— Я не понимаю, что происходит на сцене, — жаловалась женщина, стоявшая справа от нее. — Бессмыслица какая-то.

— Молодая актриса недурна, — подслушала Эмма обращенную к приятелю фразу немолодого джентльмена в вычурной одежде денди. — Надо будет после спектакля пройти за сцену и познакомиться с ней.

Неужели никто в этой толпе не разделяет ее с Калином любопытства по поводу хулиганского поведения актеров?

«Видно, у меня только один единомышленник», — с непонятной грустью подумала Эмма.

Она огляделась в поисках его высокой фигуры. Он все еще стоял у стойки бара.

И тут у ее уха прозвучал знакомый ненавистный голос:

— Добрый вечер.

Эмма рывком повернулась и увидела графа Джулио Орсино.

— Решил вас поприветствовать, — сказал он.

Эмма промолчала.

— Ну и как, нравится вам пьеса? — спросил Орсино с таким видом, точно они были добрыми друзьями. — Боюсь, что она оставляет желать лучшего.

— Моя дорогая баронесса…

— И держитесь от меня подальше, — добавила Эмма.

— Но вас тут бросили одну, — с притворной заботой возразил Орсино. — Я не могу…

— Я не одна.

— Может быть, мне сходить за вашими друзьями?

Он окинул взглядом толпу.

Эмме стало не по себе: совсем рядом находились мать Колина и сэр Освальд, и сейчас появится Колин. Она меньше всего хотела, чтобы они столкнулись с Орсино. Она ни за что не представит Орсино им. Он все еще не понял, с кем имеет дело. Если он хочет публичной сцены — что ж, он ее получит. Дрожа от негодования, Эмма молча повернулась к нему спиной. Любой, кто их увидит, поймет, что она не хочет иметь с этим человеком дела. Ничего более оскорбительного нельзя было придумать. И Орсино это сполна заслужил. Пора ему понять, что он должен оставить ее в покое. Если же он этого не сделает, то произойдет что-то ужасное — в этом Эмма была уверена.

Прошла долгая томительная минута. Орсино молчал. Потом его дыхание шевельнуло прядь волос у нее на щеке.

— Я советую вам приехать ко мне домой, — прошептал Орсино, почти касаясь губами ее уха. — Я долго терпел, безропотно выносил ваше презрение. Но этому настал конец. Если вы завтра ко мне не приедете, то горько об этом пожалеете.

С этими словами он удалился. Эмма не столько видела, сколько чувствовала, как он отошел от нее. Два-три человека, стоявшие неподалеку, проводили его любопытными взглядами. Они исподтишка поглядывали и на нее. У Эммы задрожали руки. Она была вынуждена признаться себе, что боится Орсино, потому что слишком хорошо знала, на что он способен.

Перед глазами у нее возник бокал с вином.

— Прошу, — сказал Колин.

Эмма вздрогнула.

— Я тебя напугал? Прости.

Эмма взяла бокал.

— С кем это ты разговаривала?

Эмма подняла на него глаза и тут же их отвела.

— Я? Я ни с кем не разговаривала. — Она отхлебнула из бокала, стараясь унять дрожь в руках.

Колин вглядывался в лицо Эммы. Он отлично видел, что она разговаривала с каким-то смуглым иностранцем в довольно вызывающей одежде. Он видел, как она от него отвернулась, и как он прошептал ей что-то на ухо, отчего она заметно побледнела. Колину совсем не понравился этот тип — от него исходила какая-то непонятная опасность. С такими людьми Эмме знаться совсем ни к чему, особенно теперь, когда она замужем.

Ему вдруг пришло в голову, что Эмме, возможно, есть, что скрывать от него: мало ли что могло с ней случиться за годы жизни с Эдвардом Таррантом.

— Такой приземистый человек в желтом жилете, — сказал он Эмме, не желая оставлять эту тему.

— А, — сказала Эмма, — этот. Он спрашивал, как пройти в ложи третьего яруса.

Если бы она не вела себя так нервно, Колин, может быть, ей и поверил бы. Но она явно была расстроена. И ему было так же очевидно, что объяснений от нее он не получит.

Это Колина чрезвычайно обеспокоило.

— Он не знаком с этим театром? — не удержался спросить Колин.

— Что? Нет, не знаком. Он, видимо, не лондонец.

Колин хорошо знал жену. Ничего постыдного она скрывать не могла. Почему же она не хочет ему сказать, что произошло? Колину хотелось заставить Эмму признаться, что она знает этого человека, и что он сказал ей что-то неприятное, потребовать, чтобы она сказала ему правду и, главное, объяснила, почему она этого не сделала сразу. Но он не осмелился этого сделать. Когда он на ней женился, он считал, что знает все про ее прошлое. Эмма как будто ничего от него не скрывала. Их деловой уговор не давал ему права знать то, о чем Эмма предпочитала умалчивать. Но этот разумный довод не облегчал неожиданно возникшую душевную боль; Колин хотел, чтобы она искала у него защиты от любой беды. Он сам был потрясен глубиной этой потребности. И тут же стал придумывать привычные объяснения. Я просто хочу защитить ее от неприятностей, — убеждал он самого себя. — В этом нет ничего противоестественного. Это входит в обязанности мужа. Взяв себя в руки, Колин решил сам выяснить, что это за человек к ней подходил. А там будет видно.

Прозвенел звонок. В заполнившей фойе толпе было много любителей посплетничать, которым ничего не стоило вынюхать лакомый кусочек, поэтому Колин решил с разговором повременить — под любопытными взглядами Эмма никогда ему ни в чем не признается.

Почему-то ему стало легче. Теперь он только хотел согнать с ее чела эту тревожную складку.

— Официант сказал, что актриса, играющая старуху, бросила актера, играющего судью, потому что влюбилась в молодого героя, — сказал Колин Эмме, предлагая ей руку. — А герой никак не может сделать выбор между нею и инженю. Так что вся труппа взвинчена до предела.

— Реальная жизнь вторгается в искусство? — сделав над собой усилие, изобразила интерес Эмма.

— Да, и, кажется, берет верх. Они сводят счеты прямо на сцене.

Эмма улыбнулась, и у Колина странно сжалось сердце.

— Может быть, они выяснили отношения во время антракта? — предположила Эмма.

— Надеюсь, что нет, — отозвался Колин.

Эмма взглянула на него и увидела смешливый блеск с его глазах.

— Я тоже, — сказала она и уже легко, без напряжения улыбнулась.

Когда поднялся занавес, сразу стало ясно, что в труппе не произошло примирения. Актеры произносили комические реплики со злобным выражением на лицах. Когда один из них по ходу действия взял руку дамы и склонился над ней в поцелуе, по выражению ее лица было видно, что он больно стиснул ей пальцы. Она же, в свою очередь, наливая бокал вина, нарочно плеснула ему на панталоны. Актер злобно оскалился.

— Того и гляди, укусит, — заметил Колин, за что был награжден веселым смехом Эммы.

На сцене дела шли все хуже. Актеры заслоняли друг друга от публики, произносили фразы из других пьес и, всячески мешали товарищам. Развитие событий вконец запуталось, актерам приходилось с ходу придумывать ответ на неожиданные реплики, в котором был бы хоть какой-то смысл. Эмма с Колином затеяли игру: после каждой реплики они шепотом высказывали предположение, из какой пьесы она взята. За десять минут они насчитали шесть пьес.

— Господи, опять из Гамлета, — вытирая слезы смеха, простонала Эмма. — Судья, видно, знает его наизусть.

— И очень кстати использует, — согласился Колин и рассмеялся вслух, увидев, каким ненавидящим взглядом актриса постарше наградила судью.

Из партера на сцену летели огрызки яблок, скомканные программки и прочий мусор. У публики иссякло терпение. Инженю это привело в такое раздражение, что она носком туфли отшвырнула один огрызок обратной в партер. В ответ раздался грозный гул. Герой схватил инженю за руку, рывком повернул к себе лицом и, буквально скрипя зубами, признался в любви.

— Нет, это ужасно, — сказала мать Колина, хотя она уже тоже улыбалась. — Поехали домой.

— Неужели тебе не хочется узнать, чем это кончится, мама? — со смехом спросил Колин.

— Кончится потасовкой, — уверенно ответила она. — И мне вовсе не улыбается искать карету в бушующей толпе.

На сцене тем временем инженю окончательно вышла из себя. Подбоченившись, она повернулась к залу и крикнула «Скотина!» толстому человеку в полосатом шейном платке, который только что обозвал ее шалавой. В ответ этот человек в еще более вульгарных выражениях высказался о ней, ее нравственности и спектакле в целом.

— Ну все, — сказал Колин.

Молодая актриса стала подбирать на сцене набросанный туда мусор и бросать его в зрителей. Один из молодых актеров присоединился к ней, а остальные стали пятиться к кулисам, словно надеясь, что про них забудут. Партер бушевал.

— Пора уходить, — сказал Колин.

— А может, спрячемся за шторы и досмотрим до конца? — с искрящимися от смеха глазами предложила Эмма.

Но тут в ложу залетел огрызок яблока, чуть не попавший в перо, украшавшее шляпку баронессы.

— Стратегическое отступление, — объявил Колин. — Мама, Эмма, пошли. Сэр Освальд, возьмите дам под руку, а я буду прикрывать тыл.

Большинство зрителей в ложах пришло к такому же решению, и, когда Колин и его подопечные добрались до вестибюля, он уже был заполнен толпой зрителей, устроивших в дверях страшную давку. В зрительном чале тем временем нарастал шум. Не успел Колин пробиться через толпу и усадить дам в карету, как из театра вырвалась орава юнцов, которые помчались по улице, вопя и размахивая разноцветными кусками материи, очень походившими на атласные нижние юбки.

— Подмастерья! — воскликнул сэр Освальд — Управы нет на окаянных. Что-то надо делать.

— Что, милорд? — давясь от смеха, спросил Колин. — Может быть, пусть пишут театральные рецензии в газеты?

Эмма засмеялась.

— Смейтесь-смейтесь, — проворчал сэр Освальд. — Только куда мы катимся, если всякому сброду разрешают бегать по улицам, размахивая… нижним бельем. Того и гляди, примутся грабить магазины.

— Да нет, то, что им нужно, они уже, кажется, получили, — возразил Колин.

Сэр Освальд фыркнул.

Всю дорогу домой Колин с Эммой смеялись над событиями в театре.

— Я понимаю эту молодую актрису, — сказала Эмма, когда они вместе поднимались по лестнице. — На ее месте мне бы тоже захотелось швыряться чем попало.

— Естественно, — согласился Колин.

— Но я бы лучше целилась, — заверила его Эмма. — Я бы обязательно попала в красный нос этого хама, который выкрикивал оскорбления.

— Не сомневаюсь.

Они дошли до двери спальни Эммы, и Колин не знал, войти ему туда вместе с женой или нет. После вчерашнего он не был уверен в приеме. Эта мысль огорчила и рассердила. Он всего-навсего хотел, чтобы все оставалось по-прежнему.

— Нас смешат одни и те же вещи, — сказал он.

— Это верно, — признала Эмма, в глазах и уголках рта которой еще таился смех.

— Такое не часто случалось в моей жизни.

— И в моей тоже. Как, по-твоему, это понимать? Что у нас обоих извращенное чувство юмора?

Глядя на нее, Колин почувствовал, как в нем поднимается пугающая его своей силой волна чувства. Он не знал, как назвать это чувство, хотя знал, что оно целиком обращено на Эмму.

— Я вчера вечером… погорячился, — проговорил он. — Я не хотел тебя обидеть.

Глядя в ее синие глаза, наслаждаясь такой знакомой, но каждый раз заново его удивляющей красотой, он невольно поднял руку и погладил Эмму по щеке. Она накрыла его руку своей. Колин со стоном схватил ее в объятия и крепко прижал к себе. К его огромному облегчению, Эмма обвила руками его шею. Протянув за ее спиной руку, Колин нащупал ручку двери и завел жену в спальню. Закрыв за собой дверь, он наклонился и коснулся губ Эммы легким, как взмах крыльев бабочки, поцелуем. Она удовлетворенно вздохнула.

Колин стал осыпать ее быстрыми легкими поцелуями, блуждая рукой по ее телу. Она последовала его примеру и, просунув руку ему под рубашку, стала ласкать его такими же легкими движениями. Колин содрогнулся от ликующей страсти.

Он расстегнул застежки ее платья, и оно скользнуло на пол. Отступив на шаг, Колин быстро снял камзол, шейный платок и рубашку. Эмма гладила его мускулистые руки и грудь. От ее ласки у него заходилось сердце. Пальцами она чувствовала, какая у него горячая кожа. Его поцелуи, хотя все еще быстрые и легкие, стали настойчивее.

Вдруг он наклонился, подхватил край ее нижней юбки и снял ее через голову. Минуту он держал ее руки поднятыми, а губами впился в нее совсем не воздушным поцелуем. Поцелуй длился очень долго, и руки Колина постепенно спустились по рукам Эммы на ее бедра. Прижав ее к себе, он сиплым голосом сказал:

— Пошли в постель.

Эмма стояла голая возле высокой кровати и смотрела на него. Ее взгляд воспламенял Колина все больше. Не в силах более сдерживаться, они упали на кровать. Эмма начала ласкать низ его живота легкими прикосновениями. Колин, застонав, стиснул зубы — наслаждение граничило с мукой. Он знал, что не долго еще сможет сдерживаться, однако хотел попробовать на вкус все ее прекрасное тело. Он приподнялся на локте и стал покрывать поцелуями ее нежные плечи, грудь, где он слегка задержался, чтобы насладиться ее тихими стонами нетерпения, мягкую кожу ее живота, округлость бедер, красивые ноги.

«Она как теплый шелк, — думал Колин, — который скользит по телу и доводит до исступления. В постели с ней тебя охватывает замечательное чувство: ты отчаянно ее хочешь и одновременно, зная, что ты ее получишь, стремишься растянуть это состояние желания». Он проник свободной рукой в горячее влажное средоточие ее собственного желания.

Вскрикнув, Эмма выгнулась навстречу его руке, а он не хотел, чтобы это блаженство кончалось, ему хотелось, чтобы оно продолжалось вечно.

— Колин! — стонала Эмма. — О, Колин!

Нетерпение, звучавшее в ее голосе, окончательно разрушило его слабеющую власть над собой. Он приподнялся и припал к ее губам. Эмма прижималась к нему, обхватив его ногами и выгнув спину. Повторяя ее имя, он резко вошел в нее, и оба вскрикнули от наслаждения. Теперь он уже не мог остановиться…

— Если бы не ты, я никогда бы этого не узнала, — прошептала она через какое-то время, когда оба просто лежали, отдыхая.

— Чего этого?

— Подобных ощущений, — тихо сказала она, все еще глядя ему в лицо. — Этого восторга. — Она с трудом подбирала слова. — Я не хотела еще раз выходить замуж. И я бы никогда… я прожила бы всю жизнь, не зная такого…

Она села и потянулась.

— Такого чего? — спросил он.

— Такого блаженства. Такого наслаждения. Эдвард никогда… — Она замолчала.

— Чего никогда не делало это ничтожество — Эдвард Таррант? — спросил Колин.

Эмма молчала.

— Скажи! — потребовал он.

Мысль, что ее касался другой мужчина, привела то в ярость.

— Я думаю, — медленно сказала Эмма, — что его по-настоящему возбуждали только карты. — Она обхватила себя руками. — А со мной он всегда спешил… и был груб. Словно… супружеские отношения были для него обязанностью, которую надо было выполнить как можно быстрее. Может быть, даже неприятной обязанностью. — Она вздрогнула. — Так, по крайней мере, мне стало казаться очень скоро после свадьбы.

Колину стало ее жалко, но одновременно он испытывал удовлетворение, смешанное с презрением к этому болвану Тарранту.

— Если бы я тебя не встретила…

И тут он почувствовал, что тоже потерял бы что-то очень важное, если бы не нашел Эмму.

Глубокой ночью Эмма проснулась и какое-то мгновение лежала не шевелясь. Она была в собственной знакомой спальне. На каминной полке тихо тикали часы, она ощущала легкий аромат своих любимых духов, все было уютно и приятно. Но что-то было и незнакомое. Что?

И тут она услышала ритмичное дыхание и почувствовала под боком непривычное тепло. Повернув голову, она увидела рядом с собой Колина. В полумраке спальни ей были видны только темная бахрома ресниц на его щеках и неясные очертания его лица. Одеяло тихо вздымалось и опускалось в такт его дыханию. Одна его рука лежала на подушке совсем рядом с ее головой.

Биение ее сердца участилось. Колин в первый раз остался у нее в постели на ночь. Опасаясь кошмаров, он всегда, после того как она засыпала, уходил к себе. Утром она просыпалась одна. Эмма часто мечтала о том, чтобы, проснувшись, найти его рядом. Каково это было бы? Ей хотелось сказать ему об этом, но останавливала мысль о том, что их уговор воздвиг между ними определенные преграды.

И вот он рядом. Эмма слушала его дыхание, вдыхала его мужской запах. Он не ушел.

Эмме вдруг захотелось разбудить его и заглянуть в его необыкновенные сиреневые глаза, узнать, действительно ли в нем произошла перемена, и что она значит. Но она не посмела этого сделать. Слишком все было непрочно, слишком велик был риск разочарования. Приподнявшись на локте, Эмма смотрела на спящего Колина. Он выглядел умиротворенным и необыкновенно сильным.

Колин был таким мужчиной, о котором она мечтала и которого не надеялась найти. Она хотела быть рядом с ним и через двадцать, и через тридцать лет. Она хотела рожать ему детей, а ведь только несколько месяцев назад она поклялась, что больше не выйдет замуж и не заведет семью.

«Я его люблю», — осознала она, и эта мысль ее потрясла. Это была настоящая любовь, а не увлечение неопытной девочки, бросившее ее в объятия Эдварда. До сих пор она просто не понимала, что такое любовь. Она думала, что любовь — это когда колотится сердце и глаза слепит блеск, как от солнца на воде. Но любовь больше похожа на морские течения в Треваллане — могучие, необоримые, которым невозможно сопротивляться, и которые нельзя победить. И она была во власти этого течения и не надеялась — да и не хотела — спастись. Она хотела одного — чтобы Колин чувствовал к ней то же.

Эмма опустилась на подушку. Он не требовал от нее любви, напомнила она себе. Более того, предложив ей выйти замуж, он сказал, что не ждет любви и сам на нее не способен. Повернув голову, Эмма внимательно всмотрелась в его лицо. Она согласилась на эти условия. В тот момент она обрадовалась предложенной ей тихой гавани, отдыху от страданий и бед. Но это предложение было сделано не по любви.

Безжалостный внутренний голос подсказывал, что уже слишком поздно. Поздно хотеть и, тем более, требовать иных отношений. Чувство чести обязывало ее держать данное слово. Колину был нужен товарищ. Он сам так сказал. Ему была нужна жена, которой бы он мог гордиться перед обществом, добрая спутница жизни, которая не будет терзать его сценами и просить у него больше, чем он может дать, ему был нужен наследник. Она это ему обещала. И этим придется удовлетворяться.

«А вдруг, вдруг он меня полюбит?» — звучал в ней голос надежды. Этот голос настаивал, что отношения между людьми меняются. Вот спит же он рядом с ней, чего раньше никогда не делал.

Надежда блеснула, как огонек, который едва лизнул сухой трут. Неужели это невозможно? Ведь в глазах Колина иногда вспыхивают чувства, желание ее. И в эту хрупкую секунду, когда она почти позволила себе надежду, Эмма вспомнила графа Джулио Орсино. Вчера он чуть не встретился лицом к лицу с Колином.

Если Орсино будет продолжать ее преследовать, рано или поздно произойдет взрыв, и тогда надежда на любовь исчезнет навсегда. Этого она не допустит. Орсино должен получить по заслугам.

Эмма проснулась поздно. Небо было затянуто тучами, по окнам текли струи дождя, мокрые опавшие листья застилали тротуар. Но ее решимость осталась неизменной, и настроение — бодрым. Она оделась и спустилась в столовую завтракать. Колин уже уехал. Эмма попыталась что-то съесть, но ее мысли были далеко, и она не ощущала вкуса еды. Наконец она встала и позвонила лакею.

— Позови Ферека, — сказала она ему. — И принеси мой плащ. Я уезжаю.

— Я распоряжусь подать карету, миледи.

— Не надо!

Лакей удивился ее резкому тону.

— Принеси только плащ, — сказала Эмма. — И позови Ферека.

— Слушаю, миледи, — недоуменно ответил лакей.

Эмма решила взять наемный экипаж — ее карету можно было легко узнать. Она велела кучеру ехать по адресу, который значился на визитной карточке Орсино. Ферек, дрожа, жался в углу старого кабриолета и проклинал погоду, но Эмма не обращала на пего внимания. Ей казалось, что все ее чувства заострились, и их острие было направлено в сердце графа Джулио Орсино.

Кабриолет остановился перед кирпичным домом в районе, где Эмма никогда не бывала. Видимо, Орсино сильно стеснен в деньгах, — подумала она, оглядывая ветхие дома и замусоренную улицу. Гнев, страх и ненависть, которые скопились в ней за годы жизни с Таррантом, и от которых она, как ей казалось, освободилась, сконцентрировались на этом человеке. Орсино, не задумываясь, погубит ее, лишь бы достичь своего. Он символизировал собой все несчастья, которые ей пришлось вынести, и ту беспомощность перед ними, которая чуть было не сломила ее дух. Но сегодня он увидит другую Эмму! Накрыв голову капюшоном плаща, она расплатилась с извозчиком и спрыгнула на грязную улицу. Ферек последовал за ней и, нечаянно ступив в лужу, забрызгал подол ее плаща. Пробурчав какое-то проклятие на турецком, он спросил: — Куда это мы приехали?

— Это доходный дом, — ответила Эмма. — Мне нужно поговорить с человеком, который в нем живет. А ты останешься за дверью и войдешь, если я тебя позову.

— Что это за человек? — спросил Ферек, жмурясь от дождя, хлеставшего ему в лицо.

— Это не важно. Пошли же, сколько можно стоять под дождем!

Они позвонили, и дверь открыла тощая сердитая женщина, которая ткнула большим пальцем в сторону лестницы. Опустив капюшон еще ниже, Эмма стала подниматься по ней, приподняв юбку, чтобы та не касалась узких некрашеных и очень грязных ступенек. Когда Ферек постучал в дверь на верхнем этаже, ее открыл низенький смуглый человечек, видимо, слуга, который не говорил по-английски, Эмма по-итальянски спросила его, дома ли граф.

— Баронесса! — раздался ненавистный голос — Значит, вы приехали. Отлично!

Слуга протянул руки за ее плащом, но Эмма не стала его снимать. Она прошла к двери в конце небольшого коридорчика и осмотрелась. В углах гостиной графа скопилась грязь, выходящее на улицу окно давно не мылось. Потертая мебель, продавленные кресла, коврик и занавески какого-то неопределенного бурого цвета. Орсино постарался немного оживить обстановку, прикрыв старый диван пестрым кашемировым пледом. Но все равно комната производила невыразимо унылое впечатление. Видимо, он в отчаянных обстоятельствах, — подумала Эмма и приготовилась к худшему.

— Жди здесь, Ферек, — сказала она и вошла в гостиную.

— Я рад, что вы вняли моему совету, — сказал Орсино. — Надеюсь, вы извините… скромность моего жилья. Садитесь. Анджело, принеси вина.

— Я не буду ничего пить, — сказала Эмма, сбрасывая с головы капюшон. — И вообще не собираюсь здесь задерживаться. — Не желая, чтобы их разговор был подслушан слугами, она отошла от двери, но все же остановилась на некотором расстоянии от Орсино, — И пришла сказать вам, чтобы вы оставили в покое меня и всех, кто имеет ко мне отношение. Хватит случайных встреч и вмешательства в мои дела. Слышите? Прекратите все это!

Орсино невозмутимо смотрел на нее.

— Разумеется, — сказал он. — Все будет по-вашему, как только вы выполните мою просьбу.

— Так и знайте: я никогда не представлю вас лондонскому свету и не позволю вам причинить зло моим друзьям. Советую вам убираться из Англии. Тут вы ничего не добьетесь.

В ответ Орсино улыбнулся хищной улыбкой. У него был вид охотника, который восхищается увертливостью своей добычи.

— А я-то надеялся, что мы поладим, — сказал он, подходя ближе к Эмме. — В память об Эдварде я дал вам время подумать над моей скромной просьбой. Я не пытался принудить вас, хотя вы обращались со мной преотвратительно.

— Не пытались принудить? Да вы непрерывно путались у меня под ногами. Но это вам не поможет. Я наотрез отказываюсь вам помогать.

— Будучи джентльменом…

Эмма насмешливо фыркнула.

Граф Орсино посмотрел на нее с укоризной:

— Будучи джентльменом, я до сих пор не объяснял вам, почему вам придется мне помочь.

— Ни за что…

— Вы ставите меня в безвыходное положение, — перебил он ее. Его лицо покраснело, губы приоткрылись, глаза засверкали.

«Похоже, что он предвкушает большое удовольствие», — подумала Эмма.

Орсино смотрел на Эмму взглядом, который приводил ее в смущение и замешательство. Сейчас между ними начнется настоящая битва.

— В пьяном виде Эдвард становился очень откровенным, — начал Орсино.

— И вы его, конечно, подзуживали, — бросила Эмма.

— Пил он, как мы знаем, много, — продолжал граф, словно не услышав ее слов.

— И к этому вы тоже его подзуживали. Так вам было легче обчищать его карманы.

— Он мне много рассказывал про вас, — продолжал Орсино отрешенным, задумчивым тоном, словно вспоминая что-то необыкновенно приятное. — Эдвард, когда хотел, умел рисовать очень, гм, красочные сцены.

— В пьяном виде он нес разную околесицу, — сказала Эмма. У нее появилось предчувствие чего-то страшного.

— Да нет, никакой околесицы он не нес. Все было очень четко и… подробно. Он очень увлекательно рассказывал о вашем побеге из дома и вашей свадьбе.

Граф окинул ее с головы до ног похотливым взглядом.

Эмма вспыхнула.

— Было очень интересно слушать, как вы настаивали на побеге, хотя отец запретил ваш брак с Эдвардом, как в карете вы непрерывно его обнимали. — Граф скользнул интимным взглядом по груди Эммы.

Она покраснела еще больше. Какая же скотина этот Эдвард!

— И он рассказывал, какой пыл вы проявляли во время недели, предшествовавшей брачной церемонии. — Орсино оскалил зубы в хищной усмешке. — Чрезвычайно увлекательная история.

«Это верно», — тоскливо думала Эмма. Она считала себя влюбленной и полагала, что Эдвард влюблен в нее так же сильно. Она думала, что они проживут всю жизнь в любви и согласии. Вместо этого ее ждали семь лет ада, а теперь в довершение всего она узнает, что Эдвард рассказывал об их интимной жизни своим подонкам-приятелям. Охваченная стыдом и яростью, Эмма молчала.

— Без сомнения, ваш муж и его друзья дорого дадут за то, чтобы узнать все эти интересные подробности, — продолжал Орсино, не сводя с нее похотливого взгляда.

— Вы — гнусное ничтожество, — сказала Эмма.

— А когда я добавлю… некоторые реалистические штрихи, например, расскажу про родинку у вас на…

— Вы не посмеете! — вскричала Эмма.

— Посмею. — Было очевидно, что он не только посмеет, но и получит от этого огромное удовольствие. — Будучи загнанным в угол, я посмею все что угодно. И вы это знаете.

Да, она это знала. У Эммы упало сердце. Она вспомнила эпизод в Вене, когда Орсино вот так же обезденежел. Он тогда нашел молодого богатого немца, который приехал в Вену, чтобы показать родителям жены новорожденного сына. Орсино напоил его до положения риз и за одну ночь обчистил до последнего пфеннига. На следующее утро, протрезвев, несчастный молодой человек, не в силах признаться семье в своем ужасном проигрыше, покончил с собой. А Орсино насмехался над его глупостью. У него был такой же довольный вид, как сейчас. Чужая боль доставляет ему наслаждение.

— Боюсь, — продолжал Орсино обманчиво-мягким тоном, — что у слушателей создастся впечатление, что я лично имел возможность познакомиться с вашими чарами. — Он провел кончиком языка по нижней губе. — В каком-то смысле так оно и есть, поскольку Эдвард очень красочно все живописал. Если вы мне не поможете, — сказал он уже жестким голосом, — я приложу все усилия, чтобы убедить Лондон в нашей связи.

— Я скажу мужу, что вы лжете, и он мне поверит.

Орсино пожал плечами:

— Может быть, и так. Но другие не будут столь легковерны.

Он прав! Глупые сплетни, которые про нее рассказывают сейчас, будут не более чем огонек свечи по сравнению с лесным пожаром, который с наслаждением разожжет Орсино.

Дрожа от отвращения, Эмма подошла к окну и стала смотреть на стекающие по стеклу струйки дождя. Она не сомневалась, что Орсино будет ей угрожать, но такого она не ожидала. На глазах у нее выступили слезы.

Семь лет она жила с человеком, в котором навязчивая страсть к игре убила все доброе. Одну за другой он уничтожил все ее надежды и иллюзии. Он тянул ее за собой на дно, а она с трудом цеплялась за край респектабельности, все время боясь с него сорваться. Он бесновался и кричал на нее, он перестал быть ее мужем, хотя они и продолжали жить вместе. Но все же Эмму поддерживала надежда, что в самом начале он ее любил. Слова Орсино разрушили и эту надежду. Эдвард всегда презирал ее. Ему была нужна не она, а ее деньги. И теперь из могилы руками Орсино он пытается лишить ее единственного, что она сумела спасти — доброго имени. Бывали дни, когда ее поддерживала только мысль, что она сохранила свои принципы. Орсино же грозил отнять у нее последнее.

— Вот так-то, — сказал он и пожал плечами, словно от него ничего не зависело.

И пострадает не только она. Колин тоже будет страдать, может быть, даже больше, чем она. Ей было невыносимо думать о том, какому унижению он подвергнется, если в свете начнут повторять клеветнические измышления Орсино. Это будет последняя капля! Они пережили удивление света по поводу их странного брака, пережили дурацкие выдумки леди Мэри, но этого они не переживут. Колин не позволит подвергнуть унижению фамильную честь, он будет вынужден отказаться от нее. Эмма повернулась и бросила на Орсино взгляд, полный ненависти и презрения.

А с него как с гуся вода.

— Все так просто поправить, — сказал он, опять пожимая плечами. — Стоит только представить меня двум-трем друзьям, заполучить несколько приглашений — и вы от меня избавитесь.

«Это тоже ложь, — подумала Эмма. — Если он возьмет надо мной власть, я никогда от него не избавлюсь. Всю жизнь я буду вынуждена выполнять его приказания, постепенно уничтожая в себе самоуважение». Эмма стиснула руки. Надо подумать, может быть, удастся придумать способ остановить Орсино.

— Мне… мне надо подумать, — сказала она, притворяясь, что признает свое поражение. — Через неделю… нет, через две. Да, через две недели…

— Увы, дорогая баронесса, так долго я ждать не могу, — сказал Орсино.

Он улыбнулся, и Эмма в который раз удивилась его способности напускать на себя дружелюбный вид. Как ловко он прячет свою суть! И ему верят.

— Тогда через неделю, — сказала она.