ПЕРСОНАЖИ И МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

Г а м о У д з и с а т о — старший вассал клана Ода

Н а к а г а в а К а н э м о н — комендант крепости Инуяма

И к э д а Ю к и с к э — сын Сёню

Б и т о Д з и н э м о н — вассал Хидэёси

М о р и Н а г а ё с и — зять Икэды Сёню

С а к а и Т а д а ц у г у — старший вассал Токугавы

Х о н д а Х э й х а т и р о — старший вассал Токугавы

И и Х ё б у — старший советник Токугавы

М и ё с и Х и д э ц у г у — племянник Хидэёси

О д а Н о б у т э р у — дядя Нобуо

Исэ — владение Оды Нобунаги

Нагасима — главная резиденция Оды Нобуо

Огаки — дворец Икэды Сёню

Гора Комаки — укрепленные позиции, удерживаемые Иэясу

Гакудэн — главный лагерь Хидэёси

Окадзаки — дворец Токугавы Иэясу

Осака — новый дворец Хидэёси

ГРЕХИ ОТЦОВ

Всего лишь за один быстро промелькнувший год власть и влияние Хидэёси возросли так стремительно, что он и сам дивился этому. Он уничтожил кланы Акэти и Сибата, заставил склониться военачальников Такигаву и Сассу, сам Нива выказал ему особое доверие, а Маэда Инутиё доказал свою верность былой дружбе.

Ныне под властью Хидэёси оказались почти все провинции, прежде покоренные Нобунагой. Разительная перемена обнаружилась и в отношениях с князьями тех провинций, которые сумели сохранить независимость или хотя бы ее видимость. Клан Мори, что много лет противился замыслу Нобунаги подчинить всю страну, заключил с Хидэёси договор о союзе и прислал заложников.

Оставался один могущественный князь, намерения которого были по-прежнему загадочны, — Токугава Иэясу. Между ним и Хидэёси никаких отношений долгое время не было. Они затаились, как соперники над игральной доской в ожидании сильного хода противника.

В конце концов молчание закончилось. Действовать начал Иэясу: двадцать первого числа пятого месяца, вскоре после возвращения Хидэёси в Киото, к нему в крепость Такарадэра прибыл один из военачальников Иэясу, старший по возрасту и званию — Исикава Кадзумаса.

— Я прибыл с поздравлениями от его светлости князя Иэясу. Вы одержали великую победу и тем восстановили в стране мир и покой.

Произнеся эти высокопарные слова, Кадзумаса вручил Хидэёси драгоценный подарок — старинную шкатулку-хацухана для хранения чая.

Хидэёси успел стать ценителем чайной церемонии, изысканный подарок его обрадовал. Не меньше была радость и от того, что Иэясу первым обратился к нему с учтивыми поздравлениями.

Кадзумаса хотел в тот же день отправиться назад, в Хамамацу, но Хидэёси отговорил его.

— Вам некуда спешить, — сказал он. — Погостите у меня два-три дня. Я дам знать князю, что вы задержались здесь по моей просьбе. Назавтра нам предстоит небольшое семейное торжество.

Небольшим семейным торжеством Хидэёси назвал пир по случаю получения нового высокого титула. Император преподнес ему титул за заслуги на поле сраженья и в мирных делах. Кроме того, Хидэёси собирался объявить о начале строительства в Осаке новой крепости.

Пиршество длилось три дня. Все эти дни бесчисленной чередой в замок прибывали гости, а в узких улицах города не было проходу от паланкинов придворных, их слуг и лошадей.

Кадзумасе пришлось признать: мантия Нобунаги отныне на плечах Хидэёси. До приезда сюда он был твердо убежден, что славу и влияние Нобунаги унаследует Токугава Иэясу. Часы, проведенные в гостях у Хидэёси, заставили его передумать. Мысленно сравнивая владения Хидэёси и Иэясу, сравнивая численность и мощь военных сил, Кадзумаса с грустью осознавал, что княжество Токугавы — всего лишь небольшой провинциальный удел в восточной Японии.

Через несколько дней Кадзумаса объявил, что собирается отбыть. Хидэёси проводил его до ворот Киото. Когда они двигались верхами по дороге, Хидэёси обернулся в седле и предложил Кадзумасе, скакавшему чуть позади, поравняться с собою. Человек другого клана, Кадзумаса мог рассчитывать на знаки милости — но чтобы скакать рядом с самим князем…

Хидэёси приветливо заметил:

— Все равно мы едем вместе, так не лучше ли ехать рядом? Дорога в Киото скучновата, добрая беседа скрасит путь.

Кадзумаса на мгновение замешкался, затем хлестнул коня и поравнялся с Хидэёси.

— Утомительно ездить туда и обратно в Киото, — сказал Хидэёси. — В этом году я переберусь в Осаку, хочу быть поближе к столице. — И он поведал Кадзумасе свои намерения насчет возведения новой крепости.

— Осака, что ни говори, — самое подходящее место, — заметил Кадзумаса. — Ходят слухи, будто князь Нобунага уже давно ее заприметил.

— Да, это так. Но монахи-воины из Хонгандзи засели там в своих лесных укреплениях, так что князю пришлось остановиться в Адзути.

Они уже въехали в Киото, и, когда Кадзумаса уже хотел попрощаться, Хидэёси вновь удержал его:

— В такую жару не стоит путешествовать берегом. Не лучше ли вам отплыть на лодке из Оцу? Пока ее будут готовить, отобедаем у Маэды Гэни.

Маэда Гэни был человек, которого Хидэёси недавно назначил наместником Киото. Не дав Кадзумасе уклониться от приглашения, Хидэёси повез его в дом наместника. Двор был тщательно подметен, словно хозяева заранее знали о прибытии дорогого гостя, и Гэни встретил Кадзумасу чрезвычайно учтиво.

Хидэёси непрестанно следил, чтобы гостю не стало скучно, и в продолжение всей трапезы развлекал его разговорами о строительстве крепости.

Гэни принес большой лист бумаги и разложил его на полу. План крепости показывали гостю из другой провинции, отчего Гэни и Кадзумаса пребывали в замешательстве, — их смущала доверчивость Хидэёси, оправдать которую могло только то, что он забыл и о принадлежности Кадзумасы другому клану, и о собственных непростых отношениях с этим кланом.

— Мне пришлось слышать, что вы большой знаток строительства крепостей, — сказал Хидэёси Кадзумасе. — Если вы пожелаете сделать замечания или возражения, буду рад их услышать.

Кадзумаса и вправду был искушен в возведении крепостей. Обычно планы построек держали в строжайшем секрете, и никому не пришло бы в голову показывать их выходцу из другого клана, но сейчас Кадзумаса не стал разгадывать истинные намерения Хидэёси и тщательно вник в чертежи.

Кадзумаса знал, что Хидэёси не скупится на затраты, и все же его поразил размах замысла. Когда Осака была поселением монахов-воинов из Хонгандзи, площадь их главной крепости составляла всего тысячу цубо. Согласно планам Хидэёси, на месте главной крепости предстояло возвести внутреннюю цитадель. План постройки был привязан к местности, учитывал расположение рек, гор, озерного берега, возможности нападения и обороны на каждом участке — ничто не оставалось без внимания. Вокруг всех укрепленных рубежей предполагалось насыпать три земляных вала. Окружность внешней стены составляла более шести ри. Самой высокой в крепости должна была стать пятиэтажная башня с бойницами на каждой площадке. Крыши внутренних построек покрывались позолотой.

Изумленный и восхищенный Кадзумаса молча любовался великолепными чертежами. То, что он увидел, являло собой лишь часть задуманного. Окружающий крепость ров заполнялся водой из реки Ёдо. Из богатого торгового города Сакаи, неподалеку от Осаки, начинались многочисленные торговые пути в Китай, Корею и Юго-Восточную Азию. Высящиеся совсем рядом горные цепи Ямато и Кавати были естественными преградами для врага. Дороги Санъин и Санъё прямиком вели из Осаки — морем и посуху — на Сикоку и Кюсю, то есть служили ключом едва ли не ко всей стране. Как место для возведения главной крепости страны и будущая столица, Осака была предпочтительнее, чем воздвигнутый Нобунагой город Адзути. Кадзумаса не смог обнаружить ни малейшего изъяна в предложенном его суду замысле.

— Ну, что скажете? — осведомился Хидэёси.

— Просто превосходно. Великий замысел! — не кривя душой, выразил Кадзумаса то единственное, что мог сказать.

— Как по-вашему, оправдает ли себя новая крепость?

— В день окончания работ возникнет самый большой укрепленный город во всей Японии, — сказал Кадзумаса.

— Этого я и хочу.

— Когда вы приступите к постройке?

— Думаю переехать в Осаку до нового года.

Не веря собственным ушам, Кадзумаса уставился на собеседника:

— Еще в нынешнем году? Возможно ли такое?

— Вполне возможно.

— Но прежде чем будет положен последний камень, пройдет не меньше десяти лет!

— Через десять лет наш мир будет иным, а я состарюсь. — Хидэёси расхохотался. — На внутреннее убранство и отделку, включая украшения, я положил три года.

— Немыслимо заставить ремесленников и рабочих трудиться столь быстро. Да и запасы камня и извести вам понадобятся огромные.

— Их доставят из двадцати восьми провинций.

— Сколько же рабочих вам понадобится?

— Точно не знаю. Около ста тысяч. Мои чиновники утверждают: чтобы открыть внешний и внутренний рвы, шестьдесят тысяч человек должны беспрерывно работать три месяца.

Кадзумаса умолк. Он был подавлен величием замысла Хидэёси по сравнению со скромными крепостями Окадзаки и Хамамацу в его, Кадзумасы, родной провинции. Но поблизости от Осаки нет каменоломен. Удастся ли Хидэёси доставить в Осаку такое количество камня, в том числе большие глыбы? Где в трудные времена полагает он найти огромные деньги, без которых постройку не начать? Уж не представляют ли собой планы Хидэёси всего лишь пустую похвальбу?

В эту минуту Хидэёси вспомнил о чем-то очень важном. Вызвав писца, он принялся диктовать какое-то послание. Словно бы позабыв о присутствии Кадзумасы, он просмотрел написанное, кивком одобрил и сразу начал диктовать другой текст. Даже если бы Кадзумасе было безразлично, что содержится в письме Хидэёси, ему не удалось бы, сидя рядом, пропустить услышанное мимо ушей. А Хидэёси, похоже, составлял важное послание вождям клана Мори.

Кадзумаса растерялся. Не зная, как поступить, он обратился к Хидэёси:

— Я вижу, у вашей светлости государственные заботы. Позволено ли будет мне удалиться?

— Нет-нет, не надо, останьтесь. Я сейчас закончу.

Хидэёси продолжал. Он получил послание от одного из людей клана Мори. Его поздравляли с победой, одержанной над кланом Сибата. И теперь, подробно описывая битву при Янагасэ, он требовал у автора послания, чтобы тот ясно и кратко изложил ему собственные мысли о будущем всего клана. Письмо было личное и весьма важное.

Кадзумаса молча сидел рядом, глядя в окно на бамбуковые заросли, а Хидэёси, не таясь, диктовал:

— «Если бы я дал Кацуиэ хоть короткую передышку, одолеть его потом было бы куда труднее. На волоске висела судьба всей Японии, потому на сей раз я решил не считаться с потерями. Во второй половине часа Тигра я обрушился на крепость Кацуиэ и к часу Лошади овладел ею».

Когда он произнес слова «судьба всей Японии», глаза его сверкали, как в минуту победы. Затем письмо приняло неожиданный оборот, дабы заставить вождей клана Мори вдуматься в смысл написанного.

— «Я был бы неблагодарен к своим воинам, если бы вновь созвал их в поход, но при необходимости я так и поступлю. Я сам приду в ваш край и добьюсь, чтобы взаимные уговоры исполнялись. Я настаиваю: ведите себя с приличествующей скромностью и не вынуждайте меня действовать силой».

Кадзумаса, украдкой глянув на Хидэёси, поневоле восхитился его отвагой. Хидэёси диктовал резкое и самоуверенное послание, а держался при этом так, словно сидел с давним другом по-домашнему, за легкой беседой и чашечкой сакэ. Что это — гордыня или простота?

— «Клан Ходзё на востоке, клан Уэсуги на севере дали мне право вести дела по своему усмотрению. Если и вы позволите мне поступать так же, то руки мои будут развязаны, и Япония обретет наилучшее правление с незапамятных времен. Прошу вас обдумать и принять близко к сердцу все, что здесь изложено. Если вам есть что возразить, известите меня до начала седьмого месяца. Буду крайне признателен, если означенное послание вы подробно доведете князю Тэрумото».

Глаза Кадзумасы следили, как ветер играет за окном молодыми побегами бамбука, а уши пылали, внимая словам Хидэёси. И сердце его трепетало, как бамбуковая листва на ветру. Похоже, для Хидэёси даже такой крупный замысел, как возведение крепости в Осаке, был побочной задачей для размышлений в свободное время. Обращаясь к вождям могущественного клана Мори, он назначил им точный срок ожидания их согласия — начало седьмого месяца — под угрозой военного похода.

Кадзумаса был потрясен, восхищен — и смертельно устал от всего.

Вошедший слуга доложил, что лодка, в которой должен был отправиться Кадзумаса, готова к отплытию. Хидэёси отстегнул от пояса меч и преподнес его Кадзумасе:

— Оружие старинное, но его лезвие пока безупречно. Прошу, примите этот меч в знак моей глубочайшей приязни.

Кадзумаса, приняв меч, благоговейно приложился к нему лицом.

По выходе из дворца их дожидались личные оруженосцы Хидэёси, чтобы почетной стражей проводить Кадзумасу до гавани в Оцу.

Сложности, как нераспутанные узлы, во множестве поджидали Хидэёси в самом Киото и за его пределами.

После сражения под Янагасэ кровопролитие закончилось. Но даже после того, как сдался Такигава, осталось несколько мятежников, не желавших сложить оружие. Остатки войска провинции Исэ укрепились в Нагасиме и Кобэ. Подавить их сопротивление должен был Ода Нобуо.

Услышав, что Хидэёси вернулся из Этидзэна, Нобуо оставил расположение своего войска и в тот же день встретился с новым вождем клана.

— Когда провинция Исэ прекратит борьбу, вы можете принять во владение крепость Нагасима, — сказал Хидэёси.

После этих слов не слишком-то удачливый князь Нобуо покинул Киото в превосходном настроении.

Смеркалось, зажигали лампы. Ушли придворные, удостоившиеся приема у Хидэёси, разошлись и другие гости. Хидэёси, совершив омовение, сел ужинать с Хидэкацу и Маэдой Гэни. За ужином слуга доложил, что в столицу вернулся Хикоэмон.

Ветер шумел в оконных ставнях, неподалеку слышался веселый смех молодых женщин. Хикоэмон не стал спешить во внутренние покои, сперва прополоскал рот и пригладил волосы. Он примчался из Удзи верхом и был весь в дорожной пыли.

Задание Хикоэмона состояло в том, чтобы встретиться с Сакумой Гэмбой, содержавшимся под стражей в Удзи. Дело с виду было простое, но Хидэёси знал, что это не так, потому и поручил его Хикоэмону.

Гэмбу бросили в темницу, но не умертвили — держали в Удзи. Хидэёси распорядился, чтобы пленника не пытали и не унижали. Он знал, что Гэмба — человек беспримерной отваги, а вырвавшись на свободу, он превратится в разъяренного тигра. Хидэёси следил, чтобы Гэмбу неусыпно стерегли.

Хотя Гэмба был пленным вражеским военачальником, Хидэёси искренне сочувствовал ему. Он ценил незаурядные способности Гэмбы так же высоко, как обожавший своего племянника Кацуиэ, и полагал, что казнить такого смельчака было бы постыдно. Вскоре после возвращения в Киото Хидэёси отправил к пленнику надежного человека для переговоров о возможном будущем.

— Кацуиэ больше нет в живых, — начал посланец. — Вам подобает подчиниться князю Хидэёси, как естественному преемнику Кацуиэ. Если вы так поступите, вам возвратят и свободу, и власть в провинции, и начальство над крепостью.

Гэмба презрительно расхохотался:

— Кацуиэ — это Кацуиэ, и какой-то там Хидэёси — не чета ему. Кацуиэ покончил с собой. Я тоже не собираюсь задерживаться в этом мире. И ни за что не стану служить Хидэёси, пусть даже он посулит мне власть надо всею страной.

После первой неудачи к Гэмбе отправился Хикоэмон. Он не слишком надеялся, что ему удастся переубедить Гэмбу, и не ошибся.

— Ну, как все прошло? — спросил Хидэёси.

Он сидел возле серебряной курильницы, клубы пахучего дыма из которой отпугивали комаров.

— Его ничто не прельстило, — отозвался Хикоэмон. — Он просил только об одном: чтобы я отрубил ему голову.

— Что ж, если таков ответ, то и впрямь не надо больше настаивать.

Хидэёси убедился, что не сможет привлечь Гэмбу на свою сторону, и испытал облегчение, морщины у него на лице разгладились.

— Мне понятны ваши надежды, мой господин. Боюсь, что не сумел оправдать их.

— Ты ни в чем не виноват, — ободрил его Хидэёси. — Даже в темнице Гэмба не хочет склониться передо мной, чтобы спасти себе жизнь. У него подлинно самурайское чувство чести. Искренне жаль терять столь мужественного и целеустремленного человека. Поддайся он на твои уговоры, прибудь сюда, чтобы изъявить свою преданность — я перестал бы его уважать только за это. Ты сам самурай, — добавил Хидэёси, — и в душе понимаешь его правоту, поэтому тебе не удалось его переубедить, вот в чем дело.

— Простите меня.

— Мне жаль, что я обременил тебя подобным поручением. Не говорил ли Гэмба еще что-нибудь?

— Я спросил его, почему он не погиб на поле сражения, а вместо этого пустился в бегство и в конце концов попал в плен к каким-то крестьянам. Спросил, почему он томится в темнице и ждет казни, вместо того чтобы покончить с собой.

— И что он ответил?

— Он спросил, считаю ли я, что смерть на поле боя и сэппуку — единственно достойные выходы для самурая. Сам же он сказал, что убежден в обратном: воин должен сделать все возможное и невозможное, чтобы выжить.

— Это все?

— Бежав с поля битвы под Янагасэ, он еще не знал, жив Кацуиэ или мертв, и попытался прорваться в Китаносё, чтобы оттуда объединенными силами напасть снова. На пути бегства он окончательно пал духом и остановился у крестьянской хижины, чтобы попросить китайской полыни.

— Грустно… очень грустно.

— Весьма хладнокровно он объявил, что опозорен, попав в плен живым, и если удастся перехитрить стражей и убежать, то непременно придет сюда и попытается умертвить вас. Тем он надеется смыть с себя заслуженный гнев духа Кацуиэ и испросить прощения за страшную ошибку, допущенную в походе на Сидзугатакэ.

— О, какой позор! — Глаза Хидэёси увлажнились сочувствием. — Втуне растратить способности такого человека и обречь его на верную смерть! Эта вина падет на Кацуиэ. Что ж, да будет так. Позволим Гэмбе умереть достойно. Позаботься об этом, Хикоэмон.

— Понял, мой господин. Значит, завтра?

— Чем раньше, тем лучше.

— И где же?

— В Удзи.

— Следует ли казнить его на площади?

Хидэёси на мгновение задумался:

— Думаю, выбор сделает сам Гэмба. А он наверняка захочет принять смерть в поле, прошествовав перед тем по городу.

На другой день Хидэёси вручил Хикоэмону, готовившемуся выехать в Удзи, два шелковых кимоно.

— Наверное, платье Гэмбы превратилось в лохмотья. Пусть перед смертью переоденется в чистое.

В тот же день Хикоэмон отбыл в Удзи, чтобы повидаться с Гэмбой, которого держали в одиночном заключении.

— Князь Хидэёси повелел, чтобы вас провели по Киото, а затем обезглавили в поле под Удзи, как вы сами того хотели.

Ни один мускул не дрогнул в лице Гэмбы.

— Передайте князю мою признательность, — учтиво отозвался он.

— Князь Хидэёси прислал вам эти одежды.

Взглянув на два шелковых кимоно, Гэмба отказался:

— Поблагодарите князя Хидэёси за доброту. Не думаю, что эта одежда мне к лицу. Верните ее, пожалуйста, своему господину.

— Вы недовольны?

— Эти наряды годились бы пешему воину. Когда меня, родного племянника князя Кацуиэ, столица увидит в таком платье, это навлечет на покойного лишний позор. Моя одежда изношена, но она пропитана духом битвы, и пусть меня проведут по городу в ней. Если князь Хидэёси дозволит мне переодеться, пусть подберет что-нибудь достойное.

— Я передам эту просьбу. Что именно вы хотели бы?

— Красный свободный плащ с широкими рукавами. Под него — алое шелковое кимоно, расшитое серебром. — Гэмба и в этот роковой час говорил, не тая своих чувств и мыслей. — Все знают, что меня схватили крестьяне, связали и выдали врагу. Я опозорен тем, что взят живым. До последнего мига надеялся я исхитриться и убить князя Хидэёси и не смог этого совершить. Когда меня проведут по столице, это привлечет внимание. Стыдно мне выступать в невзрачном кимоно вроде того, что привезли вы. Я буду удовлетворен, если появлюсь перед толпой в роскошных нарядах, какие носил на поле брани, когда за плечами у меня реяло знамя полководца. И я хочу, чтобы меня связали еще раз, на глазах у всех, перед тем, как я взойду в повозку — в доказательство, что я не гневаюсь.

Присущая Гэмбе прямота была одной из самых привлекательных его черт. Когда Хикоэмон доложил Хидэёси о просьбе узника, князь немедленно приказал исполнить ее.

Настал день казни Гэмбы. Пленный помылся, тщательно пригладил волосы, облачился в алое кимоно и — поверх него — в свободный красный плащ с широкими рукавами. Протянув вперед руки, он дал себя связать, затем взошел в повозку. Всего тридцать лет должно было исполниться ему в этом году, и он был так крепок телом и духом, что все невольно жалели этого могучего и красивого человека.

Повозка проехала по улицам Киото и вернулась в Удзи. Там уже дожидалась расстеленная на земле звериная шкура.

— Вы можете сами исполнить обряд сэппуку, — сказал палач.

Гэмбе протянули малый меч. В ответ он лишь презрительно рассмеялся.

— Я не приму никаких одолжений.

Его обезглавили со связанными руками.

Шел к концу шестой месяц года.

— Должно быть, строительство крепости в Осаке продвинулось далеко, — сказал Хидэёси. — Нужно взглянуть, как идут дела.

Прибыв в Осаку, он осмотрел работы и выслушал объяснения начальника строительства. Болото в Наниве засыпали. Оба рва вырыли на указанные длину, глубину и ширину. Вокруг стройки повсюду открылись первые купеческие лавки. В заливе Сакаи и устье реки Ясудзи виделись сотни челнов, доверху груженных тяжелыми камнями, их паруса едва возвышались над водой. Хидэёси остановился там, где предстояло воздвигнуть главную цитадель. Оглядевшись по сторонам, он увидел десятки тысяч мастеровых и умельцев самых разных дел. Люди работали посменно, днем и ночью, так что работы ни на миг не прекращались.

Рабочих на строительство истребовали у каждого клана. Если какой-нибудь князь не доставлял указанное число людей, его жестоко карали, не считаясь с достоинством. Распоряжение работами установилось по строгому старшинству: начальник участка, сотники и десятники. У начальников и надсмотрщиков был четко очерченный круг обязанностей и полномочий. Уличенным в безделье сразу отрубали голову. Если провиниться случалось надсмотрщику из самураев, то он, не дожидаясь казни, совершал сэппуку.

Истинным виновником переживаний Хидэёси оставался Иэясу. Всю свою жизнь Хидэёси был убежден, что Иэясу самый замечательный человек своего времени, не считая, конечно, князя Нобунаги. Хидэёси понимал: неожиданно возвысившись, он вызвал подозрения у Иэясу, а потому столкновение неизбежно.

Когда наступил восьмой месяц, он приказал Цуде Нобукацу преподнести Иэясу знаменитый меч, выкованный самим Фудо Куниюки.

— Передай князю Иэясу, что присланная им драгоценная шкатулка доставила мне неизъяснимое наслаждение и что это — ответный дар.

Цуда выехал в Хамамацу в первые дни месяца и возвратился около десятого числа.

— Гостеприимство клана Токугава было настолько щедрым, что я не нахожу слов описать его. Это в высшей степени трогательно, — доложил Нобукацу.

— В добром ли здравии пребывает князь Иэясу?

— Насколько можно судить, в превосходном.

— Достойно ли ведут себя его приверженцы?

— В Хамамацу царит порядок, какого не встретишь в других крепостях. Все приверженцы клана выступают как члены одной семьи.

— Доводилось слышать, что Иэясу взял на службу большое число новых людей.

— Большинство их раньше принадлежало к клану Такэда.

Беседуя с Нобукацу, Хидэёси внезапно подумал о разнице в возрасте между собой и Иэясу. Увы, Хидэёси был много старше. Ему сейчас сорок шесть лет, тогда как Иэясу всего сорок один. Разница в пять лет. Сейчас молодой Иэясу заботил Хидэёси куда больше, чем до того старший по возрасту Кацуиэ.

Но все эти тревоги и волнения он таил под спудом. Внешне ничто не говорило, что, едва разделавшись с кланом Сибата, он замыслил новую войну. Да и отношения между Иэясу и Хидэёси казались безупречными. В десятом месяце Хидэёси подал императору прошение с тем, чтобы тот даровал Иэясу новый, еще более высокий титул.

Малолетнему князю Самбоси исполнилось четыре года. Князья из провинций съехались в Адзути отпраздновать Новый год, выказать почтение главе клана и помолиться за его здоровье.

— Вы ли это, уважаемый Сёню?

— Господин Гамо, как приятно вас видеть!

Два военачальника случайно встретились у входа в главный зал внутренней цитадели. Один из них был Икэда Сёню, переведенный в крепость Огаки из Осаки, чтобы освободить место для Хидэёси. Другой был Гамо Удзисато.

— Вы выглядите прекрасно, — сказал Гамо. — Не знаю, что и пожелать.

— Увы, здоровье с годами сдает, да ведь от дел никуда не скроешься. Несколько ночей в Огаки я не смыкал глаз.

— Я знаю, что на вас, уважаемый Сёню, возложено новое важное бремя — надзирать за строительством крепости в Осаке.

— Такое дело вполне по плечу людям вроде Мацуды или Исиды. Нам, военачальникам, следовало бы заняться чем-нибудь иным.

— Позвольте с вами не согласиться. Князь Хидэёси не дает людям поручений, не отвечающих их способностям. Если он назначил вас надзирать за тамошними чиновниками, значит, так и надо.

— Вот уж не думал, что вы сочтете меня пригодным к исполнению таких обязанностей, — смеясь, возразил Сёню. — Кстати, собираетесь ли вы принести новогодние поздравления малолетнему князю?

— Я только что оттуда.

— Я тоже успел там побывать. Раз уж представился случай для беседы, я хотел бы кое-что с вами обсудить.

— По правде говоря, я сам, увидев вас, вспомнил, что у меня есть к вам одна просьба.

— Должно быть, мы думаем об одном и том же. Где нам уединиться?

Сёню указал на одну из боковых комнат у входа в главный зал.

Войдя в пустую комнату, они уселись. В комнате не было жаровни с углями, но зимнее солнце, светившее сквозь дощатые ставни, немного пригревало.

— Вам известно, о чем толкуют люди? — начал Сёню.

— Да. Говорят, убили князя Нобуо. Судя по всему, это правда.

Сёню нахмурился и тяжело вздохнул.

— Мы предполагали, что в этом году начнутся новые беспорядки. Сколь серьезны они будут, зависит от того, кто с кем вступит в спор. Последние вести беспокойны. Вы моложе меня, дорогой Гамо, и, полагаю, способны судить более здраво. Не думали ли вы над тем, как предотвратить грозящую смуту?

Сёню был взволнован.

Гамо предпочел ответить вопросом на вопрос:

— Знать бы, откуда исходят слухи?

— Понятия не имею. Но дыма без огня не бывает.