Дядька хмыкнул и теперь стоял молча, а Терри тоже не желал разговаривать. Сидел с эдаким вызывающим видом, хотя больше всего на свете ему хотелось вскочить и кинуться бежать. Но ведь, наверно, приставучий дядька только того и ждет. Вот пошел было прочь, остановился, опять поглядел на Терри. Ответа Терри ему явно мало, а как быть, не знает.
— Ну, если просто так сидишь, ничего, — решительно сказал он. — Тут не все дома брошены, во многих еще живут.
Он опять пошел прочь, еще медленней, поминутно останавливался, оглядывался, вроде как предупреждал, что Терри успокаиваться рано. Пугает. Просто берет на испуг. Терри совсем уже вызывающе повернул голову и в упор смотрел на него.
Хотелось ухмыльнуться. Этот тип пристал к нему, потому что он один. А была бы здесь вся команда, он бы и близко не подошел. Терри плюнул, и плевок долетел до самой мостовой.
Поторопись, Лес, ради бога. Вдруг явится еще кто-то, понапористей. Терри вздохнул, опять стал смотреть на муравьев. Они всё ползли и ползли. Вот неутомимые! Двигались друг за другом, в одну сторону несли крошки сахара, а потом возвращались порожняком, спешили за новой ношей. Терри наступил на одного, и остальные просто обошли его и продолжали путь. Он увлекся, попробовал сбить одного-двух муравьев с дороги, сдвинуть в сторону, однако линия тут же выровнялась. Так легче было коротать время, но в решающие полминуты глаза его были прикованы к тротуару, и он не заметил, как в конце улицы справа появился голубой с белым полицейский автомобиль.
Глэдис Хармер споткнулась обо что-то у эстрады и чуть не упала. Она не разглядела, что это. Народу здесь сейчас больше обычного. Весенний вечер очень хорош, солнце опускается за Хайгетский холм, освещает весь Лондон, и на позолоченном небе, точно современная скульптура, чернеет силуэт телевизионной башни. На пустоши прогуливают собак, носятся шумные стайки ребятишек и мирно возвращается с прогулки старая любящая супружеская пара. Глэдис спешила мимо. Молодая женщина сидела на скамейке, а вокруг бегали две ее дочки; она отзывалась на каждое их слово и, видно, хотела, чтобы они набегались вволю до того, как надо будет возвращаться к себе в комнату в чужом доме. Да, не у одной Глэдис не все в жизни просто.
Глэдис смотрела по сторонам, приглядывалась к стайкам ребят, нет ли там мальчика в красном нейлоновом свитере. Но нет, не видать. Она подумала — уж очень беспорядочно ищет, и, однако, поневоле ее опять и опять тянуло к эстраде, и, словно Луна вокруг Земли, Глэдис все крутилась вокруг нее, подходила ближе, ближе. И когда наконец вплотную подошла к эстраде и решила посмотреть, нет ли Терри среди веселящихся здесь мальчишек, она споткнулась обо что-то в траве. Хотела было перешагнуть или отшвырнуть это ногой, но что-то приковало ее внимание. Там было написано: «Терри».
— Господи, спортивная сумка Терри!
Сумка лежала в траве промокшая, похожая на останки какого-то зверька. Глэдис наклонилась, чтобы поднять сумку, та, тихо чмокнув, оторвалась от земли, и Глэдис передернуло: к отсыревшему дну сумки уже присосалась улитка. Бр-р! До чего это быстро делается!
Глэдис сбросила слизняка и, держа сумку чуть на отлете, побежала к лощине, до которой было уже рукой подать, к сточному колодцу. Не бросил бы Терри сумку пропадать под дождем просто так, что-то неладно; и, однако, Маршаллу он не соврал, конечно же, не соврал. Сомнений больше нет, он попал в беду, в какую-то скверную историю, и не находит выхода. Глэдис поспешно, насколько позволял крутой склон, спускалась к колодцу. Нельзя терять ни минуты. Бежать было трудно — каждый шаг отдавался в голове, она тяжело дышала; да притом она отошла уже слишком далеко и все равно не услыхала бы, что кричат мальчишки на эстраде.
— Чушка! — кричали они.
К тому времени, когда наконец раздался стук, Терри ходил взад-вперед вдоль ограды, точно вратарь вдоль штрафной площадки: весь — тревожное внимание и готовность по первому сигналу сорваться с места. Но вот и стук, громкий, настойчивый, и Терри подбежал к тому месту, позабыв всякую осторожность, — теперь он уже ничего не разыгрывал.
— Терик?
— Ага.
— Ты здесь?
— Ага.
— Тут больно высоко! А стать не на что.
— А нашел его?
Короткое молчание, потом тихое, сердитое:
— Ага.
У Терри вырвался вздох безмерного облегчения. Слава богу! Скоро все это останется позади.
— Придется тебе влезть на ограду.
— Что?
— Иначе мне его никак не передать. Я ж говорю, тут ногу не на что поставить!
В отчаянии, что застрял там, точно зверь в ловушке, Лес опять говорил сейчас противным тусклым голосом, на одной ноте, и в памяти Терри сразу всколыхнулись отзвуки вчерашних страхов. Этот Лес, того гляди, опять станет таким же злобным.
— Ладно. Погоди. Сейчас влезу.
— Давай, живо!
Терри сделал то же, что перед тем Лес: разбежался с середины мостовой. Но прежде поглядел по сторонам, проверил, все ли спокойно. Дождался, пока перекресток миновала старая машина, в ней сидели четверо мужчин и вовсю дымили сигаретами. Теперь — никого, и Терри побежал. Добежал до обочины, по тротуару, оттолкнулся, подпрыгнул, вскинул руки, ухватился за край ограды, отчаянно заскреб туфлями по доскам и наконец подтянулся, перекинул ногу и неловко уселся верхом на узкий край ограды. Глянул вниз. Лес был там, много дальше, чем он думал, потому что оказалось, сад ниже уровня тротуара, — прижался к ограде, на длинной вытянутой руке поднял транзистор. Терри окинул взглядом зады домов: если кому придет охота выглянуть из окна, он сейчас прямо как на ладони, — если только в этих домах еще живут.
— Живей! На, держи! Поставь на тротуар — и скорей опять сюда! Протянешь мне руку! — Лес отдал транзистор, и в полуприкрытых глазах его мелькнуло подозрение: транзистор теперь у Терри, зачем же ему тогда помогать Лесу? Почему просто не удрать? — Тут слишком низко, и не на что поставить ногу. А мусорный бак притащить — грому будет на весь квартал!
— Ладно. Погоди.
Стараясь удержать равновесие, Терри обеими руками подхватил транзистор. Нет, так еще уронишь. Осторожно взял транзистор за ручку, левой рукой уцепился за ограду и занес ногу. Спрыгнуть поосторожней — и транзистору ничего не сделается.
— Я мигом!
Глянул вниз, на тротуар, чтоб рассчитать прыжок. И тотчас взгляд его притянула большая голубая с белым машина на мостовой, и он услышал шорох шин у обочины — патрульная машина остановилась в каких-нибудь десяти метрах.
Терри замер. Не мог пошевельнуться. Его сковали холодные лапы страха, онемевшие ноги свесились бессильно, будто у Шалтай-Болтая.
Вот уже полицейский вышел из машины и остановился рядом с ним.
— Терри, да?
— Да. — Значит, Маршалл сообщил в полицию. И его стали искать.
— Ты тут живешь?
— Нет… — Что уж играть с полицией в кошки-мышки.
— А здешний хозяин позволил тебе лазить по его забору?
— Нет, — упавшим голосом ответил Терри. Все пропало.
— А что за транзистор? Твой?
Как тут скажешь? Строго говоря — нет, но уж скорей его, чем того, у кого он только что взят. Фараону это должно быть известно.
— Это наш, школьный. Он тут был у одного. Я его просто забрал назад.
Если полицейский и не понял, что тут к чему, виду он не подал. Очередная головоломка. Такая уж у полиции работа: по отдельности кусочки головоломки лишены всякого смысла, но рано или поздно их удается сложить в законченную картинку. Более или менее законченную.
— Дай-ка его лучше мне, пока не уронил. — Полицейский протянул руку, и Терри осторожно опустил в нее транзистор.
Ему стало поспокойнее. Все повернулось не так, как он надеялся: он хотел сперва увидеться с мамой, но, наверно, можно будет все объяснить и полицейскому в машине — так он ловко заполучил назад транзистор, чтобы искупить свою вину.
Он уже нагнулся, хотел было спрыгнуть, но тут последовал второй вопрос, и он чуть не свалился.
— А там с тобой кто-то еще?
Терри замер, потом поерзал — сделал вид, будто примеряется, как бы половчее спрыгнуть. Старался выиграть время, мысли обгоняли одна другую. Если выдать Леса, ясно будет, что этот налет они устроили сообща, и как себя тогда поведет Маршалл, совершенно неизвестно. Гораздо лучше, если транзистор вернет он сам, не вмешивая Леса. А поверит Маршалл его объяснениям, почему он на это пошел? Или решит, они с Лесом и вправду дружки и просто оба хотели выйти сухими из воды? И как знать, что станет говорить Лес? Поди пойми, что у него сейчас в голове.
— Я тебя спрашиваю, сынок. Ты тут один или с кем-нибудь?
Проще всего бы ответить правду: «Нет». Там, за оградой, — виновник всей этой истории. Вчера вечером Терри, не задумываясь, выдал бы его. Но сегодня уже почему-то другое дело. Прежде всего теперь, когда транзистор у него, Терри мог бы выпутаться и не втягивая в это Леса, и потом, неизвестно, что станет говорить Лес, чтобы выгородить себя. Значит, если его назвать, пользы не будет никакой… А вот не жалко ли ему просто этого самого Леса? Все не просто. Нелегко принять решение. Не бывает, видно, так, чтобы это касалось только тебя самого. Всегда приходится думать о ком-то еще, на ком, хочешь ли ты, нет ли, отразится твое решение.
Два облика Леса помимо воли Терри вспыхнули в его памяти. Вот Лес извиняется за свою комнатушку, лоб у него рассечен, вот он дружелюбный и называет дружески, по имени, в минуты, когда Терри скупо ему помогает. А вот другой Лес — приставил ему к горлу нож, ругается непотребными словами, заставляет вести в школу, плюется, обзывает «Чушкой». И того и другого вспоминать неприятно. Ни тот, ни другой не помогает принять решение.
Терри посмотрел с ограды вниз, на старшего парнишку, сейчас он видел обе стороны — и полицейского и Леса. И этот Лес, глядящий на него в упор, подлинный, а не в воспоминании, всем своим видом требовал, чтобы Терри его не впутывал. Решение созрело. Довольно было лишь взглянуть на Леса. Некуда увильнуть, некогда придумывать уклончивый ответ. Терри сказал внятно, самым честным голосом:
— Я тут один.
— Понятно, — сказал полицейский и глазом не моргнув. — Один? И просто смотришь, что там растет в саду, так? Ну-ка, скажи ему, чтоб вылезал. Довольно дурака валять.
17
Из- за моросящего дождика все -судьи, полицейские, представители опеки, обвиняемые и их семьи — входили в здание суда, не заботясь о приличиях: выскакивали из машин и иного транспорта и, пригнув голову, впопыхах, так что развевались полы пальто и плащей, ныряли в подъезд. Но внутри тотчас забывали о стихиях, и в зале суда яркий верхний свет заливал всех мирным зеленоватым сиянием независимо от того, солнце ли на улице или гроза. Официальные лица восседали кто в форме, кто в костюмах и платьях и нимало не интересовались тем, что делается вне этих стен, разве что это, на их взгляд, могло сказаться на поведении обвиняемого. И только обвиняемым и их родным естественно было явиться в зал суда в мокрой верхней одежде.
В коридоре с плиточным полом перед залом суда по делам несовершеннолетних было полно народу. Полицейские без шлемов стояли сине-черными группками, хохотали, точно школьники, изредка оглядывались через плечо. Длинноволосый сержант-полицейский, какой-то очень домашний, озабоченно хмурясь, со списком в руках стоял у широкой зеленой двери в коридоре; все остальные толпились тут же — промокшие и сухие, мужчины, женщины, ребята всех возрастов; одни ребята испуганно озирались, другие мрачно насупились, и те и другие старались держаться подальше от своих взволнованных родителей; оставались в коридоре и два защитника — в черных сюртуках, лица блестят, в руках папки, большие сложенные листы бумаги, с мизинца и у того и у другого свешиваются розовые тесемки. Стульев не хватало, всего два-три, люди шаркали ногами, протискивались взад-вперед по узкому коридору. Таково уж было это учреждение — тут неизбежно смешивались те, кто знал здесь всё как свои пять пальцев, и те, кто не знал ничего, и сегодня, в среду утром, здесь все было почти так же, как всегда, когда по требованию закона собирались люди, связанные с местным правосудием.
Глэдис и Джек Хармеры отошли вместе с Терри в угол, подальше от этой толкучки снующих взад-вперед людей. Терри пытливо осматривался и уже углядел полицейского, который застукал его на ограде с транзистором; тот стоял к ним вполоборота и курил. А Джек заметил полицейского в штатском из Бюро по делам несовершеннолетних, который заходил к ним домой, и кивнул ему.
Глэдис увидела их обоих впервые, с тех пор, как они непрошенно вмешались в жизнь семьи Хармеров. Она стояла, отгороженная своими мыслями от шума и толкотни, и вспоминала, как в тот вечер они встретились возле доков с патрульной машиной; они увидели Терри и помахали, чтоб остановить ее. Полицейский разговаривал довольно вежливо, но без обиняков, и, когда он предложил им следовать за его машиной в участок, а Терри оставил у себя в машине вместе с другим мальчиком, она думала, Джек заплачет от огорчения, что тот лишил его отцовского права поговорить с собственным сыном и вот приходится ехать по улицам и видеть только затылок Терри.
С грустью вспомнила Глэдис, как полицейский сказал, что это дядя Чарли попросил его поискать Терри, и как уязвлен был Джек, стал со стариком еще холодней прежнего, и тот уже три недели у них не бывает. Какая нелепость, подумала она, что попытки дяди Чарли помочь им только еще больше отдалили его от их семьи.
Полицейский из Бюро по делам несовершеннолетних тоже разговаривал без обиняков, но скорее дружелюбно, чем просто вежливо. В подбитом мехом автомобильном пальто, он сидел на диване, где перед тем сидел мистер Маршалл, пил чай и всем своим видом говорил, что хотя чашкой чая его не купишь, но он искренне огорчен случившимся.
— Прежде всего поймите, — объяснял он, — что ваш Терри не преступник… даже если он участвовал в этом по своей воле. — При этих словах по крайней мере две пары бровей взлетели вверх. — К мальчику моложе четырнадцати лет нельзя относиться как к преступнику: в глазах закона он еще ребенок, и сегодня считается, что его нужно не наказывать, а скорее воспитывать. Однако, — и он внушительно посмотрел на Терри, — это вовсе не значит, что в особых случаях мы не настаиваем на условном осуждении или даже на том, чтобы в его же интересах виновного забрали от родителей…
При этих его словах Джек закашлялся над чашкой остывшего чая, а Терри растерянно, беспомощно обвел глазами родную комнату, где обычно собиралась вся семья.
— Никто не хочет применять такие суровые меры к Терри. — Полицейский отставил чашку с блюдцем и принялся свертывать сигарету, а Джек тотчас подхватил с телевизора пепельницу. — Обычно такие дела дальше меня не идут, разве только школа требует суда. Если бы Терри признался, какова действительно его роль в этой истории, я бы запросил в школе докладную записку, поговорил бы со всеми вами и уже знал бы наверняка, что Терри никогда больше не сделает подобной глупости. — Голубые глаза его внушительно уставились на Терри. — Тем бы все и кончилось. Ни штрафа, ни суда, ни позорного пятна.
Комната наполнилась ароматом табака, который всегда курил отец Глэдис. Запаха этого она не слышала уже много лет. И сейчас, в такую трудную для их семьи минуту, он принес удивительное, неправдоподобное ощущение: все обойдется. Запах табака успокоил ее даже больше, чем слова.
— Однако Терри не признает себя соучастником. — Полицейский уперся локтями в колени, опять серьезно посмотрел на Терри, желая, чтобы мальчик хорошо его понял. — Ты говоришь, тебя силой заставили в этом участвовать, по крайней мере в первом налете… (Терри кивнул.) Тогда этим займется суд по делам несовершеннолетних. Еще и потому, что вместе с тобой обвиняется другой мальчик. — Он улыбнулся. — Но на твоем месте я бы не волновался, Терри. Очень многие ребята запутываются в разные истории помимо своей воли. Для того и существуют наше бюро и суд, чтобы вовремя их вызволить.
Было это три недели назад. И вот Терри очутился наконец в здании, которое так часто представлял себе за последние три недели — две школьные и неделю пасхальных каникул. Оно оказалось смесью всех залов суда, какие он видел по телевизору, и все-таки совсем другое. А в эти три недели, несмотря на успокоительные слова полицейского, двадцать одну ночь он ворочался с боку на бок и не находил себе места, двадцать один день маялся от неуверенности и дурного настроения.
Маршалл оказался не так уж плох. Поскольку и второй транзистор вернули в целости-сохранности и отец Терри стоял за сына горой, Маршалл держался с Терри более или менее по-человечески, если вообще о нем можно так сказать. Разговаривал он с Терри за это время лишь однажды, в коридоре, сказал что-то вроде: ты, мол, вытянулся уже совсем как «твоя сестра» (не сказал просто «как Трейси», значит, ее слова здорово его задели), а в остальном держался по-человечески. Мистер Эванс — тот просто молодец: два раза позволил Терри играть за первую команду, и не его вина, что Терри сыграл не больно хорошо. А одноклассники, те, узнав, что его будут судить, стали относиться к нему даже с кой-каким уважением. Да, так что в школе неприятно было только одно: всякий раз, как мистеру Эвансу не удавалось сразу поймать передачу «Споем все вместе», все в классе оборачивались и глазели на Терри.
А сейчас хуже всего другое, даже тошно от этой мысли: с минуты на минуту сюда явится Лес. Неправильно это все-таки, что дело их разбирают одновременно, тем более что формально выходит — Терри против Леса. Лучше бы его судили отдельно, без всякого Леса. Незачем им встречаться. А Лес с матерью вот-вот явятся, и надо быть готовым к встрече — либо ответить, если Лес заговорит, либо не замечать его. Как полагается себя вести в этих случаях? Познакомить Леса с мамой? А как поведут себя матери? Станут вежливо беседовать или выцарапают друг другу глаза?
Терри не сводил глаз с верхней площадки лестницы. Народу все прибывало. Он ждал, и сердце стучало, в горле пересохло. И вдруг до него заново дошло, что означает все предстоящее и для него и для того, кого он со страхом ждет. Да, конечно, суд будет ох как неприятен ему, Терри Хармеру, но ведь Лесу придется куда хуже. Терри-то после суда наверняка вернется с родителями домой, и там они всей семьей будут зализывать раны и постараются все это забыть. А Лес? Сюда он придет с матерью, но, если верить словам того полицейского, уедет отсюда без нее — в Борстал или еще куда-то. Терри закрыл глаза, прислушался, как гудит в ушах. Но ведь Лесу поделом, он же сам виноват. И потом, разве это не к лучшему? Он будет подальше от своей жуткой мамаши, хоть и лишится и своей берлоги в том брошенном доме. Так стоял Терри возле родителей, думал свои думы и опасливо ждал прихода Леса.
И вот Лес появился, сразу видно — перепуганный насмерть; даже и вообразить нельзя, что его, такого, кто-то прежде мог бояться. Он еще не предстал перед судом, а уже оказался виноват, оттого что чуть не опоздал. Терри вызвали, назвав его полным именем, полное это имя стояло в списке сержанта у дверей; и сразу же нетерпеливо, глядя то на часы, то вправо и влево по коридору, сержант несколько раз выкрикнул:
— Лесли Джон Хикс!
— Надеюсь, этот мерзавец явится, — сказал Джек Хармер. — Не хватает еще, чтоб после всего отложили слушание…
— А это возможно? — спросила Глэдис. — Разве они не могут разобраться с одним Терри? Он уже и так натерпелся…
— Нет, с одним нельзя. Обвинение-то одно, значит, дело должно слушаться при них обоих.
Едва Терри увидел испуганные глаза Леса, он понял, что напрасно опасался этой встречи. Он все-таки пришел, хоть и опоздал. Хармеры-родители обрадовались, но такой у него был жалкий вид, что Глэдис невольно спросила:
— Это он и есть, Терри? Тот самый, который тебя запутал в эту историю? Трудно даже представить, что он способен тебя запугать.
Терри багрово покраснел. До того Глэдис видела только затылок Леса в патрульной машине, а в участке его до прихода матери препроводили в другую комнату. А сейчас, худой, в коричневой куртке под кожу, в серых брюках вместо подвернутых снизу джинсов и в обычных туфлях, а не в больших грубых башмаках, он выглядел как самый обыкновенный благонравный школьник, каких встречаешь на каждом шагу утром во время каникул. Но, когда он подошел ближе, полицейские наметанным глазом увидели даже в этом рассеянном свете и нездоровую нечистую кожу, съёженную вокруг глаз от привычного злого прищура, и редкие волосы (примятые дождем, они казались еще реже), и потупленный взгляд, и руки, одна — в кармане куртки, другая нервно прикрывает шею. Трудный, опасный, отчаянный малый, от такого знай жди беды, читалось в их взглядах; а потом они отвернулись, опять стали со вкусом толковать о своих полицейских делах, радуясь в душе, что таких вот малых им надо только ловить, а уж как быть с ними дальше, слава богу, решают другие…
— Лесли Хикс?
— Да, это он, — с вызовом отозвалась вместо Леса, подходя следом, крохотная женщина с волосами черными, как вороново крыло.
Терри не верил своим глазам. Совсем не та крупная прокуренная блондинка, какой он в воображении рисовал себе мать Леса. Эта женщина со вкусом одета, в танкетках, чтоб казаться выше, и очень хорошенькая. Она с виду гораздо моложе его собственной мамы. И совсем она не вяжется с Лесом, никак не вяжется. Терри смотрел на эту женщину, вспоминал ее дом, и смутные его чувства наконец прояснились. Если она любит, чтоб ее окружали красивые вещи, на которые приятно смотреть, не удивительно, что у нее никогда не находится времени для бедняги Леса. Таким ребеночком разве похвастаешь?
Дверь в зал суда отворилась, и сержант призвал всех не шуметь; все, кроме полицейских, тотчас притихли.
— Теренс Хармер и Лесли Хикс! — Он осмотрелся, подождал, чтобы вызванные подошли к нему. — Пройдите сюда. Да, родители, пожалуйста, тоже. Идемте.
Мальчики и родители прошли в дверь, словно все они заодно и против судей, и сержант прибавил тихо, доверительно:
— Вы, ребята, вперед, к тому большому столу. Родители сядут позади. Несовершеннолетних мы на скамью подсудимых не сажаем.
Все пятеро гуськом прошли в зал, освещенный зеленоватым светом, Хармеры-родители и мать Леса чопорно кивнули друг другу, мальчики старались друг на друга не глядеть и смотрели прямо перед собой, точно солдаты на параде. Глэдис подняла глаза, увидела массивную скамью подсудимых, на стене — герб, вокруг мрачно-торжественные лица и крепче сжала руку Джека. Тут все угнетало. Словно в больнице — от самой обстановки теряешь последнюю надежду отсюда выбраться.
Сержант, который выкликал мальчиков, теперь стоял рядом с ними и терпеливо ждал, когда седой человек за столом кончит перешептываться с двумя судьями, которые сидели выше. Седой повернулся спиной к залу, и всем видна была элегантная линия его отлично сшитого костюма, подходящего скорее для сцены, а не для обычной жизни. А судьи, наоборот, выглядели довольно буднично. То были мужчина и женщина. Мужчина сидел посередине, в кресле побольше. У него было глуповатое пухлое лицо, очки в роговой оправе, блейзер обсыпан перхотью; а женщина, тоненькая, бледная, выглядела еще неряшливей, волосы неприбраны, и, казалось, она только что ткнула где-нибудь в пепельницу недокуренную сигарету. Она то обводила глазами зал, то отворачивалась, чтобы прокашляться. Немного погодя секретарь суда закончил разговор с судьями, повернулся, сел в мягкое кресло и уткнулся длинным носом в лежащие перед ним бумаги. Воцарилась долгая тишина. Все ждали, когда секретарь приступит к делу. Судья-мужчина посмотрел в зал, широко улыбнулся кому-то, кто сидел среди представителей Бюро по делам несовершеннолетних, а его коллега кашляла прямо в лица сотрудников опеки.
Сержант, который ввел обе семьи в зал суда, почтительно молчал, пока секретарь не посмотрел на него сквозь очки в золотой оправе. Кивком он дал знак начинать. У мистера Пауэлла все всегда было хорошо подготовлено. Из опеки представляли все сведения, а если не представляли, на то имелись серьезные оправдания, и судьи могли не беспокоиться: им не грозили никакие задержки и заторы.
— Дело номер первый, сэр. Лесли Хикс и Теренс Хармер.
Карандашом сержант указал, который из мальчиков кто, и почтительно отступил.
— Лесли Хикс? — Мистер Пауэлл поднял голову, улыбнулся Лесу.
— Да, — негромко, угрюмо ответил Лес.
— Тебе пятнадцать, это верно?
— Да.
Улыбка секретаря несколько померкла, но опять засияла, когда он обратился к Терри:
— Теренс Хармер?
— Да, сэр.
— Тебе одиннадцать?
— Да, сэр.
Мистер Пауэлл на мгновение углубился в свои бумаги. Перелистнул назад страницу, желая что-то прояснить, потом обратился к обоим мальчикам.
— Так вот, вам предъявляется обвинение, — заговорил он тем исполненным терпения голосом, который приберегал лишь для того, чтобы объяснить что-либо один-единственный раз, — что вы забрались в Фокс-хиллскую школу с намерением украсть два транзисторных приемника, причинили школе материальный ущерб, исчисляемый в восемь фунтов, и скрылись вместе с транзисторами, которые затем были возвращены. Итак, прежде всего, понятно вам обвинение?
Оба мальчика кивнули, Терри поэнергичней, чем Лес.
Мистер Пауэлл повернулся к Лесу, словно священник во время венчания:
— Итак, Лесли, что ты ответишь суду? Делал ты все это или не делал?
Словно нетерпеливый жених, Лесли ответил еще до того, как выслушал вопрос до конца, — он судорожно кивнул.
— Да, делал, — негромко, хрипло сказал он.
— Благодарю, — сказал мистер Пауэлл.
Теперь он обратился к Терри:
— Итак, Теренс, что ты ответишь суду? Делал ты это или не делал?
Терри всем существом ощутил, как выпрямилась сидящая за ним мама, вот-вот крикнет, что он не виноват. Но вопрос так поставлен, что ответить на него нелегко. Тут требуется ответить определенно: «да» или «нет», но сказать «нет» — значит соврать, а сказать «да» — значит приравнять себя к Лесу.
— Итак?
— Да, сэр, — ответил Терри, — но…
— Минутку. Ты говоришь «да»?
Терри кивнул, и мистер Пауэлл написал что-то на лежащем перед ним листке.
— К объяснениям мы сейчас перейдем. — Мистер Пауэлл улыбнулся.
Вдруг он встал, повернулся спиной к внимательно слушающему залу, лицом к судьям.
— Все сведения у вас, сэр…
Потом неторопливо, скучающим взглядом обвел зал, кивнул полицейскому, чтобы включил свет, и сел, а тем временем — так показалось Терри — все в зале углубились в толстые пачки бумаг. Ни звука, только шелестят переворачиваемые почти одновременно страницы, точно в школе на экзамене; но вот один за другим они дочитывают, скрещивают руки на груди, поднимают глаза. Мистер Пауэлл успел пососать и разжевать таблетку (во рту у него была язвочка), а мальчики не сводили глаз с судей. Терри явно готов примириться с тем, что его ждет. Лес небрежно выставил вперед ногу — заранее знает, чем все кончится.
Теперь все взгляды вновь обратились на мистера Пауэлла, но он молчал. Он устремил взор в пространство, всем своим видом показывая, что заговаривать не собирается. Тогда судьи, стараясь избегать взглядов обоих мальчиков, зашептались друг с другом. Еще только раз они опять заглянули в бумаги. Потом женщина кашлянула, а мужчина заговорил.
— Так вот, мы ознакомились с материалами, — начал он хорошо поставленным голосом, теперь уже поглядывая на обоих мальчиков, — с вашими собственными версиями того, что произошло, с заключениями ваших школ и с заключениями сотрудников опеки о вас и ваших семьях.
Терри вспомнил, как из опеки приходили к ним домой: молодая женщина (на вид моложе Трейси) заглянула совсем ненадолго и явно была довольна тем, что увидела.
— Итак, Лесли.
Лес посмотрел на судью из-под полуопущенных век, в зеленоватом электрическом свете этот парнишка из квартала лондонских доков больше всего похож был на эскимоса.
— Ты признал себя виновным, так что свидетелей вызывать незачем. Ты ведь уже не первый раз попадаешь к нам в суд, правда? И даже не второй раз. Так вот, видишь ли, когда мальчики вроде тебя не хотят сами себе помочь, это нас всех очень сердит. Будет лишь справедливо сказать, что тебе предоставлены были все возможности исправиться. Школу ты забросил, так? — Судья помолчал, но ответа он и не ждал. — Так вот, Лесли, мы все-таки хотим тебе помочь, если только ты сам нам не помешаешь. Помочь можно было бы разными путями. Не стану обо всех говорить, но, ознакомясь со всеми материалами, мы полагаем, что полезнее всего тебе побыть некоторое время в исправительном доме. — Он опять помолчал. Видно было, он хочет сказать что-то еще, дать Лесу какой-то совет либо подробнее объяснить, чем вызвано такое решение, но, казалось, не находит слов. И вместо этого обратился к миссис Хикс, которой сделали знак, чтобы она встала: — Мы не считаем, что в настоящее время родительский дом самое подходящее для него место. Вы меня поняли?
Миссис Хикс кивнула, но не поняла.
— Поместить в исправительный дом «Кембридж» на два месяца.
Для Терри это прозвучало оглушительно, словно стук судейского молотка.
Лес и бровью не новел. Словно судья говорил не о нем. Миссис Хикс показали, что она может сесть.
Судья перевернул страницу, посмотрел на Терри — и у того отчаянно заколотилось сердце, он чуть не задохнулся.
— Итак, Теренс… или просто Терри?
— Да, сэр.
Джек и Глэдис Хармер встали.
— Так вот, Терри. По нашим сведениям, у тебя хорошая, любящая семья, за что, я надеюсь, ты благодарен родителям… — Он посмотрел на Терри так, словно это он одарил Терри любящими родителями. — Ты не пропускаешь школу, хорошо учишься, и директор о тебе наилучшего мнения. — Последние слова прозвучали громко и торжественно, словно поздравление.
Но Терри стоял с каменным лицом, будто выиграл приз, но не выдает свою радость. Странно, в суде научаешься воспринимать неожиданности и даже полную перемену жизни, никак не выдавая своих чувств. Лишь одна мысль молнией сверкнула в голове. Молодчина Трейси. Открыла Маршаллу глаза.
