Они знали друг друга с курсантских времен, а значит – целую жизнь.
      Пять лет они спали на соседних койках в казарме, ходили в увольнения и бегали в самоволки, передирали друг у друга конспекты. После выпуска, получив назначения в разные округа, пообещали часто писать и обязательно встретиться. С письмами как-то не получилось, на письма времени не хватало, а вот встречаться доводилось им регулярно. В Сирии и Ливане. В Мозамбике. В Афганистане. В Чечне. Последнее время – все чаще в невоюющем мирном Питере.
      Училище они закончили одинаково и до начала девяностых годов шли по карьерной лестнице вровень, даже очередные звания получали чуть ли не в один день. Но потом все изменилось. Один так и продолжал неспешное движение вверх, потом и кровью добиваясь очередной высоты, второй же будто заскочил в скоростной лифт. Первый, двадцать три года отслужив в армии, стал полковником, командиром в/ч специального назначения. Второй был тоже полковником, но в отставке, однако имел отношение к таким полутеневым-полулегальным структурам, для которых командир части спецназа даже не пешка в их играх, а в лучшем случае кусочек войлочной тряпочки, приклеенной снизу к пешке, чтобы она легче двигалась по доске и не царапала блестящую полировку.
      Они всегда обращались друг к другу по имени. Когда вместе учились. Когда воевали. Когда, изредка, удавалось встретиться семьями. И для полковника было неприятным потрясением осознать, что, оказывается, в последнее время он все чаще и чаще называет старого друга не иначе как Координатором. Причем называет не в общении с подчиненными, допущенными к решению особых задач, поставленных перед частью – в этих случаях такая секретность являлась, конечно, оправданной, – а называет его Координатором мысленно, про себя. И вздрагивает, когда жена спрашивает, как у старого друга дела, просит передать привет его супруге или безнадежно вздыхает: «Может, он тебя к себе работать возьмет? Сколько можно в этой армии?.. Выслуга с пенсией есть, льготы последние вот-вот отнимут, так, может, хватит романтики? Увольняйся, и хоть на старости лет заживем, как нормальные люди».
      Полковник давно перестал быть романтиком. Много лет назад, при выборе профессии, это качество, взращенное на военных книжках и фильмах, сыграло важную роль. Потом оно благополучно перенесло курсантские годы и службу в Туркестанском ВО. Пошатнулось, однако выдержало испытание в Сирии. Но разрушилось в Мозамбике, куда полковника – тогда он был старшим лейтенантом – послали в восемьдесят пятом году.
      Нищее государство, за десять лет до этого получившее независимость, было охвачено гражданской войной. Правящая партия ФРЕЛИМО, во главе с большим другом СССР товарищем Саморой Машелом, пыталась удержать власть. Для оказания помощи национальной армии, пресекающей вылазки базирующихся на территории соседней ЮАР отрядов «Мозамбикского национального сопротивления» (МНС), Советский Союз направил военных специалистов. Часть из них – в том числе и будущий Координатор, – прибыла и действовала вполне легально. Другим, призванным выполнить задания особой важности, приходилось маскироваться под европейцев, некогда в избытке населявших страну и до объявления в 1975 году независимости занимавших ключевые посты в экономике. Большинство из них, не согласившись с социалистической ориентацией новой власти, поспешило уехать, но некоторые решились остаться.
      Полковник был искренне горд своим особым заданием. Партия и командование оказали ему такое доверие! Больше всего он боялся, что может это доверие не оправдать. О себе и об оставленной в Союзе невесте не думал. Как можно думать о личном, когда на карту поставлены государственные интересы?
      Он впрягся в работу с первого дня, как прибыл в страну. Не давал покоя ни себе, ни помощникам. Дело пошло. Случались, конечно, мелкие неудачи, но… Дело пошло!
      Пролетело полгода. Ситуация в Мозамбике оставалась тяжелой. Да что там оставалась тяжелой – она ухудшалась с каждой неделей, и полковнику все чаще приходилось отгонять тревожные мысли: неужели их усилия будут напрасны?
      Пролетело полгода, в Союзе разворачивалась Перестройка, в Мозамбике гражданская война полыхала уже во всех провинциях, и дело шло к вторжению регулярных частей армии Южно-Африканской Республики. И тут полковник получил информацию, что один из крупных полевых командиров «Национального сопротивления», бригадный генерал Джамба Гонейро, готов перейти на сторону законной власти. Начались долгие и нервные переговоры. Установить связь напрямую не удавалось, приходилось действовать через посредников. Но в конце концов, вроде бы договорились о личной встрече. Полковнику вручили письмо от какого-то дальнего родственника Гонейры – активиста партии ФРЕЛИМО – и благословили на встречу. В последний момент вместе с письмом дали и еще какой-то конверт. Содержимого этого конверта полковник не знал, а в случае малейшей опасности должен был его уничтожить.
      На месте встречи полковника ждала засада из «мэнээсовцев». Раненый, он все-таки успел сжечь оба конверта. А потом попал в руки врага и три дня провел в земляной яме. На поверхность его поднимали лишь для того, чтобы подвергнуть очередной серии пыток. Африканцы оказались очень изощренны в этом виде искусства, и он, не помня себя от боли, что-то им рассказал. Но рассказал, видно, не много, раз его не прикончили – держали живым, надеясь выпытать и остальное.
      Рано или поздно так бы и произошло, но на исходе третьих суток плена охрана допустила ошибку. Полковник убил двух африканцев, угнал «Виллис» и добрался до городка Шокве, где дислоцировались бригада армии Мозамбика, в составе которой были и военные советники из СССР. Последнее, что запомнил он, прежде чем потерять сознание и вывалиться из-за руля «Виллиса», было лицо Координатора и его слова:
      – Степа, живой?! Мы уж думали…
      Полковника без заминки переправили в СССР. Подлечили, наградили, дали длительный отпуск. В отпуске он сыграл свадьбу. После медового месяца получил новое назначение – в Белоруссию, где ничто не напоминало об африканском кошмаре. Втянулся в службу, проводил свободное время с женой, обсуждал с товарищами новую политику партии и посмеивался над объявленной Горбачевым борьбой с алкоголизмом. Земляная яма и чернокожие палачи снились все реже и реже.
      Спустя год он случайно узнал, что вскоре после него установить контакт с Джамбой Гонейро пытался еще один офицер. Он погиб, секретное письмо попало в руки врагов, в стане «Сопротивления» случился раскол. С Гонейро расправились, но перед этим он сам успел прикончить кого-то из лидеров «Сопротивления».
      Потом полковник узнал еще кое-что. И еще. Так, по мелочи. Но этих мелочей оказалось достаточно, чтобы раскрылись глаза.
      Две недели он ходил сам не свой, потом подал рапорт в Афган. Логики в таком поступке было немного. Хотя – как посмотреть… Жена узнала об этом последней. Рыдала. Грозилась уйти. Он уехал.
      Спустя год там и встретился с Координатором. После Африки они не виделись и даже не переписывались. Полковник слышал, что старый друг теперь служит в Москве, даже телефон его кто-то давал, да все руки не дошли позвонить. А тут Координатор как-то вечером сам пришел в его комнату в «бочке» – так называли временный жилой модуль.
      Выпили разведенного спирта. После четвертого тоста Координатор спросил:
      – Ты зачем все время лезешь под пули? О твоем геройстве здесь только мертвый не знает. Объясни мне, что происходит. Мозамбик?..
      – Меня тогда специально подставили. Правильно? Было нужно, чтобы этот чертов конверт оказался у негров. И оказался так, чтобы они поверили в то, что там написано. Правильно? Чтобы они поверили и перегрызлись между собой. А этот долбаный вождь, на встречу с которым меня отправили, про меня ни ухом ни рылом не знал и вовсе не собирался вступать в коммунисты. Правильно?
      Координатор долго не отвечал. И не поднимал глаз. Потом ответил. Вроде бы убедительно:
      – Правильно. Только мне тогда ничего об этом известно не было.
      – Ничего?
      – Степа, не сходи с ума. Кто я тогда был, чтобы со мной такие операции обсуждали? Такой же старлей, как и ты. Тем более мы вместе учились. Я уже потом сам догадался, когда Генка Ерасов погиб. Он на два курса младше нас учился, ты его, может быть, помнишь… Считается, что благодаря этой операции было отсрочено наступление регулярных сил ЮАР и серьезно ослаблены позиции МНС. Мы офицеры, Степа. У нас работа такая – Родину защищать. Войны без потерь не бывает. Ценой одной жизни были спасены тысячи. Согласись, что для боевых действий это очень хорошее соотношение.
      Будущий полковник молчал.
      Будущий Координатор, наполнив стаканы, спросил:
      – Если бы ты был генералом, и от тебя зависело принятие такого решения, ты бы его принял?
      В последний момент старый друг изменил интонацию, и вопрос прозвучал как утверждение.
      Будущий полковник молча выпил.
      – И еще… Решение уже принято, и не позднее февраля мы отсюда уйдем. Осталось немного, так что постарайся… без глупостей. Оставь прошлое в прошлом и начинай жить. Мне бы очень не хотелось сопровождать твой цинковый гроб и рассказывать Лене, как ты геройски исполнил интернациональный долг перед братским афганским народом.
      – Тебе его сопровождать не придется. – Будущий полковник высказался в том смысле, что, мол, и без тебя найдется, кому доставить тело на родину, но Координатор предпочел сделать вид, что истолковал фразу по-своему.
      – Вот и отлично! – Улыбнувшись, он чокнулся своим стаканом со стоящим на столе стаканом товарища.
      – Кстати, откуда ты про февраль знаешь?
      – Это уже все знают.
      – Да? Я пока что не слышал. Похоже, что как раз ты точно станешь генералом.
      – Не уверен, – Координатор посмотрел на полковника очень трезвым взглядом. – Дома начинается такая интересная жизнь, что красные лампасы меня в последнее время привлекают не слишком…
      К стоящему на отшибе поселковому магазину подкатил армейский микроавтобус «УАЗ», за округлые формы кузова прозванный «батоном» или «таблеткой». Кроме полковника в машине был только сержант-водитель. Полковник сидел в пассажирском салоне за столиком, на котором была разложена карта с обозначенными районами поиска дезертиров и схемой движений розыскных групп.
      – Леша, сходи, купи чего-нибудь, – распорядился полковник, кутаясь в накинутый на плечи камуфляжный бушлат: несмотря на то что в «УАЗе» было жарко натоплено, его сильно знобило: бессонная ночь наложилась на простуду и старые раны.
      Водитель выпрыгнул из автобуса, ушел в магазин. Только после этого из черной «Волги», стоявшей у противоположного угла здания, вышел Координатор. От военного в нем остались только выправка да офицерский голос. Меся дорогими ботинками грязь, он дошел до «таблетки». С легкой брезгливостью дернул тугую ручку и открыл заскрипевшую дверь пассажирского отсека автобуса. Залез и сел на скамейку, подобрав длинные полы черного плаща и поддернув брюки с острыми стрелками.
      Они поздоровались, и Координатор нетерпеливо спросил:
      – Что у тебя?
      – Точной информацией не обладаю. Могу только предполагать, что их подтолкнула на побег Калининградская операция.
      – Фактор случайности, – поморщился Координатор, глядя в окно. – Кто мог знать, что автобус перекроет цель?
      – В автобусе дети были…
      – Не дави на мозоль, Степа. Они не салобоны, знали, где служат. Кто инициатор побега?
      – Думаю, Ремезов. Последние дни он выглядел хмурым…
      – А ты куда смотрел?
      – Валя! Знал бы прикуп…
      – А должен был знать, Степа. Если они куда-нибудь придут… Если они что-нибудь расскажут… Тебя привлекут к самой суровой ответственности. Ты понимаешь, о чем я?
      – Ладно, не первый год замужем.
      – Как бы не в последний. Найди их, Степа, иначе я ничего не смогу для тебя сделать. Какая помощь нужна?
      – Горючка для вертушек.
      – Я дам команду. Пока все? Держи меня в курсе. Удачи!
      Выйдя из автобуса, Координатор придержал дверь:
      – Да, как там Лена?
      – Все нормально.
      – Генка поступил? Ну, бывай!

      Как ни поторапливал Лютый, а все равно на месте задержания оружейников провозились до темноты. В том числе из-за Паши, который слишком долго писал свой первый в жизни протокол осмотра. Помогавший ему Лютый оглянулся, отыскивая водилу «пятерки». Тормознул проходившего мимо Топоркова:
      – Слушай, а где хозяин машины?
      – Так увезли уже.
      – Нормально! А кто мне в протоколе крестик поставит?
      – Он тебе в отделе распишется. – Топорков продемонстрировал опечатанный бумажными лентами брезентовый сверток с гранатометами: – Во, упаковал, как заказную бандероль.
      – Да не тряси ты, бисова душа, они же шмальнут.
      – Гранатометы просто так не стреляют, их взводить надо.
      – Ну тебе виднее. Я на флоте конюхом служил. – Лютый протянул Топоркову ключи от «пятерки». – Ладно, ты гони их тачку, а я с Пашкой поеду. Молчун, кстати, где, уже смылся?
      – Да, погнал джип отдавать. И баксы.
      – Моргнуть не успеешь, как вы все разбегаетесь. Ну шо за народ?
      Услышав шум останавливающейся машины, Лютый и Топорков обернулись. Оказалось, приехал Арнаутов-старший.
      – Все, я поскакал, – Топорков удобнее перехватил сверток. – Дровосека ведь Громов вызывал, наверняка пистон вставил. А он теперь нам… Не хочу в этом участвовать. Все, давай, в отделе увидимся.
      – Давай…
      Ловко разминувшись с Арнаутовым, Топорков смылся.
      – Здоровеньки булы, Николай Иванович! – приветствовал Арнаутова Лютый.
      Вместо ответа начальник отдела объявил:
      – Проверка из Москвы едет. Воскресенье, блин… Что тут у вас?
      – Да вот, закруглились. На базу собираемся.
      – А это что? – Арнаутов указал на разбитый багажник служебной «шестерки».
      – Это? Да они что-то почувствовали, Николай Иванович, и смыться решили. У нас другого выхода не было…
      – Что почувствовали?
      – Да понимаете…
      – Я засветился, – Паша выступил из темноты за спиной Лютого. – Часы забыл снять наградные.
      Железный Дровосек скривился, как от зубной боли:
      – А чего фуражку не надел? Или, лучше, всю форму?
      – Ну ошибся я, виноват! Что мне теперь, застрелиться?
      – Ты голос мне не показывай. Быстро обратно в отряд пойдешь, двери лбом вышибать.
      – Да и пойду!
      – Хватит, Паша. – Лютый встал между отцом и сыном. – Иваныч, проехали. С кем не бывает? Это я недоглядел.
      – Он головой думать должен, а не только есть.
      – Да научим его, все будет путем!
      Через плечо Лютого Железный Дровосек посмотрел в лицо Паше, еще раз дернул щекой и отвернулся, массируя область сердца:
      – Ладно, дорабатывайте, а я домой. Нехорошо мне что-то…
      Направившись к своей «Волге», Арнаутов на полдороге остановился и достал сотовый телефон. Долго смотрел на него, потом вздохнул и набрал домашний номер Кожуриной.
      – Да, я слушаю, – ответила она после первого же гудка. Кроме ее голоса был слышен звук включенного телевизора: шел какой-то концерт, Верка Сердючка пела: «А я не знаю почему, но ты мне нравишься…»
      – Привет, это я.
      Звук телевизора плавно угас. Было слышно, как Татьяна положила «лентяйку». Только после этого сухо ответила:
      – Здравствуй.
      – Не хочешь в гости позвать?
      – Зачем?
      – Давно не виделись.
      – И что?
      – Я соскучился…
      – Прикажешь мне теперь от радости зайчиком прыгать? Извини, мне завтра рано вставать. – Татьяна положила трубку.
      Арнаутов посмотрел на погасший дисплей мобильника. Звонить больше некому. Домой ехать не хочется. В отдел, что ли, отправиться? Там он опять полается с Пашкой, а ребятам, которые честно отработали в выходной день и теперь надеются немного расслабиться, распив пару бутылок под нехитрую закусь и разговоры на рабочие темы, будет только мешать.
      Сильно хлопнув дверью, Железный Дровосек сел в машину и сказал в ответ на вопросительный взгляд водителя:
      – Домой. Только тормозни у магазина какого-нибудь…

      – И последняя приятная новость, – сказал Шилов, заканчивая утреннее совещание. – К нам едет ревизор.
      – Сколько можно? – Джексон стукнул кулаком по столу. – Только в прошлом месяце проверяли. И тоже из Министерства.
      – В позапрошлом, Женя, в позапрошлом. А что ты хочешь? Мы ведь криминальная столица. И хватит дискуссий по этому поводу. Лучше лишний раз посмотрите, чтобы с бумагами было нормально. К тебе, Женя, это относится в первую очередь.
      – Чего я-то? Как что, так сразу я!
      – Все, хватит болтовни, мы не в парламенте. Начинаем работать.
      Все вышли из кабинета. Остался только Стас, сидевший за своим столом. После вчерашнего пикника вид у него был немного помятый. Потирая щетинистый подбородок, он спросил:
      – Кто возглавляет проверку, известно?
      – Известно. Некто генерал Бажанов.
      – Что это за хрен с горы?
      – Новый зам управления. Перевелся из Минобороны.
      – Слава богу, что не из Минздрава.
      – Неизвестно, что хуже. По слухам, основное внимание Бажанов уделяет тому, чтобы дела были правильно сшиты и чтобы даже по столетней давности «глухарям» имелись свежие справки о мероприятиях.
      Скрябин презрительно фыркнул и, продолжая тереть подбородок, посмотрел на чайник, стоявший на маленьком приставном столике у стены рядом с Шиловым. Усмехнувшись, Роман дотянулся до чайника и нажал кнопку. Почти сразу зашумела вода.
      – На две чашки не хватит… Помнишь, о чем мы вчера говорили?
      – Помню. А что?
      – Про Нижний Тагил не забыл?
      – Про Петруху? Нет, конечно. – Скрябин посмотрел на фотографию Соловьева, висящую в траурной рамке на стене около двери. – Я уже даже в справочную позвонил, есть вечерний рейс через Екатеринбург. Если успею командировку оформить, сегодня и улечу.
      – Я видел Громова перед «сходкой», сказал ему. Бери у Кожуриной поручение, а он с канцелярией и с бухгалтерией договорится, чтобы они тебе все приготовили еще до обеда.
      Стас покачал головой:
      – Где мы живем? Начальник управления розыска нижайше просит канцелярию и кассиршу, чтобы они…
      Щелкнул, выключившись, чайник. Шилов перебил Скрябина:
      – Пей кофе и дуй в прокуратуру. И не забудь вечером ключ от сейфа оставить, мало ли, этот Бажанов захочет твои дела посмотреть.
      Через десять минут Стас уехал. Шилов принес воды, вскипятил, заварил кофе себе. Не успел сделать глоток, как в дверь, коротко постучав, заглянул незнакомый мужчина лет сорока. Среднего роста, темноволосый, усатый, в кожаном плаще.
      – Можно?
      – Да, заходите, конечно.
      Мужчина обвел взглядом кабинет, чуть задержавшись на фотографии Соловьева. Представился:
      – Вот, зашел познакомиться. Ткачев Сергей Константинович. Новый начальник Управления собственной безопасности.
      Ткачев протянул для пожатия руку. Шилов посмотрел на нее, но не пожал. Присел на край стола Скрябина, скрестил руки на груди:
      – Не могу сказать, что очень рад.
      Ткачев как-то очень понимающе кивнул и сел на стул у стены, справа от входа:
      – Кофе угостите?
      – Да, конечно. Прошу! – Шилов отдал ему свою кружку. – Пейте на здоровье!
      – Зря вы так, Роман Георгиевич. Нет плохих служб, есть плохие люди.
      – Вы, значит, хороший?
      – Для того, кто работает, да. – Посмотрев в кружку, Ткачев поставил ее на стол Шилова, не притронувшись.
      – Прямо революция какая-то!
      – Наша служба потому и называется «собственной безопасностью», чтобы обеспечивать безопасность сотрудников.
      – Всю жизнь мечтал об ангеле-хранителе.
      – Как видите, мечты сбываются.
      – Вот, значит, ты какой, Санта-Клаус.
      Ткачев усмехнулся. Взял кружку, выпил, поставил. Вздохнул:
      – Санта-Клаус по сравнению со мной просто мальчишка. Появятся проблемы – обращайтесь.
      – Они должны появиться?
      – А что, разве у сильного опера может быть по-другому? До скорого…
 
Ткачев ушел.
Шилов выплеснул недопитый кофе в корзину, сел за свой стол и выругался.
Бажанов, Ткачев… Начало недели безнадежно испорчено.
Значит, и вся неделя будет такая?
 

      – Ну и где я? – вопросил Кальян, отрывая голову от подушки.
      В расстегнутых брюках и голый по пояс, он лежал на огромном квадратном диване в VIP-зале восточного ресторана. Рядом дрыхла какая-то смуглая девица в полупрозрачном наряде исполнительницы танца живота. Кальян похлопал ее по заду:
      – Эй, подруга, вставай. Утро уже!
      Девушка что-то пробормотала и немного отодвинулась от него.
      На столике рядом с диваном стояло множество разномастных бутылок. Целых не было, самое большее – полупустые. Кальян взял текилу, сделал из горла несколько глотков. Откинулся на подушки, полежал, глядя в потолок и припоминая вчерашнее. Сколько бы он ни пил, сильного похмелья у него никогда не бывало. Хотя все считали, что после загула он не меньше суток приходит в себя и страдает провалами в памяти.
      Большая светлая комната, где он находился, была оформлена в стиле, соответствующем восточной ориентации заведения. Ковры, ширмы, принадлежности для курения опиума. Пахло какими-то благовониями. На полу валялись пиджак и залитая красным вином рубашка Кальяна. Он опустил руку, проверил содержимое карманов пиджака. Все на месте. Кто бы там чего ни думал, но даже в состоянии глубочайшего опьянения Кальян умел себя контролировать и алкогольной амнезии не был подвержен.
      – Эй, есть кто живой? – крикнул он.
      Тут же приоткрылась дверь, в комнату вошел метрдотель. Вид у него был немного напуганный. Оно и понятно: заранее неизвестно, чего ждать от такого клиента, как Федя Кальян, – то ли мордобоя, то ли царских чаевых, то ли и того и другого одновременно.
      – Звали, Федор Аркадьевич?
      – Если бы не звал, ты бы сюда сунуться не посмел. В Багдаде все спокойно?
      – Да, Федор Аркадьевич. Мы еще не открылись, здесь только свои, первая смена.
      – Шахиду позвони.
      – Уже позвонили, Федор Аркадьевич. Уже едут…
      – Свободен.
      Метрдотель, скрывая облегченный вздох, хотел скользнуть за дверь, но замер, услышав окрик Кальяна:
      – Отставить! Тело это забери.
      Метрдотель с испугом посмотрел на спящую танцовщицу.
      – Да жива она, жива, – усмехнулся Кальян, беря со столика прямоугольную бутылку текилы. – Нажралась просто.
      Метрдотель безуспешно попытался растолкать девушку, потом просто взвалил ее на плечо и ушел, плотно затворив резную дубовую дверь. Но в одиночестве Кальян оставался недолго. Прошло, может быть, минут пять, и появился Шахид. Он был, как всегда, подтянут и деловит. На помятого Кальяна смотрел со скрытым презрением.
      Кальян подумал, что его помощник слишком часто в последнее время стал себе позволять такие взгляды. Дурак, думает, что это не видно – а на самом деле его мысли прямо на лбу прочитать можно. Ничего, пусть пока думает. Ничего…
      – Шахид, братан! – широко улыбнувшись, Кальян отсалютовал ему пиалой с холодным чаем. – Чайку хочешь?
      Шахид отрицательно покачал головой.
      – Ну, как знаешь… Костюмчик мне не привез?
      – А деревянный не боишься примерить?
      Кальян поперхнулся:
      – Чего?
      – Федя, ты догуляешься! – Нервно вышагивая вдоль дивана, на котором лежал Кальян, Шахид скрестил руки на груди. – Или ингуши тебя тепленьким, без охраны, возьмут, или менты завалят при задержании. Ты же пьяный хрен дашься.
      Кальян прокашлялся, поставил пиалу:
      – Не гони, я в норме.
      – В норме? А на встречу с Князем я один ездил. И по бизнес-центру вопросы решал…
      – И чем ты недоволен? Тебе же лучше, основным становишься.
      – Я за дела переживаю.
      – Извини, брат, – Кальян покаянно опустил голову. – Понесло чего-то.
      Он достал измятый конверт, полученный вчера от гаишников:
      – Вот, кстати, работка новая. Займись…
      Шахид присел на диван, вскрыл конверт. Нахмурился, разглядывая фотографии:
      – Знакомая морда. Где-то я его уже видел.
      – По ящику, Леша. Это начальник речного порта.
      – Точно! И кто его заказывает?
      – Люди, Леша, люди. Зверушки до такого пока еще не додумались.
      – Наших задействовать?
      – Нет. Подтяни кого-нибудь со стороны.
      Кивнув, Шахид убрал конверт во внутренний карман кожаной куртки, встал с дивана, не прощаясь, направился к выходу.
      – И пришли мне хоть тельняшку какую-то, что ли! – крикнул ему вдогонку Кальян.
      – Хорошо, – не оборачиваясь, ответил Шахид.
      Выждав пару минут, Кальян достал один из трех своих сотовых телефонов и набрал номер:
      – Привет! Я слышал, ваше ведомство прапорщика вчера приняло. Есть одна просьба…

      Скрябин приехал в прокуратуру, поднялся на этаж, где располагались кабинеты следственной части, постучал в дверь Кожуриной:
      – Можно?
      Место Кожуриной пустовало. Но за вторым письменным столом, который раньше был придвинут к стене и использовался для хранения коробок с вещдоками, сидела незнакомая Стасу темноволосая девушка лет двадцати трех. Когда он вошел, она задумчиво листала какое-то уголовное дело, а на экране компьютера перед ней был выведен недопечатанный текст.
      Девушка подняла голову:
      – Вы к Татьяне Николаевне? Она у шефа.
      – Подождать можно? – Скрябин сел на стул у двери.
      – Вас вызывали?
      – Нет, я добровольно. А вы – новый следователь?
      – Стажируюсь, – девушка поправила короткую челку и сделала вид, что возобновила чтение документов из дела.
      – Самоубийца, – Скрябин театрально вздохнул.
      – Почему?
      – В зеркало на себя посмотрите.
      – Что, тушь осыпалась? – Бросив уголовное дело, девушка схватила косметичку, лежавшую рядом с компьютерным монитором.
      Стас продолжал:
      – На ваше лицо уже упала тень будущего. Горы трупов, тонны бумаг и никакой личной жизни.
      – Из кабинета выйдите! Кто вы такой вообще?
      – Я ваш спаситель.
      – Из кабинета…
      Вошла Кожурина. Наверное, она слышала последнюю часть разговора, потому что прямо с порога заметила:
      – Правильно, Саша. Никогда не разговаривай с незнакомцами. – И только потом кивнула Скрябину: – Здравствуйте, Станислав Александрович. Какими судьбами?