Хаким почти не слушал доктора Ихласа, его интересовало другое, другие были у него мысли – он старался разгадать, что значит: «Придет время – все узнаешь…» Странно вела себя сегодня Мукарама, говорила резко и даже грубо!.. А старуха?.. О, эта проклятая старуха, поговорить не дала как следует… Хаким думал обо всем этом и не мог ничего понять. Он почти не слушал, что говорил ему доктор Ихлас, и безразлично кивал головой.

– Ты где собираешься проводить лето – в городе или в ауле? – спросил Ихлас.

Хаким не понял вопроса и бессмысленно ответил:

– Да.

– В ауле неинтересно, да и делать там сейчас нечего – скука. А в городе, пожалуй, можно интересно проводить время, – продолжал доктор, не обратив внимания на то, что Хаким ответил невпопад.

Он давно уже с любопытством присматривался к красивому лицу Хакима, к его тонкой и стройной фигуре, с завистью отметил, что юноша стал очень симпатичным молодым человеком и, пожалуй, красивее его, доктора. Раньше Ихлас был твердо убежден, что он самый красивый из казахов. Об этом говорили ему женщины. Вот и вчера на балу у барона Дельвига Ольга Константиновна – жена самого Жаханши Досмухамбетова – восхваляла его красоту.

– Жаханша, взгляни, пожалуйста, на Ихласа Чугуловича, ведь вправду он – красавец! – восторженно говорила она мужу. – Нашему доктору только в Петербурге на балах танцевать. Он бы непременно имел успех! Будь я чуточку помоложе, обязательно бы влюбилась в доктора Ихласа, и ни в кого больше. Я и сейчас немного влюблена в него…

Хотя Ихлас и любил, когда ему говорили комплименты и хвалили его в глаза, но теперь ему было все же как-то неловко: рядом стоял муж. Жаханша Досмухамбетов, мельком взглянув на доктора, улыбнулся и сказал, обращаясь к жене:

– Ровно десять лет назад, Ольга Константиновна, ты мне говорила точно так же. Бывают ли дни, когда ты ходишь не влюбленной в кого-нибудь?

В просторном особняке барона Дельвига собралась почти вся городская знать. Пили настойки, ели мороженое, играли в карты и танцевали. Беспрестанно гремела музыка. Весь вечер Ольга танцевала только с Ихласом, улыбалась ему и представляла своим знакомым. Все это теперь вспоминал Ихлас. Глядя на Хакима, он думал: «Если бы Ольга Константиновна увидела на балу его, несомненно, бросила бы меня среди зала и ушла танцевать с ним…»

Доктор Ихлас продолжал смотреть на Хакима, и вдруг его осенила мысль: «У Досмухамбеговых есть свои нукеры[10], которые сопровождают их везде и всюду. Сразу чувствуется власть. Правда, я не настолько известен, как они, но разве плохо, когда и меня будут окружать нукеры. Мои нукеры!.. Как же я раньше об этом не подумал? Пять-шесть молодых людей с образованием, да вдобавок красивых, как этот сын своенравного Жунуса! Отличная мысль. Великолепно! Отец будет очень доволен, если узнает, что у меня в нукерах сын Жунуса Хаким…»

Ихлас давно уже мечтал о славе и пышности. Нет, не случайно ему пришло в голову обзавестись нукерами. Доктор мечтал блеснуть перед обществом, обратить на себя внимание, и вот теперь он это сделает.

– Как кончишь учиться, Хаким, сразу же приезжай в Джамбейту, прямо ко мне, а я для тебя присмотрю подходящее место. Познакомишься с хорошими людьми и, если захочешь, сможешь сделать блестящую карьеру. Узнаешь жизнь, обтешешься, как говорится, – и дело пойдет, – уговаривал юношу доктор, поправляя пенсне.

Хаким и на это утвердительно кивнул головой.

За дверями послышались чьи-то шаги. Это, очевидно, подошла старуха, чтобы отодвинуть засов и позвать доктора в дом. Ихлас, прислушиваясь к шагам, удивленно вскинул брови:

– Оказывается, они дома! А я думал, никого нет, – он узнал старуху по походке. – Пойдем, – пригласил Ихлас Хакима, вставая и направляясь к двери. – Сыро на улице, чего доброго, простыть можно.

Зная, что при докторе все равно не удастся откровенно поговорить с Мукарамой, Хаким стал отказываться, благодарить за приглашение. Он не пошел в дом еще и потому, что не хотел встретиться со старухой. Хаким боялся, как бы старуха снова не начала кричать на него и не поставила бы перед Ихласом в неловкое положение.

– Ихлас-ага, я очень спешу, дело неотложное… Зайду попозже, в другое время, и обязательно мы с вами поговорим.

– Ладно, в таком случае приходи завтра.

– Хорошо. Будьте здоровы!

Хаким быстро сбежал по ступенькам, а Ихлас степенно и чинно вошел в открытую старухой дверь.

Простившись с доктором, Хаким не сразу вернулся домой – более часа бесцельно блуждал он по городу, машинально разглядывая витрины и вывески. Хаким не заметил, как очутился на площади, находившейся неподалеку от большой мельницы, пересек ее и вышел к Яику.

Широкий Яик, крепко скованный льдом, казался большим полем. Трудно было отличить, где кончается река и начинаются пойменные луга. За лугами, почти до самого устья Барбашевки, черной кромкой тянулся лес. На середине реки снег казался кремово-желтым, а по краям, где в полдень лед уже начинал подтаивать, виднелись синевато-прозрачные полоски. Реку разрезали многочисленные проторенные в снегу узкие тропинки. Они вели в лес – по ним жители ходили за хворостом.

Грустно стало Хакиму, будто вдруг попал он в какую-то щемящую душу пустоту; на минуту показалось, что не только река и поле безжизненны и мертвы, но недвижим и мертв город и все в нем убого и неуютно, а лица прохожих угрюмы и злы; ото всего веет холодом…

Хаким повернулся и торопливо зашагал по Мещанской в город. И опять он шел бесцельно, не отдавая себе отчета, куда и зачем; ему хотелось вернуться к Курбановым, подойти к дому и поглядеть: «А вдруг в окне покажется Мукарама!..» Хаким ускорил шаг. «Лишь бы не встретить сейчас знакомых, лишь бы не попался Амир. Начнет расспрашивать: «Откуда идешь?.. Куда идешь?.. Кого ищешь?.. Что, уж не здесь ли назначил свидание с девушкой?..»

Поглядывая по сторонам, Хаким неожиданно увидел яркую вывеску какого-то трактира. Он было прошел мимо, но, подумав, вернулся и вошел. С самого утра у него не было во рту ни росинки, и теперь запах лука и жареного мяса напомнил ему об еде.

Толстый трактирщик с красным, как свиной окорок, лицом не спешил обслужить Хакима. Раскачивая на ладони поднос, он торопливо подошел к столу, стоявшему в дальнем углу, и принялся услужливо расставлять тарелки с кушаньями перед каким-то господином в черном, который, уже успев захмелеть, что-то громко и азартно доказывал своему товарищу. Затем трактирщик принес чай с пирогом чиновнику, угрюмо читавшему газету, и еще двум-трем, по его мнению, порядочным клиентам и только после этого подошел к Хакиму и подал ему жидкий гороховый суп, ломоть черного хлеба и жаркое с тремя постными кусочками мяса. Хаким быстро пообедал, уплатил три «керенки» и снова заспешил на Губернаторскую к Курбановым.

Подходя к дому Курбановых, он неожиданно заметил Мукараму. Она вышла из проулка и направлялась к дому. На ней была коротенькая беличья шубка и черная шапочка; то ли от быстрой ходьбы, то ли от мороза щеки ее горели румянцем. В этот момент она показалась Хакиму необыкновенно красивой. От бледности, покрывавшей ее лицо утром, не осталось и следа. Но она была серьезна и строга. Хаким решил опередить ее, пошел быстрее, почти побежал, он летел на крыльях, и сердце гулко стучало в груди. Мукарама замедлила шаг. Хаким подбежал к девушке и в упор взглянул в черные глаза, желая прочесть в них сокровенные девичьи думы, но она, как застенчивый ребенок, опустила глаза. Полумесяцем, рожками вверх, легли на щеки ее черные длинные ресницы. Затаив дыхание, Хаким робким, срывающимся голосом спросил:

– Мукарама, что это за загадка?.. Я никогда не думал, что ты можешь… так измениться! Ведь я… Ты сказала утром, что я все узнаю, когда придет время. Как это понимать? В чем дело, Мукарама, может, я не так понял тебя?

Девушка молчала.

– Мукарама, скажи, кто бросил лед между нами? Брат? Старуха? Они, наверное, не велят тебе встречаться со мной? Я знаю: между нами становится кто-то третий, но кто, скажи, Мукарама, кто?

Девушка взглянула на Хакима и тихо проговорила:

– Сейчас у меня нет времени объяснять тебе все. Сегодня мы идем в гости. Тороплюсь, расскажу завтра…

– Нет, скажи сейчас. Скажи только одно слово…

Хакиму показалось, что в глазах девушки на миг вспыхнули прежние веселые огоньки, страстные и зовущие. Мукарама быстро поцеловала его и побежала вверх по ступенькам. Ошеломленный, он смотрел ей вслед, раздумывая, догнать ли ее или не надо, а девушка уже была за дверью.

Дмитриев просматривал текст обращения. Он еще утром почувствовал нервный тик на правой щеке, но не придал этому никакого значения. Сейчас приступы тика повторялись все чаще и чаще, щека подергивалась почти беспрерывно, и это начало раздражать. «Что за напасть такая?..» – прошептал он и, не отрываясь от чтения, стал быстро растирать ладонью щеку. Рядом сидел Абдрахман и ждал, что скажет Дмитриев. Услышав: «Что за напасть…» – Абдрахман забеспокоился, что в текст вкралась ошибка.

– Что, Петр Астафьевич, может, где непонятно?.. – спросил он.

– Нет, нет, изложено прекрасно. Обращение нужно как можно скорее отпечатать и распространить.

– А не будет ли вот эта строка выглядеть слишком панически: «Белые генералы и казаки начали налет на Совдепы». Ведь они же на самом деле еще не начали налетать на Совдепы, только хотят, а сбудется ли их желание или нет, это еще вопрос. Может, мы преждевременно об этом пишем? – опять забеспокоился Абдрахман.

Дмитриев, словно удивляясь опасениям Абдрахмана, пристально посмотрел на него:

– А знаете ли вы последнее письмо Ленина, помните, о чем там сказано?.. Товарищи большевики, никому не верьте, вооружайте народ, рабочих. Вместе с винтовками надо давать народу и идейное оружие, объяснять, кто его истинный враг, и тогда народ сам возьмет врага на прицел. Вчера вы с Червяковым тоже сомневались – не рановато ли писать обращение? А по-моему – пора! Вот уже сутки, как Оренбургский Совет послал ультиматум, а штаб Мартынова молчит, словно воды в рот набрал. Это неспроста. Они что-то затевают. Если сегодня ночью не подымут мятеж, то, пожалуй, еще можно будет заставить атамана Мартынова подчиниться… Но, по всей вероятности, этой ночью они все же поднимутся.

Абдрахман с большим вниманием слушал его.

– По-вашему, – заметил Абдрахман, – казаки в ночь нагрянут на нас. Гробовое молчание на ультиматум Цвилинга, казачьи пикеты, осаждающие город, выпады казаков против Совдепов в станицах – все это подтверждает ваше предположение. Ну, а Оренбургский отряд, который идет сюда? Саратовский?.. А красногвардейские части Самары?.. Разве они не свернут шею атаману Мартынову и его помощникам?..

– Они постараются преградить путь отрядам, и тогда борьба может затянуться. Смотри: в Гурьеве генерал Толстов сколачивает войско, на Дону поднялся Краснов, а здесь, почти рядом с нами, Дутов! Есть и еще один сильный и опасный враг – это иностранные интервенты. Так что, Айтиевич, все идет к тому, что гражданская война может затянуться на очень и очень долго.

– И у Москвы такое же мнение?

– Может, говорю, затянуться… Но ясно одно: солдаты, рабочие и крестьяне России во главе с Лениным сумеют отстоять революцию, сумеют подавить контру и расправиться со всеми, кто осмелится поднять руку на народную власть!

Пока председатель Совдепа Дмитриев и комиссар Айтиев подготавливали обращение, события принимали неожиданно тревожный оборот.

В тот самый день в шесть часов вечера Дмитриев получил два очень тяжелых известия.

В кабинет робко вошла женщина. Взгляд ее был полон тревоги. Она силилась что-то сказать и не могла. Губы и подбородок ее дрожали.

Вместе с ней в кабинет вошел и Червяков.

– Эта женщина, – сказал он, – непременно хотела вас видеть. Говорит, что пришла из деревни по неотложному делу. Спрашиваю: «Что у вас за дело?» – «Кто я и по какому делу, объясню только самому Дмитриеву». Вот я и привел ее к вам. – Червяков сел на табурет, стоявший напротив председательского стола.

– Садитесь, – пригласил Дмитриев женщину и указал на стул. – Садитесь, пожалуйста…

– Кажется, это вы Дмитриев? Простите, как вас величать? Мы ведь неученые, не знаем, – глухо проговорила женщина. На голове у нее теплый коричневый платок, какие обычно носят крестьянки. Она развязала его и опустила на плечи, чтобы свободней было разговаривать и лучше слышать собеседника.

– Ничего, зовите просто товарищем Дмитриевым. Не сомневайтесь, я самый и есть Дмитриев, – добавил он, заметив недоверчивый взгляд женщины.

– Не знаете ли вы человека по фамилии Быков? – спросила она.

– Председателя Январцевского Совдепа?..

– Да.

– Очень хорошо знаю Игната Иваныча Быкова… Говорите смелее, гражданка, здесь все свои. Что, он послал вас к нам? Говорите, не бойтесь…

Женщина тяжело вздохнула, в глазах у нее появились слезы. Дрожащей рукой она достала из кармана сложенную вчетверо бумажку и протянула ее Дмитриеву.

Червяков наклонился над женщиной:

– Успокойтесь, успокойтесь. Человек, которого вы искали, перед вами. Расскажите мне все по порядку, и я вам помогу.

Женщина продолжала всхлипывать.

Дмитриев развернул листки и стал читать. Чем дальше углублялся в чтение, тем лицо его становилось тревожнее и бледнее. Червяков заметил, как снова начала подергиваться его правая щека. Четыре странички были плотно исписаны красивым убористым почерком. Дмитриев читал долго, словно изучал каждую букву; растопыренная ладонь его машинально поглаживала волосы. Кончив читать, он еще с минуту сидел в задумчивости, затем глухо спросил у женщины:

– Казачьи отряды по дороге встречались?

– Все станицы, все хутора кишат служивыми. Сколько раз меня останавливали: «Куда идешь? Зачем идешь?..» Я им говорила, что иду в Алексеево, что там у меня сестра при смерти лежит. Если бы сказала правду, не пропустили бы. В одном хуторе пристал хорунжий: «Врешь ты баба!..» Не пускает, и все. Я в слезы, да только слезами и вымолила. Василий Иваныч наказывал, чтобы я обязательно это письмо лично вам передала. Он сказал, что вы сможете освободить Игната. Товарищ Дмитриев, как же теперь, а?..

Председатель Совдепа передал письмо Червякову, а женщине утешительно сказал:

– У вас горе, но и нам сейчас трудно. Не печальтесь особенно, Игнат ваш вернется домой. Мы освободим его, но на это нужно время. А за письмо большое спасибо!

– Нельзя ждать, они изрубят Игната на куски, как того комиссара, что с ним ехал…

– Не посмеют… А вы сами видели зарубленного комиссара?

– Видела. Он прямо возле сена в овраге лежит, – женщина словно вновь стояла перед изувеченным трупом, влажные глаза ее были широко раскрыты от испуга.

– Да-а… – протянул Дмитриев. – Вы пока идите и отдохните, а мы выясним обстановку. Кстати, у вас есть в городе знакомые, где бы вы могли остановиться?

– Есть сестра. Возле Макаровской мельницы живет. Муж ее там работает.

– Вот и идите к ней. А мы все узнаем и завтра… поможем!..

– Спасибо, товарищ Дмитриев.

В письме, которое принесла женщина, рассказывалось о том, как были схвачены посланцы Совдепа – Мендигерей и Игнат. Они ехали навстречу выступившему из Оренбурга отряду и должны были провести его в Уральск кружной дорогой, обойдя стороной большие недружелюбные казачьи станицы.

Известие это не на шутку встревожило Дмитриева и Червякова. Было ясно: Оренбургский отряд запаздывал, а казачьи пики уже нависали над Совдепом… Никто из них – ни Дмитриев, ни Червяков – не сомневались теперь, что белоказаки, стягивавшиеся возле города, не сегодня-завтра начнут открыто нападать и громить Совдепы. А что они, совдеповцы, могут противопоставить этим вооруженным казакам? Нужно было что-то срочно предпринимать. Кто мог выдать Мендигерея и Быкова? Неужели среди членов Совдепа есть предатель?

– Павел Иванович, не кажется ли вам, что кто-то раскрывает наши планы врагу?

– Да, что-то тут есть… Судя по письму, казаки специально подстерегали их в овраге… Значит, станичный атаман все знал заранее, вернее, был кем-то предупрежден.

– И этот кто-то был, разумеется, из города.

– Что же теперь делать, Петр Астафьевич?

– Нужно срочно собрать членов иcпoлкoмa. Обсудим положение и первым долгом создадим подпольный комитет. А потом, на комитете, решим, что делать дальше.