ХРАМ БОГА ОГНЯ

В середине глинобитной стены, огораживавшей храмовый комплекс, имелись большие ворота, а вокруг каждого из малых храмов — отдельная изгородь с хорошо укрепленным входом. Сосновая роща, похожая на дзэн-буддийский сад, была тщательно ухожена. Солнечный свет и пение птиц только усиливали разлитое здесь ощущение покоя и мира.

Привязав лошадей к деревьям, Мицухидэ с приверженцами поели, объединив завтрак и обед в одну трапезу. Поначалу планировалось устроить привал на реке Камо, но потом Мицухидэ решил отложить привал до прибытия в Китано.

Воинам раздали дневной запас провианта: сырую бобовую пасту, маринованные сливы, бурый рис. Они ничего не ели с вечера и сейчас жадно набросились на еду.

Трое или четверо монахов из расположенного неподалеку храма Мёсин, узнав во вновь прибывших членов клана Акэти, пригласили их к себе.

Мицухидэ сидел на походном стуле под навесом, наскоро оборудованном его личными слугами. Он уже поел и сейчас диктовал писарю какое-то послание.

— Жрецы храма Мёсин… их можно использовать в качестве гонцов! Кликни-ка их! — приказал он своему юному прислужнику.

Когда жрецы возвратились, Мицухидэ вручил им только что законченное письмо.

— Не будете ли вы так добры немедленно доставить это письмо в дом поэта Сёхи?

Сразу же после этого он поднялся с места и пошел туда, где паслась его лошадь, по пути объясняя монахам:

— К сожалению, мы сейчас очень спешим. Мне придется отказаться от встречи с настоятелем. Передайте ему, пожалуйста, мои сожаления.

После полудня жара усилилась. Дорога на Сагу была на редкость сухой, и конские копыта вздымали в воздух тучи пыли. Мицухидэ ехал молча, с присущей ему тщательностью обдумывая ход дальнейших событий, мысленно взвешивая уязвимость собственных планов, оценивая возможное недовольство соратников и не исключая провала всей затеи. Нынешний замысел Мицухидэ назойливо будоражил мысль, подобно оводу, который неизменно возвращается, сколько ни гони его прочь, подобно наваждению, преследовавшему его и во сне и наяву, изматывая и душу и тело. Он попросту утратил способность мыслить здраво.

За все прожитые им пятьдесят четыре года Мицухидэ еще ни разу не доводилось действовать вот так, на свой страх и риск, как сейчас. И никогда еще он не чувствовал себя настолько уверенным в себе. Казалось бы, все должно быть наоборот, у него было достаточно оснований усомниться в правильности своего решения, но увы… «Я не совершил ни единой, даже самой ничтожной ошибки, — думал Мицухидэ. — Никто не может догадаться о том, что у меня на уме».

Пребывая в Сакамото, он терзался сомнениями: стоит осуществлять свой замысел или нет? Но нынешним утром, услышав повторный доклад, он окончательно уверовал в собственную правоту, хотя в глубине души и был потрясен своей решимостью. Час пробил, само Небо дарует ему эту возможность. Нобунага в сопровождении всего сорока или пятидесяти легковооруженных охранников избирает временной резиденцией храм Хонно в Киото. Бес, уже овладевший душой и разумом Мицухидэ, нашептывал ему, что такую возможность упускать нельзя.

Его решение нельзя было, строго говоря, назвать сознательным волеизъявлением, скорее это была вынужденная реакция на сложившиеся обстоятельства. Люди порой пребывают всю жизнь в убеждении, что действуют всегда в соответствии с собственной волей, хотя жестокая истина заключается в том, что все их поступки диктуются обстоятельствами. Вот и Мицухидэ сейчас, будучи твердо убежден в том, что ему покровительствует само Небо, в то же время страшился гнева Небес.

Мицухидэ переправился через реку Кацура и тем же вечером прибыл в свою крепость Камэяма. Как раз в эти минуты солнце скрылось за горизонтом. Заранее оповещенные о прибытии своего господина, жители города встретили его праздничным фейерверком. Мицухидэ был мудрым правителем и пользовался любовью подданных.

Количество дней в году, проводимых Мицухидэ в кругу семьи, можно было пересчитать по пальцам одной руки. У него было семь дочерей и двенадцать сыновей. Примерно две трети их уже жили отдельно от родителей или были усыновлены другими семействами, но несколько младших детей, множество внуков и прочих родичей по-прежнему обитали в крепости.

Его жена Тэруко часто вздыхала:

— Когда наконец мне больше уже не придется приглядывать за детьми?

Она брала под свое крыло детей приверженцев, павших на поле боя, и даже незаконнорожденных детей Мицухидэ. Эта благородная и мудрая женщина относилась к материнским обязанностям с великим рвением, и, хотя ей уже исполнилось пятьдесят, она посвящала детям все свое время.

С тех пор как Мицухидэ пришлось покинуть Адзути, он не знал покоя, во всяком случае — равного домашнему, и нынешней ночью он спал спокойно. Да и на следующий день свидание с женой и с детьми воздействовало на него лучше всякого лекарства.

Можно было предположить, что радость от встречи с родными побудит Мицухидэ отказаться от задуманного, но это было не так. Он не колебался. Напротив, сейчас в его душе возник еще один, куда более честолюбивый замысел.

Тэруко стала его женой, когда он еще не состоял ни у кого на службе. Счастливая тем, что есть, она сейчас ни о чем, кроме детей, и не думала. Молча взирая на нее сейчас, Мицухидэ мысленно обращался к ней: «Твой муж отныне станет другим. Скоро все будут смотреть на тебя с благоговением — как на супругу следующего сёгуна». И, окинув взглядом свое многочисленное семейство, он предался тщеславным грезам: «Не жить вам больше в этой захолустной крепости. Я поселю вас во дворце, еще более изысканном, чем тот, что в Адзути. Насколько счастливее тогда станет ваша жизнь!»

Позже в тот день Мицухидэ выехал из крепости в сопровождении всего нескольких ближайших приверженцев. Причем не тех, кто сопровождал его постоянно. Сам Мицухидэ был в обычном, не воинском, обличье. И хотя никто ничего не объявлял, даже стражники у крепостных ворот знали, что их господин намеревается провести ночь в храме Атаго.

Перед выступлением на запад Мицухидэ направился в храм в сопровождении лишь ближайших друзей помолиться и попросить у Небес удачи в ратном деле. Он решил устроить в храме поэтический вечер, а на следующий день вернуться в крепость.

Когда Мицухидэ объявил о том, что едет в храм помолиться и приглашает туда несколько друзей из столицы, никто не догадывался о том, что он на самом деле замышлял.

Двадцать слуг и полдюжины конных охранников были одеты почти по-домашнему — даже на соколиную охоту одеваются иначе, не столь легко. Накануне монахов из храма Итокуин и жрецов из Атаго предупредили о прибытии Мицухидэ, поэтому сейчас там готовились к встрече со своим господином. Едва спешившись, Мицухидэ пожелал видеть монаха по имени Гёю, а когда тот явился, спросил:

— А что, Сёха приедет?

Гёю ответил, что знаменитый поэт уже прибыл и поджидает Мицухидэ.

— Вот как? Он уже здесь? Прекрасно! А других стихотворцев он с собой привез?

— Судя по всему, у господина Сёхи было мало времени на приготовления к этой поездке. Он получил ваше приглашение только вчера вечером и не смог связаться ни с кем их тех, кого ему хотелось пригласить. Он привез с собой собственного сына Синдзэна, а кроме того, ученика по имени Кэннё и родича по имени Сёсицу.

— Вот как? — Мицухидэ рассмеялся. — Он, наверное, на меня рассердился? Конечно, с моей стороны это было весьма безрассудной просьбой, но, уже столько раз выказав ему свое восхищение отправкой паланкинов и эскортов, я решил, что сейчас будет приятней и в какой-то мере забавней, если и на него падет часть хлопот, связанных с нашей встречей. Вот почему я пригласил его сюда столь внезапно. Но, как и следовало ожидать, Сёха даже не подумал о том, чтобы сказаться больным. И сразу же отправился в горы.

Мицухидэ пошел вверх по крутой и высокой каменной лестнице. Двое монахов возглавляли шествие, а спутники Мицухидэ замыкали его. Каждый раз, когда им казалось, будто они уже вышли на ровную площадку, впереди их ждал очередной подъем. Отсюда, сверху, кипарисы казались еще зеленее, а темно-фиолетовое, уже почти вечернее небо — еще темнее. Чувствовалось скорое наступление тьмы. С каждым шагом вверх становилось все холоднее: на вершине горы воздух значительно прохладней, чем у ее подножия.

— Господин Сёха приносит вам извинения, — сказал Гёю, когда они с Мицухидэ вошли в гостевые покои храма. — Он вышел бы поприветствовать вас, но ему кажется, что вы сначала хотите помолиться, и он собирается выйти к вам уже после этого.

Мицухидэ молча кивнул. Потом, выпив чашку воды, осведомился у своего вожатого:

— Как мне пройти к главному алтарю божества? Мне хотелось бы начать там, а потом, пока не стемнело, посетить храм Атаго.

Жрец повел его по идеально расчищенной тропинке. Они вошли во внешние приделы храма, жрец зажег священные свечи. Мицухидэ низко поклонился и какое-то время стоял, молча творя молитву. Трижды жрец помахал веткой священного дерева над головой Мицухидэ и каждый раз после этого подавал ему глиняную чашу со священным сакэ.

— Мне доводилось слышать, что этот храм посвящен Богу Огня. Так ли это? — осведомился Мицухидэ.

— Точно так, мой господин, — отозвался жрец.

— И еще мне доводилось слышать, что если, помолившись этому богу, ты воздержишься от употребления огня, то твои молитвы будут услышаны.

— Так утверждают с незапамятных времен. — Жрец ответил уклончиво и в свою очередь задал вопрос Мицухидэ: — Интересно, откуда это пошло? — но тут же, сменив тему разговора, стал излагать историю храма.

Рассказ жреца вскоре наскучил Мицухидэ, и он принялся разглядывать священные фонари во внешнем приделе. В конце концов он молча поднялся с места и пошел вниз по лестнице. Уже совсем стемнело, когда он дошел до храма Атаго. Оставив монахов, Мицухидэ в одиночестве прошел в храм, посвященный сёгуну Дзидзо. Здесь он решил попытать счастья, но первый же вытянутый им жребий сулил ему неудачу. Он вытянул второй жребий — и в нем значилась неудача. На мгновение Мицухидэ оцепенел, словно превратившись в камень. Подняв коробку, в которой лежали жребии, он благоговейно поднес ее ко лбу, закрыл глаза и вслепую вытянул третий жребий. На этот раз ему была обещана «Великая удача».

Мицухидэ повернулся и пошел к поджидавшим его снаружи приверженцам. Издали они наблюдали за тем, как их господин тянул жребий, но расценили это как всего лишь пустую забаву. Как-никак Мицухидэ был не только просто умным, но и предельно рассудительным человеком. Трудно было предположить, что он примет важное решение, основываясь на подобном предсказании.

В свежей листве светили яркие фонарики, озаряя гостевые покои храма. Сёхе и другим стихотворцам предстояло нынешней ночью писать, нанося на бумагу слагаемые ими стихи.

Ночное торжество началось пиром, на котором Мицухидэ была отведена роль почетного гостя. Гости веселились, смеялись и выпили такое количество сакэ, что, казалось, за праздной беседой напрочь забыли о поэзии.

— Летние ночи коротки, — провозгласил устроитель пира, которым конечно же был настоятель храма. — Уже поздно, и я боюсь, мы не успеем написать до рассвета ста связанных между собою стихотворений.

В соседней комнате для поэтов уже были разложены нарядные подушки для сидения и приготовлены тушечницы, палочки туши, кисточки и бумага, дабы вдохновить стихотворцев на сочинение изысканных строк.

И Сёха, и Сёсицу были известными поэтами. Сёху высоко почитал сам Нобунага, он водил знакомство с Хидэёси и с самыми знаменитыми мастерами чайной церемонии. С ним дружили и его любили многие.

— Что ж, мой господин, мы ждем. Ваше стихотворение должно быть первым, — сказал Сёха.

Мицухидэ меж тем еще не брался за кисточку. Он сидел неподвижно и, казалось, вглядывался во тьму ночного сада, где шелестели листья.

— Кажется, вы уже что-то сочиняете, — подзадорил его Сёха.

Мицухидэ взялся за кисточку и написал:

Известно всей стране,

Какое время ныне

У нас в пятом месяце.

На поэтических вечерах, подобных этому, все участники по очереди добавляют к первому стиху из трех строк свои строки, сходные по смыслу, пока общее число их не достигнет пятидесяти или ста. Нынешний вечер начался стихотворением Мицухидэ. И заключительное двустишие, связующее всю сотню строк воедино, было также сочинено Мицухидэ:

Пора для провинций

Покоя и мира.

После того как монахи погасили фонарики и удалились, Мицухидэ почти сразу же уснул. Едва он коснулся головой подушки, горный ветер за окном разбушевался с такой силой, сотрясая деревья и крышу, словно взъярилось мифическое длинноносое чудовище Тэнгу. И тут Мицухидэ вспомнил, что рассказал ему жрец в храме Бога Огня. И мысленно представил себе, как ярится в черном, кромешно-черном небе чудовище Тэнгу.

Тэнгу глотает огонь и взмывает в небеса. Великий Тэнгу и неисчислимое множество малых Тэнгу превратились в пламя и оседлали черный ветер. Когда пламя упало на землю, храм Бога Огня воспылал неугасимым костром.

Ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Но все-таки Мицухидэ повернулся на другой бок и принялся размышлять о том, что будет завтра. Он знал, что завтра Нобунага отправится из Адзути в Киото.

И вот смутная грань между явью и сном начала стушевываться. И Мицухидэ ощутил себя огненным чудовищем Тэнгу. Тэнгу выспался на небесах и окидывал огненным взглядом всю страну. И то, что он увидел, сулило полный успех. На западе Хидэёси безуспешно пытался овладеть крепостью Такамацу, сражаясь с войском Мори. Если Мицухидэ удастся заключить союз с Мори, войско Хидэёси, изнуренное многолетними походами, будет уничтожено на западе и никогда не сможет вернуться в столицу.

Токугава Иэясу, находящийся сейчас в Осаке, не раз уже доказал свое умение выкручиваться при любых обстоятельствах. Узнав о гибели Нобунаги, он поведет себя в зависимости от того, что именно сумеет предложить ему Мицухидэ. Хосокава Фудзитака, конечно, поначалу разгневается, но он женат на дочери Мицухидэ и дружит с ним уже долгие годы. Значит, и на его помощь тоже можно будет рассчитывать.

У Мицухидэ отчаянно билось сердце. Кровь стучала в висках, горели уши. Ему казалось, будто вернулась молодость. «Тэнгу» перевернулся на другой бок. Мицухидэ застонал.

— Мой господин? — Проснувшийся в соседней комнате Сёха встревоженно окликнул его. — В чем дело, мой господин?

Мицухидэ расслышал его вопрос, но намеренно ничего не ответил. Сёха сразу же вновь уснул.

Короткая ночь вскоре миновала. Рано встав, Мицухидэ попрощался со всеми и отправился в путь, не дожидаясь, пока рассеется утренний туман.

Тридцатого числа Мицухару со своим полком прибыл в Камэяму и присоединился к Мицухидэ. Приверженцы клана Акэти съехались сюда изо всей провинции, пополняя и без того уже внушительную армию из Сакамото. Крепостной город был переполнен людьми, лошади и воловьи упряжки мешали передвигаться по улицам, военное снаряжение штабелями лежало на обочинах. Солнце светило ярко, казалось, внезапно настал самый разгар лета. Все пили и ели вволю, пешие воины с трудом протискивались между повозками, над бесчисленными кучами навоза жужжали тучи мух.

— Ты полностью поправился? — спросил Мицухару у Мицухидэ.

— Как видишь, — улыбнулся тот.

Он пребывал сейчас в прекрасном настроении, и на щеках у него играл румянец.

— Когда планируешь выступить?

— Решил еще немного повременить. Выступлю в первый день шестого месяца.

— А как к этому отнесутся в Адзути?

— Я послал туда депешу, но князь Нобунага, мне кажется, уже в Киото.

— Докладывают, что он благополучно прибыл туда вчера вечером. Князь Нобутада остановился в храме Мёкаку, а князь Нобунага — в храме Хонно.

— Да, я слышал. — И Мицухидэ многозначительно замолчал.

Мицухару внезапно поднялся с места:

— Я давным-давно не видел твоих жену и детей. Пойду засвидетельствую им свое почтение.

Мицухидэ проводил его взглядом. Он выглядел так, будто у него перехватило дыхание — ни сглотнуть, ни сплюнуть.

Через две комнаты от него один из его приверженцев Сайто Тосимицу обсуждал с другими военачальниками план предстоящей кампании. Склонившись над картой, они о чем-то заспорили. Тосимицу вышел из комнаты, чтобы поговорить с Мицухидэ.

— Вы собираетесь отправить обоз в Санъин до выступления войска?

— Обоз?.. Да нет… Нам не понадобится высылать его вперед.

Тут в комнату заглянул Тёкансай, дядя Мицухидэ, только что прибывший в Камэяму вместе с Мицухару.

— Ах, вот как! Его тут нет! Куда это запропастился князь Сакамото? Кому-нибудь об этом известно?

Он огляделся по сторонам, недоуменно тараща глаза. Преклонные лета не мешали ему оставаться жизнерадостным, как дитя, за что над ним исподтишка посмеивались. Даже когда военачальники готовились к трудной кампании, Тёкансай продолжал шутить. Сейчас он повсюду искал Мицухару. Но стоило ему попасть на женскую половину дома, и женщины и дети радостно приветствовали его:

— Господин Балагур! К нам приехал господин Балагур!

— Господин Балагур! Когда ты сюда приехал?

Дети были просто счастливы встрече с ним и тараторили не умолкая.

— Ты останешься ночевать, господин Балагур?

— Господин Балагур, ты не проголодался?

— Возьми меня на руки, господин Балагур!

— Спой нам песенку!

— Спляши!

Они возились с ним, играли, карабкались к нему на колени, висли на нем, даже заглянули ему в уши.

— Господин Балагур! А у тебя в ушах волосинки растут!

— Одна, две…

— Три, четыре волосинки!

Девочки хором считали волосинки, а мальчик забрался Тёкансаю на спину, пытаясь пригнуть его голову к полу.

— Будем играть в лошадку! Будем играть в лошадку!

Тёкансай покорно наклонился, но затем неожиданно отпрянул назад, и малыш повалился на спину. Служанки и слуги хохотали, держась за животы.

Даже когда стемнело, возня и забавы не прекратились. На женской половине дома сейчас царило такое веселье, а в покоях у Мицухидэ — такое напряжение и такая тревога, что первая казалась вешним лугом, а вторые — заснеженным болотом.

— Дядюшка, ты уже стар, — сказал Мицухару, — и поэтому оставайся-ка лучше здесь, с семьей. Нечего тебе делить с нами превратности похода. Я поговорю об этом с нашим господином.

Тёкансай, поглядев на племянника, расхохотался:

— Да уж, наверное, вот так я встречу свой смертный час. А здесь ребятишки все равно не дадут мне покоя.

Уже совсем стемнело, и от него ждали одну из его знаменитых в кругу семьи страшных сказок.

Это был вечер накануне выступления в поход. Мицухару предполагал, что сегодня должен состояться военный совет, но поскольку ничего подобного не замечалось, он удалился в отведенные ему покои и лег спать.

На следующий день Мицухару с нетерпением ждал приказа о выступлении, но его так и не последовало. И вновь настала ночь, и вновь дворец, казалось, просто вымер. Мицухару послал приверженца выяснить, что происходит, но тот, вернувшись, сообщил, что князь Мицухидэ уже почивает. Мицухару насторожился, но ему ничего не оставалось, кроме как отправиться спать самому.