буре. В самом дворце раздавались возгласы отчаяния, топот бегущих ног разносился гулким эхом по его галереям.

— Вашим жизням угрожает опасность!

— Где его величество? Он должен бежать…

— Враг у ворот! Нельзя терять ни минуты! Или бегство, или пламя поглотит нас!

Придворный Иэхиро с сыном ворвались в покои, где находились экс-император Сутоку и его слуги, парализованные страхом.

— Надо идти к малым Южным воротам — через них мы еще можем выбраться отсюда. Бежим немедленно!

Край балюстрады, протянувшейся вдоль всей длины покоев, внезапно охватило пламя. Вскоре там возникла сплошная стена огня, от которой удушливый дым уходил вниз, обволакивая людей, которые находились под балюстрадой, и их лошадей. Экс-император Сутоку, которого спешно усадили верхом, был совершенно не способен удержать пятящуюся лошадь, пока секретарь экс-императора не погнал ее к воротам. За ним последовал Ёринага вместе с придворным, занявшим второе седло на его лошади. Комплекс построек в северной части дворцовой территории превратился в сплошную громыхающую горящую массу. Пламя поглощало дерево за деревом, распространяя искры. Огненный смерч гонял людей и лошадей из стороны в сторону.

Лошадь с экс-императором Сутоку помчалась галопом к северу от пригорода Сиракава, другие всадники и пешие воины в замешательстве следовали за ним, пока не отстали на значительное расстояние.

Когда конь Ёринаги промчался галопом через малые ворота, министр с глухим стоном вывалился из седла, увлекая за собой придворного. Другие всадники, подъехавшие узнать, в чем дело, обнаружили Ёринагу, корчившегося в агонии. Шальная стрела проткнула ему шею. Из раны хлестала кровь, быстро заливая его охотничью куртку бледно-голубого цвета.

— Вытащите стрелу — побыстрее! — кричали один другому придворные, сами ничего не предпринимая, пока этим не занялся помощник министра.

— Нельзя терять времени. Если противник нас обнаружит, всем придет конец! — воскликнул он и, став на колени, выдернул стрелу и остановил кровотечение из шеи Ёринаги. Затем он позвал двух чиновников, чтобы они отнесли министра в соседнюю крестьянскую хижину и оставили его там.

Между тем экс-император Сутоку подскакал к подножию Восточных холмов, где оставил свою лошадь, и в сопровождении Тамэёси, Тадамасы и нескольких придворных с большим трудом проделал дальнейший путь в глубь холмистой местности. Утомившись и натерев ноги, Сутоку попросил пить. Однако спутники его величества не могли найти для него воду, поскольку их путь проходил по гребню горы, а продолжительный зной высушил все ручейки. Вдруг они услышали позади себя голос:

— Здесь, здесь вода для его величества. Я принес ему воду.

Спутники Сутоку с изумлением увидели человека, поднимавшегося к ним через густой подлесок. Это был Асатори, упавший ниц перед Сутоку.

— Ваше величество, вот вода из самого дворца, — сказал он, протягивая экс-императору дрожащими руками часть стебля зеленого бамбука с водой.

Сутоку с удивлением уставился на Асатори:

— Сторож Ручья под ивой?

Смотритель поклонился.

— Асатори!

— Ваше величество, возможно, это вода с привкусом бамбука, но она из того же источника, которым вы пользовались четырнадцать лет.

— Но почему… Что заставило тебя проделать весь путь с водой для меня?

— Похоже на сновидение, но позавчера императорские войска окружили дворец, и кругом шла битва. Я решил остаться в дворцовом комплексе и охранять источник. Пожар вынудил меня бежать.

Асатори говорил скороговоркой, поскольку видел, как спутники экс-императора торопятся продолжить путь.

— Асатори, я выпью воду, которую ты принес мне по доброте души… — Поднеся бамбук к губам, экс-император сделал продолжительный глоток. — Вода освежила меня. Она сладка, как небесная роса, — сказал он, возвращая бамбуковый сосуд, еще не опустошенный полностью. — Береги остаток воды. Она слишком ценна, чтобы пренебрегать ею.

Наступила ночь, но для беглецов не было покоя. В погоне за ними императорские войска стали прочесывать холмистую территорию. Удрученный происходившим, Сутоку просил спутников оставить его и искать каждому из них самому путь к спасению. Но Тамэёси увещевал его со слезами на глазах:

— Ваше величество, мы не можем вас оставить здесь. Вы должны потерпеть еще несколько дней. Мое сердце обливается кровью при виде ваших страданий, но я верю, мы найдем дорогу, ведущую в Оми. Добравшись туда, мы решим, как возместить наши потери.

Еще до трагического бегства Тамэёси предложил Ёринаге план действий на случай провала мятежа, но министр решительно отверг его. Тамэёси хотел дойти до восточного склона горы Хиэй, пересечь озеро Бива, чтобы добраться до города Оми на противоположном берегу. Там он рассчитывал найти надежное убежище для себя и представителей дома Гэндзи. Он был уверен, что в Оми соберется значительное число его сторонников, чтобы отомстить за поражение. Если бы это не удалось, Тамэёси намеревался двигаться дальше на восток к равнине Канто в провинции Сагами, где расселились многочисленные ветви дома Гэндзи. Здесь он надеялся собрать армию, которая в конце концов восстановит Сутоку на троне. Обо всем этом Тамэёси сейчас доложил экс-императору. Но Сутоку признался, что потерял всякую надежду и хотел только одного — чтобы его оставили в покое с двумя слугами, а его спутники спасались сами. Десять человек согласились пойти навстречу его пожеланию. Последними экс-императора покинули Тамэёси и Тадамаса, который направился в одиночку к горе Хиэй перед рассветом.

Двое придворных, оставшихся с экс-императором, пытались уговорить его двигаться дальше в горы, но Сутоку упирался. Неожиданный шорох в подлеске заставил троих беглецов вздрогнуть. Они услышали голос:

— Ваше величество, позвольте мне нести вас на своей спине и идти часть пути с вами, потому что темнеет, а тропинки становятся круче.

— Асатори! Что тебя побудило вернуться? Почему ты не ушел с остальными?

— Я тоже должен скрываться, но позвольте мне послужить вам несколько дней.

Асатори согнулся и подставил Сутоку спину.

Густой туман окутал вершины гор, но в отдалении небо над столицей мира и спокойствия все еще светилось алым цветом от пожара, поглотившего часть столицы. Ближе к рассвету, пока Сутоку еще спал, Асатори удалился. Он вернулся позже с едой, которую выпросил у отшельника, жившего по соседству.

Иэхиро, который всю ночь стоял на страже, сказал:

— Здесь нельзя готовить пищу, потому что дым от огня может привлечь врагов. Мне показалось, что я слышал голоса неприятельских воинов как раз над нами. Очевидно, его величество хочет удалиться в монастырь, но здесь нет никого, кто совершил бы обряд выбривания тонзуры. Вы можете раздобыть носилки, чтобы мы могли нести экс-императора, пока не найдем монаха?

Захватив с собой другого оставшегося с прежним императором придворного, Мицухиро, Асатори спустился в деревушку и вскоре вернулся со старыми ветхими носилками.

Иэхиро и Мицухиро сняли свои доспехи и другое оснащение, подвернули рукава курток и подвязали их таким образом, чтобы как можно больше походить на слуг. Они понесли Сутоку по горам в направлении столицы. Вести о том, что сражение закончилось, побудили беженцев возвращаться с гор в столицу и свои деревни. Носилки с экс-императором затерялись среди стариков и молодых, идущих домой.

Иэхиро и Мицухиро, занятые непривычным делом, пропотевшие, брели, шатаясь, по пыльным улицам в поисках особняка госпожи Авы. Когда они нашли его, то обнаружили, что ворота особняка закрыты и внутри его не наблюдается признаков жизни. Оттуда они пошли дальше к дому советника Норинаги и обнаружили его дом также пустым. Норинага, как сообщил прохожий, как раз перед началом войны постригся в монахи, и никому неизвестно, куда он ушел. Затем они постучали в ворота фрейлины, которая служила при дворе Сутоку, но и там никто не ответил на стук. Беглецы заметили только котенка, свернувшегося калачиком у ограды. Путники в поисках убежища пересекли столицу с востока на запад, но не обнаружили подходящего места. Снова и снова они проходили мимо домов знати, откуда доносился шум ликования победителей. Сгустились сумерки, когда Иэхиро вспомнил о небольшом храме, где их могли принять. Придворные снова взвалили на плечи носилки и отправились в путь. Они нашли старого монаха, родственника одного из слуг Иэхиро, который поднес Сутоку миску просяной каши и затем обрил его голову при тусклом мерцании светильника.

На следующий день Иэхиро и Мицухиро привели Сутоку в храм Ниннадзи, настоятелем которого был младший брат экс-императора. Настоятель был в отъезде, а послушники отказались их принять, хотя, по настоянию Сутоку, позволили устроиться на ночлег в одной из внешних построек монастыря. Там спутники Сутоку расстались со своим господином. Каждый из них еще не представлял себе, куда приведет дорога, которую он выбрал.

После гибели в пожаре дворца в пригороде Сиракава стали поджигать дома тех, кто поддерживал экс-императора. Четверо суток воздух столицы был наполнен едким запахом дыма. На вторую ночь, однако, начало моросить, а на третий день пошел ливень. На следующую ночь лодка, груженная дровами для растопки печей, плыла по реке Кацура и остановилась у устья, поджидая ослабления ветра и дождя. Несколько дрожащих в ознобе фигур, полузакрытых бамбуковыми циновками, сгрудились на дне лодки, одна из них, лежавшая ничком на досках, стонала.

— Мы уже в Удзи?.. Сколько можно ехать? — спросил Ёринага отчетливым шепотом.

Последней волей умирающего Ёринаги было еще раз повидать в Удзи своего отца.

Ничего более примечательного, чем большие бакланы по берегам реки, пристально глядевшие бусинками глаз, во время медленного продвижения в направлении Удзи не попадалось. Время от времени Ёринага стонал, когда слуга прикладывал к ране на его горле жгучую горькую полынь. Такое лечение помогало лишь останавливать кровотечение и не позволяло мухам откладывать личинки в открытой ране. В воздухе распространялся резкий запах от курения фимиама и горькой полыни. Ёринага, вышедший из оцепенения, плакал от боли.

Когда они прибыли наконец в Удзи, то узнали, что Тададзанэ бежал в провинцию Нара. Затем туда же направился Ёринага со спутниками. Они оказались там ночью 14 июля. Ёринагу понесли на носилках в храм Кофукудзи. Рощи вокруг гробницы Касига и пруда Сарусава были затянуты дымкой тумана. В соседних монастырях не светилось ни огонька.

Двое придворных, которые остались ухаживать за раненым Ёринагой, постучали в ворота храма Кофукудзи. Изнутри последовал вопрос: «Кто там?» — затем появились два воина в полном вооружении и монах. После короткого разговора шепотом внутрь храма был впущен один Тосинари. Отец Ёринаги еще не спал и скоро показался собственной персоной. Тосинари рассказал ему скороговоркой о том, что произошло, и как был доставлен к храму Ёринага. Кроме слабого дрожания подбородка, обросшего седой бородкой, ничто не выдало его сострадания к сыну, которого он так слепо любил.

Наконец он произнес:

— Можно было предвидеть, Тосинари, что твоего господина ожидал такой конец! В подобных печальных обстоятельствах наша встреча вряд ли будет полезной. Тосинари, прошу тебя, унеси своего господина туда, где никто и никогда не увидит и не услышит его.

Закончив говорить, Тададзанэ зарыдал, дрожа всем своим тщедушным телом. Предоставив укрытие сыну, он поставил бы под угрозу жизни жены, детей и родственников Ёринаги.

Тосинари вышел из храма в подавленном состоянии. Носилки с Ёринагой стояли в густом тумане там, где он их оставил. Он склонился над стонущим министром и тихим голосом передал ему свой разговор с Тададзанэ.

— Что? Мой отец?

Носилки накренились, когда Ёринага попытался сесть. Он произнес несколько слов приглушенным голосом, затем последовал гортанный звук. Носилки еще раз накренились, и затем наступила полная тишина. Тосинари и его спутник попытались окликнуть Ёринагу, но он не отозвался. Когда они заглянули в носилки, Ёринага был уже мертв. Он откусил свой язык. Опасаясь разоблачения, двое придворных несли носилки в темноте через холмистую местность Нары, затем вышли в поле, где вырыли яму и опустили в нее носилки с Ёринагой. Прежде чем засыпать могилу, Тосинари срезал прядь волос со своей головы и бросил ее на тело покойника в знак отречения от мира. Другой придворный последовал его примеру. Затем они расстались и разошлись каждый своим путем.

Столица быстро возвращалась к нормальной жизни, хотя охота за изменниками продолжалась с прежней силой. Путники, прибывавшие в Киото из провинции по семи главным дорогам и не ведавшие о недавних событиях, были встревожены обилием тщательно охраняемых сторожевых постов и введением комендантского часа. Когда стало известно, что Сутоку подстригся в монахи, а Ёринага скончался от ран, по столице поползли разные слухи. Говорили, что те, кто немедленно сдастся властям, будут считаться несознательными участниками мятежа и прощены. Лишь руководители заговора получат легкие наказания. Обещания, исходившие из неизвестного источника и не подтвержденные официально, побудили многих придворных и сановников высокого ранга выйти из укрытий. Военные и другие приверженцы Ёринаги ежедневно сдавались властям в больших количествах и заточались в тюрьмы, из-за высоких стен которых доносились наружу крики узников, подвергавшихся пыткам водой и огнем.

Корэката был назначен главным судьей и председательствовал на судебных заседаниях, рассматривавших многочисленные дела обвиняемых. Многие придворные и военные покрывались смертельной бледностью, когда на судебных процессах звучали свидетельства, не только обличавшие мятежников, но и бросавшие тень подозрения на тех, кто попустительствовал смерти императора-ребенка Коноэ.

Выяснилось наконец, что идеологом государственной политики стал советник Синдзэй. В конце концов он занял положение государственного деятеля, близкого к трону. Именно Синдзэй санкционировал неустанное преследование изменников. От него исходили слухи об амнистии, а когда пришло время составлять списки отличившихся при подавлении мятежа, то суждения Синдзэя в этом деле имели большой вес.

Ёситомо выпал самый соблазнительный приз — пост смотрителя императорских конюшен. Неслыханная честь для воина! Нашлись, однако, и такие, которые считали, что Киёмори получил еще более высокую награду: ему была отдана в управление провинция Харима и титул Господина Харимы. Провинция, имевшая выход к морю, когда-то была владением его отца, и там расселилось немало людей из дома Хэйкэ. Лишь немногие, кто знал о тесной дружбе Синдзэя и Киёмори, догадывались, что между ними существовало негласное соглашение о взаимной поддержке. Они понимали, что Синдзэй добивался расположения военных, а Киёмори был заинтересован в приобретении могущественного покровителя дома Хэйкэ при дворе.

Киёмори так и не удалось снять доспехи и отойти ко сну. Ему было приказано взять три сотни воинов и пройти по дороге, тянувшейся по склонам горы Хиэй в города Оцу и Сакамото на озере Бива, чтобы найти и задержать Тамэёси с сыновьями. Секретные агенты доложили, что Тамэёси скрывался в храме на другой стороне горы Хиэй и ждал возможности пересечь озеро, чтобы бежать в восточную часть страны по дороге в Токайдо. Но тщательный осмотр храма Миидэра и его окрестностей ничего не дал. Никаких следов беглецов не было обнаружено в Оцу и небольших рыбацких поселках между Оцу и Сакамото, поэтому Киёмори обратился к обыскам монастырей, расположенных рядом с переправой Идзуми. Небольшое селение, куда часто наведывались монахи, служило пристанью для лодок, сновавших взад и вперед по озеру. В селении возник настоящий переполох, когда Киёмори и его воины окружили его и стали обыскивать дом за домом. Староста и содержательницы домов в «веселых кварталах» были вызваны на допрос к Киёмори. Затем пришла словоохотливая пожилая женщина с кое-какой информацией.

— Не могу сказать определенно, был ли это Тамэёси, но мне рассказывал один рыбак, что сегодня рано утром шесть или семь воинов в прекрасных доспехах отправились в лодке через озеро в Оми.

Пока Киёмори допрашивал женщину, зазвучал колокол тревоги, и на подступах к деревне послышались отчаянные крики. Вести о прибытии Киёмори дошли до монастыря. Монахи вооружились и спустились в деревню, чтобы прогнать незваных гостей. Ко времени, когда Киёмори прибыл на место действия, его воины уже вели жестокий бой с монахами. Свист стрел усилился, когда монахи бросились на воинов с мощными алебардами. Киёмори быстро приготовил лук к стрельбе и стал целиться в монаха крепкого сложения, когда тот распростер руки с криком:

— Э-э! Не вы ли Киёмори из дома Хэйкэ? Погодите, Господин Харимы! Если это вы, то я не буду драться с вами!

— Что, ты отказываешься драться? Экий трус!

— Я Дзиссо, настоятель соседнего монастыря.

— Ну и что?

— Если вы помните, мы встречались восемь или девять лет назад в июне, у подножия Гионского холма. Тогда совершался поход со Священным ковчегом к столице. В то время только один воин осмелился бросить нам вызов и пустил стрелу в священную эмблему. Уверен, что вы не забыли того дня!

— Да, это был я, Киёмори из дома Хэйкэ.

— Та единственная стрела заставила повернуть нас назад. Мы поклялись, что отомстим в удобное время. Но ведь были и такие, кто восхищался вами, среди них и я.

— И что потом?

— Я поклялся, что когда-нибудь увижу вас снова, в день, когда вы захотите поговорить со мной.

— Готов говорить с тобой в любом месте и в любое удобное для тебя время.

— Прекрасно, но какова причина этого нашествия?

— Мы не хотели причинить вам вреда. У меня приказ схватить Тамэёси. Это место нельзя было миновать.

— Уведите своих людей как можно скорее. Мы встретимся в какой-нибудь другой день.

— Хорошо. К своему стыду, я должен признать, что мы совершили ошибку.

Недовольные тем, что не удалось схватить Тамэёси и обозленные нападением монахов, воины Киёмори ушли тем не менее только после того, как подожгли несколько деревенских хижин.

Через двадцать дней почти все мятежники были схвачены и заключены в тюрьмы за исключением двух: Тамэёси из дома Гэндзи и Тадамасы из дома Хэйкэ, дяди Киёмори.

Возвращаясь в поместье Рокухара, Киёмори тешил себя надеждой сбросить доспехи, помыться и затем поспать. Он только что проехал мост Годзё, когда лохматая фигура человека, облаченного в одежду монаха, с лицом, закрытым шарфом и широкой шляпой паломника, выскочила из тени деревьев в направлении Киёмори.

— Погоди, Господин Харимы, погоди!

Незнакомец сбросил с себя маскировку паломника и ухватился за стремя всадника.

— Это я, Господин Харимы, твой дядя!

— Что такое? — изумился Киёмори и приказал своим воинам остановиться.

Он натянул поводья и внимательно посмотрел на человека в лохмотьях, не веря тому, что услышал.

— Оставьте меня одного! — крикнул Киёмори своим людям. — Отъезжайте в тень и ждите.

«Паломник» упал рядом с лошадью Киёмори и вымолвил сквозь слезы:

— О, племянник, я — твой дядя Тадамаса. Выручи меня!.. Умоляю тебя, плоть и кровь моя, пощади. Обращаюсь к тебе, Господин Харимы, как к своей последней надежде, помоги! Не дай мне погибнуть!

— У Киёмори нет дяди. Ты не должен называть меня племянником.

— О чем ты говоришь? Разве я не брат твоего отца?

— Разве девять лет назад Тадамаса из дома Хэйкэ ради спасения своей шкуры не отрекся от кровных связей с домом Хэйкэ, когда я выступил против монахов с горы Хиэй?

— О, это было так давно…

— Тогда ты утратил гордость, ее нет у тебя и сейчас.

— Я ошибся… Я сделал самую большую ошибку в своей жизни, когда позволил министру Ёринаге вовлечь себя в заговор. Я беру назад все слова об отречении от дома Хэйкэ.

— Слишком поздно. Я не принимаю никаких оправданий. Ты — обычный преступник, изменник.

— Ты хочешь видеть, как меня схватят и казнят?

— Почему бы тебе не повиниться перед троном? Я не хочу иметь с тобой дело. У меня приказ — задерживать всех мятежников. Мой долг — передать тебя властям.

— Ты бессердечен!.. Ох…

— Прочь с дороги. Иди куда хочешь! Уходи или я арестую тебя.

— Нет, нет! Я долго скрывался в холмах без пищи, я измучился, стараясь не попадаться на глаза стражникам на перепутье. Если я уйду, то обязательно буду схвачен воинами… Только ты, Господин Харимы, должен покарать меня посредством отсечения головы!

— Почему ты выбираешь меня своим палачом? Почему не хочешь сдаться властям? Если считаешь это позорным, тогда покончи с собой как настоящий воин.

— Я не сделаю этого. Я пришел искать пощады у своего собственного племянника. Если он отказывает мне в милосердии, то меня не спасут ни небо, ни земля. Я предпочитаю, чтобы меня обезглавил мой племянник. Это моя последняя воля. Давай, Господин Харимы, руби! Руби мою голову!

Это был действительно его несносный дядя, думал Киёмори.

Тадамаса хорошо знал племянника. Знал с того времени, когда Киёмори был еще слезливым юнцом, жалким и нищим юношей. Он знал, как легко можно растрогать слезами племянника, и Тадамаса решил воспользоваться его чувствительностью. Он был уверен, что Киёмори не держит на него зла, что слезы дяди легко смягчат сердце родственника. Как и ожидал Тадамаса, Киёмори почувствовал себя совершенно беспомощным, как будто не дядя, а он сам был жертвой обстоятельств.

Той же самой ночью Киёмори поместил Тадамасу в один из домов поместья Рокухара и на следующий вечер нанес тайный визит Синдзэю. Киёмори, сохранявший бодрый вид в самые напряженные дни после сражения, теперь выглядел скованным и уставшим. Он замыслил кое-что и теперь рассеянно смотрел на светильники, горевшие в приемной Синдзэя, ожидая его появления.

Глава 17.

Река крови

И Киёмори, и его хозяин стали пунцовыми от сакэ, которым их угощала госпожа Кии. После того как они опрокинули в себя несколько чашечек в честь победы, госпожа Кии, предвосхищая доверительную беседу двух мужчин, удалила слуг и стала обслуживать их сама.

— Ты должен его обезглавить. Ничего другого не остается. Ты никогда не станешь настоящим мужчиной, если будешь проявлять мягкосердечие, — повторял Синдзэй, упрекая Киёмори за слабость духа. — Тебя беспокоит, что Тадамаса твой дядя, но разве не он сам отрекся от кровных связей?

— Да, он опасался последствий этого дела со Священным ковчегом и в то самое утро отрекся от родства со мной.

— Но тогда тебя с ним ничего не связывает.

— И все-таки родство осталось.

Налившиеся кровью глаза Синдзэя глядели прямо в глаза Киёмори.

— Родство? Но я полагал, что твоим настоящим отцом был покойный император Сиракава, а не Тадамори из дома Хэйкэ.

— Да, я узнал это от отца, когда он умирал. Возможно, я и являюсь сыном императора Сиракавы, но что он сделал для меня? Тадамори же был для меня больше чем отцом. Как я могу забыть это? Тадамаса его брат, и я не могу посадить его в тюрьму, тем более обезглавить.

Синдзэй рассмеялся.

— Да, ты весьма добрый человек. — Повернувшись к жене, он спросил: — Можно ли представить себе кого-либо еще, столь безнадежно щепетильного?

— Боюсь, я не совсем понимаю, — отозвалась госпожа Кии, — что его так беспокоит?

— Тогда слушай. Киёмори пришел ко мне в удрученном состоянии и, когда я спросил его, в чем дело, сказал, что готов расстаться с дарованными ему землями и титулом ради спасения изменника Тадамасы из дома Хэйкэ. Он скрывает его и после мучительных раздумий решил меня попросить, чтобы я замолвил слово за Тадамасу при дворе. Я отчитал его за такую глупость. Что ты думаешь обо всем этом?