В оба полюса снежнорогие
      Вопьюся клещами рук.
      Коленом придавлю экватор
      И, под бури и вихря плач,
      Пополам нашу землю-матерь
      Разломлю, как златой калач.
      И в провал, отененный бездною,
      Чтобы мир весь слышал тот треск,
      Я главу свою власозвездную
      Просуну, как солнечный блеск.
      И четыре солнца из облачья,
      Как четыре бочки с горы,
      Золотые рассыпав обручи,
      Скатясь, всколыхнут миры.
      3
      И тебе говорю, Америка,
      Отколотая половина земли,
      Страшись по морям безверия
      Железные пускать корабли!
      Не отягивай чугунной радугой
      Нив и гранитом - рек.
      Только водью свободной Ладоги
      Просверлит бытие человек!
      Не вбивай руками синими
      В пустошь потолок небес:
      Не построить шляпками гвоздиными
      Сияние далеких звезд.
      Не залить огневого брожения
      Лавой стальной руды.
      Нового вознесения
      Я оставлю на земле следы.
      Пятками с облаков свесюсь,
      Прокопытю тучи, как лось;
      Колесами солнце и месяц
      Надену на земную ось.
      Говорю тебе - не пой молебствия
      Проволочным твоим лучам.
      Не осветят они пришествия,
      Бегущего овцой по горам!
      Сыщется в тебе стрелок еще
      Пустить в его грудь стрелу.
      Словно полымя, с белой шерсти его
      Брызнет теплая кровь во мглу.
      Звездами золотые копытца
      Скатятся, взбороздив нощь.
      И опять замелькает спицами
      Над чулком ее черным дождь.
      Возгремлю я тогда колесами
      Солнца и луны, как гром;
      Как пожар, размечу волосья
      И лицо закрою крылом.
      За уши встряхну я горы,
      Кольями вытяну ковыль.
      Все тыны твои, все заборы
      Горстью смету, как пыль.
      И вспашу я черные щеки
      Нив твоих новой сохой;
      Золотой пролетит сорокой
      Урожай над твоей страной.
      Новый он сбросит жителям
      Крыл колосистых звон.
      И, как жерди златые, вытянет
      Солнце лучи на дол.
      Новые вырастут сосны
      На ладонях твоих полей.
      И, как белки, желтые весны
      Будут прыгать по сучьям дней.
      Синие забрезжут реки,
      Просверлив все преграды глыб.
      И заря, опуская веки,
      Будет звездных ловить в них рыб.
      Говорю тебе - будет время,
      Отплещут уста громов;
      Прободят голубое темя
      Колосья твоих хлебов.
      И над миром с незримой лестницы,
      Оглашая поля и луг,
      Проклевавшись из сердца месяца,
      Кукарекнув, взлетит петух.
      4
      По тучам иду, как по ниве, я,
      Свесясь головою вниз.
      Слышу плеск голубого ливня
      И светил тонкоклювых свист.
      В синих отражаюсь затонах
      Далеких моих озер
      Вижу тебя, Инония,
      С золотыми шапками гор.
      Вижу нивы твои и хаты,
      На крылечке старушку мать;
      Пальцами луч заката
      Старается она поймать.
      Прищемит его у окошка,
      Схватит на своем горбе,
      А солнышко, словно кошка,
      Тянет клубок к себе.
      И тихо под шепот речки,
      Прибрежному эху в подол,
      Каплями незримой свечки
      Капает песня с гор:
      "Слава в вышних богу
      И на земле мир!
      Месяц синим рогом
      Тучи прободил.
      Кто-то вывел гуся
      Из яйца звезды
      Светлого Исуса
      Проклевать следы.
      Кто-то с новой верой,
      Без крест и мук,
      Натянул на небе
      Радугу, как лук.
      Радуйся, Сионе,
      Проливай свой свет!
      Новый в небосклоне
      Вызрел Назарет.
      Новый на кобыле
      Едет к миру Спас.
      Наша вера - в силе.
      Наша правда - в нас!"
      Примечания
      Газета "Знамя труда", Москва, 1918, N205, 19 мая (не полностью); журнал "Наш путь", 1918, N2, май.
      Индикоплов Косьма - византийский купец и путшественник VI века, совершивший поездку в Индию; его "Христианская топология" в средние века была наиболее популярным в России трудом по географии. (вернуться к месту сноски)
      Олипий - Алимпий (Алипий), первый известный по имени русский иконописец (конец XI в. - начало XII в.). (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Небесный барабанщик
      Л.Н.Старку
      1
      Гей вы, рабы, рабы!
      Брюхом к земле прилипли вы.
      Нынче луну с воды
      Лошади выпили.
      Листьями звезды льются
      В реки на наших полях.
      Да здравствует революция
      На земле и на небесах!
      Души бросаем бомбами,
      Сеем пурговый свист.
      Что нам слюна иконная
      В наши ворота в высь?
      Нам ли страшны полководцы
      Белого стада горилл?
      Взвихренной конницей рвется
      К новому берегу мир.
      2
      Если это солнце
      В заговоре с ними,
      Мы его всей ратью
      На штыках подымем.
      Если этот месяц
      Друг их черной силы,
      Мы его с лазури
      Камнями в затылок.
      Разметем все тучи,
      Все дороги взмесим,
      Бубенцом мы землю
      К радуге привесим.
      Ты звени, звени нам,
      Мать-земля сырая,
      О полях и рощах
      Голубого края.
      3
      Солдаты, солдаты, солдаты
      Сверкающий бич над смерчом.
      Кто хочет свободы и братства,
      Тому умирать нипочем.
      Смыкайтесь же тесной стеною!
      Кому ненавистен туман,
      Тот солнце корявой рукою
      Сорвет на златой барабан.
      Сорвет и пойдет по дорогам
      Лить зов над озерами сил
      На тени церквей и острогов,
      На белое стадо горилл.
      В том зове калмык и татарин
      Почуют свой чаемый град,
      И черное небо хвостами,
      Хвостами коров вспламенят.
      4
      Верьте, победа за нами!
      Новый берег недалек.
      Волны белыми когтями
      Золотой скребут песок.
      Скоро, скоро вал последний
      Миллионом брызнет лун.
      Сердце - свечка за обедней
      Пасхе массы и коммун.
      Ратью смуглой, ратью дружной
      Мы идем сплотить весь мир.
      Мы идем, и пылью вьюжной
      Тает облако горилл.
      Мы идем, а там, за чащей,
      Сквозь белесость и туман
      Наш небесный барабанщик
      Лупит в солнце-барабан.
      Примечания
      Сборник "Конница бурь", Москва, 1920.
      Старк Л.Н.(1885-1937) - поэт и журналист, один из редакторов газеты "Советская страна" (1919). (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Пантократор
      1
      Славь, мой стих, кто ревет и бесится,
      Кто хоронит тоску в плече,
      Лошадиную морду месяца
      Схватить за узду лучей.
      Тысячи лет те же звезды славятся,
      Тем же медом струится плоть.
      Не молиться тебе, а лаяться
      Научил ты меня, господь.
      За седины твои кудрявые,
      За копейки с златых осин
      Я кричу тебе: "К черту старое!",
      Непокорный, разбойный сын.
      И за эти щедроты теплые,
      Что сочишь ты дождями в муть,
      О, какими, какими метлами
      Это солнце с небес стряхнуть?
      2
      Там, за млечными холмами,
      Средь небесных тополей,
      Опрокинулся над нами
      Среброструйный Водолей.
      Он Медведицей с лазури
      Как из бочки черпаком.
      В небо вспрыгнувшая буря
      Села месяцу верхом.
      В вихре снится сонм умерших,
      Молоко дымящий сад,
      Вижу, дед мой тянет вершей
      Солнце с полдня на закат.
      Отче, отче, ты ли внука
      Услыхал в сей скорбный срок?
      Знать, недаром в сердце мукал
      Издыхающий телок.
      3
      Кружися, кружися, кружися,
      Чекань твоих дней серебро!
      Я понял, что солнце из выси
      В колодезь златое ведро.
      С земли на незримую сушу
      Отчалить и мне суждено.
      Я сам положу мою душу
      На это горящее дно.
      Но знаю - другими очами
      Умершие чуют живых.
      О, дай нам с земными ключами
      Предстать у ворот золотых.
      Дай с нашей овсяною волей
      Засовы чугунные сбить,
      С разбега по ровному полю
      Заре на закорки вскочить.
      4
      Сойди, явись нам, красный конь!
      Впрягись в земли оглобли.
      Нам горьким стало молоко
      Под этой ветхой кровлей.
      Пролей, пролей нам над водой
      Твое глухое ржанье
      И колокольчиком-звездой
      Холодное сиянье.
      Мы радугу тебе - дугой,
      Полярный круг - на сбрую.
      О, вывези наш шар земной
      На колею иную.
      Хвостом земле ты прицепись,
      С зари отчалься гривой.
      За эти тучи, эту высь
      Скачи к стране счастливой.
      И пусть они, те, кто во мгле
      Нас пьют лампадой в небе,
      Увидят со своих полей,
      Что мы к ним в гости едем.
      Примечания
      Газета "Советская страна", Москва, 1919, N4, 17 февраля.
      Пантократор(греч.) - вседержитель. (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Кобыльи корабли
      1
      Если волк на звезду завыл,
      Значит, небо тучами изглодано.
      Рваные животы кобыл,
      Черные паруса воронов.
      Не просунет когтей лазурь
      Из пургового кашля-смрада;
      Облетает под ржанье бурь
      Черепов златохвойный сад.
      Слышите ль? Слышите звонкий стук?
      Это грабли зари по пущам.
      Веслами отрубленных рук
      Вы гребетесь в страну грядущего.
      Плывите, плывите в высь!
      Лейте с радуги крик вороний!
      Скоро белое дерево сронит
      Головы моей желтый лист.
      2
      Поле, поле, кого ты зовешь?
      Или снится мне сон веселый
      Синей конницей скачет рожь,
      Обгоняя леса и села?
      Нет, не рожь! скачет по полю стужа,
      Окна выбиты, настежь двери.
      Даже солнце мерзнет, как лужа,
      Которую напрудил мерин.
      Кто это? Русь моя, кто ты? кто?
      Чей черпак в снегов твоих накипь?
      На дорогах голодным ртом
      Сосут край зари собаки.
      Им не нужно бежать в "туда"
      Здесь, с людьми бы теплей ужиться.
      Бог ребенка волчице дал,
      Человек съел дитя волчицы.
      3
      О, кого же, кого же петь
      В этом бешеном зареве трупов?
      Посмотрите: у женщин третий
      Вылупляется глаз из пупа.
      Вон он! Вылез, глядит луной,
      Не увидит ли помясистей кости.
      Видно, в смех над самим собой
      Пел я песнь о чудесной гостье.
      Где же те? где еще одиннадцать,
      Что светильники сисек жгут?
      Если хочешь, поэт, жениться,
      Так женись на овце в хлеву.
      Причащайся соломой и шерстью,
      Тепли песней словесный воск.
      Злой октябрь осыпает перстни
      С коричневых рук берез.
      4
      Звери, звери, приидите ко мне
      В чашки рук моих злобу выплакать!
      Не пора ль перестать луне
      В небесах облака лакать?
      Сестры-суки и братья кобели,
      Я, как вы, у людей в загоне.
      Не нужны мне кобыл корабли
      И паруса вороньи.
      Если голод с разрушенных стен
      Вцепится в мои волоса,
      Половину ноги моей сам съем,
      Половину отдам вам высасывать.
      Никуда не пойду с людьми,
      Лучше вместе издохнуть с вами,
      Чем с любимой поднять земли
      В сумасшедшего ближнего камень.
      5
      Буду петь, буду петь, буду петь!
      Не обижу ни козы, ни зайца.
      Если можно о чем скорбеть,
      Значит, можно чему улыбаться.
      Все мы яблоко радости носим,
      И разбойный нам близок свист.
      Срежет мудрый садовник осень
      Головы моей желтый лист.
      В сад зари лишь одна стезя,
      Сгложет рощи октябрьский ветр.
      Все познать, ничего не взять
      Пришел в этот мир поэт.
      Он пришел целовать коров,
      Слушать сердцем овсяный хруст.
      Глубже, глубже, серпы стихов!
      Сыпь черемухой, солнце-куст!
      Примечания
      Сборник "Харчевня зорь", Москва, 1920.
      Сергей Есенин
      Сорокоуст
      А.Мариенгофу
      1
      Трубит, трубит погибельный рог!
      Как же быть, как же быть теперь нам
      На измызганных ляжках дорог?
      Вы, любители песенных блох,
      Не хотите ль..........
      Полно кротостью мордищ праздниться,
      Любо ль, не любо ль - знай бери.
      Хорошо, когда сумерки дразнятся
      И всыпают нам в толстые задницы
      Окровавленный веник зари.
      Скоро заморозь известью выбелит
      Тот поселок и эти луга.
      Никуда вам не скрыться от гибели,
      Никуда не уйти от врага.
      Вот он, вот он с железным брюхом,
      Тянет к глоткам равнин пятерню,
      Водит старая мельница ухом,
      Навострив мукомольный нюх.
      И дворовый молчальник бык,
      Что весь мозг свой на телок пролил,
      Вытирая о прясло язык,
      Почуял беду над полем.
      2
      Ах, не с того ли за селом
      Так плачет жалостно гармоника:
      Таля-ля-ля, тили-ли-гом
      Висит над белым подоконником.
      И желтый ветер осенницы
      Не потому ль, синь рябью тронув,
      Как будто бы с коней скребницей,
      Очесывает листья с кленов.
      Идет, идет он, страшный вестник,
      Пятой громоздкой чащи ломит.
      И все сильней тоскуют песни
      Под лягушиный писк в соломе.
      О, электрический восход,
      Ремней и труб глухая хватка,
      Се изб древенчатый живот
      Трясет стальная лихорадка!
      3
      Видели ли вы,
      Как бежит по степям,
      В туманах озерных кроясь,
      Железной ноздрей храпя,
      На лапах чугунных поезд?
      А за ним
      По большой траве,
      Как на празднике отчаянных гонок,
      Тонкие ноги закидывая к голове,
      Скачет красногривый жеребенок?
      Милый, милый, смешной дуралей,
      Ну куда он, куда он гонится?
      Неужель он не знает, что живых коней
      Победила стальная конница?
      Неужель он не знает, что в полях бессиянных
      Той поры не вернет его бег,
      Когда пару красивых степных россиянок
      Отдавал за коня печенег?
      По-иному судьба на торгах перекрасила
      Наш разбуженный скрежетом плес,
      И за тысчи пудов конской кожи и мяса
      Покупают теперь паровоз.
      4
      Черт бы взял тебя, скверный гость!
      Наша песня с тобой не сживется.
      Жаль, что в детстве тебя не пришлось
      Утопить, как ведро в колодце.
      Хорошо им стоять и смотреть,
      Красить рты в жестяных поцелуях,
      Только мне, как псаломщику, петь
      Над родимой страной аллилуйя.
      Оттого-то в сентябрьскую склень
      На сухой и холодный суглинок,
      Головой размозжась о плетень,
      Облилась кровью ягод рябина.
      Оттого-то вросла тужиль
      В переборы тальянки звонкой.
      И соломой пропахший мужик
      Захлебнулся лихой самогонкой.
      Примечания
      Журнал "Творчество", Москва, 1920, N7-10, июль-октябрь (отрывки); полностью - сборник "Исповедь хулигана", 1921.
      Сергей Есенин
      Исповедь хулигана
      Не каждый умеет петь,
      Не каждому дано яблоком
      Падать к чужим ногам.
      Сие есть самая великая исповедь,
      Которой исповедуется хулиган.
      Я нарочно иду нечесаным,
      С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
      Ваших душ безлиственную осень
      Мне нравится в потемках освещать.
      Мне нравится, когда каменья брани
      Летят в меня, как град рыгающей грозы,
      Я только крепче жму тогда руками
      Моих волос качнувшийся пузырь.
      Так хорошо тогда мне вспоминать
      Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
      Что где-то у меня живут отец и мать,
      Которым наплевать на все мои стихи,
      Которым дорог я, как поле и как плоть,
      Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
      Они бы вилами пришли вас заколоть
      За каждый крик ваш, брошенный в меня.
      Бедные, бедные крестьяне!
      Вы, наверно, стали некрасивыми,
      Так же боитесь бога и болотных недр.
      О, если б вы понимали,
      Что сын ваш в России
      Самый лучший поэт!
      Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
      Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
      А теперь он ходит в цилиндре
      И лакированных башмаках.
      Но живет в нем задор прежней вправки
      Деревенского озорника.
      Каждой корове с вывески мясной лавки
      Он кланяется издалека.
      И, встречаясь с извозчиками на площади,
      Вспоминая запах навоза с родных полей,
      Он готов нести хвост каждой лошади,
      Как венчального платья шлейф.
      Я люблю родину.
      Я очень люблю родину!
      Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
      Приятны мне свиней испачканные морды
      И в тишине ночной звенящий голос жаб.
      Я нежно болен вспоминаньем детства,
      Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
      Как будто бы на корточки погреться
      Присел наш клен перед костром зари.
      О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
      Карабкаясь по сучьям, воровал!
      Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
      По-прежнему ль крепка его кора?
      А ты, любимый,
      Верный пегий пес?!
      От старости ты стал визглив и слеп
      И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
      Забыв чутьем, где двери и где хлев.
      О, как мне дороги все те проказы,
      Когда, у матери стянув краюху хлеба,
      Кусали мы с тобой ее по разу,
      Ни капельки друг другом не погребав.
      Я все такой же.
      Сердцем я все такой же.
      Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
      Стеля стихов злаченые рогожи,
      Мне хочется вам нежное сказать.
      Спокойной ночи!
      Всем вам спокойной ночи!
      Отзвенела по траве сумерек зари коса...
      Мне сегодня хочется очень
      Из окошка луну..........
      Синий свет, свет такой синий!
      В эту синь даже умереть не жаль.
      Ну так что ж, что кажусь я циником,
      Прицепившим к заднице фонарь!
      Старый, добрый, заезженный Пегас,
      Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
      Я пришел, как суровый мастер,
      Воспеть и прославить крыс.
      Башка моя, словно август,
      Льется бурливых волос вином.
      Я хочу быть желтым парусом
      В ту страну, куда мы плывем.
      Примечания
      Сборник "Исповедь хулигана", 1921.
      Сергей Есенин
      Возвращение на родину
      Я посетил родимые места,
      Ту сельщину,
      Где жил мальчишкой,
      Где каланчой с березовою вышкой
      Взметнулась колокольня без креста.
      Как много изменилось там,
      В их бедном, неприглядном быте.
      Какое множество открытий
      За мною следовало по пятам.
      Отцовский дом
      Не мог я распознать:
      Приметный клен уж под окном не машет,
      И на крылечке не сидит уж мать,
      Кормя цыплят крупитчатою кашей.
      Стара, должно быть, стала...
      Да, стара.
      Я с грустью озираюсь на окрестность:
      Какая незнакомая мне местность!
      Одна, как прежняя, белеется гора,
      Да у горы
      Высокий серый камень.
      Здесь кладбище!
      Подгнившие кресты,
      Как будто в рукопашной мертвецы,
      Застыли с распростертыми руками.
      По тропке, опершись на подожок,
      Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
      "Прохожий!
      Укажи, дружок,
      Где тут живет Есенина Татьяна?"
      "Татьяна... Гм...
      Да вон за той избой.
      А ты ей что?
      Сродни?
      Аль, может, сын пропащий?"
      "Да, сын.
      Но что, старик, с тобой?
      Скажи мне,
      Отчего ты так глядишь скорбяще?"
      "Добро, мой внук,
      Добро, что не узнал ты деда!.."
      "Ах, дедушка, ужели это ты?"
      И полилась печальная беседа
      Слезами теплыми на пыльные цветы.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать...
      А мне уж девяносто...
      Скоро в гроб.
      Давно пора бы было воротиться".
      Он говорит, а сам все морщит лоб.
      "Да!.. Время!..
      Ты не коммунист?"
      "Нет!.."
      "А сестры стали комсомолки.
      Такая гадость! Просто удавись!
      Вчера иконы выбросили с полки,
      На церкви комиссар снял крест.
      Теперь и богу негде помолиться.
      Уж я хожу украдкой нынче в лес,
      Молюсь осинам...
      Может, пригодится...
      Пойдем домой
      Ты все увидишь сам".
      И мы идем, топча межой кукольни.
      Я улыбаюсь пашням и лесам,
      А дед с тоской глядит на колокольню.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Здорово, мать! Здорово!"
      И я опять тяну к глазам платок.
      Тут разрыдаться может и корова,
      Глядя на этот бедный уголок.
      На стенке календарный Ленин.
      Здесь жизнь сестер,
      Сестер, а не моя,
      Но все ж готов упасть я на колени,
      Увидев вас, любимые края.
      Пришли соседи...
      Женщина с ребенком.
      Уже никто меня не узнает.
      По-байроновски наша собачонка
      Меня встречала с лаем у ворот.
      Ах, милый край!
      Не тот ты стал,
      Не тот.
      Да уж и я, конечно, стал не прежний.
      Чем мать и дед грустней и безнадежней,
      Тем веселей сестры смеется рот.
      Конечно, мне и Ленин не икона,
      Я знаю мир...
      Люблю мою семью...
      Но отчего-то все-таки с поклоном
      Сажусь на деревянную скамью.
      "Ну, говори, сестра!"
      И вот сестра разводит,
      Раскрыв, как Библию, пузатый "Капитал",
      О Марксе,
      Энгельсе...
      Ни при какой погоде
      Я этих книг, конечно, не читал.
      И мне смешно,
      Как шустрая девчонка
      Меня во всем за шиворот берет...
      . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      По-байроновски наша собачонка
      Меня встречала с лаем у ворот.
      Примечания
      Журнал "Красная новь", Москва, 1924, N4, июнь-июль.
      Сергей Есенин
      Русь советская
      А. Сахарову
      Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
      На перекличке дружбы многих нет.
      Я вновь вернулся в край осиротелый,
      В котором не был восемь лет.
      Кого позвать мне? С кем мне поделиться
      Той грустной радостью, что я остался жив?
      Здесь даже мельница - бревенчатая птица
      С крылом единственным - стоит, глаза смежив.
      Я никому здесь не знаком,
      А те, что помнили, давно забыли.
      И там, где был когда-то отчий дом,
      Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
      А жизнь кипит.
      Вокруг меня снуют
      И старые и молодые лица.
      Но некому мне шляпой поклониться,
      Ни в чьих глазах не нахожу приют.
      И в голове моей проходят роем думы:
      Что родина?
      Ужели это сны?
      Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
      Бог весть с какой далекой стороны.
      И это я!
      Я, гражданин села,
      Которое лишь тем и будет знаменито,
      Что здесь когда-то баба родила
      Российского скандального пиита.
      Но голос мысли сердцу говорит:
      "Опомнись! Чем же ты обижен?
      Ведь это только новый свет горит
      Другого поколения у хижин.
      Уже ты стал немного отцветать,
      Другие юноши поют другие песни.
      Они, пожалуй, будут интересней
      Уж не село, а вся земля им мать".
      Ах, родина! Какой я стал смешной.
      На щеки впалые летит сухой румянец.
      Язык сограждан стал мне как чужой,
      В своей стране я словно иностранец.
      Вот вижу я:
      Воскресные сельчане
      У волости, как в церковь, собрались.
      Корявыми, немытыми речами
      Они свою обсуживают "жись".
      Уж вечер. Жидкой позолотой
      Закат обрызгал серые поля.
      И ноги босые, как телки под ворота,
      Уткнули по канавам тополя.
      Хромой красноармеец с ликом сонным,
      В воспоминаниях морщиня лоб,
      Рассказывает важно о Буденном,
      О том, как красные отбили Перекоп.
      "Уж мы его - и этак и раз-этак,
      Буржуя энтого... которого... в Крыму..."
      И клены морщатся ушами длинных веток,
      И бабы охают в немую полутьму.
      С горы идет крестьянский комсомол,
      И под гармонику, наяривая рьяно,
      Поют агитки Бедного Демьяна,
      Веселым криком оглашая дол.
      Вот так страна!
      Какого ж я рожна
      Орал в стихах, что я с народом дружен?
      Моя поэзия здесь больше не нужна,
      Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
      Ну что ж!
      Прости, родной приют.
      Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен.
      Пускай меня сегодня не поют
      Я пел тогда, когда был край мой болен.
      Приемлю все.
      Как есть все принимаю.
      Готов идти по выбитым следам.
      Отдам всю душу октябрю и маю,
      Но только лиры милой не отдам.
      Я не отдам ее в чужие руки,
      Ни матери, ни другу, ни жене.
      Лишь только мне она свои вверяла звуки
      И песни нежные лишь только пела мне.
      Цветите, юные! И здоровейте телом!
      У вас иная жизнь, у вас другой напев.
      А я пойду один к неведомым пределам,
      Душой бунтующей навеки присмирев.
      Но и тогда,
      Когда во всей планете
      Пройдет вражда племен,
      Исчезнет ложь и грусть,
      Я буду воспевать
      Всем существом в поэте
      Шестую часть земли
      С названьем кратким "Русь".
      Примечания
      Газета "Бакинский рабочий", 1924, N216, 24 сентября без строк 32-35, 45-48); полностью - журнал "Красная новь", Москва, 1924, N5, август-сентябрь.
      Сахаров А.М. - товарищ Есенина, сотрудник издательства. (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      Русь бесприютная
      Товарищи, сегодня в горе я,
      Проснулась боль
      В угасшем скандалисте!
      Мне вспомнилась
      Печальная история
      История об Оливере Твисте.
      Мы все по-разному
      Судьбой своей оплаканы.
      Кто крепость знал,
      Кому Сибирь знакома.
      Знать, потому теперь
      Попы и дьяконы
      О здравье молятся
      Всех членов Совнаркома.
      И потому крестьянин
      С водки штофа,
      Рассказывая сродникам своим,
      Глядит на Маркса,
      Как на Саваофа,
      Пуская Ленину
      В глаза табачный дым.
      Ирония судьбы!
      Мы все отропщены.
      Над старым твердо
      Вставлен крепкий кол.
      Но все ж у нас
      Монашеские общины
      С "аминем" ставят
      Каждый протокол.
      И говорят,
      Забыв о днях опасных:
      "Уж как мы их...
      Не в пух, а прямо в прах...
      Пятнадцать штук я сам
      Зарезал красных,
      Да столько ж каждый,
      Всякий наш монах".
      Россия-мать!
      Прости меня,
      Прости!
      Но эту дикость, подлую и злую,
      Я на своем недлительном пути
      Не приголублю
      И не поцелую.
      У них жилища есть,
      У них есть хлеб,
      Они с молитвами
      И благостны и сыты.
      Но есть на этой
      Горестной земле,
      Что всеми добрыми
      И злыми позабыты.
      Мальчишки лет семи-восьми
      Снуют средь штатов без призора,
      Бестелыми корявыми костьми
      Они нам знак
      Тяжелого укора.
      Товарищи, сегодня в горе я,
      Проснулась боль в угасшем скандалисте.
      Мне вспомнилась
      Печальная история
      История об Оливере Твисте.
      Я тоже рос,
      Несчастный и худой,
      Средь жидких,
      Тягостных рассветов.
      Но если б встали все
      Мальчишки чередой,
      То были б тысячи
      Прекраснейших поэтов.
      В них Пушкин,
      Лермонтов,
      Кольцов,
      И наш Некрасов в них,
      В них я.
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Не потому ль моею грустью
      Веет стих,
      Глядя на их
      Невымытые хари.
      Я знаю будущее.
      Это их...
      Их календарь...
      И вся земная слава.
      Не потому ль
      Мой горький буйный стих
      Для всех других
      Как смертная отрава.
      Я только им пою,
      Ночующим в котлах,
      Пою для них,
      Кто спит порой в сортире.
      О, пусть они
      Хотя б прочтут в стихах,
      Что есть за них
      Обиженные в мире.
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1925, N729, 16 ноября.
      Сергей Есенин
      Русь уходящая
      Мы многое еще не сознаем,
      Питомцы ленинской победы,
      И песни новые
      По-старому поем,
      Как нас учили бабушки и деды.
      Друзья! Друзья!
      Какой раскол в стране,
      Какая грусть в кипении веселом!
      Знать, оттого так хочется и мне,
      Задрав штаны,
      Бежать за комсомолом.
      Я уходящих в грусти не виню,
      Ну где же старикам
      За юношами гнаться?
      Они несжатой рожью на корню
      Остались догнивать и осыпаться.
      И я, я сам,
      Не молодой, не старый,
      Для времени навозом обречен.
      Не потому ль кабацкий звон гитары
      Мне навевает сладкий сон?
      Гитара милая,
      Звени, звени!
      Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
      Чтоб я забыл отравленные дни,
      Не знавшие ни ласки, ни покоя.
      Советскую я власть виню,
      И потому я на нее в обиде,
      Что юность светлую мою
      В борьбе других я не увидел.
      Что видел я?