Большое значение имело при этом место, выбранное для обороны. Если оно чем-либо не устраивало кипчакских военачальников, то по короткому сигналу натренированные всадники подцепляли к стременам оглобли телег-тачанок, и в мгновение ока вся "крепость" перемещалась на более удобный холм. Делалось это в период затишья или в сумерках, и, пока противник протирал глаза, все уже было готово к его встрече.
      Следует сказать, что опытный противник, знакомый с кипчаками, обычно и не пытался прорывать такие передвижные укрепления. Увидев поставленные вкруговую телеги, крытые воловьими и верблюжьими шкурами, он обычно отходил, дожидаясь более удобного случая...
      Пользуясь своей подвижностью и относительной неуязвимостью, кипчаки что ни год совершали набеги на своих соседей, и прежде всего на Русь.
      Междоусобицы многочисленных русских князей помогали кипчакам в их набегах. Не меньшая раздробленность и распри происходили в степи, а ими пользовались русские князья. В периоды сплочения русские князья наносили чувствительные удары по степнякам, особенно при Владимире Мономахе, который беспощадно расправлялся с нарушившими установленные границы кипчакскими ханами.
      Умер Мономах, и с еще большей силой вспыхнула непрерывная война между вечными кочевниками и Русью. А вскоре раздался в степи мощный гул от копыт маленьких косматых монгольских коней, и бывшие враги вместе встали на их пути...
      ***
      Много крови видел на своем веку столетний Асан-Кайгы. Он знал не хуже маленького, ростом с грача, певца Казтуган-жырау о лихих кипчакских набегах, которые воспевал тот сейчас, ерзая по лошадиной шкуре. И ныло его сердце, потому что не в этом нуждалась его родина...
      А что противопоставит этой необузданной стихии другой певец Котан-жырау? Сумеет ли он найти слабое место в том извечном уважении к удали и отваге, которое испокон века процветает в степи? Поймет ли народ его доводы в это проклятое время, когда люди обезумели от крови и распрей, а мудрость уснула в их душах, уступив место страстям?
      Да, кровь и набеги воспевал Казтуган-жырау, видя в них смысл жизни. Вскидывая над головой старую сосновую домбру, он красивым сильным голосом призывал к новым битвам, к войне ради войны. Только так, по его мнению, утверждается человек. Словно верхом на коне, летел вперед в боевом экстазе Казтуган-жырау, прыгал, крутился волчком, снова и снова возвращаясь к исходной позиции. "Это были презирающие смерть львы... Это были люди, не знающие жалости... Какой народ сравнится с гордыми кипчаками? Где еще на земле найдете вы таких батыров?!"
      И вместе со своим певцом чуть ли не плясали, сидя, люди. Казалось, дай им сейчас в руки сабли, и они начнут крошить ими направо и налево соседей, не ведая жалости. На седьмом небе от радости сидел грозный великан Кобланды-батыр, и ноздри его раздувались при каждом призыве Казтугана-жырау к войне. С гордой снисходительностью поглядывали по сторонам другие кипчакские батыры. Все они одобрительно зашумели, когда певец завершил вводную часть.
      Асан-Кайгы повернулся к другому певцу:
      - Теперь твоя очередь, Котан-жырау!
      Погруженный в свои думы старик вскинул голову, словно боевой конь, услышавший сигнал к атаке. И сразу же невыразимо печальная мелодия полилась из-под его пальцев, тронувших простые волосяные струны. Высокая торжественность была в ней и сострадание к людям. Асан-Кайгы, не выдержав, кивнул головой, словно подтверждая, что ждал именно этого.
      А старый мудрый Котан-жырау запел своим негромким, чуть надтреснутым голосом, который давно уже не слышали люди. Не тот он стал, этот голос, каким был когда-то, но слова были все те же. "Не в вечных набегах счастье, пел он. - И не тот герой, кто привезет из похода больше добра и женщин. Где-то плачут матери по своим детям, и когда-нибудь, вернувшись из набега, найдет человек разграбленным свой собственный дом. И плакать будет тогда его мать... Да, настоящий герой лишь тот, кто ценою собственной жизни не пускает грабителя и насильника к своему дому!"
      Сразу помрачнели кипчакские батыры, вернувшиеся недавно из похода. На глазах увяла их слава. Самое уязвимое место нашел Котан-жырау в их деяниях. Хоть и виноваты были ногайлинцы перед ханом Абулхаиром, но слишком жестокой была месть родичам, ушедшим в чужие земли. Совсем по-другому выглядел в свете этого и проступок молодого батыра Саяна, заступившегося за жесрейку...
      Котан-жырау далее согласился с тем, что кипчакские воины смелы и не раз, будучи в меньшинстве, побеждали превосходящего силами врага. Но всякое бывает на войне; случалось, что и они бежали перед многочисленным противником.
      - Где?.. Когда?! - сразу встрепенулись кипчакские батыры, услышав такое, а Кобланды-батыр грозно нахмурил брови.
      Котан-жырау успокоительно поднял руку и запел сначала о большой победе кипчаков над русскими князьями в период правления Изяслава - сына Ярослава Мудрого. Лишь накануне утихла свара между сыновьями Ярослава и полоцким князем Всеславом. Сыновья Ярослава бросили Всеслава с его детьми в темницу, и в этот момент огромное войско кипчаков выступило в поход на Русь. На реке Альма кипчакский военачальник Шерухан наголову разбил русское войско. Восставший народ, освободивший Всеслава, спас тогда Киев от окончательного поражения...
      Но когда через десять лет кипчаки снова пришли на Русь, случилось по-иному. Двадцатитысячное конное войско осадило Чернигов, а выступила против них лишь трехтысячная русская дружина. И все же на реке Синяве кипчаки бежали, не выдержав натиска русских батыров. Вместе с лошадьми провалились они под лед, замерзали по пути домой, и многим не удалось добраться до родных мест. Песня-плач остались среди кипчаков об этом поражении. Такие песни есть у каждого народа, и надо чаще петь их.
      Разве не говорит поражение русских на Альме о том, что слаба разъединенная страна и несчастен народ? А победа их на Синяве свидетельствует, что как бы смел ни был враг, но смелее его люди, защищающие родную землю.
      Кипчакские батыры сидели в раздумье. Зато аргыны стали шумно восхвалять своего мудрого певца: "Вот это да! Вот он каков, наш великий Котан-жырау! Кто сравнится с ним в мудрости?"
      Этого никак не мог вынести самолюбивый, с пламенной душой Казтуган-жырау. Он походил на скакуна, которого неожиданно огрели камчой, и рвался в бой. Снова подкинул он в небо свою домбру, и опять полились воинственные, полные огня мелодии.
      - Хорошо, что напомнил ты нам про Шерухана, мой старый друг и учитель! - воскликнул он. - Враги называли его "Шерухан-великан", и он достоин своей песни!..
      Во всю силу легких запел маленький певец о бесчисленных победах Шерухана. Потом перечислял имена множества других ханов, прославившихся своими набегами на русские земли, на волжских болгар и на Византию.
      Кругом опять зашумели. Только один Джаныбек задумался: "А если бы не враждовать, а держать союз с теми гяурами, какое великое казахское государство можно было бы создать? Нам тогда не стали бы страшны ни Ногайская Орда, ни Астарханское, ни Казанское ханства..."
      Между тем Казтуган-жырау закричал:
      - Кто посмеет кощунственно обвинить их в трусости, если даже враги чтят их удаль в своих песнях?! - и обвел воспаленными глазами сидящих, задержавшись при этом на Котане-жырау.
      - Говори теперь ты, мой Котан-жырау! - разрешил Асан-Кайгы, и снова наступила тишина.
      - Да, поют о них в чужих землях, только недобрые это песни! - сказал старый певец. - Это были храбрые люди, но все они погибли на чужбине. Разве мало было им простора в родных степях? Жажда богатства гнала их в набеги, а что может быть хуже ненасытного чрева! Легко доставшееся в набегах добро развращает самых достойных людей? Они предаются праздности и погрязают в безделии. Когда приходит для их родной страны пора тяжелых испытаний, они мечутся, как встревоженные куланы, не зная, куда податься...
      Так не будем же петь сегодня славу тем, кто смел был в набегах! - голос старика вдруг окреп, молодые нотки появились в нем. - Давайте воспоем подлинные мужество и отвагу, которые проявляются при защите родной земли! Разве мало тому примеров было у кипчаков?
      Кипчаки снова молчали. Кобланды-батыр смотрел по сторонам, нетерпеливо подергивая ус. Каждое новое напоминание о том, что не в набегах проявляется подлинная доблесть, разрушало впечатление от его недавних подвигов. Хуже всего было то, что последний его поход совершен против родичей
      А старый Асан-Кайгы не торопился, как бы давая людям вдуматься в мысли, высказанные Котаном-жырау. Ведь набеги в первую очередь совершались между самими казахскими племенами. Не проходило года, чтобы степные роды не угоняли друг у друга скот и лошадей. О каком единстве можно было говорить, если самые близкие соседи ночами нападали друг на друга? Никто не мог спокойно уснуть в степи, а хан Абулхаир поощрял это, потому что так ему легче было справиться с мятежными султанами...
      Наконец Асан-Кайгы нарушил молчание. Степенно погладив длинную белую бороду и прищурив зоркие старческие глаза, он обратился к Котан-жырау:
      - Теперь, достойный жырау, поведай нам о своих предках и их достославных деяниях, чтобы мы могли выявить победителя...
      Котан-жырау отпил небольшой глоток крепко настоянного кумыса, поставил на место раскрашенную деревянную чашу и снова взял в руки свой кобыз. Прекрасные, чистые, успокаивающие сердце звуки полились над степью. Казалось, сама она заговорила всеми своими травами, озерами, реками, и тихий мирный ветерок ощутили вдруг люди на своих разгоряченных лицах. Словно освободились от чего-то тяжелого их сердца, и радость жизни почувствовали они...
      И когда запел старый певец, вдруг все поняли, что вовсе не надтреснут его голос, а лишь полон мудрой сдержанности. Может быть, сказалось тут благотворное влияние выпитого кумыса или то, что никого не хотел певец задеть, но голос его нравился сейчас всем: аргынам и кипчакам.
      - У аргынов, так же как и кипчаков, есть древняя история. Не воинское умение аргынов хочу я воспеть, а их неукротимое желание объединиться и жить в мире со всеми казахскими родами. Что может быть нужнее сейчас для нас? Кто может воспротивиться этому естественному желанию? И вот я призываю всех: пусть перестанет литься кровь братьев и пусть спокойно спят наши жены и дети, не боясь ночного разбоя, который иные считают подвигом, достойным настоящего мужчины. И помните, что никогда еще не был счастлив разрозненный народ. Горе и гибель ждут нас, если не сумеем вовремя одуматься!..
      До самых высоких нот поднялся голос старого певца, и слышно было его на всю степь. Не шелохнувшись сидели люди, и казалось им, что провидит в веках старый Котан-жырау.
      Но вот опять спокойным и тихим сделался его голос:
      - Издавна славились аргыны своей мудрой рассудительностью. Уважая воинский дух, они тем не менее чтили высокий человеческий ум. Хранителями нашей древней музыки, песен и хороших обычаев были они. В наших юртах есть старые книги, рассказывающие историю всего нашего народа. А разве все это не главное при объединении народа в одно целое?!
      О Асан-Кайгы! Ты - представитель самого старого из наших племен. Скажи, прав ли я, именно за эти качества воспевая свой род, а не за взаимные набеги? Что нужно сейчас нашему народу?
      Медленно заглушил свой кобыз старик. Люди молчали в раздумье. И вдруг раздался молодой взволнованный голос:
      - Живи тысячу лет, дорогой наш жырау!.. Расковырять щель в плотине под силу одному человеку. Вековой лес может поджечь даже слабосильный ребенок. А сколько понадобится людей, чтобы вернуть реку в русло или погасить пожар!.. Так и у нас: достаточно одного неразумного шага, чтобы разрушить мир между племенами... Да, мы аргыны, сделаем так, как говоришь ты, наш вещий певец!..
      Столько страсти и доброй человеческой веры было в этом голосе, что люди простили даже крайнюю молодость говорившего. Это был Касым, сын султана Джаныбека, и в памяти степных родов навечно осталась эта речь, сказанная раньше стариков. А он - смуглолицый, горбоносый, с красивыми миндалевидными глазами - нисколько ни смутился, видя тысячи устремленных на него глаз. Только страстные огоньки горели в черных зрачках да чуть подрагивали тонкие ноздри.
      Большинство людей одобрило его смелый поступок, совершенный в присутствии самого хана. Им понравилось, что несмотря на молодость, юноша смотрит на жизнь как зрелый муж. Были и такие, кому пришлись не по душе высказанные им мысли, однако никто не посмел оборвать его, потому что был он тюре-чингизид...
      Хан Абулхаир впился в него глазами. "Так вот каков ты, сын султана Джаныбека! - думал он. - Похоже на то, что дальше отца пойдешь в своих устремлениях. Разумеется, если позволят тебе сделать это другие султаны..."
      Абулхаир даже улыбнулся про себя при этой мысли, но ничего не было видно по его лицу. Вся власть сейчас принадлежала Асану-Кайгы, и тот поднял голову.
      - К миру во все времена стремились люди, - сказал он тихо, но все слышали его. - Ты воспел нам это великое желание своего народа, и первая награда принадлежит тебе по праву!..
      Тихий гул одобрения прокатился от ханского ковра в степь, и чем дальше, тем сильнее становился он.
      - Велико твое искусство, Казтуган-жырау! - Всем корпусом к маленькому певцу повернулся седобородый старец. - Ты правильно пел о смелости и мужестве батыров из своего рода, и подобны бурному Джейхуну были твои песни. Поистине непревзойденным оказался ты в этом, но допустил одну ошибку. Певец, как и воин, должен твердо знать, во имя чего совершается подвиг. Смелость и отвага сами по себе еще ничего не значат, а бывает так, что служат недостойному делу. Сколько замечательных примеров самопожертвования во имя родины показали кипчаки, но ты почему-то остановился лишь на том, как нападали они на соседей. Вечно ли петь нам эту волчью песню?
      В мире и спокойствии нуждается сейчас наша степь. Только так сможем мы умножиться, укрепиться и отразить врагов, которые смотрят на все, как на проезжую дорогу. Лишь во имя единения и защиты отчего дома должны мы выхватить меч из ножен. И тогда пусть лучшие певцы восхваляют достойных!..
      Я верю в тебя, мой Казтуган-жырау! Мне кажется, что ты не показал нам еще и малой доли своего великого умения. Отчего бы нам не послушать песни про другие легендарные сражения во славу родной земли и уже тогда присудить вторую награду...
      ***
      Ничего в степи не было выше этих наград, и аргыны ликовали. Да и все собравшиеся остались довольны решением мудрого Асана-Кайгы. Сам Казтуган-жырау, настоящий певец и благородный человек, нисколько не обиделся, потому что старше и опытней был знаменитый Котан-жырау. И только Кобланды-батыр все крутил свой длинный ус. Вражда его с Акжол-бием обострилась до предела, и очередными происками противника казалось ему присуждение первой награды аргынскому певцу.
      Асан-Кайгы, крепко державший в своих руках поводья состязания, махнул рукой Казтугану-жырау и сам подал ему домбру:
      - Говори, жырау!..
      И Казтуган-жырау не заставил себя долго ждать... Сейчас же запел он необходимое вступление. Но так как петь он хотел о давно минувших временах и дело касалось нашествия Чингисхана на степь, он предварительно обратился к хану Абулхаиру:
      - Не моя выдумка эта песня, великий хан, а правдивый исторический рассказ. Все в нем оставлено так, как происходило в действительности. Если не понравится тебе что-нибудь сказанное о твоих предках, да простишь ты меня за это!..
      "Когда есть власть в руках, можно обойтись и без мудрости". Много позже появилась эта пословица в степи, а в те времена, умело извинившись, еще можно было говорить о том, что происходило на самом деле. Только потом появились различные наказания для людей, упоминающих исторические события, про которые по тем или другим соображениям не хотелось помнить властителям. Таким недалеким властителям казалось, что стоит лишь переписать или замолчать историю - и все будет в порядке. Но рано или поздно сама история жестоко наказывала их за насилие над собой...
      ***
      Сам хан вынужден был считаться в те времена со степной вольницей, потому что опирался на султанов. И неписаным законом было: "Можно отрубить голову, но нельзя отрезать язык".
      Вот почему, хоть и предчувствовал хан Абулхаир, что неприятна будет ему песня Казтугана-жырау, он не показал вида и милостиво махнул рукой:
      - Поэт у нас вольнее птицы!..
      И совсем по-иному запел маленький певец. Словно искусный иноходец, начал он бег через века и события, постепенно убыстряя темп. Там, на дальних берегах Орхона и Керулена, два с половиной века назад началась трагедия, которой суждено было распространиться на весь мир. До сих пор отголосками ее полна родная степь, и каждое событие помнят здесь люди...
      Чингисханом провозгласил себя Темучин, пращур хана Абулхаира, и уже покорены были им казахские роды керей, алшын и найман. Словно кипящая лава, выплескивались монголы на окружающие их малые племена и народности. Все, что не плавилось в этом котле в единый металл, превращалось в дым и пепел. Киргизы, буряты, ойроты разделили участь казахских родов. Лучшее в мире железо добывали тогда в верховьях Селенги и Енисея. Мечами из этого железа вооружал Чингисхан плененные им народы и посылал их во все стороны на завоевание все новых и новых земель. При малейшем неповиновении народы уничтожались, и людям казалось, что есть какой-то скрытый смысл во всем этом. Смерть всегда священна. Сыном неба стали считать Чингисхана.
      Тунгусское царство си-си уничтожил Чингисхан. Море крови пролил он там, но лучшей и преданнейшей конницей в его войске стали именно всадники си-си. То же произошло с племенами та-та и с казахскими родами, кочевавшими вместе с монголами. Когда, покорив в течение трех лет Китай, двинул Чингисхан на запад свое единое племенное войско, казахские батыры в его рядах с беспощадной жестокостью обрушивали свой меч на братские роды, вставшие на пути монголов. Поистине божьим наказанием был "Потрясатель вселенной".
      Не могла разрозненная степь противостоять этой силе, а великий Хорезм был накануне развала. Один за другим пали Ургенч, Самарканд, Бухара, Мерв, и черные пепелища оставались там, где недавно была жизнь...
      Всадники Джучи продвигались все дальше в казахскую степь. Переправившись через Иртыш, Ишим, Тобол, Нуру, они водрузили в самой середине ее, на вершине Улытау, знамя своего улуса. Все, кто пытался противиться этому, были уничтожены. Оставшиеся в живых стали воинами Джучи, и в каждом казахском племени вскоре появились тюре-чингизиды...
      Но эта была лишь половина вселенной. Многотысячное войско во главе с багатурами Джебе и Субудаем, обогнув Каспий, вошло в пределы Кавказа. И на каждом шагу монголы коварно нарушали свои клятвы, потому что не было у них ничего святого, кроме смерти. Обманом истребляли они в один день тридцать тысяч грузинских воинов. Захватив послов Ширван-шаха, под страхом смерти заставили они показать дорогу в обход Дербента. А когда аланы объединились с кипчаками для отпора монголам и те увидели, что не одолеть им объединенного войска, то подослали лазутчиков к кипчакам. "Мы - ваши братья по крови, а аланы - чужаки!" - сказали они кипчакам, и кипчаки поверили. Все храброе аланское войско было уничтожено, потому то осталось без союзников...
      А кипчаки жестоко поплатились за свое легковерие. Когда распустили они по домам свое войско, монголы неожиданно повернули в кипчакскую степь и прошли по ней облавой. В русские земли и в Крым бежали оставшиеся в живых кипчаки и только там взялись за ум. Когда надвигается сама смерть, то ничто перед ней кровное родство. Куда ближе по духу оказались аланы и русские, с которыми полтора века шла у кипчаков война. Совсем недавно воспевал набеги на русские земли Казтуган-жырау, а сейчас словно осмысливал свои песни...
      О славном кипчакском батыре Бошмане запел Казтуган-жырау, и высокая гордость сияла в его глазах... "Все, кого не скосили кривые сабли, преклонялись перед роком!" - писал один персидский историк о временах монгольского нашествия. Все, но не батыр Бошман. Он собрал вокруг себя вырвавшихся из тисков смерти нескольких кипчакских батыров и начал неравную борьбу. Сотнями присоединялись к нему разрозненные кипчакские джигиты, а затем башкиры, аланы, булгары. Он всех принимал к себе, и вскоре о его отряде заговорили по всему Едилю. День и ночь гонялись за ним сотни Батыя, но он был неуловим. В волжских плавнях находили себе убежище повстанцы и нападали оттуда всякий раз на отдельные монгольские отряды, разбивая их поодиночке. В конце концов один их Батыевых военачальников - будущий хан Великой Орды - Мунке снарядил двести судов, посадил в каждое по сто воинов и прочесал плавни. Не успел он проплыть, как люди батыра Бошмана напали на хвост каравана и перебили множество монголов. Только после того, как батыр Бошман попал в засаду на одном из островов, удалось справиться с ним. Да и то монголам помогла буря, оголившая дно на подступах к этому острову. Взятого в плен раненого Бошмана монголы разрубили пополам.
      Но уже поднимались на борьбу другие батыры. В песнях остались имена Баяна и Жыку, которые возглавили движение других кипчакских родов за самостоятельность, против монгольских притеснений...
      Какая-то мысль все не давала покоя Казтуган-жырау. Он запел об ужасах монгольского нашествия, о которых передавали из рода в род. Кожу сдирали с людей заживо и бросали в костры детей. Тогда еще не было слова, которым люди позже стали определять такие действия, и маленький Казтуган-жырау умолк, не зная, как это назвать...
      Опять неуверенно тронул он струны, посмотрел по сторонам... Да, во имя завоевания мира делали это монгольские ханы. Но для чего это было нужно им завоевывать мир?.. И что получилось из этого? Разве не раскололась на тысячи кусков вселенская империя на другой же день после смерти Чингисхана? Счастлив ли великий завоеватель в своих потомках, остатки которых дорезывают сейчас друг друга?..
      Так и не досказал этого Казтуган-жырау. С открытым ртом растерянно смотрел он на хана Абулхаира. И все люди смотрели на него. Лишь один Асан-Кайгы глядел куда-то в степь, задумчиво покачивая головой...
      С самого начала исторического повествования жырау хан Абулхаир сидел не шелохнувшись, словно каменный обатас. Лишь чуть осунулось и стало бледнее его смуглое лицо, но это могли заметить только хорошо знающие его люди. А таких было немного в ханском окружении, потому что он придерживался в выборе приближенных известного Чингисханова завета.
      И вдруг увидел Казтуган-жырау глаза хана!..
      ***
      Повелительно поднял руку Абулхаир. Собравшиеся, которые до сих пор подзадоривали певца бодрыми криками "Ой, пале!", сразу осеклись и затихли, как ударившееся о воду пламя. Сам певец сидел ошеломленный, словно стукнули его обухом по голове.
      - Уже время намаза... - сказал негромко Абулхаир. - Мы потом успеем дослушать басни этого веселого рассказчика!
      Хоть и считался мусульманином хан, но что-то не замечали за ним до сих пор излишней набожности. Сейчас он вдруг быстро встал на ноги, а за ним поднялись и все остальные...
      ***
      Воспользовавшись замешательством, тихо откололся от толпы Каптагай-батыр. Он прошел в свою большую белую юрту и вполголоса заговорил с сидящим на страже у входа рослым рыжим джигитом. В чекмене и малахае был тот, и рука его сжимала тяжелое боевое копье.
      - Еще не приехал? - спросил о ком-то Каптагай-батыр.
      - Нет, не приехал...
      Главный батыр найманов забеспокоился. Он неслышно прошелся по юрте, выглянул наружу:
      - Как бы чего не случилось с ним по дороге... По моим расчетам, он должен быть уже здесь!
      - Может быть, пойти мне и узнать? - спросил джигит.
      - Иди!..
      ***
      Каптагай-батыру было о чем беспокоиться. Настоящий богатырь-палван был он, сложенный, как говорят в степи, из верблюжьих костей. А еще говорят про таких людей, что не ведают они страха и кобру берут голыми руками. И одет он был неплохо, но если говорить откровенно, то был знаменитый батыр, что называется, нищим...
      Пятнадцать кибиток своих бедных родственников-единомышленников кормил Каптагай-батыр добытыми в бою трофеями и охотой на оленей. В редкие мирные годы он брал на выпас скот и своих более богатых родственников, как простой чабан.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.