– Бежецкий, на выход!

Александр с трудом стряхнул остатки тяжелого сна. Переполненная камера храпит сотней глоток, ворочается в дурном забытьи, в воздухе, если данную субстанцию можно так назвать, вполне сможет повиснуть пресловутый топор – такая здесь стоит вонь. Запах немытых тел, давно не стиранного белья, испражнений и перегара дешевого табака свалит с ног любого непривычного человека. Непривычного. Он, Александр Павлович Бежецкий, за две недели, проведенные в этой камере, давно уже стал привычным. Привычным к зловонию, шуму, тесноте, ночам без темноты, очереди к параше и тюремному быту вообще. Он уже не обращает внимания на постоянные стычки между соседями, порой с поножовщиной, благо что его никто не трогает (все попытки блатных “тряхнуть зеленого” он пресек еще в самом начале своего вынужденного пребывания здесь). В этих “апартаментах” вообще никто ни во что не вмешивается. Закон российской тюрьмы: “Не верь, не бойся, не проси…”

– Ты что, Бежецкий, оглох?! На выход, я сказал!

Два мордоворота у двери. Естественно, в кожаных куртках, с расстегнутыми кобурами на поясе. “Двое из ларца одинаковы с лица”, – проносится в еще одурманенном сном мозгу полузабытый образ из беззаботного детства. Верзилы действительно похожи как близнецы: оба патлатые, у обоих массивные подбородки, покрытые недельной щетиной, маленькие глазки-буравчики, перебитые носы и, главное, кулаки, напоминающие полупудовые гири. “Пролетарии, – горько подумал Александр, но тут же сам себя поправил: – Люмпены, бывшая шпана конечно”.

Заметив, что один из “ларца” – самый нетерпеливый – вытянул из-за спины резиновую дубинку, Александр поднялся на ноги и пошел к двери. Лишний раз получить по ребрам или, хуже того, по почкам ему не улыбалось.

– Давно бы так, – довольно осклабился “близнец” без дубинки и посторонился.

Бежецкий вышел в темный коридор.

– Руки за спину!

Запястья тесно обхватил холодный металл, сухо стрекотнула трещотка наручников. Александр инстинктивно дернулся и оглянулся.

– Не рыпайся, гад!

Дубинка со свистом впилась в правое плечо, и Александр стиснул зубы от резкой боли: плечо ему повредили еще в момент ареста. Да, уберечься все-таки не получилось.

За спиной поочередно лязгнули дверные запоры.

– Вперед! Не оглядываться!

Александр двинулся по заученному наизусть маршруту. Да, впрочем, в тюремном коридоре было не так уж и темно, как казалось поначалу после вечно освещенной камеры. Глаза понемногу привыкали к полумраку, слегка разбавленному редкими подслеповатыми лампами, забранными сеткой. Позади нестройно топали конвоиры. Александр машинально выполнял их команды: “стой”, “лицом к стене”, “вперед”, минуя решетчатые “шлюзы” один за другим, а мозг сверлила одна мысль: “Почему двое? Почему надели наручники? Неужели…”

Постыдная для многое прошедшего человека паника только усилилась, когда Александра провели мимо знакомого по многочасовым изнурительным допросам следственного кабинета и втолкнули в другую, точно так же обитую давным-давно покрашенной суриком жестью дверь, украшенную неровно оторванным тетрадным листком со старательно выведенной печатными буквами, размашистой вначале, незаметно съеживающейся к концу надписью: “Трибунал”.

В кабинете, столь же неотъемлемой частью интерьера, как стол или стулья, находились четверо в традиционных кожанках. Пара громил-люмпенов (“Штампуют их, что ли?!” – пронеслось в голове) и взъерошенный, прямо-таки всклокоченный тип в темных очках с папироской в дрожащих пальцах (“Наркоман естественно”) сидели за длинным столом, банально покрытым зеленым, местами протертым до дыр сукном. Сбоку, тоже с сигаретой в руке, пристроилась секретарша: яркая, но невероятно вульгарная и потасканная на вид блондинка, вызывающе закинувшая открытую противоестественным мини до невозможности ногу на ногу. Странное дело: при виде этой чуть ли не порнографии Александр, несмотря на зловещую преамбулу, почувствовал некоторый прилив соответствующих сил. Сказывалось двухнедельное вынужденное воздержание здорового тридцатишестилетнего мужчины. Секретутка, заметив интерес, недвусмысленно ухмыльнулась густо накрашенными губами, выпустила клуб дыма в сторону Бежецкого и лениво поменяла ноги местами…

– Бежецкий Александр Павлович?

Александр очнулся.

– Бежецкий Александр Павлович? Оказалось, что это ожил один из манекенов за столом – патлатый.

– Да.

Секретутка с сожалением затушила недокуренную сигарету в помятой консервной банке, заменявшей собравшимся “эстетам” пепельницу, и, с сосредоточенной миной пай-девочки имитируя ведение протокола, запорхала обгрызенной ученической ручкой по листку бумаги (похоже, из той же тетрадки, что и “вывеска”).

– Общественное положение?

– Дворянин.

– Род занятий?

– Государственный чиновник.

Патлатый наркоман подскочил как ужаленный:

– Чиновник?! Жандармский палач! Царский опричник!…

– Помолчите, товарищ Пасечник, – привычно и, как показалось Александру, устало одернул “оратора” председатель и, скрипнув стулом, поднялся.

Все присутствующие как-то сразу подобрались, даже секретарша села прямо, поставив на пол обе грешные ноги.

– Гражданин Бежецкий Александр Павлович, за сотрудничество с антинародным режимом и участие в заговоре против власти народа чрезвычайным революционным трибуналом вы приговариваетесь к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Слава народу!

– Слава народу! – с готовностью подхватили все присутствующие.

– Приговор привести в исполнение немедленно.

Конвоиры подхватили едва державшегося на ватных непослушных ногах Александра под локти и потащили вон из кабинета. Вслед ему неслись слова варварского гимна: “Отречемся от старого мира…”

После непродолжительного спуска по узкой лестнице приговоренного втолкнули в каморку с бетонным полом с желобом по периметру и со стенами, обшитыми толстыми потемневшими досками. Нарочито грубо, ударив лицом и грудью о доски, Александра, что называется, “поставили к стенке”. “Меня же сейчас убьют! Не может быть! Сейчас я перестану жить! Не хочу!… – колотилось в мозгу перепуганным воробьем, – Позовите священника! Дайте закурить напоследок!” – пытался закричать Бежецкий онемевшим от смертельного ужаса языком и не мог…

– На том свете покуишь, может, даже т’авки, ваше благо'одие! – глумливо раздалось позади, и холодный пистолетный ствол, поерзав, властно уперся в затылочную ямку у основания черепа, вдавив лицо ротмистра Александра Павловича Бежецкого, начальника первого оперативного отдела Пятого отделения его императорского величества Особой канцелярии, в сырые, пахнущие плесенью и разлагающейся кровью доски.

Прямо перед глазами Александра в досках чернели пулевые отверстия с неровными разлохмаченными краями.

– Чичас, ваше благо'одие!

Сзади донесся металлический щелчок сдвигаемого предохранителя.

Бежецкий узнал голос Егорова Никифора Ивановича, или Сучка, или Картавого, наркокурьера, застреленного Александром прошлым летом при задержании. Застреленного!! Мертвого!!!

С трудом, преодолевая холодное давление ствола, Александр оглянулся.

Позади, щеря в ухмылке желтые прокуренные зубы, стоял он, Никишка Картавый. Мертвые глаза, и при жизни-то тусклые, как у снулого судака, смотрелись бельмами, на восковом лбу справа темнела пулевая пробоина с ниточкой сукровицы, тянущейся к глазнице, а с уха нелепо свисала бирка морга. Синие неживые губы нехотя шевельнулись:

– Чичас, ваше благо'одие!…

И тогда Александр закричал. Дико, над рывая глотку, срываясь на визг…

1

Александр рывком сел на постели. В приоткрытое окно вползал серый петербургский рассвет пополам с влажным утренним воздухом, мокрым дурашливым зверьком забираясь под скомканное покрывало.

Содрогаясь от пережитого ужаса, Бежецкий прикоснулся к затылку, еще ощущавшему жесткое прикосновение пистолетного ствола.

– Вставайте, ваше благородие, шесть тридцать пять утра!

Александр с облегчением, длинно, замысловато и непечатно выругался: с мятой подушки, помаргивая зеленым глазком, проникновенно вещал напоминальник, видимо свалившийся с прикроватного столика, куда его имел обыкновение пристраивать на ночь ротмистр. Схватив ни в чем не повинный приборчик, Бежецкий в сердцах грохнул его об пол. Ничуть не пострадавший и, судя по всему, совсем не обидевшийся напоминальник, отлетев куда-то за кресло, продолжал канючить и оттуда:

– Ну что же вы, ваше благородие, вставайте, поздно уже… – И вдруг заорал командным голосом: – Встать, юнкер Бежецкий, встать, па-а-ршивец!

Александр, помянув черта, его мать, бабушку и общим списком всех предков по женской линии до седьмого колена, а также Володьку Бекбулатова и его дурацкие шутки в Сети, потянулся к пачке “Золотой Калифорнии”. Колотящееся перепуганной мышью о ребра сердце понемногу успокаивалось. Приснится же такое. “Слава народу”… “революционный трибунал” через “е”. “Рабочая Марсельеза”…

Бежецкий откинул покрывало, поднялся со скрученных в жгут влажных простыней и с наслаждением потянулся. Под ноги попалась упавшая с кровати книга в пестрой глянцевой обложке, которую Александр читал на ночь. Тусклым золотом блеснуло название: “Неизбывные пути России”, серия “Досье”. Черт бы побрал этого полячишку с труднопроизносимой фамилией. Хотя… Вообще-то презанятная книжица.

Александр, не докурив и до половины, ткнул сигарету в массивную пепельницу работы известной фирмы “Фаберже и сыновья” в стиле барокко (подарок от однокашников на тридцатилетие) и, сделав несколько приседаний и наклонов, направился в туалетную комнату. Из огромного зеркала над раковиной на ротмистра Бежецкого привычно глянула знакомая очень отдаленно, как и всегда по утрам, физиономия. Вполне европейское, худощавое лицо с тоненькой щеточкой усов над верхней губой несколько портили всклокоченные волосы и диковатое выражение глаз, впрочем уже угасающее. Вздохнув, Александр сильно потер щеки ладонями, перешагнул низкий бортик, выложенный мраморной плиткой, и обреченно, но решительно повернул “синий” кран. Подумав пару секунд, ротмистр вздохнул еще раз, сделал воду несколько теплее и только после этого встал под бьющие сверху колючие струи. Стоя под душем, Александр твердо и решил ограничить чтение беллетристики на ночь глядя.

Приняв душ, побрившись и стерев на этот раз по-настоящему ледяной водой остатки ночного кошмара, Александр прошел в кухню и, мимоходом ткнув клавишу телевизионного пульта, принялся священнодействовать у плиты. Супруга ротмистра Бежецкого, урожденная графиня Ландсберг фон Клейхгоф, укатила полмесяца назад в Париж, планируя попутно посетить родовой замок в Королевстве Вюртембергском, а также дюжину дальних и близких родственников с приставками “фон”, щедро разбросанных по просторам Германской Империи. Среди титулованных немцев, ветви генеалогических древ которых переплетались с аналогичными ветвями вюртембергских Ландсбергов, встречались даже ныне здравствующие монархи, не считая множества почивших в Бозе.

Одна из коронованных особ числилась даже, между прочим, среди близких родичей графини. Эрнст-Фридрих Пятый, великий князь Саксен-Хильдбург-Хаузенский, приходился Елене Георгиевне родным дядей по материнской линии. Хотя владения этого, кстати в свое время служившего в его императорского величества лейб-гвардии Преображенском полку, монарха даже по европейским масштабам были невелики, если не сказать большего… Александр, бывало, подшучивал над своей супругой, когда ее “заносило”, что территорию данной монархии легко можно накрыть если не великокняжеской короной дядюшки, то уж мантией, отороченной невинно пострадавшими за престиж далекой европейской державы сибирскими горностаями, без сомнения. Однако что ни говори, а юная графиня стояла в очереди потенциальных наследников престарелого князя, не имевшего прямых потомков “мужеска полу”, далеко не последней. Александр даже подозревал, что одной из многочисленных целей поездки графини (если не главной) было именно прояснение данного скользкого вопроса, а конкретно – своих в династическом раскладе шансов. При всей ее взбалмошности и милой непосредственности Леночка была по-немецки педантична в подобных, надо сказать малоинтересных мужу, делах.

Ротмистр, за четыре с небольшим года супружества досконально изучивший свою дражайшую половину, не ждал ее раньше середины лета и привычно вспоминал навыки тех не столь уж далеких времен, когда был молодым и свободным, а попросту говоря, холостым. Конечно, существовало множество способов избавиться от ежедневных хлопот, но одни были неприемлемы по объективным, а другие – по субъективным (хм-м!) причинам. К слову, Александр и сам любил иногда вернуться (ненадолго, конечно) к холостяцкому состоянию. Прислуга, естественно, была, но, вышколенная еще Павлом Георгиевичем Бежецким, отставным лейб-гвардии Семеновского полка капитаном, на мужскую половину дома заглядывала редко и только по вызову. Сие, естественно, не касалось Клары – не то Леночкиной горничной, не то домоправительницы – неопределенного возраста немки, считавшей своим долгом установить полный контроль над Александром, особенно во время отсутствия хозяйки. Но прибегнуть к помощи Клары… Увольте, господа!

По ящику шел репортаж из Таврического дворца. С экрана телевизора опять вещал этот скандальный депутат из Екатеринбургского наместничества: “Я полагаю, шта-а губернаторам…” Пробежавшись по программам, Александр ознакомился с набившей оскомину рекламой полутора десятков всевозможных товаров – от жевательной смолки “Монблан” с каким-то там немецким зубодробительным префиксом, обещающим всем “истинно альпийскую свежесть ротовой полости” (как же, как же, бывали-с мы на этой европейской помойке), до автомобилей “Русско-Балтийский” 450-й серии “исключительных аэродинамических качеств с поистине непревзойденной пневматикой заднего моста”. Ненадолго задержал внимание выпуск последних известий.

Симпатичная брюнеточка, обнажая в дежурной улыбке ряд безупречных зубов (не иначе пользуется “Монбланом”… после еды), сообщила о волнениях в южноамериканских владениях испанской короны. В подтверждение промелькнул смазанный видеосюжет с темнокожими демонстрантами, увлеченно швыряющими палки и камни (и весьма напоминающими этим занятием макак в Зоологическом саду) в ощетинившийся щитами и дубинками ломаный строй полицейских в глухих шлемах с темными забралами. Дикторшу сменил одутловатый усач средних лет, который, проникновенно поглядывая временами в глаза зрителю, зачитывал по бумажке ноту Министерства внешних сношений относительно вялотекущего магрибо-абиссинского конфликта, затрагивающего сферу жизненных интересов Российской Империи на Африканском континенте. Заинтересовавшись, Александр быстро переключился на Гельсингфорский канал. Едва переждав неторопливый поток рекламы, если верить которой, лучше финского масла, леса, бумаги и краски ничего в мире не существует, он узнал мнение по той же проблеме вечно оппозиционного финского сейма. Естественно, данный вопрос в изложении смахивающего на мороженого судака модного телекомментатора Айво Туккинена, обожаемого всеми за неподражаемые образчики искрометного чухонского юмора, выглядел совсем по-другому. Туккинен сменился заставкой тягучего сериала “Мимолетные утехи сельской жизни”, живописующего перипетии запутанных отношений крайне малочисленных обитателей нескольких финских хуторов, который, по самым скромным подсчетам, склеивал мозговые извилины благодарных зрителей уже более пяти лет и в обозримом будущем не думал прекращаться. Зевнув, Александр вернулся на “Петергоф-ТВ”, где уже обсуждалась забастовка царицынских авиадиспетчеров, донельзя обнаглевших в своих финансовых требованиях. Чертыхнувшись в адрес этих трутней, “мизерное” жалованье которых раз в пять превышало его собственное, Александр еще немного попереключал программы и остановился на музыкальном канале, под чей аккомпанемент и сжевал свой спартанский завтрак.

Еще четверть часа спустя, мурлыкая под нос прилепившуюся мелодию “Бедной овечки”, ротмистр сбежал по лестнице и, кивнув вытянувшемуся во фрунт дворнику Нефедычу, опять до солнечного блеска надраившему свою медаль, плюхнулся на сиденье Володькиной “Вятки-Вездехода”.

– Здравия желаю, вашбродь! – как обычно скалил зубы Володька Бекбулатов – сослуживец, однокашник, старинный друг-собутыльник и со… (Молчать, господа гусары!)

– Вольно, юнкер Бекбулатов. Кстати, если кто-нибудь еще раз перепрограммирует моего “шмеля”, то получит по наглой монгольской…

– Обижаешь, однако, бачка! – Володька, как обычно дурачась, перешел на “казанский” диалект. – Какая монгола, бачка начальник? Буровсшкевича не читала, да?

– Читала, читала.

Александр вкратце, пока автомобиль мчался по Невскому, разбрызгивая ночные лужи, пересказал другу свой ночной кошмар. – И ведь не первый раз уже. Ленка меня сколько раз будила, когда я орал во сне.

– А не сходить ли тебе, Саша, к психоаналитику? – уже серьезно посоветовал Бекбулатов. – Я тут знаю одного на Лиговке. То ли хивинец, то ли афганец, одним словом, азиат-с… Помнишь анекдот?

Володька снова захохотал. Никогда он, паршивец, не мог оставаться серьезным дольше минуты. Отличный оперативник, весельчак и повеса, убежденный холостяк, штаб-ротмистр князь Владимир Довлатович Бекбулатов был заброшен в Охранное Отделение неисповедимым капризом судьбы и вечно сожалел о своем потерянном навек гусарском мундире. Прославленный же поручик Ржевский был просто-напросто его кумиром.

Очередной день вступал в свои права.

Отдел функционировал в обычном режиме. Тихо, но нудно, как мухи в жару, гудели, навевая сон, освежители, пощелкивали клавишами персоналок барышни, изредка поскрипывали друкеры, выплевывая отпечатанные страницы, а через неплотно прикрытую, в нарушение всех строжайших инструкций, дверь курительной комнаты доносились взрывы прямо-таки лошадиного ржания. Видимо, Володька опять притащил от своих дружков из Сумского гусарского порцию свежих анекдотов, которые вскоре, заставляя пунцоветь стеснительных барышень, тараканами расползутся по всему управлению.

Александр за стеклом своего начальственного кабинета-аквариума едва не клевал носом над ежемесячной сводкой, когда вкрадчиво замурлыкал один из выстроившихся в ряд новеньких кремовых “сименсов”. Сняв трубку и дежурно представившись, он услышал добродушно-снисходительный начальственный баритон:

– Не помешал, Александг Павлович? Зайдите-ка, пожалуйста, ко мне, батенька.

Что опять понадобилось этому старому хрычу? Вызовы к шефу отделения, генерал-лейтенанту князю Корбут-Каменецкому, обычно ничем хорошим не кончались. Поднимаясь в лифте на пятнадцатый этаж, где свил гнездо этот, по выражению местных острословов, птенец гнезда Орлова, помнящий еще Великий спад сороковых и чуть ли не русско-английскую и русско-японскую войны, Александр мысленно перебирал в уме возможные темы потенциального разноса. Радоваться было особенно нечему. Наркота, несмотря на облавы, шла непрерывным потоком, затапливая не только окраину столицы, но и самый ее центр, если не сказать большего… Сеть внедренных агентов, скрупулезно подготовленные и ювелирно проведенные операции не приносили желаемого результата. Курьеров и торговцев арестовывали сотнями, но они возрождались тысячами. Скандалы с участием сынков и дочек “та-а-ких” персон, что судачили о них повсеместно и ежечасно, правда, только шепотком, потрясали Санкт-Петербург с регулярностью полуденного выстрела пушки Петропавловской крепости. Поговаривали, что его императорское величество намедни изволил выразить крайнее неудовольствие… Короче говоря, император наорал на шефа Жандармского Корпуса фельдмаршала князя Орлова, после чего следовало ждать резонансных колебаний по нисходящей.

Его светлость генерал-лейтенант князь Корбут-Каменецкий изволил превратить свои апартаменты в сверхсовременном здании корпуса, расположенного за Охтой, дабы не осквернять своими геометрически безукоризненными линиями центр столицы (хотя ее создателю – Петру Великому – это творение высочайше обласканного модного ныне архитектора Ираклия Багдасаровича Джапаридзе, несомненно, пришлось бы по вкусу), в нечто среднее между апартаментами Екатерининского дворца и будуаром мадам Помпадур. Напоминающий своим сморщенным личиком и тощей шеей, торчащей из воротника лазоревого мундира времен позапрошлого царствования, старую черепаху, генерал при виде вошедшего ротмистра изволил приподняться из своего монументального кресла:

– Зд-гавствуйте, зд-гавствуйте, Александг… мм… Павлович. – Радушный жест ручкой. – П-гисаживай-тесь, батенька, окажите милость, в ногах п-гавды нет, хе-хе-хе!

Усадив “гостя”, генерал нажал кнопку на пульте, вмонтированном в необъятный стол, и небрежно бросил вбежавшему вестовому:

– Позаботься, голубчик!

За появившимся вскоре чайком (с непременным ситным и сластями) генерал долго, грассируя по давно минувшей гвардейской моде, ворковал на темы всеобщего падения нравов, отсутствия в обществе былого уважения к мундиру, расспрашивал собеседника о здоровье супруги, дражайших родителей, особенно папеньки, которого знавал еще… словом, вел обычный светский разговор на темы, далекие от дела. Постепенно ротмистр, несколько расслабившись, стал слушать старческое пустословие генерал-лейтенанта вполуха, а тот как-то незаметно поднялся и начал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Монотонный стариковский говорок вкупе с мягким покойным креслом действовали так усыпляюще, что неожиданный вопрос шефа прозвучал для Александра как гром с ясного неба:

– Скажите, ротмистр, вам знакома некая секта “Сыны Ашура”?

– Ну и что?

– А ничего. Эта организация, по данным Третьего Отделения, появилась в Питере в конце восьмидесятых. Ее пытались разрабатывать, внедряли агентов, но лет пять назад, убедившись в полной политической нейтральности, отступились, оставив лишь поверхностный надзор. Святейший Синод тоже не имеет к ним каких-то особенных претензий, так как “Сыны” откровенным миссионерством вроде бы не занимаются, оргий и жертвоприношений не совершают, в полемику с православной церковью не вступают… Одним словом, по всем статьям выходит очередной интеллигентский бред: своего рода коктейль, да какой там коктейль, самый подлейший ерш из откровений Блаватской, восточных верований и прочей безобидной чепухи. Руководит этим образованием некий Ефим Никитович Ашкенази…

– Масоны? Сионисты?

– Ничего подобного. Бывший приват-доцент Екатеринбургского его императорского величества Петра Великого государственного университета. Преподавал естественные науки, в частности зоологию (что-то там не то брюхоногое, не то пластинчатокрылое), до тех пор, пока не сбрендил на почве Востока. Посещал в свое время Индию, Китай, Сиам и так далее. Бросил семью (между прочим, заметь, шестеро детей), не общается с родственниками…

– При чем же здесь наркота, Саша?

Володыкин автомобиль мчался по вечернему Петербургу. В ветровом стекле отражались, убегая назад, огни многочисленных реклам.

– Непонятно. Но из тридцати с небольшим курьеров, задержанных в прошлом месяце, четверо являются членами секты “Сыны Ашура”. Негласный обыск в штаб-квартире ничего не дал, установили жучки – как “ушки”, так и “глазки”, – но пока безрезультатно.

– А…

– Меня больше всего смущает то, что секта связана с Екатеринбургом. Даже не с самой столицей наместничества, а с Челябинском. Урал, провинция, отдаленность от границ…

– Ну, скажем, не настолько уж и отдаленная, да и не такая уж и провинция… Ты представляешь, какие там встречаются дамы?

Александру было неловко сообщать другу неприятную весть, но тот кроме всего прочего был еще и подчиненным по службе…

– Вот и возобновишь старые знакомства.

Володька так резко ударил по тормозам, что сзади недовольно загудели.

– Что? Ты меня посылаешь в эту глушь? В провинцию?!

– Ну, скажем, не такая уж и провинция…

– Да ты там бывал хоть раз? Ты представляешь, какие там…

– Ладно, штаб-ротмистр, поехали. – К стихийно возникшей пробке грузной трусцой уже приближался полицейский чин дорожной службы, но, уже издали разглядев номера, только вытянулся и взял под козырек. Александр в ответ кивнул. – Не стоит, право, сцены посреди мостовой устраивать. Моветон, князь…

Бекбулатов нажал на газ, но гнал автомобиль, упорно не отвечая, по-детски дуясь, словно мышь на крупу.

“Как дитя малое, в самом деле!” – с досадой подумал Александр, делая очередную попытку разговорить друга:

– У тебя что, дела неотложные? Небось очередная пассия, а?! – Александр шутливо ткнул князя в бок. – Поделись!

Володька только досадливо отмахнулся, но тон, видно, был взят верный.

– Ну ведь не сейчас ехать, Володя, и не завтра…

Недовольство мгновенно улетучилось. Володька просиял:

– Когда же, mon general?

– Дня через два-три. Билет, правда пока без даты, уже заказан. Вылетишь рейсом Санкт-Петербург – Екатеринбург коммерческим классом. Оттуда, – ответил Александр на немой вопрос, – автомобилем или поездом до Челябинска. Операция секретная, – пояснил он. – Кроме того, ты знаешь, завтра мы встречаем Кулю из Варшавы, а куда я без тебя денусь?!

Через минуту размолвки как не бывало, Володька снова весело крутил баранку, взахлеб рассказывая новый анекдот, но Александр слушал его вполуха. Сам не желая того, он снова и снова прокручивал в голове утренний разговор…

Когда Александр, изложив то, что ему было известно о вышеупомянутой секте, уже окончательно расслабился, считая причину вызова к Корбут-Каменецкому исчерпанной, тот вдруг выдал:

– Да, батенька, я же позабыл совсем… Простите, ради бога, старика, сделайте милость. – Картавинка в его речи незаметно куда-то подевалась.

– Простите, о чем вы, Алексей Сигизмундович?

Генерал торжественно уселся в свое кресло-монстр и потер сухонькие ладошки, сильно напомнив в этот момент суслика (что за зоологические аналогии лезут в голову, право слово).

– Как говорится, хорошее напоследок, на сладкое, так сказать, хе-хе, на десерт…

Александр искренне недоумевал. Он перебрал уже все возможные причины и просто не знал, за что зацепиться.

– Поступило, Александр Павлович, высочайшее повеление включить в штат личной охраны его императорского величества специалиста по нашему ведомству. По борьбе с обращением и употреблением наркотических средств, то есть. Лучшие специалисты, батенька, в вашем отделе… – сообщил старик и сделал эффектную паузу.

Александр молчал, и Корбут-Каменецкий, видимо слегка обидевшись, продолжил:

– …поэтому мы, я в частности, и решили рекомендовать сотрудника из вашего отдела.

– Кого именно? – механически поинтересовался ротмистр, уже перебирая в уме сотрудников. Всех он знал как себя, поэтому листать личные дела не было необходимости. Черт, терять любого из них сейчас было бы крайне нежелательно. Разве что вот новичок, поручик Голицын… Хоть и княжеской фамилии юноша, а что-то не тянет для оперативной работы… жидковат… Или именно благодаря княжеской?…

– Вас, Александр Павлович!

Сказать, что Александра эти слова огорошили, значит не сказать ничего. Вот это удар! Конечно, повышение, приближение, так сказать, к персоне, привилегии соответственные, уважение, жалованье… Леночка, наконец, будет рада. Она, кстати, неравнодушна к карьерным успехам (неуспехам?) мужа, и вообще, но… Отдел-то как бросить, ребят, Володьку в частности? Александр попытался еще побарахтаться и не нашел ничего лучшего, чем судорожно пошутить в Володькином гусарском стиле:

– А кто, извините, Алексей Сигизмундович, там “дурью” – то балуется?…

“Черт бы побрал это-повышение. Только утром ведь позавидовал этим канальям авиадиспетчерам, и вот…”

Не спеша спускаясь по лестнице, чтобы хоть слегка остыть от неожиданного “воспламенения” старика, внезапно сменившего милость на гнев и обрушившего на голову шутника громы небесные, Александр думал еще и о том, как будет объясняться по поводу своего повышения с отцом. Отец, отставной лейб-гвардии Семеновского полка капитан Павел Георгиевич Бежецкий, ревностный в прошлом служака, ветеран четырех войн, искренне не любил, если не сказать большего, спецслужбы вообще, а дворцовую – в особенности. Он и само решение Александра перейти из армии в Корпус воспринял как личное оскорбление и два года не то что не разговаривал – руки не подавал сыну, несмотря на заступничество матушки… Старой закалки батюшка, старой… Кроме того, сильно волновал вопрос о том, кто из многочисленной титулованной родни, несомненно из самых лучших чувств, поспособствовал “родному человечку”. Если это дело рук (вернее, излишне длинного языка) Ленкиных теток, чересчур активных пятидесятилетних (с небольшим, ну с очень небольшим!) старых дев, вхожих к вдовствующей императрице-матери на правах доверенных подруг-конфиденток и по совместительству вечных лейб-фрейлин, то становится ясна причина столь поспешного ее отъезда… Черт, нет, завтра после операции. А смысл? Светский “телеграф”, конечно, сработал безотказно, как всегда намного опередив официальное решение.

Безусловно, ротмистр покривил душой, сыграв перед стариком Корбут-Каменецким недоумение. Кому еще, как не ему, было знать, что вездесущая “дурь” уже давно и прочно проникла в святая святых Империи – Зимний дворец. Большинство представителей высшей знати для обострения чувств эпизодически – одни чаще, другие реже – прибегали к тому или другому “средству для расширения сознания”. Слава богу, употребления героина и прочих тяжелых снадобий пока не отмечено, но “травка”, “снежок” и прочая, и прочая, и прочая… Поговаривали, что нюхивал даже сам светлейший, в перерывах между неустанными заботами о благе Отечества… Да что там светлейший… А что говорить о фрейлинах, камер-юнкерах и прочей сиятельной дребедени? Слава богу, о цесаревиче и великих княжнах ничего такого не слышно…