— И ты ведь говоришь, ты участвовал в этом не по своей воле, так? Что тебя заставили, вот этот мальчик и четверо других?
      Терри кивнул, не смея взглянуть на Леса.
      — Не слышу тебя.
      — Да, сэр.
      — Да. И кстати, не думай, что всем прочим… и тому, кто взял краденый транзистор, тоже, все это сойдет с рук. — Судья улыбнулся, как улыбался повар во время школьных обедов, когда пожаловались учителю насчет сладкого. — Но сегодня мы этим заниматься не будем. Мы с коллегой… — кивком большой своей головы он показал на женщину-судью, — готовы тебе поверить.
      Терри вдруг стало необыкновенно легко, настроение вмиг поднялось, он себя почувствовал на седьмом небе; его словно и вправду подняло и понесло, будто на крыльях. И он ощутил, как воспрянули духом сидящие позади него родители.
      — И все же мы бы хотели, чтобы одно обстоятельство ты нам, если можно, прояснил…
      Шлеп! Его разом вернули на землю. Вот теперь начнется. Слишком уж все шло гладко.
      — Мы можем попять, что побудило тебя отправиться за украденным транзистором к тому дому возле доков, но почему, когда полицейский застал тебя на ограде, ты солгал, не сказал, что Лесли тоже здесь? Нам непонятно, почему, если он тебе такой враг, ты на той стадии пытался его покрывать? Именно это ставит под сомнение все, что ты рассказал, именно это мешает нам от всей души… эти слова он произнес громче, с особенным чувством, — от всей души тебя оправдать…
      Терри стоял и молчал. Ну что тут ответишь? Они же читали заключение. Неужто все еще не поняли, почему он не выдал Леса?
      Он стоял и смотрел в пол. Когда стало ясно, что он не собирается отвечать, всех охватило замешательство. Тишина повисла тяжело, как мокрая простыня в безветренный день. Из коридора доносился смех полицейских.
      Мистер Пауэлл еще не прожевал таблетку, но, желая вывести суд из тупика, все-таки заговорил:
      — Пожалуйста, отвечай на вопрос, Теренс. — И чтобы ответить было проще, спросил уже другими словами: — Суд хочет знать, почему, если ты действовал не по своей воле, ты не сказал полицейскому, что Лесли Хикс в саду. Транзистор к тому времени был уже у тебя, стало быть, передав Хикса в руки полиции, ты бы ничего не потерял.
      Терри не поднимал глаз. Смотрел, как блестят туфли, какой рисунок на паркетинах, как скользит по натертому полу красный паучок.
      Судья спросил в дополнение:
      — Может быть, ты все еще его боялся? Он запугал тебя, чем-то пригрозил? Если так, мы должны это знать.
      Терри все молчал, все шарил взглядом по полу. Да, наверно, и поэтому, но это еще не вся правда, далеко не вся. Это еще не полный ответ. Ответить так было бы не по совести. Тут он услышал беспокойное движение в зале — люди кашляли, листали бумаги, словно пытались подсказать ему, как надо ответить на вопрос судьи.
      — В этом дело, да? Ты боялся?
      Медленно, едва заметно, надеясь, что второй подсудимый не увидит, Терри покачал головой — нет, мол, не то.
      — Но послушай, Терри, — судья не сдержал досады, — ты говоришь, ты не по своей воле оказался в это замешан, и, однако, когда представилась возможность, не пожелал его выдать. Это понятно, только если ты его боялся. Боялся, что он с тобой расправится. Только этим и можно объяснить твое поведение, так?
      Терри трудно глотнул. Он видел, судья старается ему помочь, но ничего у него не выходит. Он не понимает. Ну как он не может понять: ведь Лес же стоит здесь и слушает, и потому об этой последней подробности лучше промолчать; для всех лучше. Не может он больше сказать ни слова, ну как же они не понимают?
      Опять ужасное чувство беспомощности, как в том страшном сне, когда за ним кто-то гонится, а он не может вымолвить ни слова, не может крикнуть, а мама и еще люди — вот они, рядом, и все равно не слышат. Вот и сейчас то же самое, только за ним не гонятся, а преследуют вопросами. И мама здесь, и папа, а все равно с судьей он один на один и не может выговорить ни слова. Почему его никто не вызволит?
      — Тебе стало его жаль, да? — Это спросила женщина-судья. Ее душил кашель, но и кашляя, она неотрывно смотрела на Терри. Терри пожал было плечами, да как-то нерешительно. — В заключении говорится — когда полицейский спросил тебя, один ли ты здесь, ты сидел верхом на ограде и смотрел вниз, в сад. Ты опять посмотрел вниз, и в эту минуту другой мальчик сделал что-то такое, из-за чего ты решил его не выдавать. Тебя спрашивали, может, ты его боялся, ты покачал головой; значит, он не целился в тебя из пистолета, не грозил ножом, верно?
      Она не продолжала, ждала ответа, и дождалась:
      — Верно.
      — И кулак тебе не показывал?
      Молча, нехотя, едва заметно Терри покачал головой. Значит, ничего от них не скроешь. Все придется выставить напоказ перед всеми этими людьми, все до последнего, самое тайное, словно вся жизнь человека — спектакль.
      — Что же он делал, Терри? — Она говорила мягко, убедительно; и не ответить ей было нельзя. Да она, видно, и так уже почти все поняла.
      Терри опять смотрел себе под ноги. Не мог он поднять голову, слишком трудно было это сказать.
      — Он… он… стоял у ограды и… скреб шрам на шее, пока… пока не разодрал до крови. — Терри запнулся, продолжал почти шепотом: — Понимаете, мисс, он просто смотрел на меня, мол, не говори, и еще старался улыбнуться…
      В освещенном мирным зеленым светом зале долго стояла тишина. Лес переступил с ноги на ногу. Терри все смотрел на паркетины, они уже расплывались у него перед глазами. Представительница опеки уронила свою шариковую ручку и никак не могла ее подобрать.
      Судьи склонились друг к другу. Но все остальные смотрели на Леса — все молча его жалели, он был сейчас в центре внимания, словно помешанный, которого можно обсуждать в его же присутствии. Наконец мужчина-судья поднял глаза, а женщина пригладила рукой волосы.
      — Спасибо, Терри. Суд благодарит тебя. Полностью оправдан.
      Вот и все. Судьи, представители опеки и прочие перевернули еще лист в лежащей перед ними пачке бумаг, а Терри с Лесом и их родителей полицейский вывел из зала.
      Снова они оказались в шумной толчее коридора, и Леса с матерью ловко завернули в комнату с тяжелой, видавшей виды дверью. Но как раз когда Терри проходил мимо, упершись взглядом в затылок Леса, Лес обернулся и увидел его. Глаза прищурены, взгляд жесткий, редкие волосы, просохшие за время суда, опять встопорщились. Терри поспешно глянул на отца с матерью, потом снова на Леса.
      — Будь здоров, Лес, — сказал он.
      Лес поджал губы, потом надул щеки — сейчас плюнет Терри в лицо, но глотнул и презрительно усмехнулся. А может, это он так улыбнулся.
      — До скорого, Чушка!
      И их разделила тяжелая дверь.