Необъятные просторы Кара-Обинской волости простираются от Яика до верховьев Есен-Анхаты и безбрежных ковыльных степей Джамбейты. Здесь не увидишь ни гор, ни лесов. Только невысокие холмики горбятся в сизом дрожащем мареве. Зимой все покрывает снег, и тогда вовсе не на чем задержаться глазу среди белого сверкающего безмолвия.

Старый Бахитжан Каратаев часто думал, угрюмо глядя на пустынный простор: «Если бы на этой земле поселить людей, умеющих выращивать хлеб, то наша степь превратилась бы в цветущий край».

Он говорил об этом и с трибуны Второй Государственной Думы: «Как тяжело видеть, что у наших соотечественников – крестьян России – нет земли, и потому мы всегда готовы потесниться и дать им землю». Однако добровольного переселения, о каком он мечтал, не произошло. Правительство, привыкшее угнетать и душить слабых, преследовать всех стремящихся к равенству и свободе, в начале XX века стало силой сгонять на эти земли толпы бедноты, у которых не было ни лошадей, ни сох. Крестьян, обутых в лапти, привозили в битком набитых товарных вагонах и высаживали посреди степи. Царское правительство спешило избавиться от смутьянов, угрожающих помещикам, духовенству и самому престолу.

Среди переселенцев немало было и украинцев. Для них, разумеется, не нашлось места на правом привольном берегу Яика, где находились поселения русских казаков. Малороссов власти селили посреди казахских степей. Так на исконных землях бывшей Кара-Обинской волости появились деревни: Федоровка, Богдановка, Алексеевка, Долинка, Керенка, Павловка.

Между хозяевами земли – казахами – и поселенцами на первых порах вспыхивали ссоры, переходившие в кровавые драки. Разумеется, не потому, что кому-то не хватало земли. Просто темны, невежественны были люди, не понимали, кто враг им, а кто друг.

Но позже увидели казахи, как трудятся русские крестьяне, как тщательно пашут землю, сеют драгоценный хлеб, строят дома, школы, учат детей.

Шли годы, и казахи тоже, глядя на русских, начинали жить оседло.

Вчерашние враги теперь сообща пользовались землей и водой, перенимали друг у друга ремесла, имели общий базар. Казахские аулы стали все теснее общаться с соседними крестьянами.

Люди поняли друг друга. Поняли, что никто из них не несет другим зла. Знакомство стало переходить в дружбу. Языками-близнецами стали казахский и русский.

И настал день, когда эти народы вместе поднялись на борьбу с угнетателями.

После волны зверских погромов, прокатившихся в Уральске, Абдрахман Айтиев возвратился в Кара-Обу только через два месяца. Однако он не появился ни в своем ауле, раскинувшимся на берегу Яика, ни в Федоровке, соседней деревне, где его знал каждый встречный. Абдрахман пошел к Богдановке, но в село заходить не стал, а отправился к растущему в степи одинокому дереву. Здесь часто аулы располагались на летовку. Вокруг простирались пастбища с сочной зеленой травой.

У дерева стоял стог прошлогоднего сена. В нем можно было укрыться от непогоды.

Время клонилось к вечеру. Тихо шелестела под нежными порывами прохладного ветерка широкая крона дерева. В его тени прилег усталый Абдрахман.

Как хорошо отдыхать среди запахов степных трав, безбрежной тишины. Абдрахман прошел не менее пятнадцати верст от Ащи-Булака. Там он оставил коня, которого дал ему Хален.

Человек, который встретил бы здесь Абдрахмана, мог принять его за солдата, возвращающегося с фронта: усы и борода давно не бриты, гимнастерка выгорела на солнце и стала почти белой, сапоги покрыты пылью.

И он сам решил говорить всем, кто бы ни пришел сюда, что выбрался наконец взглянуть на стог, не раскидал ли скот сена, да уморился и прилег отдохнуть.

Такой ответ был бы вполне правдоподобен. Тогда множество солдат возвращалось с фронта. От местных крестьян солдаты отличались лишь выгоревшими гимнастерками да неистовой жадностью до домашних дел. И всюду, куда ни глянь, солдаты трудились на полях и возле домов. Тот шел с косой, другой вел с водопоя коня, третий чинил телегу.

Абдрахман, таким образом, вполне мог сойти за крестьянина, пришедшего сюда обкопать канавой стог.

Истосковался Абдрахман по родному аулу, по этой земле, где он мальчиком провел столько удивительных летних ночей, охраняя табуны. Здесь он играл с ребятами, здесь его детские босые ноги ступали по шелковым травам. И это место под открытым небом казалось ему прохладной юртой.

Он ложился то на бок, то на спину, но ни на минуту не отводил глаз от зеленых возвышенностей Кара-Обы, окутанных голубой пеленой тумана.

Наглядевшись на холмы, Абдрахман сломил травинку и, покусывая ее, стал считать дома в русской деревне, расположенной в низине. Родные, близкие места! Теплая, благоухающая степь.

Абдрахман не заметил, как уснул. Он не мог бы сказать точно, сколько времени спал, может быть полчаса, может быть больше. Разбудил его звук приближающихся шагов.

Абдрахман приподнял голову и увидел человека, направляющегося к нему со стороны луга. Человек шел по колено в густой траве.

Это был русский крестьянин. От его шагов по траве бежал свистящий звук.

Абдрахман сидя поджидал его.

И вид и одежда идущего человека не оставляли никакого сомнения: это был человек, возвращающийся с пастбища.

И все-таки правая рука Абдрахмана непроизвольно чуть подвинулась поближе к внутреннему карману. Кто знает, ускользнуло или нет это движение от глаз крестьянина, но, подойдя ближе, он, точно предугадав ответ Абдрахмана, сказал:

– Молодец, солдат! – И продолжал уже по-казахски: – Хорошая выкопана канава. И как раз вовремя. На днях, я видел, здесь топтался бык. А как бык дорвется до стога, у него всегда спина чешется. Трется и трется о стог, будто бес в него вселился. Да, солдат, коней теперь стало мало, а быков много. Хороший ров. Тебе, видать, привычно копать окопы? Солдаты, как я посмотрю, всегда любят поработать. Молодец!

Абдрахмана подкупила эта приветливая речь. Крестьянин был намного старше его, и Абдрахман назвал его дедом.

– Вы здешний? – спросил он.

– Здешний. Из Богдановки. Хороший, хороший ров.

– Ров хороший. Кто бы его ни рыл, все сделано аккуратно и надежно, – уклончиво ответил Абдрахман.

– Отличный ров, – улыбнулся крестьянин. – Сверху широкий, снизу узкий, скотина его не перешагнет.

Абдрахман так же двусмысленно ответил на слова крестьянина:

– Сейчас много голодной скотины – вот и лезет к сену. А эти конные казаки хуже быков. В середине лета они скормили коням все сено, накошенное с таким трудом. Никогда еще я не видел двуногих животных хуже казаков. А ваша Богдановка стоит как раз на перепутье. Тем, кто живет в стороне от дороги, легче, не всякий завернет к ним.

Крестьянин говорил по-казахски совершенно свободно, только гортанные «г» и «х» произносил мягко. К тому же он, казалось, стосковался по казахскому языку. Абдрахман заметил, что старик отлично разбирается не только в тонкостях казахских аллегорий, но кое-что смыслит и в политике.

– Такие же ямы, только поглубже, надо выкопать для двуногих скотов, – сказал он. – Пусть свернут себе шею. А ты сам из какого аула – Сугирбая или Кисыка?

«Этот хитрец, кажется, знает меня», – подумал Абдрахман и, рассмеявшись, пригласил старика сесть рядом:

– Присаживайтесь, дед. Так и быть, скажу вам правду. Я из аула Сугирбая. И этот ров выкопал не я. Но ваша правда, его выкопали хорошие, заботливые руки. А что до двуногих хищников, то есть люди, которые и для них копают яму. Я слышал, из вашей Богдановки многие… роют ямы…

Абдрахман пристально посмотрел в лицо собеседнику, ожидая ответа на свой вопрос.

– Значит, ты из аула Сугирбая… Я слышал, что куда-то скрылся после бунта казаков в Уральске сын старого Айтеке. Может быть, это ты и есть? Ладно, можешь не говорить… Рассказывают, что в ауле Сугирбая сейчас каратели. Разыскивают Парамонова. Были они и у нас.

«Этот человек все знает», – снова подумал Абдрахман.

– Кто вам сказал об этом, старина?

– О чем?

– О том, что Айтиев скрылся.

– Земля слухом полнится. От нашего Михаила Макеевича слышал… Я догадываюсь, что ты знаком с Довженко и с Парамоновым, верно?

Абдрахман как раз и намеревался сегодня вечером пробраться в Богдановку и разыскать члена исполкома Уральского Совета Парамонова и большевика Довженко.

– Да, я знаком с ними, – ответил Абдрахман. – И хотел бы встретиться… Довженко сейчас дома?

Крестьянину было лет пятьдесят. Волосы его уже сильно тронула седина. Даже давно не бритая борода серебром поблескивала на худощавом лице. Только усы сохранили темный цвет. На первый взгляд он казался простодушным добряком. Но глаза его смотрели пристально и проницательно.

– Я сразу понял, что ты их знаешь, – ответил старик. – Довженко сегодня в селе. Но он тоже скрывается и дома не ночует. Не беспокойся, мы своих людей этим душегубам не выдаем. Скажи, кто ты, не подведем. Если надо передать что, передадим.

– Меня зовут Абдрахман. Абдрахман Айтиев.

Крестьянин протянул ему обе руки:

– Моисей Кисляк, будем знакомы. Вы меня не знаете, товарищ Айтиев, но я вас сразу узнал. Вы похожи на вашего отца и брата. Идемте в село. Я сведу вас с Довженко.

– Спасибо, аксакал.

Кисляк улыбнулся; улыбка у него была совсем детской.

– С первого взгляда я понял, что вы пришли сюда не затем, чтобы обкапывать стог. Да и лопаты ведь у вас нет. А сапоги разбиты от дальней ходьбы. Да и издали еще я приметил, что пришли вы со стороны Ащи-Булака. Ну как, товарищ Айтиев, верно угадал старик?

– Правильно, старина. Как отчество-то ваше?

– Моисей Антонович.

– В наше время лучше всего на расспрашивать, Моисей Антонович, откуда да кто… Было бы хорошо, если бы вы сказали обо мне Довженко и прислали его сюда.

– Нет, нет, идемте со мной. Вымоетесь, перекусите, выспитесь. Никто там вас не найдет. А если придут искать, есть куда спрятать. – Кисляк тронул Абдрахмана за рукав.

Село было близко, и они добрались туда до темноты.

– А что происходит в городе? – расспрашивал Абдрахман по дороге своего спутника. – Не слышно ли о приближении фронта?

– О таких вещах у меня не спрашивайте. Я крестьянин и знаю только хуторские дела, а что творится дальше, не ведаю.

Сказав это, старик виновато посмотрел на Абдрахмана: не обидели ли его такие слова.

– Наше село бедное, – снова начал он. – У меня только одна корова да лошадь. А у иных и коня нет. И посевы плохие. Не хватает сил пахать землю. Только две-три семьи и живут в достатке.

– А где вы научились так говорить по-казахски?

– Три года я работал на Меновом Дворе вместе с киргизами, вот и научился их языку. И теперь бываю в аулах. Киргизы хорошие люди.

Однообразно сер вид крохотных избушек, протянувшихся вдоль речки Теренсая до самой запруды. Земля здесь плодородная и воды в изобилии. А крыши крыты соломой. Когда смотришь издали, то кажется, что это шалаши, расположенные в ряд. В небольших загонах и аккуратных двориках редко можно видеть скотину.

По обеим сторонам длинной улицы тянутся домишки. Нигде не видно ни ветряных мельниц, ни магазинов, даже церкви нет. Коротенькие переулки уходят прямо в луга. Все дома снаружи выбелены.

Абдрахман заметил, что в этом тихом селе было много народу, особенно ребятишек.

Едва они вступили на улицу, из домов высыпали женщины и дети поглазеть на смуглого усатого казаха в солдатской одежде.

– Мама, мама, мотри, дядя Кисляк пригнал солдата. Вона, вона, мотри, – дергал мать за подол чумазый малыш.

– Цыц, киргиз это, а не солдат. Вот щелкну по затылку, не будешь встревать.

– И не киргиз, а солдат, – не унимался малыш. – А черный какой. Черный-пречерный.

Получив подзатыльник, малыш наконец замолк.

Кисляк и Абдрахман свернули к одному из домов.

Во дворе у колодца стоял высокий жилистый парень с загорелым обветренным лицом. Он пытался обнять отбивавшуюся от него молодуху.

– Не дури, Ваня. Отпусти ведро-то. Работы сколь дома, и стемнело уже…

– Я не ведро держу, а тебя. На кой оно мне, твое ведро. Что ж, коли делов дома много, так и обнять тебя нельзя?

– Не дури, говорю. Вон люди глядят, постыдись.

– Увезу вот тебя на коне. Что тогда?

У колодца действительно пил воду конь.

– Отпусти, вон Моисей Антонович пришел.

Парень улыбнулся во весь рот и сказал:

– Думаешь, Моисей Антонович не видел на своем веку молодух? В молодости был первый парень на деревне. Верно, Моисей Антонович?

Увидев Абдрахмана, парень улыбнулся ему, как старому знакомому.

– Ваня, – нарочно громко сказал по-русски Кисляк, – это солдат. Недавно вышел из госпиталя. Идет он издалека. Пусть у тебя переночует. Ты ведь тоже недавно со службы.

Голос Кисляка донесся не только до соседских домов, его расслышали даже на другой стороне улицы. И тут же, понизив голос, Моисей Антонович шепнул парню:

– Поди-ка сюда.

Конь скосил глаз на людей, стоявших у калитки, шумно выдохнул воздух и опрокинул пустое ведро.

Когда Ваня отошел к Кисляку и Абдрахману, молодуха с досадой посмотрела на них, будто хотела сказать: «Откуда вас принесло?»

– Ваня, ты никуда не уходил? – спросил Кисляк. – Батько дома? Отведи этого человека к Довженко или к Петру Петровичу.

В крохотном чулане Моисея Кисляка Петр Петрович Парамонов светил Абдрахману, составлявшему список. В последние дни члены подпольного комитета незаметно для посторонних глаз встречались с нужными людьми и сейчас проверяли по списку всех записавшихся в народную дружину. Они уже вручили дружинникам часть имевшегося оружия и решили начинать.

День ото дня росло возмущение действиями нового правительства. У людей отбирали лошадей, хлеб, деньги.

Учитывая это, большевики намечали план предстоящей борьбы. Главная задача состояла в том, чтобы преградить путь врагу, намеревавшемуся превратить Джамбейту в свой опорный пункт для бесперебойной переброски из Уральска оружия и интендантского имущества.

Первым в списке боевого отряда стоял Иван Белан. Он прошел хорошую боевую школу на фронте, был силен и вынослив.

Петр Петрович поправил фитилек самодельной сальной свечки.

Внезапно раздался короткий условный стук в дверь. Парамонов открыл. Вошел Белан, торопливо сообщил:

– Петр Петрович, солдаты. Примерно взвод с офицером. Вчера Кобец передал, что в Покатиловке спокойно. Значит, идут прямо сюда.

Абдрахман и Парамонов, как по команде, вскочили с мест. От волны воздуха огонек сальной свечки вспорхнул и погас. Абдрахман успокоил Парамонова, искавшего в темноте спички:

– Петр Петрович, все бумаги у меня, можешь не зажигать.

– Наверное, хотят устроить облаву. Недаром же их целый взвод. Надо поскорее выбраться из села. А там посмотрим, что они хотят.

– Извести Сороку, – быстро сказал Белану Абдрахман.

В темноте нельзя было разглядеть выражение лица Белана.

– Я уже сообщил Сороке и Науменко, – ответил он. – Сейчас придут.

– Молодец! – похвалил Парамонов. – Выходи вместе с Абдрахманом.

– Дом Кисляка стоял на окраине села. За его огородом был обрыв. Глубокий овраг уходил к высохшему руслу реки.

Белан с Абдрахманом, миновав ограду, спустились в этот овраг. Прежде тут играли в прятки лишь дети, а с некоторых пор его облюбовали и взрослые.

Дно оврага было ровным, как дорога. Здесь росла густая трава. В овраге, ближе к руслу Теренсая, собирался обычно штаб Богдановского комитета. Люди незаметно сходились сюда поодиночке. Здесь же был тайник со спрятанным оружием.

Парамонов, шедший сзади, сказал:

– Ваня, беги приведи остальных, а сам оставайся у спуска в овраг. Старики пусть следят за отрядом.

Парамонов взял Абдрахмана за руку и стал спускаться в овраг, немного пригнувшись (эта предосторожность была излишней, человека здесь никто бы не заметил, даже если бы он встал во весь рост: склоны оврага заросли бурьяном и лебедой).

Пройдя метров двести, они поднялись вверх по крутому склону и из-за кустов стали наблюдать за селом.

Отряд уже двигался вдоль улицы. Доносился глухой топот копыт, голоса, лай собак.

– Надо обезоружить солдат, – сказал Парамонов. – Лучше всего было бы встретить карателей на дороге, устроив засаду. Но дружинники ничего не знали о черт знает откуда взявшемся отряде. Теперь надо что-то придумывать.

Абдрахман разглядел, что это был отряд Белова, забиравший коней и продукты в ближайших селах. Отказывать Белову было нельзя: брал силой. Отряд его появлялся внезапно то в одном селе, то в другом, и люди не успевали ничего припрятать. Не успели как следует приготовиться и дружинники. Теперь оставалось одно – взять врага хитростью.

– Не задержится ли здесь отряд? – в раздумье сказал Парамонов. – А если задержится, то останется ли ночевать?

Вскоре совсем стемнело. Луны не было. Ночь одела все в непроглядную вязкую черноту.

– Петр Петрович, надо туда кого-нибудь послать, – сказал Абдрахман.

В это время к ним приблизились двое.

– Это ты, Науменко? – спросил Парамонов. – Оставайся здесь – и чтобы ни звука. Понял? А ты, Сорока, перенеси сюда все оружие. Будешь вооружать людей. Я пойду за патронами.

Парамонов двинулся было в темноту, но Абдрахман остановил его:

– Петр Петрович, я схожу, а вы оставайтесь.

– Нет. Ты не найдешь места, где спрятаны патроны.

Он отступил назад и скрылся в темноте.

Белов, служивший в интендантских войсках, не просто грабил многочисленные деревни по левому берегу Яика. Он выработал своеобразную тактику налетов. Не шел из опустошенного села в то, что поближе: так крестьяне успевали предупредить друг друга о приближении отряда. Он двигался сначала к какому-нибудь селу, лежавшему в стороне от главной дороги, отнимал там коней, хлеб, а затем резко сворачивал в сторону и всегда оказывался там, где его меньше всего ждали.

Все-таки крестьяне наконец раскусили суть его лисьих повадок.

Придя в одно из сел, Белов не нашел ничего. Солдаты рыскали по хатам, заглядывали в каждую щель и не находили ничего – ни зернышка хлеба, ни коней, кроме одной словно в насмешку оставленной тощей клячонки с выпиравшими ребрами.

Отряд ушел из деревни ни с чем. Разъяренный Белов решил отвести душу в другом селе.

Выйдя в полдень из Новопавловки, отряд обошел стороной Покатиловку и, сделав более тридцати верст крюку, в сумерках нагрянул в Богдановку.

Уже дорогой Белову удалось поживиться. Не доезжая села, он увидел пасшихся на заимке крестьянских коней и велел солдатам переловить их.

Поэтому в Богдановку отряд входил, гоня перед собой целый табун.

В это время Белан со своей Машей сидел на срубе колодца. Он услышал топот множества коней и, вскочив, стал всматриваться в зыбкий вечерний сумрак. Вот в конце длинной улицы показалась какая-то движущаяся темная масса. Вглядевшись, Белан различил силуэты верховых. Он вздрогнул, увидев наконец за их спинами винтовки с примкнутыми штыками.

Ошеломленный внезапным появлением отряда, Белан сгоряча решил по топоту множества копыт, что в село нагрянул целый взвод карателей.

– Опять эти бандиты! Маша, – торопливо сказал он, – беги к Моисею Антоновичу, а то его захватят врасплох, а я к Парамонову.

– И никакие это не бандиты, – спокойно возразила Маша. – Это солдаты и с ними офицер. Белов, наверно.

– Офицер? Я тебе дам – офицер! Бандит он, грабитель, а не офицер! Кобель. Я еще сделаю крест из его костей.

– Ты что, взбесился? – с удивлением посмотрела не него Маша.

– Ты пойдешь или нет? – заскрипел зубами Белан. Маша даже в темноте увидела, как он переменился в лице.

– Что передать Моисею Антоновичу? – чуть слышно спросила она.

– Скажи – солдаты, взвод солдат. Поняла? – И он огромными прыжками бросился вперед вдоль забора.

Маша кинулась к дому старосты.

Вытянувшиеся в ряд крестьянские лачуги походили одна на другую, как грачиные гнезда. И Белов, не утруждая себя выбором, остановил отряд у ближайшей хаты. Солдаты загнали во двор пойманных лошадей и бросились искать уздечки, недоуздки, веревки. Затем принялись привязывать коней.

Торопливые движения вооруженных солдат, окрики, щелканье бичей испугали животных. Лошади вставали на дыбы, лягались, упирались, выскакивали из загона, причиняя солдатам немало хлопот.

Рослая серая лошадь Сороки перескочила через плетень и бросилась к своему двору, за ней увязался рыжий конь Белана. Один из солдат, видимо уже почувствовав себя хозяином, поскакал за ними, чтобы завернуть обратно; следом за ним со злобным лаем бросилась собака.

Перепуганный этим диким гвалтом, конь Белана, задрав хвост, бешеным галопом понесся к своему дому и с ржанием заскочил во двор.

Старый Белан, ничего не знавший о вступившем в село отряде, удивился, увидев, что конь его сына вернулся домой в неурочное время. Он ласково похлопал его по шее и повел под навес.

Солдат заметил, в каких воротах скрылся конь, и поскакал следом.

Молодого Белана охватила неудержимая ярость. На бегу он обдумывал, как отомстить Белову за слезы, что он нес людям.

«Неужели этот мерзавец решил начисто обобрать село? – думал он. – Что за проклятый изверг – забрать единственную крестьянскую лошадку, очистить чулан до последнего зернышка? Когда это кончится? На чьего коня накинут сегодня петлю? Может, на моего Рыжика? Или, может быть, офицер, как в прошлый раз, будет снова приставать к Маше? Погоди, сукин сын!»

В голову Белана закралась одна навязчивая мысль – захватить офицера. Ему вспомнился поросенок, которого он с отцом вез на базар. Поросенок, посаженный в мешок, отчаянно верещал, хоть уши затыкай. «Я тебя, как этого поросенка, посажу в мешок, ты у меня заверещишь не хуже».

К Парамонову он вошел внешне спокойно. И когда говорил о прибывшем отряде, ни словом не обмолвился о том, что решил засунуть офицера в мешок.

Глядя на Абдрахмана и Парамонова, он понял, что предпринимать какие-либо шаги без их указаний рискованно.

Парамонов знал вспыльчивый, крутой характер Белана и прежде всего учил его дисциплине.

– Ваня, – спокойно сказал Парамонов, – сейчас же собери всех. А сам жди у оврага. Передай старикам, чтобы они разузнали все об отряде.

И Белан понял всю глупость своей опасной затеи, понял, что действует не только он, что он лишь один из многих.

Выбежав на улицу, он остановился и прислушался. До него донесся топот скачущей лошади. Белан прижался к забору, пристально вглядываясь в темноту. Перед ним промелькнул темный силуэт всадника. За спиной его Иван разглядел винтовку. И тут же увидел, что солдат спешит к воротам его дома.

«Что ему там надо? – с беспокойством подумал Иван. – Может быть, за мной? Неужели кто-то выдал? А вдруг облава?»

Однако долго ломать голову ему не пришлось. Все выяснилось через несколько минут.