Дело обстояло вот как. Когда мы с немкой прибыли в Томбукту, я изрек глупейшее mot. Велосипед в Томбукту так же нужен, как щуке зонтик. Помню, mot рассмешило немку. На следующий буквально день на Томбукту накатило ралли Париж-Дакар и доказало, что по пескам можно ездить, как будто кто-то пожелал поиздеваться над моим mot. Что-то смутно подобное бывает и в Москве. Стоит мне только подумать, что я давно ни во что не врезался, так тут же врежусь в столб или в мента. Подумаю: что-то жизнь меня балует, и, будьте уверены, немедленно начинаю блевать, отравившись не какими-нибудь солеными валуями, а самыми невиннейшими шампиньонами. Опережающей мыслью, знающей больше меня, исходящей из будущего, я как будто выбиваю заслонку. Но тут было в сто раз ударнее. Чем объяснить идиотизм европейских механиков, которые вошли в ресторан все одинаковые? Их выдумали нарочно. Да, но если они - конвейерные клоуны, то как объяснить украинцев? О том, что ралли Париж-Дакар прошло через Томбукту, объявили в мировой прессе. Я сам видел. Если это галлюцинация, то как она проникла в печать? И как ее возможно было обокрасть, а ведь плюгавый испанец с Канарских островов мне плакался, что их в пустыне обокрали туареги с пиками? Теперь - украинцы. Когда ралли свалилось на Томбукту, на аэродроме организовали праздник, пропуском на который могла стать любая белая кожа. Там все ходили, организаторы, участники, и я тоже - проверить, не есть ли это видение. Я слонялся по аэродрому и никак не мог поверить ни в реальность, ни в ирреальность происходящего. Скорее всего, это была отрыжка сознания. Например, что-то было отрыто из моей памяти. Там ходил англичанин, который был копией англичанина, виденного мною много лет назад в Москве. Я чуть не окликнул его по имени, и если не окликнул, то только потому, что забыл имя. Далее, все участники были очень маленькие - то есть белые пигмеи, и тоже, как и механики, все одинаковые, по-разному ярко выряженные, но морды - на одно лицо. Это настораживало. Я ходил и смотрел, как они едят телятину, которая им выдавалась нормирование, как они пьют из своих внутренних трубочек, как космонавты, и как дают друг другу интервью. Вдруг посреди поля я увидел АН-72-200, советский старый самолет. Но с украинским флагом. Радости моей не было конца. Пойду спрошу хохлов, живые они или нет. Я побежал к самолету. Из самолета кто-то вылез. Большой, толстый, мордастый -натуральный хохол. - Хлопцы, фак-офф! - закричал хохол пилоту. Но разве так кричат хохлы? Нет, так они не кричат. Это какое-то языковое издевательство. Если хлопцы, то почему фак-офф, и вообще, если они улетают, то тогда не фак-офф, а тейк-офф, так я понимаю. И хохлы улетели, не объяснив мне свою природу.
      ДВОЙНИК
      Я уважаю строгость бамакской администрации, их взятые напрокат триединые лозунги: "один народ - одна цель - одна вера", или лозунг столичного художественного училища: "терпение - дисциплина - сосредоточенность", или лозунг общенародной антиспидовской кампании: "верность - воздержание презерватив". Здесь надо все зажимать, иначе дикость вновь возьмет свое. Рубить клитора и возводить тоталитаризм. Иначе мы все - туареги. Французы явились в Африку с идеями Великой денежной революции 1789 года и взялись бороться за реальность, понимая, что если в Африке она не окрепнет, какие уж тут деньги. Вот она - цивилизаторская база колониализма. И если на местных кладбищах лежат останки сержантов и врачей, то они погибли за три измерения. На малярию гибель списать легче, чем на туарегов. Затем французы заслали в Африку своих писателей, от Жида до Экзюпери, Конрад тоже поехал, чтобы найти слова для закрепления реальности, и те осуществили социальный заказ без зазрения совести. Они дали обет молчания и промолчали. У Гумилева, правда, кое-что есть, но отдаленно, да и понятно, он не был в Западной Африке. Попытки предостеречь меня от "мистического раздвоения" без должной инициации производились различными средствами. В бывшем турагентстве СМЕРТ заломили такие цены за использование джипа с добрым водителем Яя и моим будущим другом Сури, что деваться было некуда: я готов был отказаться. Подоспел и генеральный секретарь Министерства культуры, который с ностальгией вспомнил социализм. Им, что ли, стыдно за сегодняшний бардак, за вечные опоздания, не соответствующие капитализму? Напротив, у них - космологический порядок, строгая иерархия, шесть колен тайных обществ. - Откуда знаете? - смутился генеральный секретарь. - Почему ищете встречи с членами общества Коре? Кто открыл вам тайну вибрации как первоначальной роли в сотворении мира? - Гла гла зо, - спокойно ответил я. - Зо сумале, - механически ответил он. -Холодная ржавчина. Негр стал просто совсем никакой. Это был пароль. Я прочитал в его глазах испуг и смертный мне приговор; он его тут же вынес. Они боятся сговора белых с их божествами, чтобы не было мистического неоколониализма. Но я проявил настойчивость. Меня интересовала связь тайного знания с шестью суставами человека. - Оставьте нас, - пробормотал генеральный секретарь. - Мы такие, как все. - Конечно, - согласился я, - вы такие, как все. Только и разница, что вы черные обезьяны с рваными ноздрями, а мы - белые люди. Не получилось с бюрократией, я обратился к коллегам. Но они оказались новаторами и диссидентами, к "холодной ржавчине" не имеющими никакого отношения. - Мали - страна плохих мусульман, - самоотверженно сказал писатель Муса К. Мусульманство - это маска, надетая на наше анимистское лицо. - Может быть, самые лучшие мусульмане -это плохие мусульмане? - равнодушно предположил я. - Покажите свое лицо! Как он обрадовался! Я был уверен, что он передаст мои слова своей единственной жене, по его понятиям, прогрессивной особе. Но лица он мне не показал, да и какое лицо у новатора? Потеря такого лица - одно удовольствие. Сдается, он мой малийский двойник. Муса считает себя продуктом колониализма. Говорит и пишет по-французски куда лучше, чем на родном языке, хотя из страны не выезжал. Я въехал в проблемы гоголевской России, французский язык, атеизм, патриархат. Но власть стариков - это против модернизации. Семьи паразитируют на тех, кто зарабатывает деньги. Поделись, - говорят семьи. Муса раскрылся как просветитель, Новиков и Аксенов в одной ипостаси, автор детских книжек о добрых верблюжатах. Я взвыл от скуки и оглянулся вокруг: все знаковые системы бамакской молодежи - западные: плакатные мотоциклы и красавицы, воля к деньгам, богатство, в далекой перспективе - клиторы. Мировая деревня. Дегенерация. Я хорошо вижу свои заблуждения. Муса принялся объясняться в любви к Достоевскому и Толстому. Я не стерпел и поделился с Мусой моими чувствами. Первое острое чувство в Африке - чувство европейского избранничества. Господи, спасибо за комфорт! Оно не исчезает, но трансформируется. Вторым идет чувство бессилия. Ничего не изменится! Живи для себя, самосовершенствуйся. Третье-ломка моногамии. Бамако порождает кризис. Жители говорят одно, а думают другое. Даже молодой хозяин турагентства женится по приказу отца. - Но я запишусь при женитьбе полигамом, -мстительно говорит он (можно и моногамом). -Вторую жену сам выберу. Затем - реакция против негров. Да вы все тут ленивые черти! Котел модернизма и традиции, но уже сама разгерметизация культуры смертельна для традиции. Поздно! Мир выбрал модернизацию. Отказ смешон. Потери огромны. Куда ехать? Вторжение французов было делом всемирного промысла, поворота жизни от природного календаря к индивидуальному существованию. Арьергардные бои Достоевского и поздних славянофилов были обречены на провал. Явление идиотов-механиков, испанского организатора ралли с Канарских островов, который говорит черномазому таксисту в Томбукту: "Давайте будем разговаривать, как белые люди",. - месть за утраты. Обмен и вызвал у меня отторжение, которое я принял поначалу за достойный вызов. Это выбор смерти, но поскольку смерть дробится на тысячи смертей, она не кажется столь чудовищной. Приоритет Монтеня. Теперь, когда такой тип самосознания окончательно утвердился и прочие способы жизни кажутся маргинальными, приходится, Муса, признать, что XX век забил дверь в вечность. Будет ли она выломана с другой стороны, если сверхмодернизация перекрутится в новый миф? - Езжайте лучше в Дженне, - шепнул Муса. Неверный адрес. Откройте карту. Ведите палец к востоку от Бамако. Трава смешается с песком. Вам встретится город Сегу. Уже в Сегу - бывшем французском колониальном центре, который после колониализма распался, но сохранил нежную красоту франко-суданской архитектуры розовых и зеленых тонов, Сури сложил с себя полномочия надсмотрщика. - Зачем вы собираетесь взламывать наши коды? - спросил Сури вкрадчивым африканским голосом, одновременно ведя разговор об архитектуре. Я молчал как партизан. - Мне велено звонить шефу, но я не буду. - Каждый развлекается, как хочет, - сказала Габи. - Надеюсь, у вас чистые помыслы, - пожал плечами Сури. Он не был раздражен. У большого сенегальского капибаса нас ждал Яя. У Яя не было никаких терзаний. - Ну, чего? Едем? - спросил он. Как всякий шофер, он засыпал тут же, как только джип останавливался. Дженне - город из застывшей придорожной грязи, великая фантазия обосранного ребенка, где, посмотрев на фекальные минареты, рупоры и деревянные опоры оплывающей мечети, ясно, что жизнь - замурованная в стену невеста, Фрейд реклама туалетной бумаги, а Гауди -плагиатор и может отдыхать. В остальном же Дженне - азарт настольного футбола, побрякушки, привал гедониста. Я спросил местного имама, что есть рай. - Рай - это виноград, за которым не надо тянуться, он сам лезет в рот, и женщин - сколько хочешь, и сколько хочешь алкоголя, а что выпито здесь - в рае не додадут. По большому счету, это печальное заключение для моей родины.
      ДОГОН. ПЯТАЯ РЕКА
      Возможно, когда-то они были рыбами, но когда мы приехали, они выглядели скорее полулюдьми-полузмеями, с красными глазами, раздвоенными языками, гибкими конечностями без суставов. Их зеленые, гладкие, сияющие, как поверхность воды, тела были покрыты короткими зелеными волосами. Они сидели на веранде харчевни и весело ели сандвичи с ветчиной. - Ты видишь их? - спросил я. Я не был убежден, что Габи способна следовать за мной дальше, но она была так возбуждена Африкой, она вышла из самолета на маловразумительном аэродроме в Бамако, и сразу надела черные очки, и сразу сказала: Уф! конец Европе! - и радостно бросилась в дикость. В Догон ведет узкая пыльная неасфальтированная дорога. В ее начале шлагбаум, как и везде в странах третьего мира, для сбора податей. Бензобочки, преграждающие путь. Солдат-оборванец поднял шлагбаум. Мы въехали на землю пигмеев, которые куда-то подевались, но до-гоны - такие же по росту пигмеи. Они пришли сюда с низовья Нила много столетий назад, спасаясь от мусульманства. В Догоне задери только голову и станет видно: солнце - примус. Раскаленное добела, оно окружено спиралью из восьми витков красной меди. Луну - даже днем окружает та же спираль, но из белой меди. Звезды - глиняные катыши, заброшенные в пространство. Догоны почитают "собачью звезду" Сириус и ее невидимого спутника, по траектории которого определяют смену поколений - тогда пляши весь год на ходулях! Когда мы вошли в харчевню, к нам навстречу разлетелся метрдотель в красном пиджаке. Габи не выдержала и воскликнула: - Мсье, вы так элегантны! Скорее всего, это была ошибка. Борьба с дикарем в Черной Африке закончилась его неумеренным почитанием. Всякий повод хорош для комплимента. Белый выделяет уважение к черному, как пот - в тропических дозах. Это -расизм шиворот-навыворот, выгнанный из сознания в подкорку. Короче, когда в харчевне показался местный проводник, или тот, кого они послали нам как проводника, атмосфера уже напряглась до предела. Они были обижены тем, что невидимый мир оказался доступным каким-то белым. Во всяком случае, у меня не имелось с собой никакого мандата на гениальность. Когда за столом я громко заговорил о луне, они прислушивались с нескрываемым подозрением. С другой стороны, итальянцы, которых я немало встречал в Мали во время путешествия и которые проходили какими-то чемпионами по невменяемости, смотрели на меня как на шарлатана. В десять вечере вырубили электричество. Мы пошли спать, и вдогонку нам лаяли собаки. Наутро пришел проводник. - Возьмите воды, - сказал он. - Путь будет долог. Мы шли по каменистой пустыне. Сури плелся за нами. Наконец мы вышли к скалам. Внизу в долине лежала деревня. - У нас каждый камень может быть фетишем, - сказал проводник, - достаточно вдохнуть в него энергию и принести жертвоприношения. Он взял камень в руку, подумал и бросил его на землю. Я вдруг почувствовал, как у меня исчезает дешевое презрение к жизни, как испаряется сен-жерменский экзистенциализм, которым за свою жизнь я весь пропах, как свитер - табаком. Нас окружили местные женщины. Они дружелюбно улыбались. Местные приветствия отрывочны и трехступенчаты, как заклинания. - Саyо? Как дела? - Хорошо. - Как родители? - Хорошо. - Как дети? - Хорошо. - Ну,хорошо. Я незаметно сфотографировал женщин, и они набросились на меня с криками. - Это нехорошо, - нелюбезно сказал проводник. - Кадо! Кадо! - закричали женщины. - Ты отобрал у них душу, - сказал проводник. - Что теперь делать? - спросил я. - Кадо! Кадо! - кричали женщины. Я достал мелочь. Женщины презрительно рассмеялись. Проводник молчал. Я полез в бумажник. Достал тыщу франков. Они вырвали купюру у меня из рук и побежали. - Ерунда какая-то, - сказал я. - Неужели душа стоит тыщу франков? Проводник молчал. - Если вы смогли победить мусульманство, то почему не победили деньги? Гид, не отвечая, кивнул на скалы. - Здесь мы хороним своих мертвецов. Их поднимают на веревках в гроты, а потом приваливают камнем. В наших местах смерть - новость. Габи нервно захихикала. - Еще совсем недавно, - посмотрел на нее проводник без осуждения, состарившись, люди превращались в змей, и они ползали вот тут, по плато Бандиагара. По ночам змеи-предки заползали в жилища поесть, и люди, даже сегодня, как увидят змею, рвут на себе одежду и бросают ей, чтобы та приоделась. Затем змеи превратились в духов-йебанов. - Ну, этих духов у нас хватает, - сухо сказал я. - А как же смерть? - Это была сделка, - сказал проводник. -Мы поменяли смерть на корову. - Муууу! - высказалась Габи, намекая на Хайдеггера, у кого бытие-в-смерти основано в заботе. Как брошеное бытие-в-мире присутствие вверено своей смерти, которая есть неоспоримый "опытный факт". - На корову? - недоверчиво спросил я. -Корова породила смерть! - Во всяком случае, смерть - это жадность, - сказал проводник. Мы вошли в деревню. Она состояла из двух частей-близнецов, каждая соответствовала человеческому телу. Хижины были похожи на белые грибы чуть выше мужского роста. В одних грибах жили люди, в других - овцы, в третьих хранилось зерно. Отдельно стояли хижины, где помещались менструальные женщины. Малые дети с душераздирающими криками, писаясь и какаясь на ходу, бросились от нас врассыпную: мы были белые люди, с содранной кожей, как освежеванные бараны, и детям казалось, что мы пришли их забрать с собой. Мы вошли в одну хижину без всякого приглашения, но нас никто не остановил. На полу лежала нагая женщина со следами смущения на лице. Над ней суетилась зеленоволосая братва, которую мы видели вчера в харчевне. Братья вытягивали у себя из пальцев волокна: они делали матери юбку. Скрученные спиралью влажные волокна, полные сущности этих зеленоволосых людей, заключали в себе слово. Мать очнулась и быстро заговорила. Мы вышли. Мне показалось, что земля под ногами пульсирует, что здесь бьется чье-то сердце. - Какие жертвоприношения любезны вашим богам? - спросила, привычно сделав брови домиком, Габи. - Да всякие, - лениво сказал проводник. -Мы любим курей, овец, собак. - А людей? - спросил я. - Бывает, - ответил гид. - Белых тоже? - Когда предоставляется возможность, -сказал проводник с нехорошей ухмылкой. Сури заволновался. - Каннибализм? - спросил я. - Дикарь с человеческим мясом между зубов - это колонизаторский миф! выкрикнула Габи. - Тут был небесный десант, - сказал проводник. - Когда восьмой предок спустился на землю раньше седьмого, нарушив последовательность, тот пришел в бешенство, восстал против всех, раскидал, понимаете ли, наши семена. Пришлось убить. Мы съели тело, а голову отдали кузнецу. - Зачем? - удивилась Габи. - Кузнец вырыл яму, похоронил голову, -ответил проводник. Габи дико закричала. Стояла ночь. Я схватил фонарь. Осветил помещение. Вцепившись Габи зубами в шею, проводник пытался совокупляться с ней, но что-то ему мешало. Какая-то сила мешала мне броситься немке на помощь. Проводник выхватил нож и срезал Габи клитор, который всегда поражал меня своими размерами. По своей конфигурации он был похож на термитник из здешней саванны. К утру все это привело к аномалии. Габи родила в сортире на улице непарное существо, шакала, и назвала его почему-то Йуругу, хотя при благоприятных обстоятельствах должны были родиться близнецы. Мы не знали, как быть. Габи кормила шакала грудью, хотела увезти в Берлин, поскольку это ее ребенок. Взволнованная мать утверждала, что шакал также необходим для нормального течения жизни, как и близнецы. Меня растрогали ее материнские чувства. Но, строго говоря, рожденный Габи в то жаркое утро зверь воплощал беспорядок (что было странно для мамы-немки), бесплодие, засуху, ночь и смерть. Оставшись без пары, шакал в тот же день совершил инцест с Габи, которая от ужаса, пытаясь воспрепятствовать его некрасивой затее, превратилась в муравья и спряталась в собственном чреве, но не смогла убежать. В результате инцеста шакал обрел дар речи, обматерил нас и открыл мудрецам замыслы нашего проводника. - Я знаю, - возник проводник, перейдя со мной на ты, - зачем тебе нужны пять рек. Я вздрогнул. В сущности, это была моя тайна тайн, ключ ко всей этой книге. В системе догонского знания пять рек - основа всех основ. Но я не совсем понимал их значение. Меня уверяли, что под действием напитка конжо, кажущегося, на первый взгляд, догонским квасом из проса, а также плодов колы, с которыми в этих краях ходят женихаться, можно совершать головокружительные путешествия. Но мы не в Мексике, здесь - без допинга. Вселенная по своей конструкции напоминает увесистую фруктовую вазу сталинских времен, состоящую из четырнадцати сфер. Все эти сферы нанизаны параллельно -одна за другой - на железный столб, однако вместо винограда, груш и гранатов на них живут люди. Сферы делятся на семь верхних и семь нижних, и земля - верхняя из нижних миров. Над нами, в верхних мирах, живут рогатые люди, которые посылают на землю болезни, чернуху, под нами - хвостатые. Круглая и плоская Земля окружена ободом из соленой воды, все это вместе, прикусив свой хвост, обвивает змея. Мы превратились в перелетных мух, садящихся с божества на божество, бестолково, но с видимым самосознанием. Кто мы? Мы - перелетные мухи. Мы перелетали из одной сферы на другую, от рогатых к хвостатым, пока не опустились на соляную поверхность, и время со страшной силой стало разматываться назад, до упора в слово АММА. Из этого слова, собственно, и произошел мир. Проводник остановился, отпил воды и продолжал, обращаясь преимущественно к немке: - Каждое человеческое существо наделено двумя разнополыми душами. Женская душа мужчины устраняется при обрезании, мужская душа женщины - при эксцизии. Услышав это, немка зарыдала. - Брось, - сказал проводник на правах бывшего хахаля. - Не все так худо. Человеческая пара, созданная мною, породила восемь андрогенов. Они умели самооплодотворяться, - Проводник показал на пальцах, как это делается. - От них и произошли восемь родов догонов. - А как же Лебе? - спросил Сури, и мне подумалось, что он похож на молодого Горького и со временем станет классиком малийской словесности. - Лебе был потомком восьмого первоп редка и организатором человеческого языка. Но старый хранитель слова, седьмой первопредок, убитый нами, заманил его под землю - Лебе умер. Седьмой первопредок под землей проглотил Лебе, затем изрыгнул его вместе с потоком воды. На том месте, где находилось тело Лебе, вода покрыла большое пространство, образовалось пять рек. - Не четыре? - придирчиво переспросил Сури. - Обычно речь идет о четырех реках, текущих в четыре конца света. Взять, например, калмыкскую космологию... - Да чего далеко ходить, - перебил я. - В начале Библии из Эдема вытекает река для орошения рая, а после она разделяется на четыре реки! - Ребята, пить хочется! - облизнулась Габи. Ей дали попить. - Ну, это совсем другое, - вдруг обозлился проводник. - Библия ошиблась. Кости Лебе, выблеванные первопредком, превратились в священные предметы культа, цветные камни -дуге. Они обозначили контур души, который делают Номмо при рождении человека. После того, как восьмой первопредок проглотил потомка, их силы смешались, и Лебе - это новое слово, а пять рек суть символ нового слова. Mon Dieu! Река как речь, как змея в Погоне составляет пятикнижье. Четыре реки неполное знание, пропущенная глава. Вот откуда берется человеческая слабость, вот откуда изъян и разрыв между верой и знанием, не хватает одного потока, вот куда стекла человеческая мысль, греческая, мусульманская, где на персидских миниатюрах изображаются четыре течения воды, наконец, библейская, и только в Догоне... Ах, как не хватает пятой реки! Проводник подтвердил мои мысли. Мне стало не по себе. У каждого есть своя пятая река. Не спи, соберись, не трать время, ищи, дыши, свирищи, никто тебе не поможет, сам найди - не пожалеешь. Найди ее и разомкни цепь: сон-жизнь-слово-смерть-любовь. Нет более заветной (и более пошлой) цепи. Нашел. Неужто нашел? Похоже, это и есть тотсангам, на который меня навела Индия. Скважина основного мифа. Если замысел угадан правильно, то вот оно - золотое руно. Да, но как его, собаку, экспорировать? Украдкой? Чем точнее замысел, тем опаснее приводить его в исполнение. Нечеловеческое это дело. Здесь вторжение в правила, с которыми изволь считаться как с обязательными законами. Заметив мой испуг, проводник усмехнулся. Мы выехали из Догона в некотором оцепенении. Сури сосредоточенно молчал, занавесив лицо несвежим тюрбаном. Мы страшно пылили красной пылью. Немка дулась. Путь наш теперь лежал в Томбукту, духовный центр государства Мали.
      ПОСОЛ НА ХУЙ
      - Дай бинокль, - сказала немка. Перед отплытием из Мопти в Томбукту мы бродили по вещевому базару, смотрели, как делают пироги, толковали с кузнецами, зашли в кафе. С высокой веранды были видны моющиеся люди. Это были мальчики и мужчины. Немка балдела. - Ты погляди, - сказала она возбужденно, -когда мужчины выходят на берег, они прячут хуй между ног. Смешно. - Габи, - сказал я, - неужели тебя это все еще волнует? - А что меня должно волновать? Сури быстро вошел в кафе. - Капитан сердится, - сказал он. - Пора отплывать, а вы чем тут занимаетесь? Сердце мое учащенно забилось. Мне представилась встреча с капитаном. Яя отвез нас к пироге и распрощался. Он возвращался в Бамако. Мы подошли к моторной пироге, или пинасе. Нам предстояло плыть на ней три дня. По доске прошли и сели. Двое курчавых пацанов в одинаковых белых пальто и черно-белых клетчатых штанах, очень грустные, предложили свои услуги. - Батюшки! - перепугались они, вглядевшись в меня, с зеленой шапочкой на голове и в черных очках. - Каддафи приехал III В Африке все на кого-то похожи. - Да вы и сами - вылитые Пушкины! - рассудил я. - Мы помощники капитана, - отрекомендовались повеселевшие трупные пятна моей культуры. - Добро пожаловать! - А я Элен - повариха, - сказала застенчиво черная женщина и блеснула зубами. Капитан сидел в отдалении, ближе к корме, у руля. Это был черный человек в нелепых черных очках за три копейки с какими-то неприятными узорами на дужках и в дешевом спортивном непромокаемом костюме. Он помахал нам рукой, но даже не привстал. Я был несколько разочарован его видом. Впрочем, я уже в Индии заметил, что чем дальше я отрывался от западной цивилизации, тем бледнее становилась личность капитана. Она почти растворялась в окружающей среде: в Индии - по аскетической вертикали, в Африке - по природной горизонтали. Капитан завел мотор, мы поплыли. Мы плыли по молочно-зеленой воде Нигера в середине января, в середине месяца Рамадан. Нигер -благодушная река. В ней нет истерии. Она река рек. Она река крови, но в мирном смысле, то есть артерия. После Догона только так и хотелось. Река осмысляет пейзаж и делает его бесконечным. Каждый пикнику реки (фотография нарождающегося среднего класса во Франции, тридцатые годы XX столетия, женское белье на женском толстом теле) отличается от пикника без реки. Нигер между Мопти и Томбукту имеет неожиданную внутреннюю дельту, над происхождением которой ломают головы географы. Река распадается на рукава, сливается в молочно-зеленое внутреннее море без берегов, а после вытекает из моря стройным потоком без всяких причуд. Богат и разнообразен мир пернатых. Меня поразили длинношеии аисты, которые, взлетая, складывают шею, как столярную линейку, в несколько раз. Нигер, с другой стороны, дает примеры минимализма. То угостит стаей обезьян, и больше их никогда не покажет, то выставит крокодила (но я не буду врать, крокодилов не видел), то скромно положит на отмель дюжину бегемотов. Они - зорче матросов, с прозрачными фиолетовыми ушами, с большими ноздрями. - Ноздри, как у тебя, - сказала немка. - В них танк пройдет. - Редкая женщина долетит до середины Нигера, - незлобно отмахнулся я. Кстати, Мали - в переводе и есть бегемот. Мясо бегемотов коптят. В таком виде его можно хранить в течение нескольких месяцев. Африканцы - прекрасные охотники. Техника охоты на бегемотов осталась до сих пор такой же, какой ее описал еще Ибн Баттута в 1352 году, путешествуя из Томбукту в Гао, и я не будут повторяться, скажу только, что загарпуненное животное мы с немкой тоже добивали копьями. Но это так -вскользь, а вообще наибольшую ценность представляет нильский окунь (lates niloticus), или иначе капитан.
      Капитан - главная рыба Нигера. Он очень приятен на вкус, действительно напоминает нашего окуня и весит 10-20 килограмм, но, бывает, доходит до 100. Мы останавливали встречные пироги рыбаков с длинным шестом (как они ловко им орудуют!) и покупали свежайшего капитана. Элен оказалась классной поварихой и приготовляла капитана во всех видах, под разными соусами, с разными травками, натирала капитана петрушкой, киндзой, сельдереем, ладаном, мариновала, солила, боготворила, жарила на гриле. Мы все ели капитана с утра до вечера и очень хвалили Элен, а она улыбалась. По берегам Нигера широко распространены разнообразные термиты. Пейзажи сахеля пестрят их постройками, высотой до полутора метров. Отойдя от шока, Габи осторожно раздвинула губы. - Потрогай! Он вернулся ко мне! Мой петушок вернулся! - от счастья заплакала Габи. На радость мне, она тонула во всех пяти реках. Мы были чужие друг другу люди, попадавшие в аргонавтные условия вынужденной близости. Каждый по-своему бездомный, несчастный, растерянный. Я люблю ее точные лесбиянские руки, шарящие по утрам мои соски. Она - разложение женской массы, выделение мужского начала, распространение волосяного покрова, щетина на ягодицах, затвердение молочных желез, отказ от деторождения, острый интерес к молоденьким графиням, развивающийся алкоголизм, перенос интереса в анал, тяжелая шишка сфинктера, раздробление принципов, потеря половой идентификации, генетическая катастрофа, гормональный бред, продукт века, его наказание. Я аккуратно потрогал указательным пальцем. Не хилый, и даже залупается, как детский пенис. Не сразу сообразишь, где кончается большой клитор и начинается маленький хуй. Боюсь ошибиться, но клитор Габи, по-моему, и есть посол на хуй. Мы с ней панически боялись (ой, просто тряслись), но не мухи цеце, с которой медицина довольно успешно борется, а одного водяного невидимого микроба, который живет в стоячей воде Нигера всего двадцать секунд жизни и за это время ищет, куда бы ему внедриться, и если человек купается или просто стоит как дурак, то микроб в него попадает, как пуля, и после этого у мужчин отпадают все половые органы в буквальном смысле этого слова. У женщин тоже все отпадает. Во всяком случае, у Габи, как теперь всем известно, есть чему отпасть. Солнце заходит здесь ровно в шесть вечера и начинается тьма. Первую ночь мы ночевали в палатках. Сны в пустыне похожи на медленно разворачивающиеся оперы с длинными ариями, хором, множеством действующих лиц, оркестром и декорациями из реквизита Большого театра. Лежишь, приложив ухо к пустыне, вслушиваешься в подземные саги земли и содрогаешься. Я такие безумные сны видел только раз, на Тибете, и во время болезней. О чем эти сны? О скоротечности времени, страшном суде, разлуке с любимой женщиной, человеческой бездомности, мало ли о чем. То в одной одноместной палатке, то в другой в ужасе орут сонные люди. То капитан заорет, то помощники-Пушкины, то верный наш Горький, то повариха Элен. Под утро, часа в четыре, ко мне в палатку с ревом влетела немка, ей приснилось, что она разрушила в Германии всю налаженную систему социального страхования. Не успела она успокоиться, как до нас донеслись неопределенные звуки воя. Они приближались. Надо сказать, что когда мы выходили на берег, я фонарем осветил какое-то большое скопление белых костей и даже успел пошутить по этому поводу, но тут призадумался. Когда же чьи-то хищные морды стали тыкаться в полупрозрачную, фактически, эфемерную для хищных зубов палатку, то Габи узнала в непрошеных мордах шакалов. Поскольку Догон снабдил ее дополнительной информацией об этих мерзких животных (информацией, которую мы с ней сочли правильным не комментировать), а, кроме этого, она, может быть, даже еще пахла шакалом, сомнений не оставалось. Мы поджали ноги и затаились. В соседних палатках тоже закончились храп и кошмарные крики. Наступила человеческая тишина. - Сури! - крикнул я на весь сахель по-французски. - Чего делать-то? - Ш-ш-ш! - был несчастный ответ. Но вдруг раздался громкий выстрел. Это как-то сразу приободрило меня. Оказывается капитан захватил с собой огнестрельное оружие. Раздался вой испуганных зверей. Затем топот. Мы выскочили из палатки с фонарями. Капитан гнался за шакалами с палкой наперевес. Враги ретировались. Мы сели у костра. - У меня просьба, - сказал капитан, который, несмотря на тьму, оставался в солнечных очках за три копейки. - Не болтать о Догоне? - не выдержал я. Капитан почесал нос. Я тридцать лет, и никогда такого, - сообщил он. - Давайте перейдем спать в пирогу. Там на дне, конечно, не фонтан, но зато безопасно, как в чреве матери. Кудрявые помощники перенесли Габи на своих тонких руках на судно, храбро бредя по стоячей микробной воде. - А это верно, что у русского президента обезьянье сердце? - спросил капитан, когда мы расставались с ним навсегда на пристани неподалеку от Томбукту. - Как обезьянье? - Да тут все говорят... Вы не обижайтесь, - сказал капитан. - Обезьяны - они нам ближе собак.