По лицу Лютого, явившегося на доклад в кабинет Арнаутова, было понятно, что он работал всю ночь и добился кое-каких результатов.
      Арнаутов сидел за столом, Лютый докладывал стоя. Железный Дровосек смотрел в окно и, казалось, совсем не слушал подчиненного. Хотя на самом деле не пропускал ни слова.
      Лютый говорил:
      – Он на самом деле прапорщиком оказался. Правда, почти бывшим.
      – Что значит – «почти»?
      – Они его уволят задним числом за нарушение условий контракта. У него уже имелись взыскания… Служил на складе вооружения. Как мы и думали, на том самом, откуда «Мухи» ушли. Дома у него еще одну «Муху» изъяли и пять подствольников.
      – В машине – четыре, плюс одна, всего пять. Со склада выкрали семь. Где еще два?
      – Может, толканули кому или спрятали. Не говорит.
      – Как не говорит? Плохо спрашивали!
      – Как могли! – развел руками Лютый.
      – Плохо можете. Давай его сюда.
      Лютый ушел, через несколько минут вернулся вместе с задержанным прапорщиком. Тот был в «браслетах», но Паша помогал Лютому конвоировать – мало ли что, вчера Прапор уже показал свою прыть.
      Поняв, что его привели к начальнику, прапорщик немного расслабился. Ну покричит начальник немного, поочередно взывая к совести и грозя уголовной ответственностью. Ну кулаком по столу шмякнет. Самое большее – разок в торец закатает, да и то не особенно сильно, чтоб не оставить следов. Знаем, плавали. За два десятка лет службы в армии прапорщик через все это проходил много раз. Такое только в первый раз неприятно. А когда привыкнешь – плевать. От срока, конечно, не отвертеться. Но, поскольку ранее он не судим, скорее всего отмерят условно. На худой конец, влепят три года, которые наверняка не придется сидеть до звонка. Обидно, конечно, но жизнь на этом не кончится. А вот если распустить язык, то условным наказанием отделаться не удастся. Коллеги по бизнесу – это не народные заседатели, с ними не забалуешь. Что на воле, что в зоне – одинаково могут пику в бок закатать. Не зря говорится, что молчание – золото…
      Подтолкнув Прапора к столу Арнаутова, Лютый с Пашей скромно встали у стенки позади него.
      Прапорщик сел на стул и закинул ногу на ногу.
      Арнаутов смотрел на него. Долго смотрел. Молча. Так смотрел, что где-то в глубине души прапорщику стало немножко нехорошо. Размышления, которые только что пронеслись в его голове, больше не казались такими бесспорными. Но Прапор все же бодрился… До тех пор, пока Арнаутов, громыхнув по столу кулаком, не заорал со страшным лицом:
      – Тебе кто сесть позволил, паскуда?!
      Прапорщика просто сдуло со стула. Он и сам не понял, как так получилось, что он только что сидел, развалясь, – и вдруг стоит почти по стойке «смирно», верноподданнически вздернув ободранный вчера об асфальт подбородок… Полностью принять строевую позицию мешали «браслеты».
      – Кому оставшиеся «дуры» продал?
      – У меня больше не было ничего, – с трудом родил ответ прапорщик.
      – Не было? Ты хорошо подумал?
      – Да. – Второй ответ дался еще труднее. Нет, этот здоровяк с налитыми кровью глазами – не полковой особист, который ездил на ржавой «копейке», чтобы подчеркнуть свою честность, а на самом деле был вовсе не прочь толкнуть кое-что из складского имущества друзьям-коммерсантам. И не командир части, который вот уже десять лет приходил на дежурства с одним и тем же протекающим термосом и сиротскими бутербродами, а выявив недостачу на складе, не гнушался лично закатать в рыло ответственному за сохранность пропавшего – и справивший на майские праздники новоселье в отдельном коттедже под Гатчиной… Тем не менее прапорщик, сглотнув обильно выделившуюся слюну, подтвердил: – Да, я подумал.
      – Паша, отведи его в СОБР, пусть там до вечера посидит, – скомандовал Арнаутов, всем своим видом показывая, что утратил к задержанному интерес и намерен заняться другими делами, а вопрос с ним, прапорщиком, откладывает до лучших времен. – Только не забудь рассказать, как он чеченским боевикам гранатометы со склада толкал.
      – Понял.
      Паша специальным захватом взял плечо Прапора и, заставив его согнуться, поволок к выходу из кабинета.
      И все это было сделано так просто, так примитивно и обыденно, что Прапора будто холодной водой окатили: он понял, что это не пустая угроза и что его действительно бросят к спецназовцам, у которых в послужном списке по несколько командировок в горячие точки и особое отношение к тем, кто снабжает террористов оружием. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить, как с ним там обойдутся. Может, он и просидит в СОБРе до вечера, но вряд ли после этого сможет ходить. Разве что под себя…
      И мгновенно друзья-подельники и партнеры по бизнесу стали как-то очень далеки задержанному. Спросят за длинный язык? Когда это еще будет? И будет ли? А собровцы – вот они, рядом. Только в подвал надо спуститься.
      Прапор забился в истерике:
      – Это нельзя! Это неправда!
      – А мне по хрену, – равнодушно сказал Арнаутов.
      Прапор уронил стул. На помощь к Паше подскочил Лютый, и вдвоем они дотащили сопротивляющегося прапорщика до дверей.
      Там он сдался. Обмяк в их руках и крикнул:
      – Ладно! Я Шеховцову их продал, он две цены дал. Сказал, они ему срочно нужны.
      – Опять врешь, небось, – Арнаутов брезгливо поморщился.
      – Не вру. Мне бабки на хату нужны были. Ну что меня, убивать теперь, что ли?
      – Убивать не убивать, а покалечить как следует надо было бы. Да уведите вы его с глаз моих!
      Интуитивно поняв, что о визите в СОБР речь больше не идет, Прапор перестал упираться и позволил Паше в одиночку вывести себя из кабинета.
      Лютый поднял опрокинутый стул, протер ладонью сиденье. Поставил перед столом, сел, посмотрел на Арнаутова в ожидании указаний.
      – Знаешь Шеховцова?
      – Это я в Донецке всех знал, Николай Иваныч. А в Питере я человек новый.
      – Леша Шеховцов, шестьдесят восьмого года рождения, кличка Шахид. Бывший омоновец.
      Правая рука Феди Кальяна. Хотя, говорят, отношения у них сейчас не шоколад. Короче, урод еще тот.
      – Ясно…
      – Что тебе ясно? Мне вот ни хрена не ясно! Что они готовят?
      – Надо выставиться за ними и посмотреть.
      – Вот и займись этим. Заведи дело и работай. Авось незамыленным хохляцким глазом что-то новое и увидишь.
      – Я «наружку» заранее вызову. Вдруг они грохнут кого, тут мы и…
      – Сплюнь!
      В кабинет, довольно потирая руки, вернулся Паша:
      – Батя, а Шеховцов – это не Леха из ОМОНа? Мы с ним бились на «Динамо». Он теперь вроде какую-то охранку организовал…
      Арнаутов посмотрел в стол и сквозь зубы выругался. Потом поднял голову на сына:
      – Убивалку организовал твой Леха.
      – Да брось ты, он же нормальный пацан был. Ну там морду набить или «покрышевать», но не больше. Может, мне с ним увидеться? У меня его «труба» есть…
      – У тебя мозги вообще отбило? Увидеться! Еще домой его пригласи. Водочки выпьете – он тебе явку с повинной напишет. Иди, сшивай дела, все какая-то польза!
      Стиснув зубы, Паша ушел. В коридоре хлопнула дверь, отгораживающая кабинеты отдела от лестничной клетки.
      – Зря вы так, Николай Иваныч, – покачал головой Лютый. – Парня учить надо…
      – Вот и учи! Меня никто не учил, все своим горбом постигать приходилось. Ладно, иди работай, заступник…
      На лестнице Паша неумело раскуривал у кого-то взятую сигарету. Лютый выдернул ее у него изо рта:
      – Не умеешь – не начинай, – и затянулся сам.
      – Еще ты поучи!
      – Да не волнуйся ты, все нормально.
      – Нормально? Он меня постоянно, как щенка мордой в говно тыкает! Я ведь как лучше хотел…
      – Это называется нормальная отцовская любовь. Кстати, насчет Шахида: мне твоя мысль очень понравилась. Действительно, выпей с ним водки, поговори, понюхай, чем он дышит. Глядишь, какой навар и получится.
      – Ага, – Паша кивнул на дверь отдела. – А он?
      – Вызываю огонь на себя. По рукам?

      Дачный поселок на первый взгляд казался абсолютно безлюдным, оставленным жителями до начала следующего сезона. Крепко запертые двери домов, замки на калитках, скелеты полуразобранных парников, покосившийся магазин с железными ставнями на окнах. Тишина: ни человеческих голосов, ни лая собак, ни звука работающего мотора.
      Витек говорил, что нечего время терять, надо идти и пытаться разжиться продуктами и гражданской одеждой – что-то ведь должны были оставить на зиму, но Ремезов настоял на своем:
      – Пятнадцать минут ничего не решают. Давай сначала посмотрим.
      Отдав Ремезову автомат, Витек вскарабкался метров на десять по крепкой березе, выбрал удобный сук и занял наблюдательную позицию, почти незаметный среди веток и тусклой, но еще не облетевшей листвы.
      Ремезов оказался прав, в поселке были люди. Прошел к водопроводной колонке мужик в армейском ватнике, во дворе дома на центральной улице возились, снимая пленку с теплицы, мужчина и женщина, вышел покурить на крыльцо крепкий старик в «олимпийке» с надписью «СССР».
      А казалось, что нет никого! Конечно, это не поисковая группа из части и не засада оповещенных о побеге ментов. Обычные мирные жители, которые не станут шуметь, увидев, как два бугая с автоматами взламывают дачи соседей.
      – Может, внагляк бомбануть? – предложил Витек Ремезову, спустившись с дерева. – В пустых домах, может, и нет ничего, а у этих точно и бабки, и шмотки имеются.
      – А потом что, их зачистить предложишь?
      – Как следует пуганем – может, они ничего никому и не скажут.
      – Может, может… Не может! И так столько наворотили, что… – Ремезов указал на одинокий дом на отшибе. – Как, по-твоему, там нас не засекут?
      – Не должны вроде.
      – Пошли.
      В дом забрались легко. Незаметно перемахнули через покосившуюся ограду, сорвали хилый замок на двери. Ремезов сел у окна, наблюдая за улицей, Витек прошерстил первый этаж – кроме мебели, ничего, заглянул в погреб – там стояли банки с консервированными огурцами – и полез на чердак.
      Ремезов смотрел в окно и вспоминал детство. Отец рано умер, мать растила его в одиночку. На лето отправляла к бабушке – у той был участок на Вуоксе. Стандартные шесть соток с крыжовником и клубникой, обшитый вагонкой дом с двускатной крышей – в советские времена строить следовало по стандарту, и председатель правления садоводства строго следил, чтобы хозяева не позволяли архитектурных излишеств. На Вуоксе много хорошего было. Рыбалка, ночное сидение у костров, походы в лес. Первая любовь, смешная и безответная. И первая женщина… Пожалуй, все лучшее, что у Ремезова было в жизни, произошло там. Потом бабушка умерла, и участок пришел в запустение. Председатель правления грозился его отобрать: государство выделило землю для огорода, а не для бесцельного отдыха, так что если не желаете возделывать грядки – будьте любезны освободить место для тех, кто этим займется. Тогда участок удалось отстоять, но много позже, когда Саша служил срочную, мать его продала – какой-то новый русский построил рядом дворец, и вид старой халупы его раздражал. Это было в конце девяносто четвертого года. Ремезов участвовал в первом штурме Грозного и ничего об этом не знал. Через год после дембеля он как-то приехал посмотреть на места, где прошло детство. Дворец бизнесмена окружала стена высотой в два человеческих роста, и только забравшись на дерево Саша увидел, что на месте бабушкиного дома теперь железобетонный гараж на четыре машины и один катер…
      С чердака спустился Витек:
      – Больше ничего нет. – Весь улов составили рваный ватник без пуговиц и черная вязаная шапочка. – Может, все-таки к соседям заглянем?
      Ремезов отрицательно покачал головой. Натянул на голову шапку, ватник вернул товарищу.
      – Тебе виднее, – Витек штык-ножом вскрыл трехлитровую банку, достал огурец, с хрустом принялся есть. – Угощайся! Куда дальше пойдем?
      Вопрос уже стал риторическим. Готовясь к побегу, они перебрали множество вариантов, но все не годились. В конце концов решили: главное – сбросить со следа погоню, а там уж как-нибудь…
      Как?
      За сутки, прошедшие с момента оставления части, ясности не прибавилось.
      Зато убавилось сил и уверенности в сделанном выборе.
      – Денег нет, одежды нет, транспорта нет. – привычно перечислил Ремезов, сквозь пожелтевшую тюлевую занавеску поглядывая на улицу. – Начнем добывать – сразу подставимся. Все связи под колпаком. Родственники, друзья. Ждать будут везде.
      – Не жди меня, мама, хорошего сына, – вздохнул Витек, доставая из банки очередной огурец.
      Витек был сиротой, воспитывался в детдоме. Как и Ремезов, отслужил срочную, а потом несколько лет безуспешно трепыхался на гражданке, пытаясь занять свое место в новой жизни. Работал охранником, мотался челноком в Польшу и Турцию, торговал шмотками на вещевом рынке. Вершиной карьеры стал ларек у метро «Пионерская». Чтобы наладить торговлю, Витек с компаньоном одолжился у местной братвы – армейский кореш имел в группировке какой-то вес и замолвил словечко. Торговля не задалась, компаньон, прихватив все, что имело какую-то ценность, исчез. Братва потребовала возврата кредитов, отдавать было нечего. После двух напоминаний – первое было чисто словесным, во вовремя второго пришлось перемахнуться с «напоминальщиками», Витек прикинул хрен к носу и явился в военкомат: «Хочу защищать Родину!» Думал: перекантуюсь годик-другой на всем готовом, и начну заново вписываться в капиталистические реалии.
      А оно вон как получилось…
      – Прокуратура? – продолжал Ремезов. – Тоже не вариант. Сразу ласты завернут, а в камере придушат. Нужен ход, которого не просчитают.
      – Может, у Андрюхи с газетой получится?
      – Ты в это веришь?
      – У него там все-таки брат… Медведем хорошо стать. Залечь в берлогу, а по весне уйти.
      – Берлога… А знаешь, это мысль! Видал я одного бомжика, так он на зиму прибивался к монастырю. Работал там, само собой, зато с зимовкой проблем не возникало.
      – В монастырь я еще не уходил. Но если в женский – я согласен. Только где тут монастырь взять?
      – Темнота! Тут же Ладога рядом, Валаам. С рыбаками дойдем. Постригаться не обязательно, послушниками перебьемся. А по весне свяжемся с нашим прежним комбатом. Он сейчас в Москве…
      – Думаешь, он нас вытащит? А если и он с этими заодно?
      – Дурак ты, Витек.
      – Может, и дурак. Да только жизнь показывает, что никому верить нельзя. Но вообще-то… Это надо погонять по извилинам.
      – Погоняй. А я пока покемарю. – Ремезов перебрался со стула у окна на кровать.
      – Слышь, Санек!
      – А?
      – Почему с нами такая хрень получилась?
      – Не в то время родились. И не в той стране.
      Ремезов натянул на глаза шапочку и быстро заснул, прижимая к груди автомат…
      …А пока он устраивался отдохнуть, третий беглец, Андрей, полчаса пролежав на обочине грунтовой дороги, дождался своего шанса. Пропустив мимо себя неспешно катящий по колдобинам «ЗиЛ-бычок», он незаметно для водителя догнал его и запрыгнул в накрытый брезентовым тентом кузов.
      На машине были питерские номера, и Андрей надеялся, что она возвращается в город. А в городе – газета, брат, друзья, которые могут спрятать.
      Выкрутимся, где наша не пропадала!
      На самом деле он ехал навстречу собственной гибели.

      Рядом с Шахидом на крыше дома сидел неопределенного возраста мужчина в зеленой «натовской» куртке. Внешностью он походил на отставного военного, много лет отслужившего в войсках специального назначения, и на самом деле таковым и являлся. Других подробностей его биографии, равно как и настоящего имени, Шахид не знал. Он привык называть его кличкой Спец. Состыковал их один приятель Шахида, ныне покойный: год назад, не поделив с компаньонами торгово-развлекательный центр, этот приятель получил пулю в лоб из снайперской винтовки, когда утром выходил из подъезда, чтобы отправиться на работу. Шахид смутно подозревал, что ликвидация была осуществлена Спецом. Но на отношениях с профессиональным убийцей эти подозрения никак не сказались. Дважды он уже отрабатывал заказы Шахида, и сейчас дал согласие устранить директора речного порта.
      – Вон его квартира, – Шахид передал Спецу бинокль. – Шесть окон на предпоследнем этаже, прямо от угла. Два окна – спальня, два – кабинет, и два – детская.
      Спец взял бинокль, присмотрелся:
      – Стекла обычные?
      – Да. И прямо с боковой стены два окна – кухня.
      – Других вариантов нет?
      – По информации – нет. Слишком много охраны.
      – Сами смотрели?
      – Нет, у нас время поджимает.
      Телефон Шахида проиграл модную мелодию в полифоническом исполнении. Шахид посмотрел на дисплей: звонил Пашка Арнаутов. Чего это он вдруг объявился? Когда-то они оба занимались на «Динамо» и выступали в соревнованиях по рукопашному бою. Выпивали, ходили по бабам, подхалтуривали вышибалами в кабаках или «крышей» над мелкими коммерсантами. Но все это было очень давно, и с тех пор как в девяносто девятом Шахид уволился из ОМОНа, они виделись всего пару раз. Что же ему сейчас нужно? Решил уйти из ментовки и ищет, куда пристроиться?
      Шахид нажал кнопку ответа и сказал с преувеличенной радостью:
      – Пашка? Здорово, брат! Рад тебя слышать… У меня? У меня, как всегда, все в порядке. Ты-то как? Ага… Ага… Во как! Слушай, я тут на переговорах, договор подписываю. Давай, вечерком подползай ко мне домой, там все и обсудим. Давай, жду. Часиков в восемь.
      Дождавшись окончания разговора, Спец вернул Шахиду бинокль:
      – Нужна лебедка, альпинистские причиндалы, пара ведер, ну и роба какая-нибудь.
      – Хорошо. К утру сделаем. – Шахид протянул Спецу заранее приготовленную пачку стодолларовых купюр – аванс за предстоящую работу.
      С равнодушным видом Спец убрал деньги в нагрудный карман и встал, отряхивая куртку и джинсы:
      – Пойду вниз, посмотрю.

      Стас и Кожурина вылетели из «Пулково» рейсом «Уральских авиалиний» в половине первого ночи. В екатеринбургском аэропорту «Кольцово» они должны были приземлиться в начале шестого, но с учетом смены часовых поясов перелет занимал всего два с половиной часа.
      В салоне «сто пятьдесят четвертого» места у них были рядом. Кожуриной досталось более удобное, у иллюминатора. Первую половину полета больше молчали. Кожурина заметила:
      – Вы нервничаете, Станислав Александрович. Боитесь летать, или это со мной связано?
      – Ну что вы! Ни то ни другое.
      – Тогда что?
      – По поводу московской проверки переживаю.
      – У вас в делах непорядок?
      – Просто думаю: вдруг они захотят у меня что-то спросить, а меня нет? Еше решат, что я специально сбежал. Спрятался.
      Кожурина покачала головой и отвернулась к окну, глядя на огоньки в десяти километрах под ними.
      В детстве Скрябин очень любил самолеты. Несколько раз родители ездили с ним на юг отдыхать, и всегда так получалось, что туда они отправлялись на поезде, а обратно – на самолете, так что радость от предстоящего перелета скрашивала перспективу расставания с морем и «праздника» 1-го сентября. Став взрослым, он много лет не летал – зарплата оперуполномоченного и цена авиабилета в середине девяностых годов, когда он работал «на земле», были понятиями несовместимыми. Если в отпуске и удавалось куда-нибудь выбраться, то исключительно поездом. С переходом в главк появились командировки, но к этому времени Скрябин уже наслушался столько ужасов про самолеты – то там упадет, то здесь взорвется, что относился к ним не то чтобы с опаской, но несколько настороженно.
      Так что Кожурина была в чем-то права. А с учетом того, что ее присутствие тоже не добавляло Стасу спокойствия, получалось, что права она была полностью.
      Стюардесса предложила ужин. Скрябин взял, Кожурина отказалась.
      – Что так? – спросил Стас.
      – На ночь не ем.
      – С фигурой у вас и так все в порядке.
      – Потому и в порядке. Спасибо за комплимент. Второй за сегодняшний день. Это что, тенденция?
      – Что вы, что вы? Нам, скромным операм, вредно заглядываться на звезды. Метеоритный дождь может замучить.
      – Или метеоризм? – Кожурина отвернулась к окну.
      Скрябин увидел отражение ее лица на стекле: она улыбалась.
      – Вы знаете, я тогда тоже от ужина воздержусь, – Стас закрыл пластмассовый бокс с едой. – А то как-то неудобно одному.
      – Я не хотела испортить вам аппетит.
      – Дело не в этом, я просто не люблю есть один.
      – А еще говорят, что вы индивидуалист.
      – Это зависит от ситуации.
      – Все-таки вы очень напряжены. Может, дело не в московской проверке, а в том, что вы мне того допроса простить не можете?
      – К вам претензий нет. Вы просто делали свое дело.
      – Как мама?
      – Спасибо, лучше. Иначе бы я ее одну не оставил.
      – А жена?
      – Мы разошлись.
      О разводе Стаса Кожуриной было известно. Зачем же спросила? Татьяна мысленно усмехнулась: все взаимосвязано, и присутствие Скрябина действует на нее не меньше, чем ее – на него. И началось все с того самого допроса. Правильно говорится, что и от любви до ненависти и наоборот – один только шаг…
      Кожурина извинилась за вопрос о жене. Скрябин пожал плечами:
      – Спрашивать – ваша работа. Можно, я тоже спрошу? Вы тогда вправду думали, что Шилов замазан?
      – Всего лишь одна из версий. Или прикажете вашего Шилова внести в список неприкасаемых?
      – Главное, чтобы он в черных списках не застрял.
      – Перед законом, Станислав Александрович, все равны.
      – А перед вами?
      Кожурина усмехнулась и не ответила. Стас немного придвинулся к ней, сел вполоборота:
      – Вот принесут вам компромат на Арнаутова – и будете работать?
      – Запросто.
      – Как джентльмен, вынужден поверить даме на слово.
      – Кстати, вы, Скрябин, действительно джентльмен. Чего не скажешь про некоторых.
      – Большое спасибо. Однако это тоже комплимент. Или я ошибаюсь?
      – Это констатация факта… Вам в Нижнем Тагиле бывать приходилось?
      – Тьфу-тьфу-тьфу, бог пока миловал. Да я туда особо и не стремлюсь( В Нижнем Тагиле находится единственная в стране специализированная колония для осужденных сотрудников правоохранительных органов.) А вам приходилось?
      – Неоднократно. Мне ведь милицейские дела любят поручать, сами знаете.
      – Ну и как там?
      – Вы про колонию или про город? Старый город, чуть моложе, чем Питер. И в десять раз меньше по населению. Есть на что посмотреть, да только у меня никогда времени не было достопримечательностями любоваться. Одна сплошная работа. Только не говорите мне про горы трупов и тонны бумаг, это я и без вас знаю.
      – Что, сильно напугал вашу девочку?
      – Эта девочка далеко пойдет. Во всяком случае она не станет подчинять личную жизнь интересам работы. Между прочим, вы произвели на нее впечатление.
      – Надеюсь, хорошее?
      – Надейтесь.
      Скрябин притворно вздохнул:
      – Я уже слишком стар для нее.
      – Для своего возраста и профессии выглядите вы очень прилично.
      – Вот и второй комплимент…
      В екатеринбургском аэропорту их встретили два опера из нижнетагильского УВД. Внешностью и манерой поведения они напоминали питерских братков разлива первой половины девяностых годов. В качестве средства передвижения у них был «Лэндкрузер» – не новый, но очень приличный, с частными номерами, сиреной и мигалкой. Рассказывая местные байки, они быстро доставили Стаса с Татьяной в Нижний Тагил – от аэропорта это было около ста километров – и тормознули перед гостиницей:
      – Все решено, вас тут ждут. Будут проблемы – звоните.
      – Это ваши знакомые? – спросила Кожурина, когда «Лэндкрузер» уехал.
      – Откуда? Просто позвонил, попросил встретить. Колоритные пацаны.
      – Очень. Не боятся ведь ничего, хотя столько примеров перед глазами. Помните, анекдот такой был: «Раньше я жил напротив тюрьмы. А теперь живу напротив бывшего дома».
      Им дали два соседних номера на втором этаже. Стас помог Кожуриной донести тяжелую сумку.
      – Спасибо, Станислав Александрович.
      – Всегда рад. Какие планы, Татьяна Николаевна? Сразу в бой?
      – Нет уж, увольте. Сначала надо отдохнуть и в порядок себя привести.
      Стас ушел в свой номер. Умылся, разложил вещи. Закурил и сел перед окном, глядя на темную улицу. На душе было грустно и пусто. Хотелось обозвать себя дураком. И связано это было с…
      Она позвонила сама.
      Тонко звякнул гостиничный телефон. Скрябин недоуменно подошел к аппарату. Администраторша, что ли? Сейчас скажет, что что-то напутала и надо переезжать.
      – Да, – сказал он недовольно.
      Но это была не администратор. Звонила Кожурина:
      – Я забыла кипятильник. У вас есть?
      – Да, сейчас принесу.
      Он положил трубку и растерянно пригладил волосы.
      Кипятильник? Кипятильник… Кипятильник!
      Через минуту он постучал в дверь Кожуриной. Татьяна открыла, посторонилась:
      – Проходите.
      Стас вошел. За его спиной щелкнул замок.
      Какое-то время они стояли и молча смотрели друг на друга. Потом Стас, будто опомнившись, протянул электроприбор:
      – Вот…
      – Ага, – Татьяна взяла его и легким движением бросила за спину.
      И опять они замерли.
      А потом одновременно потянулись друг к другу.

      С бутылкой водки в руке Паша Арнаутов пришел в гости к Шахиду.
      – Это еще зачем? – спросил Шахид, принимая литруху «Санкт-Петербурга».
      – А ты что, режим держишь?
      – Ты бы еще еду с собой притащил.
      – Ну, извини. Зато никто не скажет, что на халяву.
      – Как гордый был, так гордый и остался. За это я тебя и уважаю. Ну проходи, чего стоишь? Наталья детей укладывает, так что мы сами начнем, потихоньку.
      Квартира Шахида была двухъярусной. Светлые стены, стильная мебель, обилие бытовой техники. В просторном холле был накрыт стол. Легкие закуски, фрукты, спиртное на выбор: вино, водка, коньяк, виски, текила.
      – И они героически погибли, вспоминая боевую юность, – протянул Паша, обозревая бутылки. – Кто тебя заставляет пить все? Хватит, по-моему, и половины.
      Шахид сел на диван. Паша – в удобное кресло из мягкой бежевой кожи. Почему-то подумалось: отец дома затеял ремонт, полторы тысячи баксов на это дело скопил и радуется, что на все хватит, а тут, наверное, один подлокотник от кресла полторы штуки стоит. Бывать в богатых квартирах Паше приходилось и раньше, но впервые хозяином такого жилища был парень, которого он в свое время неплохо знал и который тогда уступал ему по всем показателям. И спортивные успехи у Шахида были скромнее, и с бабами ему везло меньше, и деньги до получки он вечно стрелял. В девяносто девятом, увольняясь из органов, Шеховцов жил в коммуналке, страдал по поводу развода с первой женой, ушедшей от него к какому-то коммерсанту, и ездил на скромной «Ниве». Кто бы подумал, что он так поднимется? Хотя, – мысленно одернул себя Арнаутов, – не хрен завидовать. Если его собственного батю клинит на почве избыточной честности, то у Шахида другой перекос. Насчет «убивалки» батя, допустим, мог и приврать в воспитательных целях. Но то, что одной только охранной деятельностью на такую квартиру не заработаешь, – это факт.
      А жаль, хороший Леха был парень…
      – Видел бы нас Семеныч, – усмехнулся Паша, глядя на стол.
      – Он еще тренирует?
      – Да он и помрет в спортзале. А я вот забросил… Потрепало меня тут малость. Чуть инвалидность не дали.