Это был формальный вызов на поединок.
— А где гонец? — осведомился Нобунага.
— Только что уехал, — сообщил слуга.
Нобунага долго не мог совладать с нервной дрожью. Внезапно он объявил о том, что решил свернуть лагерь, и велел войскам отойти.
Услышав об этом, Кэнсин расхохотался:
— Нобунага поступил так, как я и ожидал. Останься он на месте, завтра по его лагерю прошлись бы копыта моего коня, а его самого я обезглавил бы на берегу реки — князь вполне достоин такой чести.
Тем временем Нобунага со свитой вернулся в Адзути. Вспоминая о старомодном вызове на поединок, полученном от Кэнсина, он не мог сдержать усмешки:
— Должно быть, именно так он завлек Сингэна в Каванакадзиму. Этот человек не знает страха и главная его реликвия — большой меч, выкованный Адзуки Нагамицу; признаться, не хотелось бы мне когда-нибудь увидеть его собственными глазами. Но Кэнсин, наверное, досадует, что не родился в благословенные прежние времена, когда полководцы носили кроваво-красные доспехи с золотыми нагрудными пластинами. Интересно, как он относится к крепости Адзути? Сдается мне, что Кэнсин так и не понял непреложной истины: новое вооружение и перемены в искусстве стратегии, произошедшие за последнее десятилетие, перенесли нас в совершенно иной мир, войны теперь ведут совсем по-другому. Он, я уверен, называет меня трусом, а мне кажется смешным его устаревшее мышление.
Вскоре Нобунаге доложили о том, что главнокомандующий Сибата Кацуиэ рассорился с Хидэёси, который не соглашался с его военной стратегией. В конце концов Хидэёси отозвал свое войско и вернулся с ним в Нагахаму, а рассерженный Кацуиэ направил Нобунаге донесение:
«Хидэёси, игнорируя приказы вашей светлости, самовольно вернулся в свою крепость. Он ведет себя дерзко и заслуживает сурового наказания».
Хидэёси же не прислал ни слова в свое оправдание. Нобунага не сомневался, что у владельца Нагахамы найдется если не оправдание своего поступка, то отговорка, а потому решил отложить разбирательство до тех пор, пока не вернутся домой военачальники, участвующие в северной кампании. Однако многие сподвижники Нобунаги считали, что князь Хидэёси чересчур вспыльчив, к тому же для военачальника бесчестно увести свое войско в разгар военных действий.
Нобунаге не оставалось ничего иного, как принять к строптивцу какие-либо меры устрашения.
— Хидэёси действительно вернулся в Нагахаму? — спросил он у своих приближенных.
— Да, он в своей крепости, — ответил один из вассалов князя.
Поразмыслив, Нобунага послал Хидэёси гневное послание:
«Князь Хидэёси! Ты ведешь себя совершенно недопустимо. Я жду твоего раскаяния».
Когда гонец вернулся, Нобунага спросил у него:
— Ну, и как отреагировал Хидэёси на мое письмо?
— Он, ваша светлость, сказал, что намерен отдохнуть.
— Этот бесстыдник к тому же еще и лентяй! — возмутился Нобунага, но в душе он вовсе не был сердит на Хидэёси. Когда же возвратились Кацуиэ и остальные военачальники, принимавшие участие в войне, князю пришлось наказать нерадивого вассала, и он повелел Хидэёси оставаться под домашним арестом у себя в Нагахаме. Однако и в роли арестанта тот не выказывал ни малейших признаков раскаяния, а, напротив, каждый день устраивал веселые попойки. Все ожидали неминуемой строгой кары со стороны Нобунаги, но тот, казалось, забыл обо всей этой неприглядной истории и больше никогда о ней не упоминал.
В последнее время Хидэёси взял себе в привычку спать допоздна, и Нэнэ отправлялась будить супруга, когда солнце уже стояло в зените.
Мать Хидэёси, обеспокоенная поведением сына, то и дело твердила невестке: «Что-то наш парень сам на себя не похож!» Но Нэнэ не знала, чем утешить свекровь. Каждую ночь Хидэёси пьянствовал чуть ли не до самого утра. Сначала он напивался в одиночестве, багровея уже после четырех или пяти чашечек сакэ. Затем его рвало, однако он не унимался и приглашал к себе испытанных соратников. Компания пьянствовала до глубокой ночи, оглашая помещения крепости громкими разухабистыми восклицаниями. Обычно Хидэёси засыпал там же, где и пил, чаще всего в комнате у оруженосцев.
Однажды поздним вечером Нэнэ с несколькими служанками шла по коридору и вдруг увидела медленно бредущего ей навстречу мужчину. Нэнэ прикинулась, будто не узнала мужа, и воскликнула:
— Ой, да кто же это?
Смущенный, Хидэёси хотел было скрыться в одном из помещений, но ноги его заплетались, и он неуклюже топтался на месте.
— Я заблудился, — наконец признался он и, кое-как добредя до жены, повис у нее на плече, не в силах удержаться на ногах. — О, как я пьян! Нэнэ, отнеси меня! Сам я идти не могу!
Поняв, что Хидэёси еще в состоянии шутить, Нэнэ весело рассмеялась:
— Ну ладно уж, я тебя отнесу. Скажи только куда?
Хидэёси всей тяжестью навалился на жену и принялся пьяно хихикать:
— В твою комнату! Отнеси меня в твою комнату!
Нэнэ пригнулась, стараясь удержать мужа, и со смехом сказала служанкам:
— Послушайте-ка, посоветуйте, куда мне отнести этого грязного побродяжку, который встретился нам на дороге?
Служанки дружно рассмеялись и помогли хозяйке оттащить мужа в ее комнату, где все вместе и просидели до утра, потешаясь над ним.
В последнее время минуты веселья выдавались редко. По утрам Нэнэ беспокойно вглядывалась в опухшее лицо мужа. Что творится в его душе? Что за горе топит он в сакэ? Встревоженная женщина не находила ответа на эти вопросы. Они были женаты уже пятнадцать лет, — Нэнэ сейчас за тридцать, а ее мужу сорок один, — и ей не верилось, что ожесточение и угрюмость, которые она каждое утро видела у него на лице, — всего лишь следствие дурного настроения. Хотя Нэнэ и страшилась припадков его гнева, но в молитвах она просила только о том, чтобы ей удалось понять причину страданий мужа и разделить их с ним.
В эти мучительные моменты Нэнэ хотелось обладать такой же душевной стойкостью, как у ее свекрови. Однажды утром мать Хидэёси позвала невестку пойти с нею на огород.
— Нэнэ, — сказала она, — наш господин встанет еще не скоро. Давай нарвем для него баклажанов, принеси-ка корзину!
Старая госпожа принялась срывать овощи, а Нэнэ складывала их в корзину. Вскоре она наполнила ее до краев и отправилась в дом за другой.
— Эй, Нэнэ, послушай-ка! Куда это вы с матушкой обе подевались? — окликнул ее муж, поднявшийся вопреки обыкновению довольно рано.
— Я и не знала, что ты уже встал.
— Да вот не спится что-то, даже слуги удивились. — Хидэёси впервые за долгое время широко улыбался. — Такэнака Хамбэй доложил, что корабль с посольским флагом плывет сюда из Адзути, я встал и пошел в часовню, а потом мне захотелось извиниться за то, что я тобою пренебрегал.
— Ага! Но сначала ты извинился перед богами, — вмешалась его мать.
— Что верно, то верно. А потом решил извиниться перед матушкой и женой. — По всему было видно, что Хидэёси не шутит.
— И для этого ты пришел сюда?
— Обещаю вам впредь себя так больше не вести.
— Что ж, — одобрительно улыбнулась его мать, — мой паренек всегда был смышленым.
К Хидэёси подошел оруженосец и доложил:
— Мой господин, Маэда и Нономура только что прибыли к крепостным воротам как официальные посланцы из Адзути. Господин Хикоэмон немедленно вышел к ним и проводил в покои для гостей.
Хидэёси отослал Москэ и принялся вместе с матерью рвать баклажаны.
— Богатый нынче урожай, верно? Ты сама удобряла грядки?
— Сынок, а разве тебе не следует поспешить к посланцам его светлости? — озабоченно поинтересовалась мать.
— Нет уж! Мне прекрасно известно, зачем они прибыли. Вместо того чтобы слушать их россказни, пособираю-ка я лучше баклажаны. Хорошо бы, кстати, послать их князю Нобунаге. Пусть полюбуется их дивным цветом. Как хороши, особенно когда забрызганы росой!
— Уж не собираешься ли ты вручить баклажаны посланцам, чтобы они передали такой ничтожный дар его светлости?
— Нет-нет, я отвезу их сам.
— Что?..
Хидэёси не успел ответить.
— Мой господин! Так вы идете? — спросил примчавшийся на огород, чтобы поторопить Хидэёси, Хамбэй.
Вздохнув, князь неохотно пошел за ним.
Хидэёси принял посланцев и попросил их сопроводить его обратно в Адзути. Когда приготовления к отплытию из Нагахамы были завершены, он вдруг воскликнул:
— Ах да! Я ведь кое о чем забыл! Где мой подарок для его светлости?
Хидэёси велел слуге принести корзину с баклажанами, уложенными среди ботвы. На листьях еще не просохли капельки росы. Взяв корзину, князь поднялся на судно.
Крепость Адзути была возведена год назад, но окружающий ее город был застроен уже более чем на треть и явно процветал. Попадающие сюда путники дивились царящему в городе оживлению, его улицам, до самых крепостных ворот посыпанных серебристым песком, каменным лестницам, сложенным из цельных плит, и облицованным керамикой стенам домов. Зрелище впечатляющее! Но никакому описанию не поддавалось величие царящей над крепостью и городом пятиэтажной главной сторожевой башни.
Не менее остальных был поражен и Хидэёси.
— Ага, вот и ты! — раздался голос Нобунаги из-за раздвижной двери.
Комната, в которую провели гостя, после золота, пурпура и изумруда Адзути удивляла скромностью: здесь не было иных украшений, кроме строгих росписей тушью.
Хидэёси простерся ниц, не дожидаясь, пока Нобунага выйдет к нему.
— Ты, должно быть, уже слышал, что я решил тебя не наказывать. Заходи.
Хидэёси поднялся и прошел в соседнее помещение, держа в руках корзину.
Нобунага недоуменно посмотрел на него:
— Что это такое?
— Надеюсь, мой господин, вам понравится. — Хидэёси, взяв корзину обеими руками, немного наклонил ее, демонстрируя содержимое. — Мои жена и мать нарвали эти баклажаны на крепостном огороде.
— Баклажаны?..
— Возможно, мой дар покажется вам ничтожным и глупым, но, поскольку я плыл сюда на быстроходном судне, мне подумалось, что вы успеете полюбоваться ими, пока на листьях еще не просохнет роса. Я сам сорвал их сегодня утром.
— Хидэёси, я убежден в том, что твои слова имеют двойной смысл. При чем тут баклажаны, при чем роса? Что именно ты хочешь мне сказать?
— Вы мудры, мой господин, и догадаетесь сами. Я, конечно, ваш недостойный слуга и веду себя крайне скверно, а ведь именно вы возвысили меня от простого крестьянина до князя, собирающего со своих угодий двести двадцать тысяч коку риса. И все же моя старая мать не брезгует работой в огороде, она сама ухаживает за овощами, удобряет их, собирает урожай. И своими поступками она внушает мне мысль: «Нет ничего более опасного, чем судьба крестьянина, сумевшего возвыситься. Он вызывает всеобщую зависть, и зависть эта побуждает людей винить его во все новых и новых грехах. Не забывай о своем голодном детстве в Накамуре и благодари своего господина за дарованные тебе милости».
Нобунага понимающе кивнул, и Хидэёси продолжил развивать свою мысль:
— Неужели вы, мой господин, полагаете, что я могу в ходе войны предпринять какие-либо действия, способные навредить вам, если твердо усвоил преподанный матушкой урок? Да, я повздорил с главнокомандующим, но вы не должны сомневаться в моей преданности.
В это мгновение еще один человек, находящийся в комнате, хлопнул себя по бедру и сказал:
— Эти баклажаны и впрямь славный подарок, мы их попозже как следует распробуем.
Только сейчас Хидэёси заметил, что они с Нобунагой не одни. Третьим в комнате был какой-то самурай на вид лет тридцати. Его крупный рот и волевой подбородок свидетельствовали о недюжинной силе духа, а судя по высокому лбу и широкой переносице, он либо был крестьянского происхождения, либо просто крепкого сложения. Горящий взор и яркий цвет лица незнакомца не оставляли сомнений, что у него отменное здоровье.
— Выходит, Камбэй, тебе приглянулись баклажаны из огорода матушки Хидэёси? Мне они тоже нравятся, — засмеявшись, произнес Нобунага. А затем, внезапно посерьезнев, познакомил Хидэёси со своим гостем. — Это Курода Камбэй, сын Куроды Мототаки, один из влиятельных вассалов Одэры Масамото в Хариме.
Хидэёси не смог скрыть своего удивления. Об этом человеке он слышал неоднократно. Более того, ему не раз попадались его письма.
— О Небо! Выходит, вы Курода Камбэй!
— А вы князь Хидэёси, о котором я тоже изрядно наслышан.
— Я видел ваши письма.
— Что ж, теперь пришла пора нам познакомиться.
— И надо же, в такой час, когда я униженно прошу моего господина о прощении! Боюсь, в душе вы презираете меня: вот, дескать, Хидэёси — человек, которого постоянно распекает его властелин. — Хидэёси оглушительно расхохотался, а вслед за ним и Нобунага. Остроумный вассал умел рассмешить своего господина.
Баклажаны, привезенные Хидэёси, быстро приготовили — и вот уже вскоре троица начала развеселую попойку. Камбэй был десятью годами моложе Хидэёси, но ничуть не уступал ему в прозорливости и не сомневался в том, кто именно в конце концов захватит верховную власть в стране. Как оказалось, он был всего лишь сыном одного из влиятельных вассалов могущественного клана в Хариме, но имел собственную, пусть и небольшую, крепость в Химэдзи и с юных лет вынашивал честолюбивые мечты. Из всех жителей западных провинций ему единственному удалось своевременно распознать веяния времени, и он поспешил к Нобунаге, чтобы тайно предложить ему немедленно захватить все западные провинции.
Наиболее могущественным на западе был клан Мори, влияние которого простиралось на двадцать провинций. Камбэй жил в самом сердце подвластных этому клану земель, но не испытывал перед ним робости. Осознав, что путь, на который уже вступила страна, пролегает совсем в другом направлении, он принялся искать встречи с Нобунагой.
Пословица гласит, что один великий человек издали узнает другого. После веселой попойки Хидэёси и Камбэй прониклись такой симпатией друг к другу, точно были знакомы уже добрую сотню лет.
ОБЕЗЬЯНА ИДЕТ НА ЗАПАД
На другой день после встречи с Куродой Камбэем Хидэёси вызвал к себе князь Нобунага.
— Тебя ждет особое поручение, — сообщил он. — Я предпочел бы рискнуть всем своим войском, отправив его в поход на запад, но нынешние обстоятельства не позволяют мне сделать этого. Поэтому я и решил назначить главнокомандующим тебя, человека, которому всецело доверяю. Ты возглавишь сводную армию, состоящую из трех войск, поведешь ее в западные провинции и заставишь клан Мори покориться мне. Я взваливаю на твои плечи великую ответственность. Согласен ли ты принять ее на себя?
Услышав решение Нобунаги, Хидэёси на мгновение оцепенел. Душу его переполняли гордость и глубочайшая благодарность за доверие.
— Я согласен, мой господин, — сказал он, наконец обретя дар речи.
Всего во второй раз Нобунага, создавая сводную армию из трех войск, назначил главнокомандующим одного из своих вассалов. В первый раз, когда они воевали в северных провинциях, войсками командовал Кацуиэ. Но предстоящая военная кампания не западе обещала быть куда больше сложной, чем на севере.
Хидэёси не только гордился оказанным ему доверием, но и ощущал тревогу: не окажется ли ноша неподъемной для него? Заметив беспокойство вассала, Нобунага задумался, уж не ошибся ли он, возложив на Хидэёси столь ответственную миссию. «Сможет ли Хидэёси справиться с этой задачей?» — мысленно спрашивал себя Нобунага.
— Хидэёси, ты поедешь в Нагахаму и соберешь войско там или же предпочитаешь выступить из Адзути? — спросил князь новоиспеченного главнокомандующего, поборов наконец сомнения.
— С вашего разрешения, мой господин, я выступлю из Адзути, причем немедленно.
— А тебе не жаль покидать Нагахаму?
— Нет, не жаль, ведь там останутся моя мать, жена и приемный сын.
Приемным сыном, о котором шла речь, был четвертый сын Нобунаги Цугимару, отданный Хидэёси на воспитание.
Нобунага, рассмеявшись, задал еще один вопрос:
— А если западная кампания затянется и власть в твоей собственной провинции перейдет к твоему приемному сыну, где ты потом захочешь обосноваться?
— Если я покорю запад, то попрошу отдать его мне, мой господин.
— А если я на это не соглашусь?
— Тогда, наверно, завоюю Кюсю и поселюсь там.
Князь и его вассалы дружно рассмеялись, и, попрощавшись, Хидэёси отправился к себе. Вызвав Хамбэя, он рассказал о полученном от Нобунаги приказе и распорядился немедленно послать гонца к Хикоэмону, оставшемуся в крепости Нагахама за коменданта на время, пока отсутствовал хозяин. Хикоэмон этой же ночью выступил в Адзути во главе войска, которому предстояло влиться в сводную армию его господина. А тем временем приказ о новом назначении Хидэёси в спешном порядке был доставлен всем военачальникам, состоящим на службе у Нобунаги.
Когда на утро Хикоэмон пришел доложить своему господину, что войско прибыло, то увидел, как Хидэёси растирает тело.
— Хорошее дело перед началом похода, — заметил Хикоэмон.
— Ой, да у меня еще с детства на спине ожоги от этой мази, — ответил Хидэёси, скрежеща зубами от непереносимого жжения. — Терпеть ее не могу, но моя матушка очень огорчается, если я не натираюсь этим снадобьем.
Наконец Хидэёси закончил приготовления к походу и вышел к войску. Выступавшее этим утром из Адзути войско способно было нагнать ужас на кого угодно. Нобунага с верхнего яруса главной башни следил за уходящим войском. «Обезьяна из Накамуры высоко взобралась», — подумал он, обуреваемый противоречивыми чувствами. Между тем расшитое золотом полководческое знамя Хидэёси уже исчезло вдали.
Провинция Харима представляла собой лакомую добычу, за которую шла непрекращающаяся борьба между Драконом запада и Тигром востока. Чью сторону она примет на этот раз? Присоединится ли к набирающему силу клану Ода или же предпочтет по привычке опереться на испытанную мощь клана Мори?
И большим, и малым кланам западных провинций, владеющим территориями между Харимой и Хоки, предстояло сделать весьма непростой выбор.
Одни утверждали, будто клан Мори их незыблемая опора. Другие, пусть поначалу и робко, но возражали, считая, что и клан Ода нельзя сбрасывать со счетов, так как его мощь растет год от года.
Стараясь сделать верный выбор, многие прибегали к хитроумным расчетам, сопоставляя площади земель, находящихся под властью каждого из вступивших в соперничество кланов, численность их войск и боеспособных мужчин, наличие и силы союзников. Но подобные подсчеты позволяли сделать только один вывод: оба противоборствующих клана могущественны, но ни один из них не обладает явным преимуществом. Так за кем же из них будущее?
А между тем к этим обуреваемым сомнениями западным провинциям уже двигалось войско под командованием Хидэёси, двадцать третьего числа десятого месяца выступившее из Адзути.
Хидэёси скакал под штандартом с золотой бахромой, и если бы кто-нибудь заглянул под его забрало, то увидел бы тень тревоги, омрачавшую лицо, и кривившую губы горькую усмешку.
Он, казалось, еще не до конца поверил, что и впрямь возглавляет армию, выступившую на запад. Перед отъездом из Адзути остальные военачальники Нобунаги пусть и не вполне чистосердечно, но поздравили его с высоким назначением.
— Его светлость наконец сменил гнев на милость и дал вам достойную должность, князь Хидэёси. Теперь вы высоко вознеслись, однако вам предстоит как подобает отплатить его светлости за доброту.
И только Сибата Кацуиэ открыто выражал недовольство:
— Что такое? Этого ничтожного выскочку назначают главнокомандующим и посылают на запад завоевывать западные территории? Да это просто смешно!
Его недовольство, а возможно, даже и обида были легко объяснимы. Кацуиэ был уже военачальником, когда Хидэёси, простой слуга, носил за господином сандалии, спал в стойле рядом с лошадьми. Более того, Кацуиэ женился на младшей сестре Нобунаги и управлял провинцией, с земель которой собирали свыше трехсот тысяч коку риса. И наконец, когда Кацуиэ командовал войсками, Хидэёси в открытую не подчинился ему и вернулся к себе в Нагахаму. И вот теперь ему, Кацуиэ, наиболее влиятельному вассалу клана, предпочли этого низкородного Хидэёси, самонадеянного и вспыльчивого, которому сошло с рук неподчинение главнокомандующему в ходе северной кампании.
А Хидэёси тем временем ехал впереди войска на запад.
Он почти всю дорогу молчал, придаваясь размышлениям. И вдруг громко расхохотался. Хамбэй, скакавший рядом с главнокомандующим, подумал, что пропустил какие-то слова своего господина мимо ушей, и на всякий случай поинтересовался:
— Вы что-то сказали, мой господин?
— Нет, ничего.
Армия Хидэёси одолела за тот день изрядный отрезок пути и уже подтягивалась к границам провинции Харима.
— Послушай, Хамбэй, — сказал Хидэёси, — когда мы вступим в Хариму, тебя ждет приятная неожиданность.
— Какая же, мой господин?
— Встреча с Куродой Камбэем. Не думаю, что ты с ним знаком.
— Нет, не знаком, но очень много о нем слышал.
— Мне кажется, вы подружитесь. Он сын влиятельного вассала клана Одэра, и ему немного за тридцать.
— Как мне известно, план этой кампании предложил господин Камбэй, не так ли?
— Что верно, то верно. Этот умный и дальновидный человек способен просчитывать поступки на много ходов вперед.
— А вы хорошо его знаете, мой господин?
— Прежде я читал его письма, а познакомился с Камбэем в Адзути всего несколько дней назад. Мы с ним полдня проговорили, и теперь я чувствую себя вполне уверенно. Такэнака Хамбэй справа, Курода Камбэй слева — лучшего штаба и пожелать невозможно.
В эту минуту в войске у них за спиной произошло какое-то замешательство, а затем раздался дружный хохот оруженосцев. Хикоэмон подозвал их командира Москэ и приказал разобраться. Тот в свою очередь строго одернул своих подчиненных:
— Тихо! Ведите себя достойно!
Хидэёси поинтересовался, что случилось, и Хикоэмон, стараясь придать своему лицу строгое выражение, объяснил:
— Мой господин, я разрешил оруженосцам ехать верхом. А они принялись возиться, подняли шум, даже Москэ не смог справиться с ними. Может быть, им следует вновь пойти в пешем строю?
Хидэёси, усмехнувшись, поглядел назад:
— Да что с них взять, они же так молоды! Ладно, пусть повеселятся. По крайней мере с лошади-то хоть никто из них не свалился?
— Вот именно что свалился. Самый младший, Сакити, еще не привык к верховой езде, так эти шутники потехи ради его и спихнули.
— Сакити свалился с лошади? — рассмеялся Хидэёси. — Что ж, он получил хороший урок.
Армия Хидэёси продолжила путь. В отличие от Сибаты Кацуиэ, требовавшего неукоснительно соблюдать порядок и устанавливающего жесткую дисциплину, и от Нобунаги, командовавшего полками с неукротимым рвением, командный стиль Хидэёси можно было определить одним словом. С какими бы трудностями ни сталкивалось его войско, в какое бы отчаянное положение порой ни попадало, воины никогда не впадали в отчаяние, изъявляли друг к другу дружелюбие и заботу, сознавая себя единой семьей. Поэтому-то Хидэёси и не обратил внимания на шалости юных оруженосцев, самому старшему из которых было шестнадцать, а самому младшему — всего одиннадцать.
Под вечер передовые отряды мирно вошли в Хариму, оказавшись как бы на небольшом островке дружелюбия среди бушующего моря вражды. Жители провинции радостно приветствовали армию Хидэёси, даже устроили фейерверк в ее честь.
Так началось вторжение в западные провинции. Войско двумя колоннами подошло к крепости Касуя. В тишине слышался только мерный топот многих тысяч ног. Первый полк составляли знаменосцы, второй — стрелки, третий — лучники, четвертый — копьеносцы, пятый — воины, вооруженные мечами или боевыми топорами. В середине процессии, окруженный конными военачальниками и командирами, ехал Хидэёси. Вместе с барабанщиками, знаменосцами, охраной, лазутчиками и обозом в войске насчитывалось семь с половиной тысяч человек, и любой наблюдатель назвал бы его внушительным.
Курода Камбэй встречал войско у ворот крепости. Увидев доброго знакомого, Хидэёси немедленно спешился и направился к нему, широко улыбаясь. Камбэй пошел навстречу, выкрикивая слова приветствия.
Тепло поздоровавшись, словно были дружны уже долгие годы, Камбэй и Хидэёси вошли в крепость. Хозяин представил князю его новых вассалов. Каждый из них назвал свое имя и принес Хидэёси клятву верности.
Внимание Хидэёси привлек мужчина, резко отличавшийся от других.
— Меня зовут Яманака Сиканоскэ, — представился он. — Я один из немногих оставшихся в живых вассалов клана Амако. До сих пор мы с вами сражались на одной стороне, хотя, если можно так выразиться, в разных полках, поэтому никогда и не встречались. Но, услышав, что вы отправляетесь в поход на запад, я упросил князя Камбэя замолвить за меня словечко.
Сиканоскэ стоял на коленях, низко склонив голову, однако Хидэёси смог по ширине плеч определить, что человек этот гораздо выше ростом и сильней большинства его воинов. Когда он поднялся на ноги, росту в нем и впрямь оказалось больше шести сяку. Кожа этого мужчины, на вид лет тридцати, задубела от солнца и ветра, а взгляд был острым, как у сокола.
Слова Сиканоскэ вызвали у Хидэёси недоумение, и Камбэй поспешил объяснить:
— Такого преданного человека, как этот, редко встретишь в наши дни. Раньше он состоял на службе у князя Амако Ёсихисы, которого погубили Мори, так вот на протяжении последних десяти лет Сиканоскэ участвовал в одном сражении за другим, не давая покоя клану Мори и пытаясь вернуть своему господину утраченные владения.
— Да, мне доводилось слышать о преданности Яманаки Сиканоскэ. Но что значат ваши слова о том, будто мы сражаемся в разных полках? — поинтересовался Хидэёси.
— Во время недавней кампании против клана Мацунага я сражался в рядах войска князя Мицухидэ на горе Сиги.
— Вот как! Вы были на горе Сиги?
Камбэй вновь вмешался в беседу:
— Когда клан Мори окончательно разбил клан Амако, Сиканоскэ перешел на сторону князя Нобунаги и в сражении на горе Сиги отрубил голову неистовому Каваи Хидэтаке.
— Так это вы сразили Хидэтаку! — восторженно воскликнул Хидэёси. Его сомнения окончательно рассеялись, и он одарил могучего воина открытой улыбкой.
Вскоре Хидэёси доказал боеспособность своего войска, захватив крепости Саё и Кодзуки, и в том же месяце одержал победу над армией соседнего клана Укита, верного союзника Мори. Такэнака Хамбэй и Курода Камбэй неотлучно следовали за главнокомандующим.
Потерпев поражение, Укита Наоиэ потребовал у клана Мори подкрепления, однако и сам не сидел сложа руки. Послав отряд в восемьсот человек под командованием самого храброго из своих воинов Макабэ Харуцугу, он отбил у врага крепость Кодзуки.
— Этот Хидэёси ничего из себя не представляет, — бахвалился Макабэ.
Обосновавшись в крепости Кодзуки, он пополнил запасы пороха и продовольствия, укрепил свежими силами гарнизон и готов был обороняться.
— Полагаю, нам нельзя спускать противнику захват Кодзуки, — сказал Хамбэй.
— Да уж, конечно, — нехотя согласился Хидэёси. Прибыв в Химэдзи, он прежде всего старался изучить общее положение дел в западных провинциях, поэтому незначительные победы пока не слишком его интересовали. — Но кого мне туда послать? Битва предстоит далеко не шуточная.
— Сиканоскэ — больше некого.
— Сиканоскэ? А вы, Камбэй, что на это скажете? — спросил Хидэёси.
Камбэй горячо поддержал это предложение, и той же ночью отряд под командованием Сиканоскэ подошел к крепости Кодзуки. Был самый конец года, и стояли сильные холода.
Командиров и рядовых воинов Сиканоскэ обуревала та же страсть, что и их предводителя: давным-давно поклявшись извести клан Мори и восстановить положение главы клана Амако, они сражались с невиданной отвагой. Поэтому когда военачальникам клана Укита донесли о том, что крепость осадили воины Амако во главе с Сиканоскэ, их объял смертельный страх, сродни тому, какой, должно быть, испытывает крошечная птица, увидев тигра.
Выбрать более подходящего командира для штурма крепости, чем Сиканоскэ, было просто невозможно, ибо его беспримерная преданность делу и легендарная храбрость сеяли во вражеских рядах такое смятение и страх, точно их готовился покарать бог войны. Даже самый отчаянный из военачальников клана Укита, Макабэ Харуцугу, поспешил покинуть крепость Кодзуки, предпочитая избежать сражения, так как не сомневался, что бой с Сиканоскэ обернется для его войска огромными, причем бессмысленными потерями.
Сиканоскэ без боя захватил крепость и послал гонца известить об этом Хидэёси, а Макабэ тем временем уже просил подкрепления. Вскоре на помощь к нему подошел отряд его брата, и, создав объединенное войско в полторы тысячи человек, Макабэ решил предпринять контрнаступление. Приказав воинам занять позиции непосредственно перед крепостью, он остановился на небольшой возвышенности.
Сиканоскэ наблюдал за маневрами врага со сторожевой вышки.
— Уже две недели не было дождя. Давайте-ка проверим на них огонек, — со смехом сказал он своим командирам.
Два отряда его воинов той же ночью предприняли вылазку из крепости. Первый отряд, воспользовавшись тем, что ветер дул в сторону неприятеля, поджег сухую траву. Воинов клана Укита охватила паника, когда они заметили окружившую их стену огня. И в этот момент второй отряд Сиканоскэ нанес сокрушительный удар. Никому не известно, сколько вражеских воинов погибло в ходе этой резни, но среди павших оказались и сам Макабэ Харуцугу, и его брат.
— Думаю, мы надолго отбили у противника охоту сражаться с нами, — шутили окрыленные победой воины.
— Да нет, вскоре они опять наведаются, — попытался умерить их восторги командир.
Воины Сиканоскэ, затянув победную песнь, возвратились в Кодзуки. Но тут их уже дожидался гонец от Хидэёси с приказом немедленно оставить крепость и отступить в Химэдзи. Вздох разочарования вырвался у сторонников клана Амако. Все, от главы клана Амако Кацухисы до последнего воина, недоумевали: с какой стати им нужно оставлять крепость, имеющую стратегически важное значение?