Ильяс ЕСЕНБЕРЛИН
      ЗОЛОТАЯ ОРДА
      КНИГА ВТОРАЯ
      Шесть голов Айдахара
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Огромная туча, похожая на черного дракона с распростертыми в полнеба крыльями, стремительно поднималась над горизонтом. Остановилось солнце, охваченное ужасом, умолкли птицы, поникли, повяли цветы и травы, и тугой порыв ветра со зловещим шорохом прокатился по степи от края до края.
      По озеру, сделавшемуся похожим на тусклый слиток серебра, побежала мелкая рябь. Туча-дракон ударилась грудью о золотой диск солнца и заворочалась, заклубилась сизым дымным туманом. В глубоких степных балках протяжно, со всхлипами завыли волки.
      От поверхности озера поднялся к небу гудящий, раскачивающийся смерч, раздвинулась тусклая вода, и Узбек-хан вдруг увидел себя и услышал свой голос.
      Держа перед лицом раскрытые ладони, он негромко читал молитву. Рядом с ним, по правую руку, на почетном месте - торе сидел новый хан Золотой Орды, сын недавно умершего Токтая - Елбасмыш, дальше - эмир Кутлук Темир, а чуть ниже его - главный визирь хана Кадак.
      Великое горе привело Узбека и его родственника Кутлук Темира в Орду из далекого Ургенча. В год свиньи (1311) ушел из жизни хан Токтай, и, по древнему обычаю, должны были они приехать хоть на край земли, чтобы сказать близким покойного слова утешения.
      И когда Узбек произнес последнее слово молитвы и все должны были сказать "аминь", Кутлук Темир вдруг сделал резкое движение. Послышался пронзительный короткий свист, словно через прохладный полумрак юрты пронесся стремительный стриж, и голова визиря Кадака упала на красный персидский ковер.
      Узбек увидел ее совсем рядом - расширенные слезящиеся глаза визиря и шевелящиеся старческие губы, словно пытающиеся что-то сказать. Рука Узбека метнулась к левому бедру, к кривой кипчакской сабле. Елбасмыш отшатнулся от него, но было поздно. Сверкнуло тонкое стальное лезвие, и голова хана покатилась по ковру.
      Узбек вскочил на ноги и, не владея собой, оскалив зубы, нанес еще несколько ударов по обезглавленному, корчащемуся телу Елбасмыша. Безумными глазами обвел он юрту. Белый войлок ее стен был забрызган кровью. Узбек посмотрел на Кутлук Темира. Эмир очень спокойно вытер саблю голубым шелковым платком и вложил ее в ножны.
      Узбеку показалось: чьи-то липкие сильные ладони вдруг сжали ему горло, и он рванулся всем телом, пытаясь освободиться от них. Рот его открылся в крике, но из горла вырвался только страшный, сдавленный хрип.
      От этого хрипа хан и проснулся. Глаза его лихорадочно шарили вокруг, пытаясь увидеть врага. Тело тряслось, а рука искала кинжал, спрятанный под ковром у изголовья. Но в юрте никого не было. В тонких, как стрелы, лучиках солнца, падающих сквозь отверстие в своде юрты, клубились золотистые пылинки, и слышно было, как за тонкими стенами перемещались туленгиты, охраняющие покой великого хана Золотой Орды.
      Узбек вытер выступивший на лбу пот, шепотом прочитал молитву и провел по лицу сложенными ладонями.
      Проклятый сон. Больше десяти лет прошло с того страшного дня. Сколько же еще нужно времени, чтобы забылись те давние события? Бураны заметали Дешт-и-Кипчак, яростное солнце сжигало в ней траву дотла, а память по-прежнему хранит все четко и ясно, словно над нею не властно время, словно все это произошло вчера.
      Зачем тогда кромсал он саблей обезглавленное тело? Ведь Елбасмыш был мертв. Тем более что врагами они никогда не были. Если бы не ханский трон! Если бы!..Что делить двоюродным братьям, которые знали и любили друг друга с детства? Но пришла пора, и встал между ними трон Золотой Орды. А оба они были чингизидами, и самой судьбой им предначерталось провести свою жизнь в войнах и распрях, в подозрительности и вражде.
      Ни разу за все время, что прошло с тех пор, как он коварно убил Елбасмыша, Узбек не пожалел о случившемся. Он хотел этого и знал, что делал. Его беспокоило другое. Он не мог объяснить, откуда у него тогда появился страх и почему он поднял руку на мертвого хана.
      Узбек хотел прогнать воспоминания, но возбужденный недавним сном мозг не подчинялся его воле. Словно ковыльные волны под ветром, потекло время вспять, и перед глазами встало давнее, навсегда врезавшееся в память. Это было детство, когда небо, земля и люди казались большими...
      Однажды ранней весной аулы среднего сына Менгу-Темира - Токтая и самого младшего - Тогырылши, выбирая место для летовки, встретились на берегу могучего Итиля. Тогда Токтай еще не был ханом, и никто не знал, что предначертано ему судьбой, и оттого между братьями и принадлежащими им аулами царил мир и солнце светило для них одинаково ласково. Узбек и Елбасмыш были ровесниками - им исполнилось по шесть лет. Целые дни проводили они вместе: устраивали скачки на стригунках, ловили силками птиц. Они мечтали быть воинами, такими же смелыми и беспощадными, каким был их великий предок Чингиз-хан, поэтому все, что попадалось в их силки, они предавали смерти. И каждый стремился показать другому свое бесстрашие. Однажды их добычей стал обыкновенный воробей. Узбек подбежал к нему первым и, испустив торжествующий вопль, оторвал птице голову, потом подбросил окровавленный комочек перьев вверх.
      Случилось чудо - безголовый воробей вдруг быстро-быстро замахал крыльями и полетел над степью. Изумленные, они смотрели ему вслед, пока воробей не исчез в зарослях чия. Узбек и Елбасмыш долго искали птицу, но так и не нашли ее.
      Увиденное потрясло обоих. Что-то загадочное было в случившемся. Куда делась птица? Почему, если ей было предначертано умереть, она продолжала жить, даже когда ее лишили головы?
      Через охвативший юного Узбека страх просочилась вдруг тогда еще непонятная до конца мысль, что врага надо добивать и не верить в его смерть до тех пор, пока тело его не изрублено на куски. Наверное, именно это далекое и почти забытое, сидящее где-то глубоко в мозгу воспоминание заставило Узбека продолжать рубить бездыханного Елбасмыша.
      Узбек-хан верил в судьбу и потому не мучился сомнениями. Если бы Небу было угодно, то сабля выпала бы из его рук, когда он поднял ее на двоюродного брата, и Елбасмыш продолжал бы счастливо править Ордой. Все в руках аллаха. Только его волей определяются пути каждого из живущих на земле. Зачем тревожить свою совесть и искать оправдания, если все было заранее предначертано?
      Успокоение снизошло на Узбек-хана. Судьба! Кто смеет ей противиться? Разве не ею было уготовано воину Карабаю то, что с ним случилось?
      Давно это произошло. Узбек уже стал юношей и, как положено чингизиду, принимал участие в походах и сражениях. Бесстрашные тумены Ногая осадили одну из кавказских крепостей. Защищали ее воины ильхана Газана. Крепость стояла на крутом склоне горы, и войскам Золотой Орды пришлось нелегко. Из-за высоких стен в нападающих летели огромные камни, которые бросали защитники с помощью китайских метательных машин.
      Воины отыскали на склоне горы пещеру, и Узбек вместе с сопровождающими его туленгитами укрылся в ней, чтобы немного передохнуть. Пещера была просторной, высокой, и отверстие в своде делало ее похожей на юрту. Туленгиты развели костер, чтобы сварить мясо, Узбек прилег на разостланной у стены кошме. Сюда, под землю, звуки сражения долетали слабо. Слышен был лишь слитный гул голосов многотысячного войска, штурмующего крепость, да изредка вздрагивала земля, когда рядом с пещерой падал большой камень.
      Вдруг что-то круглое и черное влетело в отверстие в своде пещеры, ударилось об пол и, покатившись по нему, выкатилось наружу. Узбек привстал и увидел, что это человеческая голова. Один из туленгитов вышел из пещеры, чтобы рассмотреть ее поближе. Вскоре он вернулся.
      - Это голова чернобородого Карабая,- сказал туленгит.- Видно, камень, брошенный китайской машиной, перебил ему шею, и голова через отверстие упала к нам...
      - Я знаю Карабая,- сказал Узбек.- Это был смелый воин. Мир его душе.
      Туленгиты согласно закивали. Многие из них тоже знали погибшего воина.
      Свод пещеры задрожал, на сидящих посыпались мелкие камешки. Узбек поднялся с пола, собираясь выйти из пещеры, чтобы узнать, что происходит у стен крепости. Ему оставалось сделать один шаг, и тут огромный камень упал у входа в пещеру точно на то место, где лежала голова несчастного Карабая.
      Удивление, страх отразились на лицах туленгитов. Такого им не доводилось видеть. Дважды смерть нашла одного и того же человека. "Только судьба могла так распорядиться",- с суеверным страхом подумал Узбек. Не был ли он сам орудием судьбы, когда задумал убить Елбасмыша? И коль получилось так, как он захотел, не само ли Небо покровительствовало ему? Да, только судьба выбирает, кому сидеть на троне Золотой Орды. Все, все предопределено!
      Мысли Узбек-хана вернулись к тем дням, когда он решился на убийство двоюродного брата.
      Елбасмыша сделал ханом визирь Кадак. Оставалось справить поминки по Токтаю, и можно было собирать курултай, который бы подтвердил, что все совершено согласно Яссе великого Чингиз-хана. А что значит курултай для человека, который уже сидит на золотом троне? Кто посмеет возразить? И друзья, и враги будут дружно бросать в небо борики и кричать славу новому хану, потому что каждый, кто решится поступить иначе, не доживет даже до рождения нового месяца. Руки хана длинны, и у него всегда найдутся те, кто рад будет выполнить его волю. Непокорного или просто недовольного удавят, или он упадет на охоте с коня, и его найдут в степи со сломанным позвоночником. Так решают чингизиды свои споры.
      И Узбек не выказал тогда недовольства. Глубоко упрятав зависть к двоюродному брату, он вместе с преданным ему Кутлук Темиром и с большим отрядом воинов приехал в Орду, чтобы выразить соболезнование новому хану. Так принято в степи, и только в одном поступил по-иному Узбек - он не повел отряд в Орду, а велел ему до поры укрыться в оврагах близ ставки. А когда совершилось то, ради чего приехали Узбек и Кутлук Темир, когда головы Елбасмыша и Кадака упали к их ногам, вот тогда-то преданные воины окружили Орду. Через три недели все эмиры, беки и нойоны выразили покорность новому хану и подняли его на белой кошме, как велел обычай.
      И потекло время, как воды великого Итиля, то бурно и стремительно, то величаво и спокойно.
      Через семь лет, после того как Узбек сел на трон Золотой Орды, в год лошади (1318), он совершил свой первый поход в Иран. Не спеша, тщательно готовился хан к нему. И оттого движение его туменов было похоже на стремительный, все сметающий на своем пути бурный поток. Каждый всадник имел по два заводных коня. Воины, закаленные на долгих облавных охотах, не знали усталости. Они пересаживались с одной лошади на другую, покрывали за день огромные расстояния. Многие носили кольчуги и железные шлемы, а кони беков, эмиров и нойонов были украшены серебром.
      И впереди этого войска, под белым знаменем Золотой Орды, ехал он, Узбек-хан. Легко и радостно он чувствовал себя, сидя на гнедом густогривом иноходце. Кровь кипела в молодом стройном теле, и горбоносое сухое лицо было красивым и строгим.
      Стремительно было движение туменов Узбека. Вскоре далеко позади остались желтые просторы Дешт-и-Кипчак, и, миновав широкий и тихий Тан, они вышли к Дербенту.
      Железные Ворота гостеприимно распахнулись перед ханом. Местная мусульманская знать не оказала сопротивления единоверцу. Узбек-хана ждали, и потому появление золотоордынского войска явилось полной неожиданностью для эмира Тарамтаза, поставленного ильханом защищать рубежи государства.
      Словно бешеный поток хлынули тумены Узбека через Железные Ворота на равнину Ширвана, сметая на своем пути немногочисленные отряды врага. Небо покровительствовало хану в первом походе, и удача его не оставляла. Через несколько дней белое знамя Орды уже развевалось на берегу Куры, и воины, довольные легкой победой и богатой добычей, ставили свои походные шатры в зеленой и прохладной долине.
      Как и Берке, Узбек-хан был ревностным мусульманином. Узнав, что неподалеку от привала его туменов находится ханака - обитель дервишей из могущественного мусульманского ордена суфийцев, хан отправил к ним близких людей во главе с братом Кутлук Темира - Сарай Кутлуком. Дервиши встретили посланцев хана с большим почетом. Шейх ханаки вознес аллаху молитву, прося долгой жизни опоре ислама великому Узбек-хану и побед над неверными его доблестному войску.
      И только после обильного угощения, когда гости собирались в обратный путь, словно невзначай шейх пожаловался Сарай Кутлуку на обиды, нанесенные вои-нами Орды ордену. Слова его были пристойны, лицо излучало доброту, но в глазах, глубоко спрятанных под кустистыми бровями, вспыхивали жесткие, недобрые огоньки. Тихим голосом, склонившись в полупоклоне, шейх говорил:
      - Доблестные воины великого Узбек-хана захватили много наших людей, угнали тридцать тысяч баранов. Нашлись такие, кто, забыв заповеди пророка Мухаммеда, прельстился имуществом, принадлежащим мечети и слугам аллаха. Пусть великий хан проявит справедливость и поможет нам вернуть то, что отняли у нас его воины. Аллах вознаградит его и продлит ему счастливые дни царствования.
      - Я передам твои слова моему повелителю, о мудрый шейх...- сказал Сарай Кутлук.
      И он передал их Узбек-хану. Хан Золотой Орды впал в ярость. Ему, хорошо знающему, сколько войн пришлось вести Орде за земли Азербайджана, нужна была здесь надежная опора, а кто мог ею стать, как не секта дервишей, которая оплела своей паутиной города и селения этого края? Община поистине стала всемогущей. К тихим, вкрадчивым словам, идущим из ханаки, прислушивались с почтением и страхом и простой дехканин, и знатный купец.
      Узбек-хан велел вернуть общине скот и в знак признания и искупления вины послал шейху слиток серебра величиною с конскую голову. Были найдены и воины, осмелившиеся войти в мечеть и в дома служителей аллаха с корыстными мыслями. Одному из них отрубили голову и, продев сквозь уши волосяной аркан, повесили на шею другому. Туленгиты из личной охраны хана провели его между шатрами, и всякий из многотысячного войска мог видеть, что будет с каждым из них, если он поступит так же, как поступили эти двое.
      Не довольствуясь этим, Узбек-хан послал гонцов с приказом к предводителям правого и левого крыла войска. В приказе говорилось: "Тот, кто будет красть или насильно забирать скот и вещи, принадлежащие мусульманской общине дервишей, будет пойман и отдан для наказания мюридам шейха. Никто не смеет творить насилие над жителями ханаки или над теми, кто нашел там убежище. Если же знающий о преступлении, совершенном кем-либо из воинов, не донесет об этом, а станет укрывать виновного, то он также будет предан смерти как соучастник преступления".
      Тяжким выдался для Ирана год лошади. Страшные грозы бушевали над ним, а с неба низвергались потоки воды, и реки выходили из берегов, смывая и разрушая жилища. Двинулись в поход и крестоносцы. Эмир Чопанбек из рода сулудзу, неся большие потери в людях, с трудом сдерживал их войско. Неспокойно стало и на других границах.
      Обстановка для Узбек-хана сложилась благоприятной. Но, окрыленный первыми успехами, он потерял осторожность, забыл, что перед ним сильный и опытный враг, умеющий даже в трудную минуту собрать силы и оказать сопротивление. Хан не задумался, почему приходилось отважному Ногаю неоднократно возвращаться в эти земли, чтобы удержать, сохранить их за Золотой Ордой.
      Беспечно, в веселии и развлечениях проводило время на берегу Куры войско хана, пока не стало известно, что навстречу ему движется внук Газана - Абусеит с десятью туменами. Еще более встревожило сообщение, что в тылу Узбек-хана, на пройденных и покоренных землях, неведомо откуда появились сильные отряды противника. Опасаясь окружения, хан, даже не попытавшись собрать свои силы в один кулак, велел отступать.
      Бросая награбленное, оставляя гурты захваченного скота, тумены Узбек-хана поспешно отходили к Дербенту. И отход этот скорее походил на паническое бегство, а бегущего бьет каждый, у кого хватает смелости и решительности.
      Тяжело переживал Узбек-хан свое неожиданное поражение. Черный от злости и от степной пыли, возвращаясь в родные степи Дешт-и-Кипчак, он шептал: "Придет еще мое время! Я отомщу за позор! Мое время придет!"
      ***
      "Смута спит; да проклянет аллах того, кто ее разбудит!" - говорится в одном из преданий о пророке Мухаммеде. Спала смута в Золотой Орде в последние годы правления Токтай-хана, и пришедший ему на смену Узбек-хан до последних своих дней не давал ей проснуться. Соколиным оком следил он за многочисленными чингизидами, безжалостной рукой вырывал с корнем каждый росток непокорности. Ни до Узбек-хана, ни после не знала Золотая Орда такого расцвета и могущества, такого единения. Необъятны были ее земли. Принадлежала Орде Юго-Восточная Европа от Днепра на восток вместе с Крымом и Булгаром, Среднее и Нижнее Поволжье, Южный Урал, Северный Кавказ до Дербента, северный Хорезм, земли в нижнем течении Сейхуна и степи, лежавшие на север от нее и Аральского моря до рек Ишима и Сарысу.
      Как и прежде, начиная с самого возникновения Золотой Орды, на окраинах ее не прекращались войны за пограничные земли, за пастбища и водопои, но в самой Орде царили мир и покой. Купцы, проезжавшие через владения Узбек-хана, говорили: "В этих землях стоит такая тишина, что жаворонки вьют свои гнезда на спинах овец".
      Золотая Орда имела сильное войско, и потому подвластные ей народы не решались даже мысленно воспротивиться любому приказу хана, исправно платили подати. На бесконечных дорогах Орды установилась тишина - исчезли шайки барымтачей, еще недавно безнаказанно грабивших купеческие караваны и случайных путников. Во времена Узбек-хана караван, вышедший из Ургенча, за три месяца мог дойти до Крыма. Купцы отваживались отправляться в долгий путь без охраны, и повсюду, если в казну Орды вносилась плата, на ямах им давали ночлег и еду.
      Но не только военная мощь обеспечивала спокойствие Орде. В городах развивалось ремесло, дехкане без страха выходили на свои поля, и никто в эти годы не разрушал их арыки, по которым струилась живительная влага. И не потому, что при Узбек-хане поборы с ремесленников и дехкан стали меньшими. Они по-прежнему оставались высоки, по-прежнему в казну хана уходила большая часть заработанного в мастерских или выращенного на полях, но совсем иной стала жизнь, когда человек чувствовал, что над его головой не висит меч жадного до добычи и оттого не знающего пощады воина. Ушел страх за свою жизнь, и люди почувствовали себя счастливыми, довольствуясь малым.
      Но главное богатство Орде давала торговля. Пришел на землю мир, и потянулись в города купцы с востока и запада. Великий Шелковый путь пролегал через просторы Дешт-и-Кипчак. Он-то и манил к себе купцов со всех сторон света.
      Еще при хане Токтае, отдавшем Крым в управление своему родственнику эмиру Янже, города Кафа и Судак сделались крупными торговыми центрами. Ловкие генуэзские купцы умели жить в мире с правителями Золотой Орды. В Кафу и Судак приходили караваны с шелками из Китая, с драгоценными камнями, жемчугом и кораллами из Индии, орусутские купцы везли сюда шкурки соболя, бобра, куницы и белки, мед и воск, кочевники доставляли к черноморским пристаням шкуры и шерсть. Все это пользовалось спросом в средиземноморских странах. В ответ они присылали ткани, фарфор, выделанные кожи, посуду из стекла, дорогие украшения из золота и серебра.
      Трудно переоценить значение Великого Шелкового пути для Золотой Орды и для стран, которые он связывал между собой. По нему шли не только товары, за которые люди платили звонкой монетой, по нему пришла на запад арабская алгебра и труды Абдимансура аль-Фараби - великого ученого, жившего в девятом веке в городе Отраре и написавшего "Комментарии к логике Аристотеля", врачебные каноны Ибн-Сины из Бухары, знания, добытые великими учеными и мыслителями Востока Аль Бируни, Ар Рази, Али ибн Аббасом. Восток же узнал философские и научные трактаты Демокрита, Платона, Аристотеля, Птолемея, Архимеда и Эвклида.
      Не только купцы шли Великим Шелковым путем. Вместе с ними отправлялись в долгий и опасный путь люди, которые хотели видеть величие и необъятность мира своими глазами. Они разносили правдивые сведения о других странах и народах, собирали по крупицам знания, рассеянные по всему свету.
      Семнадцать лет прослужил у хана Хубилая венецианец Марко Поло, и благодаря ему на карте, вычерченной в год овцы (1247) М. Санудо, появились Грузия, Китай, Дербент. По его же сведениям, в год барса (1254) на карту, составленную П. Медичи, были нанесены остров Суматра и Бенгалия. Книга великого венецианца, написанная им о своем путешествии по Шелковому пути, помогла Христофору Колумбу через двести лет в его плаванье, приведшем к открытию Америки.
      Великий Шелковый путь начинался от плодородных равнин Китая. Одна его ветвь уходила по берегу Южно-Китайского моря на Цюаньчжоу, потом морем до Сабы. Отсюда через Андоманское море и Бенгальский залив на Малаймур и Куилон, затем Аравийским морем до иранского города Ормуза.
      Другая ветвь, начавшись от Ханбалыка, через горы и пустыни улуса великого монгольского хана и Дешт-и-Кипчак вела к приморским городам Ирана. Подобно большой реке, что, выйдя на безбрежные равнины, разделяется на протоки, имел этот путь одно начало - город Ханбалык и четыре ответвления. Первый вел из улуса великого монгольского хана через Кашгар и Керман в Ормуз, второй шел на Кабул, Султанию, Тебриз. Но самое большое значение для Золотой Орды имели две последние караванные тропы. Начинаясь, как и все остальные, от Ханбалыка, одна из них, миновав города Алмалык, Ургенч, Сарай-Берке, заканчивалась в Азак-Тана, другая через Хорезм и безводное плато Устюрт, выводила к иранским городам, стоящим на берегу Хазарского моря.
      До Узбек-хана мало кто из купцов отваживался пользоваться этими тропами. Безводье, отсутствие мира на землях, через которые приходилось идти, заставляло караванбаши выбирать иные пути.
      Но чем спокойнее становилось в Золотой Орде, тем оживленнее делались эти дороги Шелкового пути. Казалось, этому благоденствию никогда не наступит конец, и вечно будут идти своей мерной, неторопливой поступью бесконечные вереницы верблюдов по просторам Азии, и гортанные крики погонщиков, смешиваясь с тонкой степной пылью, будут глохнуть, теряться в дрожащем знойном мареве.
      Но всему приходит конец. В год коня (1354) Османская Турция захватила пролив Дарданеллы и тем самым закрыла единственные ворота, ведущие в Средиземноморье.
      Минуло еще несколько десятилетий, и Хромой Тимур, разгромив тумены золотоордынского хана Тохтамыша, обрубил вторую ветвь Шелкового пути. Великое дерево засохло. Еще совсем недавно шли здесь караваны и звенели человеческие голоса, а теперь окрест лежали заброшенные поля, разрушенные селения. В золе и пепле медленно умирала могущественная и богатая столица Золотой Орды - город Сарай-Берке. И ее не пощадил Хромой Тимур.
      Морские державы той эпохи - Испания и Португалия - начали искать иные пути к богатствам Индии и Китая. Они нашли их, и постепенно забылось былое величие Шелкового пути. Лишь летописи и легенды донесли до нас рассказы о той поре - удивительные и противоречивые, полные глубокой правды и красочного вымысла.
      Но до гибели Шелкового пути с времен Узбек-хана оставалось долгих двести лет, и ни один провидец не смог бы тогда предсказать его печальную участь. А пока по нему шли и шли бесконечной чередой караваны и баснословно богатые купцы зарывали на его обочинах клады, чтобы скрыть свои истинные доходы от золотоордынских сборщиков пошлины.
      Богатели купцы, богатела и Орда. Особой благосклонностью Узбек-хана пользовались купцы-мусульмане. И дело было даже не в том золоте, которое поступало от них в казну. Другое заставляло его всячески поощрять купцов и приближать наиболее знатных к себе. Они превратились в глаза и уши хана. Кто, как не вечные странники, лучше других осведомлен, что творится в том или ином государстве, улусе, городе? И купцы не жалели денег и подарков, когда надо было развязать чей-нибудь язык, так как знали: Узбек-хан щедро платит за каждую важную новость.
      В мирное время купцы-мусульмане были лазутчиками хана; когда же появлялась необходимость, они снабжали его войско оружием и верховыми лошадьми. Им принадлежало право доставлять на строительство дворцов и мечетей поделочные камни, еду и одежду для рабов, через них доставались самые дорогие ковры, золотые и серебряные украшения из разных концов света, индийский чай и китайский шелк.
      ...Отбросив в сторону кинжал, Узбек-хан поднялся с постели и, бесшумно ступая по ковру, прошелся по юрте.
      Сон не забывался. Он уже не пугал, но хану было не по себе. Неужели настолько несправедлив мир, что не дано человеку до конца почувствовать себя счастливым?
      Хан вдруг понял, что совсем не случайно вспомнилось ему далекое. Все двенадцать лет он думал, как вновь помчатся его тумены по просторам Ширвана, как в смятении и страхе побегут перед кипчакской конницей враги.
      Он чингизид, а они не прощают позора. Разве можно забыть унижение, как вслед за его отступающим в беспорядке войском хлынули на земли северного Кавказа, принадлежащие Орде, тумены Чопанбека. Эмир грабил селения, убивал людей, угонял скот, а Узбек-хан, не сопротивляясь, бежал без боя в глубь кипчакских степей.
      Давно обрела силы Золотая Орда, способные отомстить за прошлую обиду, но что-то мешало Узбек-хану привести мстительный замысел в исполнение. Сначала под предводительством кипчака Акберена возникла смута в Мавераннахре, и хан, почувствовав, что она может перекинуться на его земли, отложил поход. Затем неспокойно стало в орусутских княжествах. Так и проходили год за годом.
      Великий Чингиз-хан учил не прощать обид. Пора подумать, как выполнить его завет. Узбек-хан мудр. Время научило его, что рассчитывать на успех, имея только сильное войско, нельзя. К походу следовало хорошо подготовиться, все узнать о враге и, выждав удобный момент, нанести удар, сильный и беспощадный.
      Хан набросил на плечи теплый халат и неторопливо вышел из юрты. Утро только начиналось. Солнце поднялось над невысокой грядой островерхих белых гор. Глубокие тени лежали в их морщинах, и потому освещенные пики и выступы скал казались белее.
      Налетел небольшой порыв ветра, и ноздри хана затрепетали, уловив запах мокрых водорослей и соли,- совсем близко, за невысокими холмами, лежало Черное море. По телу Узбек-хана пробежала волна зябкой дрожи, и он плотнее запахнул на обнаженной груди халат.
      Прошло семь дней, как приехал он в Крым, чтобы посмотреть на строительство его нового дворца и мечети. Хан был доволен и выбранным местом, и как распоряжались работами два брата Сауыт и Дауыт - мусульманские купцы, которым он поручил это важное дело. Место братья выбрали удачное. Узбеку оно понравилось. Рядом море - стоило только закрыть глаза и прислушаться, и можно услышать его могучее дыхание и плеск волн, накатывающихся на шуршащую прибрежную гальку. На юге темно-синей глыбой высилась гора Карадаг, а если обратить взор на восток, то увидишь большой торговый город Кафу.
      Хану пора возвращаться в Сарай-Берке, но он медлил с отъездом. Со дня на день должен прибыть караван купцов-братьев, везущий шелк из Ханбалыка. Вместе с товаром, под видом купца, должен отправиться за море его доверенный человек. Ему предстояло добраться до Египта и от имени хана вступить в переговоры с мамлюками.
      Большие надежды возлагал Узбек-хан на свое тайное посольство. Не столько о торговых делах должен вести речь доверенный человек, сколько о единении мусульман Золотой Орды и Египта. Как и Берке, Узбек мечтал сделаться знаменем ислама в Дешт-и-Кипчак и подвластных ему землях. Без поддержки могучего мусульманского государства, каким в это время был Египет, сделать это будет не легко.
      Союз с мамлюками дал бы хану уверенность, что если Иран осмелится двинуть свои тумены на Золотую Орду, то получит удар в спину. Объединенная единой религией, подвластная ему Золотая Орда стала бы еще сильнее.
      Пожалуй, из всех ханов, которые были до него, лишь Узбек понимал, что сбор податей с купцов, ведущих свои караваны через его земли,- дело не совсем надежное. В любое время Иран мог прервать, закрыть одно из ответвлений Великого Шелкового пути и лишить казну Орды большей части получаемого ею золота. Чтобы этого не произошло, хан хотел завладеть иранскими приморскими землями и городами. Тогда ничто не грозило бы благополучию Золотой Орды, а трон хана никогда бы не покачнулся. Поэтому и нужна победоносная война с Ираном, а кто, как не мамлюки, люто враждующие с потомками ильхана Кулагу, могли стать верными союзниками?
      Для хана-кочевника мечта об овладении морскими путями была дерзкой. Но Узбек верил в успех. Если удастся заключить союз с мамлюками Египта, то не окажется силы, способной противостоять этому союзу. Золотая Орда и Египет приведут в трепет народы и государства подлунного мира. Узбек понимал, что минули времена, когда все можно было решить только войском и жестокостью. В исламе, который широко распространялся в его владениях, видел хан огромную силу, способную объединить и заставить народы повиноваться. И потому он не следовал примеру великого Чингиз-хана, который одинаково относился ко всем религиям. В молодые годы после недолгих раздумий он принял мусульманство, а когда родились сыновья Таныбек и Джанибек, велел совершить и над ними обряд обрезания. Узбек отдал сыновей в медресе, где седобородые улемы учили их арабскому языку и заставляли читать Коран.
      Выбрав путь, Узбек-хан заставил последовать своему примеру эмиров, нойонов, беков и даже нукеров. Тот, кто нарушал законы, установленные пророком Мухаммедом, считался неверным и должен был умереть. Только тот, кто пять раз в день творил намаз и соблюдал пост, мог рассчитывать на милость хана.
      Имамы, муфтии, кари, мюриды, купцы, видя в Узбек-хане ревностного мусульманина, начали повсюду прославлять его деяния, называть достойным продолжателем дела пророка Мухаммеда.
      Широкое распространение ислама в степи еще больше сблизило монголов и кипчаков. Рушились освященные веками устоявшиеся обычаи и законы, по которым жила монгольская знать. И порой чтобы сохранить голову при хане-мусульманине, приходилось отказываться от заветов, оставленных великим Чингиз-ханом.
      Вместе с исламом пришла в Дешт-и-Кипчак новая культура, стало сказываться сильное влияние арабов и персов.
      В безбрежной степи, где кипчаки знали только то, что оставили им предки - саки, сарматы, где на курганах в бессонном карауле стояли каменные идолы - обатас, а люди украшали свою одежду узорами, напоминающими завитки рогов горных баранов - архаров, вместе с Кораном, четками и чалмой появились буйные в своем красочном многоцветье арабские и иранские ковры, дорогое оружие. Вместе с арабской письменностью пришли в Дешт-и-Кипчак книги, легенды и сказания - "Тысяча и одна ночь", "Четыре дервиша", "Заркум", "Сал-сал".
      Медленно, но уверенно входили в жизнь кипчаков и мусульманские обряды, связанные с женитьбой и похоронами, с соблюдением постов и обрезанием мальчиков. В золотоордынских городах строили мечети с диковинными голубыми куполами и высокими минаретами, со стенами, украшенными причудливой арабской вязью. Для детей степняков и монгольской знати открывались медресе.
      В "Пояснении к Корану", написанном последователем пророка Мухаммеда халифом Османом, сказано: "Насколько бы ни был сильным правитель народа, но если он сам плохо выполняет заповеди Корана, он не сможет заставить подвластный ему народ следовать путем пророка Мухаммеда".
      Узбек-хан стал самым ревностным мусульманином в Золотой Орде. Он все делал по установлениям пророка. Хан построил гарем, где находились четыре его жены и множество аманат-кум - наложниц. Пять раз в день, согласно заповеди Мухаммеда, совершал намаз, и если наступало время молитвы, хан приказывал своим воинам даже прекращать битву.
      Весь март месяц, когда наступал праздник науруз, Узбек, как и положено правоверному мусульманину, соблюдал пост. Поев на рассвете, он не брал в рот даже макового зернышка до того часа, пока не уходило за край земли солнце и в небе не вспыхивала первая робкая звездочка, а муэдзин с высокого минарета не прокричит трижды голосом печальным и тягучим: "Аллах акбар!" - "Аллах велик!".
      Как мог не повиноваться народ такому хану? Чье слово, как не его, было самым справедливым и самым бесценным?..
      Чуткий слух Узбек-хана уловил дальний цокот копыт. Кто-то ехал по каменистой дороге, ведущей к его ставке. Хан прищурил раскосые глаза и стал ждать. Вскоре из-за поворота показался всадник в белой одежде и с белой чалмой на голове. И сейчас же выступили из укрытия, загородили копьями дорогу два рослых туленгита.
      Узбек-хан не слышал, что говорил всадник, но туленгиты расступились, давая ему дорогу.
      Хан всмотрелся. Теперь он его узнал. К юрте подъезжал имам из ставки покойного султана Жадигера.
      Не доезжая до Узбека на расстояние брошенного копья, имам спешился и, согнув широкую спину в поклоне, стал приближаться к хану.
      - Я приветствую тебя, о великий, пресветлый хан! - имам приложил руку к груди. Умный глаза его смотрели на Узбека снизу вверх, пытаясь угадать настроение.
      - Будь гостем,- улыбнувшись одними губами, сказал хан.- Видно, важное дело привело тебя ко мне, если ты появился здесь, едва лишь солнце начало свой путь по небу.
      - Ты ясновидец, о великий хан...
      - Время совершать первый намаз. Сделаем то, чему учит нас пророк Мухаммед, и я выслушаю тебя.
      Слуги принесли хану шелковый коврик, имам достал свой из переметной сумки...
      ***
      Они сидели в юрте вдвоем. Слуги успели убрать постель, и имам неторопливо, перебирая четки, рассказывал хану то, ради чего он приехал к нему, опоре ислама. Дело действительно важное, ибо касалось чингизидов.
      Когда средний сын Ток-Буги - султан Жадигер взял себе в младшие жены Ажар, ей было пятнадцать лет. В девочке, чистой и нежной, еще не проснулась женщина. Просто и доверчиво смотрела она на мир. Но не для того султаны берут себе в жены девочек, чтобы любоваться их красотой.
      Широкогрудый, толстый Жадигер в первую же ночь бросил ее на ковер, и мял, и ломал ее хрупкое тело до самого рассвета, предаваясь любви. Дикий страх поселился в душе девочки после той ночи. Целый месяц пролежала она в горячке, исхудала, и близкие уже готовились к ее смерти. Но молодость помогла ей выжить.
      Ажар больше не довелось узнать своего мужа. В холодный осенний день, охотясь на волка, Жадигер упал с лошади и сломал позвоночник. Покорная судьбе, Ажар не знала - радоваться ей или печалиться.
      Прошел поминальный год, минула зима, наступило время, когда земля начинает щедро поить своими живительными соками степные травы, и Ажар расцвела словно цветок, поднявший свою головку над жухлыми прошлогодними травами. В глазах ее не стало прежней покорности, появилось тихое, мерцающее сияние, словно в зрачки заглянула луна. Совсем еще недавно тонкая как тростинка, Ажар округлилась телом, и стало видно, что она женщина.
      Первым заметил ее зрелую красоту старший брат покойного Жадигера Адилькерей. Ему под шестьдесят, и, казалось, чувства старого воина давно подернулись пеплом времени, а душа уподобилась угасающему костру, но случилось то, что случается, когда старик забывает о безвозвратно ушедших годах. Словно легкий ветер весны коснулся его впалых щек и иссеченного морщинами лба. Адилькерею захотелось вновь стать молодым.
      И тогда он пошел к имаму и возжелал жену младшего брата. Законы шариата были на его стороне. По положению амангерства мусульманин имел право взять себе в жены вдову покойного брата.
      Адилькерей был щедр. Прежде чем начать разговор, с имамом он одарил его соболиной шубой и горстью золотых монет. Имам с достоинством принял подношение, но важно перелистал страницы Корана.
      - Да,- вымолвил он наконец.- По законам шариата ты имеешь право жениться на невестке. Я готов соединить вас... Но необходимо и ее согласие... В "Объяснении к Корану" Османа сказано, что вдова решает сама, кого из родственников мужа выбрать... И если Ажар не пожелает кого-нибудь из других братьев мужа, она твоя.
      - Она не должна желать другого,- сердито сказал Адилькерей.- Я в роду старший, и потому решаю я.
      - Справедливые слова,- согласился имам.- Но у султана Жадигера еще пятеро братьев... Они младшие... Я думаю, они не станут на пути твоего желания.
      Недобрая улыбка тронула губы Адилькерея:
      - Пусть только посмеют!..
      - Все это так...- неопределенно заметил имам.- Могущество твое известно, рука твоя сильна... И все же, для того чтобы не нарушить заповеди пророка, сделать по его законам, надо спросить вдову...
      - А если она не согласится? - упрямо спросил Адилькерей.
      - А почему бы ей не согласиться? - вопросом на вопрос ответил имам.
      Адилькерей подумал, покрутил головой, неохотно согласился;
      - Пусть позовут ее...
      Человек, посланный имамом, не смог отыскать Ажар. Раздосадованный, вернулся к себе Адилькерей. Охваченное пожаром желания сердце его стучало сильно и не хотело мириться ни с какой отсрочкой. Откуда было знать ему, сколько бед навлек он на свою седую голову, решив овладеть Ажар.
      А в это время молодая женщина сидела далеко от дворца, в цветущем саду, и рядом с ней был младший сын Жадигера - Ерке Кулан. Красив и строен джигит, а глаза его сияли счастливым светом любви и молодости.
      Немало дней прошло с той поры, как встретились губы Ажар и Ерке Кулана и близость соединила их. Безлунная ночь укрыла влюбленных, а ветер раскачивал кроны деревьев, чтобы даже птицы не услышали их горячего шепота и прерывистого дыхания.
      В страсти своей забыли влюбленные обо всем. Она о том, что целует сына человека, который был ее мужем, он - что ласкает жену своего отца. Всесильна любовь, но меньше всего умеет она хранить свои тайны, и в этом слабость ее и беззащитность.
      В тот день, когда вернулся Адилькерей от имама, тайна Ажар и Ерке Кулана стала ему известна. Вздрагивая от ярости, он приказал своим нукерам отыскать влюбленных. Нукеры умели исполнять поручения своего повелителя. Вскоре Ажар и Ерке Кулан, связанные волосяными арканами, были брошены к ногам султана.
      Адилькерей послал за имамом. А когда тот пришел, сказал:
      - Эти люди обвиняются в прелюбодеянии! Они пойманы на месте преступления! Я хочу их смерти, потому что они нарушили законы шариата! Разреши казнить, ибо за совершенное недостойны они жить! Я велю привязать отступников к хвосту коня!..
      Имам прикрыл глаза, пряча страх и растерянность. Медленно текли сквозь его сухие пальцы бусинки четок.
      Он наклонился к султану.
      - Ерке Кулан чингизид,- негромко сказал он.- Явится ли мое слово справедливым... и одобрит ли его Узбек-хан - опора и надежда ислама? Великий хан Золотой Орды скоро будет в Крыму... Я знаю, сердце ваше полно гнева, но не подождать ли нам? Судьбу чингизида подобает решать чингизидам...
      Адилькерей пристально посмотрел на имама. Глаза того были бесстрастны, и, как ни сильна жажда мести, султан подумал, что, пожалуй, следует прислушаться к его совету. Мысли хана всегда темны и непонятны для окружающих. Не лучше ли подождать, пока он не выскажет их вслух...
      С трудом сдерживая злобу, сквозь стинутые зубы султан повелел:
      - Бросьте преступников в зиндан, а мы решим, как поступить с ними.
      Молчаливые, с каменными лицами нукеры ударами ножен заставили подняться Ажар и Ерке Кулана и поволокли их из дворца.
      Мудрый, повидавший на своем веку многое, имам знал, что с чингизидами надо быть осторожным. В них текла кровь жестокого и коварного язычника Чингиз-хана. Что из того, что словно крепким арканом по рукам и ногам повязал их нынче ислам? Ажар и Ерке Кулан совершили преступление. По мусульманским законам связь сына с мачехой считается непростительным грехом и должна караться смертью, но давно ли минуло то время, когда это было обычным для монгольской знати? Именно поэтому важно знать, что думает о происшедшем сам Узбек-хан.
      Имам был стар. Всю жизнь он свято выполнял заветы пророка Мухаммеда и не знал к отступникам пощады. Но теперь какое-то тайное предчувствие заставило его быть осторожным. Прибытие могущественного Узбек-хана в Крым не могло быть случайным. Не только для того, чтобы посмотреть, как идет строительство его нового дворца, проделал долгий путь хан. Будет ли уместным устраивать на его глазах казнь чингизида? Не попытаться ли погасить пожар, прежде чем он успеет опалить чьи-то крылья?
      Мучимый сомнениями, имам отправил своего человека к Ажар. Он велел сказать молодой женщине, разумеется, так, чтобы не слышали чужие уши: "Если хочешь остаться в живых, согласись быть женой Адилькерея. Я же придумаю способ, чтобы прикрыть ваш грех с Ерке Куланом, и сумею убедить султана сменить гнев на милость".
      Неутешительный ответ для имама принес посланец. Ажар сказала: "Сильна моя любовь к Ерке Кулану, и я не смогу оставить его даже ради жизни. Груз несчастья взяли мы на свои плечи, и пусть свершится предначертанная нам судьба".
      Вот почему и отправился имам к хану через несколько дней после прибытия того в Крым. Вот почему сидел он сейчас перед Узбек-ханом.
      Закончив свой рассказ, имам поднял взгляд на хана. Лицо того было сумрачно и не предвещало ничего хорошего. Старик подумал, что он все-таки поступил правильно, не осмелившись сам вынести приговор влюбленным. Ханы как орлы. Они видят то, что для других скрыто за краем земли, и потому решение их всегда мудро.
      Узбек-хан поднялся с ковра и стал расхаживать по шатру. Потом он остановился перед имамом, и тот торопливо склонился перед ханом.
      - Ты можешь идти, достойнейший имам. Ты сделал правильно, что пришел к нам. Мы пришлем к тебе человека, который скажет наше решение и укажет, как следует поступать с отступниками.
      Старик, пятясь, вышел из шатра.
      Узбек-хан долго смотрел в одну точку, но думал он совсем не о рассказанном имамом. Мысли хана были далеки. Он сразу мог дать совет имаму, но отсрочил его. Конечно, и Ажар и Ерке Кулан достойны смерти. Что из того, если юноша чингизид. Он, Узбек-хан, опора ислама в Золотой Орде, не должен знать снисхождения ни к кому. Если бы заповеди пророка нарушил его сын, он поступил бы так, как того требуют законы ислама. Завтра Узбек передаст свое решение имаму, а пока пусть народ с трепетом ждет его слова. Чем дольше продлится ожидание, тем значительней покажутся народу слова хана.
      Узбек хлопнул в ладоши. В шатер неслышно скользнул туленгит и остановился в ожидании приказа.
      - Что слышно с пути? Далеко ли караван?
      - Гонца не было, мой повелитель...
      Хан махнул рукой, и туленгит исчез. Узбек опоясал себя поясом с висящими на нем саблей и кинжалом и вышел из шатра.
      Солнце поднялось высоко. Невидимое отсюда море рокотало за холмами тяжело и грозно.
      Узбек-хан постоял, дожидаясь, когда глаза его после полумрака шатра привыкнут к ослепительному свету, и медленно пошел в сторону моря. Едва поднялся на увал, как увидел его совсем рядом - огромное, без берегов, в серебряной, сверкающей чешуе. Море мерно катило зеленовато-синие волны на песчаный берег.
      Хан глубоко вдохнул прохладный солоноватый ветер и присел на серую глыбу известняка. Прищурившись, Узбек различил вдали белые точки - это носились над морем, то взмывая в голубую синь неба, то падая к сверкающей, в искрах света воде, чайки. Узбек-хан следил за их полетом, а мысли его вновь вернулись к тому, о чем он думал на рассвете, проснувшись от страшного сна.
      Золотая Орда. Ради нее все поступки, все дела, все помыслы. Казалось бы, о чем беспокоиться: он, Узбек-хан, добился, что нет государства ее сильнее и могущественнее. Никто не смеет обнажить против Орды меча, страшась грозного ее гнева. Стоять ей нерушимо, вечно.
      Узбек-хан невесело усмехнулся. Нет на земле ничего вечного - он это знал хорошо. Даже золотое солнце всходит в определенное время и, пройдя начертанный ему создателем путь, гаснет за краем земли, отпылав напоследок зловещим красным светом. И нет такой силы, которая заставила остановиться светило в зените хотя бы на один миг. То же происходит и с государствами. Узбек-хан вспомнил персидского царя Дария, Искандера Двурогого, своего предка Чингиз-хана. Они были великими полководцами, создавшими великие государства. Но настал срок, и, достигнув зенита славы, блеснув яркой звездой, государства каждого из них стремительно покатились вниз, рассыпались на мелкие осколки, похоронив под тяжестью междоусобиц былое величие. Придет пора, и эта участь постигнет Золотую Орду.
      Узбек-хан знал, что так оно и будет, потому страшился будущего. Грех роптать на всевышнего, но слишком уж короткий определил он человеку век. Кажется, только вчера поднял хан свой меч на Елбасмыша и сел на трон Золотой Орды, а конечная, главная цель по-прежнему далека, как и в первый день, когда его назвали ханом. Сильно его государство, преданные воины охраняют границы, а удовлетворения нет, потому что не осуществилось главное. И когда оно осуществится, сам Узбек-хан не может с уверенностью сказать.
      Решаясь на убийство двоюродного брата, Узбек мечтал, став ханом, раздвинуть границы Золотой Орды от кипчакских степей до Багдада и Шама, присоединить богатые города Мавераннахра. А единственное, что ему удалось, так не дать объединиться врагам Орды. В Сердней Азии добрый десяток правителей, и она не обладает той силой, какую представляла при Кайду. В Мавераннахре сидит хан Кебек, в Хорезме - Кутлук Темир, Хорасаном правят потомки Джагатая. И Афганистан, и Кавказ, и Иран, и Ирак, и Сирия живут своей жизнью - почти не подчиняясь тем, кому должны подчиняться.
      Глаза Узбек-хан сделались прозрачными и холодными. Не отрываясь, смотрел он на бушующее море. Ему подумалось, что жизнь схожа с морем. И в ней много таинственного и непонятного, а жизнь каждого человека подобна волне, стремящейся к берегу, где ее ждет конец. На смену одной волне придет другая. И так будет до бесконечности.
      ***
      Обширна площадь перед новой мечетью, но и она не вмещала всех желающих. Люди стояли тесно, дышали друг другу в затылки, во все глаза глядели на высокий деревянный помост с повисшими над ним двумя ременными петлями виселицы. Вислоусый палач с жирным лицом и тусклыми глазами медленно расхаживал по помосту, трогал сильной волосатой рукой, проверял на прочность ремни.
      Ждал палач, ждали зрители. Тихий гул стоял над площадью. Люди старались разговаривать вполголоса, но их так много, что, казалось, шквальный ветер порывами проносился над их головами.
      Великое событие совершалось в Крыму. Выносился приговор младшей жене покойного султана Жадигера - Ажар и его младшему сыну Ерке Кулану. Эти двое посмели нарушить законы шариата, переступить через заповеди, оставленные мусульманам для праведной жизни пророком Мухаммедом. Все знают, что за этот тяжкий грех виновных ждет смерть, но ведь последнее слово скажет великий хан Золотой Орды Узбек. Это ли не событие для правоверных мусульман? Это ли не праздник для душ, жаждущих справедливости?
      Напротив помоста, где должна свершиться казнь, построен другой. На нем установлен походный трон, на котором сидит сам Узбек-хан, справа от него -советники и знатные воины, слева, во главе с имамом Крыма,мусульманское духовенство: ишаны, муллы, мюриды.
      Туленгиты привели Ажар и Ерке Кулана и бросили их на колени перед помостом, где сидел хан. Руки у молодых людей скручены за спиной волосяными арканами.
      С жадным любопытством всматривался в их лица Узбек-хан. И Ажар, и Ерке Кулан знали свою участь, но странно: он не видел в их глазах страха. Даже в этот предсмертный час лица их были прекрасны, а сами они спокойны. Какая сила поддерживала их, что давало им возможность накануне смерти остаться гордыми? Неужели любовь всесильна?!
      Откуда-то издалека донесся негромкий голос имама:
      - Все готово, высокочтимый хан...
      Продолжая думать о своем, Узбек рассеянно кивнул. Ему вдруг вспомнились строки, вычитанные в старой арабской книге: "Радость, пережитая человеком, молодит его, а душевные страдания старят и сокращают жизнь". Казалось бы, к нему, к Узбеку, никогда не должна прийти старость, потому что с самой юности он знал только радость и исполнение всех своих желаний. Он обладал самыми красивыми девушками и женщинами, легко расправлялся с теми, кого ненавидел, любил охоту с соколом на лисиц, гордый и счастливый, много раз ехал впереди своих доблестных туменов. Что нужно человеку для полного счастья, для вечной молодости? В двадцать лет Узбек сел на трон Золотой Орды... Почему же пришла старость, а она пришла, если постоянно одолевают мысли о смысле жизни.
      Узбек-хан вдруг почувствовал, что одряхлело у него не тело, а душа. Быть может, испытанные им радости не были настоящими? Что же тогда настоящее и истинное, если не слава, не почет, не золотой трон, не обладание женщинами, не власть?
      Снова издалека до хана донесся голос имама:
      - Я сказал все... Ажар и Ерке Кулан совершили страшное преступление, и по законам, установленным пророком Мухаммедом, они будут казнены. Так как Ерке Кулан является чингизидом, его кровь не должна пролиться, потому и он, и Ажар будут повешены. Этот приговор, вынесенный по всем законам мусульманской религии, мы просим утвердить вас, высокочтимый тахсир хан...
      Еще находясь во власти своих размышлений, Узбек-хан посмотрел на имама. Глаза того остро поблескивали, выжидательно следили за ханом.
      "Приговор справедлив,- подумал Узбек.- Закон ни к кому не должен знать снисхождения, только тогда народ будет един, а ислам - вечен".
      Узбек поднял руку, чтобы сказать слово, которого ждала, затаив дыхание, вся площадь, но в это время раздался яростный и хриплый голос султана Адилькерея:
      - Я не согласен с приговором... Ажар сучка... Но на моей стороне право амангерства. Мой брат платил за нее калым... Пусть повесят Ерке Кулана, сбившего женщину с праведного пути, а жена брата, по законам шариата, должна принадлежать мне...
      Узбек-хан усмехнулся и пристально посмотрел на Адилькерея.
      "Странно устроена жизнь,- подумал хан.- Человек требует смерти сыну родного брата, лишь бы завладеть его женой. Что руководит сейчас султаном больше - похоть или желание мести? Быть может, оставляя ее жить, султан задумал мучить и унижать женщину до конца дней? И такое бывает".
      Узбек опять посмотрел на Ажар и Ерке Кулана. Выслушав приговор, они по-прежнему оставались спокойными. Хану стало любопытно, как отнесется молодая женщина к тому, если он отменит казнь и подарит ей жизнь, но одной, без Ерке Кулана.
      - Ты слышала, женщина, что сказал брат твоего покойного мужа? Если ты согласишься стать женой султана Адилькерея, то умрет только Ерке Кулан...
      Женщина отрицательно покачала головой:
      - Что из того, что нас не соединил мулла? Мы давно стали мужем и женой. Я поклялась, что никогда не покину Ерке Кулана.- Лицо Ажар дрогнуло. Она прикрыла глаза веками.- У нас есть одна просьба, великий хан... Если уж нам не суждено было жить вместе на земле, пусть после того, как будет исполнен приговор, нас похоронят в одной могиле...
      По площади пронесся тихий гул. Никто не ожидал такого ответа, такой просьбы.
      - Я против!..- снова прохрипел Адилькерей.- Я должен владеть этой женщиной! Если она не согласна по доброй воле, то я укрощу ее силой, как я делаю это с необъезженными кобылицами!
      Что-то заставило Узбек-хана продолжить затеянную им же самим игру, и он сказал:
      - А что же делать с сыном твоего брата? Быть может, и ему следует подарить жизнь?
      - Нет! - закричал султан, и к лицу его прилила темная кровь.- Он нарушил законы шариата. Он обязан умереть. И смерть он должен принять из моих рук, потому что он опозорил меня, втоптал в грязь честь своего отца!..
      Узбек-хану захотелось спросить Адилькерея еще раз, действительно ли тот сможет собственными руками убить сына своего брата, но вдруг страшное воспоминание встало перед глазами, и готовые уже вырваться слова застряли в горле. Хан понял, что султан сделает то, о чем говорит. Ведь смог же он сам убить Елбасмыша - своего двоюродного брата.
      Стараясь скрыть охватившее его замешательство, хан повернул голову к имаму, и тот понял, что Узбек ждет ответа.
      - Просьба султана Адилькерея согласуется с законами шариата...
      Люди на площади безмолствовали, затаив дыхание. Ждали, что же наконец решит хан.
      Узбек прикрыл глаза и мысленно повторил про себя: "Надо быть твердым! До конца твердым!" Но ведь в конце концов и такая смерть отвечает требованиям шариата, и он не нарушит устои ислама, согласившись на просьбу султана. Народ должен видеть, что рука хана тяжела и он не знает пощады к отступникам от веры, но народ должен чаще видеть и мудрость своего повелителя. Не все ли равно, как умрет преступник. Но зато пройдут годы, и мудрость Узбек-хана прославится в легендах и сказаниях.
      Решение пришло само по себе:
      - Приговор высокого суда должен быть приведен в исполнение... Это так... Но надо учесть и просьбу султана Адилькерея.- Узбек-хан замолчал. Лицо его было величественным и спокойным.- Пусть Ерке Кулан примет смерть от его руки. Трижды проскачет виновный на коне перед султаном, и трижды тот имеет право выстрелить в него из лука. Если стрела Адилькерея поразит Ерке Кулана, то по праву амангерства он возьмет Ажар себе. И женщине не придется нарушать клятву: увидев смерть любимого, она поймет, что такова воля аллаха. Если же стрелы султана не причинят вреда Ерке Кулану, то...- Узбек на миг замолчал, и люди в мертвой тишине услышали, как тяжело и грозно ворочается за холмами море.
      И вдруг кто-то не выдержал, крикнул:
      - Что же будет тогда?!
      Народ зашумел, голоса заспорили:
      - Ему не суждено остаться в живых!
      - Адилькерей прекрасный стрелок. За сто шагов он попадает в глаз бегущему сайгаку!
      - Первая же стрела пронзит сердце Ерке Кулана!
      И снова чей-то голос перекрыл остальные:
      - Так что же с Ерке Куланом тогда будет, великий хан?!
      Толпа затихла и, казалось, подалась, придвинулась к помосту хана.
      - Тогда? - переспросил Узбек.- Все в руках аллаха. Если он захочет, чтобы грешник остался в живых, никто не посмеет причинить вреда тому, кому покровительствует сам аллах. Тогда Ерке Кулан и Ажар станут мужем и женой.
      Возглас удивления пронесся над площадью:
      - О мудрый хан!..
      - О справедливый хан!
      - Да продлит аллах твои годы!..
      Узбек повернулся к Адилькерею:
      - Ты согласен, султан?
      Лицо того стало бледным, скулы выперли и заострились.
      - Да, решение твое, хан, справедливо и угодно аллаху...
      - Хочешь ли ты, Ерке Кулан, что-нибудь сказать?
      Ерке Кулан, не отрываясь, смотрел в глаза любимой, потом повернул лицо к Узбеку:
      - У меня есть одна просьба, о великий хан! Пусть Ажар поставят на моем пути. Вверяя свою жизнь в руки аллаха, я хочу видеть ее перед собой...
      - Пусть будет по-твоему...- милостиво согласился хан.
      Не ожидая приказа, зрители сдвинулись в сторону, освободили часть площади. Кто-то из молодых воинов торопливо подвел к Ерке Кулану своего коня.
      - Возьми его,- сказал джигит.- Быть может, он принесет тебе счастье. Мой конь быстр как птица, и кто знает, может, он обгонит твою судьбу. Если посчастливится - считай коня своим...
      Два туленгита отвели Ажар в конец площади, Ерке Кулану развязали руки. Кто-то из телохранителей султана подал Адилькерею тугой монгольский лук.
      Узбек-хан поднял руку:
      - Я сказал не все. Виновный проскачет перед стрелком на расстоянии ста шагов.
      Лицо Адилькерея передернулось.
      - Я убью щенка, если он будет скакать даже на расстоянии вдвое большем...
      - Начинайте...- велел хан.
      Легко вскочив на подаренного ему белого скакуна, Ерке Кулан медленно поехал с площади, и люди молча провожали его взглядами.
      Отъехав на значительное расстояние, Ерке Кулан остановил коня и стал ждать сигнала. Наконец распорядитель подкинул свой борик.
      Чуть помедлив, Ерке Кулан ударил коня пятками, и тот стремительно сорвался с места. Конь был замечательный. Он был похож на белого ястреба, молнией несущегося над самой землей.
      Сощурив раскосые глаза, сведя к переносице мохнатые брови, Адилькерей ждал. И когда всадник поравнялся с тем местом, где стоял султан, тонко свистнув, сорвалась с тетивы стрела с железным восьмигранным наконечником.
      Вздох, похожий на удар волны о берег, пронесся над площадью:
      - Попа-а-а-ал!
      Но всадник продолжал скакать, и люди тогда рассмотрели, что стрела расщепила переднюю луку седла, а джигит невредим.
      Поравнявшись со своей любимой, Ерке Кулан нагнулся и поцеловал Ажар.
      Не стало на площади тишины. Зрители бушевали. К небу неслись возбужденные крики спорящих, и птицы в страхе облетали площадь стороной.
      И снова подбросил вверх свой борик распорядитель, и опять понес стремительный конь Ерке Кулана навстречу его судьбе.
      Взвизгнула вторая стрела, и белые щепки от разбитой задней луки седла брызнули во все стороны.
      Люди кричали, не слушая друг друга. Кто видел в происходящем руку провидения, кто утверждал, что Адилькерей делает это нарочно, чтобы показать, какой он меткий стрелок, и от третьей стрелы Ерке Кулану не уйти.
      Султан молчал. Его лицо злобно побледнело и покрылось крупными каплями пота. Для третьего выстрела он выбрал стрелу с голубиным оперением и, нахмурив брови, стал ждать.
      Зрелище захватило Узбек-Хана. Вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники походного трона, он всем телом подался вперед, ожидая кровавой развязки. Бешеный топот копыт обрушился на площадь, и в этот миг отчаянный, полный нестерпимой боли и горя крик ударил в уши людей. Никто не слышал, как пролетела пущенная дрогнувшей рукой султана стрела. Крик словно разбудил людей, и слезы сострадания выступили на многих глазах.
      И вдруг наступила тишина. Люди не верили своим глазам - исчез джигит, исчезла молодая женщина со связанными руками. Белой птицей несся по степи белый конь. Бросив поперек седла Ажар, Ерке Кулан мчался прочь от ханской ставки. И вскоре знойное дрожащее марево скрыло беглецов.
      Бледный, ни на кого не глядя, Узбек-хан поднялся с трона и, проведя ладонями по лицу, тихо сказал:
      - Аллах акбар! Аллах велик!
      - Коня! Скорее коня! В погоню за беглецами! - кричал в ярости Адилькерей.
      - Остановись, султан! - властно приказал Узбек.- Неужели ты, безумец, станешь спорить с волей аллах? Тем, к кому он милостив, я дарю жизнь...
      Площадь ревела от восторга. От топота и криков облако пыли поднялось к небу, и оно из голубого превратилось в мутное и тусклое.
      Узбек-хан велел разогнать народ, а сам ушел в свой шатер.
      На рассвете следующего дня в его ставку прибыл караван, с нетерпением ожидаемый ханом.
      ***
      Значительное место в жизни Золотой Орды занимал Хорезм. Особенно сильным было его влияние в период правления Узбек-хана. Как иссушенная солнцем земля, впитывала, перенимала Орда все лучшее, что было у покоренных ею народов. В древние обычаи степняков с каждым годом входили новые, непривычные для них традиции. Изумленному взору кочевника открывались в городах сказочно украшенные дворцы, мечети с голубыми куполами.
      Из разных государств шли в Орду купцы и ремесленники, но, пожалуй, больше она была связана с Крымом и Хорезмом. В Крыму смешались культура Рума и Ирака, Египта и Шама. Хорезм как в тигле сплавил культуры Китая и Индии, Ирана и Мавераннахра. К тому же он находился ближе к Орде, а значит, и общение кочевников с Хорезмом стало более частым и тесным.
      Правда, возводили Сарай-Бату и Сарай-Берке мастера, доставленные из Рума, с Кавказа, из Египта и Руси, но руководили строительством хорезмийцы из города Ургенча.
      Став ханом, Узбек сделал своею столицей Сарай-Берке, назвав его Сарай-ад джадид (Новый Сарай). Подражая предшественникам и желая еще больше прославить свое имя, Узбек-хан велел построить новый дворец, мечети и медресе. Он хотел, чтобы его столица походила на Ургенч. Краски и не знающие себе равных по красоте изразцы для отделки зданий везли из Медины и городов Хорезма.
      В Сарай-Берке появились рабаты, караван-сараи, ханаки для приезжих мастеров и купцов. Купцы вели свои торговые дела, ремесленники имели возможность заниматься тем, что каждый умел и на что был способен. И уже не привозные, а собственные изделия преобладали на ордынских базарах. Учитывая вкусы кочевников, ремесленники изготавливали для них керамическую посуду, золотые и серебряные украшения, оловянные зеркала и медные кувшины.
      Но не только ремесленников и купцов собирал в Орде Узбек-хан. Приехали сюда из Хорезма ученые люди и те, кто обладал знаниями и умением управлять государством. Узбек-хан верил им и назначал правителями золотоордынских городов. Так, городом Азак-Тана <Азак-Тана - город Азов.> правил эмир Мухаммед ходжа Аль-Хорезми, выходец из Ургенча. Золотоордынские беки, эмиры и нойоны становились частыми гостями в медресе и ханаках у правоверных мусульман, выходцев из Хорезма. В беседах с образованными людьми узнавали они многое из того, что удивляло их и заставляло по-иному видеть мир. Нередко гостем хорезмийцев бывал и сам Узбек-хан. Особенно любил он посещать ученого шейха Номодана.
      Немалую роль в сближении Золотой Орды и Хорезма сыграл наместник Узбек-хана в Ургенче эмир Кутлук Темир. Решительный и смелый, он не только помог Узбеку в свое время стать ханом, но когда началась грызня других потомков Чингиз-хана за трон, он без всякой жалости расправился с двенадцатью эмирами и султанами. Кутлук Темир постоянно подогревал религиозные чувства Узбека и сам, будучи неграмотным, ревностно заботился о том, чтобы в хан-скую ставку отправлялись новые книги, написанные учеными людьми Ургенча или привезенные из чужих земель. Самое лучшее слал эмир в Золотую Орду. Узбек-хан, подозрительный к другим, искренне любил Кутлук Темира и всегда рад был встречам с ним.
      В прошлом году эмир заболел и не смог, как обычно, побывать в Орде. Кроме того, до Узбека дошли слухи, что во владениях Кутлук Темира неспокойно. Хан не придал слухам значения, так как хорошо знал эмира и был уверен, что если что-то и произойдет, Кутлук Темир найдет способ, чтобы расправиться с непокорными и установить в землях Хорезма тишину и порядок. И все-таки необъяснимое беспокойство не покидало Узбека. Хан не любил писем. А прибывающий сегодня караванбаши был из тех немногих, кому Узбек доверял. Его слово имело равную цену с золотом.
      Была и еще одна причина, заставлявшая хана с нетерпением ожидать караван. Ее он прятал глубоко в сердце, но, помимо его воли, мысль всплывала в памяти, и тогда портилось настроение, накатывалось раздражение. Это случилось вскоре после того, как он стал ханом. Узбек ненадолго приехал в Хорезм. И однажды, возвращаясь с охоты с берегов Джейхуна, остановился на ночлег в ауле рода тама.
      Хан был молод, горяч и не хотел сдерживать своих желаний. Ночью он пробрался в юрту к понравившейся ему дочери аульного аксакала и, переборов ее сопротивление, овладел девушкой. Юный хан остался доволен проведенной ночью и, уходя на рассвете, пообещал в скором времени прислать сватов и сделать девушку младшей женой.
      Время было беспокойное. Хан еще нетвердо сидел на троне, а Золотая Орда содрогалась от интриг и стычек между чингизидами. Приходилось больше думать о сохранении головы и трона, чем о любовных утехах. В походах и сражениях забыл Узбек о данном им обещании.
      Не забыла только она. Вскоре ему стало известно, что девушка беременна. Терпеливо, боясь побеспокоить хана, ждала она сватов, веря, что он все-таки пришлет за нею своих людей.
      Но время шло, и о том, что девушка беременна, стало известно всему аулу. Гневу родственников не было предела - велик был позор. В ярости отец был готов убить дочь, но потом, когда гнев утих, он велел отправить дочь в аул ее матери.
      Прошел положенный срок, и на свет появился мальчик. Тело его было крепким, а голос громким и требовательным. Родственники, узнав, что ребенок рожден от хана, не посмели его убить. Они поставили для молодой женщины отдельную юрту и зажгли для нее отдельный очаг. Женщина была красивой, и, несмотря на то, что родила ребенка без мужа, многие хотели взять ее в жены, но она не пожелала никого видеть рядом с собой.
      Обо всем этом Узбек узнал через три года. Сожаление о невыполненном им обещании растревожило сердце. Но не мог могущественный хан взять в жены женщину, которая родила ребенка, не имея мужа. Что из того, что Узбек знал, чей он? Людям прошлого не объяснишь. Имя хана должно всегда оставаться в чистоте, и подданные должны произносить его с тайным трепетом, а не с ехидной улыбкой.
      Узбек рассказал о случившемся Кутлук Темиру и повелел ему позаботиться о женщине и ребенке. Эмир сделал так, что хан смог тайно увидеть своего сына. Мальчик удивительно походил на Узбека, и тот, растроганный, велел сообщить его матери, что, как только ребенок подрастет, его заберут во дворец и воспитают из него знатного человека и отважного воина.
      С горькой усмешкой отнеслась женщина к словам хана, но в народе говорят, что обещание - это уже половина дела. Оставалось надеяться и ждать, что, быть может, на этот раз хан исполнит то, о чем говорит.
      Благодаря заботам Кутлук Темира мать и сын ни в чем не знали нужды. Мальчик рос здоровым и крепким, и настало то время, когда люди стали называть подростка джигитом.
      Нынешней осенью Узбек собирался забрать его в Орду, но из Хорезма пришло печальное известие, что мальчик неожиданно умер. Кутлук Темир сообщил, что в его кончине виновата болезнь. И впервые хан не поверил в правдивость слов своего эмира. Он не мог объяснить, откуда взялись сомнения. Ему показалось, что за случившимся кроется какая-то тайна.
      Узбек никогда не брал этого мальчика на руки - сын был слишком далеко от него, но голос крови властно требовал узнать истину. Ведь с той поры, когда хан увидел, что мальчик внешне похож на него, он мечтал, что сын со временем и в остальном будет подобен отцу.
      Неизвестность не давала покоя, и Узбек тайно послал в Хорезм к купцу Жакупу верного человека. Вот в чем была еще одна причина, заставлявшая хана с нетерпением ожидать прихода каравана.
      ***
      Миновав Кафу, караван из трехсот верблюдов, груженных китайским шелком, индийским чаем, хорезмской сушеной сливой и янтарным кишмишом, двинулся в сторону Судака, где его ждали купеческие суда, готовые поднять паруса и выйти в море с привезенными товарами.
      Велев каравану двигаться обычным путем, Жакуп в сопровождении четырех воинов повернул своего коня в сторону Старого Крыма, к ставке хана Узбека.
      Здесь его ждали и встретили с подобающим почетом.
      Выполнив все, что положено по обычаям степи, отведав ханского угощения, Жакуп, не дожидаясь расспросов, сам начал рассказывать о том, что интересовало Узбека.
      Не напрасно доверял ему хан. Зоркие, умные глаза купца увидели многое из того, что было сокрыто от взора тех, кому полагалось видеть, а уши слышали не только то, о чем говорят громко.
      Неторопливо и обстоятельно рассказал он Узбеку о том, что неспокойно в Хорезме. На базарах ремесленники, дехкане и торговцы все чаще говорят о Кутлук Темире без должного почтения. А совсем недавно взбунтовались рабы, доведенные людьми эмира до отчаяния. В Ургенче произошло настоящее сражение, и Кутлук Темир с большим трудом справился со восставшими. Руководил рабами улем по имени Акберен.
      Хан нетерпеливо перебил Жакупа:
      - Его поймали?
      - Нет. Такие люди неуловимы. Рабы помогли ему скрыться.
      Узбек досадливо поморщился.
      - Кутлук Темир болен...- осторожно сказал купец.- Если бы не болезнь, быть может, все сложилось бы по-другому...
      - Я знаю, что он болен,- резко бросил хан.
      - Эмир болен,- поспешно сказал Жакуп.- Но он готовит войско для вашего похода в Иран...
      - Когда он собирается выступить?
      - Кутлук Темир ждет вашего слова...
      - Хорошо. Но сам он не примет в походе участия?
      - Разве пристало нездоровому возглавлять тумены? - Жакуп говорил мягко, стараясь не сердить хана.- В Хорезме неспокойно. Народ хмур, как море перед бурей. В такое время эмиру нельзя быть вдалеке от подвластных ему земель...
      Узбек долго молчал. Лицо его стало угрюмым. Наконец он сказал:
      - Ты должен сказать мне правду, от чего умер мой сын.
      Купец опустил глаза.
      - Почему ты молчишь?
      - Мне нечего сказать... Я ничего не знаю... Но смерть мальчика необычна. Народ сочинил жоктау - песню-плач. Просто так это не делается. Поют только об очень уважаемых людях или когда человек умирает не так, как ему положено умереть,- от болезни или меча...
      Хан подался вперед:
      - Спой мне ее!..
      Жакуп не осмелился посмотреть Узбеку в лицо.
      - Я помню только начало...- осторожно сказал он.- Ее знает один из моих погонщиков...
      - Я хочу слышать хотя бы начало,- требовательно сказал хан.
      Лоб купца покрылся испариной, а лицо залила бледность.
      - Хорошо...- помедлив, сказал он.- Песня начинается разговором матери с сыном...
      - Пой! - жестко приказал Узбек.
      Вздрагивающим от волнения тихим голосом Жакуп запел:
      Мать
      Скажи, мой жеребеночек, как быть?
      Как нарушу я судьбы приказ?
      Бог единственного сына хочет взять
      И хочет, чтоб служил ты только ему.
      Сын
      Разве бог не забирал многих?
      Достаточно ведь ему для службы их.
      В иной идти не хочется мне мир,
      Оставив близких и друзей своих.
      Мать
      Не обижайся, дорогой ты мой.
      Среди людей тебя лишь выбрал бог.
      Красавицу из рая даст тебе он,
      Когда безгрешным ты к нему явишься.
      Сын
      Безгрешному и на земле чудесно.
      Душа не может миром насладиться.
      Пускай красива райская девчонка,
      Со сверстницей моей ей не сравниться.
      Мать
      Велик всевышний, мудр и справедлив,
      Он не обидит сына моего.
      Иди и не гневи его.
      Он двери в рай откроет для тебя.
      Сын
      Как я пойду туда, милая мать,
      Все близкие ведь остаются здесь...
      Ну, для чего мне нужен чей-то рай,
      Коль я с тобою разлучусь навек?
      Мать
      Мой дорогой, что делать мне, как быть,
      Коль в небесах звезда моя потухла?
      С тобою лучше вместе я пойду,
      Чтоб ты не знал, родимый, одиночества!
      Сын
      Не говори так, дорогая мать.
      Останься здесь, придумав что-нибудь...
      Быть может, явит мне всевышний доброту,
      И на земле с тобой останусь я...
      Жакуп замолчал, покорно склонив перед ханом голову. Не могло такого быть, чтобы хитрый купец не знал песню-плач до конца. Страх перед Узбеком заставлял его притворяться.
      Хан, казалось, не заметил, что Жакуп закончил песню. Лицо его нахмурилось. Теперь он точно знал, что в смерти сына скрыта какая-то тайна. Странная песня, непонятная... Почему сын должен отправиться в рай и почему он не хочет? Что заставляет его отказаться от того, что уготовлено аллахом правоверному мусульманину? Почему он предпочитает променять рай на грешную жизнь на земле? Узбек задавал себе вопросы и не находил ответа. Неспроста сложена эта песня...
      - Кто сочинил ее? - с подозрением глядя на купца, спросил хан.
      - Песню поет народ...- уклончиво сказал Жакуп.
      - Народ? - глаза Узбека зло блеснули.- Разве достойный народ, который верит в аллаха и следует путем пророка Мухаммеда, станет петь ее? Это песня черни, и у нее есть сочинитель... Должен быть...
      Хан ждал ответа и смотрел в упор на купца. Лицо того залилось смертельной бледностью.
      - Никто не знает всего до конца, великий хан... Ходит слух, что песню сложил улем Акберен, тот, что возглавил восстание рабов в Ургенче...
      Ладони Узбека сжались в кулаки.
      - Поймать! Во что бы то ни стало поймать! И отрубить голову!..
      - Он достоин смерти...- согласился Жакуп.- Осмелившийся взбунтовать рабов...
      - Достаточно того, что он сложил такую песню... Уже за это он должен стать пищей шакалов!.. Люди, которые поют его песню, могут подумать, что слова пророка Мухаммеда лживы! Мусульманин должен верить, что после кончины его ждет или рай, или ад. О рае он должен мечтать, а жизнь на земле считать лишь дорогой к нему. Это одна из опор, на которой держится ислам, и никому не позволено копать у ее подножья яму!
      - Мудры твои слова, великий хан...- поспешно согласился Жакуп.- Куда денется от твоей мести этот несчастный... У Кутлук Темира длинные руки...- И чтобы как-то уйти от неприятного и опасного разговора, купец добавил: - Не угодно ли взглянуть на подарки, которые я привез в ставку?
      - Нет! - резко сказал Узбек. Мысли его были заняты другим.- Завтра я отправляюсь в Орду. Пора готовиться к войне с Ираном, с красноголовыми...
      Обрадованный, что хан переменил тему разговора, Жакуп осторожно заметил:
      - Было бы хорошо, если бы прибрежные города Ирана стали принадлежать Золотой Орде. Когда-то я слышал поговорку: "Чем будет сыт другой, лучше пусть ест Кандыбай". Так и для нас, купцов. Зачем отдавать наше золото Ирану, если оно может стать твоим, великий хан? Мы никогда не чувствуем себя спокойными, покидая с караванами твои владения. Даже большая плата за провоз товаров не спасает от насилия.
      Узбек улыбнулся одними губами. Глаза его оставались холодными.
      - Искандер Двурогий говорил: "Там, где не пройдет все войско, проберутся мои ослы, груженные золотом".
      - Слишком дорого приходится платить... Мусульманские купцы желают тебе, великий хан, удачи в задуманном деле...
      - Хорошо,- сказал Узбек.- Готов ли твой человек для дальней дороги и верен ли он?
      - Да, таксир...
      - Пусть войдет для разговора, и я дам ему письмо к египетским мамлюкам.
      Жакуп низко поклонился хану и, пятясь, вышел из шатра.
      ***
      В год свиньи (1335), когда свирепые январские морозы сковали озера и реки, осуществился замысел Узбек-хана: его тумены подошли к Дербенту.
      Каждый воин имел по две заводные лошади и готов был к стремительному походу. Не желая тратить время на взятие крепости, хан приказал воинам обернуть копыта коней кусками войлока, и тумены его благополучно прошли по льду замерзшей реки.
      Зима года свиньи выдалась необычайно суровой. Отряды иранцев, которые должны были охранять Железные Ворота, не оказали серьезного сопротивления привыкшим к стуже воинам из Дешт-и-Кипчак.
      Небо покровительствовало Узбеку. Накануне его похода ушел из жизни ильхан Ирана Абусеит. И, как повелось еще со времени Чингиз-хана, сразу же начались междоусобицы и распри между наследниками. И это тоже помогло хану осуществить задуманное.
      Не спеша, не встречая серьезного сопротивления, Узбек вел свои тумены в глубь Ширвана. Остановился он на берегу Куры. На правом берегу реки его ждало иранское войско под предводительством лашкаркаши Арпакауна.
      Весна пришла в эти благодатные земли, и думать о переправе, пока не спадет высокая вода в Куре, не приходилось. Оставалось терпеливо ждать.
      Мутный бешеный поток с грохотом перекатывал по дну камни величиной с человеческую голову, и воины с обеих сторон забавлялись тем, что грозили друг другу дубинами-шокпарами да изредка пускали одинокие стрелы. До главной битвы было еще далеко, а по земле шла весна...
      Позиция для золотоордынского войска оказалась не очень удобной. Узбек вскоре это понял. Кипчакской коннице требовался простор, а здесь он отсутствовал. Каждый день ожидания увеличивал силы иранцев - к ним прибывали подкрепления. С тыла, назойливые как мухи, тревожили иранские отряды, спускавшиеся с гор.
      Узбек задумался. Если бы не весенний разлив Куры, он давно овладел бы Арраном и, конечно, не позволил врагу собрать силы для решающего сражения. Теперь обстановка складывалась не в его пользу. Но в события вмешалась судьба. Из Хорезма пришла печальная весть о смерти Кутлук Темира. Предлог для отступления был удачный.
      Показав приближенным, что смерть эмира повергла его в глубокое горе, Узбек велел своим туменам возвращаться в Дешт-и-Кипчак. Боязнь оказаться окруженным и разбитым, как во время первого похода в Иран, заставила хана торопиться. И еще была причина для отступления - Узбек боялся, как бы после Кутлук Темира не нашелся в Хорезме человек, который бы захотел отделить эти благодатные земли от Золотой Орды. В дни смут обязательно появляется эмир, который приобретает силу и власть над другими. И убрать такого человека с дороги бывает нелегко.
      Давно хорезмская знать косится на Орду. Лишь жестокий и сильный Кутлук Темир умел управлять недовольными и держал их в жесткой узде повиновения.
      Под луной ничто не вечно. Кто знает: позарившись на Иран, не потеряет ли Орда Хорезм?
      Узбек понимал, что на Хорезме держится благополучие Золотой Орды, а поэтому стоит ли в такой час гоняться по степи за куланом и не лучше ли иметь жеребенка на привязи?..
      В середине лета тумены Узбека беспрепятственно прошли Дербент и повернули в родные степи.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      Во все годы своего правления пристально, с затаенной тревогой следил Узбек за течением событий в орусутских землях. Не было единства между орусутскими князьями, и все же что-то настораживало хана, заставляло быть подозрительным.
      В год, когда Узбек сел на трон, великим князем владимирским был тверской князь Александр Михайлович. Недобрыми глазами смотрел он в сторону Золотой Орды и выжидал удобного случая выйти из-под руки золотоордынских ханов. В год барса (1327), когда Узбек собрался в свой очередной поход на Иран, восстала Тверь. Поход пришлось отложить.
      В это тревожное для Орды время принял ее сторону московский князь Иван Данилович, прозванный впоследствии Иваном Калитой. Вместе с туменами хана двинулись на Тверь и московские полки. В благодарность Узбек через год после восстания пожаловал Ивана званием великого владимирского князя и доверил сбор податей со всех орусутских земель. С этого времени между Ордой и Русью установились внешне добрые и мирные отношения.
      Никто, пожалуй, лучше князя Ивана Даниловича не понимал, что не пришло еще время сбросить ненавистное ярмо. Прежде надо сделать Русь сильной, богатой, собрать все силы под одной рукой. Пользуясь доверием Узбек-хана, князь Иван принялся укреплять Московское княжество, где лаской, а чаще силой принуждая князей-соседей к покорности. Без жалости и сострадания собирали его люди подати с крестьян, потому что и ордынского хана надо было улестить, и про свою казну не забыть.
      Набирала силу Москва, и другие князья, видя ее могущество, смиряли гордость и искали покровительства и дружбы у богатого соседа.
      Как ни тяжелы были княжеские поборы, но реже ходили золотоордынцы на русские земли войною, не пылали города, не лилась кровь. Относительное спокойствие установилось на Руси. Низко держал голову перед Ордой хитрый Иван Калита, но твердо вел свою линию.
      Тишина на Руси давала возможность Узбеку пристальней наблюдать за делами в джагатаевском улусе. После смерти Кайду в один год рассыпалось, словно ком пересохшей земли, все то, что собирал он долгие годы. Мавераннахр, Семиречье, Восточный Туркестан... Каждый теперь имел своего правителя и никому не хотел подчиняться.
      В год зайца (1303) ханом Джагатаева улуса с помощью Тубы сделался старший сын Кайду - Шапар. Но через четыре года ханом объявил себя его сын Кунжек. Недолгим было и его правление. Через два года он умер так же внезапно, как умирало большинство чингизидов. Быстро закатилась и звезда Толуя - внука Бори, умерщвленного когда-то Менгу-ханом. Его убил сын Тубы Кебек.
      Воспользовавшись междоусобицей, свергнутый в свое время Шапар решил вновь сделаться ханом. Он собрал войско и двинулся на Кебека. Сражение произошло на берегу реки Или и закончилось полным поражением Шапара.
      Разоренные бесконечными войнами, пришли в упадок Мавераннахр и Восточный Туркестан. Народ роптал. По дорогам бродили разбойники, грабя местных жителей и отбирая у них последнее достояние, которое не забрали враждующие между собой чингизиды.
      И тогда Кебек, не решаясь стать ханом, собирает чингизидов на курултай. Съехались потомки Джагатая и Угедэя. Ханом провозгласили старшего сына Тубы - Есен Буги. Отныне земли, принадлежащие Кайду, вновь перешли в руки потомков Джагатая.
      Есен Буги оказался человеком с твердой рукой. Он сумел заставить остальных чингизидов подчиниться себе. Да и не время было для ссор. Все чаще совершали набеги на восточные земли улуса китайцы.
      Есен Буги нуждался в союзниках для борьбы с Юаньским царством, и он послал своего человека к Узбек-хану, только что севшему на трон Золотой Орды. Однако Узбек не спешил с ответом. Его не интересовала война с далекими от его границ китайцами. Только спустя несколько лет он согласился на совместный с Есен Буги поход против Ирана. Однако поход из-за предательства нойона Ясуара окончился неудачей. Непрочный союз между Золотой Орды и улусом Джагатая распался.
      В год лошади (1318) Есен Буги ушел из жизни. Его место занял второй сын Тубы - Кебек. Первое, что он сделал, перенес свою ставку из предгорий Тянь-Шаня в Мавераннахр. Он велел построить город Карши и отсюда начал править подвластными ему землями.
      Оставаясь по образу жизни и по вере монголом, новый хан тем не менее не притеснял мусульман. Религии его не интересовали.
      Совсем по-иному относился к ним Узбек-хан. В год курицы (1321) он получил новое мусульманское имя Султан-Мухаммед-Узбек. И, желая еще больше его прославить угодными богу делами, он по просьбе шейха великого Зенги-ата решил обратить в мусульманство те народы, которые до сих пор не считали для себя единственно верным путь, указанный пророком Мухаммедом. Таких еще много оставалось в Мавераннахре. Именно поэтому, собрав большое войско, Узбек, заранее предупредив хана Кебека, зачем он идет в Мавераннахр, выступил в поход.
      Кебеку пришлось уступить Узбеку. Не хватало сил противостоять могучей Золотой Орде.
      Иранцы, сталкиваясь на полях сражений с золотоордынскими воинами, называли их по имени хана Узбека - узбекианами. Постепенно и его воины привыкли к этому прозвищу. Задуманное ханом Узбеком легко исполнялось - за ним стояло войско, и потому новообращенных в Мавераннахре стали называть тоже узбекианами, а позже - просто узбеками.
      Один из братьев Кебека, исповедующий буддизм, не простил ему легкой уступки Узбеку и задушил хана в постели. Место Кебека на троне занял Ельшигитай. Это было время, когда усилилась связь Востока с Западом. Издавна по караванным тропам Шелкового пути вместе с купцами шли и католические миссионеры. Благодаря им и доходили до Европы, не тронутой монгольскими нашествиями, сведения о далеких и загадочных восточных странах и их свирепых правителях.
      Еще во времена правления Кебека венецианский посол в Табризе Марко да Молин в письме к дожу сообщал, что караванные пути, проходящие через Иран, становятся опасными, а мусульмане все нетерпимее относятся к купцам-иноверцам. Папская курия, обеспокоенная таким положением дел, решила усилить свое влияние в Золотой Орде и Джагатаевом улусе. Для этого намечалось создать новые епархии в Иранском царстве, Внутреннем Индостане, в Мавераннахре, в Хорасане и Туркестане. На Восток хлынул поток миссионеров.
      Зная, что новый хан Мавераннахра Ельшигитай не привержен мусульман-ской вере, а больше тяготеет к христианам, папа Иоанн XXII назначил епископом Семисканта (Самарканда) уже неоднократно бывавшего на Востоке Томазо Мангазоло.
      В это время Семиречье и Восточный Туркестан, где правил Дурра Темир, хотя и подчинялись Мавераннахру, на самом деле уже вышли из-под его контроля. Границы Джагатаева улуса сократились. Томазо Мангазоло быстро нашел путь к сердцу Ельшигитая. Христианская община в Мавераннахре вновь получила привилегии и начала завоевывать новых сторонников.
      Шейх Золотой Орды Сеид-ата, узнав об отступниках, потребовал, чтобы Узбек наказал Ельшигитая. Однако Ельшигитай покинул бренный мир раньше, чем его настигла карающая рука хана Золотой Орды.
      Пришедший на смену Тармаршин - буддист, недавно задушивший родного брата Кебека за его уступчивость мусульманину Узбеку, попросив у всевышнего прощения за свои грехи, принял мусульманство. Мечеть простила ему убийство брата и нарекла его новым именем - Алладин. Все возвращалось на круги своя.
      Алладин жаждал славы. Он словно забыл, что в его улус входят Семиречье и Восточный Туркестан, и за все годы правления ни разу не побывал в этих землях. Зато, рассчитывая прославиться как военоначальник, совершил поход в Индостан.
      Тщеславный, готовый на все ради того, чтобы о нем говорили, Алладин дальше и дальше отходил от обычаев монголов, от заветов великого Чингиз-хана. Воспользовавшись недовольством народа и знати, сын Дурра Темира - Бозан поднял против Алладина восстание. Тот бежал в город Газан, но по пути был схвачен балхинским эмиром Джанги, который поспешил его выдать Бозану. Предводитель восставших недолго думал, как поступить с пленником. Он собственноручно отрубил ему голову и объявил себя ханом Джагатаева улуса.
      Бозан исповедовал ислам, но это не помешало ему жестоко разделаться со всеми своими противниками - близкими ему по крови чингизидами. Новый хан правил недолго. В год собаки (1334) он утонул в водах Или, и на трон сел внук Тубы - Женкиши. Оберегая свою жизнь, он решил быть подальше от своих родственников и перевел ставку в Алмалык. Хан боялся и ненавидел мусульман, и потому двери его дворца в Алмалыке широко открылись перед христианскими миссионерами. Спустя много лет Базиньянский епископ Джованни Мариньолли запишет в своей хронике: "Затем мы приехали в центр империи Алмалык. Купили участок, выкопали колодец, построили костел. Несмотря на то, что за год до этих событий здесь во имя Иисуса Христа приняли мученическую смерть епископ и шесть его сподвижников, мы открыто, не боясь никого, отслужили по ним мессу".
      Вольготно чувствовали себя под покровительством Женкиши в Алмалыке католики, но не дремали и мусульманские шейхи. Борьба шла открытая и яростная. Взаимные расправы, тайные убийства стали обычным делом. В Алмалыке, по дороге в Китай, останавливался архиепископ Николай. А папские эмиссары Франциско Раймонду Руф и Лаврентий, излечив Женкиши от долго мучившей его болезни, уговорили хана окрестить его маленького сына и после совершения обряда дали ему имя Иоанн.
      Сильна была религиозная рознь в Алмалыке, но еще более жестокой и кровопролитной оказалась борьба за власть. Потомки Джагатая и Угедэя словно обезумели. Они убивали друг друга, вели бесконечные войны. Мавераннахр, Семиречье, Восточный Туркестан оказались разоренными. Приходило в упадок ремесло, зарастали травой поля. Люди никогда не знали, кто у них хан и какой придерживаться веры, чтобы не потерять голову и не лишиться хозяйства.
      В одной из стычек нашел свой конец Женкиши, и ханский трон захватил правнук Угедэя - Али-Султан, но вскоре его убил внук Кенжека Мухаммед-Болта, а того, в свою очередь,- сын Ясуфа - Казан...
      На долгие годы растянулась жестокая борьба между чингизидами за трон Джагатаева улуса. И не знал никто, не ведал, что уже лежал в колыбели тот, кто своею железной рукой властно пригнет к земле головы непокорных и заставит с трепетом произносить его имя - Тимур.
      Пройдет еще немало времени, прежде чем Хромой Тимур утопит землю в крови, а пока ее в изобилии проливали потомки Чингиз-хана, выслеживали и уничтожали друг друга султаны и беки, и жестокие схватки под знаменами разных религий вспыхивали подобно молниям на многострадальной земле Джагатаева улуса...
      ***
      Повсюду, где правила кривая монгольская сабля, роптал народ. Подолгу копил он ярость и внешне казался покорным, но наступало такое время, когда народ становился подобен дикому, необъезженному тулпару, вдруг вставал на дыбы, и его ненависть обрушивалась на тех, кто стоял на его пути. Он переставал повиноваться хану, не слушал льстивых слов судей - биев. Народ требовал справедливости и отмщенья за пережитые унижения, за вечный страх потерять голову.
      По-разному укрощали правители взбунтовавшийся народ. Если на их стороне было войско, то устраивалась всеобщая резня; если хан чувствовал, что сил у него маловато, он не скупился на обещания и посулы.
      В год свиньи (1335) в Хорезме восстали рабы и ремесленники. По сравнению с Мавераннахром жизнь здесь была более сносной. Кутлук Темир правил рукой жестокой, но не допускал междоусобиц среди чингизидов. И тем не менее изнутри ханство клокотало яростью. Как и везде, где правили чингизиды, солнце и луна светили только тем, кто был богат и знатен, для простых же ремесленников и дехкан жизнь еле теплилась.
      Хорезм издавна славился торговлей рабами. На базарных площадях Ургенча можно было купить невольников из всех земель, куда ступало копыто монгольского коня. Здесь продавали рыжебородых орусутов и чернобородых кипчаков, дехкан Мавераннахра в пестрых тюбетейках, туркменских аламанов в высоких лохматых шапках... Отсюда, из Ургенча, живой товар перепродавался в Китай и Египет, в Индию и Рум.
      В год свиньи на базарах Хорезма появилось особенно много невольников. Из-за смутного времени не приехали за живым товаром купцы из Египта, Ирана и Рума. Торговцы из Китая и Индии отобрали лишь молодых мужчин и красивых девушек. Тех же, на кого не нашелся покупатель, хозяева держали впроголодь. Вчерашние ремесленники, дехкане, воины десятками, сотнями умирали от голода и болезней. Число не проданных в этот год невольников на базарах Хорезма достигло почти десяти тысяч. Некоторые из них настолько обессилели, что не могли подняться с земли.
      Именно в это время на невольничьем рынке Ургенча появился смуглолицый, в полосатом халате и голубой чалме человек, похожий на иранца. Трудно было узнать в нем кипчака Акберена. Никто не знал ни его прошлого, ни настоящего. Он мальчишкой покинул эти края в смутное и жестокое время. Детская память хранила дымы пожарищ, тела убитых на улицах восставшей Бухары. Тогда погибла и его приемная мать Кундуз. Другу отца, предводителю рабов Тамдаму, удалось бежать от ханской мести и спасти мальчика. После долгих скитаний они очутились в Багдаде.
      Нелегкой оказалась жизнь на чужбине. Тамдаму удалось стать учителем в одном из мусульманских медресе. Выдав мальчика за своего сына, он обучил его грамоте.
      Акберен оказался смышленым учеником - науки давались ему легко. Прошли годы, и он поднялся до звания улема - ученого-богослова. Умирая глубоким старцем, Тамдам рассказал юноше о событиях многолетней давности в землях Золотой Орды и причину их бегства на чужбину.
      - Когда я умру,- сказал Тамдам,- ты должен вернуться на родную землю. Так уж устроено и предопределено в этой жизни: человек не может не вернуться на то место, где он впервые увидел свет. Ты старательно учился и прочитал много умных книг, и потому твое место не в Багдаде, а на родной земле Дешт-и-Кипчак. Обещай мне, что выполнишь мою просьбу.
      Акберен сдержал слово. Через три года после смерти учителя он оказался во владениях Золотой Орды.
      Молодой улем ходил по городам Хорезма, и душа его наполнялась смятением, а лицо мрачнело. Бесправие и произвол видел он вокруг. Как и в годы его детства, народ был нищ и не знал справедливости.
      Особенно поразил Акберена невольничий рынок в Ургенче. Он увидел мертвых рабов под стенами глинобитных дувалов, увидел, что те, кого смерть пока пощадила, похожи уже не на людей, а на их тени. Но разве была у него возможность хоть чем-то помочь им? Сам нищий, носящий свое имущество с собой, Акберен не мог ни накормить людей, ни дать им одежду вместо рубищ. И тогда, объятый негодованием, он отправился в летнюю ставку Кутлук Темира -правителя Хорезма.