ПЕРСОНАЖИ И МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

Ф у в а Х и к о д з о — старший советник Сибаты

К а н а м о р и Г о р о х а т и — старший советник Сибаты

С а с с а Н а р и м а с а — старший вассал клана Оди и союзник Сибаты Кацуиэ

С а к у м а Я с у м а с а — брат Гэмбы

М э н д з ю С ё с к э — оруженосец Сибаты Кацуиэ

Я м а д з и С ё г э н — вассал Сибаты Кацутоё

М а э д а Т о с и н а г а — сын Инутиё

Энидзэт — владения клана Сибата

Футю — замок Маэды Тосинаги

СНЕГА ЭТИДЗЭНА

Днем и ночью заметало снегом зимний Этидзэн; на земле не оставалось места, на котором можно было бы отдохнуть душе. Но в крепостных стенах Китаносё в этом году было теплее, чем всегда. Такая обстановка сложилась благодаря присутствию госпожи Оити с тремя дочерьми. И хотя сама госпожа редко показывалась на людях, дочерям не сиделось у себя в покоях. Старшей из них по имени Тятя было пятнадцать, средней — одиннадцать, младшей — всего девять. Этим девочкам даже такая малость, как листопад, была поводом для веселья, и их звонкий смех то и дело разносился по длинным коридорам внутренней крепости.

Их голоса часто привлекали Кацуиэ на женскую половину дома. Здесь, посреди веселья, он надеялся хотя бы на время позабыть о многочисленных заботах, но стоило ему появиться, как беззаботные личики девочек темнели: они никогда не смеялись и не улыбались в его присутствии. Даже госпожа Оити вела себя с ним тихо и грустно, оставаясь прекрасной, но безучастной.

— Прошу пожаловать, мой господин, — говорила она в таких случаях, приглашая его усесться у маленькой серебряной жаровни.

После многих лет брака они продолжали обращаться друг к другу со сдержанностью, более подходящей поведению подданного в присутствии высокородной госпожи княжеского семейства.

— Вы, моя госпожа, должно быть, чувствуете одиночество тем сильнее, чем больше снега за окнами и чем круче ударяют морозы. А вы ведь здесь в первый раз, — сочувственно произнес Кацуиэ.

— Ничуть я не тоскую, мой господин, — возразила Оити. Тем не менее им обоим было ясно, как жаждет она возвратиться в теплые края. — Когда снега Этидзэна начинают таять? — Задав этот вопрос, она невольно выдала свое нетерпение.

— Мы с вами не в Гифу и не в Киёсу. У нас может и подсолнух зацвести, и покрыться белым цветом вишня, а горы остаются покрыты подтаявшим снегом.

— А до тех пор?

— Каждый день — одно и то же.

— Вы хотите сказать, что снега здесь никогда не тают?

— Сугробы глубиной в тысячу сяку! — резко ответил Кацуиэ.

На вопрос о том, скоро ли растает снег в Этидзэне, Кацуиэ в душе горько обиделся и ожесточился. Выходит, даже в кругу собственной семьи ему не дано провести ни минуты покоя.

Кацуиэ вернулся к себе с такой же стремительностью, с какою только что отправлялся на женскую половину. В сопровождении нескольких оруженосцев он быстрым шагом прошел по крытому коридору, с обеих сторон продуваемому зимним ветром. Стоило ему удалиться, как три девочки вышли на веранду и принялись петь песни — не здешние песни, а напевы их родной провинции Овари.

Кацуиэ не обернулся и не посмотрел в их сторону. Прежде чем войти в главную цитадель, он распорядился:

— Немедленно позовите Годзаэмона и Гохэя.

Оба были видными приверженцами клана Сибата и принадлежали к числу старейших. На них Кацуиэ рассчитывал как на самых надежных.

— Ты уже послал гонца к Маэде Инутиё? — спросил Кацуиэ у Годзаэмона.

— Да, мой господин. Он недавно отбыл. Что-нибудь еще, мой господин?

Кацуиэ, не произнеся ни слова, кивнул. Казалось, он погружен в какие-то размышления. Прошлым вечером провели совет клана, на котором обсуждалась занимавшая всех личность — Хидэёси. Решение, принятое на совете, было далеко не мирным. Они разработали план, осуществлением которого намеревались заниматься всю зиму. Такигаве Кадзумасу предстояло поднять восстание в провинции Исэ, Нобутаке надлежало убедить Гамо Удзисато присоединиться к заговору и потребовать помощи и содействия у Нивы Нагахидэ, сам Кацуиэ намеревался написать Токугаве Иэясу, чтобы выяснить истинные намерения последнего, и уже направил гонца к престарелому, но не прекратившему плести вечные козни сёгуну Ёсиаки. Кроме того, существовала надежда, что в урочный час в спину Хидэёси ударит так до конца и не смирившийся клан Мори.

Таков был общий план, слабым местом в нем оставалось загадочное поведение Токугавы Иэясу. И если не на помощь, то на сочувствие заскучавшего в изгнании сёгуна вполне можно было надеяться, вопрос готовности Мори к совместной борьбе оставался неясным. Дело было не только в этом: Гамо Удзисато, которого предстояло вовлечь в заговор Нобутаке, уже заключил союз с Хидэёси, тогда как Нива вел себя уклончиво, подчеркивая, что не примет участия в междуусобной войне приверженцев усопшего князя и вступит в дело, только если возникнет угроза жизни и власти истинного вождя клана, малолетнего князя Самбоси.

Хидэёси устроил в Киото великолепную заупокойную службу по усопшему князю, привлекшую внимание всей страны. Растущие слава и влияние Хидэёси заставляли Кацуиэ поторапливаться с окончательным решением, что именно и как скоро надлежит предпринять ему самому. Но горы Этидзэна, словно в насмешку над ним и его хитроумными расчетами, принесли в этом году такой обильный снег, что задуманные великие походы грозили обернуться ничем: его войско просто не могло сдвинуться с места.

В ходе совета было получено послание от Кадзумасу, в котором тот сообщал Кацуиэ, что, на его взгляд, лучше было бы дождаться прихода весны, а затем осуществить все намерения в ходе одной войны. До тех пор, писал Кадзумасу, Кацуиэ следовало бы не нарушать условного мира с Хидэёси. Кацуиэ взвесил соображения Кадзумасу и нашел их вполне разумными.

— Если вам угодно добавить что-нибудь в письме господину Инутиё, я могу послать к нему другого гонца, — повторил Годзаэмон, видя, что князь пребывает в задумчивости и нерешительности.

Кацуиэ не стал скрывать от ближайших сторонников одолевающих его сомнений.

— На совете я согласился отправить двух надежных людей вместе с Инутиё к Хидэёси, чтобы договориться о мире, но сейчас я не вполне уверен, что поступил правильно.

— Что вы имеете в виду, мой господин?

— Я не уверен в Инутиё.

— Вы сомневаетесь в его умении вести переговоры?

— В способностях его я ничуть не сомневаюсь. Но они с Хидэёси дружили еще в те времена, когда сам Хидэёси был всего лишь пешим воином.

— Не вижу повода для сомнений, — отозвался Годзаэмон.

— Не видишь?

— Ни в малейшей степени. И провинция Ното, в которой княжит Инутиё, и провинция Футю, в которой княжит его сын, со всех сторон окружены вашими землями и крепостями или землями и крепостями ваших приверженцев. Поэтому он не только не сможет рассчитывать на скорую помощь от Хидэёси, но наверняка не захочет оставлять жену и детей у нас в заложниках.

Гохэй придерживался такой же точки зрения.

— У вас, мой господин, никогда не было разногласий с господином Инутиё, и он верой и правдой служил вам на протяжении всей северной войны. Много лет назад, будучи молодым самураем в Киёсу, господин Инутиё слыл человеком дерзким и невоздержанным. С тех пор он переменился. В наши дни его имя слывет образцом честности и порядочности, люди привыкли во всем полагаться на него. Поэтому вам не стоит в нем сомневаться. Напротив, я уверен, что лучшего человека на эту роль не найти.

Кацуиэ дал уговорить себя. Теперь он готов был смеяться, отнеся одолевавшие его сомнения на счет своей всегдашней мнительности. Но если его план даст осечку и все пойдет прахом, то нынешний хитроумный расчет немедленно обернется против самого Кацуиэ. Более того, его беспокоило то обстоятельство, что войско оказалось заперто в горах до прихода весны. Даже в случае крайней необходимости ему не удастся своевременно прийти на помощь Нобутаке в Гифу и Такигаве в Исэ. Поэтому успешный исход предстоящих переговоров был непременным условием исполнения всего задуманного.

Через пару дней Инутиё прибыл в Китаносё. В этом году ему исполнялось сорок четыре года — он был на год моложе Хидэёси. Годы, проведенные в боях, закалили его. Даже потеряв один глаз, он все равно выглядел человеком, исполненным самообладания и выдержки.

Кацуиэ встретил его самым радушным образом. Инутиё с признательностью улыбался в ответ на все новые признаки дружелюбия. Госпожа Оити тоже вышла к нему с приветствием, но Инутиё любезно попросил ее удалиться, сказав:

— Вам не следовало бы находиться в таком холодном помещении, да еще в обществе дурно воспитанных и грубых самураев.

Вынужденная уйти, госпожа Оити вернулась к себе в покои. Кацуиэ расценил такое поведение Инутиё как признак неприязни к своей жене. Однако Инутиё и вправду беспокоился о здоровье и хорошем настроении госпожи Оити, она напоминала ему о ее покойном брате Нобунаге, которого Маэда горячо любил.

— Вы начинаете оправдывать свою былую славу. Я слышал, вас трудно было превзойти в этом деле, — заметил Кацуиэ.

— Вы имеете в виду выпивку?

— Я имею в виду вашу стойкость против хмеля.

Инутиё от всей души рассмеялся. Его единственный зрячий глаз блестел в свете свечей. Он оставался тем же веселым и приветливым человеком, с которым в юности дружил Хидэёси.

— А вот Хидэёси пить так и не научился, — сказал Кацуиэ.

— Что верно, то верно. У него сразу же лицо багровеет.

— Мне доводилось слышать, что в дни молодости вы с ним часто и подолгу сиживали перед кувшином сакэ.

— Да, когда дело доходило до веселой попойки, Обезьяну было не унять. Правда, он не столько пил, сколько веселился и проказничал. А я, если случалось перепить, падал на пол и засыпал.

— Вы с ним, наверное, и сейчас дружите?

— Не совсем. Трудно дружить в зрелом возрасте с тем, с кем было столько выпито в юности.

— Вот как?

— Да ведь и вы сами, князь Кацуиэ, наверняка припоминаете дни и ночи безудержного пьянства, страшного обжорства и лихих песен. Собутыльники сидели, обняв друг дружку за плечи, и выбалтывали такие вещи, которых и родному брату ни за что не поведаешь. В такое время вам кажется, будто человек, сидящий рядом и пьющий наравне с вами, — ваш самый близкий друг. Потом наступает настоящая жизнь, вы возвращаетесь в подлинный мир, тут и выясняется, что у каждого есть жена и дети, о которых нужно заботиться, и князь, которому надлежит хранить верность. И когда задумаешься о прошлом и вспомнишь времена, когда жил с другом в воинском доме, то поймешь, что все заметно успело перемениться. И то, как ты смотришь на мир, и то, как ты смотришь на других обитателей мира, — все меняется. Это означает одно: ты стал взрослым. Твой друг уже не тот, каким был раньше, и ты сам уже не тот. Истинных друзей, любящих, верных и преданных, мы обретаем только в зрелом возрасте, к середине жизни.

— Что ж, выходит, у меня сложилось ошибочное впечатление.

— Что вы хотите сказать?

— Мне казалось, что вы с Хидэёси по-прежнему поддерживаете тесную дружбу, и мне хотелось попросить вас об одной услуге.

— Если вы намерены воевать против Хидэёси, — сказал Инутиё, — я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь вам. Но если вы стремитесь к миру с ним, я был бы счастлив послужить в этом деле надежным посредником. Или речь идет о чем-то третьем?

Инутиё попал в цель. Не добавив ничего к сказанному, он улыбнулся и поднял свою чашечку в здравице.

Каким образом удалось ему догадаться или разузнать о том, что было задумано? При всей своей скрытности Кацуиэ не удалось утаить от гостя смущение и растерянность. Впрочем, поразмышляв над происшедшим, он осознал, что сам невольно выдал собственные намерения, сначала расспрашивая Инутиё о Хидэёси и их нынешних взаимоотношениях.

Живя вдалеке от столицы, Инутиё вовсе не был медведем, сидящим в берлоге и ни о чем на свете не догадывающимся. Наверняка он знал обо всем, происходящем в Киото, и ясно видел подлинную причину разногласий между Кацуиэ и Хидэёси. Более того, получив срочное приглашение прибыть, он немедленно приехал к Кацуиэ, невзирая на сильнейший снегопад.

Со всей тщательностью подходя к намеченному делу, Кацуиэ должен был пересмотреть сложившееся у него отношение к Инутиё затем, чтобы вернее управлять им впоследствии. Инутиё оказался человеком, власть и влияние которого возрастали с годами. Подобно Сассе Наримасе, он по приказу Нобунаги принимал участие в войнах под началом Кацуиэ. На протяжении пятилетней северной войны Кацуиэ относился к нему не хуже, чем к собственным сторонникам, а Инутиё в свою очередь выполнял все его приказы. Но теперь, когда Нобунаги не стало, Кацуиэ не был уверен, что их прежние взаимоотношения останутся неизменными. Размышляя над этим, он пришел к неожиданному выводу: его собственное влияние зависело от доверия, питаемого к нему Нобунагой. А когда Нобунага погиб, сам Кацуиэ оказался лишь одним из военачальников — и не более того.

— У меня нет ни малейшего желания воевать с Хидэёси, — посмеиваясь, сказал Кацуиэ. — Боюсь, молва представляет все несколько по-иному.

По мере того как человек достигает зрелого возраста, он приобретает умение скрывать смехом свои подлинные чувства и намерения.

— Мне кажется странным, — продолжил Кацуиэ, — отправлять посольство к Хидэёси, с которым мы вовсе не находимся в состоянии войны, но я получил множество писем от князя Нобутаки и от Такигавы, в которых мне настоятельно советуют такое посольство направить. Со дня гибели князя Нобунаги прошло менее полугода, а вокруг уже столько разговоров о том, что его оставшиеся в живых приверженцы затеяли междуусобную смуту. Это сущий позор! И, кроме того, мне кажется, нам не следовало бы предоставлять кланам Уэсуги, Ходзё и Мори благоприятную возможность, которой они только и дожидаются.

— Я понимаю ваши чувства, мой господин, — отозвался Инутиё.

Кацуиэ никогда не умел толком объяснять свои поступки, и Инутиё готов был удовлетвориться услышанным, не вдаваясь в подробности. Того, что ему поведали, было достаточно. На следующий день он покинул Китаносё. Вместе с ним в путь отправились Фува Хикодзо и Канамори Горохати. Оба были испытанными и доверенными приверженцами клана Сибата, и их обязанность заключалась не только в том, чтобы принимать участие в мирных переговорах, но и в том, чтобы по мере надобности присматривать за Инутиё.

Двадцать седьмого числа десятого месяца все трое прибыли в Нагахаму, чтобы взять с собой в дальнейший путь и Кацутоё. К несчастью, молодой комендант крепости прихворнул. Посланцы настоятельно посоветовали ему остаться дома, однако Кацутоё все-таки решил отправиться в дорогу вместе с ними. Вчетвером они переправились из Нагахамы в Оцу на лодке. Проведя ночь в столице, посланцы на следующий день прибыли в крепость Такарадэра.

Эту крепость возвели на том месте, где прошлым летом потерпел сокрушительное поражение Мицухидэ. Вместо заброшенной деревушки с пришедшей в упадок почтовой станцией появился и начал разрастаться процветающий крепостной город. Переправившись через реку Ёдо, посланцы увидели, что вся крепость стоит в строительных лесах. Дорога пестрела глубокими следами воловьих и лошадиных копыт; все вокруг говорило о напоре и размахе строительства, предпринятого Хидэёси.

Даже Инутиё поневоле призадумался, каковы же истинные намерения Хидэёси. Кацуиэ, Такигава, князь Нобутака обвиняли Хидэёси в том, что он пренебрегает правами и интересами малолетнего князя Самбоси, стремясь достичь одному ему ведомых целей. В Киото он возвел мощную цитадель своего могущества, а в окрестностях столицы принялся строить одну крепость за другой. Причем все эти укрепления не имели ничего общего с замыслом воспрепятствовать вражескому вторжению с запада или севера. Но если так, то с кем готовился Хидэёси воевать в самом сердце страны?

Что говорил сам Хидэёси в ответ на эти обвинения и подозрения? У него тоже находилось на что пожаловаться: вопреки решению большого совета в Киёсу, малолетнего князя Самбоси еще не перевезли в Адзути, а на устроенной им заупокойной службе по Нобунаге отказались или не смогли присутствовать и Нобутака, и Кацуиэ.

Хидэёси принял посланцев в частично восстановленной главной цитадели крепости. Перед началом переговоров подали чай и яства. Хидэёси с Инутиё виделись впервые после того, как погиб Нобунага.

— Инутиё, сколько тебе лет? — спросил Хидэёси.

— Скоро сорок пять.

— Мы с тобой становимся стариками.

— О чем ты толкуешь? В любом случае я моложе тебя.

— Да… это верно. Ты мне как младший брат — всего на год моложе. Но, судя по внешнему виду, ты выглядишь более зрелым мужем.

— Да нет, это ты выглядишь старше своих лет.

Хидэёси несколько насупился:

— Я всегда выглядел стариком, даже в юности. Но, честно говоря, сколько бы лет мне ни стукнуло, я все равно не могу почувствовать себя взрослым. Меня это даже начинает тревожить.

— Кто-то сказал, что человек, достигнув сорока лет, больше не меняется.

— Это выдумка!

— Тебе так кажется?

— Благородный человек не меняется — если приводить пословицу точно. А человек низкого происхождения только начинает меняться, достигнув сорока. Разве это не относится к тебе самому, Инутиё?

— Ты все еще любишь дурачиться, твоя светлость Обезьяна. Не правда ли, господа?

Инутиё улыбнулся своим спутникам, от внимания которых не ускользнуло, что он с Хидэёси настолько на дружеской ноге, что позволяет себе называть его в лицо Обезьяной, пусть и с добавлением шутливого титула.

— В каком-то смысле я не могу согласиться ни с вашим мнением, мой господин, ни с точкой зрения господина Инутиё, — сказал Канамори, оказавшийся в этой компании по возрасту самым старшим.

— Как это прикажете понимать? — поинтересовался Хидэёси, получавший явное удовольствие от непринужденной беседы.

— Что касается такой смиренной и дряхлой развалины, как моя скромная особа, то я могу сказать, что не изменился с пятнадцатилетнего возраста.

— Не слишком ли это рано?

— Это как раз тот возраст, в котором самурай принимает участие в своем первом сражении.

— Вот тут вы попали в точку. Человек не меняется с пятнадцати лет, еще меньше меняется с девятнадцати или с двадцати, но, достигнув сорокалетнего возраста, постепенно начинает меняться. А что происходит с ним, когда он входит в почтенную пору старости?

— Лет в пятьдесят или в шестьдесят начинаешь во всем на свете сомневаться.

— А в семьдесят или в восемьдесят?

— Начинаешь мало-помалу забывать причину недавних сомнений.

Все дружно расхохотались.

Казалось, беззаботному времяпрепровождению суждено было затянуться до вечера, однако Кацутоё плохо себя чувствовал, причем ему становилось все хуже и хуже. Разговор затронул более серьезную тему, и собравшиеся по предложению Кацутоё перешли в соседнее помещение. Позвали лекаря. Он сразу заставил Кацутоё принять снадобье. Пришлось позаботиться обогреть комнату, в которой должны были начаться переговоры.

Как только все расселись по местам, Инутиё начал:

— Думаю, вы уже получили письмо от князя Нобутаки, который готов вместе с князем Кацуиэ заключить мир.

Хидэёси кивнул, выказывая готовность выслушать все, что ему скажут дальше. Инутиё напомнил об общем долге приверженцев усопшего Нобунаги, затем без обиняков согласился, что именно Хидэёси оказался человеком, которому удалось исполнить долг по-настоящему. Но после завершения борьбы против Мицухидэ он, Хидэёси, пришел к противоречиям с другими старшими соратниками клана, полагающими теперь, будто он пренебрегает службой князю Самбоси и занимается исключительно тем, что обещает выгоду лично ему. И даже если подобная оценка неверна, ему, Инутиё, жаль, что действия Хидэёси могут быть истолкованы подобным образом.

Он предложил Хидэёси взглянуть на происходящее с точки зрения Нобутаки и Кацуиэ. Один из них испытывает горчайшее разочарование, тогда как другой попал в затруднительное положение. Кацуиэ, которого называли Сокрушителем Стен и Злым Духом, ныне безнадежно отстал, не сумев угнаться за Хидэёси. И разве не довелось ему испытать нового унижения в ходе большого совета в Киёсу?

— Не пора ли покончить с этими распрями? — воскликнул Инутиё, завершая речь. — Для человека вроде меня в этом нет ничего серьезного, но семья усопшего князя Нобунаги по-прежнему охвачена недобрыми страстями. Разве не кажется вам недостойным, что оставшиеся в живых приверженцы клана, пребывая под общим кровом, видят столь различные сны?

По мере того как Инутиё приводил свои доводы, выражение лица Хидэёси менялось. Ничего удивительного: по сути дела, гость перекладывал на хозяина вину за возникшие раздоры. Инутиё волей-неволей приходилось считаться с тем, что Хидэёси может разгневаться.

Вопреки ожиданиям Хидэёси, выслушав упреки, кивнул.

— Вы правы, — сказал он со вздохом. — Строго говоря, на мне нет никакой вины, и, вздумай я оправдываться, у меня нашелся бы целый ворох возражений. Но когда я смотрю на сложившееся положение вещей вашими глазами, приходится признать, что я зашел чересчур далеко. В этом смысле, Инутиё, я совершил ошибку и готов передоверить вам ее исправление.

Переговоры завершились не начавшись. Хидэёси говорил с такой откровенностью, что посланцы Кацуиэ несколько растерялись. Но только не Инутиё, который слишком хорошо знал своего былого друга.

— Я весьма благодарен вам. Стоило проделать дальний путь хотя бы для того, чтобы услышать такие слова, — произнес он с глубоким удовлетворением.

Фува и Канамори отнюдь не спешили выразить столь же бурную радость. Понимая причину их замешательства, Инутиё решился на еще один шаг:

— Князь Хидэёси, если у вас в свою очередь есть причины для недовольства поведением князя Кацуиэ, я надеюсь, вы поведаете о них с тою же откровенностью. Мне кажется, заключаемый мир будет не слишком прочен, если подобные обиды останутся невысказанными. Что касается меня, то я приложу все усилия, чтобы устранить возможные разногласия.

— В этом нет нужды, — засмеявшись, откликнулся Хидэёси. — Или я похож на человека, который молча проглатывает обиду, чтобы позднее втайне отплатить за нее? Все, что мне угодно было сказать, я успел высказать князю Нобутаке и князю Кацуиэ. Я отправил им подробные письма, в которых излагаю свои недоумения.

— Да, ваше письмо показали нам, перед тем как мы выехали из Китаносё. Князь Кацуиэ находит, что высказанное вами вполне справедливо, и не видит смысла в возвращении к этим вопросам в ходе переговоров о мире.

— Как мне представляется, князь Нобутака решил начать мирные переговоры именно после прочтения моего письма. Инутиё, я приложил все силы, чтобы лишний раз не задеть чем-нибудь князя Кацуиэ до вашего прибытия.

— Что ж, вы понимаете, что опытный государственный муж стремится сохранить достоинство в любом положении. На вашем месте я бы постарался не дразнить быка Сибату, чтобы лишний раз не испытывать на себе остроту его рогов.

— Трудно предпринять хоть что-нибудь, чтобы не навлечь на себя его гнева. А что касается, как вы выражаетесь, рогов, то они всегда — со времен юности — были нацелены на меня. Я всегда опасался их больше, чем приступов гнева со стороны князя Нобунаги.

— Вы слышали, господа? — Инутиё рассмеялся. — Вы хорошо слышали?

Оба его спутника в свою очередь расхохотались. Подобные речи Хидэёси едва ли можно было расценить так, будто он дурно говорит об их князе у того за спиной. Скорее приходилось признать, что Хидэёси выразил ощущение, сходное с тем, которое испытывали они сами.

Человеческий разум — вещь деликатная. Начиная с этого мгновения, Канамори и Фува почувствовали себя с Хидэёси куда лучше и стали относиться к Инутиё без прежнего предубеждения.

— Мне кажется, это воистину судьбоносная встреча, — сказал Канамори.

— Трудно было рассчитывать на более счастливый исход, — добавил Фува. — Я должен поблагодарить вас за проявленное великодушие. Благодаря ему мы выполнили возложенную на нас задачу и сохранили свою честь.