Когда назавтра Терри пришел в школу, ему показалось — все выглядит уж чересчур обыкновенно. Он бы рад увидеть на воротах объявление: «Школа закрыта в связи с ограблением», или пусть бы обезумевший от горя мистер Маршалл стоял на игровой площадке и спрашивал у всех подряд, что им известно об этой позорной истории. Что угодно, только скорей бы все осталось попади — представить алиби, оказаться вне подозрений и чтоб жизнь вошла в колею. Учительские машины, гудя, пробирались в толпе детей и аккуратно припарковывались каждая на своем месте, носом в стену (директор не любил, когда на кирпичах оставались следы от выхлопных газов); и машина самого мистера Маршалла послушно стояла в ряду с другими. Как всегда, трепыхались на ветру вывешенные «фрау» Джарвиз школьные тряпки, и, как всегда, на игровой площадке толпились ребята, и никто не захлебывался новостями про ограбление. Уж лучше бы Терри увидел здесь полицейскую машину или услыхал какие-то разговоры — тогда, прежде чем проходить через пытку, которая ждет его в классе, можно бы проверить во дворе, как он выдержит испытание и насколько убедительно звучит его рассказ о том, где он вчера был. Да и отгремевшую грозу мало кто поминал, так что не было даже случая обмолвиться, что он почти и не видел ее — просидел весь вечер в четырех стенах. А заговаривать первым явно не стоило — ведь считается, что он ее почти и не видал. И он просто без особого интереса присоединился к спору насчет вратаря «Чарлтонских атлетов» и вообще старался вести себя как обычно, а сам все смотрел, не появятся ли Джарвиз или Маршалл; может, по их лицам он что-нибудь поймет.
      Он нарочно оделся совсем не так, как вчера. Черная рубашка испорчена, но он все равно бы ее не надел. Старик Джарвиз, конечно, не больно-то его разглядел со спины, но лучше не искушать судьбу. Он пришел в красном нейлоновом свитере, в серых брюках вместо мокрых джинсов, и в коричневых полукедах взамен промокших вчерашних. Замаскировавшись таким образом, он поминутно оглядывался, не подкатила ли полицейская машина, и рассеянно отзывался на первое попавшееся слово первого попавшегося приятеля.
      Школьные друзья менялись у Терри смотря по его настроению. Вообще-то он любил побыть один, но, если хотел, легко притирался к любой компании. Не было у него закадычного друга, с которым он был бы неразлучен. Но он постоянно обменивался комиксами с Джорджи Ли, вместе с Уэллсом по прозвищу «Черпак» радовался грубоватым шуткам, обсуждал пластинки с Марком Тернером и его небольшой компанией и со всеми вместе играл в футбол. Кроме того, он втайне питал пристрастие к Шейрон Дрю, но ему редко удавалось ей это показать, разве что иногда толкнет ее в спину и она и ярости за ним погонится. Был еще Джейсон Браун, к нему Терри ходил в гости; но Джейсон просто жил по соседству, матери их вместе работали, и в праздники или в дождливые скучные дни, когда уж вовсе деваться некуда, можно было к нему завернуть. Ему и в это утро никто особенно не был нужен, и Терри переходил от компании к компании, но держался с краю, поглядывал на дорогу и, навострив уши, прислушивался, не заговорят ли о том, главном.
      С колокольчиком в руках вышла миссис Снелгроув, зазвонила, и Терри подобрался к ней поближе. Кажется, лицо у нее напряжено, чуть больше обычного она хмурится, но, может, это ему мерещится; он пропустил вливающуюся в двустворчатые двери правого коридора толпу ребят, прошел следом, окруженный безвоздушным пространством своей тревоги, и тихо пристроился к шумной, толкающейся веренице ребят перед классом мистера Эванса.
      Сегодня после обеда предстояли спортивные занятия, и мистер Эванс появился из учительской уже в темно-синем тренировочном костюме и в тапочках. Терри впился и в его лицо — не слишком ли оно озабоченное, не видно ли следов разговора в учительской, — но мистер Эванс был, как всегда, бесстрастен, просто отворил дверь, поманил цепочку ребят в класс и сказал первому:
      — Веди, Уэнди.
      В классе уже ждала доска с заданием по математике, поставленная, как обычно, накануне вечером, и все принялись за дело, а школа между тем стихала, и учителя проводили перекличку. Терри попытался сосредоточиться, но поминутно взглядывал на дверь, к тому же стремительно приближалось время, когда все пойдут в зал, и деление столбиком никак не ладилось.
      Пятница была днем, когда вся школа собиралась вместе; малыши парами входили в зал и присоединялись к старшим. Это важнейшее на неделе собрание вел всегда сам Маршалл — первым запевал псалом, коротко рассказывал что-нибудь нравоучительное, объявлял разные новости и результаты спортивных состязаний; и старшие одобрительно хлопали, а малыши вертели головами из стороны в сторону и ёрзали. Но то было важное событие недели, утро, когда, как говорил мистер Маршалл, «вся школьная семья» благочестиво собиралась вместе на общую молитву, и события этого невысокий, по-старомодному хорошо одетый директор никогда не пропускал.
      Терри ждал этого с ужасом. На его памяти только однажды, из-за гриппа, собрание вел кто-то другой. С понедельника по четверг эти собрания по очереди вели все учителя: одни что-нибудь рассказывали, другие ставили со своим классом пьеску, третьи аккомпанировали хору ребят на гитаре или играли на флейте, сами или со своими учениками, но только не в пятницу. Пятница — день мистера Маршалла. Однако когда класс мистера Эванса влился через двустворчатые двери в зал и встал шеренгой у задней стены, Терри увидел, что сегодняшняя пятница — второе исключение из правила. Ибо впереди на месте главного действующего лица, наклонясь над переносной кафедрой и строго глядя на школьников, стояла миссис Снелгроув.
      Червячки страха вновь зашевелились у Терри внутри, и не хватило храбрости отозваться на шепот Марка Тернера: «Смотри, Снелгроув! А старикана нет…» Терри знал, Маршалл в школе, он видел директорскую машину и сразу догадался, что отвлекло того от традиционного «семейного» сборища.
      Миссис Снелгроув явно не успела подготовиться, и потому, спасибо ей, была краткой. Всю жизнь она преподавала ребятам постарше и в малышах разбиралась плохо: все дети моложе семи казались ей на одно лицо, и, уступая этому взаимонепониманию, она постаралась быть краткой. Под отбиваемый мистером Палмером такт вся школа мигом спела «Всякое дыхание да славит господа», потом она прочла из конца Псалтыри 23-й псалом, а потом все хором стали повторять за ней «Отче наш», но она сбилась, скомкала и кое-как довела «общий час» до конца. Все. Долг был исполнен. Объявлений никаких не последовало, и не успели еще учителя удобно расположиться на стульях, как уже надо было расходиться по классам, и начался обычный школьный день.
      Уроки тянулись бесконечно, так казалось всем, особенно Терри. Он мысленно разделил день на четыре части, от перемены до перемены, каждый урок — барьер, который надо взять, перед тем как начнется последний спринт к последнему звонку, означающему конец занятий. Терри знал: близость субботы замедлит темп расследования, худшее останется позади, а на следующей неделе, когда транзистор будет уже в руках Леса, все успокоится и более или менее войдет в колею. По крайней мере, он так надеялся. Во всяком случае, дергаться и волноваться, как сегодня, он тогда наверняка не будет.
      Однако всякий раз, как отворялась дверь класса, он так дергался, что к десяти часам уже жаждал, чтобы мистер Маршалл пришел и раскрыл карты; пускай скажет хоть что-нибудь — может, с огорчением сообщит о случившемся и порассуждает о честности или попросит рассказать, кому что известно. Тогда хотя бы все об этом заговорят и можно будет вместе со всеми невиновными возмущаться, что с их школой так подло поступили. Мучительней всего было как раз неведение, страх, что к нему подкрадываются тайком. Вот когда он понял, почему убийц тянет к месту преступления: они, видно, хотят проверить, не оставили ли следов, не грозит ли им опасность из-за какого-нибудь промаха.
      В конце концов, трудней всего оказалось одиночество, на которое его обрек страх. Ему уже двадцать раз хотелось пойти к мистеру Маршаллу и рассказать все начистоту. Мысль эта возникала опять и опять, как тема в симфонии: ее начинали шепотом бесплотные флейты — мерещилась спасительная возможность; потом подхватывали струнные, уверенней, быстрей — соблазн рос; и она крепла в решительном, властном звучании меди — неодолимая тяга. Перепуганный, взвинченный, Терри уже несколько раз готов был поднять руку, попросить разрешения выйти, кинуться к мистеру Маршаллу и во всем признаться.
      Ведь мистер Маршалл поймет. Конечно, поймет. Глупо было думать, что не поймет, особенно если рассказать про ссору дома, с которой все началось, и как он убежал, и как ему грозили ножом. Конечно же, поймет, в каком Терри был смятении и почему сразу не рассказал правду. Но что-то его удерживало. Что-то ему было еще неясно.
      Он притворялся, будто читает про индейцев племени сиу, а сам перебирал в уме все, что может последовать за признанием. Ему зададут миллион вопросов, особенно про остальных, и придется врать — ведь если сказать, где его поймали и откуда эти ребята, его мигом потащат в Нейпирскую школу, поведут из класса в класс, чтоб он их опознал. Или он очутится в Дингроувской единой школе в поисках Леса. Нет, так не годится. Едва ли Лес встретит его по-дружески, великодушно, тихонько скажет: «Ну ясно, тебе податься было некуда, Терик». «Терик». Это тоже останавливало — слово, брошенное с той стороны ворот, когда Лес пришел ему на выручку; почему-то оно так же пронизывало и так же преграждало дорогу, как нож. Словно Лес подверг его некоему испытанию и это испытание он выдержал.
      Как же тогда быть? Вот если б придумать каких-нибудь других действующих лиц и перенести действие из лощины на участок Новых домов, тогда можно было бы правдиво рассказать, какую он играл роль в налете, и вернуть в школу спрятанный в мусорном баке транзистор. Вроде толково. И раз он не выдаст Леса, тот наверняка оставит его в покое.
      Да, вот это, кажется, неплохо придумано. Самый лучший выход. Нет ведь у него никакого выбора. Он все напряженней следил за дверью класса, просто измучился, и уже нисколько не надеялся, что сумеет дотерпеть до конца уроков, а потом отнести транзистор Лесу. Нет, он изменит имена и пойдет расскажет все директору.
      Терри переписывал отрывок из книги о белых колонистах, лишь кое-где заменяя незнакомые слова, но мысли заняты были другим: он искал замену Лесу. Может, пускай это будут два брата — напали на него вдвоем, большие парни, и у каждого по ножу. Или по револьверу. Нет, револьверов не нужно. Не поверят, чтоб за какими-то там транзисторами — и с револьвером. Но у обоих большие ножи. Да. Может, они рабочие со стройки, про каких папа говорил: сегодня здесь, завтра там, где только найдется работа. Да, это хорошо придумано. И вообще, это почти правда; про себя он расскажет все как было, а Леса не выдаст. И как бывало, когда в голову приходила какая-нибудь хорошая мысль, Терри уверенно сказал про себя: «Здорово! Да. То, что надо». Вот только кончит переписывать в тетрадь этот кусок и пойдет во всем признается мистеру Маршаллу. Если рассказать сейчас, до того, как всем станет известно, и рассказать, как он испугался двоих с револьверами… нет, с ножами, ему наверняка поверят. Мистер Маршалл, и мама, и папа — они поймут. Конечно, поймут. «Да, то, что надо». Его отпустило, и он с облегчением принялся списывать с книги последнюю фразу отрывка. Если он сдаст работу, его скорей отпустят в туалет, и ничего не надо будет объяснять мистеру Эвансу перед всем классом. Он торопливо писал, почерк стал крупнее, косой, неразборчивый. Уже почти конец, вот только найти замену для слова «вероломство» и тогда можно идти. Где же словарь? Еще три минутки. «Вот. Хорошо».
      Тема шла крещендо. Вступили барабаны, они поддерживали ее; барабаны звали в бой; через две минуты они смолкнут, и он начнет бой за самого себя.
      Маршаллу совсем не понравилось поведение полицейского. Питерс был здешний участковый, друг школы, и до сих пор Маршаллу казалось, он отлично справлялся со своей работой. Надо ли было поговорить о правилах уличного движения, организовать ли команду для школьной викторины, остеречь от прогулок с незнакомыми людьми — все у него получалось толково и убедительно. И он всегда готов был прийти на помощь: однажды он даже привел на игровую площадку конного полицейского — показать малышам; и часто помогал старшим ребятам, когда они готовили работу о полиции. Но сегодня утром в голосе полицейского Маршалл улавливал нотки равнодушия, к настоящему преступлению он отнесся с той прохладцей, какая никогда не ощущалась в его отношениях со школой. Казалось, между ними вырос невидимый барьер, или они настроены на разные волны. Полицейский не смотрел ему в глаза, и директор даже подумал, уж не воображает ли Питерс, что это он сам утащил транзисторы. Участковый явно отнесся к краже недостаточно серьезно. Он знай себе хмыкал, да кивал, да отпускал замечания вроде «Да, бывает…» и вел себя так, словно из-за какого-то пустяка, вроде нарушения правил стоянки, вызвали полицейский отряд на автомобилях.
      Но Маршалл привык быть хозяином у себя в доме. Привык ставить на своем. И решил, что пора ему вразумить полицейского.
      — Я понимаю, мистер Питерс, для вас не новость, что дети забрались в школу и унесли парочку небольших транзисторов, но на мой взгляд, это весьма серьезно, — резко, отрывисто сказал Маршалл, утратив обычную сдержанность благовоспитанного джентльмена. — Для других школ это, может быть, обычно… Беседуя с коллегами, убеждаюсь, что наша школа — исключение из правила, но у нас добропорядочный район, и воровство я терпеть не намерен. Его следует пресечь в зародыше, пока оно не пустило корни. — Маршалл полагал, что высказался достаточно ясно. — Судя по всем признакам, надо думать, мы имеем дело с так называемым «внутренним вором». — Он поднял брови, дожидаясь подтверждения. Питерс неохотно положил на стол каску и вытащил записную книжку. — Они точно знали, в какую комнату войти и какой взломать шкаф. Незаметно, чтобы они рыскали по школе и искали, что украсть. Видимо, они шли прямо сюда. Вы не согласны? — Пусть этому полицейскому станет стыдно, тогда он начнет действовать.
      Полицейский задумчиво кивнул и шариковой ручкой аккуратно, по линеечкам что-то записал в блокнот.
 
      — Да, я думаю, вы правы, сэр. Пожалуй, стоит пригласить наших из уголовного розыска и кой у кого взять отпечатки пальцев. Но это можно только у подозреваемых и только с разрешения родителей. У всей школы снимать отпечатки никак невозможно. — Он замолчал, продолжая записывать в блокнот, больше чтоб потрафить директору и репортерам местной газеты, для суда эти записи вряд ли пригодятся. Таким кражам счета нет, за всеми не уследишь. — Но всяком случае, мы возьмем номера украденных транзисторов и их описание сообщим куда надо на случай, если они появятся в подходящих местах. Сидеть сложа руки мы не будем, сэр. Но, боюсь, у нас тут здорово налажена скупка краденого. Все начинается с доков — вы не представляете, сколько всякого добра тайком сбывают с кораблей, а служащие, рабочие, школьники покупают его и думать не думают, что это беззаконие. Так что у воров ваши приемнички не задержатся. Нечего и надеяться. — Он нажал на шариковую ручку и приготовился опять записывать. — Ну, а как, по-нашему, они забрались в школу, сэр, ведь окна и двери не взломаны? — Нападай, защищайся, выкручивайся на все лады, и так изо дня в день, думал он, конца этому нет.
      Маршалл сразу учуял тут нечто вроде попытки переложить вину на него. Школа, без сомнения, охраняется неважно, нашлись же какие-то лазейки.
      — Видите ли, сторож как раз был в помещении школы — пришел проверить, не протекла ли от дождя плоская крыша, — так что разные двери, которые обычно заперты, были открыты, в том числе и входная дверь. Но Джарвиз считает, что воры каким-то образом влезли в окно зала; понимаете, он там поскользнулся, на полу оказалась лужа, но крыша не протекала. — Маршалл чуть помолчал. — Странная история. Надо будет проверить запоры на всех окнах в зале… — Но об окнах он уже не думал. Полицейский еще не сказал ни слова, но, уж конечно, он теперь подозревает сторожа. В таких вот историях это самое отвратительное. Пока не найдены истинные виновники, подозрение надает на всех и каждого. — Боюсь, больше мне пока сказать нечего… — Директор выпрямился в кресле, нахмурился; его сердило, что он словно бы защищается, а надо бы задать жару этому полицейскому, который не очень рвется исполнять свои обязанности. Но какой-то толк от этого разговора, пожалуй, будет, утешал он себя…
      — Ладно, сэр, со сторожем я поговорю и сниму показания с вас обоих. И еще скажу там, в отделе уголовного розыска, может, у них сегодня найдется свободное время…
      Маршалл ощутил, как в нем вздымается волна гнева, и еще сильней нахмурился. Что-то, видно, у полицейского на уме. А тот небрежно произнес:
      — Надо думать, все это школьное имущество застраховано?
      Тут директор окончательно вышел из себя. Так вот оно что! Мало ему было всех этих оскорбительных вопросов. Трудиться отыскивать негодяев, конечно, неохота. Пусть лучше страховая компания заплатит! Если уж так настроена полиция, чем она, спрашивается, лучше преступников? Вечно кивают на страховую компанию и тем успокаивают свою совесть!
      Маршалл призвал на помощь всю свойственную его должности холодную внушительность.
      — Да, застраховано. Но не в том суть, Питерс. — Он поднялся (так он возвысился над полицейским, тот ведь сидел), оперся костяшками пальцев о стол, заговорил поучительно: — Вне всякого сомнения, кто-то в школе причастен к этой краже со взломом, Питерс, и даже если это вас мало трогает, негодяй должен быть призван к ответу. — Директор был до крайности раздражен, и голос его звучал громче и пронзительней обычного. — Если полиция не займется этим всерьез, преступник останется безнаказанным и над нами же станет потешаться. — Он даже глотнул от волнения, потом продолжал: — Имейте в виду, если сейчас не принять меры, в ближайшее же время вы опять к нам придете, нам не миновать новых происшествий. Мы не успеем оглянуться, как Фокс-хиллская школа станет не лучше Нейпирской, и у нас тоже что ни ночь будут бить окна и устраивать кражи со взломом. — Он уже по-настоящему разгорячился, с трудом перевел дух. — К вашему сведению, в ближайшее время на участок Новых домов переселят жителей из квартала доков, и там полно будет таких вот деточек. Со временем там построят другую школу, но пока нам придется принять их к себе… — Он скорчил гримасу, словно глотнул рыбьего жира. — И все у нас пойдет вкривь и вкось еще до того, как они к нам явятся. Если я не остерегусь, мои добропорядочные семьи заберут своих детей и определят их в частные школы. Так что если не возражаете, пока еще не поздно, будьте столь любезны принять меры…
      Полицейский промолчал — для бывшего питомца Нейпирской школы то был верх дипломатического такта.
      — Самое малое, что вы можете сделать, — пройдите по классам и что-нибудь такое скажите, чтоб нагнать страху на этих мерзавцев. Разве это уж так трудно?
      Взору Питерса ясно представилась ядовитая жалоба на столе начальника. Полицейский всегда между двух огней: что бы ни случилось, на него обрушиваются с обеих сторон.
      — Хорошо, сэр, сделаю, если, по-вашему, это поможет.
      — Благодарю вас, мистер Питерс. — Директор выпрямился. — Поговорите со сторожем, а потом, пожалуй, начнем с четвертого класса. Сторож вас ждет. Он как будто может вам описать одного из участников налета — не бог весть какие сведения, но, возможно, кому-нибудь они что-то подскажут…
      Питерс — человек крупный, и, когда он неожиданно появился в классе в сопровождении невысокого, но властного мистера Маршалла, вдруг стало тихо, будто выключили радио. Головы повернулись, глаза распахнулись, рты приоткрылись. Терри чуть не подскочил от страха, но совладал с собой, только руки затряслись, не удержали книгу об индейцах племени сиу, и она шлепнулась на пол.
      По классу пошел шепот:
      — Смотри-ка…
      — Сам Питерс!
      До сих пор смысл всей деятельности участкового в школе заключался в том, чтобы внушить ребятам, что блюститель закона им друг и ему можно поведать свои беды, но сегодня Маршалл воспользовался им как пугалом, и успех его в этой роли превзошел все ожидания. Когда он вошел, чуть ли не у всех по той ли, по иной причине сердце так и затрепыхалось. Терри крепко сжал губы, чуть передвинулся, чтобы видеть все, но быть не слишком на виду, и вцепился в стол, точно в поручни на корабле, готовый выдержать натиск шторма. Вот уж не вовремя — еще несколько секунд, и ничего бы уже не случилось.
      Маршалл строго соблюдал правила учтивости:
      — Вы позволите, мистер Эванс?
      — Разумеется, мистер Маршалл, пожалуйста.
      Директор сложил руки на животе, обвел проницательным взглядом класс и, приковав к себе все взоры, заговорил.
      — Сегодня в Фокс-хиллской школе печальный день, — с чувством объявил он, — ибо я вынужден сообщить вам, хотя кое-кому из вас это, может быть, уже известно, что вчера вечером несколько мальчиков вошли, вернее забрались в школу, в нашу школу, проникли в мой кабинет, открыли там шкаф и убежали с двумя нашими транзисторами. — Тут он на минуту замолчал, чтобы все успели осознать сказанное, и ребята принялись переглядываться.
      Иные девочки громким шепотом выразили возмущение и недоверие — и Терри тоже. Маршалл еще помолчал — он по-актерски нагнетал напряжение, умело рассчитал время, когда следовало продолжать.
      — Если бы не бдительность мистера Джарвиза, они унесли бы все шесть транзисторов!
      Точно ветерок по пшеничному полю, по классу опять прокатилась волна преувеличенного ужаса — те, кто промолчал в первый раз, были рады воспользоваться случаем. Маршалл опять выждал, чтобы волнение утихло.
      — Итак, нам нужна ваша помощь, ибо случай этот запятнал доброе имя Фокс-хиллской школы и мириться с таким позором я не намерен. — Последние слова прозвучали точно барабанная дробь. — Паршивая овца заразит все стадо… Болезнь надо пресечь в зародыше. Как вы полагаете, мистер Эванс? (До мистера Эванса, который уже знал о краже и не сводил глаз с ребячьих лиц, вдруг дошло, что слова эти обращены к нему, и он усиленно закивал.) Так вот, извольте внимательнейшим образом выслушать то, что сейчас вам скажет мистер Питерс, наш участковый. И я рассчитываю, что все вы, как он вправе ожидать, пойдете ему навстречу. — Директор повернулся к полицейскому и сказал громко, официально: — Прошу вас, мистер Питерс.