На метро и пешком Егоров добрался до Благодатной и уже сел в оставленную Романом машину, когда на улице тормознулось такси, из которого вышел Бажанов. Он прошел под аркой и направился к подъезду, поглядывая вокруг взглядом цепким и рассеянным одновременно. Егоров пригнулся к рулю, но, в принципе, этого можно было не делать. Егоров Бажанова знал, а генерал его – нет, и, поскольку Егоров не целился из пистолета и не закрывал лицо дырявой газетой, как филер в дешевом кино, генерал не обратил на него внимания и скрылся в подъезде.
      Когда десятью минутами позже нарисовался Кальян, Егоров уже был не в «девятке», а наблюдал за двором через мутное окошко третьего этажа из парадной, расположенной напротив той, в которую вошел генерал.
      Егорову вспомнилось, как почти год назад они с Шиловым, будучи оба объявлены в розыск, конспиративно встречались на лестнице в доме у Ладожского вокзала. Сколько воды с тех пор утекло, сколько разного произошло… А история, начавшаяся тогда, до сих пор продолжается.
      Егоров достал телефон, набрал номер Шилова:
      – У нашего солнцеподобного коллеги свидание с курителем опиума. Так что я малость задержусь, подожду, когда они закончат.
      Егоров отыскал взглядом окна бажановской хаты. От соседних они отличались новенькими стеклопакетами и плотно сдвинутыми шторами. Сидят, как кроты, в темноте, и гадости всякие говорят.
      Егоров посмотрел на часы, закурил и стал ждать.
      Квартира когда-то была обычной двухкомнатной «сталинкой», но после перепланировки стала представлять собой одну большую залу с коротким коридорчиком к железной входной двери. Обставлена квартира была строго функционально – кровать, несколько кресел, стойка с аппаратурой, – но дорого. Единственным излишеством выглядела огромная люстра «под старину», подвешенная к потолку на латунных цепях и заливавшая все уголки светом двенадцати ламп.
      Перебирая четки, Кальян с ухмылкой смотрел, как Бажанов наливает виски в большую коньячную рюмку.
      Спиной почувствовав взгляд, Бажанов сказал:
      – Хватит лыбиться. Будешь?…
      – На работе не пью. И тебе не советую.
      – Я сегодня уже отработал свое.
      – Ты не перетруждаешься. Зачем звал?
      Они сели в глубокие кожаные кресла напротив друг друга. Бажанов жадно выпил половину налитой порции и пожалел, что отмерил так мало. Теперь придется вставать…
      – Что за войны ты там замутил? Джихад какой-то, Арнаутова зачем-то сливаешь… Что, в самоделку потянуло? Засветимся!
      – Все нормально. Чем я больше на виду, тем легче. Пусть копают.
      Бажанов выпил и вторую половину. Встал, пошел налить. Пока ходил, пока наливал – обдумывал ответ Кальяна, и чем больше думал, тем сильней распалялся. Встав перед Кальяном, который сидел и невозмутимо перебирал четки, Бажанов почти закричал:
      – Идиот! Они ведь так до груза могут докопаться. Ты этого хочешь? Башкой надо думать, понимаешь, башкой!
      – Борисыч, не ори на меня. Я не в Афгане, а ты не мой командир. Шесть лет востока чему хочешь научат. Я знаю, что делаю.
      Бажанов успокоился так же легко, как завелся. Какое-то время он еще продолжал нависать над сидящим Кальяном, но уже молча. Потом отхлебнул виски, сказал:
      – Извини, нервы, – и сел в кресло. – Я же про груз не на базаре узнал. В Конторе. Если что, речь о тюрьме не пойдет.
      – Это я лучше тебя знаю. Но, – Кальян оскалился и стал перебирать четки быстрее, – глаза боятся – руки делают.
      – Степу Завьялова помнишь?
      – А то!
      – От Конторы груз он должен принять.
      – Не обрадовал. – Движения пальцев замедлились, четки обвисли. – Его обыграть сложно. Он, поди, уже генерал?
      – Да полковник, – Бажанов сделал пренебрежительный жест, – командир части. Хватка уже не та, так что обыграешь. Я до МВД ему пару заказиков подкинул. Мол, штаб приказал. Так он за свой полковничий паек сделал все в лучшем виде. И, насколько мне известно, не один я ему такие команды давал. А он, дурак, не догадывается. Все еще думает, что на державу работает.
      – Бардак полный, – с искренним видом вздохнул Кальян.
      – Меня когда в ментуру-то запихали, – продолжал Бажанов, – я сразу понял: надо свой капитал заработать и валить. У меня эта романтика разведки – вон, из ушей уже льется.
      – На генеральские погоны? Не тебе жаловаться. – Надев четки на запястье, Кальян встал, подошел к бару, налил виски и залпом выпил. – Я с романтикой еще в пакистанской тюрьме завязал. Трахнуть контору – это святое. Вшивого полевого командира на обмен пожалели, сучары!
      – Как же твой Шахид-то погорел?
      – А я его сам подпалил. – Кальян ухмыльнулся и, зачем-то понюхав пустой стакан, из которого только что пил, поставил его на крышку бара.
      – Чего?
      – Подпирать начал.
      – А если бы он тебя сдал?
      – Все было продумано.
      – Ну, хвастун! Ладно, пора разбегаться. Прошу тебя, Кальяша, будь потише. Такой шанс раз в жизни бывает.
      – Все будет нормально генерал.
      Они обменялись прощальными рукопожатиями, и Кальян сделал шаг в сторону коридора.
      Встал и замер, глядя куда-то вниз.
      Перехватив его взгляд, Бажанов тоже посмотрел в том направлении, но ничего не увидел.
      Кальян присел на корточки и подобрал с пола около кресла женскую заколку-невидимку. Рассмотрел, сдавив большим и указательным пальцами за края. Поднес близко к лицу, шевельнул крыльями носа, с шумом втянул воздух, принюхиваясь…
      В этом было что-то такое первобытно-звериное, что Бажанов попятился, как от края обрыва, уходящего в пропасть, о существовании которой он и знать не желал, не говоря уж про то, чтобы видеть ее с близкого расстояния.
      Кальян медленно встал и спросил, нехорошо щурясь:
      – Баб водил?
      – Была одна… Проститутка.
      – Где взял? Коллеги подложили? Твою мать, ты идиот или как?
      – Погоди, ты что, думаешь…
      – Я вот как раз всегда думаю. Квартиру давай смотреть. Береженого бог бережет.
      Через минуту Кальян выдернул из розетки фумигатор и, спросив:
      – Комарики замучили? – бросил его на пол и раздавил.
      Среди осколков пластмассы виднелись микросхемы и проводки.
      – Понял?
      Генерал подавленно кивнул. Но попытался взять себя в руки и даже высказался:
      – Зря ты, можно было дезу прогнать.
      – После того, что мы тут с тобой наговорили, нас можно уже дальше не слушать.
      Кальян прошел в ванную, включил воду на полный напор. Вслед за ним в узкое помещение втиснулся генерал.
      – У тебя телефон этой бабы есть?
      – Даже адрес. Я в ее сумочке квитанцию за квартиру нашел.
      – Ну, ты прямо опер!
      – Слушай, а если это Контора?
      – Тогда бы мы с тобой уже не разговаривали. Это менты, причем как-то кустарно.
      – А если они все-таки доберутся до груза?
      – Не доберутся. Груз ВЧК охраняет. А чем вопросы дурацкие задавать, лучше отправь своих «цветных», пусть девчонку тряхнут. Если она, конечно, еще не слиняла.
      В этот момент Вика-Тигренок вместе со своими земляками уже покинула город…

      Стас приехал в прокуратуру к Голицыну. Тот был один и собирался пить кофе.
      – Привет! Будешь?
      – Давай, только без сахара.
      Голицын хмыкнул:
      – Точно, а я и забыл, что ты любишь кофе горький и черный, как оперская работа. И покрепче, конечно?
      – Конечно.
      Голицын заварил две чашки и сел на свое рабочее место. Скрябин занял стул у стены.
      – По делу, или просто мимо пробегал?
      – По делу.
      – Тогда я тебя внимательно слушаю.
      – Меня интересует ваша стажерка, Панова.
      – Хм… Интерес, я так понимаю, служебный? Но я про нее ничего особенного сказать не могу, девчонка как девчонка.
      – Откуда она?
      – Откуда-то с севера. Закончила Универ профсоюзов, поболталась в районе, потом наш шеф ее сюда вытащил.
      – Блатная?
      – Не думаю. У нас таких зеленых полуправления. Текучка, сам знаешь, какая.
      – Молодая девчонка-то. Ни с кем, никак?..
      – Я чего, слежу за ней? Хотя, постой: она с Пашкой пару раз уходила.
      – С каким?
      – С Арнаутовым.
      – Что-то я перестал удивляться сюрпризам, – Стас поставил чашку на угол стола.
      Голицын хотел спросить у него, что это значит, но раздался звонок, и Стас достал трубку:
      – Слушаю.
      – Товарищ майор? Это Лемехов из игровых автоматов. Узнали? Он только что приходил. И ушел. Оставил какой-то чемоданчик и просил присмотреть, пока не вернется. И сразу же ушел. Я не мог вам позвонить, он все время тут был.
      Стас быстро прикинул: из прокуратуры до Гороховой он доберется минут за десять. Роману, который остался в отделе, ехать втрое дольше. Значит, надо выдвигаться одному, Роману позвонить с дороги, а дальше будет видно.
      – Я сейчас приеду – сказал он.
      – Приедете? Ну, я вас жду. – Лемехов бережно, как будто она была сделана из хрусталя, положил трубку и вытер взмокший лоб.
      – Убедительно, – похвалил стоявший рядом с ним Румын. – Еще немного, и я прощу тебе все.
      – Толя, а… А что дальше?
      – А дальше ты отдашь ему чемоданчик.
      – Какой чемоданчик? У меня же нет ничего.
      – Тот, который я тебе сейчас принесу. Он у меня в машине. Только не давай открывать его здесь. Скажи, что боишься.
      – Толя, ты что, хочешь его…
      – Лучше же он, чем ты, правильно?
      Лемехов подумал и кивнул:
      – Правильно.
      Румын похлопал его по плечу:
      – Да не дрейфь, Санек, я тебе еще и бабок подкину. На запчасти для «Мерседеса». Штука баксов, я думаю, тебе не помешает?
      Лемехов заискивающе улыбнулся:
      – Толик, две штуки. Я все-таки рискую.
      – Ладно, договорились. Чего не сделаешь ради старого школьного друга?

      После спешного отъезда Скрябина Голицын недолго оставался один. Паша, Лютый и Топорков привезли чистосердечное признание Прапора. Прочитав его, Голицын с довольным видом потер руки:
      – Круто! Введите господина посла.
      Убоповцы немного растерянно переглянулись, а потом Топорков ответил за всех:
      – Нет его. Свалил, – и потрогал свой распухший нос.
      Паша добавил:
      – Найдем. Куда ему деться?
      Один Лютый ничего не сказал. Он сидел, глядя в пол, и Голицын подумал, что Лютому, как наиболее опытному из этой тройки убоповцев, больше всех обидно за допущенную промашку и что он не разделяет Пашиной уверенности в скорой поимке беглеца.
      Чтобы поддержать ребят, Голицын еще раз похвалил результат:
      – Все равно здорово. Это ж состав на Кальяна. Перехитрил сам себя, сука…
      Похвала была прервана появлением еще трех человек. С мрачными лицами вошли Громов, Ткачев и комитетчик по фамилии Саблин – Голицыну как-то пришлось с ним работать по одному делу, и у него осталось о подполковнике двойственное впечатление. Все бы ничего, но уж очень сильно много Саблин переживал о карьере.
      – Извините, что врываемся, – сказал Громов, – но время не ждет.
      – У нас есть новости, – Голицын протянул Громову признание Прапора.
      – У нас тоже, – сказал начальник УУР, принимая от следователя бумагу.
      Прочитав ее, он взорвался. Поскольку Паша оказался к нему ближе всех, ему и досталось больше других.
      В такой ярости никому из присутствующих видеть Громова не приходилось. Он редко повышал голос, а тут буквально взревел, потрясая бумагой, для получения которой убоповцами было потрачено столько усилий.
      – Вы что наделали, идиоты хреновы? Вам кто разрешил к потерпевшему ехать? Вы мозгами думать умеете?
      Ошарашенный его напором, Паша попятился.
      – Что случилось, Юрий Сергеевич? – перебил Громова Юра Голицын.
      – Что случилось – то случилось, – Громов с такой ненавистью посмотрел на признанку Прапора, что мог бы взглядом прожечь дырки в бумаге.
      – Позвольте, я объясню, – подчеркнуто спокойно предложил Саблин. – Час назад в Гатчине обнаружен труп вашего потерпевшего. В петле. В предсмертной записке он просит винить в своей смерти сотрудников УБОПа, которые угрозами и побоями заставили его оговорить честного человека.
      – Кальяна? – уточнил Паша.
      – Прахова Федора Аркадьевича, – заложив руки за спину и чуть выпятив подбородок, поправил Саблин.
      Забрав убоповцев, Громов уехал. Ткачев и Саблин остались. Голицын сидел за столом, Ткачев стоял рядом с ним, а Саблин, продолжая все так же держать руки заложенными за спиной, прохаживался по тесному кабинету от двери к окну и обратно.
      – Все зашло слишком далеко, – говорил он. – Вчерашняя либеральность вызвала гибель потерпевшего. И теперь совершенно очевидно, что пока папаша с сынком на свободе, мы не можем быть уверены в безопасности жены погибшего. Надо принимать жесткие меры. В конце концов, у меня тоже есть руководство, и оно ждет результатов.
      – Осталось сказать Арнаутовым, что они просто результаты работы. Точнее, отработанный материал. – Устало заметил Голицын.
      – Каждый охотник – дичь на чьей-то охоте.
      – Не люблю цинизма в отношении коллег.
      Саблин пожал плечами:
      – Не понимаю, почему вы еще здесь работаете.
      – Потому что, – огрызнулся Голицын, глядя в лежащее перед ним признание Прапора и думая, что вместо того, чтобы сделать как надо, он поступит по совести.
      Бросив на него короткий неприязненный взгляд, Саблин обратился к Ткачеву:
      – А вы что молчите?
      Начальник УСБ ответил совсем не так, как ожидал Саблин. Вместо того чтобы помочь дожать следователя (а как иначе? Ведь чем больше привлечено к ответственности сотрудников и чем весомее предъявленные обвинения, тем для «собственной безопасности» лучше), Ткачев с усмешкой спросил:
      – Кальян – ваш человек?
      – Не очень-то корректный вопрос.
      – Так дайте некорректный ответ.
      – И этим вам помочь принять решение? Хорошо, отвечаю. Вы не попали. Мне плевать на Кальяна. Просто как Прахов Ф. А. он имеет право…
      – Сидеть в тюрьме, – непререкаемым тоном закончил фразу Голицын. – Есть предложение закончить дискуссию. Я расследую дело о взятке. У меня на руках чистосердечное признание о заведомо ложном доносе. Что там написал прапорщик в своем последнем письме – пусть разбирается гатчинская прокуратура. А мне нужен Кальян.
      – Жаль, что мы не нашли понимания. Вам знакомо понятие «интересы государства»?
      – И все-таки он ваш человек, – сделал вывод Ткачев.
      Саблин несколько секунд помолчал, а потом сказал:
      – Можете готовить дело для передачи в Генеральную прокуратуру по Северо-Западу, – и, не прощаясь, ушел.
      Ткачев сел к столу напротив Голицына.
      – Как он им нужен! Интересно, в какой игре они этого Кальяна используют?
      – В государственной. Только непонятно, они его или он их.
      – А дело-то они заберут.
      Это Юра знал и без Ткачева. Но до передачи дела еще есть какое-то время, так что можно…
      – Надо найти жену прапорщика. Она знает правду.
      – Только не просите арнаутовских ребят, – покачал головой Ткачев. – Они все под колпаком.
      – Может, ваши опера поработают?
      – Разве что я сам. Мне от предшественника такие работнички достались – вытрезвитель бы им не доверил.
      – Значит, все дороги ведут в Рим. – Голицын взялся за телефон. – Придется просить шиловских. Если не пошлют.
      – Шиловские, арнаутовские. Это в городе такие же величины, как «тамбовские» и «братские»?
      – Круче. Только их губят разборки, и часто плющат менты.

      Первым, кого увидел Скрябин, приехав в зал игровых автоматов, был рыжий Заяц. Он сидел и увлеченно играл. Перед ним стояло пластиковое ведерко, доверху наполненное жетонами. Видать, надолго решил здесь устроиться…
      Подойдя сзади, Скрябин хлопнул его по плечу. Заяц чуть не подпрыгнул, и затравленно обернулся.
      – Я же тебе сказал на Гороховой не появляться. Ты чего здесь делаешь, родной?
      Барабаны автомата замерли, показав выигрышную комбинацию, и после короткой заминки в лоток посыпались жетоны.
      – Я кого спрашиваю? – Скрябин тряханул игрока. – Помнишь, что я тебе обещал?
      Заяц облизал пересохшие губы и выпалил:
      – Не надо меня сажать, пожалуйста! Я вам расскажу, кто автоматы бомбит. Я узнал…
      Привлеченные выигрышем, на них обратили внимание другие игроки, сидевшие в зале. Заяц заговорил тише:
      – Я про них все узнал. Где живут, какие машины. Их целая банда!
      Краем уха слушая Зайца, Скрябин искал взглядом Лемехова. В зале его не было… Вот он! За приоткрытой дверью служебного помещения Стас увидел плотную фигуру администратора. Тот сидел за столом и вытирал платком лоб. А на столе перед ним лежал черный дипломат с блестящими замками.
      Тот самый, «румынский»?
      – Значит, так, – оборвал Стас торопливую речь Зайца. – Забирай свой выигрыш, выметайся. Дождешься меня на улице. Там и поговорим. Понял?
      Заяц кивнул.
      Стас пошел к администраторской.
      Неотрывно глядя на «дипломат», Лемехов промокшим платком стирал пот с лица.
      Если бы Стас был внимательнее, когда приехал к залу игровых автоматов, он мог бы заметить Румына.
      Если бы он не спешил заходить, понаблюдал бы издалека, присмотрелся к запаркованным вдоль тротуаров машинам…
      Он мог заметить Румына. Но Стас был уверен, что того давно след простыл, и вошел в зал, не обратив внимания на красные «Жигули», стоявшие под аркой дома напротив зала.
      Сидевший в машине Румын видел, как вошел Стас. Лемехов столь детально описал внешность «майора Чернова», что ошибиться было нельзя. Тем более что и манерой поведения Скрябин отличался от любителей азартных игр.
      Румын собирался ликвидировать сразу двоих, и «Чернова», и Лемехова. В «дипломате» было четыреста граммов тротила, радиоуправляемый взрыватель и поражающие элементы – гвозди, гайки, обрезки металлической ленты. Более чем достаточно, чтобы в тесном помещении администраторской отправить на тот свет двоих. Да и тем, кто в игровом зале, не покажется мало. Убить не убьет, но оглушит так, что они надолго потеряют страсть к «одноруким бандитам». И пусть потом милиция разбирается, что это было: убийство, самоподрыв хранившихся у Лемехова боеприпасов или месть проигравшегося игрока.
      Пульт управления радиовзрывателем был замаскирован под сотовый телефон. Когда Скрябин вошел, Румын взял пульт в руку, отключил предохранительную блокировку и, держа палец на кнопке «С», которая должна была отправить в эфир смертоносный сигнал, начал отсчет:
      – Десять шагов прямо… Пять налево… Дверь открыл… Закрыл… Еще фора тебе – пять секунд…
      Румын нажал кнопку.

      Роман и Егоров заканчивали слушать запись разговора Кальяна с Бажановым.
      – Комарики замучили?
      Сразу после этой фразы Кальяна раздался треск, и запись оборвалась.
      – Микрофон пал смертью храбрых, – Шилов выключил магнитофон. – Но свое дело сделал.
      – Где-то я все это уже проживал, – вздохнул Егоров.
      Роман понял, что он имеет в виду:
      – Тогда мы были на год моложе и сидели в машине.
      – Суть та же. Интересно, что за груз?
      – Боюсь, вариантов не много.
      – Жаль. А я так надеялся, что это восточные сладости. – Егоров взял сигарету из лежавшей на столе пачки Шилова, закурил. – Что они сделают, найдя закладку?
      – Будут думать, кто ее мог поставить… – Шилов побледнел и схватил сотовый телефон.
      Последний раз он разговаривал с Викой-Тигренком вчера вечером. Она заверила его, что рано утром со своими земляками уедет из города.
      – И не спеши возвращаться, – сказал Роман. – Там «трубка» берет?
      – По-твоему, у нас совсем деревня?
      – Вот и отлично. Значит, я тебе позвоню, когда можно будет приехать…
      Она уехала?
      Телефон Вики был включен, тянулись длинные гудки, но она не отвечала. Едет в машине и не слышит? Скорее всего. На всякий случай Роман набрал ее домашний номер. Сработал автоответчик: «Здравствуйте. В настоящее время я не могу с вами поговорить. Оставьте свое сообщение…» Значит, точно уехала: автоответчик Вика включала только тогда, когда надолго уходила из дома.
      – Извини за занудство, но каковы наши планы? – спросил Егоров.
      – Что, планы? Докладывать руководству. Только новостей от Стаса дождемся.
      Коротко звякнул телефон прямой связи с дежурным.
      – Сейчас нас чем-нибудь обрадуют, – вздохнул Роман, снимая трубку.
      – Сегодня Гена дежурит. А у него паника по любому поводу и без.
      – Надеюсь… Слушаю!
      – Роман Георгиевич? Взрыв в игровых автоматах на Гороховой улице. Есть жертвы.
      Швырнув трубку, Рома вскочил из-за стола.
      – Ты чего? – не понял Егоров.
      – Там Стас!

      В семь утра Вика была уже готова к отъезду. В семь десять у ее подъезда остановился серебристый «Шевроле-тахо». Она махнула из окна рукой, что выходит, включила автоответчик и взяла вещи: сумку с подарками родственникам и одеждой, и полиэтиленовый пакет с тигренком, которого когда-то подарил Шилов. Вика не шутила, когда называла игрушку своим лучшим другом, и всегда брала с собой, когда уезжала надолго. Даже в Турцию, куда летала отдохнуть прошедшим летом.
      Кроме ее земляков Марата и Тимофея, в «Шевроле» был охранник. Марат выглядел так, как положено выглядеть преуспевающему бизнесмену, Тимофей – как талантливому непризнанному художнику. Охранник тоже был вполне фактурным. Он вышел из-за руля и поставил сумку Вики в багажное отделение, где уже лежали три чемодана, мольберт, зачехленные ружья и многочисленные рыболовные снасти. Туда же он хотел положить и тигренка, но Вика не отдала. Сев рядом с Тимофеем на задний диван, она пристроила друга себе на колени.
      – Тронулись? – обернулся с переднего сиденья Марат.
      Вика посмотрела на окна квартиры. В груди защемило: вдруг почудилось, что домой она никогда не вернется. Но как показалось, так и прошло. Тем более что Тимофей начал что-то рассказывать – он был мастером по части всяких интересных историй, и даже самый бородатый анекдот в его исполнении звучал очень смешно, – и она отвлеклась.
      Марат и охранник собирались сменять друг друга за рулем и рассчитывали добраться в Улан-Удэ за неделю – с учетом остановок для охоты, рыбалки и шашлыков. Тимофей говорил, что тоже готов порулить, но его не принимали в расчет, у него был слишком маленький водительский стаж, чтобы доверить дорогую машину на незнакомой дороге.
      – Еще отвлечешься на какой-нибудь пейзаж и въедешь в дерево, – насмешливо объяснил причину отказа Марат.
      Маршрут должен был пролегать через Москву, Пензу, Челябинск, Новосибирск, Красноярск и Иркутск. Вика думала: когда еще придется увидеть так много. Почти две трети страны промелькнет за окном. Вдоль одного Байкала ехать триста километров. А она, хоть и выросла рядом с ним, но, стыдно сказать, почти не бывала.
      – Смотри внимательнее, – шепнула Вика тигренку. – Потом расскажешь остальным.
      Под «остальными» она имела в виду другие игрушки, не отправившиеся в путешествие.
      Избежав утренних пробок, выскочили из города и помчались по московской трассе. Предполагалось, что до Москвы остановок делать не будут, приедут в нее часам к трем-четырем и, поселившись в гостинице, вечером сходят куда-нибудь отдохнуть, а с утра пораньше продолжат поездку.
      – Правда, у меня там одно дело есть. С человеком одним надо встретиться, – признался Марат, когда за окном промелькнул указатель «Новгородская область» и колеса джипа зашумели на плохом асфальте, которым всегда отличались от соседних новгородские дороги.
      У Тимофея вытянулось лицо:
      – Марат! Ты же обещал, что никаких дел…
      – Бизнес есть бизнес. Ничего, вы меня в каком-нибудь ресторанчике подождете, а я быстро управлюсь. Только договорюсь с человеком, и все.
      – Я так чувствую, что тебе сейчас с работы позвонят, и мы поедем обратно.
      Художник накаркал, Марату, действительно, позвонили. Как начали звонить, так и не переставали. Иногда Марат сам набирал чей-то номер и начинал спрашивать, но чаще искали его, и он принимался что-то объяснять, нервно жестикулируя свободной от телефона рукой. Разговоры были серьезными. Звучали красивые бизнес-термины, известные всему городу имена и цифры с большими нулями. Вика много раз слышала, как ее клиенты вели подобные разговоры. И обычно после таких разговоров у клиентов мало что получалось – мысленно они были уже не с ней, а считали прибыль от сделок или лихорадочно думали, как минимизировать убытки или оправдаться перед партнерами.
      Было похоже, что Марат занимается как раз последним – оправдывается. И его оправдания звучат достаточно жалко. Где-то он напорол, и теперь на него вешают всех собак.
      Вике его стало жалко…
      Тимофей наклонился к ней, сказал на ухо:
      – Накрылась поездка. В прошлом году то же самое было. Собрались поехать, а в последний момент его дела не пустили.
      Не доехав до Великого Новгорода двадцати километров, Марат приказал водителю остановиться и с мрачным видом обернулся к Вике и Тимофею.
      – Ничего не говори, мы все поняли, – опередил Тимофей бизнесмена. – Назад, да?
      – Что вы поняли? – Марат внезапно окрысился. – Да ни хрена вы не поняли! На меня такие бабки повесили!
      – Надо было телефон отключить, – сказал Тимофей.
      – Дурак ты! – Марат чуть не плюнул. – Короче, мне надо обратно. Хотите, в Новгороде меня подождите. Я через два дня, может, освобожусь. А нет – поехали домой. Если останетесь, гостиницу в Новгороде я вам оплачу.
      Тимофей посмотрел на Вику. Перспектива поселиться с ней в гостинице, тем более за чужой счет, его вдохновляла.
      – А может, и не освободишься? – спросила Вика.
      Марат отвел взгляд:
      – Может, и нет. Не знаю, как дела сложатся.
      Тимофей незаметно толкнул Вику локтем: давай, остаемся. Пару дней погуляем, а потом, если Марат не вернется, как-нибудь доберемся до Питера.
      – Я возвращаюсь, – сказала Вика.
      Сидеть в Новгороде и гадать, что будет дальше, ей не хотелось. Тем более что она чувствовала: у Марата все закрутилось серьезно и ни через два дня, ни даже через неделю он не освободится. Чем его ждать, проще отправиться из «Пулково» самолетом.
      – Я возвращаюсь…
      Марат посмотрел на художника:
      – Ты, я так понимаю, один не останешься? Тогда решено.
      – Возвращаться – плохая примета, – пробубнил Тимофей.
      Широкими колесами подняв с обочины пыль, «Шевроле» развернулся и припустил в Санкт-Петербург.
      Обратная дорога показалась длиннее – хотя обычно бывает наоборот. Может быть, потому, что молчали, и потому, что погода испортилась. Небо заволокло тучами, в лобовое стекло бил косой сильный дождь, будто старавшийся задержать рвущуюся в город машину.
      Вика шепнула тигренку:
      – На самолете полетим. Помнишь, ты летал и тебе очень понравилось?
      Ее подвезли к дому. У подъезда стоял патрульный «Форд-эскорт» с милиционером в кабине.
      – Чего тут гаишники делают? Да еще и с московскими номерами. У кого-то денег не хватило откупиться на трассе, так они домой к нему не поленились приехать? – усмехнулся охранник, останавливая «Шевроле» позади «Форда».
      Он вышел вместе с Викой, чтобы помочь забрать из багажника сумку. Когда он поднял заднюю дверь, с сиденья обернулся Тимофей:
      – Вик, может, тебе донести?
      Лицо у него было жалобное: он напрашивался на «чай с продолжением» – и понимал, что ни чая, ни продолжения ему, конечно, не светит.
      – Спасибо, Тема. Я сама.
      Вика забрала сумку, поблагодарила охранника и вошла в дом.
      «Шевроле» резко взял с места – Марат торопился высадить художника у метро и отправиться на работу.
      Вика подошла к двери квартиры, достала ключи.
      Выше нее, на межэтажной площадке, стоял инспектор ГАИ в ярком светоотражающем жилете.