— Хохмачев у нас больше не работает.

Ледогоров обернулся в дверях.

— Неужто ушел?

Артур посмотрел в блеклое от дымки окно.

— Переведен в ОУР РУВД. Старшим на детскую линию.

Ледогоров поперхнулся смешком.

— Ну! Поздравляю ОУР с суперприобретением. Здорово тебе в морду плюнули, Артурчик.

Вышегородский не ответил.

За дверью кабинета слышался возбужденный голос Любашева. Вставлял какие-то реплики Полянский. Ледогоров поскреб дверь. Внутри было как в парилке. Концентрация дыма в воздухе достигла уличной. Он заметил, что «клиент» уже тоже закурил.

— Какие новости?

Полянский развел руками и, соскочив со стола, размял ноги.

— Свое участие в бандформированиях Василий отвергает начисто.

— Ну послушайте, — Любашев усмехнулся. — Какой из меня бандит? На «копейке»! Еле …

— Какой-какой? Настоящий! — Ледогоров достал пакет с дубинкой. — Вооруженный холодным оружием.

— Ну это, да, — Любашев погрустнел, — это для защиты. Я же таксую. Пойми меня, командир!

Ледогоров снова сел на свой стул.

— Поймем. Если ты нас поймешь, — он достал сигарету. — Серж! Ты по существу вопроса говорил?

Полянский налил из чайника кипятку и высыпал в кружку один из заблаговременно приобретенных пакетиков «Нескафе».

— Нет. Я только в общих чертах обрисовал ситуацию.

— Тогда, Василий, — Ледогоров прикурил, — слушай сюда! Дубинка — это херня, но мы тебя на ней арестуем. Знаешь, почему прокуратура на это пойдет? Потому что речь идет о соучастии в убийстве. Подожди! Не возражай! Тебя уже опознали как водителя машины, в которую сел киллер. Опознают и машину. Для начала этого хватит, а там посмотрим. Ты, конечно, тюрьмы не боишься — ты парень судимый, но есть один нюанс. Жертва — не кто-нибудь, а авторитетный армянский пацан. Поэтому либо тебя подрежут в «Крестах», либо ты кинешься к нам искать защиты. А вот тогда уже мы раскрутим тебя по полной. Включая фуры на трассе.

Ледогоров почти физически почувствовал, что последняя брошенная наобум фраза оказалась решающей. Любашев «дернул глазами». Его «цепануло». До этого он вполне меланхолично слушал его излияния. Подавляя в себе желание еще надавить, Ледогоров молча курил. Таких как Любашев очень опасно пережимать.

Сзади подошел Полянский, держа в руке кружку, излучающую терпкий аромат.

— Кофе будете? — невозмутимо спросил он.

— Да! — ответили оба разом и Любашев расслабился.

Ледогоров много раз видел, как отпускает внутри человека натянутая пружина. Как уходит напряжение под воздействием принятого решения. Какого — будет видно по следующей фразе. Может запереться окончательно, а может «развалиться» до задницы.

Любашев спокойно закурил, взял из рук Полянского кружку с кофе и, закинув ногу на ногу, ровным голосом спросил:

— Какие варианты?

— Варианты? — Полянский взгромоздился обратно на стол, незаметным жестом остановив готового к продолжению беседы Ледогорова. — В зависимости от того, какова правда. Так что, ты рассказывай как есть, а мы уже будем думать, как это положить на протокол, чтобы сделать из тебя запуганного нечаянного пособника, или вообще честного свидетеля. Про дубинку, разумеется, забываем.

— И про трассу.

Полянский с Ледогоровым быстро переглянулись. Любашев перевел взгляд с одного на другого. Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Ледогоров кивнул.

— Хорошо.

Серое облако над городом стало таким густым, что за окном, казалось, наступили сумерки. На часах было полтретьего. Хотелось есть. Курить не хотелось. Снаружи в стекло билась обезумевшая от дыма муха. Где-то отчаянно сигналили автомобили. Любашев поискал в своей пустой пачке сигарету. Не найдя, попросил и закурил. Ледогоров, как любой нормальный опер, видел все это десятки раз. Все оттягивали этот момент до последнего. Все курящие закуривали. И коммунальные воришки, и наемные убийцы. Он так и не научился воспринимать это спокойно. Сердце рвало грудь. Пальцы дрожали и пришлось опустить руку с сигаретой под стул. По щеке сбежала предательская капелька пота.

Любашев глубоко затянулся.

— В общем, в тот день он позвонил…

— Подожди. Давай сначала. Как вы познакомились?

Ни один опер так никогда и не сможет объяснить, почему люди «колются».

В кабинете у Копылова дымом пахло меньше. Наверное, потому что он не курил. На улице было так мутно, что пришлось включить свет. Леня грыз колпачок шариковой ручки и не перебивая, слушал Ледогорова.

— Короче, после того как он его подвез, Зураб и спрашивает его: «Хочешь подзаработать „пятихатку" в день? Повози меня пару недель, а то у меня ни прав, ни машины». Ну, Любашев ухватился за эту возможность и начал с ним кататься. Мест там всяких много, но нас-то интересует конкретный день. И вот, что получается, — Ледогоров заглянул в блокнот. — Зураб сказал Василию заехать за ним в три часа дня. Съездили на рынок, купили продуктов. Отвезли бабу Зураба к подруге. Затем поехали на Московскую-Товарную. Там был праздник. Василий понял это, потому что искали подарок и Зураб сказал, что идет в кабак. Оттуда Василия он отпустил и велел заехать за ним к полуночи. Любашев подъехал и ждал за воротами. Поэтому, кстати, его не видел больше старик-«вохровец». Где-то в полпервого из ворот выехал «мерс» с Зурабом и каким-то толстым «черным». Раньше Вася видел их вместе один раз в кафе. Зураб вышел и сказал, чтобы Вася ждал его на углу Баскова и Радищева. Ну и они разъехались. Вася подъехал на место и стал ждать. Выстрелов он не слышал — музыка играла громко, но когда в салон запрыгнул Зураб, то он держался за кисть руки и за ремнем джинсов у него был пистолет. Василий утверждает, что марки ТТ. Они выехали на Радищева и заехали к нему во двор. Он испугался, что Зураб серьезно ранен, но пуля прошла по касательной. Рану перевязали, хлопнули по рюмке, Зураб позвонил кому-то из друзей и за ним приехали. Вот, в общем, так.

Ледогоров перевел дух. Копылов по-взрослому хмурил брови.

— А кто приехал?

— Он не видел. Зураб один спустился.

— А пистолет?

— С собой забрал?

— Жена Любашева Зураба видела?

— Нет. Она с детьми в деревне была. Только вчера приехала.

Копылов снова покачал головой. Чувствовалось, что ему очень хочется быть настоящим, опытным следователем.

— Не верю, что этот Любашев такой чистый и невинный! — высказался он наконец. — Неужели он ничего заранее не знал?

— Я думаю, не знал, — не согласился Ледогоров. — Там может вообще — эксцесс. Не договорились о чем-то, и понеслось.

— Все равно, — Копылов безуспешно попытался поймать одну из поселившихся у него в кабинете мух. — Что-то он оставляет «за кадром».

— Вряд ли, — Ледогоров закурил, и усмехнулся про себя.

По договоренности с Любашевым «за кадром» остались шесть эпизодов нападений на грузопервозчиков, доставка из квартиры Зураба к воротам «Товарной» того самого пистолета ТТ, о чем он попросил, увидев «мерс» Галустяна, три или четыре покупки для Зураба героина и, наконец, обещание Зураба дать две тысячи долларов после «разборки» с «жирным скотом». Дело было не в том, что Ледогоров не доверял следователю. Он берег его. Берег от лишней пока информации. Следователь — лицо процессуальное. Его общение со «злодеями» должно ограничиваться исключительно следственными действиями. Договариваться, беседовать за жизнь, лавировать среди фактов, играть словами — это удел оперов. Работа с задержанными иногда похожа на коктейль из дипломатических переговоров и рыночной торговли: «дам показания об этом, если вы „отмажете" от этого…», «расскажу о том, если „забудете" о сем»… и т. д. Вот и крутится опер, взвешивая на невидимых весах чужие горести. «Плохо, что вас обворовали, но вора придется отпустить — он убийцу сдает». «Аморально!» — закричали бы обыватели. «Преступно!» — заключает прокуратура. «Беспредел!» — возмущается пресса. И никто не помнит, что в любимых всеми «правовых государствах», «сделка с правосудием» в законе прописана. Сдал киллер целый клан мафиозный, сумел остаться живым до суда — получи новую жизнь, несмотря сколько ты народу накрошил. А остальным всем — пять веков срока. А у нас — всплывет такой факт, уцепятся за него адвокаты и выйдут все злодеи на свободу, кроме того, который показания давал. Он-то и сядет, с опером заодно. Поэтому проще — ничего не раскрывать. Спокойнее, безопаснее, сытнее. Но как-то больно, обидно и тоскливо.

— Когда он его последний раз видел?

— А? Что? — Ледогоров вынырнул из пучины морально-правовых размышлений.

— Я спрашиваю, когда Любашев Зураба последний раз видел? — Копылов пролистывал жидкие материалы уголовного дела.

— Видел именно тогда, — Ледогоров окончательно вернулся мыслями в кабинет. — А слышал вчера. Зураб сказал, что собирается в Грузию на днях.

Копылов вскинулся. Его юношеские глаза горели неподдельным азартом.

— Так надо брать его! Может, он уже уехал.

— Может.

— Надо перекрыть самолет и поезда.

Ледогоров кивнул.

— Надо. Только кроме имени мы ничего не знаем.

Копылов поджал губы.

— Тогда…

— Тогда надо просто ехать в известный нам адрес, попытаться его там найти, сделать обыск — вряд ли он теперь «горячий» ствол с собой поволочет и хотя бы полностью установить его личность.

Копылов кивнул, вскочил, засуетился, схватил какую-то бумажку, положил ее на место, взялся за телефонную трубку и вдруг обмяк.

— Че-е-рт! — простонал он. — Я забыл!

— Что? — Ледогоров смотрел на него с изумлением.

— Сегодня же первое число. Новый кодекс!

Ледогоров матернулся и зажег новую сигарету. Стало кисло. Казалось, что вездесущие мухи жужжат как реактивные самолеты. Он тоже забыл. Если бы помнил — попробовал бы крутиться быстрее.

Новый уголовно-процессуальный кодекс, вступавший в силу с первого июля в милицейских кулуарах звался уголовно-бандитским, или попросту беспредельным. Ходили слухи, что на оплату этого так называемого правового документа ушла львиная доля всего «общака» преступного мира России. Ледогоров, в принципе, хорошо понимавший, что это смешно и, что «общак» — это не мешок, набитый деньгами, тем не менее соглашался, что подобное беззаконие стоит дорого. Созданный под флагом борьбы за человеческие права документ почему-то начисто игнорировал права жертв преступлений, давая широкие возможности разнообразным преступникам ускользнуть от ответственности. Работа же правоохранительных органов усложнялась, количество бюрократических и формальных моментов увеличивалось. Это должно было отбить у последних борцов с преступностью желание добиваться справедливости.

Все это вихрем пронеслось в голове у Ледогорова. Он почувствовал, как приподнятое «расколом» Любашева настроение и охотничий азарт уступают место усталости и апатии. Следователи и раньше-то не очень любили рисковать, опасаясь быть наказанными за необоснованное, по мнению начальства задержание, или обыск. Чего уж теперь ждать?

Копылов сидел, глядя прямо перед собой, затем вздохнул и подтянул к себе текст нового закона.

— Когда-то надо начинать. Саша, вы… ты погоди, я почитаю, чего теперь делать надо.

Ледогоров кивнул.

— Я пока к себе схожу.

Дымная мгла растворилась в вечернем полумраке. За окном с трудом проглядывались мерцающие окна дома напротив. Полянский с Любашевым пили кофе с сушками и беседовали.

— А Корней не «бомбит»?

— Не, он как вышел — остепенился, работает. Вот Силантий…

«Пошел процесс, — подумал Ледогоров, — только надо ли это теперь?»

Полянский обернулся.

— Ты чего так долго? Следак готов?

— Через десять минут. «Сходняк» начался?

— Вроде.

— Можно тебя на секунду?

Они примостились прямо у дверей кабинета, поглядывая в щель на оставшегося в одиночестве Любашева и общаясь шепотом.

— Ну и чего теперь? — не понимал Полянский.

— Ничего. Может и смысла нет Зураба ловить. Тогда пошлем Васю подальше и сами по домам.

— Его бы это устроило, но я не понимаю…

— Да я сам не понимаю! Когда мы вообще чего-нибудь понимали!

— Не ори. Любашев услышит.

— Извини. Я не на тебя.

— Да понятно.

За неплотно притворенной дверью кабинета Вышегородского раздался грохот отодвигаемых стульев.

— «Сходка» закончилась. Я пошел к следаку.

— Давай. Если что не так — надо Артураподключить. Он — начальник. Пусть у него голова болит.

— Посмотрим.

Копылов что-то активно печатал на машинке.

— Саша! — поднял он голову. — Надо в прокуратуру лететь. Я позвонил Тихонравову, он договорился насчет обыска. Пока еще прокуратура санкционирует. Суды еще не готовы. Я так решил — задержать этого Зураба на сорок восемь часов я по закону право имею. Получится — будем думать как в суд за арестом выходить, а пока давай адрес квартиры.

Ледогоров выпучил глаза. Вчерашний мальчик-новичок неожиданно оказался деятельным, умеющим принимать решения следователем.

— Ушинского тридцать семь, корпус два, квартира сто девять, товарищ следователь. Раз решите привести свидетеля?

Губы серьезного Копылова тронула едва заметная улыбка.

— Ведите.

Он изо всех сил старался не подать виду, как ему приятно.

Дежурка оказалась на удивление сговорчивой и согласилась дать «патрульку» до прокуратуры всего за два пива. Полянский вызвался сгонять. Копылов приступил к подробному допросу Любашева, несмотря на окончание рабочего дня. Жизнь казалась чудесной, волшебной сказкой. Ледогоров заглянул в начальственный кабинет. Хотелось всех радовать.

— Артур! Похоже, раскрываем Некрасова. Нужна машина на утро.

Вышегородский заполнял какие-то таблицы.

— Тьфу ты! Опять процент по кражам в жопе! Ты сколько карточек по сто пятьдесят восьмым выбил?

Статистические карточки, заполняемые следователями, при направлении дела в суд были основным показателем работы уголовного розыска. Нет карточки — нет раскрытия. Это особенно комично смотрелось на фоне заявлений больших начальников в ярких погонах о ликвидации «палочной системы». Сказка начала превращаться в скучную реальность.

— Я говорю, Артур, машина нужна. Утром обыск с задержанием. И человека бы одного.

Вышегородский оторвался от бумаг.

— На задержание — святое. Позвони Огурцову. Он завтра должен выйти. А машину я оставлю у отдела.

Водитель «жигуленка» Валя Огурцов скрывался на больничном примерно месяц из трех. Автомобилем в его отсутствие пользовался сам Артур. Ледогоров протянул руку.

— Давай ключи. На хрен мне Огурцов — я и сам могу. Человек еще нужен?

Артур протянул связку с массивным брелоком.

— Выбери сам кого-нибудь. Только не Югова — я ему заявление Шалимова отписал.

Ледогоров кивнул, удивляясь сговорчивости Артура.

— Спасибо.

— Не за что. Хорошо бы огнестрел поднять. Постарайтесь.

В коридоре Югов возился с перекошенной дверью собственного кабинета. Она никак не хотела закрываться.

— Помочь?

— Давай. Чего домой не идешь?

— Следак задержанного допрашивает, а ты?

— Уже иду. Материал — дерьмо подсунули. Один учредитель хочет нашими руками другого «съесть». Артур кричит: «Натягивай мошенничество».

Дверь хрустнула и встала на место. Замок защелкнулся. Югов достал платок и промокнул лоб. Похоже, из-за бороды ему было особенно жарко.

— Артура, похоже, Гриня плющит. Сегодня на «сходняке» визжал, что снимет. Громкая связь случайно включилась.

Под Гриней, естественно, подразумевался начальник РУВД Григоренко. Ледогоров усмехнулся. Сговорчивость Вышегородского нашла объяснение. Для зама по УР на грани понижения в должности хорошее раскрытие отдела — палочка-выручалочка.

— Спасибо, — Югов пошел к выходу.

Из соседнего кабинета появился протирающий очки Мальцев. Ледогоров вспомнил о завтрашнем обыске.

— Андрей, молсешь завтра с ранья с задержанием помочь?

Тот помялся секунду.

— Ну да, конечно.

— Тогда в семь, у входа в отдел.

— Хорошо.

На улице видно стало совсем мрачно. Было уже не разобрать, где темнота, а где дым. Откуда-то налетел порывистый ветер. Спертый воздух, казалось, гудел, как поверхность барабана после удара палкой. Тяжело дыша, на этаж поднялся Полянский.

— Ну и духота! Мрак! Гроза идет с севера.

Ледогоров кивнул.

— И слава богу. Привез?

— Конечно. Подпись прокурора, печать. Все по закону.

Оба закурили.

— Господи, уже скоро восемь.

— Темнеет-то как. А неделю назад белые ночи еще были.

— Завтра вставать спозаранку. Следак допрашивает еще?

— Да. Надо дождаться. Проконтролировать, все ли нормально Вася сказал.

Полянский откинулся на стуле.

— Иди. Я дождусь. У тебя же Юлька дома.

— А ты? Может, ужинать к нам?

— Не, я куплю литр молока, батон — и спать.

— Точно?

— Точно.

— Спасибо, старый.

— Сочтемся.

Где-то далеко, в районе Гражданки, ударили первые раскаты грома.

Ливень уходит к югу, затихая теплым шуршанием за чередой остывающих крыш и поглощая, растворяя в себе надоевшие за день запахи дыма и гари.

— Пообещай, что будешь осторожен!

— Я уже обещал.

— Еще!

— Обещаю.

Она гладит его по голове.

— Спи.

— Сплю.

— Пока я думаю о тебе, с тобой ничего не случится.

Ее теплое дыхание щекочет щеку. Он гладит ее по теплой подрагивающей спине.

— Все самое худшее в моей жизни уже было.

— Что?

— Самое худшее, самое страшное.

— Что?

Он опускает руку ниже. — Я жил без тебя.

— Бедный!

Она долго целует его в губы.

— Как ты выжил?

— С трудом.

— Все. Спи.

— Сплю.

Ночь. Далеко-далеко переваливается с ноги на ногу уходящая гроза.

— Вот эта точка. У торгового центра. Вторая.

Машина «чихнула». Ледогоров выругался сквозь зубы. Сказать, что Вышегородский не следил за машиной — не сказать ничего. Было по-утреннему прохладно и сыровато от прошедшего ночью ливня. На остановке толпились сонные люди. Машин мало. Летом пульс города слегка ослабевает.

— Давай. Вставай между домами.

Задремавший в дороге Мальцев как-то совсем по-детски тер глаза и вертел головой.

— Приехали?

— А то.

На улице по коже побежали мурашки, В семь утра, в одной футболочке явно холодновато. Парадная оказалась оборудована домофоном, Ледогоров мысленно выругал себя и Серегу за то, что не уточнили этот вопрос у Любашева. Про входную дверь расспросили подробно, а про парадную — не догадались.

— Звонить, как я полагаю, не будем? — осведомился Полянский и достал сигарету. — Значит, придется ждать.

Прикурить он не успел. Дверь «пискнула», замигала зеленым огоньком и отворилась. Пожилая женщина в испуге шарахнулась от трех застывших под козырьком подъезда мужиков. Ледогоров посторонился, освобождая дорогу.

— Проходите, пожалуйста.

Она заспешила прочь, поминутно оглядываясь.

— Тринадцатый этаж.

Лифт скрипел и стонал, поднимая их наверх. Полянский хихикал, читая вслух нацарапанные на его стенках эротические мечты местных тинейджеров. Лестничная площадка этажа имела замысловатую, угловатую форму. Дверь в сто девятую оказалась, наоборот, самой простой и единственной деревянной. Любашев не обманул. Видимо хозяева, сдающие квартиру, не видели смысл пока ее укреплять. Ледогоров обернулся к Мальцеву.

— Ты без оружия. Дуй вниз. Определись, где окна и жди, когда полетят пулеметы и мешки героина. Ферштейн?

Мальцев без улыбки кивнул, пошел обратно к лифту. Полянский приложил ухо к филенке.

— Спят.

— Ты удивлен?

— Нет. Я бы тоже с удовольствием еще на массу давил.

— Ничего. Сейчас и их разбудим, чтобы не обидно было.

Ледогоров посмотрел на часы и достал из «кенгурушки» пистолет.

— Звони.

Сколько ни стоял он за свою оперативную жизнь перед такими дверями, сжимая ПМ, а сердце снова учащенно забилось, холодок скользнул от затылка в ноги. Он подумал, что когда перестанет это чувствовать — значит, точно пора уходить. Полянский кивнул и показал на дверь. Кто-то изнутри завозился. Глазка не было.

— Кто там? — наконец осведомился сонный и блеклый женский голос.

Ледогоров вздохнул.

— Соседи снизу. У нас протечка. Заливаете.

За дверью снова зашаркали. Послышались приглушенные голоса. Полянский снова нажал кнопку звонка.

— Не звоните! — голос уже «проснулся» и приобрел окраску. — У нас ничего не течет!

— Но у нас-то течет!

Ледогорова с Юлькой заливали месяц назад и роль разгневанного соседа удавалась без труда, но строгое жюри явно не торопилось присудить ему «Оскара».

— Я уже сказала — у нас все нормально. Уходите.

Полянский снова прислушался у замочной скважины.

— Не одна, — шепнул он.

Ледогоров сделал еще одну попытку.

— Девушка! Откройте! Я милицию вызову!

Воцарилась пауза.

— Вызывайте кого хотите!

Полный провал. Полянский усмехнулся и снова нажал кнопку. Противный, резкий звонок резал утреннюю тишину. Хозяйка выдержала только три минуты.

— Охерел, козел? Убирайся!

Ее тон качественно изменился.

— Вера! За такие слова пятнадцать суток положено! — Полянский отпустил кнопку. — Открой, милиция.

Снова пауза. Видимо, в квартире совещались.

— Не знаю, какая вы милиция! Сначала одно говорите, затем другое! Я не пущу.

— Вера! Не дури! Мы дверь сломаем!

— Не имеете права! Я буду жаловаться!

— Имеем! Открой! Поговорить надо!

— Я вам не верю! Вы из шестьдесят третьего?

Ледогоров усмехнулся.

— Ну наркота уже точно в унитазе, — шепнул он Полянскому. — Мы из Архитектурного РУВД! Можете туда позвонить…

— Не знаю я ничего…

— Серега, пора понятых и ломать.

Полянский кивнул. Действующие законы как ни странно разрешали ломать двери, в случае воспрепятствования проведению обыска. Но только в присутствии понятых, которые могут подтвердить отказ открыть двери и проследят, что опера с порога не разбрасывают по квартире пакеты героина. Дверь сто восьмой квартиры без вопросов открыла красивая женщина в черном шелковом халате.

— Здравствуйте. Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать в качестве понятого при…

— Нет.

— Почему?

— Не хочу ни во что ввязываться.

Дверь захлопнулась. Полянский еще секунду постоял.

— Спасибо. Чтобы вас ограбили и изнасиловали.

На лестницу пробились первые солнечные лучи. Видимо ливень притушил торф и засилья дыма сегодня не предвиделось.

— Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать…

— Не, извините мужики, мне на работу.

— Милиция. Вы не могли бы…

— Ой, я болею.

— Милиция…

— Нет, нет. Ничего не могу.

Ледогоров стоял в душном полумраке лестничной клетки, жал из вредности на кнопку звонка и переполнялся знакомой периодически каждому оперу ненавистью ко всем гражданам, которые хотят от милиции всего, не желая в нужный момент пошевелить и пальцем. Полянский уже спустился на этаж ниже. За дверью слышались шаги и возня. Ледогоров думал о том, что можно было придумать что-нибудь еще: привлечь Любашева, или подключить местного участкового. Серега вернулся. С ним был явно отставной военный лет шестидесяти и дворничиха в рабочем жилете.

— Наш «концерт» привлек внимание председателя ЖСК, который согласился нам помочь.

Ледогоров мрачно кивнул, не отпуская звонок.

— Сам бог велел. Насдавали квартир бандитам.

Отставник робко пожал плечами.

— Разве же уследишь.

Его желтая рубашка на глазах темнела от пота.

— Откройте! — Полянский стукнул в дверь ногой. — С нами председатель ЖСК. Он подтвердит, что мы из милиции!

— Хватит стучать! Козел!

Голос стал нагло-развязным.

— Кажись, ширнулась, — Серега повернулся к Ледргорову. — Давай «монтажку».

Предусмотрительно взятый из машины инструмент стоял прислоненный к стенке. Ледогоров изучил замок.

— Обыкновенный. Я отожму, а ты вдарь. Как там у Андрюхи?

— Вроде ничего не кидали. Может, позвать его?

— Он без ствола. На хрен нужен.

— Нашел кого взять.

— Да из башки вылетело. Понятые, отойдите подальше. От греха…

Разговаривая, Ледогоров прилаживал монтировку в щель напротив замка. Дверь, к счастью, открывалась вовнутрь. Ухало в голове. Тело покрылось испариной. Полянский встал напротив дверей, выставив перед собой пистолет и перенеся вес на одну ногу. Понятые отошли к самому выходу на лестницу. Как всегда, до предела обострился слух. Было слышно, как внизу плачет ребенок, пиликает какая-то компьютерная игрушка и шипит на сковороде масло. Одной рукой монтировку было не удержать. Ледогоров сунул ПМ за пояс и изо всех сил потянул импровизированный рычаг.

«Все-таки надо было позвать Мальцева и отдать ломик ему».

Дверь заскрипела под давлением. Хрустнул колющийся в щепки косяк.

— Давай!

Полянский прыгнул вперед и, вложив вес тела, врезался ногой в дверь около замка. Ослабленный рычагом косяк поддался, с глухим стуком упала какая-то часть замка, дверь распахнулась.

— Лежать! Милиция! — заревел Ледогоров и, рванув пистолет, ворвался в квартиру.

Поднявшееся во всей красе солнце било через окна прямо в глаза. Пахло пылью и свежесваренным кофе. На фоне слепящих лучей мелькали тени. Оглушительно визжала женщина.

Никогда нельзя строго судить группу захвата. Состояние людей, летящих навстречу возможному выстрелу таково, что рефлексы самозащиты всегда работают быстрее, чем мозг. Сколько раз Ледогоров смотрел крутые полицейские боевики и поражался, как напарники в самые критические моменты обмениваются знаками, понимая друг друга с полу жеста. Он никогда не мог подробно вспомнить ни одного задержания. Для него это было подобно видеоклипу, или компьютерной стрелялке. Его всегда уважали за смелость. Он часто думал, что просто не успевает испугаться, потому что не успевает ни о чем подумать.

Кто-то вынырнул за спиной справа. Ледогоров резко ударил локтем. Еще раз. Всхлип. Стон. В нос ударил едкий запах лака для волос и женского тела. Он пинком распахнул задрапированную какой-то циновкой дверь, перескочил расхристанную двухспальную кровать и уткнулся стволом в раздвижную дверцу платяного шкафа. Сзади хлюпало.

— Су-у-ка, — негромко выл снизу приглушенный женский голос.

Он присел и «вжжикнул» дверцей. Никого. Ноги не спрячешь. Тот же запах пыли и покачивающиеся над головой шмотки. Аккуратно приоткрыл дверь на лоджию. Солнце вцепилось в лицо. Пусто. Давно неметенный бетонный пол, табурет, пепельница, полная хабариков. Постепенно сверху вниз начали расслабляться клеточки тела. Он повернулся. В глазах медленно угасали солнечные блики. Стало вдруг тихо.

— Су-у-ка.

— Ты как? — крикнул из прихожей Полянский.

— Нормально. Здесь пусто. — Ледогоров начал обходить кровать, под аккомпанемент подвывания.

— Здесь тоже. Махни Андрюхе. Он с твоей стороны.

— Сейчас.

На полу, в дверях спальни, скорчилась крупная загорелая девица в одних трусиках. Обеими руками она держалась за лицо, тщетно пытаясь унять растекающуюся по полу кровь.

— Су-у-ка. Ко-о-зел.

В дверях, тяжело дыша, возник Полянский с разодранной щекой. Пистолет он все еще держал в руке стволом вниз.

— Вторую подругу я к батарее пристегнул, — он потрогал царапину. — Хорошо, что Жанка в отъезде.

Ледогоров присел перед подрагивающим в рыданиях телом и потянул за плечо.

— Сядь.

— Пошел ты, пи…

Он ухватился за длинные темные волосы и дернул.

— Больно!

— Сядь ты, б…! Запрокинь голову.

У девицы оказалось широкое, немного плоское лицо, черт которого невозможно было разглядеть под смесью из крови и слез. Она все-таки села, прислонившись к косяку и скрестив по-турецки ноги. Ледогоров стянул с кровати простыню и сунул ей в руку.

— На, промокай!

Взгляд скользнул по пышной груди с большими темными сосками, вокруг одного из которых вилась татуировка «Только для взрослых!» Полянский протиснулся у него за спиной и вышел на балкон.

— Андрей! Поднимайся!

Ледогоров выглянул в прихожую. Квартира была двухкомнатной. Через двери гостиной был виден опрокинутый сервировочный столик и желтые тельца бананов на синем паласе. На кухне, прямо на полу, безвольно уронив голову на грудь, сидела тусклая, худосочная девчонка в белом махровом халате. На вид ей было лет шестнадцать. С лестницы осторожно заглядывал «отставник».

— Мы еще нужны?

Он наткнулся взглядом на голую, замызганную кровью девицу и прилип взглядом к ее экстравагантному бюсту.

— Нужны, — выдохнул Ледогоров и, рывком подняв свою недавнюю жертву, поволок ее в ванную под пристальным взглядом старика. — Серж! Объясни понятым их права.

Холодная вода привела девицу в более-менее удобоваримый вид. Кровь унялась. Нос, по счастью, оказался цел. Зато разбитая губа увеличивалась на глазах. Ледогоров накинул на нее висевший на крючке халат, нашел в шкафчике перекись водорода и пластырь. Наркоманы всегда трепетно относятся к медикаментам. Она послушно, скосив глаза, наблюдала за его манипуляциями с ее лицом.

— Может, ты меня еще и трахнешь?

Он усмехнулся и заклеил ей ссадину на лбу от удара в дверной косяк.

— Обязательно. Если будешь мне мозги парить.

Она подняла обе руки.

— Не надо, начальник. Я все скажу. Хотя, если ты «жаришь» как лупишь…

— Цыц, — Ледогоров отрезал последний кусочек пластыря.

— Молчу, начальник, молчу.

Такие экземпляры встречались не часто. Ледогоров с трудом давил в себе смех.

— За что сидела, Верочка.

Он наконец закончил и бросил пластырь и ножницы на полку. Она поднялась с края ванны, не позаботившись запахнуть халат.

— За что Верочка сидела, я не знаю. А Катенька, то есть я, сидела за любовь.

— Несчастную, — кивнул Ледогоров, удивляясь, насколько больше она подходит на роль подруги дерзкого Зураба, чем невзрачная девчонка из кухни.