Я видел только бой
      Да вместо песен
      Слышал канонаду.
      Не потому ли с желтой головой
      Я по планете бегал до упаду?
      Но все ж я счастлив.
      В сонме бурь
      Неповторимые я вынес впечатленья.
      Вихрь нарядил мою судьбу
      В золототканое цветенье.
      Я человек не новый!
      Что скрывать?
      Остался в прошлом я одной ногою,
      Стремясь догнать стальную рать,
      Скольжу и падаю другою.
      Но есть иные люди.
      Те
      Еще несчастней и забытей.
      Они, как отрубь в решете,
      Средь непонятных им событий.
      Я знаю их
      И подсмотрел:
      Глаза печальнее коровьих.
      Средь человечьих мирных дел,
      Как пруд, заплесневела кровь их.
      Кто бросит камень в этот пруд?
      Не троньте!
      Будет запах смрада.
      Они в самих себе умрут,
      Истлеют падью листопада.
      А есть другие люди,
      Те, что верят,
      Что тянут в будущее робкий взгляд.
      Почесывая зад и перед,
      Они о новой жизни говорят.
      Я слушаю. Я в памяти смотрю,
      О чем крестьянская судачит оголь.
      "С Советской властью жить нам по нутрю...
      Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного..."
      Как мало надо этим брадачам,
      Чья жизнь в сплошном
      Картофеле и хлебе.
      Чего же я ругаюсь по ночам
      На неудачный, горький жребий?
      Я тем завидую,
      Кто жизнь провел в бою,
      Кто защищал великую идею.
      А я, сгубивший молодость свою,
      Воспоминаний даже не имею.
      Какой скандал!
      Какой большой скандал!
      Я очутился в узком промежутке.
      Ведь я мог дать
      Не то, что дал,
      Что мне давалось ради шутки.
      Гитара милая,
      Звени, звени!
      Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
      Чтоб я забыл отравленные дни,
      Не знавшие ни ласки, ни покоя.
      Я знаю, грусть не утопить в вине,
      Не вылечить души
      Пустыней и отколом.
      Знать, оттого так хочется и мне,
      Задрав штаны,
      Бежать за комсомолом.
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N722, 6 ноября.
      Сергей Есенин
      На Кавказе
      Издревле русский наш Парнас
      Тянуло к незнакомым станам,
      И больше всех лишь ты, Кавказ,
      Звенел загадочным туманом.
      Здесь Пушкин в чувственном огне
      Слагал душой своей опальной:
      "Не пой, красавица, при мне
      Ты песен Грузии печальной".
      И Лермонтов, тоску леча,
      Нам рассказал про Азамата,
      Как он за лошадь Казбича
      Давал сестру заместо злата.
      За грусть и желчь в своем лице
      Кипенья желтых рек достоин,
      Он, как поэт и офицер,
      Был пулей друга успокоен.
      И Грибоедов здесь зарыт,
      Как наша дань персидской хмари,
      В подножии большой горы
      Он спит под плач зурны и тари.
      А ныне я в твою безгладь
      Пришел, не ведая причины:
      Родной ли прах здесь обрыдать
      Иль подсмотреть свой час кончины!
      Мне все равно! Я полон дум
      О них, ушедших и великих.
      Их исцелял гортанный шум
      Твоих долин и речек диких.
      Они бежали от врагов
      И от друзей сюда бежали,
      Чтоб только слышать звон шагов
      Да видеть с гор глухие дали.
      И я от тех же зол и бед
      Бежал, навек простясь с богемой,
      Зане созрел во мне поэт
      С большой эпическою темой.
      Мне мил стихов российский жар.
      Есть Маяковский, есть и кроме,
      Но он, их главный штабс-маляр,
      Поет о пробках в Моссельпроме.
      И Клюев, ладожский дьячок,
      Его стихи как телогрейка,
      Но я их вслух вчера прочел
      И в клетке сдохла канарейка.
      Других уж нечего считать,
      Они под хладным солнцем зреют.
      Бумаги даже замарать
      И то, как надо, не умеют.
      Прости, Кавказ, что я о них
      Тебе промолвил ненароком,
      Ты научи мой русский стих
      Кизиловым струиться соком.
      Чтоб, воротясь опять в Москву,
      Я мог прекраснейшей поэмой
      Забыть ненужную тоску
      И не дружить вовек с богемой.
      И чтоб одно в моей стране
      Я мог твердить в свой час прощальный:
      "Не пой, красавица, при мне
      Ты песен Грузии печальной".
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N722, 6 ноября.
      И Грибоедов здесь зарыт. - Могила Грибоедова находится на горе Мтацминда в Тбилиси. (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Поэтам Грузии
      Писали раньше
      Ямбом и октавой.
      Классическая форма
      Умерла,
      Но ныне, в век наш
      Величавый,
      Я вновь ей вздернул
      Удила.
      Земля далекая!
      Чужая сторона!
      Грузинские кремнистые дороги.
      Вино янтарное
      В глаза струит луна,
      В глаза глубокие,
      Как голубые роги.
      Поэты Грузии!
      Я ныне вспомнил вас.
      Приятный вечер вам,
      Хороший, добрый час!
      Товарищи по чувстам,
      По перу,
      Словесных рек кипение
      И шорох,
      Я вас люблю,
      Как шумную Куру,
      Люблю в пирах и в разговорах.
      Я - северный ваш друг
      И брат!
      Поэты - все единой крови.
      И сам я тоже азиат
      В поступках, в помыслах
      И слове.
      И потому в чужой
      Стране
      Вы близки
      И приятны мне.
      Века все смелют,
      Дни пройдут,
      Людская речь
      В один язык сольется.
      Историк, сочиняя труд,
      Над нашей рознью улыбнется.
      Он скажет:
      В пропасти времен
      Есть изысканья и приметы...
      Дралися сонмища племен,
      Зато не ссорились поэты.
      Свидетельствует
      Вещий знак:
      Поэт поэту
      Есть кунак.
      Самодержавный
      Русский гнет
      Сжимал все лучшее за горло,
      Его мы кончили
      И вот
      Свобода крылья распростерла.
      И каждый в племени своем
      Своим мотивом и наречьем,
      Мы всяк
      По-своему поем,
      Поддавшись чувствам
      Человечьим...
      Свершился дивный
      Рок судьбы:
      Уже мы больше
      Не рабы.
      Поэты Грузии,
      Я ныне вспомнил вас,
      Приятный вечер вам,
      Хороший, добрый час!..
      Товарищи по чувствам,
      По перу,
      Словесных рек кипение
      И шорох,
      Я вас люблю,
      Как шумную Куру,
      Люблю в пирах и в разговорах.
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N735, 23 ноября.
      ...голубые роги - от названия литературной группы грузинских поэтов (1916-1930). (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Баллада о двадцати шести
      С любовью
      прекрасному художнику Г.Якулову
      Пой песню, поэт,
      Пой.
      Ситец неба такой
      Голубой.
      Море тоже рокочет
      Песнь.
      Их было
      26.
      26 их было,
      26.
      Их могилы пескам
      Не занесть.
      Не забудет никто
      Их расстрел
      На 207-ой
      Версте.
      Там за морем гуляет
      Туман.
      Видишь, встал из песка
      Шаумян.
      Над пустыней костлявый
      Стук.
      Вон еще 50
      Рук
      Вылезают, стирая
      Плеснь.
      26 их было,
      26.
      Кто с прострелом в груди,
      Кто в боку,
      Говорят:
      "Нам пора в Баку
      Мы посмотрим,
      Пока есть туман,
      Как живет
      Азербайджан".
      . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . .
      Ночь, как дыню,
      Катит луну.
      Море в берег
      Струит волну.
      Вот в такую же ночь
      И туман
      Расстрелял их
      Отряд англичан.
      Коммунизм
      Знамя всех свобод.
      Ураганом вскипел
      Народ.
      На империю встали
      В ряд
      И крестьянин
      И пролетариат.
      Там, в России,
      Дворянский бич
      Был наш строгий отец
      Ильич.
      А на Востоке
      Здесь
      Их было
      26.
      Все помнят, конечно,
      Тот,
      18-ый, несчастный
      Год.
      Тогда буржуа
      Всех стран
      Обстреливали
      Азербайджан.
      Тяжел был Коммуне
      Удар.
      Не вынес сей край
      И пал,
      Но жутче всем было
      Весть
      Услышать
      Про 26.
      В пески, что как плавленый
      Воск,
      Свезли их
      За Красноводск.
      И кто саблей,
      Кто пулей в бок,
      Всех сложили на желтый
      Песок.
      26 их было,
      26.
      Их могилы пескам
      Не занесть.
      Не забудет никто
      Их расстрел
      На 207-ой
      Версте.
      Там за морем гуляет
      Туман.
      Видишь, встал из песка
      Шаумян.
      Над пустыней костлявый
      Стук.
      Вон еще 50
      Рук
      Вылезают, стирая
      Плеснь.
      26 их было,
      26.
      . . . . . . . . . . . .
      Ночь как будто сегодня
      Бледней.
      Над Баку
      26 теней.
      Теней этих
      26.
      О них наша боль
      И песнь.
      То не ветер шумит,
      Не туман.
      Слышишь, как говорит
      Шаумян:
      "Джапаридзе,
      Иль я ослеп,
      Посмотри:
      У рабочих хлеб.
      Нефть - как черная
      Кровь земли.
      Паровозы кругом...
      Корабли...
      И во все корабли,
      В поезда
      Вбита красная наша
      Звезда".
      Джапаридзе в ответ:
      "Да, есть.
      Это очень приятная
      Весть.
      Значит, крепко рабочий
      Класс
      Держит в цепких руках
      Кавказ.
      Ночь, как дыню,
      Катит луну.
      Море в берег
      Струит волну.
      Вот в такую же ночь
      И туман
      Расстрелял нас
      Отряд англичан".
      Коммунизм
      Знамя всех свобод.
      Ураганом вскипел
      Народ.
      На империю встали
      В ряд
      И крестьянин
      И пролетариат.
      Там, в России,
      Дворянский бич
      Был наш строгий отец
      Ильич.
      А на Востоке
      Здесь
      26 их было,
      26.
      . . . . . . . . . . .
      Свет небес все синей
      И синей.
      Молкнет говор
      Дорогих теней.
      Кто в висок прострелен,
      А кто в грудь.
      К Ахч-Куйме
      Их обратный путь...
      Пой, поэт, песню,
      Пой,
      Ситец неба такой
      Голубой...
      Море тоже рокочет
      Песнь.
      26 их было,
      26.
      Примечания
      Газета "Бакинский рабочий", 1924, N214, 22 сентября.
      Написано в Баку к шестой годовщине расстрела двадцати шести бакинских комиссаров.
      Якулов Г.Б. (1884-1928) - художник и скульптор, автор проекта памятника 26-ти бакинским комиссарам в Баку. (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Письмо к женщине
      Вы помните,
      Вы все, конечно, помните,
      Как я стоял,
      Приблизившись к стене,
      Взволнованно ходили вы по комнате
      И что-то резкое
      В лицо бросали мне.
      Вы говорили:
      Нам пора расстаться,
      Что вас измучила
      Моя шальная жизнь,
      Что вам пора за дело приниматься,
      А мой удел
      Катиться дальше, вниз.
      Любимая!
      Меня вы не любили.
      Не знали вы, что в сонмище людском
      Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
      Пришпоренная смелым ездоком.
      Не знали вы,
      Что я в сплошном дыму,
      В развороченном бурей быте
      С того и мучаюсь, что не пойму
      Куда несет нас рок событий.
      Лицом к лицу
      Лица не увидать.
      Большое видится на расстоянье.
      Когда кипит морская гладь,
      Корабль в плачевном состоянье.
      Земля - корабль!
      Но кто-то вдруг
      За новой жизнью, новой славой
      В прямую гущу бурь и вьюг
      Ее направил величаво.
      Ну кто ж из нас на палубе большой
      Не падал, не блевал и не ругался?
      Их мало, с опытной душой,
      Кто крепким в качке оставался.
      Тогда и я
      Под дикий шум,
      Но зрело знающий работу,
      Спустился в корабельный трюм,
      Чтоб не смотреть людскую рвоту.
      Тот трюм был
      Русским кабаком.
      И я склонился над стаканом,
      Чтоб, не страдая ни о ком,
      Себя сгубить
      В угаре пьяном.
      Любимая!
      Я мучил вас,
      У вас была тоска
      В глазах усталых:
      Что я пред вами напоказ
      Себя растрачивал в скандалах.
      Но вы не знали,
      Что в сплошном дыму,
      В развороченном бурей быте
      С того и мучаюсь,
      Что не пойму,
      Куда несет нас рок событий...
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Теперь года прошли,
      Я в возрасте ином.
      И чувствую и мыслю по-иному.
      И говорю за праздничным вином:
      Хвала и слава рулевому!
      Сегодня я
      В ударе нежных чувств.
      Я вспомнил вашу грустную усталость.
      И вот теперь
      Я сообщить вам мчусь,
      Каков я был
      И что со мною сталось!
      Любимая!
      Сказать приятно мне:
      Я избежал паденья с кручи.
      Теперь в Советской стороне
      Я самый яростный попутчик.
      Я стал не тем,
      Кем был тогда.
      Не мучил бы я вас,
      Как это было раньше.
      За знамя вольности
      И светлого труда
      Готов идти хоть до Ла-Манша.
      Простите мне...
      Я знаю: вы не та
      Живете вы
      С серьезным, умным мужем;
      Что не нужна вам наша маета,
      И сам я вам
      Ни капельки не нужен.
      Живите так,
      Как вас ведет звезда,
      Под кущей обновленной сени.
      С приветствием,
      Вас помнящий всегда
      Знакомый ваш
      С е р г е й Е с е н и н.
      Примечания
      Газета "Заря востока", Тифлис, 1924, N733, 21 ноября.
      Сергей Есенин
      Письмо от матери
      Чего же мне
      Еще теперь придумать,
      О чем теперь
      Еще мне написать?
      Передо мной
      На столике угрюмом
      Лежит письмо,
      Что мне прислала мать.
      Она мне пишет:
      "Если можешь ты,
      То приезжай, голубчик,
      К нам на святки.
      Купи мне шаль,
      Отцу купи порты,
      У нас в дому
      Большие недостатки.
      Мне страх не нравится,
      Что ты поэт,
      Что ты сдружился
      С славою плохою.
      Гораздо лучше б
      С малых лет
      Ходил ты в поле за сохою.
      Стара я стала
      И совсем плоха,
      Но если б дома
      Был ты изначала,
      То у меня
      Была б теперь сноха
      И на ноге
      Внучонка я качала.
      Но ты детей
      По свету растерял,
      Свою жену
      Легко отдал другому,
      И без семьи, без дружбы,
      Без причал
      Ты с головой
      Ушел в кабацкий омут.
      Любимый сын мой,
      Что с тобой?
      Ты был так кроток,
      Был так смиренен.
      И говорил все наперебой:
      Какой счастливый
      Александр Есенин!
      В тебе надежды наши
      Не сбылись,
      И на душе
      С того больней и горше,
      Что у отца
      Была напрасной мысль,
      Чтоб за стихи
      Ты денег брал побольше.
      Хоть сколько б ты
      Ни брал,
      Ты не пошлешь их в дом,
      И потому так горько
      Речи льются,
      Что знаю я
      На опыте твоем:
      Поэтам деньги не даются.
      Мне страх не нравится,
      Что ты поэт,
      Что ты сдружился
      С славою плохою.
      Гораздо лучше б
      С малых лет
      Ходил ты в поле за сохою.
      Теперь сплошная грусть,
      Живем мы, как во тьме.
      У нас нет лошади.
      Но если б был ты в доме,
      То было б все,
      И при твоем уме
      Пост председателя
      В волисполкоме.
      Тогда б жилось смелей,
      Никто б нас не тянул,
      И ты б не знал
      Ненужную усталость,
      Я б заставляла
      Прясть
      Твою жену,
      А ты, как сын,
      Покоил нашу старость".
      . . . . . . . . . . . . . .
      Я комкаю письмо,
      Я погружаюсь в жуть.
      Ужель нет выхода
      В моем пути заветном?
      Но все, что думаю,
      Я после расскажу.
      Я расскажу
      В письме ответном...
      Примечания
      Газета "Заря востока", Тифлис, 1924, N747, 7 декабря.
      Сергей Есенин
      Ответ
      Старушка милая,
      Живи, как ты живешь.
      Я нежно чувствую
      Твою любовь и память.
      Но только ты
      Ни капли не поймешь
      Чем я живу
      И чем я в мире занят.
      Теперь у вас зима.
      И лунными ночами,
      Я знаю, ты
      Помыслишь не одна,
      Как будто кто
      Черемуху качает
      И осыпает
      Снегом у окна.
      Родимая!
      Ну как заснуть в метель?
      В трубе так жалобно
      И так протяжно стонет.
      Захочешь лечь,
      Но видишь не постель,
      А узкий гроб
      И - что тебя хоронят.
      Так будто тысяча
      Гнусавейших дьячков,
      Поет она плакидой
      Сволочь-вьюга!
      И снег ложится
      Вроде пятачков,
      И нет за гробом
      Ни жены, ни друга!
      Я более всего
      Весну люблю.
      Люблю разлив
      Стремительным потоком,
      Где каждой щепке,
      Словно кораблю,
      Такой простор,
      Что не окинешь оком.
      Но ту весну,
      Которую люблю,
      Я революцией великой
      Называю!
      И лишь о ней
      Страдаю и скорблю,
      Ее одну
      Я жду и призываю!
      Но эта пакость
      Хладная планета!
      Ее и Солнцем-Лениным
      Пока не растопить!
      Вот потому
      С больной душой поэта
      Пошел скандалить я,
      Озорничать и пить.
      Но время будет,
      Милая, родная!
      Она придет, желанная пора!
      Недаром мы
      Присели у орудий:
      Тот сел у пушки,
      Этот - у пера.
      Забудь про деньги ты,
      Забудь про все.
      Какая гибель?!
      Ты ли это, ты ли?
      Ведь не корова я,
      Не лошадь, не осел,
      Чтобы меня
      Из стойла выводили!
      Я выйду сам,
      Когда настанет срок,
      Когда пальнуть
      Придется по планете,
      И, воротясь,
      Тебе куплю платок,
      Ну, а отцу
      Куплю я штуки эти.
      Пока ж - идет метель,
      И тысячей дьячков
      Поет она плакидой
      Сволочь-вьюга.
      И снег ложится
      Вроде пятачков,
      И нет за гробом
      Ни жены, ни друга.
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N747, 7 декабря.
      Сергей Есенин
      Стансы
      Посвящается П.Чагину
      Я о своем таланте
      Много знаю.
      Стихи - не очень трудные дела.
      Но более всего
      Любовь к родному краю
      Меня томила,
      Мучила и жгла.
      Стишок писнуть,
      Пожалуй, всякий может
      О девушке, о звездах, о луне...
      Но мне другое чувство
      Сердце гложет,
      Другие думы
      Давят череп мне.
      Хочу я быть певцом
      И гражданином,
      Чтоб каждому,
      Как гордость и пример,
      Был настоящим,
      А не сводным сыном
      В великих штатах СССР.
      Я из Москвы надолго убежал:
      С милицией я ладить
      Не в сноровке,
      За всякий мой пивной скандал
      Они меня держали
      В тигулевке.
      Благодарю за дружбу граждан сих,
      Но очень жестко
      Спать там на скамейке
      И пьяным голосом
      Читать какой-то стих
      О клеточной судьбе
      Несчастной канарейки.
      Я вам не кенар!
      Я поэт!
      И не чета каким-то там Демьянам.
      Пускай бываю иногда я пьяным,
      Зато в глазах моих
      Прозрений дивных свет.
      Я вижу все
      И ясно понимаю,
      Что эра новая
      Не фунт изюму вам,
      Что имя Ленина
      Шумит, как ветр, по краю,
      Давая мыслям ход,
      Как мельничным крылам.
      Вертитесь, милые!
      Для вас обещан прок.
      Я вам племянник,
      Вы же мне все дяди.
      Давай, Сергей,
      За Маркса тихо сядем,
      Понюхаем премудрость
      Скучных строк.
      Дни, как ручьи, бегут
      В туманную реку.
      Мелькают города,
      Как буквы по бумаге.
      Недавно был в Москве,
      А нынче вот в Баку.
      В стихию промыслов
      Нас посвящает Чагин.
      "Смотри, - он говорит,
      Не лучше ли церквей
      Вот эти вышки
      Черных нефть-фонтанов.
      Довольно с нас мистических туманов,
      Воспой, поэт,
      Что крепче и живей".
      Нефть на воде,
      Как одеяло перса,
      И вечер по небу
      Рассыпал звездный куль.
      Но я готов поклясться
      Чистым сердцем,
      Что фонари
      Прекрасней звезд в Баку.
      Я полон дум об индустрийной мощи,
      Я слышу голос человечьих сил.
      Довольно с нас
      Небесных всех светил
      Нам на земле
      Устроить это проще.
      И, самого себя
      По шее гладя,
      Я говорю:
      "Настал наш срок,
      Давай, Сергей,
      За Маркса тихо сядем,
      Чтоб разгадать
      Премудрость скучных строк".
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N713, 26 октября.
      Чагин Петр Иванович (1898-1967) - журналист; в годы знакомства с Есениным редактор газеты "Бакинский рабочий". (вернуться к месту сноски)
      тигулевка - "холодная", арестантское помещение. (вернуться к месту сноски)
      Демьян - Демьян Бедный (Е.А.Придворов, 1883-1945). (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Письмо деду
      Покинул я
      Родимое жилище.
      Голубчик! Дедушка!
      Я вновь к тебе пишу...
      У вас под окнами
      Теперь метели свищут,
      И в дымовой трубе
      Протяжный вой и шум,
      Как будто сто чертей
      Залезло на чердак.
      А ты всю ночь не спишь
      И дрыгаешь ногою.
      И хочется тебе
      Накинуть свой пиджак,
      Пойти туда,
      Избить всех кочергою.
      Наивность милая
      Нетронутой души!
      Недаром прадед
      За овса три меры
      Тебя к дьячку водил
      В заброшенной глуши
      Учить: "Достойно есть"
      И с "Отче" "Символ веры".
      Хорошего коня пасут.
      Отборный корм
      Ему любви порука.
      И, самого себя
      Призвав на суд,
      Тому же самому
      Ты обучать стал внука.
      Но внук учебы этой
      Не постиг
      И, к горечи твоей,
      Ушел в страну чужую.
      По-твоему, теперь
      Бродягою брожу я,
      Слагая в помыслах
      Ненужный глупый стих.
      Ты говоришь:
      Что у тебя украли,
      Что я дурак,
      А город - плут и мот.
      Но только, дедушка,
      Едва ли так, едва ли,
      Плохую лошадь
      Вор не уведет.
      Плохую лошадь
      Со двора не сгонишь,
      Но тот, кто хочет
      Знать другую гладь,
      Тот скажет:
      Чтоб не сгнить в затоне,
      Страну родную
      Нужно покидать.
      Вот я и кинул.
      Я в стране далекой.
      Весна.
      Здесь розы больше кулака.
      И я твоей
      Судьбине одинокой
      Привет их теплый
      Шлю издалека.
      Теперь метель
      Вовсю свистит в Рязани,
      А у тебя
      Меня увидеть зуд.
      Но ты ведь знаешь
      Никакие сани
      Тебя сюда
      Ко мне не завезут.
      Я знаю
      Ты б приехал к розам,
      К теплу.
      Да только вот беда:
      Твое проклятье
      Силе паровоза
      Тебя навек
      Не сдвинет никуда.
      А если я помру?
      Ты слышишь, дедушка?
      Помру я?
      Ты сядешь или нет в вагон,
      Чтобы присутствовать
      На свадьбе похорон
      И спеть в последнюю
      Печаль мне "аллилуйя"?
      Тогда садись, старик.
      Садись без слез,
      Доверься ты
      Стальной кобыле.
      Ах, что за лошадь,
      Что за лошадь паровоз!
      Ее, наверное,
      В Германии купили.
      Чугунный рот ее
      Привык к огню,
      И дым над ней, как грива,
      Черен, густ и четок.
      Такую б гриву
      Нашему коню,
      То сколько б вышло
      Разных швабр и щеток!
      Я знаю
      Время даже камень крошит..
      И ты, старик,
      Когда-нибудь поймешь,
      Что, даже лучшую
      Впрягая в сани лошадь,
      В далекий край
      Лишь кости привезешь...
      Поймешь и то,
      Что я ушел недаром
      Туда, где бег
      Быстрее, чем полет.
      В стране, объятой вьюгой
      И пожаром,
      Плохую лошадь
      Вор не уведет.
      Примечания
      Газета "Бакинский рабочий", 1924, N297, 2 декабря.
      Стихотворение обращено к деду Есенина Ф.А.Титову (?-1927).
      Сергей Есенин
      Ленин
      Отрывок из поэмы "Гуляй-поле"
      Еще закон не отвердел,
      Страна шумит, как непогода.
      Хлестнула дерзко за предел
      Нас отравившая свобода.
      Россия! Сердцу милый край!
      Душа сжимается от боли.
      Уж сколько лет не слышит поле
      Петушье пенье, песий лай.
      Уж сколько лет наш тихий быт
      Утратил мирные глаголы.
      Как оспой, ямами копыт
      Изрыты пастбища и долы.
      Немолчный топот, громкий стон,
      Визжат тачанки и телеги.
      Ужель я сплю и вижу сон,
      Что с копьями со всех сторон
      Нас окружают печенеги?
      Не сон, не сон, я вижу въявь,
      Ничем не усыпленным взглядом,
      Как, лошадей пуская вплавь,
      Отряды скачут за отрядом.
      Куда они? И где война?
      Степная водь не внемлет слову.
      Не знаю, светит ли луна
      Иль всадник обронил подкову?
      Все спуталось...
      Но понял взор:
      Страну родную в край из края,
      Огнем и саблями сверкая,
      Междоусобный рвет раздор.
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Россия
      Страшный, чудный звон.
      В деревьях березь, в цветь - подснежник.
      Откуда закатился он,
      Тебя встревоживший мятежник?
      Суровый гений! Он меня
      Влечет не по своей фигуре.
      Он не садился на коня
      И не летел навстречу буре.
      Сплеча голов он не рубил,
      Не обращал в побег пехоту.
      Одно в убийстве он любил
      Перепелиную охоту.
      Для нас условен стал герой,
      Мы любим тех, что в черных масках,
      А он с сопливой детворой
      Зимой катался на салазках.
      И не носил он тех волос,
      Что льют успех на женщин томных,
      Он с лысиною, как поднос,
      Глядел скромней из самых скромных.
      Застенчивый, простой и милый,
      Он вроде сфинкса предо мной.
      Я не пойму, какою силой
      Сумел потрясть он шар земной?
      Но он потряс...
      Шуми и вей!
      Крути свирепей, непогода,
      Смывай с несчастного народа
      Позор острогов и церквей.
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Была пора жестоких лет,
      Нас пестовали злые лапы.
      На поприще крестьянских бед
      Цвели имперские сатрапы.
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Монархия! Зловещий смрад!
      Веками шли пиры за пиром,
      И продал власть аристократ
      Промышленникам и банкирам.
      Народ стонал, и в эту жуть
      Страна ждала кого-нибудь...
      И он пришел.
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      Он мощным словом
      Повел нас всех к истокам новым.
      Он нам сказал: "Чтоб кончить муки,
      Берите все в рабочьи руки.
      Для вас спасенья больше нет
      Как ваша власть и ваш Совет".
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И мы пошли под визг метели,
      Куда глаза его глядели:
      Пошли туда, где видел он
      Освобожденье всех племен...
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      И вот он умер...
      Плач досаден.
      Не славят музы голос бед.
      Из меднолающих громадин
      Салют последний даден, даден.
      Того, кто спас нас, больше нет.
      Его уж нет, а те, кто вживе,
      А те, кого оставил он,
      Страну в бушующем разливе
      Должны заковывать в бетон.
      Для них не скажешь:
      "Л е н и н умер!"
      Их смерть к тоске не привела.
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Еще суровей и угрюмей
      Они творят его дела...
      Примечания
      Альманах "Круг", Москва, 1924, N3 (строки 1-87); журнал "Красная новь", Москва, 1924, N4, июнь-июль (строки 82-96); полностью "Страна советская", 1925. 102, 2 мая.
      Сергей Есенин
      Метель
      Прядите, дни, свою былую пряжу,
      Живой души не перестроить ввек.
      Нет!
      Никогда с собой я не полажу,
      Себе, любимому,
      Чужой я человек.
      Хочу читать, а книга выпадает,
      Долит зевота,
      Так и клонит в сон...
      А за окном
      Протяжный ветр рыдает,
      Как будто чуя
      Близость похорон.
      Облезлый клен
      Своей верхушкой черной
      Гнусавит хрипло
      В небо о былом.
      Какой он клен?
      Он просто столб позорный
      На нем бы вешать
      Иль отдать на слом.
      И первого
      Меня повесить нужно,
      Скрестив мне руки за спиной:
      За то, что песней