Нобунага велел ему поторапливаться.

Однако к полудню Ранмару еще не вернулся. А тем временем стали приходить сообщения из тех краев, где высились крепости Итами и Такацуки. Одно из донесений заставило Нобунагу побледнеть.

«Сегодня утром, на заре, флот клана Мори пришел в Хёго. Воины сошли на берег и расположились в крепости Мурасигэ в Ханакуме».

Дорога по берегу от Хёго до Ханакумы была единственным путем из Адзути в Хариму.

— Хидэёси не удастся прорваться, — произнес князь и в тот же миг осознал пагубные последствия мятежа, вследствие которого он лишился единственного пути, связывающего экспедиционную армию с Адзути. Ему показалось, будто вражеские руки сходятся у него на горле.

— А Ранмару вернулся?

— Еще нет, мой господин.

Нобунага вновь погрузился в невеселые размышления. Клан Хатано, клан Бэссё и Араки Мурасигэ внезапно сбросили с себя маски и предстали союзниками враждебных сил — кланов Мори и Хонгандзи. Князь понял, что его окружают, потому что на востоке в последнее время сблизились кланы Ходзё и Такэда.

Ранмару мчался, нахлестывая коня, по всей Оцу и в конце концов настиг Хидэёси неподалеку от храма Мии, где тот остановился передохнуть и задержался, услышав весть о восстании, поднятом Араки Мурасигэ. Князь послал Хорио Москэ с небольшим эскортом удостовериться, насколько правдива эта новость, и выяснить все подробности.

— Князь Нобунага послал меня вдогонку за вами, — спешившись сказал Ранмару. — Он велит вам возвратиться в Адзути как можно скорее.

Оставив своих людей у храма Мии, Хидэёси в сопровождении одного лишь Ранмару поскакал в Адзути, размышляя о том, почему князь приказал ему ехать обратно. Скорее всего, Нобунага взбешен известием о мятеже Мурасигэ, который стал служить князю клана Ода с тех пор, как тот осадил дворец Нидзё и изгнал оттуда сёгуна. Нобунага всегда благосклонно относился к людям, сумевшим оказать ему хотя бы малейшую услугу, а заслуги Мурасигэ он ценил особенно высоко, да и вообще выделял военачальника. И надо же так случиться, что именно один из княжеских любимцев Мурасигэ предал своего господина!

Впрочем, Хидэёси корил самого себя ничуть не меньше, чем изменника Мурасигэ. Тот был вторым по должности в войске, которым командовал Хидэёси, и отношения между ними сложились достаточно близкие, но он даже не догадывался о том, что его ближайший соратник способен на предательство.

— Ранмару, ты уже слышал новости? — спросил Хидэёси княжеского оруженосца.

— Вы имеете в виду предательство князя Мурасигэ?

— Да, я говорю об этом. Что побудило его восстать против князя Нобунаги? Чего ему не хватало?

Путь им предстоял длинный, и, чтобы не загнать лошадей, Хидэёси перешел на рысь. Он обернулся к Ранмару, ехавшему в нескольких шагах позади него, и вопросительно посмотрел на юношу, ожидая ответа.

— Кое-какие слухи ходили и раньше, — сказал Ранмару. — Поговаривали, будто один из вассалов князя Мурасигэ продавал армейский рис монахам-воинам из Хонгандзи. В Осаке вечно не хватает риса. А теперь, когда дорога по суше во многих местах перекрыта, да и морские пути заблокированы нашим флотом, цена на рис резко подскочила, и продавец может в два счета разбогатеть. Так вот, недавно делишки вассала князя якобы выплыли наружу, и Мурасигэ, зная, что князь Нобунага с него сурово спросит, решил упредить удар и поднял знамя восстания.

— Сдается мне, — возмущенно воскликнул Хидэёси, — что все это наверняка ложь, злонамеренные измышления, нарочно распускаемые врагами!

— Мне тоже кажется, что это ложь. Насколько я могу судить, люди просто завидуют славе князя Мурасигэ. И я почти уверен: слух распущен нарочно, причем в интересах вполне определенной особы.

— И что же это за особа?

— Князь Мицухидэ. Как только пошли эти слухи, он ни единым добрым словечком не обмолвился о Мурасигэ, особенно в присутствии князя Нобунаги. Я ведь всегда нахожусь неподалеку от его светлости и прислушиваюсь ко всему, о чем толкуют. Смею вас уверить, вся эта история мне просто отвратительна. — Ранмару внезапно замолчал, сообразив, что и так уже сказал слишком много лишнего, и теперь сожалел об этом.

Но Хидэёси, казалось, вовсе и не прислушивается к его словам. Во всяком случае, внешне он оставался совершенно невозмутим.

— Я уже вижу Адзути. Давай-ка поторопимся! — воскликнул он, хлестнул коня и помчался вперед, больше не обращая внимания на своего спутника.

У главных ворот в крепость царило непривычное оживление. Княжеские вассалы, их оруженосцы, гонцы из окрестных мест и из соседних провинций — все, прослышав о восстании Мурасигэ, поспешили сюда. Хидэёси и Ранмару, с трудом миновав толпу, оказались во внутренней цитадели — и тут услышали о том, что проходит военный совет с участием Нобунаги. Ранмару проскользнул в зал совета, пошептался с князем и, возвратившись, доложил Хидэёси:

— Князь велит вам ждать его в Бамбуковом зале.

Молодой человек провел Хидэёси в трехэтажную башню, потому что Бамбуковый зал представлял собой часть жилых покоев самого Нобунаги. Хидэёси уселся у окна и стал глядеть на озеро. Вскоре появился Нобунага и без лишних церемоний сел рядом со своим вассалом, которому явно был рад. Хидэёси, вежливо поклонившись, не произнес ни слова. Некоторое время они сидели молча. Ни тому, ни другому не хотелось тратить слов попусту.

— Ну и что же ты, Хидэёси, обо всем этом думаешь? — наконец прервал молчание князь. Судя по его словам, множество противоречивых мнений, высказанных на совете, еще не сложились в окончательное решение.

— Араки Мурасигэ, по-моему, на редкость честный и преданный человек. Его, пожалуй, можно назвать простаком, правда, я с трудом представляю себе, что он мог оказаться настолько прост.

— Нет. — Нобунага резко покачал головой. — Мне кажется, дело тут не в его простоте. Он отъявленный негодяй. Ему показалось мало того, что он получал от меня, и он решил вступить в союз с Мори, надеясь получить от них больше. Это поступок ограниченного человека, заигравшегося в прятки с самим собой.

— Нет, мой господин, все-таки Мурасигэ простак. Он был вами так обласкан, что большего и желать невозможно.

— Человек, собирающийся поднять восстание, непременно восстанет, какими милостями его ни осыпь.

Нобунага сейчас не вполне владел своими чувствами. Впервые Хидэёси довелось услышать, как князь называет человека негодяем. Похоже, он не знал, как поступить. Впрочем, спроси у самого Хидэёси, что теперь делать, он тоже не дал бы ответа. Нанести немедленный удар по крепости Итами?.. Попробовать образумить Мурасигэ, чтобы он добровольно отказался от мыслей о восстании?.. Ни один ответ не казался заведомо предпочтительным. Одну-единственную крепость Итами взять, конечно, нетрудно. Но ведь вторжение в западные провинции уже началось. Стоит сейчас отвлечь армию на второстепенную военную операцию — и, по всей вероятности, им придется пересматривать все дальнейшие планы.

— Почему бы мне не поехать к Мурасигэ и не поговорить с ним? — неуверенно предложил Хидэёси.

— Выходит, ты считаешь, что нам пока лучше не прибегать к силе?

— Да, я думаю не следует делать этого без крайней необходимости.

— Мицухидэ и еще несколько членов совета тоже предлагают не прибегать к силе. Теперь вот и ты к ним присоединился. Однако мне кажется, послом к Мурасигэ лучше отправиться не тебе.

— Но почему, мой господин? В конце концов, я частично несу ответственность за происшедшее, ведь Мурасигэ был моим подчиненным, даже более того: заместителем. И если он совершил такую глупость, то кому же…

— Нет! — Нобунага решительно тряхнул головой. — Нельзя посылать к нему человека, с которым он состоит в приятельских отношениях. Я пошлю Мацуи, Мицухидэ и Мами, да и то всего лишь затем, чтобы подтвердить или опровергнуть слухи.

— Что ж, это верно, — покорно согласился Хидэёси, однако он чувствовал необходимость перевести разговор в несколько иное русло, причем, как ему подумалось, в интересах и Нобунаги, и Мурасигэ, поэтому он добавил: — Пословица гласит, что ложь в устах буддийского монаха — мудрость, а восстание в самурайском клане — политика. Вам не следует ввязываться в боевые действия, потому что тем самым вы сыграете на руку клану Мори.

— Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю?

— Мне хотелось бы дождаться здесь результатов миссии, но меня тревожит положение дел в Хариме. Поэтому я, с вашего разрешения, вскоре уеду.

— Вот как? — Нобунаге явно не хотелось расставаться с Хидэёси. — Но ты едва ли теперь сможешь проехать через Хёго.

— Не беспокойтесь, мой господин, я отправлюсь морем.

— Будь по-твоему. Чем бы дело ни кончилось, я немедленно дам тебе знать об этом. И ты постоянно сообщай мне обо всем, что у тебя происходит.

Хидэёси простился с князем. Несмотря на сильную усталость, он в тот же день выехал из Адзути, пересек озеро Бива, переночевал в храме Мии, а утром отправился в Киото. Послав вперед двух оруженосцев с наказом держать наготове корабль в Сакаи, сам он с несколькими вассалами поехал в храм Нандзэн. Хидэёси очень хотелось повидаться с Такэнакой Хамбэем, предававшимся в уединении размышлениям и медитации.

Монахи, разумеется, переполошились, завидев столь высокопоставленного гостя, но Хидэёси, отведя одного из них в сторонку, попросил на этот раз обойтись без подобающих его положению церемоний.

— У моих людей вдоволь съестных припасов, так что все, о чем мы вас попросим, это кипяток, чтобы заварить чай. И поскольку я заехал сюда лишь для того, чтобы навестить Такэнаку Хамбэя, то сразу к нему и отправлюсь. Но после беседы с ним я бы с удовольствием подкрепился.

Покончив с распоряжениями, Хидэёси спросил:

— А как Хамбэй себя чувствует? Надеюсь, получше?

— Если и получше, то совсем немного, мой господин, — уныло ответил монах.

— А снадобья свои он принимает?

— И утром, и вечером.

— И лекарь его регулярно осматривает?

— Да, к нему приезжает лекарь из Киото, и князь Нобунага постоянно присылает сюда своего личного врача.

— Он выходит из своих покоев?

— Уже дня три не выходил.

— А где он сейчас?

— Вы найдете его в уединенном домике в саду.

Едва Хидэёси вышел в сад, как к нему подбежал один из слуг Хамбэя:

— Мой господин только что переоделся и готов к встрече с вами.

— Ему не следовало бы вставать, — ответил Хидэёси и быстро пошел к уединенному домику.

Услышав о приезде Хидэёси, Хамбэй распорядился убрать постель и навести порядок в комнате, а сам тем временем переоделся. Затем, пройдя по деревянному настилу к ручью, текущему в саду около бамбуковых ворот, вымыл лицо и руки. И как раз в это мгновение кто-то похлопал его по плечу.

Хамбэй обернулся.

— Ах, я и не знал, что вы здесь, — произнес он, опускаясь на колени. — Прошу пожаловать сюда, в домик.

Для того чтобы войти, надо было наклонить голову. Хидэёси непринужденно опустился на циновку. В комнате отсутствовали какие-либо украшения, кроме гравюры на стене. Яркий наряд и доспехи Хидэёси, вполне уместные среди буйного великолепия красок, царившего в Адзути, здесь, в приюте отшельника, казались непозволительно роскошными.

Хамбэй прошел на веранду, поставил одну-единственную белую хризантему в вазу, сделанную из колена молодого бамбука, вернувшись в комнату, поместил вазу в альков и сел рядом со своим гостем.

Хидэёси догадался: хотя постель и была убрана, Хамбэй опасался, что запах лекарств и гнетущая атмосфера больничного помещения покажутся гостю неприятными, а потому и решил освежить воздух ароматом цветка.

— Здесь просто замечательно, и вам незачем утруждать себя. — Хидэёси с тревогой посмотрел на своего друга. — Хамбэй, а вам не вредно вставать с постели?

Хамбэй чуточку отодвинулся от него и опять низко поклонился. Но эти знаки почитания не могли скрыть его радости от неожиданного появления Хидэёси.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Последние несколько дней стояли холода, поэтому мне не хотелось никуда выходить. Но сегодня немного потеплело, и я так или иначе собирался отправиться на прогулку.

— Скоро в Киото придет зима, и, как утверждают, в это время года здесь холодно, особенно по утрам и по ночам. Не перебраться ли вам в более теплые края?

— Нет-нет. С каждым днем я чувствую себя все лучше и до наступления зимы надеюсь окончательно поправиться.

— Если вам действительно стало лучше, то тем более имеет смысл отдохнуть как следует. Ваше здоровье, учтите, заботит не только вас, да и не вам одному принадлежит. Вы нужны стране.

— О, вы мне льстите.

Хамбэй отпустил голову и потупил взор. Руки его соскользнули с колен и вместе с каплями слез коснулись пола, когда он почтительно поклонился Хидэёси. Какое-то время гость и хозяин молчали.

«Как же он похудел, — с грустью думал Хидэёси. — Запястья стали тонкими, как палочки для еды, щеки ввалились. Неужели Хамбэй и впрямь неизлечимо болен?» От таких размышлений у Хидэёси защемило в груди. Разве не он сам увлекал этого больного человека следом за собой в водоворот бесчисленных сражений? Сколько раз ему, несчастному, довелось мокнуть под дождем и стыть под ветром? И в мирные времена не кто иной как Хидэёси перегружал его заботами о внутренних и внешних делах провинции, не давая ни единого дня отдыха. Почитая Хамбэя как своего учителя поручения он ему давал как вассалу.

Хидэёси понимал, что пусть и отчасти, но все же способствовал усугублению болезни Хамбэя, и его захлестнуло острое ощущение вины. В конце концов, с сочувствием глядя на своего друга, он заплакал и сам. Прямо перед ним, расточая аромат и впитывая воду из вазы, стояла белая хризантема.

Хамбэй клял себя за то, что расстроил Хидэёси. Непростительный поступок вассала и постыдное малодушие воина — заставлять своего господина, на котором лежит тяжкое бремя ответственности, проливать слезы.

— Я подумал, что вы, должно быть, очень устали после всех этих сражений, а потому и срезал для вас хризантему, — сказал Хамбэй.

Хидэёси немного помолчал, не отводя глаз от цветка в вазе, а затем произнес:

— Какой чудесный аромат. На горе Хираи тоже растут хризантемы, но я никогда не обращал внимания на то, как они красивы и как замечательно пахнут. Должно быть, множество цветов втоптали мы в землю окровавленными сандалиями. — Хидэёси принудил себя рассмеяться, чтобы разогнать печаль и подбодрить Хамбэя.

Князь и его вассал были одинаково предупредительны по отношению друг к другу.

— Находясь здесь, я, как никогда, явственно ощущаю, до чего трудно заставить душу и тело действовать согласованно, как единое целое. Сражения отнимают у меня все время, и я чувствую, как день ото дня грубею. А здесь мне так спокойно и хорошо, я испытываю необычайное умиротворение.

— Что ж, людям необходим и отдых, и покой. Но только время от времени, ибо иначе жизнь покажется пустой. У вас же, мой господин, нет ни единой минуты покоя — одна напасть сменяет другую, поэтому часок-другой тихой беседы кажется вам лучшим лекарством. Что же касается меня…

Хамбэй, похоже, собирался еще раз попенять на собственную немощь и извиниться, но Хидэёси поспешил увести разговор от тягостной темы:

— Кстати говоря, вы уже слышали о том, что Араки Мурасигэ вздумал поднять восстание?

— Да, прошлым вечером мне рассказали об этом во всех подробностях.

Слова Хамбэя прозвучали столь безэмоционально, будто речь шла о совершеннейшем пустяке.

— Мне хотелось бы немного потолковать об этом с вами, — признался Хидэёси, подсаживаясь поближе к собеседнику. — Князь Нобунага более или менее твердо решил прислушаться к доводам Мурасигэ, если, конечно, таковые у него имеются, и попытаться восстановить с мятежником прежние отношения. Но я не уверен, что поступать так и в самом деле разумно, да и кто знает: а вдруг Мурасигэ восстал всерьез? Что нам в этом случае предпринять? Мне хотелось бы услышать ваше мнение, причем без малейшей утайки.

Хидэёси ожидал от Хамбэя какого-нибудь хитроумного плана, способного в корне изменить положение дел. Но тот ответил кратко:

— Мне кажется, что князь Нобунага предложил самый разумный подход к решению проблемы.

— По-вашему, посланцы из Адзути сумеют умиротворить Мурасигэ и восстановить порядок в крепости Итами без каких бы то ни было насильственных действий?

— Нет, конечно же нет, — покачал головой Хамбэй. — Мне кажется, что теперь, когда над крепостью Итами поднято знамя восстания, приверженцы Мурасигэ вряд ли с легкостью спустят его с башни и вновь подчинятся власти Адзути.

— Тогда стоит ли попусту тратить время, направляя посольство в Итами?

— Переговоры в любом случае не лишены смысла. Проявив человечность и указав приверженцу на его ошибку, князь Нобунага предстанет в выгодном свете в глазах всего мира. А Мурасигэ такой поворот событий наверняка повергнет в смятение, если не в панику, и стрела, выпущенная неправедно, — заметьте, не во врага, а в господина, — утратит силу еще в полете.

— И все-таки, если схватки не избежать, как, на ваш взгляд, нам уместнее напасть на мятежника? И какое развитие событий в западных провинциях вы предвидите?

— Мне кажется, ни Мори, ни Хонгандзи не поторопятся сейчас ввязаться в драку. Мурасигэ уже восстал, деваться ему теперь некуда, и они предпочтут пока понаблюдать за кровавой схваткой со стороны. И только увидев, что наше войско в Хариме или в Адзути утратило боевой дух, нахлынут со всех сторон.

— Да, они наверняка постараются извлечь для себя выгоду из сотворенной Мурасигэ глупости. Не знаю, на что ему вздумалось обидеться или на какой крючок он попался, но Мори и Хонгандзи, конечно, используют его как щит, под прикрытием которого предпримут собственные действия. А когда надобность в щите отпадет, его можно будет просто-напросто отшвырнуть. По части воинских доблестей Мурасигэ нет равных, но в остальном он человек недалекий. Если у нас появится какая-нибудь возможность оставить его в живых, я ею с радостью воспользуюсь.

— Вы правы, такого человека лучше уберечь от смерти и вновь превратить в союзника.

— Но допустим, миссия из Адзути окажется безуспешной. Кто, на ваш взгляд, может повлиять на Мурасигэ?

— Попытайтесь для начала послать Камбэя.

— А что, если этот упрямец откажется встретиться с Камбэем?

— Тогда клан Ода обратится к нему в последний раз.

— И чьими же устами?

— Вашими, мой господин.

— Моими? — Хидэёси на мгновение задумался. — Что ж, вполне возможно. Но тогда уже все равно будет слишком поздно.

— Попробуйте напомнить ему о долге и смягчите его сердце своей дружбой. Если он пренебрежет и этим жестом доброй воли, вам не останется ничего другого, как обрушиться на него и силой погасить пламя восстания. Однако и в этом случае не стоит брать крепость Итами с ходу, потому что Мурасигэ уповает не столько на неприступность этой крепости, сколько на поддержку своих ближайших сторонников.

— Вы имеете в виду Накагаву Сэбэя и Такаяму Укона?

— Да, эти двое — правая и левая рука Мурасигэ, без них он превратится в безрукого. Причем учтите, перетянув на нашу сторону хотя бы одного из них, вы без особого труда завербуете и другого.

Хамбэй сейчас, казалось, забыл о слабости и, приводя свои доводы, чуть ли не разрумянился от возбуждения.

— Но каким образом мне найти общий язык с Уконом?

Хамбэй, не раздумывая, ответил:

— Такаяма Укон яростный приверженец так называемого христианства. Предоставьте ему возможность проповедовать свою веру людям, и он, вне всякого сомнения, расстанется с Мурасигэ.

— Вот оно как! — воскликнул Хидэёси.

Он был очень благодарен другу за бесценные советы, но почувствовал, что расспросы пора прекращать. Хамбэй, судя по всему, уже устал. Хидэёси встал, собираясь распрощаться.

— Погодите-ка минутку, — сказал Хамбэй и вышел из комнаты на кухню.

Хидэёси только сейчас вспомнил о том, что голоден. Но прежде чем он решил, вернувшись в гостевые покои храма, попросить для себя миску риса, мальчик, прислуживающий Хамбэю, внес в комнату два подноса, на одном из которых стоял кувшинчик сакэ.

— А где же Хамбэй? Уж не почувствовал ли он усталость после долгой беседы?

— Нет, мой господин. Он собственноручно приготовил для вас эти овощи. А сейчас варит рис. И как только все будет готово, сразу же к вам вернется.

— Что такое? Хамбэй для меня стряпает?

— Да, мой господин.

Хидэёси принялся за еду — и слезы вновь навернулись ему на глаза. Вкус овощей жил сейчас, казалось, не только во рту, но растекался по всему телу. И ему подумалось, что вкус этот слишком хорош и изыскан для такого человека, как он. Хотя Хамбэй был вассалом Хидэёси, но именно он открыл ему все тайны древней китайской военной науки. Из каждой беседы с этим мудрым человеком Хидэёси извлекал все новые и новые уроки: о том, как управлять страной в мирное время, о необходимости самодисциплины и о многом-многом другом.

— Не следовало ему делать этого, — произнес Хидэёси.

Отставив миску, он встал и, повергнув в изумление мальчика, прошел на кухню, где Хамбэй варил рис.

— Хамбэй, это уж чересчур. Не лучше ли нам посидеть вместе и еще немного побеседовать?

Он провел Хамбэя в комнату и налил ему сакэ, но тот едва пригубил чашечку. Потом они вдвоем принялись за еду. Князю и его соратнику уже давно не доводилось вместе обедать.

— Извините, но мне пора, — со вздохом сожаления сказал через некоторое время князь. — Вы вернули мне боевой дух, Хамбэй, теперь я готов к бою. А вас очень прошу, следите, пожалуйста, за своим здоровьем.

Когда Хидэёси выехал из храма Нандзэн, день уже клонился к вечеру и небо над столицей было кроваво-красным.

В окрестностях военного лагеря на горе Хираи стояла удивительная тишина. Попади сюда случайный человек, он ни за что не заметил бы, что оказался в зоне боевых действий. В недвижимом воздухе было слышно даже шуршание богомолов в жухлой траве. В западных провинциях чувствовала себя полновластной хозяйкой осень. В последние два-три дня клены на горных вершинах оделись багрянцем, и Хидэёси наслаждался этим изумительным зрелищем.

Хидэёси уединился с Камбэем под сосной на холме — в том же самом месте, откуда они не так давно любовались луной. Наскоро обсудив неотложные дела, собеседники перешли к наиболее волновавшей их теме.

— Итак, вы готовы отправиться к Мурасигэ? — спросил главнокомандующий.

— Я счастлив взять на себя эту миссию. А окажется ли она успешной, знает только Небо, — задумчиво произнес его верный соратник.

— Я очень на вас рассчитываю, Камбэй.

— Сделаю все, что смогу. Так или иначе, моя поездка — это последний шанс уладить спор миром. Если она не увенчается успехом, страшно подумать, что вслед за этим произойдет.

— Не что иное как кровопролитие.

Мужчины, окончив разговор, поднялись. С запада слышались резкие птичьи крики. Повсюду алела осенняя листва. В молчании они спустились с холма и направились к лагерю. Горечь неизбежной разлуки переполняла сердца друзей. В этот мирный осенний день они, казалось, чувствовали ледяное дыхание призрака смерти у себя за спиной.

Шагая по узкой петляющей тропе, Хидэёси внезапно остановился и оглянулся. Мысль о том, что они с другом, возможно, расстаются навсегда, бередила ему душу, и он решил, что тому, наверное, захочется что-нибудь еще сказать на прощанье.

— Камбэй! Вас что-нибудь еще беспокоит? — участливо поинтересовался он.

— Спасибо, ничего, — прозвучало в ответ.

— А нет ли известий из крепости Химэдзи?

— Пока никаких.

— Вы написали отцу?

— Нет. Сами объясните ему при случае смысл моей миссии.

— Хорошо, я это сделаю, — пообещал Хидэёси.

Туман рассеялся, и вражеская крепость Мики отчетливо предстала взору Хидэёси. Дорогу в крепость перекрыли еще летом, поэтому сейчас ее защитники изнемогали от голода и жажды, однако гарнизон — самые доблестные военачальники и воины Харимы — по-прежнему держался стойко, не теряя присутствия духа.

Оказавшийся в осаде враг то и дело устраивал вылазки из крепости, но Хидэёси строго-настрого запретил своим воинам ввязываться в стычки и в особенности, подчиняясь минутному порыву, преследовать отступающего неприятеля. Так же главнокомандующий принял особые меры предусмотрительности, чтобы в крепость не просочились известия об изменении общего положения дел в ходе войны. Ее защитники ни в коем случае не должны были узнать о том, что Араки Мурасигэ поднял мятеж, причем не просто расстроивший ближайшие планы Адзути, но и поставивший под угрозу успех всей западной кампании. И свидетельств тому было немало. Например, Одэра Масамото, князь, владеющий крепостью Готяку, едва прослышав о восстании Мурасигэ, недвусмысленно заявил, что разрывает союз с Нобунагой, и даже рискнул однажды вечером наведаться в лагерь мятежного военачальника.

— Западные провинции нельзя без боя отдавать в руки захватчика, — заявил князь Одэра. — Нам всем нужно воссоединиться с кланом Мори, создать сводную армию и вышвырнуть чужаков из нашего края.

Араки Мурасигэ, надо отдать ему должное, был отчаянным смельчаком, но слыл и не меньшим бахвалом. Достигнув сорокалетия, возраста, который Конфуций называл «свободным от заблуждений юности», то есть периода расцвета зрелости ума и душевной широты, Мурасигэ сохранил бесшабашный азарт молодости. Годы не наградили его ни острым умом, ни даром предвидения, столь необходимыми каждому правителю. Став князем и владельцем крепости, он, как и раньше, был не более чем свирепым воинственным самураем.

Назначив этого человека заместителем Хидэёси, Нобунага уповал лишь на то, что недюжинный ум главнокомандующего компенсирует глупость заместителя, который вполне удовольствуется почетным положением и не станет вмешиваться в дела. Но Мурасигэ оказался на редкость деятелен. Он без устали строил планы и давал советы.

Вскоре Мурасигэ невзлюбил Хидэёси, упорно игнорирующего его предложения, но до поры до времени умело скрывал свою неприязнь. И только время от времени в кругу близких соратников давал волю чувствам, позволяя себе даже насмехаться над Хидэёси. Есть люди, говорил Мурасигэ, которым плюнь в глаза, а им все будет божья роса, так вот Хидэёси один из них.

В начале штурма крепости Кодзуки Мурасигэ находился в первых рядах. Но когда бой принял серьезный оборот и Хидэёси отдал ему приказ наступать, Мурасигэ уселся, сложив руки на груди, и не пожелал сдвинуться с места.

— Почему вы не приняли участия в сражении? — с недоумением спросил его негодующий Хидэёси.

— А я никогда не участвую в битвах, исход которых мне безразличен, — не моргнув глазом заявил Мурасигэ.

Поскольку Хидэёси добродушно рассмеялся в ответ, Мурасигэ тоже выдавил из себя улыбку. Делу не дали хода, но среди тех, кто знал о выходке военачальника, о нем пошла дурная слава. В ставке многие презирали Мурасигэ и с великим трудом выносили его общество. Тот в свою очередь терпеть не мог военачальников вроде Акэти Мицухидэ или Хосокавы Фудзитаки, людей высоко образованных и не желавших скрывать этого. Мурасигэ за глаза называл их «бабами», высмеивая пристрастие военачальников к поэзии и любовь к чайным церемониям, которые военачальники устраивали даже в военных походах.

Было, правда, единственное, за что Мурасигэ испытывал некоторую благодарность к Хидэёси: главнокомандующий не доложил о проступке своего заместителя ни Нобунаге, ни Нобутаде. Однако одновременно неблагодарный Мурасигэ презирал Хидэёси за мягкосердечие и по этой самой причине относился к нему не без опаски. Ключи к сердцу строптивого военачальника сумели подобрать только те, кому он непосредственно противостоял в ходе боевых действий, то есть Мори, сообразившие, что Мурасигэ, вечно недовольного своим положением в стане Нобунаги, не составит труда склонить на свою сторону.

Тайные посланцы кланов Мори и Хонгандзи зачастили в лагерь Мурасигэ и преспокойно проникали даже в его крепость Итами, пользуясь благосклонным отношением военачальника, тем самым дававшего понять врагу, что на него можно рассчитывать. Нынешние его действия выглядели и вовсе бессловесным предложением вечной дружбы.

Человек ограниченный и недальновидный, возомнив себя умником, играет с огнем. Соратники Мурасигэ не раз пытались убедить самовлюбленного упрямца, что замысел его восстать против клана Ода безнадежен и крайне опасен, да где там…

— Не говорите глупостей! — резко обрывал их бесцеремонный Мурасигэ. — Зря, что ли, Мори прислали мне письменное заверение в поддержке?

Наивно уповая на священную силу документа о союзничестве, взбалмошный военачальник не замедлил продемонстрировать свою решимость и поднял мятеж. Но велика ли истинная цена письменного заверения клана Мори — вчерашних его заклятых врагов — в смутные времена, когда даже испытанные вассалы с такой же легкостью отбрасывали прочь верность своему господину, как пару изношенных сандалий? Мурасигэ не дал себе труда над этим задуматься — да, кстати, умение здраво мыслить никогда и не было присуще этому человеку.

— Мурасигэ простак! Он честный человек, но простак. Сердиться на него бессмысленно, — сказал Хидэёси Нобунаге, успокаивая князя, и эти слова прозвучали и разумно, и уместно.

Но Нобунагу подобные соображения отнюдь не утешили.

— От его поведения слишком многое зависит, — посетовал князь.

Он имел в виду не столько могущество Мурасигэ, сколько то, как повлияет его восстание на других вассалов и союзников клана Ода. Поэтому Нобунага, смирив гордыню, согласился направить Акэти Мицухидэ с мирной миссией в Итами, лишь бы уладить дела с Мурасигэ.

Однако такое странное с точки зрения Мурасигэ поведение могущественного Нобунаги только усилило подозрения мятежного военачальника, и он с новым рвением принялся готовиться к войне, заявив:

— Я уже выказал враждебность к Нобунаге. Льстивые слова и посулы из Адзути — это ловушка. Стоит мне клюнуть на них, как меня тут же обезглавят, ну, в лучшем случае бросят в темницу.

Нобунага, придя в ярость, решил подавить мятеж силой оружия, и в девятый день одиннадцатого месяца лично повел войско в поход. Армия Адзути была разделена на три войска. Первое, составленное из отрядов Такигавы Кадзумасу, Акэти Мицухидэ и Нивы Нагахидэ, окружило крепость Ибараги; второе, под командованием военачальников Фувы, Маэды, Сассы и Канамори, осадило крепость Такацуки.