ТАЙКО

Не имея другой возможности, Хидэёси развернул войско назад и вернулся в укрепленный лагерь в Гакудэне. Он не мог не признать, что поражение под Нагакутэ означало для него серьезный удар, хотя и было обусловлено чрезмерным рвением, проявленным Сёню. Нельзя было отрицать и того, что на этот раз сам Хидэёси замешкался с выступлением.

Произошло это не потому, что Хидэёси пришлось впервые в жизни встретиться с Иэясу на поле брани. Он знал Иэясу и успел изучить его задолго до того, как между ними разгорелась война. Скорее Хидэёси проявлял осмотрительность потому, что теперь столкнулись в решающей схватке два признанных мастера, два бесспорных претендента на первенство.

— Не обращайте внимания на маленькие крепости, которые попадутся на пути. Не надо тратить на них время. — Такой наказ Хидэёси дал заранее — и все-таки Сёню позволил войску крепости Ивасаки навязать себе бой и тем потерял решающие часы.

Исход предстоящей схватки зависел от полководческого дара, присущего обоим князьям. Когда Хидэёси узнал о поражении при Нагакутэ, он понял, что вопреки всему создалась благоприятная возможность. Гибель Сёню и Нагаёси будет наживкой, на которую удастся изловить Иэясу.

Но враг налетал, как пламя, и улетал, как ветер. После того, как он исчезал, все вокруг погружалось в молчание лесов. Когда Иэясу вернулся на холм Комаки, Хидэёси понял, что упустил вспугнутого из норы кролика, однако он поспешил уверить себя, что несчастье невелико — не больше чем порезанный палец. Конечно, частное поражение не могло повлиять на боеспособность его войска. Единственное, с чем приходилось считаться, — был переход боевого духа и изобретательности на сторону Иэясу.

После ожесточенной битвы при Нагакутэ, затянувшейся на полдня, оба полководца были начеку и пристально следили за передвижениями вражеского войска. Каждый из них только и ждал часа, когда ему предоставится благоприятная возможность. Ни тот ни другой и на мгновение не задумывались о скоропалительной неподготовленной атаке. С обеих сторон не раз пускалась в ход разведка противника боем и дерзкие вылазки.

Когда на одиннадцатый день четвертого месяца Хидэёси велел своему насчитывающему шестьдесят две тысячи человек войску выступить на гору Комацудзи, в лагере на холме Комаки за происходящим следили с озабоченной, но вполне беззлобной усмешкой.

После этого, двадцать второго числа того же месяца, со стороны Иэясу была предпринята вылазка. Войско в восемнадцать тысяч человек, разбившись на шестнадцать полков, выступило из лагеря и двинулось на восток.

Под барабанный бой и громкие боевые кличи всего войска передовые части под предводительством Сакаи Тадацугу и Ии Хёбу бросили боевой вызов, словно говоря: «Хидэёси, выходи! Хватит прятаться!»

Палисад, окруженный рвом, защищали Хори Кютаро и Гамо Удзисато. Глядя на то, как нагло ведет себя враг, Кютаро скрежетал зубами.

После битвы при Нагакутэ из вражеского лагеря начали расходиться слухи, что войско Хидэёси боится вступить в бой с воинами клана Токугава. Хидэёси отдал однозначный приказ, запрещающий любые стычки с врагом, кроме тех, на которые получено его личное приказание или согласие, поэтому его приверженцам не оставалось ничего, кроме как посылать в ставку одного гонца за другим.

Когда прибыл очередной гонец, Хидэёси играл в го.

— Большое войско Токугавы угрожает нашим позициям у двойного рва! — доложил гонец.

Хидэёси, на мгновение оторвав взор от игральной доски и посмотрев на гонца, полюбопытствовал:

— Сам Иэясу с ними?

— Князя Иэясу там нет, — ответил гонец.

Хидэёси взял черную шашку, передвинул ее на другое место и сказал, не поднимая глаз от доски:

— Доложите мне, когда появится сам Иэясу. Пока он не станет во главе своего войска, вопрос о том, ввязываться в бой или нет, я оставляю на усмотрение Кютаро и Удзисато.

Как раз в это время на холме Комаки встретили уже второго гонца с одним и тем же призывом к Иэясу.

«Самое время для того, чтобы войско возглавили лично вы. Если вы решитесь, мы, вне всякого сомнения, сумеем нанести смертельный удар по главным силам войскам Хидэёси».

Иэясу ответил на это:

— Разве сам Хидэёси сделал свой ход? Если он не сдвинулся с места на горе Комацудзи, то и мне не имеет смысла выступать.

В конце концов Иэясу остался на холме Комаки.

За это время Хидэёси уделил особое внимание тому, чтобы наградить отличившихся в сражении под Нагакутэ и наказать провинившихся. С особенным тщанием отнесся он к вопросу об увеличении жалованья и о наградах лучшим из воинов, однако не сказал ни единого слова своему племяннику Хидэцугу, хотя тот, после того, как спасся бегством с поля боя, откровенно побаивался гнева главнокомандующего и явно тушевался в его присутствии. По возвращении в лагерь он немногословно доложил о своем прибытии и попытался объяснить причины понесенного поражения. Но Хидэёси, не обращая внимания и даже не глядя в его сторону, подчеркнуто говорил только с другими присутствующими за столом.

— Я сам виноват в гибели Сёню, я послал его на верную смерть, — сказал Хидэёси. — С юных дней мы все с ним делили — и нищету, и сакэ, и женщин. Никогда не прощу себе его смерти и никогда о нем не забуду.

Каждый раз, когда в его присутствии речь заходила о Сёню и его судьбе, на глаза Хидэёси набегали слезы.

Однажды, никого не оповестив о своих планах, Хидэёси распорядился начать возведение укреплений в окрестностях Оуры. Через два дня, в последний день четвертого месяца, он поведал о своем замысле подробнее:

— Завтра я хочу начать главное сражение в моей жизни. Посмотрим, кому суждено будет пасть в этом бою, — Хидэёси или Иэясу. Хорошенько выспитесь, подготовьтесь к бою и, главное, не дайте противнику застигнуть себя врасплох.

На следующий день — первого числа пятого месяца — должна была состояться решающая битва. Войско Хидэёси готовилось к ней с прошлого вечера. И вот перед ними предстал полководец. Его слова повергли присутствующих в полное недоумение.

— Мы возвращаемся в Осаку! Уходим всем войском! — Не успели люди прийти в себя, как последовали дальнейшие распоряжения. — Корпуса под командованием Куроды Камбэя и Акаси Ёсиро должны вступить во взаимодействие с войском у двойного рва. Командовать замыкающими отрядами будут Хосокава Тадаоки и Гамо Удзисато.

Шестидесятитысячное войско выступило в поход. Двигаясь на запад, оно своим отступлением в точности вторило ходу солнца по небу. Хори Кютаро был оставлен в Гакудэне, а Като Мицуясу — в крепости Инуяма. За исключением этих двух полков все войско переправилось через реку Кисо и вошло в провинцию Оура.

Внезапное отступление по приказу главнокомандующего заставило военачальников гадать о подлинных причинах такого решения. Хидэёси, отдав приказ, держался непринужденным образом. Дело заключалось в том, что отступление столь многочисленного войска осуществить еще труднее, чем наступление. Самая трудная задача выпадала воинам замыкающих отрядов и командовать этим войском поручали самым смелым и опытным.

Когда наутро в ставке Иэясу увидели, что войско Хидэёси внезапно выступило на запад, всех охватили сомнения, и приверженцы поспешили с докладом к князю.

На словах у них не оставалось сомнений насчет того, что происходит.

— Все ясно. Мы сломили волю врага к сопротивлению.

— Если мы воспользуемся возможностью и начнем преследование, то наверняка удастся сокрушить западное войско, перебив их до последнего человека, и победа будет за нами. Великая победа!

Каждый из военачальников восторженно говорил о немедленной атаке на отступающего противника и просил разрешить ему возглавить это начинание, но Иэясу, в отличие от них, ничуть не выглядел обрадованным. И он строго воспретил преследовать противника.

Он понимал, что такой полководец, как Хидэёси, не отвел бы большого и сильного войска, не имейся у него на то серьезная причина. Он осознавал также, что, хотя у него хватало людей для успешного ведения оборонительных действий, противостоять Хидэёси в решающем сражении на открытой местности его войско было не в силах.

— Искусство войны — не азартная игра. Имеем ли мы право рискнуть, поставить свою жизнь на кон в ходе одной-единственной схватки, не имея представления о том, как она может закончиться? Срывать плод следует тогда, когда сама судьба благословляет вас протянуть к нему руку.

Иэясу терпеть не мог рисковать. К тому же он превосходно знал собственную натуру. В этом отношении полной противоположностью Иэясу был князь Нобуо. Нобуо постоянно пребывал в заблуждении, будто его собственные способности и слава в стране ничем не уступают славе и способностям его отца, князя Нобунаги. Поэтому ему не сиделось на месте, хотя остальные внешне безропотно приняли решение Иэясу об отказе от преследования.

— Говорят, воину надлежит брать то, что само идет в руки. Как можем мы праздно сидеть здесь, наблюдая, как уплывает от нас возможность, дарованная Небесами? Пожалуйста, позвольте мне возглавить войско преследования, — произнес Нобуо с немалой настойчивостью.

Иэясу сумел несколькими словами осадить его, но в Нобуо на этот раз словно злой дух вселился. В споре с Иэясу он вел себя, как разобиженный ребенок, не желающий слушать старшего.

— Что ж, тут ничего не поделаешь.

Иэясу разрешил ему возглавить преследование, прекрасно понимая: ни к чему хорошему это не приведет. Нобуо немедленно собрал свое личное войско и погнался за войском Хидэёси.

После отбытия Нобуо Иэясу послал вслед за ним еще один отряд во главе с Хондой. Как и предвидел Иэясу, стоило войску Нобуо нагнать отряд противника, как тот развернулся, перестроился и, преодолев первоначальную сумятицу, быстро разгромил воинов Нобуо. Неразумный князь оказался повинен в гибели большого числа своих приверженцев.

Сам Нобуо мог бы стать легкой — и желанной — добычей для Хидэёси, не подоспей к нему на помощь отряд Хонды. Отступив на холм Комаки, Нобуо не рискнул показаться Иэясу на глаза. Но Хонда в подробностях рассказал главнокомандующему обо всем, что произошло. Иэясу ничем не выдал собственных чувств, ограничившись кивком и бесстрастным высказыванием: «Этого следовало ожидать».

Отступление Хидэёси менее всего походило на беспорядочное бегство. Проезжая по дороге, он обратился к соратникам со следующими словами:

— Не взять ли нам что-нибудь на память?

Крепость Каганои высилась на левом берегу реки Кисо к северо-востоку от крепости Киёсу. Двое из приверженцев Нобуо засели в ней, готовясь в случае крайней надобности развернуть отсюда одно из крыльев войска.

— Взять эту крепость, — приказал Хидэёси столь же равнодушно, как, махнув рукой, показал бы на сочный персик на ветке.

Войско переправилось через реку Кисо и заняло позиции в окрестностях храма Сэйтоку. Возглавив запасное войско, Хидэёси начал атаку утром четвертого числа. Время от времени он садился на коня и мчался на холм в окрестностях Тонды, чтобы оттуда следить за ходом сражения.

На следующий день в бою пал комендант крепости. Сама крепость продержалась еще два дня и пала только вечером шестого числа.

В тот же день Хидэёси возвел укрепления в местности Таки и дошел до Огаки тринадцатого числа. В крепости Огаки он встретился с уцелевшими членами семьи Сёню и утешил жену и мать павшего в бою друга.

— Представляю, как вам сейчас одиноко. Не забывайте, какое лучезарное будущее открывается перед вашими детьми. Вам следует прожить остаток дней в покое и радости, любуясь ростом молодых деревьев и вешним цветением в саду.

Хидэёси призвал к себе сыновей Сёню и сказал, что надеется на их мужество и силу. Этим вечером он словно превратился в одного из членов семейства и посвятил долгие часы воспоминаниям.

— Я коротышка, Сёню тоже был коротышкой. А когда коротышке хочется распотешить других, он, особенно если крепко выпьет, пляшет перед ними танец с копьем. Не думаю, чтобы он когда-нибудь плясал перед женою и сыновьями, но если плясал, то делал это примерно так.

И он самым потешным образом изобразил пляшущего Сёню, заставив опечаленных родственников рассмеяться против их собственной воли. Хидэёси остался в крепости на несколько дней, но в конце концов, двадцать первого числа, выступил на Осаку по дороге Оми.

Осака превратилась в большой город, разительно отличаясь от некогда крошечного порта на реке Нанива. Когда Хидэёси во главе войска прибыл сюда, люди высыпали на улицы и заполонили окрестности. Ликование не затихало до поздней ночи.

Внешние работы по возведению крепости Осака были уже завершены. Когда наступила ночь, здесь разыгралась сцена словно бы из другого мира. В бесчисленных окнах зажгли яркие лампы. Пятиэтажная башня главной цитадели, равно как и башни второй и третьей цитаделей, украшала собою небо и заливала светом окрестности во все четыре стороны, на востоке — реку Ямато, на севере — реку Ёдо, на западе — реку Ёкобори, а на юге — глубокий, но пока не заполненный водою ров.

Хидэёси покинул ставку в Гакудэне, потому что переменил первоначальный план, решив пойти по пути «начни все сначала»… Как отнесся Иэясу к такой перемене? Он следил за отступлением западного войска, не пошевелив и пальцем. Хотя он и узнал об ожесточенном сражении в крепости Каганои, подкреплений туда не прислал.

— Что происходит? — раздавались недоумевающие и негодующие голоса приверженцев Нобуо.

Сам Нобуо роптать уже не смел. Однажды ослушавшись Иэясу, он напал на войска Хидэёси, потерпел поражение и вернулся в лагерь только благодаря тому, что на выручку пришел Хонда. Нобуо понял отныне, что у него нет права на какие бы то ни было возражения.

Так или иначе, разногласия ослабляли восточное войско. Не следовало забывать, что вся война вспыхнула по воле не столько Иэясу, сколько Нобуо. Он напоминал Иэясу о союзническом долге, и властитель Микавы начал войну, чтобы помочь ему. Иэясу оставался в этой войне всего лишь союзником ее зачинщика — тем трудней ему было управлять поведением последнего. В конце концов Иэясу заявил:

— Раз уж Хидэёси прибыл в Осаку, раньше или позже он выступит походом на провинцию Исэ. Тревожные признаки таких намерений уже налицо. Мне кажется, вам нужно как можно скорее вернуться в вашу собственную крепость Нагасима.

Сочтя это предложение удобным поводом, Нобуо поспешил вернуться в провинцию Исэ. Иэясу еще какое-то время оставался на холме Комаки, но в конце концов покинул эту позицию и отправился в Киёсу, оставив вместо себя Сакаи Тадацугу. Жители Киёсу высыпали на улицы, чтобы приветствовать князя, вернувшегося с победой, но оказалось их куда меньше, чем жителей Осаки, которые приветствовали Хидэёси.

И мирные жители, и самураи считали сражение при Нагакутэ великой победой клана Токугава, но Иэясу предостерег приверженцев и подданных против чрезмерной гордыни и разослал своим войскам назидание:

«С военной точки зрения битва при Нагакутэ закончилась нашей победой, но что касается земель и стоящих на них крепостей, преимущество в итоге получил Хидэёси. Поэтому не позволяйте радости лишить вас разума: повода для нее нет».

За время противостояния на холме Комаки сторонникам Хидэёси удалось захватить в провинции Исэ, где вообще не велось боевых действий, крепости Минэ, Камбэ, Кокуфу и Хамада, а также взять и разрушить крепость Нанокаити. Прежде чем кто-нибудь успел догадаться об этом, большая часть провинции Исэ перешла под власть Хидэёси.

Хидэёси провел в крепости Осака около месяца, занимаясь делами ее управления, составляя и проводя в жизнь планы по переустройству окрестностей новой столицы и вкушая радости личной жизни. Он вел себя так, словно противостояние на холме Комаки и связанные с ним события его совершенно не касались.

В седьмом месяце он ненадолго съездил в провинцию Мино. Затем, примерно в середине восьмого месяца, неожиданно сказал:

— Скучно возиться со всем этим так долго. Поздней осенью необходимо покончить с этой историей раз и навсегда.

И вновь он объявил о выступлении на войну огромного войска. За два дня до начала похода в глубине главной крепости загремел барабан и запела флейта — это давали представление актеры театра Но. Время от времени слышались взрывы смеха.

Пригласив в крепость актеров театра Но, Хидэёси позвал на представление мать, жену и всех родственников. Ему хотелось повеселиться как следует.

Среди гостей были и три княжны, которых воспитывали в уединении. Тяте в этом году исполнилось семнадцать лет, средней сестре — тринадцать, младшей — вот-вот должно было исполниться одиннадцать.

Всего год назад, в день, когда пала крепость Китаносё, девочки с ужасом взирали на то, как она горит — и вместе с нею в дыму погибают их приемный отец Сибата Кацуиэ и их родная мать. Их перевезли сперва в лагерь, потом — сюда, и повсюду их окружали только незнакомые люди. Какое-то время глаза у них не просыхали от слез, улыбка ни разу не вспыхивала на прежде веселых и беззаботных личиках. Но три княжны в конце концов привыкли жить среди обитателей крепости и, освоившись с простым обращением, присущим Хидэёси, полюбили его и начали называть «нашим забавным дядюшкой».

В этот вечер после нескольких сцен, разыгранных актерами, «забавный дядюшка» прошел в закрытое помещение, переоделся там и сам вышел на подмостки.

— Поглядите, это дядюшка! — воскликнула одна из сестер.

— Да! Как забавно он выглядит!

Не обращая внимания на остальных, две младшие княжны расхохотались, указывая на него пальцами, и захлопали в ладоши. Как и следовало ожидать, Тятя, старшая из сестер, поспешила одернуть их:

— Не надо указывать пальцами. Сидите спокойно и следите за представлением.

Она решила показать сестрам пример, но Хидэёси вытворял такие смешные штуки, что в конце концов ей пришлось, прикрыв лицо рукавом, рассмеяться. Тут ей никакого удержу не было.

— Что такое? Кто засмеется, того накажут! А ты как раз рассмеялась!

Младшие сестры принялись потешаться над старшей, а та смеялась все пуще и пуще.

Время от времени не могла удержаться от смешка и мать Хидэёси, наблюдая за потешной пляской сына, и только Нэнэ, привыкшая к шуткам и проказам мужа в тесном семейном кругу, не выказывала никаких признаков веселости.

У Нэнэ было на уме другое: она решила хорошенько разглядеть наложниц мужа, восседавших здесь и там в сопровождении собственных служанок.

Живя в Нагахаме, Хидэёси позволял себе держать только двух наложниц; когда же они переехали в Осаку, Нэнэ сразу донесли, что и во второй крепости, и в третьей появилось по наложнице.

Трудно поверить, но после победного возвращения из похода на север Хидэёси привез в крепость трех осиротевших дочерей Асаи Нагамасы и, как любящий отец, воспитывал их.

Это обижало женщин, прислуживавших Нэнэ, которая как-никак доводилась Хидэёси законной супругой, и обижало в особенности потому, что старшая из сестер, Тятя, превосходила красотой свою покойную мать.

— Княжне Тяте уже семнадцать лет. Почему его светлость смотрит на нее такими глазами, словно любуется изысканным цветком в вазе?

Замечания вроде этого только подливали масла в огонь, но Нэнэ отвечала на все деланным смехом.

— Тут ничего не поделаешь. Это как царапина на жемчужине — у каждого человека есть свой изъян. Таков мой Хидэёси — он охоч до женщин.

Когда-то в былые годы она сама давала волю ревности, как поступила бы на ее месте любая другая, и даже написала из Нагахамы жалобу Нобунаге на неподобающее поведение мужа, и князь Ода направил ей ответное послание:

Слова княжеского укора выпали на ее долю, а не на долю неверного мужа. Получив урок, Нэнэ решила впредь сохранять хладнокровие при любых обстоятельствах и научилась смотреть сквозь пальцы на любовные связи мужа. Однако в последнее время у нее вновь появились опасения: ей стало казаться, будто Хидэёси позволяет себе слишком много.

В любом случае следовало считаться с тем, что ему исполнилось сорок семь лет, а мужчина в этом возрасте испытывает особенную жажду жизни. Поэтому, наряду с огромным количеством внешних дел, вроде противостояния на холме Комаки, он занимался и внутренними — причем такими сокровенными, как обустройство собственной спальни и забота о ее обитательницах. Так он и жил изо дня в день, будучи не в силах ничем насытиться, жил полноценной жизнью мужчины в расцвете сил — да так, что посторонний наблюдатель поневоле удивлялся, каким образом Хидэёси удается отделить главное от второстепенного, величественный жест — от интимного, подчеркнуто прилюдные действия — от тех, которые надлежало совершать под покровом тайны.

— Смотреть на пляску забавно, но когда я сам выхожу на подмостки, мне вовсе не весело. Если честно, это трудное дело.

Хидэёси направился к матери и жене. Только что он под шумное одобрение присутствующих сошел со сцены и, казалось, был опьянен вдохновением и восторгом танца.

— Нэнэ, — сказал он, — давай проведем нынешний вечер у тебя в комнате. Не приготовишь ли ты угощение?

По окончании представления зажгли яркие лампы и гости принялись расходиться.

Хидэёси появился в покоях Нэнэ. Его сопровождало множество актеров и музыкантов. Мать удалилась к себе, так что супруги остались вдвоем.

Нэнэ всегда хорошо относилась к гостям и их слугам, да и к собственным слугам тоже. После нынешнего веселого представления она была особенно любезна с ними, благодарила всех, потчевала сакэ, пропускала мимо ушей некоторые — порой весьма дерзкие — шутки.

Поскольку Нэнэ полностью посвятила себя гостям, Хидэёси, предоставленный самому себе, сидел в полном одиночестве и наконец немного заскучал.

— Нэнэ, пожалуй, я бы тоже выпил чашечку, — сказал он.

— Ты уверен, что это пойдет тебе на пользу?

— Ты полагаешь, будто я капли в рот не возьму? Для чего же тогда, по-твоему, я пришел к тебе в покои?

— Но твоя матушка сказала: «Послезавтра этот парень вновь отправляется на холм Комаки». Она наказала прижечь тебе моксой голени и бедра перед выступлением в поход.

— Что? Она велела сделать прижигание моксой?

— Она считает, что в начале осени бывает довольно жарко. Если ты в разгар сражения попьешь тамошней нечистой воды, то непременно заболеешь. Так что давай я исполню повеление матушки, а после этого угощу сакэ.

— Это просто смешно. Мне это ни к чему!

— Хочешь или нет, придется подчиниться. Так наказала твоя матушка.

— Да хотя бы из-за этого я немедленно уйду! Во время сегодняшнего представления ты одна не смеялась. Я следил с подмостков: все смеялись, а ты — нет.

— Да, уж такой у меня характер. Даже если бы ты приказал мне вести себя как эти маленькие красотки, я бы все равно не смогла.

Судя по всему, Нэнэ рассердилась. На глаза ей навернулись слезы. Она вспомнила о днях, когда ей было столько лет, сколько теперь Тяте, а Хидэёси было двадцать пять. Он увивался за нею, и звали его тогда Токитиро.

Хидэёси с удивлением посмотрел на жену:

— Почему ты плачешь?

— Не знаю.

Нэнэ отвернулась, но Хидэёси все равно исхитрился заглянуть ей в глаза.

— Не хочешь ли сказать, что почувствуешь себя покинутой, когда я снова поеду на войну?

— Ты бы посчитал, сколько дней провел дома за все время с тех пор, как мы поженились.

— Ничего не поделаешь. Пока в стране не настанут мир и покой, мне придется воевать. Хоть я этого терпеть не могу, — возразил Хидэёси. — Если бы не произошло внезапного несчастья с князем Нобунагой, меня бы назначили комендантом какой-нибудь отдаленной крепости, и я проторчал бы там всю оставшуюся жизнь — зато рядом с тобой, как тебе и хочется.

— Ты вечно говоришь всякие гадости. А я умею читать в мужском сердце, поверь мне!

— Да и я неплохо разбираюсь в женщинах.

— Ты вечно надо мной смеешься. Я ведь не ревную тебя, как поступила бы на моем месте любая другая.

— Так каждая жена о себе рассуждает.

— Ты можешь хоть раз выслушать меня, не сводя все к шуткам?

— Изволь. Я выслушаю тебя со всей серьезностью.

— Я давным-давно смирилась с тем, как протекает моя жизнь. Так что не стоит напоминать тебе, что в твое отсутствие я ведаю всеми делами в крепости.

— Ты доблестная женщина и добродетельная супруга! Поэтому-то давным-давно некий молодой болван по имени Токитиро и приметил тебя.

— Не заходи в своих шутках чересчур далеко! Об этом говорила со мной твоя матушка.

— И что она сказала?

— Сказала, что я слишком безропотно отношусь к твоим частым уходам и редким возвращениям. Сказала, что мне время от времени нужно говорить с тобой о чувствах, нужно тебя воспитывать.

— А для начала — делать прижигания? — расхохотался Хидэёси.

— Она тревожится, а тебе это безразлично. Ты стал настолько самоуверен, что пренебрегаешь даже сыновним долгом.

— В чем это выражается?

— Разве не ты поднял шум в комнате госпожи Сандзё прямо здесь, наверху, позапрошлой ночью? И оставался у нее до зари?

Придворные и актеры, потягивая сакэ в соседнем помещении, делали вид, будто не прислушиваются к случайной — впрочем, увы, далеко не редкой — ссоре между супругами. Как раз в это мгновение Хидэёси повысил голос:

— Эй, люди! Поглядите, какую замечательную сценку мы с женой для вас разыгрываем!

Один из актеров откликнулся:

— Воистину так. Это напоминает игру в мяч между двумя слепцами.

— И пес бы не сумел укусить больнее, — рассмеялся Хидэёси.

— Давайте! Интересно, за кем останется победа.

— А ты, флейтист? Тебе тоже нравится представление?

— Да, я слежу за вами затаив дыхание. Как будто речь идет о моей собственной жизни и смерти. Кто прав, кто виноват? Удар! Еще удар! И вновь удар! И вновь ответный!

Внезапно Хидэёси сорвал с Нэнэ верхнее кимоно и принялся победно размахивать им, как добычей.

На следующий день матери и жене Хидэёси не удалось увидеть его даже мельком, хотя все члены семьи собрались в одной крепости. Весь день Хидэёси провел в делах, раздавая распоряжения приверженцам и военачальникам.

Двадцать шестого числа восьмого месяца Иэясу получил срочное донесение о наступлении, начатом Хидэёси. Иэясу поспешил из Киёсу в Ивакуру, взяв с собой Нобуо. Он спешно развернул боевые порядки, способные противостоять войску Хидэёси. Иэясу вновь решил прибегнуть к оборонительной стратегии, строго-настрого запретив своим людям поддаваться на вражеские вылазки, а тем более затевать собственные.

— Этот человек не знает слова «достаточно».

Хидэёси осознал, сколь трудно вести войну против человека, наделенного таким терпением и выдержкой, как Иэясу, но ему самому было не занимать подобных качеств. Он знал: если хочешь съесть устрицу, не имеет смысла разбивать раковину. Лучше подержать край раковины на огне, и она откроется без труда. В нынешних действиях он руководствовался только здравым смыслом. Отправка в качестве посла мира Нивы Нагахидэ была равнозначна поднесению раковины к огню.

Нива был старейшим из приверженцев клана Ода, его любили и уважали повсюду. Теперь, после гибели Сибаты Кацуиэ и утраты былой известности Такигавы Кадзумасу, Хидэёси стремился во что бы то ни стало склонить на свою сторону этого честного и добросердечного человека, рассчитывая двинуть его в игру, как запасную фигуру, перед началом нового противостояния на холме Комаки.

В северной войне Нива бился на стороне Инутиё, но двое приближенных к нему военачальников — Канамори Кинго и Хатия Ёритака — выступали на стороне Хидэёси. Прежде чем слухи об этом разошлись по стране, двое бывших врагов предприняли несколько поездок между лагерями Хидэёси и своей родной провинцией Этидзэн.

Даже сами посланцы не знали содержания писем, которые они доставляли, но в конце концов Нива тайно побывал в Киёсу и повидался с Иэясу.

Переговоры прошли в обстановке глубочайшей секретности. Со стороны Хидэёси единственными людьми, посвященными в дело, были Нива и двое его соратников. По предложению Хидэёси на роль посредника был избран Исикава Кадзумаса.

Из лагеря Токугавы просочился слух о начале тайных мирных переговоров. Этот слух привел в замешательство воинов клана, занявших боевые позиции на холме Комаки.

Подобные слухи всегда сопровождаются язвительными добавлениями тех, кто их распускает. На этот раз в центре внимания оказалось имя, и без того вызывавшее раздражение и подозрительность у членов клана, — имя Исикавы Кадзумасы.

— Утверждают, будто посредником на переговорах избран Кадзумаса. Что ни говори, а у него с Хидэёси были совместные темные связи.

Кое-кто осмеливался завести речь об этом с самим Иэясу, но он резко отвергал любые подозрения по поводу Кадзумасы и всецело доверял ему.

Но раз такие разговоры начались и вспыхнули подозрения, то неизбежно на убыль пошел боевой дух, присущий клану.