От строительного участка путь Хармеров лежал опять через Фокс-хилл, мимо той самой школы, в объезд узких улочек с недавно введенным односторонним движением, к шоссе, что отделяло пустошь от викторианских вилл.
      Путь этот вел и мимо бакалеи дяди Чарли на углу, и так как на долгий объезд Джекова упрямства не хватило бы, он был рад, что за пеленой дождя можно проехать незамеченными. Большой «ровер» дяди Чарли стоял на улице у обочины, словно океанский лайнер среди буксиров, но сквозь витрину с надписью «Сегодня со скидкой!» старика видно не было.
      Машин на шоссе уже поубавилось, и Хармеры очень быстро проехали вдоль пустоши и обогнули лощину. Глэдис поминутно вытирала ветровое стекло ветошью, пристально вглядывалась в пустоту. Ни души, под деревьями лишь вымокший сор, эстрада — безжизненный каркас.
      — Нету его здесь, Джек, я знаю, нету. (Джек сердито крякнул.) Может, он уже давно дома…
      Джек опять крякнул, глаза болели: ведь приходилось все время вглядываться сквозь дождь и в дорогу, и в подъезды домов справа.
      Дождь лил, не ослабевая, как весь последний час, но гром и молния не столько обрушивались на землю, сколько будто перекидывались мячом по небу, и Глэдис очень хотелось сказать, что лучше бы им ехать домой и ждать, конечно же, Терри где-то прячется от грозы, а потом вылезет и вернется. Все эти поиски вдруг показались ей глуповатыми и никчемными — чувство такое, как было однажды, когда она сломя голову неслась к автобусу, а он потом простоял на конечной остановке еще минут десять. Все смотрели и сочувственно улыбались, а сами наверняка считали ее дурой. Гроза проходит, вполне можно ехать домой и там его ждать. Но только она приоткрыла рот, хотела заговорить, как над пустошью вспыхнул слепяще яркий свет, и сразу же грохнуло, качнуло машину силой электрического разряда. Молния, видно, ударила совсем рядом. Это напомнило Глэдис войну. Выл такой случай: все думали, что самолеты уже улетели, и тут взорвалась запоздалая бомба.
      — Ой, а я думала, гроза уже проходит!…
      Джек опять только крякнул. Иной раз мысли так бегут, не поспеваешь выразить их словами. Он остановил машину, нахмурясь, стал вглядываться между бегающими по стеклу «дворниками». Вся эта история ему совсем не нравится. Какая-то опасность нависла над ними, и опять в нем проснулся давний страх: страшно, что в какую-то роковую минуту семья окажется разделена и не сможет он всех защитить и утешить. Ужасное это чувство, и у него тоскливо засосало под ложечкой. Сейчас, в грозу, когда опасность выражалась в тысячах вольт, разряжающихся над головой, он хотел бы крепко прижать к себе все свое семейство и так оградить от опасности.
      — Давай заглянем к твоей матери и к дяде Чарли, — сказала Глэдис. — Но сто против одного, что он спокойно сидит где-нибудь под крышей.
      Последний могучий удар, прогремевший над пустошью, убедил Леса, что он не ошибся в расчетах. Он грубо тащил Терри через переполненные водой сточные канавы и уверен был — сегодня вечером вряд ли кто-нибудь станет слоняться вокруг Фокс-хилла, выслеживая бандитов. Никто и носу на улицу не высунет, все разумные люди либо знай себе дремлют перед телевизором, либо выпивают у стойки.
      Теперь, в пути, мальчишки помалкивали. Если б до того, как было решено устроить налет на школу, кто-нибудь прикрикнул на них, они наподдали бы этому в черной рубашке, обложили его как следует и отпустили, а сами разбежались. Но теперь, когда ему известно, что они задумали, — а в случае неудачи, они лишатся многого, — им совсем не хотелось обращать на себя внимание. Прежде только Лес знал, чего хочет, теперь это знали все, и от всех зависел успех затеи. Если что-то не заладится, она может им и наскучить, но пока все заодно с Лесом. Кроме Терри. Шершавые пальцы Леса тисками сжимают его руку выше локтя, заставляя шагать быстрей под проливным дождем, со всех сторон его окружает молчащая шайка, и мучит стыд и недобрые предчувствия, как бывало, когда вместе с другими ребятами он потешался над отцом или матерью. Ворваться в свою школу, мокрыми ногами наследить в кабинете мистера Маршалла, украсть транзисторы и кассеты — это ужас, какой-то дурной сон, в который невозможно поверить, даже когда он тебе снится. Как слиняла, какой пустяковой кажется теперь и ссора с Трейси, и стычка с мамой.
      Обычно, в какой переплет ни попадешь, всегда можно что-нибудь придумать: попросить прощения, или скопить денег и потом купить то, что разбил, или склеить, или на час убраться с глаз долой. Теперь же выхода нет, и как бы потом все ни повернулось, что бы он ни сказал папе, все равно придется отвечать либо перед мистером Маршаллом и перед законом, либо перед Лесом, а у Леса нож. Папа, может, еще и поверит ему, а уж больше, конечно, никто. Мистер Эванс, правда, относится к нему неплохо, но уж никак не числит его в примерных, не из тех он учеников, которых все учителя прочат в старосты. А мистер Маршалл вообще едва его знает. Мистер Маршалл наверняка будет считаться только с фактами и даже не подумает прислушаться к объяснениям Терри.
      Терри взвешивал все это в уме, пока его вели по зеркальным, от дождя тротуарам, и понял, выхода нет, одна надежда, что налет пройдет успешно и они потом благополучно улизнут. Эти ребята, по крайней мере, знают, чего хотят. Они, может, и подонки, но свое дело знают. Да, уж наверно, им все удастся, и тогда можно будет обо всем забыть, выбросить эту историю из головы и снова стать самим собой. Он, кажется, сумел себя убедить. Если так на это посмотреть, другого пути у него и вправду нет. Да, хватит, у него есть полное право не мучиться угрызениями совести, теперь надо обдумать, как действовать. И Терри стал соображать, где что в школе расположено, где стоит домик сторожа, как понезаметней пробраться на школьный двор и проникнуть в здание. Представил самый верный путь в кабинет директора — чтобы поменьше дверей оказалось на пути, представил белый шкаф, в котором, он знал, хранятся транзисторы. Теперь голова у него работала совсем как у соучастника, и он чуть не заговорил с ними. Но вовремя вспомнил их правило: на ходу — молчок. Итак, в эти самые трудные минуты своей жизни, под проливным дождем, на унылых безлюдных улицах, он уже готов был переступить границу между «мы» и «они» — между теми, кто окружал его в прежнем законопослушном существовании, и теми, кого дядя Чарли называл преступным миром. Голова все еще трещала и рука болела, и он уговаривал себя, что угрызения совести ему сейчас не помогут. Он закрыл глаза и вздохнул. Видно, во всем рано или поздно волей-неволей делаешь первый шаг.
      Джеку и Глэдис тоже пришлось нелегко. В последнее время что-либо втолковать матери Джека было куда трудней, чем прежде. Слишком много она бывала одна, и теперь ей не сразу удавалось проникнуться тревогами и заботами окружающих. Чудная она была старушка, и Глэдис не могла отделаться от ощущения, что старая миссис Хармер считает невестку не очень-то хорошей хозяйкой. Джек как раз сегодня заезжал к матери, — по обыкновению, в этот день привез ей деньги, — и она удивилась, чего ради он сразу вернулся.
      — Что случилось, Джек? Что-нибудь забыл? — спросила она, отворив дверь. Потом увидела Глэдис. — А, здравствуй, Глэдис. Неужто решили прокатиться по такой погоде?
      Глэдис, всегда настороже со свекровью, подумала, уж не вообразила ли та, что она бездельничает и пренебрегает своими материнскими обязанностями.
      — Ну что вы, мама. Просто решили поискать Терри.
      — Как, он разве не дома?
      — Нет, мама, — ответил Джек и мимо полной, дородной миссис Хармер протиснулся в дверь. — Был бы дома, разве стали бы мы его искать?…
      — Верно. А где ж он тогда?
      Бессмысленный этот вопрос Джек пропустил мимо ушей и постарался объяснить попроще, с расстановкой:
      — Он побежал поиграть еще до грозы, и мы решили, может, он укрылся у тебя.
      — Но ведь на улице ливень.
      Они прошли в комнату в глубине дома, набитую мебелью, безделушками, фотографиями. Старуха затворила дверь и села. И им сразу стало не по себе, как в ловушке. Терри явно здесь нет, и надо уходить; но они взбаламутили пруд, и придется ждать, пока осядет ил.
      — Не хотелось, чтоб он бежал домой под дождем, — объяснила Глэдис. — Вот мы и подумали: если он у вас, заедем и заберем его.
      — Если он сейчас на улице, он вымокнет до нитки, — глубокомысленно изрекла мать Джека. — Не станет же он в грозу играть на улице?
      — Да нет, не думаю. — Джек старался не выдать досаду. Ужас, что годы делают с человеком. — Надеюсь, он где-нибудь укрылся от дождя.
      — Конечно.
      Короткое молчание, комната полна мыслями — как бы отсюда вырваться.
      — Конечно, — повторила старуха. — Надеюсь, он где-нибудь укрылся. Да, не часто я его теперь вижу… Что-что, а он достаточно сообразителен, под дождем мокнуть не станет… — Она кинула на Глэдис взгляд, ясно говорящий, что сообразительностью внук никак не в мать, а в семью отца.
      Глэдис улыбнулась.
      — Чашечку чаю, Джек?
      — Нет, мама, спасибо.
      Он попятился к двери и налетел на жену.
      — А ты, Глэдис? Чашечку чаю?
      — Нет. Спасибо, мама. Я думаю, мы еще раз объедем квартал, посмотрим, нет ли его где…
      — Если он на улице, он насмерть простудится.
      Глэдис перевела дух.
      — Да, надеюсь, он где-нибудь спрятался… — Слова не стоили того усилия, которое требовалось, чтобы повторять одно и то же. И все-таки она их повторяла.
      — Конечно. Если дома к чаю что-нибудь вкусненькое, он уж не опоздает…
      И опять Глэдис уловила намек, видно, свекровь недовольна ею.
      — Надеюсь. Ну хорошо, мы только еще разок глянем…
      — Конечно.
      С каждым словом Джек и Глэдис все пятились, пятились, пока наконец не оказались у двери на улицу.
      Старая миссис Хармер выглянула из дверей.
      — Похоже, зарядил на всю ночь. Рано или поздно мальчику все равно придется выскочить.
      — Да, наверно.
      Они уже совсем собрались уходить, и тут оказалось — кое-что старуха еще замечает:
      — Ты уж не потерял ли обручальное кольцо, Джек? — спросила она вдруг.
      Джек замер на месте, глянул на левую руку. Глэдис многозначительно на него посмотрела. Можно себе представить, что вообразила свекровь. Слава богу, что хоть у нее кольцо на пальце.
      — Да нет, что ты. Оно в машине.
      — А, ну ладно.
      Но только это она и заметила. Зрение у нее стало не то, что прежде, и, когда машина отошла и она по привычке, прежде чем закрыть дверь, посмотрела по сторонам, не заметила она кучку промокших мальчишек, которые, то и дело подталкивая одного из компании, поспешно завернули за угол, к Фокс-хилл-род.
      Проходя мимо дома бабушки, Терри чуть было не попробовал вырваться. Он с самого начала знал, что кратчайший путь к школе идет мимо ее дома, но о том, чтобы удрать, всерьез и не думал. Нож по-прежнему был у Леса под рукой, и он не уставал напоминать Терри, что в случае чего пустит его в ход, и, уж конечно, Терри не представлял себе, что с раскроенной физиономией станет барабанить в бабушкину дверь. Выходит, тогда нет смысла и удирать. И все-таки его так и подмывало попробовать взять их на пушку. Быть может, рассудок понемногу мирился с тем, что предстояло сделать, — втайне росло ощущение, что хоть и против воли, а он, Терри, тоже член шайки, — а вот совесть его бунтовала. Может, оказавшись подле дома бабушки, на знакомых улицах, где этим головорезам совсем не место, он вновь возмутился, что его силком толкают на преступление. По той ли, по другой ли причине, он вдруг решил, что попытается расстроить их планы; и когда они проходили мимо дома номер сорок два со знакомым эмалированным, в одном месте отбитым номером на коричневой двери, он резко остановился.
      — Тут моя бабушка живет, — с напускной храбростью бросил он, — пойду к ней. Пока…
      Была у него слабая надежда — вдруг они опомнятся, поймут, что их могут увидеть из-за занавески, или вдруг воинственная бабка стоит за этой невинной с виду дверью, готовая накинуться на обидчиков внука, и сейчас услышит его голос. Была у него слабая надежда, что они прыснут во все стороны, а ему останется только сделать несколько шагов по бетонной дорожке к двери и позвонить.
      Но Терри еще предстояло узнать, что, если свяжешься с мошенниками, пусть даже и с такими вот начинающими, никогда нельзя заранее угадать, как они поступят. Если приготовился встретить бандита кулаками, он лягнет в низ живота, а ты еще и не подумал защитить это уязвимое местечко; или, если ты готов отразить нападение руками и ногами, он боднет тебя в переносицу своим медным лбом; а не то плюнет тебе в физиономию, или отдавит ногу, или ткнет пальцами в глаза. Никогда не знаешь, какой тут гадости ждать. Терри воображал, что ему что-то скажут в ответ, что скорей всего на него обрушится шквал угроз — и вдруг полетел на тротуар, стукнулся затылком, остроносый башмак Леса придавил ему шею, а щеку кольнул все тот же нож.
      — Ножа захотел, Чушка? Живо получишь… и закапаешь своей кровушкой директорский ковер. От нас не уйдешь, лучше не рыпайся. Усек? — И Лес сильней надавил ему башмаком на шею, стало нечем дышать. — Дошло?
      Терри хотел кивнуть, но в знак покорности только и сумел моргнуть. Остальные четверо стояли тут же, небрежно и словно не замечая дождя. Лес сам управится с Чушкой, вмешиваться незачем. За сегодняшние хлопоты они предвкушали хорошую добычу — самое малое по транзистору на брата — и сейчас взирали на происходящее с почти профессиональным спокойствием.
      — Ясно, тогда вставай и топай дальше, и чтоб без фортелей, ясно?
      Терри встал и едва слышно что-то прохрипел. И все двинулись дальше, а дождь лил, и гремел гром, и сверкала молния. Никто не произнес ни слова. Терри, как и все, промокший до костей, перестал уже это замечать, как не замечает воду рыба; он уже столько времени пробыл под дождем, что, весь мокрый, притерпелся и, даже когда упал, не стал мокрее. Только теперь в придачу ко всему болела еще и шея. Отчасти виноват в этом был башмак Леса. Но горло и без того вспухло от жалости к себе, от болезненно пронзившего понимания, какое это, оказывается, благо — жить под родительским крылышком.
      Не одного Терри терзала сейчас боль. Совсем рядом, на соседней улице, неотступной смутной болью мучился дядя Чарли — как почти всегда, когда оставался один. Он знал, откуда она. Горько стариться, пережив свое время, и боль его была тоской по прошлому. Точно человек, вдруг оказавшийся не у дел, точно докер, которому пришлось стать молочником, или матрос с лихтера, посланный работать в литейном цеху, он, в сущности, занимался теперь не тем, что прежде, хотя вывеска у него над дверью не менялась уже двадцать лет.
      Он терпеть не мог универсамы. Но, как и прочие бакалейщики по всей стране, вынужден был начать работать по-новому. Пришлось ему в угоду современным требованиям расстаться со старым дубовым прилавком и посреди узкого магазина поставить куда менее солидные металлические полки. Он потеснил свежее мясо и завел дополнительный морозильник. Если покупатель предпочитает самообслуживание и расфасованные продукты, уговаривал он себя, надо либо идти навстречу его вкусам, либо прикрывать торговлю. На беду, после переустройства лавки дел, которые приносили бы удовлетворение, на весь день уже не хватало. Не стоял он уже теперь за прилавком, положив руки на сверкающую чистотой доску, не спрашивал покупателей, что им угодно, не заворачивал самолично покупки, не выслушивал рассказы про все их заботы. Не мог больше и поражать детишек ловкостью — сбросить с верхней полки и поймать на лету коробочку корнфлекса либо с точностью до грамма проволокой мастерски отрезать тугой кусок сыра. Не мог уже любовно поглаживать пальцами яйца, укладывая их покупателю в коробку, не мог похвастать своим умением отрезать ветчину и показать ее гордо и молча — она сама за себя скажет не хуже бриллиантового колье. Со всем этим пришлось распроститься. Теперь ему только и оставалось либо слоняться по магазину, что твой сыщик, да изредка подкладывать на полки товар, либо сидеть у выхода на контроле, что тебе вычислитель у счетной машины, и нажимать кнопочки в кассе.
      И то и другое ему было не по вкусу, и ни на то, ни на другое он не шел. Вынужденные эти перемены так его возмущали, что товар он раскладывал по полкам с вечера, а за кассой у него сидел бросивший школу парнишка; сам же он проводил дни в комнатушке в глубине магазина — занимался там всякой бумажной работой да ставил на лошадей; утром выбирал, на кого поставить, а после обеда иногда смотрел по телевизору, как легко они обходят всех остальных. Деньги у него теперь были, и он то под одним, то под другим предлогом все чаще отлучался из лавки и либо искал случая доставить покупки на дом покупателю, либо, если бега происходили не слишком далеко, уезжал полюбоваться фаворитом. Но по-настоящему счастлив он бывал лишь в те минуты, когда покупательница не знала, что выбрать, и он чувствовал, она будет рада, если он придет на помощь. Или когда во время семейного чаепития удавалось кого-нибудь рассмешить. Вот тут он был в своей стихии: вновь становился истинным бакалейщиком или дядюшкой. А больше, в сущности, он ничего и не желал.
      Когда приехали Глэдис и Джек, он сидел на большом деревянном стуле, доставал из большой картонной коробки банки джема и ставил их на металлические решетчатые полки. Мысли его витали за тридевять земель, и его грызла тоска по былому, но гостю он всегда радовался, и, когда услыхал знакомый стук в дверь и понял, что наведался к нему не вор, природная веселость мигом прогнала грустные мысли.
      — Милости просим, Глэд, милости просим, Джек. Сахарком решили разжиться? А может, возьмете тысчонку пакетов молотого карри, а? Я заказал в десять раз больше, чем надо. И всего-то поставил в конце лишний нолик!
      Глэдис постаралась улыбнуться.
      — Неужели? Нет, спасибо, дядя Чарли…
      — Ну же, заходите. — Проницательный взгляд делового человека задержался на их серьезных лицах. — Эгей, что-то вы мне не правитесь, голубчики. Что стряслось? Вид такой, будто вы уронили десятку, а подобрали старую почтовую марку!
      Они прошли в лавку, а дядя Чарли опять старательно запер дверь на засов. Быстрый тревожный взгляд — нет, Терри не видно. Как мог коротко, Джек рассказал дяде Чарли то же, что и матери, а тот оперся грузным, крупным телом о кассу и колпачком шариковой ручки почесывал свою гладкую лысину. Но вот Джек кончил, и дядя Чарли, явно не слишком напуганный его рассказом, подтянул съехавшие с плеч подтяжки и попытался зарядить обеспокоенную чету хотя бы долей своей уверенности.
 
      — Ну уж если он прибежит сюда прятаться от дождя, я мигом вам звякну, и вы за ним приедете. Не волнуйтесь. Ничего с ним не случится. У него голова на месте. Он парнишка смекалистый. Не станет он торчать в грозу на улице да ждать, когда в него ударит молния. Уж настолько-то у него ума хватит…
      — Это верно, — оживилась Глэдис. Какой ты ни взрослый, а все равно хорошо, когда кто-нибудь вроде дяди Чарли тебя подбодрит.
      — Терри славный парнишка. У меня было время к нему приглядеться. Он совсем не такой, как иные детишки. У многих все липнет к рукам, и дерзить они мастера. Таких я сам бы с удовольствием высек, как в доброе старое время. — Он, кряхтя, выпрямился и заковылял к ящику с джемом.
      Глэдис мимолетно вспомнила, как дерзок был сегодня Терри, и подумала: плохо же представляют сторонние люди, что происходит даже в самой обыкновенной семье. Ну и слава богу, не то те, у кого детей нет, сочли бы всех ребятишек извергами.
      — Не паникуй, Глэд, — сказал дядя Чарли погромче, чтоб его услыхали, несмотря на щелканье штампа; штампом он проставлял цены, а огрызок карандаша зря торчал за ухом. — Езжайте домой да напейтесь ароматного чайку. Рано или поздно парнишка вернется. Как проголодается. — Он заметил, что по лицу Джека промелькнула тревога. — Да не делайте вы глупостей. Если к восьми он еще не вернется, звякните мне, я проедусь тут вокруг. Полиция будет не в восторге, если им придется вылезть под дождь, а на поверку окажется, что наш Терри сидит у кого-нибудь из своих приятелей и смотрит телек. Верно я говорю?
      — Разумеется, — сухо ответил Джек. Не очень-то приятно, когда умудренный жизнью родич читает твои мысли. — Просто мы думали, заедем в два-три места, где он мог бы быть…
      Через несколько минут они уже молча катили к дому, шумно рассекая лужи. Каждый надеялся — вот сейчас войду, а Терри свернулся калачиком в кресле и как ни в чем не бывало смотрит телевизор; но обоих грызло предчувствие, что будет вовсе не так.
      Тем временем дядя Чарли принялся за корзину с банками картофеля, а порожденные одиночеством мысли его снова унеслись в прежние милые времена, когда люди еще беседовали друг с другом, когда уют дому придавали не антенны транзисторов, а кошачье мурлыканье, и стоимость товара подсчитывали не счетные машины. И хоть был он уже совсем старик, он несколько минут с нежностью вспоминал свою мать. А всякий раз, как молния освещала лавку, он думал о Терри.

      Когда Лес и его команда были уже совсем близко от школы, дождь стал утихать. Терри по-прежнему шел впереди, но вплотную за ним — Лес, так что о побеге нечего было и думать: расправа последует быстрая и наверняка жестокая. Лес был точно вооруженный бандит на сцене, когда шляпа, либо плащ, либо оттопыренный карман куртки ясней ясного говорят: вот он, без пяти минут убийца. Весь вымокший, Лес сунул руку в карман джинсов не ради удобства, не затем, чтоб она осталась сухой, а только затем, чтобы в любую минуту выхватить и пустить в ход зловещий нож.
      С той минуты, как Терри бросили наземь перед домом бабушки Хармер, они почти не разговаривали. Мик и остальные шли молча, окружив Терри сзади и с боков. Пока не дошли до места, никто не строил никаких планов. Обычно они действовали под влиянием минуты, с ходу, и сегодняшняя затея Леса была редчайшим исключением.
      Хотя Лес очутился в чужом квартале, он неплохо представлял расположение улиц и понял, что школа уже рядом, за углом. Он вдруг остановился перед почтовым ящиком и сделал вид, будто внимательно изучает часы выемки почты. Смотрел он на эмалированный прямоугольник, но заговорил, обращаясь к Терри, и в словах звучала угроза:
      — Слушай, ты, Чушка, твоя вонючая школа уже за углом, так смотри, веди самой верной дорогой, ясно? — Костяшками трех костлявых пальцев он стукнул Терри там, где положено быть почке, — И не вздумай вывести меня прямо на дверь вашего чертова сторожа. Усек? — Опять удар костяшками, поясница онемела, Терри ощутил слабость в коленках. Но он не охнул и на ногах устоял. — Так что давай выкладывай, и чтоб без дураков!
      Терри понимал: от того, что он сейчас ответит, он либо окажется с ними заодно, либо против. До сих пор он шел не по своей воле, под угрозой ножа, никто не спрашивал его согласия. Правда, он уже обдумал все возможности, рассчитал, как всего верней пробраться в кабинет Маршалла, а значит, мысленно уже стал их сообщником, но вслух он пока не сказал ни «да», ни «нет», а возле дома бабушки даже пытался убежать, и потому они еще не знали — вдруг, что бы там ему ни грозило, он в последнюю минуту откажется помогать. Теперь вопрос задан. Напрямик. И они ждут ответа.
      Мгновение он глядел в страшноватое лицо Леса, на прикрытые веками глаза-щелочки, на презрительную кривую усмешку, которую не исправил бы никакой хирург: слишком глубока была рана в душе. Он ощущал, как напряженно ждут остальные. Мик делал вид, будто кусает ногти, но там уже нечего было кусать; Футбольная башка чуть сдвинул покрышку со лба на затылок, будто ковбой перед стычкой; Белобрысый пошире расставил ноги, чтобы выглядеть повнушительней; а четвертый, курчавый и темнокожий, многозначительно утер рукой нос. Всем своим видом они словно говорили — мол, готовы, пора начинать: то ли идти на дело, то ли излупить его. И за что они возьмутся, это зависело от него, Терри.
      Как во всяком живом существе, в Терри силен был инстинкт самосохранения, и нож Леса казался ему сейчас куда опасней, чем отдаленная возможность, что когда-то еще там отец с матерью или полиция узнают об этом налете. Если выбирать приходится между расправой, что ждет наверняка и сейчас же, и той, что ждет позднее и не наверняка, решение принять несложно.
      — Есть два входа, — начал он без всякого выражения и начертил на мокром почтовом ящике прямоугольник — школьный двор. — Один с фасада, со стороны Пэджет-стрит, за углом налево, между домами. (Все сгрудились вокруг Терри, запоминая то, что он чертил на мокрой эмали.) Сторожка во дворе, у ворот. Безопасней обойти кругом. Не придется идти по открытому месту, как со стороны фасада. Это со следующей улицы, с Хэйзелдин-род, направо…
      Все помолчали, переваривая услышанное; а когда переварили, отношение к источнику столь ценных сведений слегка изменилось, самую малость.
      — Ладно, малёк, — сказал Лес — Так, значит, и пойдем. Сзаду. Но гляди у меня, чуть что — нож, вот он, ясно?
      — Во-во, — сказал Мик.
      — Во-во! — угрожающе отозвались остальные.
      Но Белобрысый, уже задрав было ногу, чтоб лягнуть Терри, только притопнул. Да, кое-что изменилось.
      — Ладно, — сказал Лес. — Теперь давай говори, где там чего. (Терри открыл было рот.) На ходу! Хватит тут стоять, еще кто подумает, мы суем в ящик собачье дерьмо или вроде того.
      Деннис, темнокожий, засмеялся.
      — А это все одно лучше писем, какие мой старик получает!
      — Ага, ясно. Это ему мой старик посылает, — небрежно подхватил Мик, желая сохранить за собой славу главного остряка.
      У всех лица сморщились от смеха, только Лес и Терри пропустили шутку мимо ушей, им и без того было над чем морщить лоб, слишком большая ответственность лежала на обоих.
      — Заглохни! — скомандовал Лес. — Айда! — Он подтолкнул Терри, они перешли дорогу и поспешно двинулись к следующему перекрестку.
      Словно сговорившись, все пошли на цыпочках. До цели уже рукой подать, теперь их оттуда могут услышать, а то и увидеть, и, точно кот на охоте, они пошли крадучись, приглушили шаги, сжались, словно готовились к прыжку.
      Фокс- хиллская начальная школа с улицы была не видна, словно архитекторы решили, что ей незачем бросаться прохожим в глаза, -эдакая непреднамеренная скромность. Когда-то тут была школа, открытая еще в 1902 году; она стояла среди добротных викторианских домов, фасадом выходила на Пэджет-стрит и, высокая, нарядная, производила внушительное впечатление. Но в 1940 году, когда детей вывезли из Лондона, а в классах ночевали пожарники из отряда противовоздушной обороны, неподалеку разорвалось несколько бомб, предназначавшихся докам, и на месте многих домов на этой улице образовались пустые гнезда, а школа оказалась полой, точно просверленный зуб мудрости. Двенадцать пожарников были убиты, трое остались калеками. Но не прошло и двух лет после конца войны, как было отстроено новое одноэтажное здание для младших школьников, а новые жилые дома — сперва временные, легкие, сборные, потом небольшие городские — выросли на месте разбомбленных, и о том, что за ними прячется школа, знали только местные жители да те, кто проходил здесь в часы ребячьих игр.
      После той бомбежки изменилось и общественное лицо квартала. На другой стороне Фокс-хилл-род, где тоже разорвались бомбы, предприимчивый застройщик-спекулянт, одержимый грандиозными планами, возвел между сохранившимися виллами дома в новогеоргианском стиле — с элегантными парадными и окнами в фигурных переплетах. В последующие пятнадцать лет весь этот район вокруг школы стал модным, превратился, по словам мистера Маршалла, в крикетную площадку посреди футбольного поля, и жить здесь теперь считалось шикарным. Лавочка на углу стала гастрономическим магазином, торговец старой рухлядью, он же перевозчик мелкого скарба, стал владельцем антикварного магазина, и все жители этого района, на чьи деньги было построено новое здание, считали хорошим тоном посылать детей именно в эту городскую школу. У мистера Маршалла был теперь лучший в Лондоне родительско-учительский совет, вдоволь денег на транзисторы, телевизоры и магнитофоны и весьма высокий процент учеников поступал затем в среднюю классическую школу.
      Но имелось у него немало и учеников вроде Терри, которые не очень понимали, какое им отведено место в школьной иерархии.
      Разумно, по-новому построенное здание это резко отличалось от трехэтажных стандартных лондонских школ, где на каждом этаже двери всех классов выходили в расположенный посередине зал. В Фокс-хиллской школе просторный спортивный зал был сам по себе, а двенадцать классов, построенных квадратом, выходили окнами на четырехугольный внутренний двор и соединялись коридором, переделанным из застекленной веранды. Кабинет директора, учительская и канцелярия располагались в передней части квадрата, обращенной к входу с Пэджет-стрит, напротив небольшой стоянки для учительских машин. Зал находился в тылу, а с другой стороны вплотную подступали дома, обращенные фасадами на Хэйзелдин-род. По бокам расположены были две игровые площадки, слева — для самых младших, справа — для ребят постарше, и весь участок вписывался в квартал жилых домов, словно часть геометрической головоломки.
      Терри решил проникнуть в школу через зал. Боковая стена зала проходит по глухой части участка, а окна крепятся на боковых осях и открываются наружу вверх, ручки-задвижки внутри, но управиться с ними нетрудно — стоит только сунуть нож в щель внизу посередине, под металлической рамой. Мистер Эванс не раз проделывал это в субботу утром, когда хотел забросить в запертую школу рюкзак, — это многие ребята знали, но только теперь Терри с удивлением подумал, что никто еще ни из озорства, ни со злым умыслом не воспользовался этим знанием. Прежде ему такое и в голову не приходило. Ну, а что до ножа, который тут необходим, нож у них есть. Уж про нож-то он помнил.
      — Куда нас несет? Весь вонючий квартал обходить, что ли? — не вытерпел Мик.
      — Заткнись! Малёк сейчас скажет — ты что, не слыхал? Глухая тетеря!
      Терри уже знал: надо делать, что велено, не ждать, пока наподдадут. Быстро, но негромко, как настоящий заговорщик, он посвятил их в первую половину плана, который сложился у него в голове: