Когда корабль оказался на чистой воде, Еремеев спросил:
      - Как пойдем после фарватеров? Через то место?
      - Да, через то место.
      Курс, проложенный штурманом на карте, пересекал кружок, заштрихованный волнообразными линиями. Это Александр Матвеевич обозначил, куда должно было отнести морскими течениями обломки "Безупречного".
      Глава 8. Родной наш корабль
      Когда надевают "первый срок"
      Яснее, чем при любом из прежних прорывов, все на "Ташкенте" отдавали себе отчет, что враг, не сумевший потопить корабль на пути в Севастополь, будет еще яростнее добиваться нашей гибели во время обратного рейса.
      И как будто все было на руку врагу: и безоблачный день с утихшим после рассвета ветром, и безусловная известность времени нашего выхода из Камышевой, и неизменность нашего генерального курса, вдоль которого расположено столько фашистских аэродромов... На руку и то, что в этот раз возвращается обратно лишь один корабль, и, следовательно, ударная сила, распределявшаяся вчера между двумя целями, может быть собрана в кулак и направлена на одну.
      Но, сознавая, что "Ташкент" ждут новые грозные испытания, мы в это утро 27 июня еще сильнее, чем когда-либо прежде, верили в свой корабль, выдержавший уже столько вражеских ударов. И неотделимым от этой веры в него было чувство безмерной нашей ответственности за судьбу находившихся на борту севастопольцев - раненых бойцов и командиров, женщин, детей. Их надо было доставить на Большую землю во что бы то ни стало...
      В 4 часа 15 минут на лидере в первый раз после выхода из Камышевой сыграли тревогу: показался неприятельский самолет-разведчик. Колокола громкого боя, призвавшие экипаж на боевые посты, не произвели на корабле обычного движения: уже давно все были на своих местах. И доклады о готовности к бою корабельных подразделений стали поступать на мостик с их командных пунктов сразу же после того, как истекли секунды, необходимые, чтобы там приняли доклады с боевых постов. Общая собранность и слитность, общая решимость выстоять и победить достигли, казалось, наивысшей степени.
      Разведчик покружил несколько минут и скрылся. Максимум через час, а скорее всего раньше, следовало ждать бомбардировщиков. Но чтобы не держать людей в лишнем напряжении, я дал тревоге отбой. Заботливый вестовой Алексей Синяков воспользовался возможностью отлучиться из центрального артиллерийского поста, где он расписан по готовности номер один, и принес на мостик крепкого горячего чаю.
      Подчиняясь внезапному побуждению, навеянному, должно быть, общей обстановкой, я попросил Синякова принести из каюты мой новый китель с орденом, который обычно не носил на корабле.
      Увидев, что я переоделся, Коновалов, ни слова не говоря, спустился к себе в каюту и тоже сменил рабочий хлопчатобумажный китель на выходной. Вслед за комиссаром сделали это Орловский, Балмасов, Новик... Затем вахтенные сигнальщики стали один за другим просить разрешения подмениться на пять минут. На мостик они возвращались в выходном обмундировании "первого срока".
      Мостик на виду у всего корабля. А в боевой обстановке моряки наружных постов всегда особенно внимательно приглядываются к тому, что происходит на главном командном пункте, умея определять по этому степень опасности, угадывать предстоящие действия. Естественно, что синие фланелевки и черные брюки сигнальщиков, которые только что были в сером рабочем платье, сразу привлекли внимание остальной вахты, как и мой китель с орденом. И хотя я вовсе не имел этого в виду, нашему примеру быстро последовали на кормовом мостике, на площадке зенитной батареи.
      Когда около пяти часов утра снова загремели колокола громкого боя, на наружных боевых постах уже все были в "первом сроке". Экипаж "Ташкента" отдавал дань вековой традиции русских моряков - идя в решительный бой, одеваться как на парад. А что бой предстоял решительный, никто не мог сомневаться.
      Он начался в шестом часу недалеко от того места, где меньше чем полсуток назад погиб "Безупречный".
      Сперва показалось - снова летят разведчики: со стороны берега появились на значительной высоте два самолета.
      Но за первой парой "юнкерсов" шла с небольшим интервалом вторая. За ней третья, четвертая, пятая... Этой цепочке, растянувшейся по светлому утреннему небу, не видно было конца. Такого мы еще не встречали. Тут крылся какой-то новый тактический прием врага.
      По пути в Севастополь "Ташкент" израсходовал примерно треть своего зенитного боезапаса. Еще в Камышевой я предупредил Новика, что на обратном переходе надо расходовать снаряды осмотрительнее, дабы не оказаться вдруг безоружными. При появлении цепочки "юнкерсов" командир БЧ-II повторил зенитчикам отданное раньше приказание:
      - Стрелять только по самолетам, непосредственно атакующим и ближайшим к кораблю!
      Как всегда, первой открывает огонь четвертая башня. Потом - автоматы, последними - пулеметы. Не отворачивая от наших трасс, первая пара двухмоторных Ю-88 с ревом идет в пике. За ней пикируют вторая, третья, четвертая пары...
      И вчера нас атаковали большие группы самолетов. Вокруг корабля падало много бомб почти одновременно. Однако после этого каждый раз наступала какая-то пауза. Пусть пять минут, пусть даже три, но за это время все-таки можно было осмотреться, продумать следующий маневр, перевести дух.
      Сегодня пауз нет. Едва одна пара "юнкерсов" выходит из пике, как начинает пикировать другая. И каждая пара перед этим расходится, чтобы атаковать корабль с обоих бортов. Расчет тут на то, что мы не успеем ни переносить огонь на новые цели, ни уклоняться от непрерывного каскада бомб. Не давать нам ни секунды передышки - вот, очевидно, в чем суть этой дьявольской тактики.
      На крыльях мостика стоят лейтенанты Балмасов и Фельдман. Один следит за самолетом, атакующим справа, другой - за тем, что заходит слева. Я - между ними и все время слышу:
      -...Входит в пике!
      - ...Подходит к точке пикирования!
      - ...Правый ближе!..
      Пока Новик и зенитчики переносят огонь на ближайшую цель, я командую на руль, чтобы резким поворотом увести корабль от нацеленного на него удара. А на циркуляции уже соображаю, куда повернуть в следующую минуту. При этом стараюсь как можно меньше уклоняться от генерального курса: если дать самолетам сбить нас с него, будет совсем плохо.
      На палубе и на мостике все мокры с головы до ног. Выписывая сложные зигзаги, "Ташкент" часто проносится там, где только что упала крупная бомба. Оседающие всплески так плотны, что порой корабль будто врезается в водяную стену. Кажется, ты куда-то нырнул и вот-вот задохнешься. Но вода спадает, и ты торопливо ищешь в небе ближайший самолет, начинаешь новую крутую циркуляцию...
      Долго ли может так продолжаться? Не спуская глаз с пикировщиков, высчитываю в уме, сколько осталось ходу до зоны, доступной нашим истребителям. Получается - еще целые часы, даже если не делать никаких поворотов... Значит, истребители надо пока выбросить из головы: под такой бомбежкой час все равно что бесконечность.
      Цепочка атакующих "юнкерсов" не прерывается. Вполне возможно, что пикируют уже во второй и в третий раз одни и те же самолеты, успевшие подвесить на аэродроме новые бомбы. Один бомбардировщик рухнул наконец в море, сбитый на выходе из пике зенитной башней Макухина. Перекрывая и рев моторов, и шумы корабельных машин, с палубы несутся восторженные крики сотен людей. Но некогда и порадоваться маленькой победе.
      - Cправа входит в пике! - раздается голос Фельдмана.
      Новик указывает Макухину ближайшую цель, я командую на руль...
      Минут через пятнадцать после первого врезается в воду еще один "юнкере", только что сбросивший бомбы. Он сбит тоже на выходе из пике, этот -батареей Гиммельмана.
      Но в воздухе десятки других самолетов. И бомбы у них крупные, по двести пятьдесят или пятьсот килограммов, с большим радиусом поражения.
      И как мы ни увертываемся, одна разрывается в конце концов очень близко. Опять у кормы, как тогда под Одессой. Только теперь у левого борта. И не так сильно, как в тот раз, вздрогнул корпус - гидравлический удар слабее...
      - Корабль не слушается руля! - доложил от штурвала Ковалев.
      Штурман бросается ему на помощь. Они крутят штурвал вдвоем. Но "Ташкент", еще мгновение назад изумительно послушный рулевому, никак не реагирует на их усилия, словно это вовсе не его руль. Продолжая начатый до падения бомбы поворот, корабль катится и катится вправо...
      Переключаем рулевое управление на кормовой мостик - никакого результата. Беспощадную ясность вносит в положение телефонный звонок:
      - Руль заклинен, румпельное отделение затоплено... Докладывает краснофлотец Козлин...
      Это связной кормовой аварийной партии. Он добежал до ближайшего телефона в надстройке - позвонить из румпельного было уже нельзя.
      Вывожу корабль из циркуляции, задав левой машине "полный назад". Теперь только работой машин враздрай можно удерживать лидер на нужном курсе. А это означает потерю скорости, облегчает самолетам прицеливание.
      - Пикирует слева тридцать! - предупреждает Балмасов.
      - Справа подходит к точке пикирования! - вторит ему Фельдман с другого крыла мостика.
      С кормы прибежал Латышев, посланный туда Суриным из энергопоста в первые же секунды после аварии. Он уточняет обстановку: руль заклинен в. положении "право 21°", то есть почти "право на борт". В затопленном румпельном отделении работает кормовая аварийная партия во главе с Колягиным. Есть жертвы среди пассажиров.
      Приказываю сделать все, чтобы ввести руль в действие. Если это окажется невозможным - постараться хотя бы поставить перо руля на ноль, в нейтральное положение. Латышев бежит обратно.
      Значит, под удар попали не только механизмы. В тесном румпельном отделении находилось несколько женщин с детьми. Некоторые из них убиты, другие ранены, Град осколков разорвавшейся бомбы обрушился вместе с фонтаном воды на ют. Там тяжело ранены краснофлотцы Кисельков и Алексеев.
      Всех пострадавших в румпельном отделении "аварийщики" вынесли оттуда и передали подоспевшим боевым санитарам. А сами по грудь в воде возятся с рулевым приводом и клапанной коробкой. Вместе с Колягиным там наш стажер Высота, опытные старшины Сазонов, Якимов... Но ни заставить руль работать, ни хотя бы сдвинуть перо с места им не удается - заклинило крепко.
      Враг видит, что корабль движется уже не так, как прежде, и пикировщики атакуют все более остервенело. От одной серии бомб мы не успеваем отвернуть, и две крупные падают близко слева и справа по носу. Высоко взметнувшиеся всплески накрывают полубак, мостик, ростры. Слышно, как ударяются о корабельную сталь падающие вместе с водой осколки. Масса людей на полубаке приходит в движение. Нос корабля начинает медленно оседать...
      Еще не зная, что там произошло, приказываю:
      - Всем с полубака перейти на корму! Это первоочередная мера. Но обеспечить выполнение такого приказания совсем не просто, когда палуба забита непривычными к корабельным условиям людьми. Потрясенные всем происходящим, многие пассажиры никак не реагируют на команду. Некоторые начинают беспорядочно метаться от борта к борту.
      Положение спасает Коновалов. С того момента как корабль получил первое повреждение, комиссар все время на палубе, и он сразу поспешил к очагу новой опасности. С мостика не слышно, что Коновалов говорит пассажирам, однако видно действие его слов: прекращаются шарахания от борта к борту, полубак быстро пустеет.
      Но и после того как сотни людей переместились к корме, осевший нос приподнялся лишь чуть-чуть. Уже выяснилось, что "Ташкент" получил целую серию пробоин. Затоплены таранный отсек и провизионные кладовые. Носовая аварийная партия пытается не пустить воду в примыкающий к ним первый кубрик, однако затапливается и он.
      С затопленными отсеками, с заклиненным рулем "Ташкент" продолжает бой. Это бой очень неравный. Ведь сила нашего корабля - в сочетании огня с маневром. А теперь для лидера уже невозможны резкие, стремительные повороты. Уклоняясь от бомб, корабль успевает отвернуть вправо или влево лишь градусов на двадцать тридцать. Раз ограничен маневр, надо усиливать, как только можно, зенитный огонь. Но стволы автоматов раскалились уже так, что приходится поливать их водой.
      На подачу воды зенитчикам встала группа севастопольских женщин, вооружившихся кто боцманским брезентовым ведром, кто суповым бачком. Всей их бригадой командует худенькая коротко остриженная брюнетка в светлой кофточке. Мне некогда сейчас присматриваться к тому, что происходит на палубе, но эту быструю, проворную женщину нельзя не заметить.
      Вижу также, что прямо у стреляющих автоматов перевязывают раненых осколки бомб залетели и туда. Потом на мостик доложили, что у зенитчиков ранены краснофлотцы Леонид Баруткин, Дмитрий Рудаков и Сергей Самсонов. Последние двое - из расчета Гутника. Рядом с ними был Боря Кулешин, но его не задело. Ранен также политрук БЧ-II Беркаль, находившийся на площадке зенитчиков с начала боя. Он и после перевязки остался с ними.
      Мы уже прошли место, обозначенное на карте у Еремеева заштрихованным кружком. Думаю, что штурман учел течения точно, однако никаких следов "Безупречного" обнаружить не удалось. Конечно, условия боя, который вел "Ташкент", исключали настоящий, широкий поиск...
      На мостике снова появляется Латышев, через которого держит связь со мною Сурин. Сейчас он прибыл доложить, что аварийная партия исчерпала все возможности изменить положение руля обычными средствами;
      Но у Латышева есть предложение, уже одобренное Суриным, - подорвать рулевой привод. Даю ему "добро" Лучше совсем без руля, чем с заклиненным в таком положении. Подрыв привода поручаю командиру БЧ-III лейтенанту Фельдману. Отсылаю его в корму вместе с Латышевым.
      О состоянии корабля доношу в Новороссийск. Прошу, чтобы истребители встретили и прикрыли нас на пределе своей дальности. Насколько быстрее мы могли бы с ними встретиться, если бы хоть действовал руль!
      А на "Ташкент" обрушивается новый удар. Опять две бомбы падают очень близко, обе с правого борта. Опять палубу и надстройки захлестывает пена, смешавшаяся с осколками. И по тому, как встряхнуло корабль, по тому, как стал он крениться на правый борт, сразу почувствовалось, что нанесенная сейчас "Ташкенту" рана серьезнее и тяжелее всех прежних.
      Смертельна ли она - этого я еще не знал.
      Подвиг котельных машинистов
      Если бомба, разорвавшаяся у кормы, лишила лидер лишь руля, а взрывы тех двух, что упали справа и слева по носу, привели к затоплению нескольких отсеков, не затронув, однако, жизненно важных механизмов, то новый удар пришелся в область корабельного сердца - главной энергетической установки. Через большую пробоину в правом борту вода ворвалась в первое котельное отделение.
      Там находились на своем посту старшина 2-й статьи Василий Удовенко, краснофлотцы Федор Крайнюков, Михаил Ананьев и Александр Милов. От них четверых в эти мгновения зависела судьба корабля. Ведь прорыв воды к действующему котлу всегда чреват катастрофой.
      Но катастрофы не произошло. Ее предотвратила вахта первого котельного отделения.
      В распоряжении котельных машинистов были считанные секунды. Их хватило бы, чтобы добежать до шахты трапа, по которой затем сама вода, заливавшая отсек, вынесла бы их наверх. Но моряки не бросились к трапу. Своими секундами они распорядились иначе - так, как повелевал им воинский долг: прекратили в котле горение, стравили пар, перекрыли соответствующие клапаны...
      Стрелки приборов в энергопосту безмолвно доложили командиру БЧ-V, что угроза взрыва котла номер один ликвидирована. Спасая корабль, Удовенко, Ананьев и Крайнюков пожертвовали своей жизнью. Только Милов, также сделавший все, что от него требовалось, успел добраться до трапа. Обожженный паром из перебитой магистрали, он лишился сознания. Но хлынувшая в котельное отделение вода подняла краснофлотца к люку, и он был спасен товарищами.
      На корабле, ведущем бой, нет безопасных мест. И никто не предскажет, какой отсек, какой участок палубы может оказаться под ударом в следующую минуту. Но с верхней палубы или с мостика видишь происходящее вокруг, видишь море и небо, и уже поэтому тебе легче. А с тех постов, что расположены в корабельных недрах, не видно ничего. Там все страшнее, тем более что и выбраться оттуда не так-то просто, если даже будет дан такой приказ. "Привязанный" в походах к мостику, я часто старался поставить себя на место тех членов экипажа, которые по долгу службы встречают любую обрушившуюся на корабль беду в далеких внутренних отсеках. Какого мужества, какой самоотверженности требует подчас их вахта! Ведь пока устраняется мало-мальски серьезное боевое повреждение, морякам на нижних постах не раз подумается, что наверх им уже не выйти. Но они продолжают четко, точно, сноровисто делать все, что им положено. В этой их выдержке уже заключена готовность к подвигу. Всегда ли мы замечаем, как она приходит к людям, как они становятся такими?
      Но наступила минута, когда на одном из многих боевых постов, скрытых под сталью палуб, решалась судьба "Ташкента". И все мы поняли, что на вахте в первом котельном стояли герои.
      Четыре комсомольца, четыре рядовых моряка, ничем не выделявшихся среди других. Такие же молодые и здоровые, такие же веселые и неунывающие, как их товарищи. Только, может быть, еще сильнее любили море и солнце, потому что реже их видели, проводя изо дня в день много часов в глубине корабля. По каждому сигналу тревоги - не надышавшись всласть свежим морским воздухом, не докурив на юте папиросу, стремглав неслись они вниз, на свой пост.
      И вот совершили там подвиг. Просто, естественно, не раздумывая...
      Я делюсь с читателем мыслями, которые пришли, конечно, уже после. А 27 июня 1942 года обстановка на борту "Ташкента" не позволяла долго размышлять над тем, что уже произошло и чего нельзя было изменить.
      Трагедия в первом котельном отделении явилась лишь одним из последствий "взрыва номер три", как стали мы потом называть удар, нанесенный кораблю двумя бомбами, упавшими с правого борта. Третий взрыв, от которого не удалось уклониться... А по общему счету эти бомбы были уже из второй сотни сброшенных на "Ташкент" в то утро.
      Пришлось погасить форсунки и во втором котле, соседнем с первым: переборка между ними не выдерживала напора воды. По моему приказанию вахта второго котельного отделения покинула свой пост. В строю осталось два котла. В нормальных условиях они способны обеспечить лидеру приличный ход - до двадцати четырех узлов. Однако сейчас можно было, рассчитывать максимум на четырнадцать.
      От аварийных партий и из энергопоста, откуда Сурин руководил борьбой с водой, прорвавшейся внутрь корабля, поступали тревожные доклады. Затоплен центральный артиллерийский пост, где сосредоточены приборы управления огнем главного калибра... Залило третий кубрик, и в нем погибли несколько раненых севастопольцев... Вода начала проникать в первое машинное отделение... Нос корабля осел так, что каждая встречная волна окатывает полубак через якорные клюзы.
      Мелькнула мысль: не пора ли переходить на задний ход - двигаться вперед кормой? Не слишком ли велико при переднем ходе давление на те переборки, которые еще держатся?
      Вызываю на мостик Сурика.
      - Павел Петрович, сколько воды мы уже приняли?
      - Около тысячи тонн.
      - Как переборки?
      - Если не увеличивать хода, должны выдержать.
      Старший инженер-механик почти спокоен. Человек, которого могло взволновать не особенно существенное нарушение его подчиненными каких-нибудь технических правил, изумительно владеет собой, когда объем затопленных отсеков составляет почти треть общего водоизмещения корабля.
      Под рев пикировщиков и треск зениток обсуждаем с ним, как хоть немного выровнять корабль, теряющий последние свои маневренные возможности из-за сильного дифферента на нос. Решаем, что без крайнего риска можно заполнить водой свободные топливные отсеки и некоторые другие помещения. На случай если дифферент станет катастрофическим, приказываю готовить к затоплению пятый кубрик. Тут же прикидываем, какие тяжести могут быть быстро удалены за борт.
      Минеры закончили наконец подготовку к подрыву тяги рулевого привода. Однако взрывать привод не пришлось. За кораблем разорвалась серия бомб, основательно встряхнувших корму. От этой встряски заклиненный руль вдруг сам собою встал в нейтральное, "нулевое", положение, привести в которое его никак не удавалось. Вот уж поистине нечаянная помощь!
      И в эту же минуту зенитная башня Макухина сбила еще один "юнкере". Чуть ли не тот самый, что "починил" нам руль.
      Управляемым руль не стал. Однако уже не нужно тратить силу одной машины на то, чтобы гасить стремление корабля непрерывно циркулировать вправо. С "Ташкента" будто сняли колодку! А затопление мазутных отсеков несколько уменьшило дифферент.
      Опять вызываю Сурина - выяснить, каковы теперь наши возможности.
      - Павел Петрович, можно ли увеличить ход?
      - Считаю, что теперь можно.
      Я привык полагаться на суринское слово, всегда твердое и обдуманное. Но, кажется, еще никогда оно не значило для меня так много, как в эту минуту. Каждый лишний узел повышает наши шансы дойти, дотянуть, уберечь корабль от дальнейших ударов.
      И "Ташкент" снова набирает ход. Мы снова уклоняемся от непрекращающихся атак пикировщиков более резкими и крутыми поворотами. Знаю, что сейчас каждый такой поворот сам по себе представляет риск. Но ценою этого риска уменьшается вероятность получить еще одну пробоину. А даже небольшая пробоина сверх имеющихся, вероятно, означала бы конец.
      "Турбинам работать до последней возможности!"
      Чтобы уменьшить осадку, сбрасываем за борт колосники и запасной котельный кирпич, бухты стального троса. "Списаны" параваны и тентовые стойки. Боцману приказано быть готовым выбросить якоря и якорные цепи, а торпедистам выпустить торпеды... Взято на учет все, за счет чего можно облегчить корабль.
      На мостик пробирается какой-то возбужденный старичок. Оказывается, это он сопровождает спасенные куски панорамы и, видя, что происходит вокруг, встревожился, как бы матросы не выкинули за борт и его груз. Орловский отсылает старичка назад - панораму никто не тронет. Если дойдем до берега сами, то доставим и ее.
      Море по-прежнему совершенно спокойно, и только благодаря этому можно держать относительно большой ход. Но нос зарывается все сильнее. И, несмотря на все меры, принимаемые аварийными партиями, медленно, но неуклонно затапливается первое машинное отделение.
      - Вода дошла до осей циркуляционных насосов,- докладывает по телефону командир машинной группы Александр Иванович Кутолин.
      Он все время у первой турбины вместе со своими подчиненными. Там и политрук Смирнов. Вахту несут старшины 2-й статьи Георгий Семин и Константин Иванов, краснофлотец Петр Ковалев. И если кто-нибудь на "Ташкенте" уже начал ощущать, как он постепенно погружается, то это прежде всего они. Уже под водой клапана, которыми они регулируют подачу на турбину смазки. Скрывается и турбонасос, откачивающий воду из отсека... Вспомогательные механизмы, заключенные в герметичные коробки, действуют и в таком положении - это предусмотрено конструкторами, хотя раньше казалось, что практически никогда не понадобится.
      - Циркуляционные насосы покрыты водой полностью, - передает Кутолин некоторое время спустя.
      Если остановить одну турбину, убавив наполовину ход, фильтрация воды через переборку уменьшится. Но на малом ходу самолеты нас быстро добьют. Нет, будем бороться до конца. Надо выигрывать время, приближать встречу с истребителями прикрытия. Теперь помощь уж не так далеко... И в ответ на доклады из первого машинного я повторяю:
      - Турбинам работать до последней возможности!
      Почти одновременно и в носовом, и в кормовом артпогребах кончается боезапас для зенитных автоматов. Этого следовало ожидать. Но в горячке боя трудно вести непрерывный учет расхода снарядов, и верилось, что на какое-то время их еще хватит.
      Значит, зенитчики выстрелили почти по тысяче патронов на ствол. Не мудрено: непрерывные атаки отбиваем вот уже скоро три часа, и часто им приходилось выпускать по тридцать - сорок патронов одной очередью. Только так и можно было помешать пикировщикам бомбить более точно.
      Но что же делать дальше? Если нет зенитных патронов в погребах, то сколько-то их еще есть на площадке вокруг орудий и внизу на палубе. Тут и те, что дали осечку или были в спешке отброшены вместе с обоймами из-за заеданий, перекосов. Теперь они снова, пускаются в дело.
      Патроны, упавшие на палубу, закатившиеся к надстройкам, затерявшиеся среди пустых гильз, собирают и подают к автоматам севастопольские женщины. Все та же "бригада", что организовалась, чтобы подносить воду для охлаждения раскаленных стволов! А проворная брюнетка в светлой кофточке по-прежнему руководит своими подругами и, должно быть, с полуслова поняла новую задачу.
      Автоматы продолжают огонь короткими расчетливыми очередями. И еще один пикировщик врезается в море. Гиммельман доложил Новику: этот самолет сбит расчетом Гутника. Женщины под площадкой зенитной батареи кричат "ура". Это и их победа!
      Дифферент на нос становится критическим. Приходится затопить пятый кубрик - последний наш резерв в корме. Краснофлотцы и женщины-пассажирки выносят оттуда раненых.
      Женщин с детьми тем временем сажаем в опущенные на палубу шлюпки. Наготове и оба моторных катера. Положение корабля таково, что нельзя знать, сколькими минутами мы будем располагать, если не выдержит напора воды какая-нибудь переборка.
      И еще от одной бомбы не удалось отвернуть. Она свалилась чуть не на нос корабля. Скользя вдоль борта, задела левый якорь. Задела - и не взорвалась, скрылась под водой... Те, кто этого не видел, ощутили лишь толчок от скользящего удара по корпусу. А ведь, по существу, - прямое попадание. Вот уж, как говорится, "пронесло"...
      - После такого было бы просто обидно утонуть! - пошутил Алексей Павлович Латышев, который в этот момент был на мостике.
      Все время здесь Евгений Петров. Бледный, но внешне спокойный, он стоит в стороне, чтобы никому не мешать. Все видит и ни о чем не спрашивает.
      Кончаются и те зенитные патроны, что оставались на площадке около автоматов и собраны женщинами на палубе. Вот-вот батарея Гиммельмана умолкнет.
      Но, кажется, выдыхается и атакующий нас враг. Или просто мы ушли далеко от аэродромов, где могли вновь и вновь заправляться пикировщики. Так или иначе, но дьявольская карусель "юнкерсов" перестает крутиться с прежней силой. Их цепочка вдруг становится прерывистой, редкой. Впервые за три с лишним часа появляются паузы по нескольку минут.
      Я все жду какого-то подвоха. Неужели фашистские летчики не замечают, в каком состоянии корабль? Он осел в воду сверх всяких норм, почти безоружен... Или враги видят лишь, что он, несмотря ни на что, идет своим курсом, как-то отворачивает при их атаках, все еще стреляет и способен их сбивать? Может быть, они отчаялись нас одолеть и готовы отвязаться, признав тем самым, что победа за нами?..
      Вот в небе уже не десятки, а только семь или восемь "юнкерсов". Эх, не сплоховать бы напоследок!.. Я обернулся к корме - за ней должна упасть очередная бомба. И в этот момент слышу резкий выкрик сигнальщика:
      - Самолеты прямо по носу!
      Вскидываю бинокль, почти не сомневаясь, что это атака с нового направления. Нашим "ястребкам" появляться еще рановато. Однако дальномерщики уже разглядели раньше меня:
      - Самолеты наши!
      Еще мгновение, и я тоже вижу - наши! Только не истребители... Это "петляковы", пикирующие бомбардировщики Пе-2. Их легко узнать по вертикальным боковинкам хвостового оперения...
      "Петляковых" всего пара, и они не предназначены для воздушного боя. Но самолеты несутся прямо на "юнкерсов", строчат по ним из своих пушек. И семь или восемь фашистских бомбардировщиков, более крупных, но не таких поворотливых, шарахаются в сторону от этой стремительной пары, торопятся сбросить бомбы кое-как.
      У нас на палубе творится нечто неописуемое. Люди кричат, рукоплещут, целуются. И вновь принимаются аплодировать, поднимая руки высоко над головой, когда "петляковы" проносятся вдоль борта. Над нами уже нет никаких других самолетов, кроме этих двух с родными красными звездами на крыльях. Какая смелая и счастливая мысль пришла кому-то в голову - послать впереди истребителей скоростные бомбардировщики, которые смогли встретить нас раньше, дальше от берега! И этой пары оказалось достаточно, чтобы отогнать последние фашистские самолеты.
      - Триста тридцать шесть, товарищ командир!- произносит, подойдя ко мне, старшина сигнальщиков Михаил Смородин. - Пожалуй, больше не будет.
      Чего триста тридцать шесть? Чего больше не будет? Не сразу вспоминаю, что поручил Смородину считать сброшенные на корабль бомбы. Еще тогда, в шестом часу утра, когда все началось. Кажется, это было невероятно давно. Сейчас почти девять.
      Значит, прошло без малого четыре часа. Двести с чем-то минут. Бомб, нацеленных в корабль и разорвавшихся вокруг нас, было в полтора раза больше. Но "Ташкент" на плаву, и почти все наши пассажиры невредимы...
      И все-таки дошли
      Скоро прилетели и истребители. Им тоже машут с палубы тысячи рук, но таким овациям, какие достались на долю пары "петляковых", повториться просто невозможно.
      Сбавляю ход до малого. Теперь-то нас в случае чего прикроют!
      Из Новороссийска идут на помощь эсминцы. Об этом уже объявлено по трансляции, и все на палубе смотрят туда, откуда они должны показаться. Сигнальщики и дальномерщики первыми обнаруживают поднимающиеся из-за горизонта мачты. И сейчас же из всех корабельных динамиков разносится:
      - Товарищи! Приближаются наши корабли. Они уже видны с мостика!...
      На палубе снова гремит "ура". Севастопольцы, не раз за это утро прощавшиеся с жизнью, поверили, что они спасены.