Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Шестиглавый Айдахар (Золотая Орда - 1)

ModernLib.Net / История / Есенберлин Ильяс / Шестиглавый Айдахар (Золотая Орда - 1) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Есенберлин Ильяс
Жанр: История

 

 


Есенберлин Ильяс
Шестиглавый Айдахар (Золотая Орда - 1)

      Ильяс ЕСЕНБЕРЛИН
      Золотая Орда
      КНИГА ПЕРВАЯ
      Шестиглавый Айдахар
      Предисловие
      Дорогие друзья! Вы держите в руках знаменитую историческую трилогию Ильяса Есенберлина "Золотая Орда", рассказывающую о периоде весьма далеких лет, и тем не менее, имеющем исключительно важное значение для развития этногенеза казахского народа и становления его будущей государственности.
      Хотя монгольское нашествие отрицательно сказалось на общественном развитии народа Казахстана, возникли различные процессы регресса, затормозилась городская культура, тем не менее в период Золотой Орды впервые стали возможны интеграционные процессы, получило широкое взаимодействие и взаимовлияние носителей Евразийской степной культуры. Население Казахстана получило большую возможность общения с мусульманским Востоком, Европой, Китаем, стимулировались международные торговые связи.
      Огромное значение в период Золотой Орды имело привнесение монголами идеи центральной власти, впервые стало возможным объединение ранее разрозненных племен, было введено степное законодательство.
      Ильяс Есенберлин - впервые в казахской литературе сумел систематизировать отдельные исторические материалы сложнейшего периода расцвета и падения Золотой Орды. С эпическим размахом, отобразить реальный динамизм исторических событий, создать неповторимые образы людей Великой степи той эпохи.
      Дорогие друзья! Рекомендуем Вам прочитать эту прекрасную книгу, раскрывающую неизвестные страницы нашей с Вами истории.
      Общественный фонд им. И. Есенберлина
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Бату-хан поднял голову и посмотрел в небо. Удивительно чистое, чуть поблекшее от полуденного солнца, оно было безбрежным и бездонным, как море, которое он видел в далекой молодости. Тогда его не знающие страха тумены <Тумен - войско в десять тысяч человек.> остановили своих коней у города Тригестума...
      Давно это было. Так давно, что казалось далеким, полузабытым сном. Жизнь быстротечна. Время пролетело, словно стрела, выпущенная из тугого монгольского лука.
      Бату-хан сощурил раскосые глаза. В синем разливе неба рядом с солнцем крохотной темной точкой парил орел, высматривая добычу. От напряжения заслезились глаза, и хан опустил лицо. Нет. Море он никогда бы не смог полюбить так, как любил степь. Бескрайняя и прекрасная, лежала она у его ног, и великая тишина стояла над ней. Ласковым ветром, напоенным свежестью родников и терпким запахом полыни, дышала степь. У подножья кургана, то появляясь, то пропадая в высоких ковылях, гонялся за кузнечиками самый младший, пятилетний сын Бату-хана - Барак. В красном чапане из бухарского бархата и в такой же красной шапочке - борике, отороченном шкуркой выдры, он был похож издали на живую капельку крови.
      Бату-хан тихо вздохнул. Разморенная полуденным зноем, лежала под голубой чашей неба степь. "Что видит орел со своей высоты? - подумал он.Какую добычу высматривает?" Тяжело, всем телом повернулся Бату-хан в сторону реки. Здесь, на берегу великого Итиля <Итиль - Волга.>, находилась его ставка. Красивым был город Сарай-Бату <Сарай-Бату - первая столица Золотой Орды на левом берегу Итиля, примерно в 140 км
      севернее Ходжи-дархана (Астрахани). Ныне близ этих мест находится поселок Селитряный.>.
      Торжественно и празднично сияли под солнцем золоченые крыши дворца. Сарай был похож на город орусутов Харманкибе <Харманкибе - монгольского название города Киева.>, только немного меньше. И построили его самые лучшие мастера, вывезенные из земли орусутов, а ханский дворец возвели ромеи. Из белого мрамора, привезенного из покоренных земель, из крепкого, словно камень, дуба и звонкой бронзовой сосны, сплавленных с верховьев Итиля, строил свою столицу великий Бату-хан.
      Город, поставленный силой камчи и золота, рос на глазах. Он был радостью и гордостью Бату. Сын кочевого племени, привыкшего не созидать, но разрушать, он испытывал какое-то необъяснимое, волнующее чувство, глядя на то, что творили искусные руки мастеров. И это же чувство заставляло быть щедрым, делать все, чтобы его город становился с каждым днем прекраснее. Разве не он, великий Бату-хан, велел покрыть причудливо изогнутые крыши молелен монгольских шаманов чистым золотом? Что есть такого, что пожалел бы он для своей столицы? Золото покоренных народов? Кровь рабов? Все щедро, с избытком давала его рука.
      Но каждый год, как только на крутых боках степных увалов появлялись первые серебряные жилы ручьев и сквозь бурый войлок прошлогодней травы пробивались острые как пики зеленые стебельки, Бату-хан покидал свой дворец. В бескрайней степи вырастал другой город - город из белых шатров. И до глубокой осени, до той поры, пока дикие гуси в итильских протоках не начинали откалывать красными клювами и глотать звонкие льдинки первых заберегов, ни одной ночи не проводил он в стенах дворца.
      Людская молва назвала эту временную ставку великого хана Белой Ордой. И с той поры все земли, начиная от Кипчакской степи на север, на запад и на юг, до тех пределов, куда смогло ступить копыто монгольского коня, получили название ханства Золотой Орды.
      В год мыши (1240), в год, когда Бату покорил и разрушил Харманкибе, начал строить он свою столицу - город Сарай...
      Это было семнадцать лет назад... А сегодня, глядя на свою ставку, Бату-хан вдруг впервые не ощутил привычного волнения. Тускло, без радости смотрели на мир его глаза. Великий Бату-хан, одно имя которого наводило ужас на племена и народы и заставляло дрожать полмира, был болен. С той минуты, как он впервые сел на коня, Бату не знал ни одной болезни. Раны, полученные в походах, заживали быстро, словно у степного волка. А в этот год, в год змеи, когда ему исполнилось пятьдесят шесть лет, великие силы Неба отвернулись от него. В Хорватии Бату был тяжело ранен, и наследники уже косились друг на друга, готовые сцепиться в схватке за право стать ханом Золотой Орды.
      Но он победил смерть. Так ему тогда казалось, пока не почувствовал, что судьбу нельзя обмануть. Неведомая болезнь поселилась в теле Бату-хана. Никто не мог назвать ее имени. В бессилии отступали перед болезнью самые известные в степи знахари - бахсы, беспомощными оказались табибы и лекари, приглашенные из Китая, Ирака, Ирана и Рума.
      Еще в прошлом году, полный сил и здоровья, Бату легко останавливал и валил на землю молодого быка, а нынче тело его сохнет, мышцы сделались вялыми и нет прежней силы в руках. Кто бы еще недавно, глядя на грозного Бату-хана, мог сказать, что придет время и он будет в одиночестве сидеть на кургане - сутулый и постаревший, похожий на сабу - кожаный мешок, из которого выпит весь кумыс? Кто из великих знал такую страшную и непонятную болезнь?
      Бату-хан угасал медленно, и, вместе с тем как истаивало его тело, все сумрачнее казался ему мир. Все, что было интересно другим, что приносило им радость, становилось безразличным и ненужным для него. Душа больше ничего не жаждала: ни побед, ни крови врагов, ни далеких походов.
      Крупные капли пота выступили на бледном лбу хана. Он с трудом поднял руку и вытер его ладонью. И вдруг вспомнилось ему далекое, то, что было тридцать лет назад, когда знаменитый его отец Джучи-хан, властитель Дешт-и-Кипчака, Хорасана и Ибир-Сибира <Ибир-Сибир - Сибирь.> оставил этот мир. Тогда... Тогда сильно и звонко стучало сердце и кровь, горячая и быстрая, струилась по жилам. Жизнь казалась большим праздником, и поднимались, отодвигались в бесконечность горизонты над землями, которые он мечтал бросить под копыта своего коня.
      Умирая, отец оставил Бату только улус Дешт-и-Кипчак. Через два года его подняли на белой кошме и он стал ханом Орды.
      Неужели минуло с той поры тридцать лет? Прошедшие годы показались Бату-хану короткими, как дни. Тогда каждая победа переполняла его торжеством, а каждая покоренная страна казалась высокой горой, на которую удалось подняться. Он хотел и все делал для того, чтобы быть похожим на своего великого деда Чингиз-хана.
      Бату-хан попытался разбудить в себе прежнюю ярость и не смог - душа молчала. Он вдруг с горечью подумал, что полмира, которые сегодня принадлежат ему, наверное, не стоят и медной монеты нищего дервиша, если нельзя откупиться от смерти или хотя бы отодвинуть ее срок. Звериный страх перед неизбежным охватил хана, и он закрыл глаза.
      Где-то в небе, сильный и свободный, продолжал парить орел, и, по-прежнему беззаботный и счастливый, гонялся за кузнечиками маленький Барак. И тогда Бату-хан пересилил себя. Ему ли, великому, не знающему страха, бояться того, что предопределено Небом? Он посмотрел туда, где играл сын. Обескровленные губы хана тронула слабая улыбка, и в тусклых серых глазах зажглась искорка света. Барак - последняя радость Бату-хана. Четыре сына было у повелителя Белой Орды: Сартак, Токту-хан, Аюхан и Улакши. Трое стали воинами, и только Улакши еще не ходил в походы и не управлял ни одним улусом, но и он уже принимал участие в конских скачках и заглядывал к девушкам-рабыням.
      Мать старшего сына - Сартака - была дочерью знатного ойротского бека. Остальные жены принадлежали к различным родам, в основном к общине кипчаков, и исповедовали ислам.
      Он любил брать в жены девушек из покоренных племен и народов. Обновление постели, считал хан, заставляет играть кровь и возвращает молодость. И когда ему исполнилось пятьдесят лет и когда он уже все реже и реже стал переступать порог шатров, где жили его жены, случилось чудо. В последнем своем походе, в горной долине, он встретил девушку из племени хорватов. Она вышла из чащи нежданно-негаданно - стройная, с лукошком, полным грибов. Девушка оказалась так близко от хана, что в ее расширенных от страха, глубоких, как озера, глазах, он увидел себя точно в зеркале.
      Бату и раньше видел девушек из этого племени, но, как и все остальные, они не будили в нем ничего, кроме желания обладать ими. Но в этой было что-то такое, чему и сейчас хан не мог найти объяснения.
      Он велел схватить ее и увезти в ставку. После его воины отыскали родителей девушки, и хан разрешил оставить им жизнь, считая это платой за их дочь.
      Непонятное творилось с повелителем Золотой Орды. Бату-хан, никогда и никого не любивший, почувствовал вдруг, что с ним что-то происходит. Незнакомое чувство властно влекло его к девушке, влекло, несмотря на то, что она отвечала ему ненавистью. Девушка пыталась бежать, приняла яд, но охрана, слуги, специально приставленные к ней женщины - сахи - не дали ей умереть. Бату-хан овладел ею силой.
      Через девять месяцев и девять дней новая жена родила хану Барака. И с этого момента ей захотелось жить. Она больше не искала смерти. Но судьба распорядилась по-иному. Одна из младших жен, никогда не знавшая счастья материнства, подкупила повитуху, и та сделала так, что роженица умерла.
      Велико было горе Бату-хана. В ярости он велел изрубить виновных и бросить их трупы в степи. Но Бату не был бы внуком Чингиз-хана, если бы позволил себе расслабиться. Он знал - нет в подлунном мире ничего более неверного, чем судьба. Она похожа на кучевые, вечно клубящиеся облака, и никогда не знаешь - осветит ли тебя солнце, или накроет их тень. Туманным, неясным было и будущее Барака. Никто не мог бы сказать, чья ненависть и чья милость падут на него. Жизнь в степи полна неожиданностей - зависти, коварства, предательства. Яд и нож решают здесь многое.
      К юному хану были приставлены самые верные, самые преданные телохранители. Мальчик рос крепким, здоровым. Наступило время, когда он произнес первые слова, и с той поры Бату стал все чаще навещать его. Хан брал мальчика на колени, и лицо его, суровое, обожженное солнцем и исхлестанное ветрами дальних походов, светлело. И это тоже было незнакомо ему. Всегда равнодушный к детям, всегда подозрительный и жестокий, занятый войнами и распрями, Бату преображался, когда видел Барака. Шли годы, и мальчик все больше становился похожим на мать. И в гневе он был таким же, как она,- упрямым, яростным. Бату прижимал сына к груди и, по монгольскому обычаю, лаская его, нюхал лоб. Острый детский запах непривычно волновал хана. И все чаще стала появляться пока еще смутная мысль, что Барак со временем мог бы стать наследником, повелителем созданной им Золотой Орды. Бату не мог объяснить, откуда идет эта уверенность, но в юном хане было что-то такое, что заставляло так думать. Особенно окрепла эта мысль, когда Бату-хан понял, что дни его сочтены. Но он знал, что мечте его не дано осуществиться. Слишком мал и уязвим Барак, чтобы устоять в этом жестоком и коварном мире, где в погоне за властью брат не задумываясь прольет кровь брата.
      Хан подумал, что, быть может, сына следовало назвать Кипчаком или Орусутом - по имени тех народов, которые Батый покорил. Древний монгольский обычай повелевал давать новорожденному имя врага. Это была добрая примета, потому что мальчик к тем годам, которые отпускала ему судьба, получал годы, прожитые врагом, и жизнь его становилась долгой. Если бы пожить еще хоть немного, дать сыну возможность окрепнуть, расправить крылья, закалить его волю и научить быть беспощадным к врагам. Если бы...
      Бату-хан снова поднял к небу лицо. Орел все так же парил в безоблачной синеве, но теперь он был ближе к земле, и уже были видны его огромные крылья, похожие на могучие руки с растопыренными пальцами. И вдруг страшная мысль поразила хана. Он понял, что высматривала кровожадная птица в густых ковылях. Глаза Бату-хана метнулись к подножью кургана, туда, где, беспечный и счастливый, играл его сын. С диким, хриплым криком вскочил он на ноги, но орел опередил его. Сложив крылья, птица камнем ринулась к земле, туда, где мелькал красный чапан Барака.
      - Сюда! Сюда!..- рычал Бату-хан. Задыхаясь, спотыкаясь о камни, он бежал к Бараку, широко раскинув руки.
      Черная птица тяжело оторвалась от земли, сжимая в когтях красный живой комочек, и пронзительный крик сына, полный боли, отчаяния и ужаса, ударил в уши Бату-хана. Он больше не мог бежать. Безумными глазами смотрел, как все выше и выше уходит в небо орел и как бьется в его железных когтях тельце сына, похожее с земли на маленькую капельку крови.
      Бату-хан, железный Бату, с самого рождения не знавший жалости ко всему живущему на земле, тихо плакал. Он, привыкший посылать на смерть тысячи людей, получавший наслаждение оттого, что земля становилась красной от крови, понял, что смерть - это мука, смерть - ни с чем не сравнимая боль. Огонь пожарища, вопли побежденных, умирающих под не знающими пощады монгольскими мечами, картины, от которых могли бы подняться дыбом волосы, всегда доставляли ему радость. В этот миг они словно заново пронеслись перед его мысленным взором, и страшная дрожь сотрясла все его тело. Неужели смерть сына - это предначертание судьбы, рок, от которого не уйти и который все равно настигнет, кем бы ты ни был - простым воином или повелителем Золотой Орды? Достаточно было одного движения руки Бату, и рушились города и покорялись страны. Сегодня под рукой не оказалось простого лука и одной стрелы, чтобы спасти сына. Впервые за всю свою жизнь суровый Бату-хан ощутил любовь и нежность к живому существу, но судьба настигла его в образе черного орла и отняла радость. Рок неумолим, и нет такой силы, которая бы могла остановить его.
      Бату представил, как терзают тело его сына кривые когти орла, и от бессильной ярости заскрипел зубами. Что мог сделать он, великий и могучий хан, против судьбы?
      Перед глазами вдруг всплыла картина двадцатилетней давности. Его тумены, состоявшие из кэшиктэн <Кэшиктэн - гвардейцы (монг.).>, осадили небольшую крепость маленького горного племени. Мужчины погибли в неравной схватке, и крепость обороняли только женщины. Они умирали от ран, голода и жажды, но не открыли ворот. В горы пришла осень, и пора было уводить тумены в степь, а крепость оставалась неприступной. И тогда Бату-хан пошел на хитрость. Он велел сказать ее защитницам: "Сдавайтесь. Мы убьем вас, но не тронем ваших детей".
      Их было всего сто, защитниц крепости,- израненные, полуживые, они были непобедимы, потому что силы им давала любовь к детям. Ради детей они поверили хану. Но Бату не сдержал слова. На глазах матерей его воины изрубили детей кривыми монгольскими саблями. Сердце Бату не дрогнуло в тот миг. Он равнодушно смотрел, как лилась кровь, слушал страшные крики, и зарево пожарища играло в его зрачках. Эта жестокость поразила даже монголов. Воины шептали: "Жив еще Чингиз-хан. Его дух переселился в Бату".
      Да, Бату-хан всегда был жесток и беспощаден. Тогда сто женщин были бессильны перед Бату - судьбой, сегодня он, непобедимый владыка, оказался бессильным перед судьбой в образе орла.
      Хан считал, что жизнь - это борьба, и потому справедливо, что побеждает в ней сильный. Вчера таким был он сам, а сегодня сила оказалась за черным орлом. Так было, так будет всегда. Иной не представлял Бату себе жизнь, и потому одной из первых была мысль о мести. С того момента, когда он увидел солнце и степь, хан знал - врага нельзя щадить. Порой ему казалось, что все это вошло в него с молоком матери, и потому Бату всегда и повсюду был безжалостным к тем, кто вставал на его пути или стремился посягнуть на его честь. Только кровь могла искупить кровь. Иные решения были ему неведомы. Только когда Бату собственными руками убьет черного орла и напьется его горячей крови, только тогда будет отомщен Барак. Хан был сыном степи и знал повадки орлов. Проклятая птица рано или поздно вернется туда, где однажды нашла добычу.
      О страшной смерти Барака Бату-хан не сказал никому. Народ, привыкший к его величию, веривший, что хану помогает само Небо, не должен был знать, что с внуком Чингиз-хана может случиться то же, что и с обычным смертным. Да и враги обрадуются, разнесут по всей земле весть о его горе.
      В ставке никто не решился спросить, куда исчез мальчик. Сотня личных тело- хранителей хана, видевшая все издали, в эту же ночь была отравлена колдовским настоем. Бату действовал по завету, оставленному Чингиз-ханом: "О ханской тайне не должна знать ни одна живая душа".
      Как и прежде, ежедневно он занимался делами Орды: принимал послов, отдавал приказы. Казалось, близкая смерть не пугала его. Хотя каждый, кто имел глаза, видел, как все более немощным становится тело Бату-хана. Немигающие, похожие на дедовские раскосые глаза его, всегда грозные, сделались теперь мутными и тусклыми.
      Лишь после полудня, покончив со всеми делами, Бату надевал красный чапан и шапку, отороченную выдрой,- такие же, как носил Барак,- и уезжал в степь к заветному кургану. Телохранители следовали за ним на почтительном расстоянии, боясь потревожить хана. Иссушенный болезнью, маленький и слабый, он медленно ехал по степи, и здесь, где никто не мог видеть его лица, к нему снова возвращались тяжелые и мрачные мысли. С каждым днем он все меньше боялся смерти и все дороже становился ему каждый прожитый миг. Месяц назад тибетский лекарь, присланный великим ханом Каракорума Менгу, чтобы лечить Бату, сказал: "Высо-кочтимый хан Золотой Орды, в подлунном мире нет такого лекарства, которое бы могло вылечить вашу болезнь. Человек покидает этот мир, когда из двадцати частей воды, которая есть в его теле, остается лишь одна. С этим ничего не поделаешь. Кровь становится густой, и никакие радости мира уже не заставят ее бежать по жилам. Сколько вам осталось жить - я не знаю. Все в руках Неба".
      Они сидели в шатре одни, а Бату-хан, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал тихие слова лекаря. И ничего, кроме горечи, не было в этот миг у него в душе. Он никому не рассказывал об этом разговоре, но помнил о нем постоянно.
      Конь хорошо знал привычный путь. Он легко поднимал Бату-хана на вершину кургана. Хан отпускал коня, и тот уходил в степь, туда, где на расстоянии полета стрелы прятались в высоких травах телохранители. Один Бату знал, зачем он приезжает сюда каждый день. Хан ждал орла. Для этого он надевал красный чапан, для этого прятал под его полой острый меч. Бату верил, что птица ошибется и примет его иссушенное болезнью тело за тело ребенка.
      Пристально оглядев небо, хан садился на камень и терпеливо начинал ждать. Болезнь отняла у него силы, но разум по-прежнему был светел. Близкий уход тревожил Бату-хана. Он не мечтал о чудесном исцелении, а думал о будущем созданной им Золотой Орды. Он должен был оставить потомкам заветы, которым бы они вняли,- и каждый бы помог им не уронить остов великого ханства. Предстояло научить их, несмотря ни на что, оставаться судьбой, карающим мечом для покоренных народов.
      Потомки... Человек приходит в жизнь и уходит из нее. У потомков своя судьба, свой путь, и, быть может, о них не стоит тревожиться? Великий дед Чингиз-хан когда-то сказал ему: "Всю свою жизнь я мечтал лишь о двух вещах. Первой - чтобы росла бесконечно моя слава, и второй - чтобы слава не оставила моих потомков и они всегда правили бы другими народами".
      Бату-хану вдруг вспомнился разговор деда с одним из его военоначальников - Боракулом.
      - Что тебе дорого в этом мире? - спросил Чингиз-хан.
      - Жизнь,- ответил Боракул.
      - А чем ты сможешь доказать это?
      - Благодаря великому из великих Чингиз-хану я стал сейчас одной из девяти главных опор, поддерживающих верхний круг остова Великой Орды,заметил Боракул.- С плеча великого хана надел я горностаевую шубу, прошитую золотыми нитями, женился на тридцати девушках, превосходящих красотою друг друга, получил в управление улус и бесчисленные стада скота... Но я стал стар. Мне теперь ближе могила, чем почетное место. И если бы всевышний спросил меня: "Согласен ли ты, отказавшись от славы, достигнутого счастья, вернуться в пору молодости, когда был лишь простым пастухом? - я согласился бы, не раздумывая.
      - Верно говоришь,- сказал Чингиз-хан.- Нет ничего на свете дороже жизни...
      - А ты бы мог поступить так? - спросил его тогда Боракул.
      Чингиз-хан надолго задумался, потом сказал:
      - Нет. Я бы не смог. Тебе легко оставить славу, счастье, почет, потому что у тебя нет детей. У меня же четыре сына, и все они цари, каждый внук хан, да и правнуки уже начали сами седлать коней... Благодаря им моя слава становится крылатой. Если бы всевышний вернул мне молодость, то кто знает, сумел бы я снова дать им то, что каждый из них имеет? Я ведь жил, боролся, проливал кровь непокорных не только ради себя. Нет. Я никогда не смогу решиться начать все сначала. Пусть лучше будут долгими и удачными дни моих потомков. Только тогда я буду много раз рождаться заново - в каждой их победе, в каждом шаге вперед. Дети - продолжение моей жизни. Если их слава сделается вечной, то и я не умру никогда. А разве это не самое большое желание для человека?
      Так говорил великий и мудрый Чингиз-хан с Боракулом...
      Тяжкая истома овладела всем телом Бату-хана, клонило в сон. Он втянул голову в плечи и, казалось, задремал. Но это только казалось. Не затем приходил на курган Бату...
      Среди семнадцати сыновей Джучи самым могущественным был Бату-хан. По положению и славе стояли вслед за ним старший из братьев - Орду и младший Берке. Остальные же управляли обычными аймаками - округами.
      Еще в те времена, когда Бату поднял над землями Дешт-и-Кипчак знамя Золотой Орды, он помог старшему брату превратить обычный улус Ибир-Сибир в ханство. Оно получило имя Синей Орды. Другие сыновья Джучи тоже правили покоренными народами, владели бесчисленными стадами скота, но ни один из них не поднялся до звания хана. По могуществу и славе среди всех внуков Чингиз-хана с Бату могли сравниться только хан Северного Китая - Кубылай и хан Кавказа, Азербайджана, Рума, Ирана и Багдада - Кулагу. Но ни один из них не покорил столько народов, такого пространства, как Бату-хан. Их владения, по сравнению с владениями Золотой Орды, были похожи на шкуру овцы рядом со шкурой быка. В далеком Каракоруме, сменяя друг друга после Чингиз-хана, правили монгольским ханством Угедэй и Гуюк, а совсем недавно на белой кошме подняли Менгу. Бату-хан был равнодушен к родине предков. Он создал Золотую Орду сам, и все помыслы его были здесь.
      В чем была причина удачи Бату-хана? Люди объясняли это тем, что с самой юности Бату свято чтил заветы предков. И если другие потомки Потрясателя вселенной часто предпочитали руководить набегами и походами из ставок, то Бату всегда шел впереди своих туменов. Управляя Золотой Ордой, он никогда не носил одежд из шелка, не украшал себя золотом - он жил так же просто, как и его великий дед. Летом на нем были чекмень из верблюжьей шерсти, на голове кипчакский борик, отороченный белкой, тело защищал нагрудник из шкуры жеребенка. С наступлением зимы Бату надевал темно-коричневый полушубок или волчью шубу и шапку - тымак из густого корсачьего меха.
      И то, что хан вдруг начал носить нарядную одежду, поразило всех. Визири, нойоны, нукеры считали, что во всем виновата болезнь. Каждый догадывался - жить Бату-хану осталось немного, но никто не решался говорить об этом вслух, никто не решался спросить, что же будет дальше с каждым из них. А Бату-хану рано или поздно предстояло это сказать. Он помнил об этом и потому, отправляясь однажды на курган, взял с собой младшего сына - Улакши, рожденного от жены из рода тайжигут. Улакши, несмотря на молодость, был высокого роста, горбоносый, скуластый и походил скорее на иранца, чем на монгола.
      Конечно, в эти тяжкие для него дни Бату следовало бы говорить со старшим сыном, потому что именно он, по законам Чингиз-хана, должен был унаследовать власть в Золотой Орде - он опора Бату-хана. Но Сартака не было в ставке. Из-за своей болезни хан отправил его вместо себя на великий курултай в Каракорум.
      Улакши, как младшему, по обычаю, предстояло стать хранителем очага в доме Бату. Так предписывал Чингиз-хан. Но этот порядок соблюдался не всегда. Его потомки унаследовали от деда волчьи повадки, и потому чаще побеждал тот, кто сильнее, а не тот, кто имел право. Законный наследник порой становился добычей более хитрого, коварного и сильного.
      Бату-хан все это хорошо знал, но до семи лет он воспитывался в Монгольской Орде деда и потому поступал так, как велел Чингиз-хан. Сартаку предстояла нелегкая борьба за власть, и Бату не без умысла послал его в Каракорум, надеясь, что он многому сможет там научиться из того, что потом пригодится, когда станет ханом Золотой Орды.
      Улакши не Сартак, и все же он сейчас ближе всех для хана. Кто знает, продлятся ли дни Бату до той поры, когда вернется старший сын? Это известно одному Небу.
      Они поднялись на курган, и Бату, сощурив свои раскосые глаза, долго в задумчивости смотрел в степь, потом сказал:
      - С той поры, как наследник хана начинает сам садиться на коня, он уже не считается ребенком. Ты стал взрослым, сын, и потому нам надо поговорить с тобой,- Бату помолчал. Поймет ли его Улакши, сможет ли потом пересказать братьям то, о чем он сейчас услышит? - Я уже стар и болен. Пришла пора оглянуться на пройденное и подумать о том, что я успел сделать, а что - нет. И все ли вышло так, как было задумано, или ничего не получилось. Ты будущий хранитель очага. Иди садись рядом.
      Улакши сел на каменную плиту у ног отца.
      - Орел всегда охотится на то, что видел в детстве. Так было и со мной. Семь лет я прожил у деда Чингиз-хана. Однажды он посадил меня на луку своего седла и привез на место битвы. Вся степь, насколько хватал глаз, была устлана трупами врагов, павших под ударами дубин и сабель монгольских воинов. Чингиз-хан ничего не сказал. Он только посмотрел мне в глаза и увидел, что они блестят. А я мечтал стать таким же смелым и беспощадным, как наши багатуры, и научиться так же, как они, убивать врагов. Дед иногда давал мне советы. Три из них стали яркой звездой, которая освещала мой путь во тьме ночи, именуемой жизнью. Во время кровавых, сокрушительных походов советы Чингиз-хана грели мое сердце, давали уверенность и силу.
      Однажды он сказал мне: "Если стаю собак возглавит тигр, то со временем собаки превратятся в стаю тигров. Если же во главе тигров окажется собака, то пройдет немного времени - и тигры превратятся в свору собак".
      Я долго не придавал значения этим словам деда, пока под копытами монгольских коней не пала великая степь Дешт-и-Кипчак. Мы покорили ее народ, но я вдруг заметил, что с каждым годом мои воины все чаще стали брать себе в жены местных женщин и перенимать кипчакские обычаи.
      Вот когда мне сделались понятны слова Чингиз-хана, и я захотел стать тигром, чтобы не превратиться в собаку. Нас, монголов, было мало, и, чтобы удержать в повиновении народ, я стал приближать к себе лучших из кипчаков. Им нельзя было отказать в смелости, но, для того чтобы побеждать, они должны были сделаться такими же жестокими, как мои монголы.
      Недаром народ говорит, что, кроме перелома костей, все болезни заразны. Мне удалось сделать так, как я хотел. Теперь уже кипчаки помогали нам управлять их народом. Страх превратил кипчакских воинов в смельчаков, а тех, кто не хотел следовать по нашему пути, мы уничтожали. У меня появилось большое войско, устроенное по подобию войска Чингиз-хана, и с ним я смог пойти на булгар, карлуков, гузов, аланов и на другие народы...
      - Но ведь собака, превращенная в тигра с помощью кнута, могла затаить злобу. Что помешает ей, почувствовав себя тигром, показать клыки?..задумчиво сказал Улакши.
      Бату чуть заметно улыбнулся. Ему нравилось, что сын думает над услышанным. Кто знает, может быть, Улакши повезет и он станет когда-нибудь неплохим ханом.
      - Ты прав. Такое может случиться... Но чтобы все оставалось так, как ты хочешь, есть еще одно средство. Вспомни слова, сказанные Чингиз-ханом служившему ему с юности верой и правдой Джалме-нойону:
      - При моем рождении и ты родился,
      При моем возмужании и ты мужал.
      Благородного рода, в колыбели собачьей,
      Счастливый, превосходный мой Джалме!
      Кроме этих слов, он подарил своему нойону право совершить девять проступков и не быть за них наказанным.
      А что сказал мой дед Торган-Шире человеку, который спас его в молодости от врагов? Он сказал: "Пусть земля меркитов вдоль реки Селенги станет твоим кочевь-ем. Отныне она будет принадлежать твоим потомкам и потомкам твоих потомков". Чингиз-хан умел не только покорять, но и находить путь к сердцам преданных ему людей. Он был для них щедр на доброе слово и не скупился, награждая.
      Я поступал так же. Лучшие воины получали от меня самые большие куски шелка, и в их ладони я сыпал больше золота. Род или племя, отличившиеся перед Ордой, получали лучшие выпасы для своего скота и лучшие места кочевок.- Бату-хан задумался.- Человек бессилен не только перед насилием. Он будет лизать тебе пятки, если ты сумеешь держать его благополучие в своих руках...
      Бату-хан умолк, перевел дыхание, вытер испарину со лба. Ему трудно было говорить.
      - В другой раз дед сказал мне: "Простой народ уважает и восхваляет того, кого он боится. Если хочешь, чтобы имя твое знал весь мир, не жалей никого: уничтожай, режь. Чем больше погибнет людей по твоей воле, тем большей будет твоя слава".
      Улакши опустил голову. Бату усмехнулся:
      - Зачем прячешь глаза? Или ты вспомнил о том, что ответил на эту мудрость деда Букенжи-кази?
      Мальчик кивнул.
      В Золотой Орде все знали эту историю. В год, когда тумены монголов впервые пришли в Хорасан, к ним в плен попал кази <Кази - духовное лицо у мусульман, судья.> Бахиддин Букенжи. Чингиз-хан, пораженный широтой его знаний, даровал ему жизнь и оставил подле себя. Он любил слушать рассказы кази об обычаях и нравах в различных странах. Однажды Потрясатель вселенной сказал своим друзьям: "Я вырезал много народов, поэтому и прославился на весь мир. Слава моя возрастет еще больше, если я не оставлю в живых никого".
      Кази, услышав эти слова, попросил: "Великий хан, если вы подарите мне жизнь, я посмею возразить вам".
      У Чингиз-хана было хорошее настроение, и он пообещал не казнить Букенжи.
      "Великий хан! - сказал кази.- Если вы и ваше войско уничтожат все народы, то кто же будет прославлять ваше имя?"
      Чингиз-хан уставился на Букенжи неподвижными холодными глазами и вдруг засмеялся: "Я завоевал пока только полмира, и еще остались те, кто будет меня славить".
      - Дед мой был мудр,- сказал Бату.- Он всегда хорошо знал то, о чем говорил. К завоеванным им землям я присоединил новые, но и я не смог истребить все народы. И на вашу долю хватит дальних походов и кровавых битв.
      - Отец, но и ты не всегда и не все делал так, как завещал Чингиз-хан.
      - Да.- сказал Бату.- Не все. Я не дарил никому из друзей своих жен. В этом Бату-хан не смог стать таким, каким был его великий дед...
      В свое время Потрясатель вселенной покорил два рода - меркит и найман. Предводители этих родов были обезглавлены. Печальной участи избежали только кереи. Их властитель Жаха-Гамбу отдал Чингиз-хану в жены свою красавицу дочь Ибахан-бегим. Табуны лошадей, караваны с дорогими шелками, золотой и серебряной посудой и двести рабов прибыли вместе с ней в ставку Чингиз-хана. Казалось бы, заключен прочный и долгий мир. Но Жаха-Гамбу нужна была только передышка, и прошло совсем немного времени, как он выступил против монголов. Преданный Чингиз-хану нойон Журшатай обманом завлек его в ловушку и отрубил изменнику голову. Он же помог разгромить кереев и в битве с ними спас великому Чингиз-хану жизнь, прикрыв его собственным телом.
      Чингиз-хан остался доволен поступком Журшатая и подарил ему свою жену Ибахан-бегим. При этом он сказал: "Если напал враг - встреть его, вырыв яму. Если рядом с тобой друг - не пожалей для него куска мяса из своего тела".
      Именно об этом думали сейчас отец и сын.
      Улакши упрямо тряхнул головой.
      - Наш великий предок дарил жен не только тем, кому был обязан жизнью. Ведь Кактай-нойон не совершил того, что совершил Журшатай?
      - Да. И такое случалось. Твой предок был властителем вселенной, и потому любой проступок украшал его. Я знаю об этом случае... Дело было так. Во время борьбы с родами керей и тайжигут Кактай-нойон перешел на сторону Чингиз-хана. Больше за ним не было никаких заслуг. Даже в битве с Ван-ханом, когда мой дед обратился к нему за советом, он промолчал, поглаживая гриву своего коня. Вот и все достоинства этого человека.
      Но вскоре Чингиз-хану приснился страшный сон, будто тело его обвила огромная пятнистая змея. Змея сказала человеческим голосом: "Если не отдашь жену - проглочу".
      Чингиз-хан верил шаманам и знахарям и умел толковать сны. Утром он увидел, что рядом с ним лежит прекрасная, как лебедь, Абике-бегим. Совсем недавно сделал он ее своей женой. Хан разбудил ее. "С тех пор как я взял тебя в жены, душа моя пребывала в покое и радости. Но ты не должна обижаться. Я увидел плохой сон и обязан тебя кому-нибудь отдать".
      Абике-бегим знала - хан ничего не повторяет дважды. Опечаленная, она сказала: "Пусть будет так, как велишь ты. Пусть радость проведенных вместе дней останется с нами. Позволь мне взять с собой только золотую чашу, из которой я пью кумыс, и преданную мне служанку по имени Конатай".
      Чингиз-хан согласился и позвал стражу.
      "Кто сегодня несет караул?" - спросил он.
      "Я",- ответил Кактай-нойон.
      "Свою жену, Абике-бегим, я дарю тебе".
      Нойона слова эти бросили в дрожь.
      "Не бойся,- властно сказал Чингиз-хан.- Я говорю всего один раз, и всегда правду".
      Повинуясь властному взгляду хана, Абике-бегим перебросила косы на грудь. Так уж было заведено у монголов, что, когда женщина выходила замуж, она делила свои волосы на две равные части. Это означало, что отныне половина ее жизни принадлежит мужу. Если же женщина поступала так, как это сделала сейчас Абике-бегим, она навсегда расставалась со своим любимым.
      - Наш бесстрашный предок боялся плохих снов... Странно... Ни разу не дрогнув, он завоевал полмира.
      Бату-хан печально покачал головой:
      - Как мало ты еще понимаешь, сын. Если у человека впереди большая цель, то в молодости он не думает о смерти. Когда же наконец исполняется его мечта, а у порога стоит старость - для человека становится бесценным каждый оставшийся день. Люди ценят только то, чего им не хватает.
      Улакши вдруг понял, что могущественный, бесстрашный отец боится смерти. Очень боится. Он не нашелся что сказать ему в ответ, и над курганом повисла гнетущая, тяжелая тишина.
      Нарушил молчание Бату-хан.
      - Мы научились у деда покорять страны, а властвовать, управлять ими вы должны учиться у нас,- сказал он.- Только в этом случае потомки Чингиз-хана смогут держать разноязычные народы в крепкой узде и заставят упасть на колени весь мир.
      - Значит, наш дед ни у кого не учился? - спросил Улакши.- Выходит, мы идем дорогой, проторенной им одним?
      - Да. Этот путь проложен им,- твердо сказал Бату.- Разрушить и сровнять с землей города, вытоптать посевы и сады хотел он для того, чтобы превратить все земли в огромное пастбище для монгольских коней. Это была его великая мечта. Ради нее Чингиз-хан не щадил никого, заливая мир кровью. Он презирал тех, кто жил в городах. Настоящие люди - только монголы. Им должен принадлежать весь мир, а они должны подчиняться только одному человеку. Ради этой цели Чингиз-хан железной рукой объединил все монгольские племена и был беспощаден ко всем, кто вставал на его пути. Это же он завещал и нам. Ты спрашиваешь, учился ли у кого-нибудь мой дед? Да. Он не стыдился это делать, если опыт других мог помочь в достижении цели.
      - Кто был для него достойным учителем?
      - Китайские мудрецы рассказывали ему, как вел свои войны Искандер Зулкарнайн <Искандер Зулкарнайн - Александр Македонский.>, который, подобно Чингиз-хану, завоевал полмира. В армии Искандера не было, как у нас ахурука <Ахурук - специальный семейный караван, следующий за войском.>, но чтобы показать, что завоеванные земли принадлежат ему, он в каждой новой стране оставлял воинов, достигших сорока лет. Воины обзаводились семьями, строили дома и устанавливали порядки, предписанные Искандером. Наш дед перенял этот опыт. Покоряя города, он тоже оставлял там своих воинов, но, в отличие от Искандера, вместе с женами и детьми, которые следовали за войском в обозе. Утвердившись на новых землях, они диктовали покоренным народам монгольские законы и превращали пространство, завоеванное Чингиз-ханом, в земли монголов. И еще... Как и римские властители, он создал высший совет Орды и назвал его "Девять орликов" <Девять орликов - девять величин.>. Если сам Чингиз-хан был золотым столбом, поддерживающим шатер Орды, то орлики - это девять серебряных опор, на которых покоился свод шатра. В совет входили достойнейшие из достойных. Мудрость их и доблесть были известны всем. Кроме специального дня, в который собирался совет, каждый из девяти орликов имел свой день и час для беседы с властителем вселенной. Чингиз-хан не ввел в совет ни одного родственника. Он считал, что представитель родной крови не может быть умнее его самого. Наш дед никогда не враждовал с тем, кто стоял ниже его по богатству и славе. Если такой человек мешал ему, он поручал кому-нибудь из нойонов умертвить непокорного, а чаще старался сделать его другом. "Если не совершишь насилие над менее знатным, чем ты, человеком, то он будет стремиться дружить с тобой, а не враждовать",- говорил Чингиз-хан...
      Бату вздрогнул. Зоркие глаза его различили в знойном степном мареве крохотную точку. Он не мог ошибиться. Это возвращался к кургану орел, которого он ждал столько дней. Сердце Бату-хана замерло, потом застучало сильно и быстро. Близился час мести...
      - Улакши,- тихо сказал он,- что говорят в Орде о Бараке?
      Сын выжидательно посмотрел на отца, но лицо Бату-хана не предвещало гнева.
      - Люди говорят, что Барака утащил орел...- Улакши помедлил.- Люди говорят - с Бату-ханом не мог справиться весь мир, и только птица осмелилась принести ему горе...
      Бату побледнел. Сердцем он чувствовал, что в Орде все равно знают правду о смерти сына, но верить в это не хотел. Выходит, напрасно велел он убить сто воинов, видевших, как орел утащил Барака, выходит, правильно говорят в народе, что правда - это кинжал и ее не спрячешь в мешке. Вдруг шевельнулась мысль, что смерть сына - это, быть может, возмездие за безвинно пролитую кровь. Мысль эта вспыхнула и тут же погасла, как искра, улетевшая во мрак ночи.
      - Дальше...- сказал Бату-хан, чуть повернувшись в сторону Улакши.
      - Люди говорят: смерть Барака - это месть Неба за то, что Бату-хан решил нарушить закон своего великого деда.
      Бату долго молчал.
      - Да, это так...- наконец сказал он.
      Глаза Улакши блеснули.
      Хан словно не заметил этого.
      - Моя вина не в том, что я пожелал жить до тех пор, пока не подрастет Барак и не заменит меня, хотя по праву ханом Золотой Орды должен быть Сартак... Я думал, что безразлично, который из сыновей займет мой трон, лишь бы росла слава Орды и подлунный мир по-прежнему трепетал перед грозным монгольским мечом... И здесь я не ошибся... Моя вина совершенно в ином...
      - В чем? - нетерпеливо спросил Улакши.
      Бату-хан сделал вид, что не обратил внимания на резкость сына. Времени на обиды и поучения не оставалось. "Будущее принадлежит ему,- подумал хан,и сыну надо рассказать то, что пригодится завтра. Он не должен повторять ошибки тех, кому пришло время уйти".
      - Моя вина в другом... Мы, потомки Чингиз-хана, должны думать о том, чтобы постоянно росло и крепло великое монгольское ханство, созданное нашим дедом. И если хотим, чтобы аруах - дух монголов и дух Чингиз-хана - всегда был с нами, мы не должны сажать на ханский трон сына, рожденного от дочери завоеванной страны.- Бату-хан помолчал.- Хан, вскормленный молоком женщины из побежденной страны, однажды может встать на сторону народа, покоренного его отцом. И если Небо когда-нибудь захочет разрушить Орду, то гибель ее начнется именно с этого... Я знаю это, я вижу это... Моя вина перед духом великого Чингиз-хана состоит в том, что я нарушил его завет и, поддавшись отцовской любви к Бараку, захотел вручить судьбу Золотой Орды сыну, рожденному от дочери врага. Но теперь грозная сила, по имени справедливость, приняв облик черного орла, исправила мою ошибку...
      Улакши упрямо наклонил голову.
      - Если великий хан считает смерть Барака справедливой, то почему...- он замолчал, боясь отцовского гнева, но все-таки пересилил свой страх и продолжал: - Почему тогда, надев яркие одежды, вы стараетесь привлечь внимание кровожадной птицы?
      - Кто сказал, что я защитник справедливости? - Кожа на сморщенном лице Бату натянулась, подобие улыбки тронуло бледные губы.- Если ты хочешь диктовать миру свою волю, ты не должен вспоминать о справедливости. Это недостойно потомка Чингиз-хана. Если хочешь властвовать, то должен помнить, что есть на свете только одна настоящая сила и ее надо беречь в себе и не давать потухнуть, как костру, который согревает твое жилище. Имя этой силы месть. Человек, не знающий чувства мести, похож на глину, которую легко мять. Ты не должен оставлять что-либо неотомщенным. И не важно, кто твой враг: человек ли, зверь ли, птица... Умение мстить - признак величия и силы...
      Улакши облегченно вздохнул:
      - Прости отец, если я возвысил голос...
      - Мне сейчас все равно, как ты будешь говорить... Я взял тебя сегодня на этот курган для другого.
      Улакши весь превратился во внимание.
      - Скоро я умру,- безжалостно сказал Бату.- С того дня, как меня не станет, на трон Золотой Орды поднимется твой брат Сартак, тебе же предстоит стать хозяином ханского дома и хранить очаг всей Орды. Сартак сейчас далеко, и я хочу говорить с тобой...
      Сын побледнел, отвел глаза в сторону.
      - Не говори такое, великий хан...
      - Не мучай себя напрасно...- устало сказал Бату-хан.- Всякому своя судьба, и счастье дороже и ближе отца. И тебе тоже... Я хочу дать тебе три наказа, потому что, кто знает, может быть, в один из дней ты тоже станешь хозяином Золотой Орды...
      К лицу Улакши прилила кровь.
      - Я слушаю, великий хан...
      - Ты наверное, знаешь, что рассказал однажды Чингиз-хану острослов по имени Мангутау?
      Улакши отрицательно покачал головой.
      - Тогда слушай. В давние времена на свете жили два дракона. У одного из них была тысяча голов и один хвост, а у другого - одна голова и тысяча хвостов. Однажды разразилась страшная буря и раньше времени в степь пришла зима. Тысячеголовый дракон хотел забраться в укрытие, но головы заспорили, как следует поступить. Они так и не сумели прийти к согласию, и дракон погиб. Другой, у которого была одна голова, вовремя укрылся от непогоды и спасся, потому что тысяча хвостов подчинилась желанию одной головы. Простой народ подобен тысяче хвостов. И если у него будет одна голова - хан, то никто не сокрушит его и он добьется того, чего пожелает. Потомки же Чингиз-хана подобны тысячеголовому дракону. Если они не сумеют быть едины и затеют распри, то быстро найдут смерть от рук своих врагов. Мой первый тебе наказ: "Сумей сохранить единство всех монгольских родов и потомков великого Чингиз-хана. Только тогда вы будете сильны всегда".
      Улакши вдруг быстро потянулся к лежащему рядом луку. Черный орел плавно снижался над курганом.
      - Не трогай...- сказал Бату-хан.- Пусть поживет пока... Уж если он прилетел, то знает зачем...
      Орел словно услышал слова хана и снова стал набирать высоту.
      - Слушай мой второй наказ,- сказал Бату, продолжая следить глазами за птицей.- Дешт-и-Кипчак завоевал мой отец Джучи по велению Чингиз-хана. Дед отдал ему эти земли и разрешил вершить над ними свою власть. У народов Дешт-и-Кипчак есть пословица: "Умен не тот, кто добыл скот, а тот, кто вырастил его". Великое свое ханство Чингиз-хан создал, объединив сто монгольских родов и покорив сорок народов. Мы - его внуки и правнуки, отпрыски знаменитых четырех сыновей-джихангиров: Джучи, Джагатая, Угедэя и Тули,- раздвинули границы великого ханства Каракорум и приумножили славу. Много славных дел совершили мои родственники Менгу, Гуюк, Орду, Арык-Буги, Алгуй, Кайду. Я же перешагнул границы Дешт-и-Кипчак, распространил свою власть на земли орусутов, покорил Северный Кавказ и дошел до столицы мадьяров.
      С горящими глазами слушал Улакши рассказ отца.
      - Если бы не смерть Угедэя, вы бы пошли еще дальше - до земли немцев, франков...- горячо сказал он.- Как жалко, что вам пришлось повернуть своего коня...
      Бату-хан тихо рассмеялся. Снова натянулась на лице дряблая кожа, остро проступили скулы.
      - Значит, ты тоже видишь в этом причину моего возвращения? Если все связано со смертью великого хана Угедэя, то почему Кулагу, который в это время дошел до Багдада, не повернул назад свои тумены? Во главе небольшого войска он отправился в Каракорум, а главные силы оставил на месте, поручив их Кит-Буги-нойону. Я ведь тоже мог сделать так.- Бату помолчал. Воспоминания далекого прошлого нахлынули на него.- Нет. Я не мог пойти на такое,- задумчиво сказал он.- Смерть великого Угедэя была только поводом. И друзья, и враги до сегодняшнего дня не знают истинной причины. А она совсем в другом.
      Улакши весь напрягся. Отец собирался открыть ему тайну, о которой не знает никто.
      - Так в чем же причина?
      Бату-хан словно не слышал его вопроса. Он продолжал думать и вспоминать то, что было известно ему одному.
      - Многие считают, что я перешел Итиль, чтобы завоевать земли мадьяр. Нет, не там был предел моей мечты. Но прежде я хотел разбить мадьяр и превратить их привольные степи в место для отдыха моих туменов, а потом напасть на немцев, франков и другие народы, живущие дальше к западу. Мечты мои были дерзкими, а желания - сильными. Свои тумены я двинул по древнему пути кочевников-завоевателей, проложенному еще предводителем хунну Этилем <Этил - Аттила, предводитель гуннов>. Я знал, что земли, по которым мне предстояло пройти, населены многими народами, и потому, чтобы не получить коварный удар в спину, я послал в Польшу войско во главе с внуком Сибана Байдар-султаном, в Чехию - восемнадцатилетнего внука великого хана Угедэя Кайду-султана, в Болгарию - внука не менее великого моего отца Джучи Ногая. Каждому я дал по одному тумену. И на этот раз я сделал так же, как поступил, когда шел на орусутов,- впереди войска я отправил послов, которые должны были сказать народам этих земель: "Покоритесь великому Бату-хану по собственной воле". Я знал, что никто добровольно не подставит шею под монгольский меч, но не это главным было для меня. Помнишь, что сказал однажды наш великий дед Шиги Хутуч-нойону: "Будь оком, которое увидит весь мир. Будь ухом, что сможет услышать весь мир". Именно для этого нужны были послы. И они сделали то, что я ожидал. Скоро я знал все, что мне хотелось знать. Еще в год курицы (1237) хан кипчаков Котян, убежав от меня с сорока тысячами кибиток, попросил убежища у короля мадьяр Белы Четвертого. Вместе они смогли бы стать грозной силой. Но дух Чингиз-хана не оставил монголов. Послы сказали мне, что мадьярская знать, боясь усиления короля, поссорила его с Котяном. Судьба жестоко расправилась с беглецами - в одну ночь больше половины кипчаксих воинов было зарезано, хан Котян убит, а оставшиеся в живых, грабя и сжигая по пути мирные селения, ушли в Балканские горы. Бела Четвертый оказался плохим воином. Он видел не дальше, чем видит простой пастух. Ему казалось, что нет во всем мире такой силы, которая бы отважилась посягнуть на его земли, и потому он отказался от союза с орусутами. Когда мое стопятидесятитысячное войско под водительством Субедэя, Менгу, Гуюка, Орду, Кадана, Байдара, Бори, Пешек, Ногая, Бурундая и Кайду вошло в земли Харманкибе, черниговский князь Михаил послал к мадьярскому королю людей - он просил его выдать дочь за своего сына Ростислава. Породнившись, они бы смогли вместе выступить против нас. Но Бела Четвертый не дал согласия на этот союз. Так же поступил он и по отношению к князю Галицкому. Король мадьяр, видимо, считал, что у его дочери золотая голова, а зад отлит из серебра.- Бату-хан лукаво усмехнулся.- Но я во всем этом видел волю Неба. Что могло быть более благоприятным, чем отсутствие единства между мадьярами и орусутами? Сильными врагами могли оказаться немцы, но, как мне было известно от лазутчиков-купцов, они не верили, что копыто монгольского коня когда-нибудь ступит на их земли. Они рассчитывали, что мы не мусульмане, и потому даже надеялись использовать нас против арабов. В это время немцы стали готовиться к походу на северные княжества орусутов - на Новгород и Псков. Так начинался мой поход на мадьяр. Мы были верны заветам Чингиз-хана - не знали страха, не знали жалости. Приближенные короля не смогли стать его опорой, и потому, сколько бы ни собирал он войск, мои доблестные тумены обращали их в бегство и земля становилась красной от крови. Город за городом превращал я в развалины, черный дым пожарищ закрывал солнце. Еще до наступления середины лета мы овладели столицей мадьяр Эстергомом. Десять тысяч воинов и тридцать стенобитных машин сокрушили ее стены. И чем отважнее сражались мадьярские воины, тем яростнее был наш штурм - кровь ручьями стекала со стен города. В это время монгольские тумены под предводительством Байдара, Ногая и Кайду залили кровью Польшу. Успех сопутствовал и среднему сыну Угедэя - Кадану. Одно за другим он покорил южные государства. Под ударами стенобитных машин дрожали и рушились крепости Словакии. Байдар и Кайду, покорив Польшу, пьяные от удачи и крови, двинули свои тумены к землям восточных чехов. И здесь судьба словно отвернула от них свое лицо - каждый монастырь, каждую церковь приходилось брать штурмом. Монгольские воины, чтобы знать, сколько пало врагов, отрезали правое ухо у каждого убитого. Они шли вперед, и их становилось все меньше. Узнав об этом, я приказал Байдару и Кайду остановиться. Не вступив в битву с сорокатысячным войском короля чехов Воцлава, они вернулись под мое знамя. Именно в это время гонец черную весть о смерти хана Угедэя в Каракоруме. На великий курултай, чтобы избрать ему достойного преемника, должны были прибыть все представители рода Чингиз-хана. Тогда-то я и отдал приказ своим туменам вернуться на берега Итиля.
      - Если бы вы тогда доверили войско кому-нибудь из своих доблестных нойонов...- прошептал Улакши.
      Бату-хан долго молчал, смотрел, как в высоком небе парил орел. Мысли его были далеко отсюда. Он словно заново переживал дни своей молодости, упоение битвами, и перед глазами вставали города, охваченные пламенем пожаров.
      - Я не мог этого сделать,- твердо сказал хан.
      - Но почему?..
      - Бесчисленны были земли и страны, завоеванные нами, но голос рассудка заставил меня быть осторожным. Я видел, что земли эти принадлежат нам только до тех пор, пока мы не повернули коней обратно. Мы завоевали эти страны, но не покорили их. Короли и цари, уцелевшие в битвах, поклялись нам в верности, но народ не повиновался им, и потому они не могли говорить от его имени. Отправляясь в этот поход, я думал, что долины мадьярских рек станут пастбищами для монгольских коней. Здесь мы отдохнем, соберем силы, чтобы снова двинуться дальше, на запад. Но из этого ничего не вышло. На покоренных землях не было мира. Не проходило дня, чтобы отряды, укрывшиеся в лесах, не нападали на моих воинов. Кровь продолжала литься, и редели мои тумены. И еще была одна причина, о которой нельзя было забывать...
      Бату-хан закрыл глаза ладонью, словно воскрешая в памяти давно забытые времена и события. Улакши, с трудом сдерживая нетерпение, ждал, когда отец снова начнет говорить.
      - Причина была в орусутских землях... Прежде чем двинуться на них, я поступил так, как это делал мой великий дед,- отправил туда купцов и лазутчиков. Скоро я знал все, что хотел знать: и какое у орусутов войско, и как правят их князья, и каким был этот народ раньше.
      Орусуты жили отдельными княжествами, но были единым народом, и никогда и никто не покорял их. Порой в битвах с другими народами они терпели поражение, но ни разу не потеряли свободу.
      Я знал, что покорить их будет нелегко. И не ошибся. Три с половиной года потребовалось для этого. И всего год, чтобы бросить под копыта монгольских коней другие земли.
      - И все-таки вы покорили их! - горячо сказал Улакши.
      - Да. Они не смогли устоять против моих бесстрашных туменов, потому что каждый князь считал себя сильнее и умнее другого. Я не стану говорить о мелких княжествах, но если бы Владимиро-Суздальское и Галицко-Волынское были дружны, кто знает, чем закончился бы наш поход... Но мы потомки великого Чингиз-хана, и с нами монгольский бог войны Сульдэ... Предав огню города Галицко-Волынского княжества, мы вошли в землю поляков, мадьяр и угров. Что было дальше, я говорил уже тебе. Конечно, мы могли бы еще долго продержаться в их владениях, но я всегда помнил об орусутах, оставшихся за спиной. Потерпевший поражение мечтает о мести, и я ждал ее, ждал удара в спину, потому что видел, как умеют сражаться орусуты. Легко было править в Дешт-и-Кипчак и в Хорезме, потому что местные жители, как и мы, были кочевниками. Здесь же, в землях мадьяр, поляков и болгар, все получалось по-иному. Увидев все это, я понял, что, если еще промедлю, народы покоренных стран объединяться и наши тумены не смогут одолеть их. За моею спиной была Золотая Орда, и силою, могуществом и славою ее нельзя было рисковать. Словно в подтверждение моих опасений началось восстание в Болгарии и Молдавии против Ногая. Когда умер Угедэй, я велел своему войску вернуться в Дешт-и-Кипчак.
      - Получается, что монгольский меч, повергший в страх весь Востой, не испугал другие народы? - спросил Улакши.
      Бату-хан с удивлением посмотрел на сына:
      - Кто тебе сказал, что нас боялся весь Восток? Да, монгольский воин внушал ужас покоренным народам своей жестокостью, но проходило время - и появлялись те, кто предпочитал смерть рабству. Нам подчинились правители, князья, знать завоеванных государств. Они пытались заставить делать это же свой народ, но из рассказов старых воинов ты знаешь, как простые люди защищали свои города и селения. Так было повсюду: в Хорезме и на Руси, в Дешт-и-Кипчак и на Кавказе.-Бату посмотрел в глаза Улакши.- Наверное, ты слышал о кипчакском батыре Бошпане? Дерзость его не знала границ. Вместе со своими джигитами, ненавидящими нас, он нападал на монгольские отряды, угонял скот. Он поднял великую смуту в Орде. Тогда я приказал Менгу взять столько войска, сколько он сочтет нужным, и живым или мертвым доставить мне Бошпана. Двести парусников снарядил Менгу. Он прошел Итиль от устья до истоков, и наконец его воины захватили непокорного батыра. "Склони голову! Опустись на колени!" - приказал Менгу. "Я не верблюд, чтобы падать на колени, а голова моя не склоняется перед врагами",- ответил Бошпан. Один из нойонов, разъяренный такой дерзостью, надвое разрубил батыра. Всех его джигитов закололи как овец. Бошпан убит, но я знаю: по-прежнему в душах многих тлеет искра бунта. А теперь опять об орусутах. Если им удастся объединиться, если они встанут в один ряд, тогда увидишь, что они могут! Сейчас их сила разобщена, но страха уже нет. Я помню Евпатия Коловрата из сожженной нами Рязани. Я видел его мертвым... В свое время он собрал вокруг себя тысячу семьсот ратников. Они пришли из разных княжеств с неутоленной жаждой мести и были похожи на барсов - смелых и быстрых. Тысячи моих воинов остались в заснеженных лесах орусутов. Монголы сложили о Евпатии Коловрате и его людях легенду. В ней говорилось, что орусуты имеют крылья, а каждый ратник может биться против сотни воинов. Так это было... Не верь, что, завоевав страну, ты победишь ее народ. Будь зорким. Совсем недавно черниговский князь Андрей, не желая отдавать лошадей для нашего войска, перегнал их в другое место. Вину его доказать не удалось, но я, чтобы никто из князей не осмелился поступать так, велел забить его до смерти палками. А галицкий князь Даниил Романович... За то, что бояре вздумали помогать монголам, разграбил их вотчины, отнял земли, а самих привязал к хвостам необъезженных коней... Покоренные земли кипят, как вода в казане... Бунт в Твери, недовольство среди булгар, кочующих по берегам Итиля под водительством Бояна и Жеку... Десять тысяч монгольских воинов сложили свои головы, приводя в покорность восставшую Бухару. Ты не помнишь, тебя в то время еще не было на свете... Но случилось такое, что мои воины вынуждены были отступить, не сумев подчинить себе кавказских лезгин и черкесов... В трудное время остаетесь вы, мои дети, править Золотой Ордой. Сильна Орда, велика, но неспокойно в ее владениях. Нужен ум зоркий, рука железная... Теперь скажи: разве я мог поступить иначе, оказавшись в кольце врагов? Только я да самые преданные нойоны понимали, что нам не удержать завоеванные земли. Враг был повсюду. Даже женщины становились воинами и шли на смерть без страха. Казалось бы, мадьяры разгромлены, сожжены их города и растоптаны нивы, но те, кому удалось спастись от монгольского меча - воины, ремесленники, хлебопашцы,- словно потеряли разум и перестали дорожить жизнью. Они появлялись из лесных дебрей как призраки, вершили месть и исчезали, не оставив следа. Много бед принес нам отряд, которым руководила девушка по имени Ланка. Монголы называли ее красавицей Куралай. Это было под городом Чернхазе. Самому лучшему совему нойону Субедэй-бахадуру поручил я борьбу с этим отрядом. Ты знал Субедэя хитрого и умного, как лиса, и отважного и кровожадного, как тигр. Его тумены окружили воинов Ланки, и она, чтобы не попасть в наши руки, бросилась на монгольские копья. Субедэй-бахадур привез мне ее голову. Ланка, даже мертвая, действительно была прекрасна. Тогда я подумал, что такая женщина могла бы родить богатыря, не знающего страха, но война есть война, а враг это враг... Верные люди доносили мне, что, оценив по достоинству силу Золотой Орды, покоренные государства и те, которых еще не достиг монгольский меч, начали вести переговоры о союзе для борьбы с нами. Теперь тебе понятно, почему я, воспользовавшись смертью Угедэя, повернул тумены?
      - Да,- сказал Улакши.- Но вы забыли сказать о втором своем наказе...
      - Нет,- возразил Бату-хан.- Тот, кому принаждлежит трон Золотой Орды, до самого последнего своего часа должен помнить все.
      Улакши заметил: отец неотрывно следит за парящим орлом и в его глазах, уже подернутых тусклым туманом смерти, вспыхивают порой искорки восхищения царственным полетом птицы.
      - Сейчас,- сказал Бату,- сейчас я скажу тебе свой второй наказ. Помнишь, я уже говорил о кипчакской пословице: "Умен не тот, кто добыл скот, а тот, кто его вырастил". Так вот, умен не тот, кто напал на врага и победил его, умен тот, кто добился у него послушания и ловко накинул узду покорности. Мой второй наказ: "Побежденный враг должен стать твоим народом. Сумей до конца сделать его своим".
      Дерзость проснулась вдруг в Улакши, и ему захотелось спросить у отца, почему же он не сделал то, о чем говорил сейчас, но он догадался, что хан сказал еще не все. Бату понял, о чем думает сын:
      - Ты хочешь спросить, почему я сам не поступил так? Я должен был сделать это и делал насколько умел. Завоевано столько народов и земель. Разве мог бы это совершить мой отец Джучи с теми четырьмя тысячами монгольских воинов, которые дал ему Чингиз-хан? В моих походах принимали участие воины из Каракорума, но только с ними я никогда бы не создал Золотую Орду. Всю жизнь я стремился силу захваченных народов превратить в свою силу. Это удалось мне в Мавераннахре <Мавераннахр - междуречье Амударьи и Сырдарьи.> и Хорасане, в Хорезме и Дешт-и-Кипчак. Мужчины многих других, менее многочисленных народов тоже стали моими воинами. Сегодня вся Золотая Орда держится на них. Я дал им своих нойонов, и они стали похожи на монголов.
      - А может быть, это мы становимся похожи на них? Ведь мы так далеко ушли от земли предков...
      - Может быть...- задумчиво согласился Бату-хан.- Глубина затягивает... Их много... Но хозяевами Золотой Орды остаемся мы, монголы, и рука наша еще крепко держит повод. Пока так будет, добрыми поступками или страхом мы заставим следовать их туда, куда захотим. Для победы нужны сила и оружие, для управления - хитрость и умение. Ведь неспроста утверждают кипчаки: "Мягко будешь говорить - выманишь даже змею из норы. Станешь говорить грубо - даже мусульманин отречется от своей веры". Умей принуждение сгладить мягкостью, тогда завоеванная страна станет покорною, как становится взятая силою женщина твоею женою. Третий мой наказ вытекает из второго.
      Улакши склонил голову.
      - Я слушаю, великий хан...
      - Прежде чем двинуться на орусутов, монголы пошли войной на Ибир-Сибир, Северный Китай, Среднюю Азию, кипчакские степи и Кавказ. Со дня своего сотворения мир не знал такой жестокости, какую проявил к встречающимся на его пути народам великий Чингиз-хан. Его доблестные воины не жалели никого. Врагами считались все: женщины, старики, дети. Ни одно живое существо не знало пощады. Мой дед был жесток. Но если бы все происходило иначе, я не знаю, сумел бы он объединить бесчисленные монгольские племена, разбросанные на огромных пространствах степей и гор, искоренить вековую вражду между ними и превратить их в один народ - всесильный и свободный. Потомки никогда не забудут того, что совершил Чингиз-хан. И мы, его внуки, во всем хотели походить на нашего деда -мы разрушали, жгли, убивали. Волчонок не может не делать того, чему его научили в стае.
      Бату-хан замолчал, устало прикрыл глаза. Ему трудно было говорить. Продавленная болезнью грудь судорожно вздрагивала от частого, неровного дыхания. Наконец, справившись со слабостью, он сказал:
      - Прежде чем дать тебе очередной наказ, я долго говорю. Я начинаю издалека, потому что хочу, чтобы ты понял истоки моего опыта. Мудрые слова только тогда западают в сердце, когда они подтверждены примерами. Так слушай дальше. В год зайца (1219) отважные нойоны Чингиз-хана Джебе и Субедэй, утопив Азербайджан и Грузию в крови, осветив небо этих государств огнем пожарищ, через горные ущелья вышли в степи, лежащие у подножья Кавказских гор. Здесь путь монгольским туменам преградили племена аланов и кипчаков. Джебе и Субедэй пошли на хитрость. Они отправили к кипчакам послов и велели сказать: "Мы с вами братья по крови. И монголы, и вы - кочевники. Отступитесь от аланов, и мы вас не тронем". Кипчаки послушались и ушли, предав аланов. Наши тумены смели с лица земли войско аланов и, догнав кипчаков, устроили им кровавую резню. Путь в привольные степи Дешт-и-Кипчак был открыт. Это об этих землях сказал мой отец Джучи: "Воздух здесь источает аромат, вода сладка как мед, а сочные травы скрывают коня с головой". Преследуя разрозненные отряды кипчаков, на южных границах степи монголы впервые столкнулись с орусутами. В те времена орусуты и кипчаки находились в крепком союзе. Степняки не раз брали в жены орусутских девушек, а князья дочерей кипчаков. Трепетавший от страха хан Котян послал к своему зятю галицкому князю Мстиславу Удалому верного человека со словами: "Сегодня монголы отняли у нас наши степи, а завтра возьмут ваши города". Котян просил у Мстислава помощи. В Харманкибе на военный совет собрались орусутские князья. Они не знали нас, не знали нашей силы. Князья услышали просьбу Котяна и порешили двинуться нам навстречу. Но раньше, чем они собрали войско, хитрому Субедэю уже были известны планы орусутов. И тогда он решил поступить так же, как поступил накануне первой битвы. Он послал к князьям гонца: "Мы собираемся биться не с вами, а с кипчаками. Они не раз устраивали набеги на ваши земли. Они наши и ваши враги. Не мешайте нам свершить над кипчаками месть". Но князья орусутов не попались на эту хитрость. Их дружины близ острова Кортук <Остров Кортук - Хортица> переправились через Днепр и соединились с кипчаками. Первое сражение, казалось, было неудачным для монголов. Джебе и Субедэй отступили. Орусуты и кипчаки бросились в погоню, но не знающая усталости монгольская конница легко ушла от них. На восьмой день Джебе и Субедэй остановили свои тумены у реки Калки. Здесь и произошла битва, о которой рассказывают легенды. Воины великого Чингиз-хана победили, потому что знали - отступать некуда, позади разоренные земли с недружественными народами. Кроме того, нас было много и мы были едины. В орусутском же войске не утихали ссоры между князьями, а кипчакским воинам еще памятна была жестокая резня, которую устроили им монголы. Хан Котян с остатками войска бежал в земли мадьяр. Из дружин орусутов лишь один из десяти воинов вернулся в свое княжество. Только город Харманкибе потерял в этой битве десять тысяч мужчин. Опьяненные победой Джебе и Субедэй двинули свои тумены на итильских булгар. Но те не приняли открытого боя, предпочтя ему набеги и засады. Уставшее от бесконечных битв монгольское войско вынуждено было отступить, чтобы однажды вновь вернуться на берега Итиля. Хитрость умного и состоит в том, чтобы не идти по горячим красным углям, а ступить на них лишь в тот миг, когда спадет жар. Еще раньше Джучи овладел частью Мавераннахра и восточными землями кипчакской степи. Теперь вся Дешт-и-Кипчак принадлежала монголам. Девятихвостое белое знамя Чингиз-хана прочно утвердилось на ее западных границах. Джучи-хан был мудр. Он захотел сделать эти земли навсегда своими. Джучи поставил свою ставку на берегу реки Сарыкенгир и прекратил без нужды уничтожать кипчаков. И если другой сын Чингиз-хана - Джагатай безжалостно вырезал побежденные народы, то Джучи был подобен пиявке - не причиняя боли, он пил кровь покоренных. Кипчаки, видевшие как Джагатай сровнял с землею Отрар, Бухару, Самарканд, видевшие реки пролитой им крови, стали преклоняться перед своим властелином, считая его мудрым и справедливым. Обманутый хитростью народ потерял силы к сопротивлению. Он был похож на большую оглушенную рыбу, которая ударилась головой о камни. Кипчаки все больше привыкали к монголам. Когда Чингиз-хан узнал о том, что делает Джучи, он не понял сына. Его хитрость показалась Потрясателю вселенной слабостью. Привыкший править огнем и мечом, он счел дела Джучи отступлением от его заветов. Молва утверждает, что Чингиз-хан велел убить сына. Я до сих пор не знаю, правда ли это. Но это может быть правдой. Ради величия созданного им монгольского государства Чингиз-хан не знал жалости ни к кому. Джучи умер, но то, что он сделал, уже нельзя было изменить. Он оставил нам народ, еще недавно бывший врагом, а теперь многое перенявший от нас, монголов. После смерти отца Потрясатель вселенной разделил принадлежащие Джучи земли на две части. Половину Хорезма и всю Дешт-и-Кипчак он отдал мне, а огромный край Ибир-Сибир, покрытый густыми лесами, с многочисленными реками и озерами, стал принадлежать моему старшему брату Орду. С моею помощью брат через десять лет объявил ханской ставкой город Шанги-тара и организовал Синюю Орду, а я поднял непобпедимое знамя Белой...
      День умирал. Солнце клонилось к краю земли, и синяя дымка затягивала степные дали. Золотом и кровью играла поверхность великого Итиля, и жарко горели под закатным солнцем золотые крыши столицы Орды - Сарая.
      - Наша Белая Орда превратилась в Золотую...- нарушил молчание Улакши.
      Бату-хан кивнул:
      - Да. Орусуты называют ее Золотой Ордой. Только народы Востока кипчаки, булгары - все еще считают ее Белой. Мне самому нравится второе название... Когда я слышу его, мне кажется, что на мое государство падает отсвет священного девятихвостого белого сульде <Сульде - знамя (монг.).> великого Чингиз-хана. И это прекрасно... А там, где золото, там всегда рядом предательство и коварство. Так было всегда. Я порою боюсь называть свою Орду золотой, потому что мне чудится - это слово ведет за собой зло и вражду... И гибель...
      Улакши знал - и монгольские нойоны, и простые воины верят в злых духов, верят в приметы и предчувствия, но это, казалось ему, никак не могло относиться к его отцу, великому Бату-хану, на лице которого никто и никогда не видел сомнений и страха. Оказывается, и он верит...
      - В год лошади (1235),- начал снова говорить хан,- монголы подчинили себе весь Кавказ, разгромили итильских булгар, привели к покорности земли башкир, мордвин и завладели низовьями Днепра и Итиля. На великом курултае было решено двинуть монгольские тумены дальше, на запад, в земли орусутов. Лашкаркаши <Лашкаркаши - предводитель похода.> назначен был я. По решению курултая каждая ветвь рода Чингиз-хана должна была выделить для участия в походе по одному сыну и по два воина от каждых десяти, имеющихся в подчинении. Сто сорок тысяч воинов собрались под моим знаменем. Из потомков Чингиз-хана вместе со своими туменами ко мне присоединились: Орду, Гуюк, Бори, Байдар, Кадан и Кайду. Ровно через год мы выступили в поход, а еще через год вошли в земли орусутов...
      Бату-хан задумался. Видения прошлого проходили перед ним. Он забыл на миг, что рядом сидит сын и ждет продолжения.
      - Это были счастливые дни,- сказал он вдруг хрипло.- Земля, где проходили мы, становилась соленой от слез побежденных, а ветер пах кровью. Начиная поход, я разделил свое войско. Одна его ветвь, переправившись через Итиль, двинулась к Суздалю, другая - потекла в сторону Рязани, третьей предстояло захватить Воронежское княжество.
      За три года мы овладели южными и восточными землями орусутов. В развалинах лежали их самые большие города: Харманкибе, Рязань, Воронеж, Владимир, Суздаль, Чернигов... Непокоренными остались только Новгород и Псков. Леса и болота преградили нам путь и не дали возможности провезти туда стенобитные орудия. Я не отказался от захвата этих земель, но прежде решил дать отдых своим туменам, потому что победа нам досталась нелегко. Оставались невзятыми некоторые крепости. Не покорился нам и Смоленск. И мы поступили так, как учил нас в подобных случаях поступать Чингиз-хан. Мы обошли город стороной, зная, что наступит время и он, окруженный со всех сторон, все равно будет наш. В моем войске был раб старик ромей. Мне после рассказывали, что он тайно вел записи о походе. Так послушай же, что писал этот ромей: "Как могло выдержать сердце монгольских воинов, совершивших столько убийств? Путь войска был устлан трупами. Монголы сжигали храмы, уничтожали все живое..."
      Бату-хан тихо рассмеялся. Лицо его сморщилось, глаза спрятались под тяжелыми веками:
      - Как могло выдержать сердце монгольских воинов?.. А почему оно должно было не выдержать, если мы жаждали крови и знали, зачем идем в чужие земли? Путь, ведущий к победе, каким бы он жестоким ни был,- всегда правильный путь. Зачем нам чужие храмы? У нас есть свои боги, и они помогают нам побеждать. Зачем нам чужие города, где нет простора, а высокие стены не могут спасти их жителей от дерзких и сильных? Великий Чингиз-хан учил, что все народы должны жить так, как живут монголы, потому что нет лучших обычаев и нравов, чем у нас. Люди, как и звери, должны знать свободу, жить так, как велят Небо и земля, и подчиняться только одному человеку, который призван быть их властелином... Да. Так учил великий наш дед... И вот, когда мы закончили свой поход и, перед тем как вернуться на свою родину, собрались на большой праздник, между мной и Гуюком началась вражда. Отец его, Угедэй,великий хан, но сам он чванлив и завистлив. Подвиги и слава всегда обходили его стороной, потому что он не отличался ни умом, ни смелостью. На празднике мне, как предводителю всего войска, первому предстояло поднять чашу с вином. И тогда-то, мучимые завистью, Гуюк и Бори стали говорить: "Разве может Бату раньше нас произносить слово и пить вино? Не пора ли его и всех его бородатых баб свалить на землю и как следует потоптать ногами? Пусть знают, что к чему!" На стороне этих двоих выступил и Аргусун -сын Елочидей-нойона, имевшего большие заслуги перед Чингиз-ханом. Видишь, сын, какими бывают потомки великого Чингиз-хана? На врага мы идем вместе, а когда приходит время делить славу и удачу, каждый думает лишь о себе и ради этого готов на все. Я поступил мудро и не сделал им ничего плохого. После их отцы, Угедэй и Джагатай, крепко наказали Гуюка и Бори. Свое получил и Аргусун. Но... Пусть глаза твои будут всегда зоркими... Это я тебе рассказал для будущего, а сейчас хватит говорить, потому что кое-кто из них уже покинул этот мир. И хорошее, и плохое ушло с ними...
      На этот раз Бату-хан замолчал надолго, и Улакши не решился нарушить тишину. Он видел, что лицо отца заострилось еще больше, чем всегда, а глаза неотрывно следили за парящим в вечернем небе орлом.
      А грозному хану вдруг вспомнился старый мореплаватель, захваченный в Крыму, и его рассказ о далеких странах. Старик говорил, что если на корабле кто-то должен умереть, то акулы-людоеды чувствуют это и не отстают до тех пор, пока не дождутся своей жертвы. Пришла вдруг мысль, что черный орел не прилетал столько дней потому, что знал - время Бату еще не истекло. А сегодня... Не оттого ли он не улетает до самой ночи и не пытается напасть, что все-таки пришел тот последний час? Может быть, эта зловещая птица, отнявшая у него сына, чувствует приближение смерти...
      Больно вздрогнуло сердце. Нет! Не должно так быть! Только ворон питается падалью, а это орел... Он берет свою добычу живой... Только б хватило сил, когда это произойдет...
      Бату-хан глубоко вздохнул и посмотрел вокруг. Прекрасна была вечерняя земля, и даль, затянутая сизой мглой, казалась таинственной и звала к себе.
      Хан подумал, что редко замечал красоту земли. Всегда и всюду его помыслами владела мечта о победе над врагами, о завоевании мира. Еще он боялся, чтобы чья-нибудь рука не протянулась к его трону...
      Наконец Улакши не выдержал молчания:
      - Отец, вы приумножили славу Чингиз-хана. Вы столько сделали хорошего...
      Бату-хан вздрогнул и посмотрел на сына:
      - Ты говоришь - хорошего? А хорошо ли я делал, убивая людей, сжигая города?.. Я, поднявший на дыбы своей жестокостью столько земель и народов...-Хан умолк. И вдруг в его глазах, тусклых, как осенняя вода, заметались отблески пламени.- Ты прав,- сказал Бату жестко.- То, что я совершил,- хорошее деяние. Оно угодно Небу. Оно угодно ханству, созданному великим дедом. Мои деяния прославили его и монголов во всей вселенной. А раз так - то это хорошо... Мне осталось сказать тебе совсем немного. Речь моя подходит к концу, так же, как и моя жизнь... Скоро твой брат Сартак сядет на трон Золотой Орды... По моей воле он стал анда <Анда - побратим.> с новгородским князем Александром Невским. Сейчас это самый сильный князь орусутов. Он смел, отважен и умеет видеть то, что недоступно другим. К нему благоволит Небо, и его слушаются другие. Ты спросишь, зачем я сделал их побратимами? Я скажу. После похода на орусутов мы стали с Гуюком врагами, и когда он взошел на трон своего отца в Каракоруме, то захотел расправиться со мной. Под его рукой было более ста тысяч мужественных монгольских воинов. Тогда я понял, что, оказавшись меж двух огней, не должен озлоблять против себя орусутских князей. Покоренные силой, они только ждали момента, чтобы ударить на Золотую Орду. В то время когда Джебе и Субедэй пошли на орусутов, в таком же положении был и Александр Невский. С одной стороны грозили Новгороду и Пскову наши тумены, с другой - крестоносцы Ливонского ордена. Немцы покорили народы, живущие в лесах у Балтийского моря, и то же самое хотели сделать и с орусутами. Но случилось так, что Александр нанес им поражение на реке Неве, а наши тумены разбили польско-немецких ополченцев и немцев-рыцарей, нанятых польским князем у города Легнице. Еще через год немцы вновь двинулись на Новгород и Псков, и снова, в битве на Чудском озере, победа оказалась на стороне Александра. Битый не перестает драться. Крестоносцы стояли у границ орусутов, и князьям новгородским пришлось искать помощи. Из двух зол выбирают меньшее. Мы в эти годы уже прекратили походы на орусутские княжества и обложили их данью, немцы же грозили сделать орусутов рабами. Отец Александра Невского князь Ярослав, отправился на переговоры в Каракорум к хану Гуюку в надежде получить помощь. Я уже говорил, что Гуюк не отличался дальновидностью. По доносу одного из бояр из свиты князя Туракина-хатун - вдова Угедэя велела отравить Ярослава. Вот тогда-то его два сына - Александр Невский и Андрей Ярославович - пришли в Орду. Мне выгоден был этот союз. Сартак стал андой Александра.
      - Сартак принял христианство...- неодобрительно сказал Улакши.
      - Что такое вера? Это оружие, помогающее управлять и держать народ в узде. Если видишь, что вера помогает тебе хранить и приумножать могущество ханства, прими ту, которая необходима. Наш великий дед был мудр. Он говорил: "Кто более велик - аллах или христианский бог, я не знаю. Но если они действительно велики, то пусть оба помогут мне". Я не против того, что Сартак стал христианином, а Берке принял мусульманство. Пусть будет так. Я боюсь другого. Слишком далеки друг от друга эти веры, и если сыновья станут слишком ревностными их последователями и забудут главное, ради чего они их приняли, может начаться между ними вражда. Это ослабит Орду...
      - Отец, такое может случиться? - с тревогой спросил Улакши.
      - Да. Но не должно. Религия обязана быть возле трона всего лишь визирем. Править Ордой станет Сартак. Так будет, если Небо сохранит жизнь Менгу, которого не без нашей помощи подняли на белой кошме в Каракоруме. Но одно дело сесть на трон, а другое - управлять государством. Дед наш Чингиз-хан, собираясь завоевать весь мир, верил трем вещам. Первое - одни сильные руки могут объединить сотни монгольских племен, а страны, в которые он двинет свои тумены, никогда не договорятся между собой. Второе - нет сильнее и отважнее воинов на всей земле, чем монголы, и ни один народ не сможет противостоять им. И третье - нет во всей вселенной правителя мудрее, чем он сам, а все другие лишь прах у его ног. Я не знаю, насколько верил сам Чингиз-хан в то, что сказал. Он часто был хитрым, как степной волк, и произносил слова для других, чтобы верили они. Но до сих пор и друзья и враги не могут до конца понять, как сумел немногочисленный народ - монголы покорить всю Азию, Китай и сотни других народов. Одни объясняют это умением вести войны так, как этого еще не делал никто, другие - железным порядком, установленным в войске Чингиз-хана. Наверное, это правильно. Разве смогли бы иначе монголы одолеть мужественных орусутов и гуджиян, превосходящих их числом? Я долго думал над этим, и все-таки главная причина наших побед в том, что страны, на которые указал грозный меч великого Чингиз-хана, не были готовы к войне с нами. Мы были молоды, и Небо послало нам человека, который сумел собрать все монгольские племена в один кулак. Он указал цель и превратил жестокость в главное достоинство воина. А государства, на которые обратил свой взор Чингиз-хан, сложились давно, и в них было много людей, которые хотели власти, но не умели управлять. Их грызня сеяла междоусобицы и раздоры. И так уж повелось, что новое государство всегда напоминает молодого тигра - он любит задираться, старое же похоже на одряхлевшего льва и озабочено только одним - как спасти свою шкуру.
      - Отец, не преувеличиваете ли вы отвагу орусутов и гуджиян?..
      - Нет,- твердо сказал Бату-хан.- Жизнь научила меня уважать врага, если он действительно обладает мужеством. Я никогда не говорил этого громко, но помнил всегда. Если твой враг труслив, то велика ли цена твоей победы и приумножится ли твоя слава, оттого что ты уничтожаешь бегущих зайцев? Мы, монголы, были всегда наиболее жестоки в тех землях, чьи народы предпочитали смерть рабству. Ради своего величия и будущей безопасности мы не могли щадить их. Ты обязан, сын, знать прошлое и правду о всех наших завоеваниях. Чем выше дерево, тем глубже его корни. Вам предстоит заботиться о будущем величии Золотой Орды, а для этого вы должны постигнуть суть прошлого. Тот, кто замахнется на него плетью, получит удар дубинкой от будущего. Помни это. Ради победы можно пойти на все. Пришло время дать тебе третий наказ. Слушай его и запоминай: "Прежде чем выступить в поход, узнай все о силе и мощи врага, над головой которого ты собрался занести меч. И если поймешь, что еще не наступило то время, когда ты сможешь осилить его, обмани, подружись с этим народом, но не забывай, что он враг".
      - Значит...- Улакши в растерянности посмотрел на отца.- Значит, и князя Александра Невского вы по этой причине сделали побратимом Сартака?
      Глаза Бату-хана сузились:
      - Да. Мы пока не тронули ни Новгорода, ни Пскова... Время еще не пришло... Я знаю, что князь Александр наш враг. Но все средства хороши, когда тебе надо достичь своей цели. Не дай возможности объединиться твоим врагам, будь зорким. Когда я узнал, что Сартак решил сделаться побратимом Александра, я не стал противиться этому. Александр Невский князь сильный... Теперь он крепко связан с Ордой, и другие князья будут относиться к нему кто с подозрением, а кто с завистью. Единство долго не придет к ним.
      - Но ведь князь Александр неглуп...
      Бату сощурился. В глазах его блеснули холодные злые искры:
      - А разве я тебе говорил другое? Великая нужда толкнула его на этот поступок. Князь хочет быть уверен, что кривая монгольская сабля не обрушится на земли Новгорода и Пскова, по крайней мере до тех пор, пока он не почувствует, что со стороны немецких рыцарей ему ничто не угрожает. Сартак, быть может, не понимает всего, но Александр смотрит дальше. Мы боимся друг друга, и потому дружба между Ордой и князем похожа на дружбу волка и рыси, спасающихся от пожара. Минует опасность, и неизвестно еще, кто первым вцепится в горло другому... Не может быть настоящей дружбы между победителем и побежденным. Орусуты ищут нашего покровительства только потому, что у них сейчас нет иного выхода. Правда, есть среди князей и такие, кто ради своей корысти готов на все... Я всегда презирал их, но в интересах Орды никогда не отталкивал... Пусть сеют смуту, пусть льют кровь, а кто из них победит - не важно. Я еще раз повторю тебе - будь зорок, когда смотришь в сторону орусутских земель, и помни, что твой боевой конь всегда должен быть оседлан. Там живут люди, которые никогда не станут друзьями тех, кто принес им огонь и меч.
      Бату-хан замолчал, провел по лицу сложенными ладонями.
      - Я дал тебе три совета. Первый берет начало от нашего великого предка Чингиз-хана. Вторым руководствовался твой дед Джучи. Третий принадлежит мне. Каждый из нас делал то, что повелевало делать время, и слава монголов не померкла, а достигла небес. Значит, мы поступили верно. Если мои наказы станут для вас правилом, то шатер Золотой Орды будет стоять вечно.
      Бату-хан взглядом, полным надежды, посмотрел на сына и не увидел его глаз.
      - Иди,- сказал он через некоторое время тихо.- Иди. Я сказал тебе все, что мог сказать...
      ***
      Откуда было знать Бату, что нет ничего вечного под вечным небом? Он жил так, как жил его великий дед Чингиз-хан, и думать он умел только так же. Тень предка закрывала от него даль, и потому он был подобен всаднику, едущему по степи, укрытой сумерками угасающего дня, когда узнать и рассмотреть можно только то, что вблизи тебя.
      Бату верил, что вечной будет степь и вечно останутся покоренными побежденные. Даже сделавшись ханом, он ненавидел и презирал все, что ненавидел и презирал простой кочевник, а потому и не мог рассмотреть того, что готовит Золотой Орде будущее. Зная, что ему скоро придется уйти из жизни, он верил, что завещает потомкам мудрость, а на самом деле оставлял им всего лишь хитрость степного разбойника. Бату верил, что так останется всегда - другие народы будут пахать землю, сеять и растить хлеб, ткать шелка, добывать железо и золото, строить города, а его потомкам суждено приходить и с помощью кривой сабли собирать обильную жатву. Презирая покоренный народ, монгол не хотел знать, о чем он думает. Но кто мог научить Бату и открыть ему великую тайну человека, который в поте лица добывает хлеб свой? Откуда он мог знать, что, склоняясь над плугом и разминая в руках теплый пшеничный колос, люди думают не только о хлебе, но и о том, как они будут жить дальше? Строя города, крепко прирастая к земле, человек создает свой завтрашний день, думает о будущем своих детей, а значит - и о своем народе. И наступит такое время, когда конь кочевника остановится перед удивительной преградой, имя которой созидание и которую его хозяин ни понять, ни осмыслить уже не сможет, а оглянувшись в недоумении назад, увидит за своей спиной пустую, как и тысячу лет назад, бурую от ветров и солнца степь, с редкими ветхими юртами, которые все, вместе взятые, предки так и не смогли наполнить, как бездонную пропасть, богатствами, потому что все, что они приносили сюда, было чужим и пахло кровью. Гордясь своим детищем Золотой Ордой, Бату даже в мыслях не мог допустить, что в самом ее рождении уже была заложена смерть.
      Солнце коснулось края земли. Уже пора было Бату-хану вернуться в Орду, а черному орлу улететь в свое гнездо на ночлег. Но оба чего-то ждали. Освещенный закатным солнцем, весь в красной одежде, хан казался облитым кровью. Он сидел на вершине кургана, ссутулившись, втянув голову в плечи, и, казалось, дремал. Орел величественно парил в небе и с каждым кругом все ниже и ниже опускался к земле.
      Бату не видел полета птицы, но тело его в предчувствии предстоящей схватки дрожало и сжималось в комок. Он был готов к своей последней битве, но вдруг чувство, похожее на страх, овладело им. Такого хан не знал никогда. Ему, не раз водившему свои тумены на врагов, не раз испытавшему ощущение близкой смерти, сделалось жутко. И только непреодолимое желание мести помогло хану овладеть собой. Он мысленно возблагодарил Небо за то, что умирать приходится не в постели, а с мечом в руке, как и подобает монгольскому воину.
      Вдруг черная распростертая тень пронеслась над землей, и тугой порыв ветра ударил хану в лицо. Бату вскинул голову. Пепельное, обескровленное его лицо залила смертельная белизна. Он увидел пестрое брюхо орла, его поджатые, с отливающим сталью когтями лапы... и на одной из них золотую пластинку на шелковом шнурке. Бату-хан не мог ошибиться. Это был его орел, которого он когда-то приручил и еще два года назад охотился с ним на волков.
      Безумными глазами следил хан за черной птицей, набирающей высоту для нового броска, а перед мысленным взором встала бескрайняя, укрытая первым снегом степь и далекие горы с темными провалами ущелий. Стремительно мчался конь, в лицо бил ледяной ветер, и на луке седла, в кожаном колпачке, закрывающем глаза, сидел этот самый орел.
      Бату-хан вспомнил, как подняли загонщики матерого седого зверя, и он, сорвав колпачок с головы любимой ловчей птицы, подкинул ее в синее, как шелк, небо. Один из нукеров, сопровождавших хана где-то позади, ударил несколько раз в кожаный барабан - дауылпаз.
      Потом был ветер в лицо и пьянящая, как вино, радость от бешеной скачки.
      Орел взял волка, но когда Бату-хан, бросив коня, подбежал к поверженному зверю, чтоб вонзить кинжал в его сердце, было уже поздно. Птица уже разорвала грудь волка и вырвала сердце.
      Бату был взбешен. Орел не смел опередить своего хозяина. Хан в ярости поднял плеть...
      На всю жизнь запомнились ему холодные неподвижные глаза птицы, огромные, распростертые на белом снегу черные крылья и дымящаяся на морозе разорванная грудь зверя. Орел издал пронзительный клекот и взмыл в небо. Он больше не вернулся к своему хозяину.
      "Нет страшнее врага, чем друг, который возненавидел тебя",- прошептал Бату-хан. Еще он успел подумать, что не сможет сказать сыну то, чему научил его этот миг. "Будь другом - другу, врагом - врагу, не обижай друга, не дружи с врагом..." Орел, сложив крылья, камнем ринулся вниз.
      Бату-хан успел взмахнуть мечом... Орел с отрубленным крылом рухнул на землю. Хан сделал к нему шаг, увидел безжалостные, налитые кровью глаза птицы и неукротимую ярость в них...
      Бату поднял меч, чтобы вонзить его в грудь друга, ставшего ему врагом, чтобы в последний раз ощутить радость от свершившейся мести, но тело сделалось непослушным, и небо, залитое кровью заката, надвинулось на него. Неведомая сила безжалостно бросила великого Бату-хана на землю...
      На следующее утро, на рассвете, не приходя в сознание, ушел из жизни грозный Бату-хан. Слезы печали и скорби туманили глаза отважным нойонам и простым воинам.
      Потомки Чингиз-хана, какой бы веры они ни придерживались, свято соблюдали монгольские обычаи. Где бы ни умер хан, его обязаны были похоронить в земле предков. Но слишком длинен и долог был путь от Сарая до Каракорума, и потому, не решаясь нарушить обычай, близкие решили поступить так: было сделано два черных гроба, в один положили одежду и оружие хана, и двести воинов, одетые во все черное, на черных конях отправились в монгольские степи, увозя на родину предков дух великого покорителя народов. В другой гроб, украшенный золотом, положили тело Бату-хана, дорогое оружие, золотые чаши, из которых он пил вино и кумыс.
      Чтобы никого не прельстил блеск золота, а враги не могли надругаться над ним, гроб с телом Бату глубокой ночью самые близкие люди унесли на высокий, поросший густым лесом берег Итиля. Здесь его предали земле. И опять же, соблюдая обычай монголов, над могилой Бату-хана не поставили надгробья. В рыхлую землю были посажены молодые деревца. Несколько лет заповедный лес охранял отряд отборных туленгитов, уничтожая все живое, что пыталось приблизиться или пролететь над ним. Так было до тех пор, пока не выросли на могиле Бату-хана деревья и никто уже не смог бы узнать, где лежит великий хан Золотой Орды.
      ***
      Печальная весть о смерти отца догнала Сартака в пути. Будучи христианином, он велел воину-орусуту из отряда ночь и день читать молитвы по умершему, но коня своего вспять не повернул.
      Великий хан монгольской степи Менгу, довольный тем, что Сартак, несмотря на смерть отца, прибыл в Каракорум на курултай, утвердил его ханом Золотой Орды.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      I
      Зиму года зайца (1255) - года, который принес ему звание хана Золотой Орды, Сартак провел во дворце Гулистан города Сарай Бату. В подвластных землях было спокойно, и, начиная с осени, новый хан, отложив все заботы, занялся религиозными делами и укреплением связей с орусутскими княжествами.
      С тех пор как Сартак стал побратимом с новгородским князем Александром Невским и принял христианство, многое изменилось в нем. Бывая в Новгороде, он посещал церкви и соборы, внимательно присматривался к тому, как жили орусуты.
      Христианская вера нравилась молодому хану своими пышными обрядами, торжественностью. Подвластный ему народ кипчаки - главная опора Золотой Орды -исповедовали ислам, но это не смущало Сартака. Он верил, что со временем удастся обратить кочевников в христианство. По его повелению пленный немецкий мастер Госсет в низовьях Итиля, у небольшого городка Сумеркент, построил церковь. Вопреки ожиданиям хана, кипчаки отнеслись к этому равнодушно и не спешили совершить обряд крещения. Только часть знати да некоторые члены ханского рода последовали примеру Сартака.
      Молодого хана это озадачило, но не сильно огорчило. Он считал, что всему свое время. Сартак никого не стал принуждать. Православие нравилось ему, но назвать его последовательным христианином было нельзя. Выросший, как и все монголы, в седле, веривший с дества в шаманов и знахарей. Сартак не мог сразу принять душой множество непосильных для него условий и обязанностей, которые налагала вера. Так, будучи христианином, он в тридцать лет имел шесть жен. Две из них были из монгольских родов, три из кипчакских, одна - аланка. Все они рожали ему детей, но ни один из них не выжил. Старший сын Улакша в семилетнем возрасте, в том году, когда Сартак принял христианство, упал с коня и разбился. Остальные дети, дожив до одного-двух лет, умирали от неизвестной болезни.
      Кипчаки шептались между собой о том, что, видимо, над их ханом тяготеет проклятие. Да и как может быть иначе, если две его жены буддистки, три -мусульманки, а сам он христианин. Как могут жить дети, если их родители поклоняются разным богам? Ведь давно известно, что если начнут тереться два верблюда, то между ними погибнет муха, а если за душу младенца ведут спор боги, то от проклятия одного из них обязательно умрет ребенок.
      Эти слухи дошли до Сартака, и он решил взять седьмую жену - на этот раз христианку. Вот здесь-то, впервые, он и столкнулся с особенностями новой веры.
      Однажды, когда хан гостил в Новгороде, на глаза ему попалась шестнадцатилетняя девушка Наташа из знатного орусутского рода. Сердце Сартака дрогнуло. Белолицая, стройная, с длинной русой косой, с ясным взглядом ласковых голубых глаз, она сразу же покорила хана. Ее родители хоть и без особой радости, но дали согласие. Да и кто мог отказать сыну великого Бату-хана?
      И тут вмешалась церковь. По христианскому обычаю, Сартак и Наташа должны были обвенчаться. Новгородский митрополит Даниил сказал: "Сын великого Бату-хана, нам по душе твое желание. Опора Золотой Орды, ты дорог нам, но дороже всего христианину его вера. По нашим законам, верящий в Христа может иметь только одну жену. И если мила тебе девушка Наталья и ты хочешь взять ее за себя, оставь своих прежних жен. Только тогда обвенчаю я вас".
      Сартак упрашивал строптивого митрополита, угрожал, но тот был тверд. Хан накинул на плечи Даниила дорогую соболью шубу, подарил коня под серебряным седлом, осыпал золотыми монетами.
      Митрополит принял подарки, сказав: "Пусть все, что ты дал, будет твоим пожертвованием на святую церковь, но меня проклянет бог, если я обвенчаю тебя до той поры, пока ты не оставишь своих прежних жен".
      У молодого хана не хватило мужества поступить так, как того требовал митрополит. Хотя и всемогущ был Сартак, но, не желая разрушать единство Орды, опасаясь мести со стороны родственников своих жен, он решил выждать время.
      Казалось бы, благоразумие победило, но страсть, проснувшаяся к орусутской девушке, жгла сердце.
      Не зная, как быть, как поступить дальше, он однажды обратился к ромею Койаку, выполнявшему различные поручения в ставке.
      - Скажи,- попросил Сартак,- разве святые, создавшие христианскую веру, всю свою жизнь проводили с одной женщиной?
      Койак легко догадался, почему хан обратился к нему. Быстро погасив появившуюся на губах лукавую улыбку, он серьезно сказал:
      - Да. Святые строго соблюдали закон. Кроме того, всем последователям христианской веры не разрешалось брать новую жену, пока жива первая или если он не был с ней разведен. Но те, кому божьей волей была дана царственная власть над людьми... Разве хан не слышал о споре, который состоялся между имамом Нуриддином Хорезми и православными священниками?
      Сартак вопросительно посмотрел на ромея.
      - Этот спор состоялся во дворце хана Гуюка в то время, когда он решил выступить против твоего отца великого Бату-хана.
      - Я слушаю тебя, ромей.
      Койак прикрыл глаза, словно вспоминая.
      - Дело было так... Все знают, что Гуюк, так же как и вы, принял в свое время христианскую веру. Но он был горяч и не терпел рядом с собой тех, кто исповедовал ислам, а потому всячески преследовал иноверцев. И спор, о котором говорю я, был устроен для того, чтобы опозорить мусульман. Я не стану рассказывать обо всем - это было состязание в мудрости, острословии, знаниях. Спор был длинен и запутан, как след лисы. Так вот... Христиане спросили имама: "Что за человек был пророк Мухаммед? Расскажите о нем". Нуриддин Хорезми ответил: "Мухаммед - последний пророк, посланный на землю аллахом. Он вождь святых. Пророк Иса сказал: "Всевышний, не жалей добра для пророка, который придет после меня..." Тогда христиане спросили: "Только того, кто имеет непорочную душу и не обращает своего взора на женщин, можно считать святым... А у пророка Мухаммеда было девять жен... Как же можно причислять его к лику святых?" Имам не растерялся: "У пророка Давида было девяносто девять жен, у Соломона - триста да еще тысяча наложниц. Что вы ответите на это?" Христиане возразили: "Давид и Соломон не пророки - они цари". Спор затягивался, ему не было видно конца, как степной дороге в длинный летний день. И тогда православные священники пошли на хитрость. Они попросили хана Гуюка приказать мусульманам прочесть молитву - намаз с соблюдением всех канонов.
      Имам Нуриддин Хорезми вместе с одним из ишанов, присутствующих при споре, начал читать намаз. Христиане всячески мешали им: щипали, били по голове, когда те склонялись к молитвенному коврику. Но творящие намаз были крепки в своей вере, и слова пророка Мухаммеда о том, что ничто не должно помешать им завершить начатое, иначе можно попасть в ад, завершили молитву последней сурой. Вот так это было... На следующее утро хан Гуюк со стотысячным войском двинулся в кипчакские степи на своего отца... Через три дня, заболев неизвестной болезнью, которая вызвала кровавую рвоту, он умер. Мусульмане тогда сказали: "Хан Гуюк позволил издеваться над нашей верой. Пророк Мухаммед покарал его..." Конечно, не из-за спора умер хан...
      Сартак пропустил последние слова мимо ушей. Хитрый ромей подсказал ему нужную мысль. Действительно, если у Давида было девяносто девять жен, а у Соломона - триста и тысяча наложниц, то почему ему, властителю Золотой Орды, не взять еще одну жену? Митрополит Даниил должен прислушаться к тому, что он услышал от ромея, и обвенчать его с орусутской девушкой. А если и на этот раз не согласится...
      Глаза Сартака недобро сверкнули, рука потянулась к кинжалу.
      - Иди,- сказал он Койаку,- пусть сотник Сырмак собирается в путь...
      Но Сырмак вошел сам. Это был смуглый, широкоплечий и широкогрудый воин. Его борик, украшенный шкуркой степной лисицы - корсака, короткий чапан из серой верблюжьей шерсти, отделанный по воротнику мехом выдры, удобные сапоги с войлочными чулками без слов говорили, что он принадлежит к одному из кипчакских родов.
      Вместе с Сырмаком был желтолицый сухощавый человек. И так же как по одежде сотника безошибочно можно было определить, что он кипчак, так по одежде незнакомца было ясно, что он с низовьев Итиля.
      Сартак был настолько занят своими мыслями, что не обратил внимания на незнакомца.
      - Седлай коней,- приказал он.- Поедем в Новгород. За орусутской девушкой Натальей.
      Сотник выжидал.
      - О мой повелитель...
      Только сейчас хан увидел чужака:
      - Я слушаю...
      Сотник схватил приведенного за шиворот, и тот упал перед Сартаком на колени. Весь вид его выражал испуг и повиновение.
      - Кто это?
      - Человек, убежавший от Берке-хана.
      Уходя из жизни, великий Бату, по обычаю, завещанному Чингиз-ханом, отдал многие свои земли в управление родственникам, ходившим с ним в походы. Они самостоятельно управляли своими улусами, но в то же время находились в подчинении у хана Золотой Орды. По сложившейся традиции их называли владельцами улусов, но, когда Кулагу завоевал Иран и Ирак, их стали звать эмирами. Только тюркские племена продолжали именовать их ханами.
      Таким ханом был младший брат Бату - Берке. Ставка его находилась на возвышенности Актюбе, на берегу Итиля, недалеко от городка Сарыкум <Сарыкум - селение, которое находилось вблизи нынешнего Волгограда. Сейчас это место называется Царевым городищем.>.
      Суровые зимы заставили Берке возвести небольшой дворец. Его примеру последовала и знать - появились дома из дерева, кирпича и камня. На Актюбе возник городок, который стали называть, как и главную ставку Золотой Орды, Сараем.
      У Берке было сильное войско, и после Бату-хана он всегда считался первым человеком в Орде.
      - Ты почему сбежал? - спросил Сартак, и брови его сурово сошлись на переносице.- Кто ты такой и как тебя зовут? - Я Сары-Буги,- торопливо сказал воин.- Из монгольского рода баргут. Мой отец Есу-Буги был начальником телохранителей у бесстрашного Субедэй-бахадура. Я выполнял обязанности сульгиши <Сульгиши - слуга, готовящий воду и полотенце для хана перед тем как тому совершить намаз.> при хане Берке...
      - Нам не нужен раб!..- нетерпеливо перебил Сартак.- Скажи: почему бежал?
      Воин опустил голову.
      - Берке-хан, сын великого Джучи и мой властитель... Я его раб. И я обязан ему повиноваться... Но он мусульманин, а я христианин... Видно, вера так повлияла на него, что с каждым днем он становится все более кровожадным и жестоким. С уст его не сходит имя аллаха, а с рук - кровь. Я не смог выдержать... Особенно то последнее, что он совершил...
      - Что совершил он?
      - Неделю назад, ссылаясь на волю пророка Мухаммеда, он взял четвертой женой орусутскую девушку из Новгорода...
      У Сартака от недоброго предчувствия сжалось сердце.
      - Как зовут эту девушку? - громко спросил он.
      Воин наморщил лоб.
      - На-та-ли-я...- трудно выговаривая чужое для него слово, сказал он.
      Хан побледнел, а воин, не замечая состояния Сартака, продолжал:
      - Ее привезли во дворец, Берке велел стегать ее прутьями и насильно заставил принять мусульманство. Девушка так кричала, так плакала... Я не смог выдержать насилий, которые творят мусульмане, и бежал к вам...
      - Увести его! - крикнул Сартак сотнику.- Долой с моих глаз!..
      С этого дня Сартак, и раньше недолюбливавший Берке, возненавидел его. Он стал искать пути отмщения мягкоязыкому и коварному брату отца.
      Уже в седьмом-восьмом веках на юге Мавераннахра и в Дешт-и-Кипчак начали возникать очаги ислама. В таких городах Средней Азии, как Самарканд и Бухара, население исповедовало различные религии, и потому ислам не встретил здесь серьезного сопротивления. Незаметно мусульманство стало главенствующей верой, и начались жестокие гонения на всех иноверцев.
      В тринадцатом веке, когда на земли Хорезма и Дешт-и-Кипчак пришли монголы, здесь уже прочно утвердился ислам. Продолжали еще существовать небольшие христианские общины, но дни их были сочтены.
      Правда, монголы, следуя примеру Чингиз-хана, одинаково относились к представителям разных вер. По велению Потрясателя вселенной служители всех культов были освобождены от податей.
      У самих же монголов, еще до того, как мир услышал имя грозного Чингиз-хана, христианство было распространено довольно широко. Его исповедовали целые монгольские роды. Многие потомки Чингиз-хана брали себе жен из этих родов, и дети их воспитывались по законам христианства. Вот почему получилось так, что в лице монголов христиане Хорезма и Дешт-и-Кипчак получили поддержку.
      Во времена правления каракорумского хана Гуюка, рожденного от женщины из рода кереев и вместе с молоком матери впитавшего христианские заветы, обычная поддержка перешла в яростное и непримиримое гонение мусульман. Гуюк правил всего два года, но этого было достаточно, чтобы сложился крепкий союз христиан Средней Азии, Армении и Грузии.
      Севший после него на ханский трон Менгу не отдавал предпочтения ни одной из религий. При нем мусульмане и буддисты почувствовали себя в большей безопасности. Не обратил Менгу никакого внимания и на то, что сын Бату-хана Сартак -христианин. Он без колебаний дал согласие на то, чтобы Сартак взошел на трон Золотой Орды.
      Ослепленный ненавистью к Берке, молодой хан решил начать с ним борьбу. В Самарканде было много христиан, и он знал, что единоверцы поддержат его. Он послал туда своих людей, чтобы подготовить общее выступление против мусульман. Планы его были большими - Сартак мечтал Самарканд превратить со временем в свою главную ставку христианства.
      Однако и мусульмане не сидели сложа руки. Ряды их медленно, но росли. На землях Хорезма и Мавераннахра набирала силу, ширилась религиозная борьба.
      Но не только южные земли привлекали внимание молодого хана. Все чаще мысль его возвращалась к орусутским княжествам. Все чаще думал он о землях, лежащих к западу и северу от Орды...
      Страшней моровой язвы было нашествие монголов на Русь. Народу погибло не счесть, в развалинах лежали города, зарастали лебедой и полынью пашни, стон угоняемых в рабство стоял над землей.
      Русские княжества не входили в состав Золотой Орды. Монголы обложили их тяжкой данью, а это было равносильно медленной, мучительной смерти, потому что платить было нечем - бесплодными сделались поля, монголы угнали скот, в битвах погибли мужчины-кормильцы.
      Но не только печаль и отчаяние вызывали монгольские грабежи и насилие. Зрела ненависть, росло непокорство. На Руси понимали - нет иного выхода, чтобы сохранить жизнь и веру, кроме борьбы. Не только дань брала Золотая Орда, но не было года, чтобы не совершали ее отряды набегов на отдельные города и княжества.
      Только начнут обстраиваться, входить в силу ремесленники и пахотные люди, как снова пылают избы, льется кровь и стон стоит над многострадальной землей. Один путь был, одна дорога - или победить, или умереть.
      Не только монголы зарились на русскую землю. Ждали своего часа, удобного момента немцы и шведы. Лакомым куском были для них земли Пскова и Новгорода, потому что именно здесь проходили пути, связывающие Северную Европу с восточными странами.
      Все тесней сжималось кольцо вокруг русских княжеств, не покоренных Ордой. Просить помощи у соседей было бессмысленно: разграбленные монголами, они сами оказались в безвыходном положении.
      В такое время и сел на трон Золотой Орды хан Сартак. Воспользовавшись этим, князь Александр Невский снарядил к своему побратиму посольство. В Золотую Орду отправился боярин Данил. Задача у послов была нелегкая получить от Сартака заверения, что Орда не двинет свои тумены на северные русские города. Это дало бы возможность, не оглядываясь на грозного соседа, сосредоточить все силы для борьбы с немцами. И еще наказывал князь Александр добиться хотя бы временного освобождения Новгорода и Пскова от дани, которую платили эти города Орде.
      В середине зимы новгородское посольство с богатыми дарами двинулось в Золотую Орду. После многодневной вьюги утонули по пояс в снегах леса. Низины, заваленные сугробами, превратились в равнины. Короткая оттепель сменилась трескучими морозами. Снежный наст промерз так, что разрушить его не мог ни человек, ни зверь. Тропы, проложенные гонцами между русскими городами и Ордой, покрылись ледяной коркой.
      Тревожно и угрюмо смотрели послы на укутанную снежным саваном землю. Нелегкая выпала им задача - удастся ли добиться от хана согласия на то, что задумал князь Александр? Удастся ли вообще вернуться в родные края? Что из того, что князь побратим с ханом? Не раз уже такое было, что пропадали по пути русские послы, словно земля разверзалась под ними. Коварны татары, и никому не ведомо, что у них на уме.
      Орда встретила послов с почестями. В степи, далеко от города, окружили орусутов туленгиты из личной охраны хана. Свирепые, в лисьих малахаях, надвинутых на самые глаза, они секли плетьми всякого, кто осмеливался близко подойти к посольскому каравану.
      Сам хан Сартак вышел из дворца Гулистан, чтобы встретить знатного боярина. На голове его был пушистый тымак, из выдры, на плечи наброшена дорогая бобровая шуба. Хан встретил гостей безоружным, выказывая тем самым большое уважение и доверие. Только на широком золотом поясе висел небольшой кинжал с рукоятья из слоновой кости в золотых ножнах. С ним хан не расставался никогда.
      Среди прибывших Сартак сразу же узнал княжеского родственника. Данил был высокий, крепкого сложения, с острым взглядом внимательных голубых глаз.
      Не торопясь, хан начал спускаться по дворцовым ступеням навстречу всадникам. Увидев его, послы быстро спешились. Проворные воины-туленгиты молча подхватили поводья и увели коней к коновязи. Приблизившись к хану, орусутские послы, как того требовал обычай, низко поклонились.
      С Данилом Сартак поздоровался по монгольскому обычаю, прижавшись грудью к груди гостя.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4