Гигантской тысячекилометровой подковой охватывают с юго-востока Великую Казахскую степь высочайшие в мире горы. Они — естественная граница этого открытого всем добрым и недобрым ветрам края. Трудно проходимы эти горы. Но в одном месте, там, где снижаются, уходят в землю каменные хребты Тянь-Шаня и лишь в туманной дымке проступает Алтай, самой природой оставлены ворота, оттуда вместе с ледяным ураганным ветром век за веком, тысячелетие за тысячелетием вырывались на бескрайние евразийские равнины кровавые всеуничтожающие нашествия. Волна за волной приливали оттуда полчища Аттилы, тумены Чингисхана, безликие полки великоханских фангфуров. Большие и малые смерчи обрушивались прежде всего на тот древний народ, который испокон веков пас свои стада, строил города и возделывал землю у гор, а потом катились дальше, через всю казахскую степь, оставляя пепел и кости. Вот почему от века, лишь только загорались сигнальные огни на сопках, все способные держать оружие в степи устремлялись сюда, чтобы телами своими преградить дорогу врагу…

Уже неделю шла страшная битва в Джунгарских воротах при урочище Сойкынсай между казахским ополчением и регулярным китайским войском. Как волки, резались люди, и кровавые цветы взошли в межгорье. С трудом уже лезли китайские солдаты через горы трупов, но равнодушный полководец с застывшем лицом, как обычно, все слал и слал их вперед не считая. Синей безликой массой выходили они из-за его спины, доходили до казахских батыров и валились подкошенные, как скудная зимняя трава. И все же на восьмой день к месту битвы в зеленом шелковом паланкине, несомом сорока рабами — кули, прибыл сам великий богдыхан Канси.

— Как идет битва? — спросил он у полководца, хоть хорошо знал от своих многочисленных шпионов положение дел.

И полководец, похожий лицом на старую женщину — без усов и бороды, склонился до земли.

— Битва проходит под знаком собаки, великий богдыхан!..

Это означало, что сражение проходит с переменным успехом как у схватившихся из-за кости собак.

— Дурак… — Глаза высокого богдыхана были так же равнодушны, как и полководца. — Битва проходит под знаком воды. Сколько ни рассекай ее мечом, волны все равно смываются… Триста лет династия Тан все тыкала мечом в эту степь, а потом вынуждена была отгородиться от нее стеной!..

Полководец пригнулся еще ниже, широко расставив пухлые руки. Это означало вопрос и полное повиновение.

— С тиграми воюют головой, а не руками… — Богдыхан говорил тихо, размеренно, и слова шелестели, как перья опахала. — Тигр перед тобой… Где ты видишь по соседству другого тигра?

Глаза полководца забегали по кисточкам паланкина.

— Он сейчас за спиной у тебя, этот тигр… Дикие, непокорные ойроты тревожат середину мира, где стоит наш трон. Древняя стена для них не помеха. Почему бы не выпустить их через эти ворота на другого тигра?..

Богдыхан сделал знак, и полководец поднял глаза.

— Брось ойротскому тигру кусок чужого мяса за этими горами. А сам приди тогда, когда они оба будут истерзаны и крови у них хватит только для того, чтобы доползти и лизнуть нашу руку!..

— На помощь одному тигру может прибежать другой, побольше. Я говорю о Луссии, великий богдыхан!..

Богдыхан посмотрел через головы сражающихся куда-то далеко на запад:

— Да, я помню о Луссии. Но пока она прибежит, это степной тигр превратится в вола. А у вола большая шкура. Можно и поступиться частью ее для опоздавшего!..

— Повинуюсь, мой государь! — сказал полководец и для знак к отступлению.

На следующий день многочисленное посольство с дарами было отправлено к ойротским контайчи…

I

Страна казахов была похожа на освежеванную жертву, приготовленную к кокпару — древнему празднику козлодрания. Враги с разных сторон уже готовились к этой кровавой игре, да и внутри страны многочисленные султаны-игроки не дремали. Кто окажется сильнее и с гиканьем и свистом, отобрав у другого, подомнет кровоточащую тушу под голень в седле и умчится к дымящемуся костру? А по дороге будут рвать жертву из-под ноги, отрывать куски мяса, ноги, голову…

И в предчувствии всей этой кровавой сумятицы кому-то нужно было присмотреться, разобраться, определить, как уцелеть целому народу на всех четырех ветрах истории. Народные опыт, мудрость, стойкость должны были сказать свое нелегкое веское слово. В том, откуда навалится первый, самый беспощадный игрок, сомнений не было…

И двухсот лет не просуществовало созданное Чингисханом Монгольское ханство. Уже с перенесением ханом Хубилаем столицы из Каракорума в Пекин оно, по существу, перестало быть монгольским. Зато последующие богдыханские, императорские династии, пользуясь этим, стали из века в век претендовать не только на древние монгольские земли, но и чуть ли не на все страны, завоеванные некогда рыжебородым «Потрясателем Вселенной». Их не смущало, что сам-то Пекин оказался под пятой завоевателя, который одно время раздумывал о том, не превратить ли ему всю Поднебесную империю в безлюдное пастбище для скота.

Нелегко пришлось многочисленным родам и племенам, входившим в великомонгольский племенной союз, когда распались держава Чингисхана. Особенно трудно было западным родам ойрот, чорас, торгаут, тулеут и тулегут, вошедшим потом частично в Джунгарское и затем в Калмыцкое кочевые государства. Неустанно и беспощадно теснимые китайскими войсками, они теряли свои древние пастбища — джайляу и вынуждены были в поисках новых пастбищ двигаться на запад. Это в полной мере удовлетворяло китайских богдыханов (к какой бы династии они ни принадлежали), видевших в этих воинственных племенах как бы авангард своей экспансии в Казахскую степь, Сибирь и Среднюю Азию. Когда отдельные контайчи выходили из подчинения этой коварной политики и обращали оружие против китайских, а затем маньчжурских войск, они планомерно и беспощадно уничтожались. Кочевники вырезались целыми аймаками — со стариками, женщинами и детьми.

Многие роды двинулись в Сибирь, Прииртышье и горы Тарбагатай, вытесняя местное население. Другие прошли дальше и, перейдя Казахскую степь, образовали за Волгой, у Астрахани, свой Калмыцкий аймак.

С 30-х годов ХVI века ойротские контайчи, осевшие в горах Тарбагатая, в пойме реки Или и по берегам озера Зайсан, уже что ни год совершают кровавые набеги на казахские и киргизские кочевья. Положение еще больше ухудшилось, когда здесь образовалось большое Джунгарское ханство, объединившее вокруг себя некогда разрозненные племена и роды. Во главе его стал верховный контайчи Батур — сын Хара-Хулы. Свою ставку он расположил севернее озера Зайсан, в верховьях Иртыша. Ему удалось распространить свое влияние на многие западномонгольские племена, и Джунгарское ханство стало силой, всерьез обеспокоившей китайских политиков.

После смерти Батура, не раз сталкивавшегося с Тауекель-ханом, а затем и с ханом Есимом, Джунгарией стал править сначала один сын — Сэигэ, а затем другой — Галден. По приказу китайского императора он жестоко расправился с поднявшими восстание родственными восточномонгольскими племенами. Монголия обезлюдела после его кровавого карательного набега. Но потом Галден-контайчи сам огрызнулся в сторону Китая. Он перенес было свою ставку к китайским рубежам и захотел вернуть захваченные китайцами монгольские земли. Наголову разбитый во много раз превосходящими силами Поднебесной империи, Галден-контайчи зарезался…

Но не менее строптивым оказался и захвативший власть в Джунгарии его племянник Сыбан Раптан. Не оставляя в покое казахские и восточнотуркестанские земли, в чем ему с радостью содействовали маньчжуро-китайские политики, он не раз нападал и на селившихся на бывших монгольских землях китайцев. А в 1714 году он вместе со своим сыном Галден-Цереном разграбил китайский город Хали. Вот тогда китайский император Канси из новой маньчжурской династии Цин, захватившей вместе с Китаем и основную Монголию, издал фалин — указ, по которому у джунгар отбирались все примыкающие к Китаю земли, а в возмещение джунгарскому контайчи совершенно явно предоставлялась свобода рук в Средней Азии и Казахстане. По требованию китайского императора должен был быть созван специальный джунгарский курултай. В случае отказа император пригрозил поголовным уничтожением джунгар. Контайчи ничего не оставалось делать, как пойти по намеченному богдыханом пути. Сыбан Раптан перенес назад свою ставку, а многочисленные джунгарские отряды затопили Семиречье и Казахскую степь…

Как только ослабло джунгарское давление на границах Китая, а острие джунгарских набегов повернулось в сторону Казахстана и Средней Азии, китайские арсеналы снова открылись для контайчи. В его разношерстных войсках опять появились маньчжуро-китайские военные советники, которые в то же время внимательно следили, не думает ли коварный Сыбан Раптан снова повернуть свою конницу против империи. Большую помощь в организации джунгарского войска оказал и, швед по происхождению, российский подданный унтер-офицер Ренат, попавший в плен во время истребления джунгарами российской экспедиции Бухгольца недалеко от Усть-Камня.

На огромное летнее пастбище была похожа к этому времени страна казахов, где без опытного табунщика брели табуны лошадей, и каждый жеребец был всевластным хозяином своего косяка, ревниво охраняя его неприкосновенность. Там, где этот вожак-жеребец оказывался более сильным и кусачим, косяк чувствовал себя в относительной безопасности, пасся вольно, не имел отбившихся. И степные волки обходят стороной такой косяк, зная, что здесь им не поживиться и жеребенком. Матерый жеребец обычно даже не подпускает волчью стаю к своему косяку, выносится с диким ржанием навстречу, бьет стальными копытами, кусает, давит могучей грудью…

С незапамятных времен родовые бии и батыры были такими всевластными хозяевами в степи. Они решали, куда перекочевать роду по весне или где зимовать, вершили суд и расправу. Они же организовывали сопротивление многочисленным барымтачам из соседних племен и родов, угонявшим скот. При случае приходили они на помощь кочующему рядом соседу, но и только. Перед большим вражеским нашествием разрозненные родовые вожди были бессильны…

Правда, числился к этому времени ханом всех трех жузов — так называемой Большой Орды — третий сын хана Тауке и внук Есим-хана, Булат, но был он безвольным, вечно больным и не имел нужного авторитета в степи.

Фактическим ханом Среднего жуза был Самеке, его младший брат. Тем более не слушался хана Булата хан Младшего жуза Абулхаир. Старшим, или Большим жузом в это время правил тоже не слишком авторитетный Жолбарыс-султан, старший брат Абулхаира. Многочисленные ветви рода найман, хотя и входили Средний жуз, жили обособленно, на границе Казахской степи с Джунгарией, и чувствовали себя почти отдельным ханством. Ими управляли внуки Шагая — своевременный султан Барак и султан Кучек.

Неплохо было пока и то, что еще существует Белая Орда, хоть и в таком расколотом виде. В этом была определенная заслуга предшествующего хана Тауке, которого не случайно прозвали в народе Азь-Тауке, что значит «Мудрый Тауке». Пожалуй, Тауке-хан первый всерьез понял опасность джунгарской угрозы и все коварство маньчжуро-китайской политики. Именно он осознал все преимущества сближения казахов с Россией, где в это время во всей своей широте проявлялся гений Петра Великого. Уже в 1702 году посылает он своего посла к русской крепости на берегу озера Ямыш, но тот попадает в засаду к ойротам и погибает. И вот в 1715 году в месяце кузтоксан, то есть в конце лета, большое посольство хана Тауке во главе с Тахмурым-бием прибывает в Уфу. От имени русского царя уфимский наместник шлет ответное мирное послание. Но хана Тауке оно уже не застает в живых.

Хоть и не был Тауке-хан таким влиятельным, как его предшественники, и власть его не распространялись на все казахские земли, но в трудные годы распада и дробления казахских земель он сделал все, что мог. Немало сражений провел он, дав отпор агрессивным устремлениям властителей Бухары, Хивы и Коканда. Но самой главной его заслугой являлось постоянное сдерживание в союзе с киргизскими родами действий джунгарских контайчи…

При нем был дан закономерный исторический толчок к сближению с Россией. И когда Азь-Тауке-хан ушел из жизни, его наследники уже по традиции продолжали вести ту же политику. Сменивший его дядя Каип немедленно дал ответ на письмо уфимского наместника, а вскоре направил послов к сибирскому губернатору князю Гагарину в Тобольск. Во главе посольства находились наиболее уважаемые люди Среднего жуза — Екеш-улы-бий и Бури-улы Байдаулет-аксакал, а в письме «белому царю» говорилось уже о практическом союзе: «Мы всей душой желаем быть с вами в вечной дружбе и согласии, а для совместных действий против джунгарского контайчи можем выделить немедленно отряд в двадцать или тридцать тысяч всадников…»

Да, уже не отдельные мудрые люди, а весь народ понимал, что в борьбе со страшной угрозой с востока страна казахов могла найти реальную поддержку лишь со стороны России. В свою очередь, послы Каип-хана заверили губернатора, что те казахские родовые вожди и отдельные батыры, которые станут нападать на русские городки и караваны, будут караться смертью или передаваться для суда над ними в Тобольск. На пограничной линии должен был воцариться длительный и прочный мир.

Такие же письма были посланы в Казань и Уфу.

Князь Гагарин немедленно отправил послание казахского хана в Петербург. Сенат благосклонно отнесся к нему, одобрил его и лично царь Петр. Но, понимая, кто подталкивает джунгарских контайчи к столкновению с казахскими и на чью мельницу льется при этом вода, он призвал казахского хана к осторожности. В это же время российские посланники прощупывали почву у самого контайчи, намереваясь помешать назревающей провокации. «Киргиз-кайсацкая орда должна жить в дружбе не только с нами, но и избегать военных столкновений с дружественными или подчиненными нам державами», — таково было указание царя Петра…

Но в том, что рано или поздно следует ждать неминуемого нападения из Джунгарии, никто не сомневался. Князь Гагарин направил к Каип-хану в Туркестан посольство во главе с боярским сыном Никитой Белоусовым. Задача его заключалась в ознакомлении со страной казахов, изучении их хозяйства и потребностей на случай предстоящей войны. Целый год пробыл Никита Белоусов при ханской ставке и в казахских кочевьях. В своих письмах настойчиво предлагал всячески поддерживать казахского хана в его противодействии джунгарскому контайчи.

Исторически неотвратимое сближение с Россией вплоть до принятия российского подданства закономерно стало политикой Каип-хана и хана Абулхаира. И как бы в подтверждение правильности этой политики в 1717 году произошло кровавое столкновение в районе Аягуза — напротив Джунгарских ворот, когда передовая часть войск Сыбан Раптана напала на объединенное казахское войско. Все понимали, что это такая же разведка боем, которую перед большим нашествием обычно предпринимал Чингисхан, заповеди которого из века в век помнили его разноплеменные последователи…

А в конце 1717 года по приказу царя Петра было снаряжено специальное полномочное посольство в Казахскую степь во главе с Борисом Брянцевым. Двадцать первого числа второго месяца кузтоксан, или в 1718 году по российскому исчислению, посольство вошло в пределы казахских владений, а пятого числа месяца кокек, соответствующего приблизительно русскому маю, произошла официальная встреча Брянцева с ханом Младшего жуза Абулхаиром. Получив от него военное сопровождение, посольство направилось в глубь степи и двадцать пятого числа месяца эказтоксан прибыла в Туркестан — ставку Каип-хана.

Посольство убедилось в поистине неограниченных возможностях торговли и развитии отношений с Казахской степью. Здесь проходили пути в сказочные страны Азии, и прежде всего в Индию, которая манила впечатлительную душу Петра Великого. Широкий выход на традиционные азиатские рынки сразу делал Российскую империю великой европейской державой. Происходящие мирные смещения в ту или иную сторону отражались на многих втянувшихся в это движение странах и народах. Так или иначе, но казахскому народу и народам Средней Азии этот приход России — при всех ужасах и несправедливостях колониальной экспансии — помог выжить и остаться в истории.

То, что посольство было отправлено и без всяких осложнений достигло Туркестана, показывает, как далеко зашли дружественные отношения России с казахскими ханствами. Ведь только накануне, за несколько месяцев перед этим, в соседней Хиве по приказу хана был коварно вырезан русский полутысячный отряд князя Давлет-Киздена-мурзы, или Александра Бековича Черкасского, как назывался он на русской военной службе.

Однако вскоре после отбытия посольства Брянцева неизвестная рука устранила Каип-хана. До сих пор неясны обстоятельства его смерти, но по дальнейшим событиям становится очевидно, кому она была выгодна. Сменивший Каип хана безвольный и недалекий хан Булат погряз в межродовых спорах Среднего жуза. Другие жузы теперь даже номинально не подчинялись ему. Некому стало теперь говорить с Россией от имени всей страны казахов. А в Джунгарских воротах уже стояла готовая к бою семидесятитысячная боевая конница Сыбан Раптана с несколькими пушками, за спиной которой явственно вырисовывались на горизонте очертания китайского императорского дракона…

Во много раз больше могла выставить Казахская степь смелых и отважных воинов, но кто соберет их вместе, кто поведет в битву за общие интересы? Как стадо своего пастуха, держались они своих родовых биев, аксакалов, батыров. А те, в свою очередь, не хотели никому подчиняться. Большая политика была вне их понимания. Не находилось уже среди многочисленных султанов человека, который бы осмелился претендовать на всеобщую власть. Родовых вождей устраивали слабовольные и послушные ханы собственных жузов. Эта была закономерная логика родового строя.

А царское правительство с необычайной осторожностью и осмотрительностью относилось к центральноазиатским делам, предполагая, что рано или поздно ему придется налаживать отношения со всеми участниками назревающей трагедии. Одновременно с посольствами в Казахскую степь направлялись посольства и в Джунгарию. После неожиданной смерти Каип-хана оно заняло выжидательную позицию, надеясь извлечь как можно больше выгод из создавшегося положения.

Тактика волчьей стаи, готовящейся к охоте на оленей, всегда была присуща таким войнам, к которой готовился контайчи Сыбан Раптан. Общее руководство джунгарским войском взял на себя младший брат контайчи Шуно-Дабо-багадур. Вторжение должно было идти с востока двумя крыльями. Одно крыло — через горы Каратау и поймы рек Чу и Талас. Другое — в район реки Чирчик. Для этого джунгарское войско было разделено на семь частей, и каждая выполняла свое дело. Одни должны были пугать свою жертву, другие — гнать ее сторону приготовившейся засады, третьи — загнать до изнеможения, четвертые — впиться в горло…

Семь десятитысячных отрядов контайчи, под общим командованием его брата Шуно-Дабо, заняли исходные позиции для нашествии на казахские земли у истоков рек и на склонах гор. Разрисованные драконами хвостатые знамена были воткнуты в землю возле каждой ставки. Первый тумен занял позицию на склонах Алатау, недалеко от озера Балхаш. Им командовал сын контайчи — Галден-Церен. Второй тумен сосредоточился между реками Коктал и Коктерек, севернее реки Или в межгорье Алтын-Эмеля и Койбына, и командовал им брат контайчи — Хорен-батыр. Третьим туменом, закрепившемся на восточном берегу реки Нарын, командовал семнадцатилетний внук контайчи Амурсама. Восемнадцатилетний сын Галден-Церена-Сыбан-Доржи командовал четвертым туменом — у истоков реки Челек. На берегу Иссык-Куля, в междуречье Аксу и Койсу, водрузил свое знамя второй сын Галден-Церена — Лама-Доржи, командующий пятым туменом. При впадении реки Большая Кебень в Чу расположился шестой тумен под командованием нойона Дода-Доржи из рода меркит. Седьмым туменом командовал сам контайчи Сыбан Раптан, и главное знамя Джунгарии развевалось над его золоченым шатром у стен города Кульджа…

И время для нашествия джунгарский контайчи выбрал самое удобное — весну. Он хорошо знал, что в это время казахские скотоводы проводят кастрацию коней-двухлеток, и половина табунов в течение двух недель не в состоянии передвигаться на большие расстояния. Трудно двигаться в это время и овечьим отарам с только что родившимся молодняком. К тому же весной вздуваются при половодье многочисленные степные реки, которые не могут служить серьезной преградой для боевой конницы, но препятствуют перегону мирных стад.

Был первый теплый весенний день. И так же, как овцы, коровы, собаки и другие животные накануне землетрясения, чувствовали себя в этот день люди в степи. Тяжкое предчувствие вселенской беды навалилось на степь. Ветер со стороны гор Алатау приносил пряные запахи распустившихся раньше времени цветов. И еще, казалось, пахло в степи свежей кровью… А тут еще в один день распространился по степи слух о чудовищном убийстве в Туркестане. Что-то страшное предвещало оно…

Из рода алтын-хан, древнего и почтенного, была Нурбике, одна из жен хана Тауке. Когда-то давно она с двухлетним сыном Аблаем поехала погостить к далеким родичам и там умерла. «Мы потеряли единственную дочь, — писали родители хану в Туркестан. — Иссяк светлый ручеек, утоляющий нашу жажду, погасла единственная лучинка, освещавшая нам путь во мраке жизни. Но пусть хоть будет утешением нам на старости лет ее семя, пусть сын твой Аблай останется с нами до своего совершеннолетия. У тебя есть другие дети, а мы будем беречь его как зеницу собственного ока. Когда же он подрастет, то сам найдет дорогу к отчему дому!..»

Тауке-хан не стал их обижать и согласился оставить им на воспитание двухлетнего Аблая. Да, видно, чрезмерная любовь, хуже благоразумной ненависти. Когда через пятнадцать лет султан Аблай появился в доме отца, Тауке-хан невольно вздрогнул. Сын его был смугл, скуласт, с большими, навыкате, овечьими глазами, в которых явственно читалось что-то нечеловеческое. Они не мигали и смотрели тускло, как у мертвого. Словно могильным тленом повеяло на отца. Он вспомнил, что, по рассказам, у Шагай-хана был такой же странный взгляд…

Однако хан Тауке не придал значения своим впечатлениям и вскоре женил сына на пятнадцатилетней красавице Зерен — младшей дочери своего старого друга — влиятельного киргизского манапа Тиеса. Он выделил сыну несметные табуны лошадей, поставил неподалеку от себя белоснежную юрту с целым аулом челяди. Через год красавица Зерен родила двух великолепных сыновей-близнецов. Им дали имена Валий и Балхи.

И в день пира по случаю рождения внуков хан Тауке стал свидетелем непонятной жестокости сына. Любой казах-кочевник способен без ненужных волнений зарезать овцу или заколоть кобылу к празднику. Но никто не напрашивается на это из любви к убийству. Тем более ханский сын, которому вообще не к лицу заниматься этим.

Но сын его Аблай сам напросился. Он чуть ли не силой отобрал нож у туленгута и самолично порезал неисчислимое количество скота. Кровь текла у него с обеих рук, а тусклые глаза разгорелись и пылали каким-то мучительным пламенем. Люди с ужасом смотрели на него, а старики шептали молитвы.

Поначалу хан Тауке отнес эту особенность сына к наследственным достоинствам чингизидов, для которых кровь человеческая была дешевле воды. Но нет, самые жестокие из них были просто равнодушны к проливаемой крови и не находили в этом сладостного удовлетворения. Одни любят песни, другие охоту, третьи женщин, а вот такие — проливать кровь…

«Почему он такой, — размышлял наедине сам с собой Тауке-хан. — А может быть, алтынханцы попросту подсунули мне вместо моего сына этого кровожадного юношу? Или это наказание божье за мои грехи?..» Потом несчастный хан вспомнил рассказы о кукушках, которые подкладывают свои яйца в чужие гнезда, и решил, что природа наказала и его каким-то своим, неведомым ему путем. До самой своей смерти он боялся оставлять Аблая с другими своими детьми и, хоть вынужден был допускать его во дворец, всегда беспокоился о том, чтобы тот не оставался на ночь.

Но мудрый Азь-Тауке не знал, что именно потомкам этого кровожадного сына будет суждено прославить его род. Внук этого Аблая, сын Валия, Абулмансур в восемнадцатилетнем возрасте в одном из боев с джунгарами повел казахские войска с кличем: «Аблай!» — и ему присвоили имя кровожадного деда. Он стал впоследствии легендарным ханом Аблаем. Это произошло спустя почти шестьдесят лет, а пока собственный сын хана Азь-Тауке славился одной лишь жестокостью…

После смерти отца он не преминул оправдать все его опасения. Спасаясь от этого чудовища, один из его братьев бежал в Сайрам, другие — в Ташкент, третьи — куда глаза глядят. Если в доме угнездилась змея, кто может там оставаться спокойным?

Туркестан почти обезлюдел. Опасаясь Аблая, хан Булат перенес свою ставку в северные роды Среднего жуза, и в бывшей столице ханства никого не осталось. Большинство домов стояли пустыми, и караваны стороной обходили город, где жило это чудовище. «Кровавым Аблаем» называли его даже самые близкие к нему люди.

Одним из таких людей, оставшихся еще Туркестане, был хаким города, всеми уважаемый Кудайберды-багадур. В эту ночь телохранители Аблая — специально подобранные им в различных зинданах преступники — прокрались вместе со своим хозяином во дворец почтенного хакима, чтобы зарезать его. Но его и след простыл. Какая-то добрая душа предупредила хакима о готовящемся убийстве, и он накануне вечером бежал в Сайрам. Во дворце осталась лишь Сулу-айым-бике — жена хакима с грудным ребенком. Древние степные предания почти не упоминают о случаях убийства женщин с детьми даже в отмеску врагу. На этот же раз произошло неслыханное. Пришедшие наутро к своей госпоже слуги увидели лишь мелко изрубленные тела матери и младенца. По всему дворцу валялись части их тел. В народе говорили шепотом, что кровь выступила в это утро на камнях мавзолея святого Ходжи Ахмеда Яссави…

А султан Аблай утром, напившись чаю, с просветленными глазами прошел во дворец хакима, делая вид, что ничего не знает о происшедшем. Приказав никого не пускать во дворец, он уселся на место правителя, подогнув ноги и размазывая левой рукой по ворсистому ковру еще не смытую кровь.

— С сегодняшнего дня я здесь хан и бог! — сказал он угрюмо.

— Да, ты наш хан и бог! — зашумели со всех сторон его сообщники и телохранители.

— А вы… вы — мои верные нукеры!

— Да, мы твои верные нукеры… Посылай нас хоть с иблисами сражаться, мы пойдем за тобой, наш повелитель-хан!..

— А если я захочу вас умертвить?

— Скажешь: умрите, и мы умрем, наш повелитель-хан!

— Тогда слушайте мое первое ханское распоряжение!

— Слушаем и повинуемся, наш великий хан!

— Сегодня состоится великий пир… — Аблай улыбнулся, и в глазах его зажглось поистине дьявольское пламя. — Но какой пир для нас без запаха вражьей крови. Подлый Кудайберды-багадур не захотел остаться с нами, поэтому мы приправим свой сегодняшний обед кровью его людей!..

— Смерть им! — завопили, завизжали палачи.

Но не состоялось кровавое пиршество в этот день. Ибо дверь распахнулась от мощного пинка, и во дворец ворвался огромный батыр с четырьмя повисшими на нем охранниками:

— Враг идет, султан Аблай!..

Ни один мускул не дрогнул в лице кровавого Аблая.

— Какой враг? — спросил он равнодушным голосом.

— Контайчи Сыбан Раптан … С семи сторон — с семьюдесятью тысячами воинов!..

— Многовато… — Аблай притворно вздохнул и развел руками. — А у меня всего-то семьдесят нукеров. Что я могу с ними сделать против славного Сыбан Раптана?

— Но во все времена десять тысяч всадников выставлял в один день славный Туркестан! — закричал батыр.

— Нет у нас людей, — сказал Аблай и осклабился. Не осталось… О-о, скоро много крови прольется на земле. Мало останется живых людей!.. Много крови прольется… Много!..

Батыр Кара-Керей Кабанбай из рода найман с изумлением смотрел на султана Аблая. Губы у того вспыхнули, почернели, и большой рот казался в крови. Глаза султана горели огнем безумия. Рука знаменитого батыра невольно сжала рукоять сабли, чтобы одним-единственным движением снести голову этому вурдалаку. Но он вспомнил о скачущих через степь полчищах джунгарских контайчи, о дыме над аулами — и опустил руку. Этот страшный человек, сидящий перед ним, все же из рода тюре-чингизидов, а именно тюре должны, по правилам, возглавить отпор врагу. На то им и почет из века в век…

— Как же вы, султан, думаете защищать славный город Туркестан? — вскричал Кабанбай-батыр.

— А кто сказал тебе, что я собираюсь защищать эту груду опустевших развалин?.. Ты же сам говоришь, батыр, что у контайчи семь туменов войска…

— Что же вы думаете предпринять?

— Уйду куда-нибудь с верными людьми. Пусть подлый народ сам защищает себя!..

Батыр, который не принадлежал к главенствующей касте тюре и не имел права распоряжаться в Туркестане, схватился за голову руками… Да, вот таким тюре всегда было наплевать на других людей. Сколько раз приходилось расплачиваться простонародью за слепую веру в тюре! Нет, не тюре спасут город и страну. В каждом ауле есть храбрые молодцы из народа, есть неродовитые батыры. Да и простые пастухи становятся львами, когда выходят на защиту своего кочевья!.. Надо немедленно бить тревогу по всей степи и прежде всего послать гонцов в другие жузы, оповестить Абулхаира, Самеке-хана…

Аблай медленно встал с подушек, выпрямился во весь свой рост.

— Кому же вы оставляете город? — спросил батыр.

— Сыну своему Валию…

В голосе Аблая появились усталость и безразличие. Глаза потускнели и приняли сонное выражение, как у наевшейся мертвечины гиены.

— Защиту города поручаю моему внуку Абулмансуру! — и пошел к выходу.

С изумлением посмотрел ему вслед батыр. Ханскому внуку Абулмансуру едва исполнилось четырнадцать лет…

..Кабанбай батыр с несколькими джигитами ехал через степь, когда до него дошла весть о нашествии. Ближе всего из крупных казахских городов был Туркестан, и он поскакал сюда со своими джигитами, загоняя подменных лошадей. Не думал и не гадал он, что город находится в таком положении и что даже некому возглавить его защиту…