ВСТРЕЧА В ОСАКЕ

Поля лежали, укутанные серым туманом, и холодок раннего утра напоминал о приближающейся осени. Повсюду деловито сновали бурундуки, а на земляном полу в кухне покинутого дома тянулась цепочка свежих следов лисицы.

Нищий монах, дотащившись до дома на заре, бессильно рухнул на пол прихожей, не выпуская из рук флейту. Грязное кимоно и монашеское облачение намокли от росы и испачкались травой — он, как затерянная душа, блуждал в ночи. Монах приоткрыл глаза и сел. Нос его сморщился, ноздри раздулись, глаза выкатились, и он чихнул, содрогнувшись всем телом. Монах не обратил внимания на упавшую из носа каплю, которая закатилась ему в редкие усы. Посидев немного, он вспомнил, что со вчерашнего вечера осталось сакэ. Бормоча что-то, он побрел по длинному коридору в комнату с очагом. При дневном свете в доме оказалось больше комнат, чем ему показалось ночью, но он без труда нашел нужную ему. Он удивился, не обнаружив кувшина на месте. Его взору, однако, предстал незнакомец, который спал у очага, подложив локоть под голову. Изо рта у него тянулась струйка слюны. Стало ясно, куда подевалось сакэ.

Исчезла не только выпивка. Быстро оглядевшись, монах убедился, что не осталось ни рисинки в горшке от того, что он припас на завтрак. Без сакэ можно обойтись, но рис — дело жизни и смерти. Монах побагровел от гнева. Со свирепым рыком он изо всех сил пнул спящего. Матахати что-то промычал, высвободил руку из-под головы и приподнял голову.

— Ну, ты… ты… — давился от гнева монах, расталкивая Матахати.

— Ты что? — завопил Матахати, вскакивая на ноги. На его заспанной физиономии вздулись вены. — По какому праву ты бьешь меня? — кричал он.

— Надо бы поддать! Ты почему украл мой рис и сакэ?

— Они твои разве…

— А чьи же?

— Извини.

— Какой мне толк от твоих извинений?

— Прошу прощения.

— С тебя побольше причитается.

— Что же?

— Верни мое!

— Так ведь оно у меня в животе! Твоя еда поддержала меня ночью. Как я верну?

— А меня что поддержит? Я целыми днями хожу, играя на флейте у ворот за жалкую горсть риса и несколько капель сакэ. Болван! Думаешь, что будешь воровать мою еду, а я спокойно смотреть? Верни сейчас же!

В голосе монаха звучало раздражение, и он казался Матахати голодным дьяволом, явившимся прямо из ада.

— Ну и скряга! — пренебрежительно возразил Матахати. — Нашел из-за чего поднимать шум. Подумаешь, пригоршня риса и два глотка сивухи!

— Можешь воротить нос от такой еды, тупица, но для меня она пропитание на день! — закричал монах, вцепившись Матахати в запястье. — Так просто не отделаешься.

— Не дури! — крикнул Матахати, вырывая руку.

Он схватил немолодого монаха за редкие волосы и хотел было швырнуть его на пол. К удивлению Матахати кошачье тощее тело монаха не сдвинулось с места. Он мгновенно мертвой хваткой зажал шею Матахати.

— Мерзавец! — завопил Матахати, недооценивший соперника. Было уже поздно. Монах, твердо уперевшись ногами в пол, с силой оттолкнул Матахати. Этот мастерский прием, обративший энергию Матахати против него самого, отбросил его в дальний угол соседней комнаты, припечатав спиной к стене. Доски под штукатуркой и столбы прогнили, поэтому большой кусок стены рухнул на Матахати. Выплюнув штукатурку, Матахати выхватил меч и бросился на монаха.

Монах приготовился к обороне с помощью флейты, но уже обессилел и жадно хватал ртом воздух.

— Ты затеял драку! — заорал Матахати, рассекая воздух мечом. Он промахнулся, но продолжал размахивать клинком, не давая монаху перевести дух. Лицо старика посерело, как у призрака. Он отскакивал, уворачиваясь от меча, но прыжки были вялыми, казалось, он вот-вот свалится. Вертясь, он издавал жалобный звук, похожий на стон умирающего, однако Матахати не удавалось задеть его мечом.

Матахати подвела собственная неосторожность. Монах выпрыгнул в сад, и Матахати сгоряча бросился следом, наступив на веранде на гнилую половицу. Нога его провалилась, и он упал. Монах тут же перешел в наступление. Схватив противника за ворот кимоно, он начал колотить его флейтой. Удары градом сыпались на макушку, виски, плечи. При каждом ударе монах утробно крякал. С ногой в ловушке Матахати был беспомощным. Ему казалось, что голова распухла, как бочонок, но тут ему повезло. Из-за пазухи кимоно посыпались золотые и серебряные монеты. После каждого удара флейты слышался заманчивый звон выпавшей монеты.

— Что это? — раскрыл рот монах, выпустив свою жертву.

Матахати, быстро вытащив ногу, отскочил в сторону, но гнев монаха уже иссяк. Ни ноющая рука, ни хриплое дыхание не мешали ему завороженно смотреть на деньги.

Матахати, держась за гудящую от боли голову, заговорил:

— Видишь, старый дурак? Зачем было скандалить из-за горсти риса и нескольких глотков сакэ? У меня полно денег. Бери, если хочешь, но взамен получишь все свои удары. Подставляй голову, и я расквитаюсь за твой рис и пойло с процентами!

Монах, не отвечая на оскорбление, пал ниц и разрыдался. Матахати несколько поостыл, но не удержался от колкости:

— Смотрите-ка! Увидел деньги, и ноги подкосились.

— Какой стыд, позор! — причитал монах. — Почему я так глуп? Монах упрекал себя с той же страстностью, с какой только что колотил Матахати. В нем чувствовался незаурядный характер.

— Какой я болван! — продолжал он. — Никак не образумлюсь! Дожил до седин! И это после того, как меня отвергли люди и я пал ниже любого смертного!

Монах забился головой о черную колонну.

— Зачем я играю на сякухати? Не для того ли, чтобы изгнать через пять отверстий флейты свои заблуждения, глупость, похоть, себялюбие, дьявольские страсти? Как я допустил драку не на жизнь, а на смерть из-за ничтожной еды и питья? К тому же с человеком, годящимся мне в сыновья? — стонал он.

Матахати впервые видел такое самоистязание. Старик то плакал, то бился головой о столб. Казалось, он хотел расколоть себе лоб. Он побил себя сильнее, чем Матахати. Кровь потекла из рассеченной брови монаха.

Матахати решил, что пора остановить монаха.

— Хватит! — обратился он к монаху. — Соображаешь, что делаешь?

— Оставь меня!

— Что с тобой?

— Ничего особенного.

— Причина должна быть! Ты не болен?

— Нет.

— В чем же дело?

— Ненавижу себя. Забил бы себя до смерти и швырнул бы труп воронам, но не желаю умереть круглым дураком. Хочу стать сильным и честным человеком, прежде чем покину бренную плоть. Меня бесит то, что я теряю самообладание. Может, это в самом деле болезнь?

Матахати стало жалко старика. Подобрав деньги, он попытался вложить несколько монет в его руку.

— Я тоже отчасти виноват, — сказал извиняющимся тоном Матахати. — Возьми деньги, может, простишь меня.

— Не надо! — воскликнул монах, отдергивая руку. — Мне не нужны деньги, говорю тебе!

Человек, недавно бушевавший из-за чашки риса, сейчас с отвращением взирал на золото. Тряся головой, монах на коленях попятился назад.

— Чудной ты, — сказал Матахати.

— Не совсем.

— Поведение твое все же странное.

— Не обращай внимания.

— Ты, судя по говору, из западных провинций.

— Правильно, я родом из Химэдзи.

— Неужели? А я почти твой земляк, из Мимасаки!

— Мимасака? — повторил монах, пристально глядя на Матахати. — А поточнее?

— Их деревни Ёсино, вернее, из Миямото.

Старик успокоился. Сев на порог, он негромко заговорил:

— Миямото? Да, есть что вспомнить. Однажды я нес службу в отряде в остроге Хинагура. Я хорошо знаю те края.

— Вы, значит, были самураем в Химэдзи?

— Да. Сейчас в это трудно поверить, но тогда я был воином. Меня зовут Аоки Тан…

Монах неожиданно замолк на полуслове, потом торопливо произнес:

— Нет! Все выдумка! Забудь, что я сказал. — Он поднялся на ноги. — Пойду в город поиграть на флейте и раздобыть немного рису. — С этими словами он торопливо направился к зарослям мисканта.

После ухода старика Матахати засомневался, правильно ли он поступил, предлагая монаху деньги убитого самурая. Он не мудрствуя разрешил вопрос, сказав себе, что лишь берет взаймы и немного.

«Если я должен доставить вещи убитого на его родину, как он пожелал, мне понадобятся деньги на путевые расходы. Откуда их взять, как не из его кошелька?» — рассуждал Матахати.

Объяснение пришлось кстати. С того дня Матахати начал понемногу тратить деньги.

Неясным оставался вопрос о свидетельстве, выданном на имя Сасаки Кодзиро. Убитый самурай походил на ронина, но он, возможно, состоял на службе у какого-нибудь даймё. У Матахати не было зацепки, чтобы гадать, откуда происходил самурай, поэтому он не знал, куда доставить свидетельство. Он мог лишь разыскать учителя фехтования по имени Канэмаки Дзисай, который, несомненно, знал все о Сасаки.

По пути из Фусими в Осаку Матахати расспрашивал во всех постоялых дворах, чайных домиках, харчевнях о Дзисае, но никто не знал о нем. Не помогала и подсказка, что Дзисай является признанным последователем Годы Сэйгэна. В конце концов самурай, с которым Матахати познакомился в пути, что-то припомнил:

— Я слышал о Дзисае, он должен быть глубоким стариком, если вообще жив. Говорили, что он будто бы ушел на восток и уединился, кажется, в деревне в Кодзукэ. Если тебе нужны подробности, пойди в замок Осака и спроси человека по имени Томита Мондоносё.

Мондоносё был одним из наставников Хидэёри в боевом искусстве и, как уверял спутник Матахати, происходил из того же рода, что и Сэйгэн.

Матахати решил воспользоваться весьма смутным указанием. В Осаке он снял комнату в дешевом постоялом дворе на одной из оживленных улиц и начал расспрашивать хозяина о Томите Мондоносё, служащем в замке Осака.

— Да, я слышал это имя, — ответил тот. — По-моему, он приходится внуком Тоде Сэйгэну. Он не личный наставник князя Хидэёри, а дает уроки фехтования некоторым самураям из замка. Вернее, преподавал. Говорят, несколько лет назад он уехал в провинцию Этидзэн. Да-да, именно так. Можно поехать в Этидзэн на поиски, но вдруг они окажутся пустыми. Лучше поговорить с Ито Иттосаем, а не пускаться наугад в длинное путешествие. Я точно знаю, что Томита изучал стиль Тюдзё под руководством Дзисая до того, как придумал собственный стиль.

Совет показался Матахати толковым. Начав поиск Иттосая, он снова зашел в тупик. Иттосай жил до недавнего времени в маленьком доме в Сиракаве, на восточной окраине Киото, но потом куда-то исчез, и его не видели ни в Киото, ни в Осаке.

Решимость Матахати поостыла, и он было прекратил поиски. Блеск и суета городской жизни подогревали его честолюбие, волновали молодое воображение. Перед ним распахнут город, а он должен тратить время на розыск родственников погибшего? Здесь было чем заняться — всюду требовались молодые люди. В замке Фусими власти методично осуществляли политику Токугавы. Тем временем в замке Осака военачальники набирали ронинов, чтобы создать армию. Действовали они, конечно, не явно, но довольно свободно, так что любой об этом знал. Действительно, ронинам в Осаке жилось лучше, чем в другом замковом городе страны.

Ошеломительные слухи ходили по городу. Например, говорили, что Хидэёри тайно снабжает деньгами беглых даймё — Гото Матабэя, Санаду Юкимуру, Акаси Камона и даже коварного Тёсокабэ Моритику, который теперь снимал дом на узкой улочке на окраине города.

Несмотря на молодость, Тёсокабэ обрил голову на манер буддийских монахов и принял имя Итимусай — «Человек одной мечты». Таким образом он дал понять окружающим, что заботы бренного мира его уже не волнуют, и проводил время в утонченных развлечениях. Все, однако, знали, что на службе у него состоят около восьми сотен ронинов, уверенных в том, что, когда пробьет час, Тёсокабэ восстанет, дабы отомстить за своего покровителя Хидэёри. Поговаривали, что все его расходы, включая жалованье ронинов, оплачивал Хидэёри из личных средств.

Матахати прожил в Осаке два месяца, поняв, что этот город подходит ему. Именно здесь он ухватится за соломинку, которая принесет ему успех. Впервые за многие годы он чувствовал себя сильным и бесстрашным, как перед уходом на войну. Матахати вновь был здоровым и бодрым, его не беспокоило то, что деньги убитого самурая таяли. Он верил в свое счастье, а каждый день дарил радость. Матахати не покидало ощущение, будто вот-вот он вскарабкается на скалу, где на него посыплется золото.

Новая одежда! Вот что ему нужно. Матахати купил одежду с иголочки, тщательно выбрав ткань потеплее, потому что надвигалась зима. Решив, что постоялый двор дороговат, он снял комнату у седельщика неподалеку ото рва Дзюнкэй, а ел в городских харчевнях. Он осмотрел все, что хотел, возвращался к себе, когда хотел, порой не ночевал дома. Предаваясь счастливой беззаботности, Матахати внимательно приглядывался к людям, выискивал знакомого, который помог бы ему поступить на хорошую службу к влиятельному даймё.

Ограниченность средств вынуждала Матахати быть экономным. Он считал, что сейчас ведет себя разумнее, чем когда-либо прежде. Истории о самураях, недавно месивших грязь на поденщине на строительстве, а теперь разъезжающих по городу с пышной свитой в двадцать человек и запасной лошадью, подстегивали воображение Матахати.

Порой Матахати впадал в уныние. «Мир — это каменная стена, — Думал он. — Камни пригнаны так плотно, что нет ни щелки, в которую можно было бы протиснуться». Тоска быстро проходила. «О чем я? — рассуждал он. — Всегда так кажется, пока не подвернулся удобный случай. Трудно пробиться к счастью, но если повезет…»

Матахати спросил хозяина-седельщика, где можно найти приличное место, и тот не задумываясь ответил:

— Ты сильный и молодой. Попытай счастье в замке, там наверняка найдется что-нибудь подходящее.

Найти место оказалось совсем не просто. В последний месяц года Матахати сидел без работы, а деньги были наполовину истрачены.

Под зимним солнцем самого оживленного месяца года толпы людей на улицах казались на редкость беззаботными. В центре города ещё оставались незастроенные участки, трава на которых по утрам покрывалась инеем. Днем грязь на улицах оттаивала, и ощущение зимы пропадало под грохот барабанов и звон гонгов, которыми торговцы зазывали покупателей. Бумажные флаги и украшенные перьями копья перед наскоро сколоченными балаганами извещали публику о представлении, а чтобы любопытные не заглядывали даром, балаганы были занавешены драными циновками. Зазывалы наперебой заманивали публику в захудалые театрики.

В воздухе висел запах дешевого соевого соуса. В лавках мужчины сидели со скрещенными волосатыми ногами, набивали рот едой и ржали, как жеребцы. В сумерках появлялись стайки женщин с набеленными лицами, одетых в кимоно с длинными рукавами. Они жеманничали и жевали поджаренные бобы.

Однажды вечером в питейной лавке, которую на углу улицы устроил торговец сакэ, поставив несколько столиков, два ее завсегдатая затеяли драку. Было неясно, кто победил, но драчуны позорно бежали, Оставляя за собой следы крови. Героем оказался Матахати, разогнавший подравшихся горожан.

— Спасибо вам, — поблагодарил продавец сакэ. — Если бы не вы, всю посуду перебили бы.

Продавец, непрестанно кланяясь, подал Матахати кувшинчик с сакэ, сказав, что оно подогрето в самый раз. В знак признательности он подал и закуски.

Матахати был доволен собой. Драка возникла между двумя поденщиками, они сбежали, когда Матахати пригрозил убить их обоих, коли те что-нибудь сломают в лавке.

— У вас полно народу, — дружелюбно заметил Матахати.

— Конец года. Есть и случайные прохожие, но и завсегдатаев немало.

— И погода радует.

Матахати раскраснелся от сакэ. Подняв очередную чашечку, он вспомнил, как поклялся не пить перед тем, как нанялся на стройку в Фусими. Как-то незаметно он снова начал выпивать. «Совсем, что ли, нельзя пропустить чарочку-другую?» — убеждал он себя.

— Дай-ка мне еще кувшинчик, старина! — приказал он.

Тихо сидевший рядом с Матахати человек был тоже ронином. Его длинный и короткий мечи выглядели внушительно, горожане, верно, уступали ему дорогу, хотя воротник его был засален, а поверх кимоно не было хаори.

— И мне тоже, да побыстрее! — крикнул ронин.

Положив правую ногу на колено левой, он изучающе оглядел Матахати. Взгляд ронина добрался до лица Матахати.

— Здравствуй! — с улыбкой произнес ронин.

— Здравствуй! — ответил Матахати. — Выпей моего сакэ, пока твое подогревают.

— Спасибо, — сказал ронин, протягивая свою чашечку. — Вообще-то позорно быть пьяницей. Я увидел тебя за чаркой, а потом запах сакэ донесся до меня и словно бы за рукав затащил сюда. — Ронин залпом осушил чашечку.

Он понравился Матахати. Ронин держался дружелюбно, в нем чувствовалась какая-то неуемность. Пил он мастерски. Матахати допивал один кувшинчик, а ронин уже опорожнил пять, совсем не хмелея.

— Обычно ты сколько выпиваешь? — поинтересовался Матахати.

— Не считал, — небрежно ответил ронин. — Десять — двенадцать, если настроение хорошее.

Они разговорились о положении в стране. Ронин, расправив плечи, сказал:

— Да кто такой Иэясу? Как он посмел пренебречь правами Хидэёри и назвать себя верховным правителем? Он ничто без поддержки Хонды Масадзуми и еще нескольких старых сторонников. Хладнокровие, лицемерие и средние способности — только и всего. По-моему, у него есть только политическое чутье, которого обычно недостает военным. Я хотел, чтобы при Сэкигахаре победил бы Исида Мицунари, но он оказался слишком непрактичным, чтобы организовать вокруг себя даймё, да и положение его не слишком высокое.

Откровенно изложив свои взгляды, ронин вдруг спросил:

— Если Осака и Эдо снова столкнулись бы, чью сторону ты примешь?

Матахати тут же выпалил:

— Осаки!

— Хорошо!

Ронин поднялся с кувшинчиком в руке:

— Ты — наш человек! Выпьем за это! Ты откуда… Ах, да! Следовало бы сначала самому представиться. Меня зовут Акакабэ Ясома. Я из Гамо. Ты, может, слышал о Бане Данъэмоне? Так вот, он мой друг. На днях мы с ним встречаемся. Сусукида Хаято Канэскэ тоже мой друг, он важный военачальник в замке Осака. Мы вместе странствовали, когда он еще был ронином. Раза четыре я встречал Оно Суриноскэ, но он слишком мрачный на мой вкус, хотя и более влиятельный, чем Канэскэ.

Ронин остановился и замолчал, словно соображая, не сболтнул ли чего лишнего, потом спросил:

— А ты кто?

Матахати, не слишком доверяя рассказам нового знакомого, все же не хотел оставаться в тени.

— Слыхал о Тоде Сэйгэне? — спросил Матахати. — Создателе стиля Томиты?

— Это имя мне знакомо.

— Так вот, моим учителем был великий и бескорыстный отшельник Канэмаки Дзисай, который перенял истинный стиль Томиты от Сэйгэна, а потом разработал стиль Тюдзё.

— Ты, стало быть, настоящий мастер меча.

— Верно, — ответил Матахати. Затеянная им игра понравилась ему.

— Я так и предполагал, — сказал Ясома. — У тебя тренированное тело, ты выглядишь способным человеком. Как тебя звали, когда ты тренировался у Дзисая? Извини, если я слишком любопытный.

— Сасаки Кодзиро, — ответил Матахати, не моргнув глазом. — Ито Ягоро, создатель стиля Итто, был старшим учеником в той же школе.

— Неужели? — изумленно воскликнул Ясома.

У Матахати мелькнула мысль, не взять ли свои слова обратно, но он опоздал. Ясома, встав на колени, склонился в глубоком поклоне. Путь к отступлению был отрезан.

— Простите меня! — сказал Ясома. — Я слышал много раз о выдающемся мастерстве Сасаки Кодзиро. Извините, что не оказал вам должного уважения. Я ведь не знал, кто вы.

Матахати с облегчением вздохнул. Окажись Ясома другом или знакомым Кодзиро, тогда Матахати пришлось бы постоять за свою жизнь.

— Не надо таких поклонов, — великодушно произнес он. — Если ты будешь держаться строго по этикету, мы не сможем говорить как друзья.

— Тебе, верно, надоела моя болтовня.

— Что ты! У меня нет ни положения, ни должности. Я просто молодой человек, несведущий в мирских делах.

— Ты ведь великий фехтовальщик. Я столько о тебе слышал! Всматриваюсь и вижу: передо мной сам Сасаки Кодзиро.

Ясома пристально смотрел на Матахати.

— Несправедливо, что у тебя нет официальной должности.

— Я был поглощен овладением боевым искусством, поэтому не успел обзавестись друзьями, — простодушно отозвался Матахати.

— Понятно. Тебя разве не интересует хорошее место?

— Нет, я всегда думал, что придется искать покровителя и поступить на службу, но пока еще не созрел до такого решения.

— Ясное дело. С твоей репутацией фехтовальщика не так-то просто в мире. Будешь молчать о себе, никто внимания не обратит, как бы талантлив ты ни был. Вот я, например, даже не подозревал, кто ты, пока ты не рассказал. Ты меня поразил.

Ясома, помолчав, продолжил:

— Я с радостью помогу тебе, если хочешь. Я, правда, уже попросил своего друга Сусукиду Канэскэ подыскать мне подходящее место. Хотелось бы попасть в замок Осака, хотя там не ахти как платят. Уверен, что Канэскэ будет счастлив похлопотать за такого человека, как ты. Если хочешь, я готов поговорить с ним.

Ясома распинался о блестящих перспективах, а Матахати не мог отделаться от ощущения, что угодил в ситуацию, из которой будет нелегко выпутаться. Он нуждался в заработке, но выдавать себя за Сасаки Кодзиро слишком опрометчиво. С другой стороны, назовись он Хонъидэном Матахати, деревенским самураем из Мимасаки, Ясома не предложил бы помощь, да еще и смотрел бы на Матахати сверху вниз. Имя Сасаки Кодзиро произвело воистину сильное впечатление.

Есть ли повод для волнений? Настоящий Кодзиро умер, а Матахати был единственным человеком, знавшим об этом. У него было свидетельство, единственный документ, удостоверяющий личность погибшего Сасаки. Без него власти не в состоянии установить личность ронина, да едва ли начнется расследование. В конце концов, Сасаки был лишь лазутчиком, которого забили камнями. Матахати убедил себя, что его тайну никогда не разоблачат. В его голосе созрел смелый план — с этой минуты он стал Сасаки Кодзиро.

— Счет! — крикнул Матахати, доставая несколько монет из кошелька.

Видя, что Матахати уходит, Ясома смущенно пролепетал:

— А мое предложение?

— А, да! — отозвался Матахати. — Буду благодарен, если ты поговоришь со своим другом от моего имени. Здесь не место обсуждать такие важные дела. Надо найти спокойное заведение, где нам никто не помешает.

— Конечно, пойдем! — с готовностью согласился Ясома. Он не возразил, когда Матахати оплатил и его счет.

Скоро они очутились в квартале вдали от главной улицы. Матахати хотел было пригласить новообретенного друга в приличное питейное заведение, но тот заявил, что это пустая трата денег. Ясома предложил дешевое, но более интересное место. Красноречиво описывая прелести веселого квартала, Ясома повел Матахати в местечко, известное под игривым названием «Город монахинь». Говорили, не слишком преувеличивая, что здесь находится тысяча домов развлечений. Дела шли так бойко, что за ночь сжигали шестнадцать тысяч литров лампового масла. Поначалу Матахати с прохладцей отнесся к предложению Ясомы, но вскоре его обволокла беззаботная атмосфера квартала.