Сага о богах - Мы, боги

– Они постепенно потеряли свободу мысли, прогресс, сумму знаний, равноправие полов и отдали свою судьбу в руки наиболее ретроградных и циничных людей во имя принципов... терпимости! – подчеркивает Вольтер.

– Они были слишко оторваны от природы, – говорит Руссо.

– Они потеряли чувство красоты, – предлагает Ван Гог.

– Они опирались на технологию. Они считали, что наука сильнее религии, – указывает Сент-Экзюпери.

– Они были недоверчивы в отношении науки и доверчивы в вере, – уточняет Этьен де Монгольфьер.

– Возможно, потому что религия бесспорна, в то время как наука все время ставится под вопрос.

– Все они были кретины... Так им и надо. Они получили то, что заслужили, – изрекает Жозеф Прудон.

– Ты не можешь так говорить, – возражает Вольтер. – У них почти получилось.

– Но... они провалились, – заключает анархист. – Религия – это ловушка для идиотов. И вот наглядное доказательство.

– Ты не можешь смешивать все религии в одну кучу. Была только одна, которая восхваляла насилие как мистический акт, именно так они установили террор, – говорит Люсьен Дюпре.

– Теперь, когда «Земля 17» вернулась в отправную точку, вы можете испытать свои силы в области божественной импровизации, – указывает Кронос.

В качестве правила игры бог времени предлагает выбрать каждому какое-нибудь человеческое сообщество из тех, что остались, и попытаться помочь ему развиться.

Мы беремся за работу. С помощью снов, молний, медиумов мы стараемся повлиять на шаманов, колдунов, священников или людей искусства, чтобы лучше воздействовать на повседневную жизнь потерянных людей. С помощью кнопки «D» мы вмешиваемся в конфликты, поражая врагов избранного племени. Самым креативным мы пытаемся внушить технические, научные или художественные изобретения. Это нелегко. Люди забывают свои сны, проснувшись, интерпретируют наши знаки как попало. Медиумы понимают то, что хотят. Иногда я раздражаюсь от такого непонимания.

Понемногу «язычники» начинают осознавать мое существование, поклоняться мне, и я внушаю им хоть какой-то порядок.

Наши божественные проявления сперва удивляют, потом пугают, затем завораживают. На «Земле 17» появляются новые религии. Зло, чтобы уменьшить зло. У моих друзей – почитающие их народы. Обожатели восхищают Мэрилин. Даже во времена земной славы ей так не поклонялись.

Эдмонд Уэллс молчит и наблюдает за своими людьми, как раньше за муравьями.

Кронос ходит позади учеников и время от времени нагибается, чтобы посмотреть на нашу работу. Его морщинистое лицо остается непроницаемым, и мы не можем понять, доволен он или нет нашими вмешательствами. Марию Кюри нервирует суета ее человеческого стада. Сару Бернар веселят глупости ее людей. Эдит Пиаф поет, ведя свою орду. Мата Хари предлагает зашифрованное изображение мадонны, не поддающееся расшифровке.

После двухчасового испытания нашей власти бог времени бьет в колокол и предлагает нам рассмотреть результаты работ. Большинству не удалось добиться лучших результатов, чем мне, за исключением, пожалуй, Люсьена Дюпре, сообщество которого, кажется, прогрессировало. Он действовал через потребление экзотических грибов. Живущие на острове, вне досягаемости хищных соседей, его люди практикуют искусство совместной жизни, похожее на сообщества хиппи 70-х годов. Они мирные и спокойные. У них свободные нравы, и каждый участвует во всех видах деятельности.

Кронос делает пометки в блокноте и спрашивает нас о первых впечатлениях.

– Если их слишком пугать, они становятся мистиками, – говорит один ученик.

– А если им все позволять, они делают еще больше глупостей в прямом смысле слова, то есть ведут себя, как звери, – огорчается другой.

– Если они перестают бояться кары, они теряют уважение ко всему.

– А почему, как вы считаете? – спрашивает профессор.

У каждого своя идея.

– У них нечто вроде естественной тяги к смерти и разрушению. Без полиции и наказания они не уважают других, – говорит какая-то девушка.

– Почему? – тонко спрашивает профессор.

Ответы множатся.

– Может быть, потому что они не понимают в действительности, что это такое.

– Потому что они не любят друг друга.

– Потому что им не нравится глобальный проект их вида.

– Потому что они его не видят.

– Потому что они его не представляют.

– Потому что они постоянно живут в страхе, – говорю я.

Кронос оборачивается ко мне.

– Развивайте вашу мысль.

Я думаю:

– Страх ослепляет их и мешает предвидеть спокойное существование в долгосрочной перспективе.

Эдмонд Уэллс качает головой.

– Они боятся, потому что для эволюции их сознания было слишком рано, когда их технологии стали развиваться чересчур быстро. Они располагали необыкновенными орудиями, в то время как их душа была еще на уровне 3. Поэтому они вернулись к технологии, соответствующей их уровню души. Базовая технология для базовых существ.

Большинство учеников одобряют.

Кронос, кажется, также удовлетворен этим ответом.

– Подождите, – вмешивается Люсьен Дюпре. – Некоторые таковы, но не все. В моем сообществе, например, они вышли из состояния страха и движутся к любви. Они перешли через 3, они сейчас 4 и даже стремятся к 5.

– У тебя получается, потому что их немного, – заключает другой ученик.

– Их всего две или три сотни на человечество, которое раньше насчитывало двенадцать миллиардов человек, а сейчас сократилось до трех миллиардов из-за религиозного фанатика, но это хорошее начало. И потом то, что небольшое количество решительных людей смогло разрушить с помощью этой религии, другие смогут восстановить с помощью духовности.

– Да, но их новая религия – это мы, – иронизирует Прудон. – Мы заменяем религию, которую они придумали, той которую им навязывают. Какая разница?

– Я говорил не о религии, а о духовности.

– Для меня это одно и то же.

– А для меня это две противоположности. Религия – это готовое мышление для всех, а духовность – это развитое восприятие того, что может быть «над собой», – говорит Люсьен Дюпре. – И для каждого оно различно.

– Ну что, знаменитый Великий Бог, что ты думаешь, сидя там, наверху, это что, религия или духовность? – спрашивает Прудон насмешливо.

Дебаты разгораются. Кронос снова бьет в колокол.

– Пора перейти к следующему упражнению. То, что было сделано от нашего имени, будет от нашего имени уничтожено, – заключает бог времени, поглаживая бороду. – Пора обрушить на эту планету-черновик» наш божественный гнев.

На всех часах и будильниках 19 часов вечера, сумерки снаружи начинают проникать в зал.

– Хорошо. Отрегулируйте ваши кресты, повернув колесико «D» на максимум.

– Но это будет геноцид! – восклицает Люсьен Дюпре.

Кронос пытается урезонить смутьяна.

– Твой опыт незначителен. Рядом с твоим маленьким успехом с несколькими сотнями индивидуумов существуют миллиарды людей, потерпевших полнейшее поражение, и нужно прекратить их страдания.

– Но мое сообщество доказывает, что их можно спасти. Мой «маленький» успех, как вы говорите, может быть заразен, – утверждает Люсьен Дюпре.

– Твой успех доказывает, что ты достаточно способный бог, и я уверен, что в Большой Игре ты будешь великолепен.

– Какой Большой Игре?

– Игре богов-учеников. Игре «Игрек».

– Но я не хочу играть в вашу игру «Игрек», я хочу продолжать помогать моему сообществу. Посмотрите, как они счастливы. У них есть маленькая деревня, они вместе ее убирают, у них нет ссор, они занимаются искусством, поют...

– Это лишь капля чистой воды в грязном океане. Теперь пора поменять таз, – нетерпеливо говорит Кронос.

– А нельзя их оставить в стороне, в колбе? – спрашиваю я на всякий случай.

– Нового не делают из старых материалов. Эти люди, к которым, как вам кажется, вы привязались, потому что начали их понимать, погрязли в дурных привычках, вышедших из миллионов лет ошибок и насилия. Они поднялись и опустились вновь. У них уровень сознания времен нашей Античности. Ментальность рабов. Из них ничего не получится. Это даже не «состоявшиеся» люди. У них уровень сознания на отметке 3,1. 3,1, вы меня слышите, в то время как у вас 7. Это... животные.

– Даже животные заслуживают жить, – говорит Эдмонд Уэллс.

– Вместо того чтобы награждать их добродетелями, вспомните их пороки. Вы что, не видели их пыток, их несправедливостей, их фанатизма, их трусости, их дикости, наконец? Неужели вы не поняли, с какой легкостью примитивная и жестокая религия воцарилась на всей планете безо всякого реального сопротивления? Это произошло. И произойдет снова. Очень жаль, мой бедный Люсьен, но это пропащие люди...

Несколько учеников одобрительно шушукаются. Кронос пользуется этим, чтобы поставить точку.

– Вы просто добьете агонизирующее человечество. Оно много пожило. Оно написало 2222 на своих календарях, но на самом деле ему уже три миллиона лет. Оно страдает от ревматизма и рака. Я уверен, что если бы оно могло говорить, оно умоляло бы о том, чтобы его страдания прекратили. Это не преступление, это эвтаназия.

Люсьен далеко не убежден.

– Если это – быть богом... то я предпочитаю уволиться.

Он поворачивается к нам.

– Вы тоже должны отказаться. Вы что, не понимаете, что вас заставляют сделать нечто недостойное? Берут планету, играют с ней, а потом уничтожают. Как будто давят... насекомых!

Лицо Эдмонда Уэллса передергивает гримаса, но он опускает глаза. Люсьен садится на стол.

– Эй, ребята! Проснитесь, боже мой! Вы не поняли, что должно произойти?

Никто не движется. Нужно сказать, что мы не очень довольны нашими человеческими сообществами. Только Люсьену Дюпре удалось добиться развития его человеческого стада. Ему одному есть что терять. Даже у моих людей из леса есть хронические проблемы со здоровьем, которые мне не удается решить. Дезинтерия... Хоть они и жуют листья, обладающие болеутоляющими свойствами, это ничего не меняет. Думаю, у них в воде слишком много амеб.

Люсьен обращается к нам по очереди.

– А ты, Руссо, и ты, Сент-Экзюпери, и ты, Мельес, и ты, Эдит Пиаф, Симона Синьоре... Эдмонд Уэллс, и ты, Рауль, и ты, Мишель, и ты, Мата Хари, и ты, Гюстав Эйфель... вы оставите целый мир умирать?

Мы опускаем глаза. Никто не реагирует.

– Очень хорошо. Я понял.

Подавленный, Люсьен слезает со стола и идет к выходу.

– Останься! – бросает Мэрилин Монро.

– Мне больше не интересно быть богом-учеником, – говорит Люсьен, не оборачиваясь.

– Ты можешь помогать людям. Может быть, не этим, но другим, которых нам предложат позднее, – шепчет ему Сара Бернар, когда он проходит рядом с ней.

– Чтобы потом их убить? Хорошее дело. У меня та же власть, что и у животновода, выращивающего свиней для бойни.

Люсьен отталкивает руки друзей, которые пытаются его задержать, и направляется к двери. Кронос не делает ни одного жеста, не произносит ни единого слова, чтобы ему помешать. Лишь после того, как бывший оптик выходит, он бормочет:

– Бедный парень. Он не отдает себе отчета в том, что потерял. На каждом курсе бывают слишком чувствительные души, которые не выносят потрясения. В конце концов, чем раньше они уйдут, тем лучше. Есть еще нежные души, которые хотят выйти из игры? Они могут заявить о себе сейчас.

Никакой реакции.

Кронос отворачивается от двери.

– Теперь наступает момент, который я люблю больше всего, – объявляет он.

Он втягивает воздух, шумно выдыхает, сосредоточивается, как будто готовится попробовать вкусное блюдо.

– Огонь!

Прудон стреляет первым. Огромный айсберг откалывается от южного полюса и тает в мгновение ока. Другие ученики следуют его примеру. После некоторого колебания я настраиваю свой крест, вскидываю его и целюсь. Мы сперва удивляемся, видя, что когда стреляем здесь, это бьет там. Затем, как будто в исступлении, мы обрушиваемся на льды. Я осознаю, что получаю некоторое удовольствие от разрушения, возможно, большее, чем от созидания. Мы испытываем чувство мощи. Мы – боги.

Таяние льдов привело к повышению уровня океана. Гигантские цунами обрушиваются на побережья, разрушают прибрежные деревни, затопляют земли, разбивают береговые утесы, поглощают долины, превращают вершины гор в острова, которые вскоре тоже скрываются под водой. Через несколько минут на всей планете не остается ни одного кусочка земли, который бы не был затоплен.

Когда Кронос приказывает: «Прекратить огонь!», там, где были семь обширных континентов, теперь только один черный глухой океан, по которому бегут пенистые волны. Самая высокая вершина находится на одном уровне с водой.

Редкие животные и люди, которым удалось чудом спастись, пытаются избежать смерти, хватаясь за плавающие обломки. Увеличив приближение с помощью креста, я замечаю что-то вроде Ноева ковчега. Потом еще один. Люди нашли способ выжить. Восхитительное упорство.

– Прекратите их страдания, – приказывает Кронос.

Отрегулировав кресты для точной стрельбы, боги поражают крошечные плавающие цели.

Никаких людей больше не видно. Не имея места, куда сесть, птицы кружатся в воздухе, перед тем как упасть, истощенные, в воду, где морской мир пытается восстановиться в правах.

Но, растопив полюса, мы вызвали также огромное облако пара, которое покрывает планету и закрывает небо. Солнечные лучи больше не доходят до поверхности, и температура резко падает. Так быстро, что через несколько мгновений вода замерзает.

Рыбы оказываются в воде, которая твердеет. Скоро планета «Земля 17» становится ледяной. Ее поверхность превращается в самый гигантский каток, какой только можно представить. Не существует больше никакой формы жизни: ни человеческой, ни животной, ни растительной.

Конец пути для «Земли 17», которая превратилась в идеально гладкую жемчужину, отливающую перламутровым блеском.

Летящее в космосе белое яйцо.

29. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: КОСМИЧЕСКОЕ ЯЙЦО

Все начинается и все заканчивается яйцом. В большинстве мифологий яйцо является символом рассвета и заката.

В самых древних египетских космогониях создание мира описывается как выход из космического яйца, содержавшего в себе солнце и зародыши жизни.

Для адептов орфики Кронос, пожирающий время, и Фаэтон, ночь с черными крыльями, снесли в темноте серебряное яйцо, содержавшее небо в верхней части и землю в нижней. Когда оно открылось, из него вышел Фанес, бог-разоблачитель, изображавшийся в виде жужжащей пчелы.

Для индусов Вселенная вначале была лишена сущности, пока не приняла форму яйца, скорлупа которого является границей между ничем и чем-то: Ираниягарба. Через год это космическое яйцо раскрылось, и его внутренний мешочек превратился в облака, вены стали реками, а жидкость – океаном.

Для китайцев вселенский хаос породил яйцо, которое раскололось, освободив землю Инь и небо Янь.

Для полинезийцев вначале было яйцо, содержащее Тетуму, основание, и Те-папа, скалу. Когда оно раскололось, появились три стоящие одна на другой платформы, на которых Те-туму и Те-папа создали человека, животных и растения.

В каббале Вселенная рассматривается как вышедшая из расколовшегося на 288 кусков яйца.

Яйцо можно найти также в центре космогоний у японцев, финнов, славян и финикийцев. Являясь символом плодородия у одних народов, у других оно, напротив, является символом смерти, и они едят яйца в знак траура. Они даже кладут их в могилы, чтобы придать скончавшемуся силы для потустороннего путешествия.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

30. ВКУС ЯЙЦА

Яйца. Нам дают есть сырые яйца, стоящие в деревянных подставках. Ложками мы стучим по скорлупе, перед тем как тщательно удалить ее осколки, чтобы они не попали внутрь.

Мы сидим на длинных скамьях в расположенном в северной зоне Мегароне. Это большое круглое здание было построено как столовая для богов-учеников.

Мы усаживаемся за столы из древесины акации, покрытые белыми хлопковыми скатертями, где нас ожидают пирамиды яиц. Из-за жары двери раскрыты настежь. Сидя в стороне, Рауль нас избегает.

Я погружаю ложку в желток и подношу ко рту. Наконец я попробую настоящую пищу. Я так долго был этого лишен. Какое ощущение! Я чувствую вкус яйца на языке, на небе. Я отличаю белок от желтка. Это одновременно соленое, сладкое, терпкое и такое нежное. Миллионы вкусовых рецепторов просыпаются в удивлении. После зрения, осязания, слуха и обоняния я вновь обнаруживаю еще одно чувство: вкус.

Жидкое яйцо течет как ручеек по моему горлу. Я ощущаю, как оно скатывается по моему пищеводу, а потом ощущение исчезает.

Есть. Глотать этот поток белка и золотого желтка. Блаженство. Я выпиваю яйцо за яйцом.

– В Голландии, – говорит Мата Хари, – в моей родной деревушке Лееварден был обычай бросать яйцо через крышу нового дома. Там, где оно падало, нужно было закопать то, что от яйца осталось. Согласно народному поверию, считалось, что молния ударит в это место. Естественно, нужно было бросить яйцо как можно дальше, чтобы избежать опасности.

Эдмоцд Уэллс крутит яйцо в руках.

– Я еще не думал о том, что до стадии 1, минерала, существовала стадия 0, яйцо. Кривая любви, но абсолютно замкнутая...

На белой скатерти он рисует пальцем ноль.

– Действительно, все отсюда выходит и все сюда возвращается, – подтверждает Гюстав Эйфель. – Яйцо, ноль. Замкнутая кривая.

Яйцо напоминает мне «Землю 17», замерзшую планету, и, охваченный приступом тошноты, я забываю новое удовольствие, снова вижу последних обитателей, машущих руками в воде, борющихся в ледяном океане, и не могу сдержаться. Я бегу в кусты и меня рвет.

Эдмонду, который прибегает помочь мне, я бормочу:

– Люсьен, возможно, был прав...

– Нет, он был неправ. Подать в отставку – значит бросить партию. А поскольку мы в ней, можно попробовать улучшить ход вещей. Но если выйти из игры, все потеряно.

Мы возвращаемся за стол, где остальные, занятые дискуссией, предпочитают не замечать моего недомогания.

– Что будет с Люсьеном? – беспокоится Мэрилин.

Действительно, он не присоединился к нам за столом, и хотя я внимательно осмотрел все вокруг, в другом месте его тоже нет.

– Если он отправился на гору, его мог схватить кентавр, – делает предположение Эдмонд Уэллс.

– Или дьявол, – добавляет другой ученик.

Мы все содрогаемся. От произнесения этого слова по спинам присутствующих пробегает холодок.

Появляется Дионис и объявляет, что после обеда состоится церемония траура по человечеству «Земли 17». Мы должны переодеться, надеть новые тоги и собраться в Амфитеатре.

Мне не удается прогнать от себя образы этих человеческих «стад», утопленных нашими руками.

31. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: СМЕРТЬ

В картах марсельского таро смерть-возрождение символизируется 13-м арканом, арканом без названия. На ней изображен скелет телесного цвета, косящий черное поле. Его правая нога погружена в землю, а левой он опирается на женскую голову. Вокруг три руки, нога и две белых кости. Справа улыбающаяся голова с короной. Из земли торчат желтые и голубые ростки.

Эта карта отсылает к латинскому изречению: Visita Interiorem Terrae Rectificando Operae Lapidem. «Посети внутренность земли, и, исправившись, ты найдешь спрятанный камень».

Таким образом, нужно использовать косу и выровнять, срезать то, что выступает, чтобы из черной земли смогли возродиться желтые ростки.

Это карта самых сильных изменений. Именно поэтому она пугает.

Она также означает критический момент в игре.

Двенадцать предыдущих арканов рассматриваются как маленькие загадки. Но начиная с тринадцатого, следующие являются большими загадками. С этого момента появляются карты, украшенные облаками с ангелами или небесными символами. Вмешивается высшее измерение.

Все инициации проходят фазу смерти-возрождения. В эзотерическом смысле она означает глубокое изменение, которое трансформирует человека в ходе инициации. Если он не умрет как несовершенное существо, он не сможет возродиться.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

32. ТРАУР

У меня во рту горечь. Я снова думаю о Жюле Верне. «Он слишком рано прибыл», – сказал Дионис. Слишком рано, чтобы увидеть что? Кулисы до представления?..

Здесь происходят странные вещи.

Оры встречают нас в Амфитеатре. Мы собираемся в центре.

Как и в прошлый раз, нас окружают кентавры с барабанами, вскоре к ним присоединяются другие с охотничьими рожками, издающими очень низкий звук. Они начинают речитатив, монотонную протяжную мелодию, переходящую в погребальную песню, когда Атлант ставит перед нами в стеклянной оболочке гладкое яйцо, в которое превратилась скончавшаяся «Земля 17».

Дионис встает.

– Умер мир. Подумаем все об этом человеческом множестве, которое сделало то, что смогло, но которому не удалось подняться.

Он делает благоговейный жест.

– Здесь покоится человечество, которое потерпело крах.

Он целует стеклянный шар. Кронос не делает никаких комментариев. Некоторые ученики, кажется, смущены.

Ритм барабанов убыстряется, и рожки начинают играть менее грустную мелодию. Начинается праздник, и ученики собираются в группы по интересам.

Среди влюбленных в завоевание неба Клеман Адер, пионер авиации, один из братьев Монгольфьер, пионер полетов на воздушных шарах, военный пилот и поэт Антуан де Сент-Экзюпери, воздушный фотограф Надар. Любитель пересечения океанов барон и корсар Робер Сюркуф беседует с маркизом де Лафайетом.

Артисты, художники, скульпторы и актеры собрались в другую группу. Здесь Анри Матисс, Огюст Роден, явно помирившийся с Камиллой Клодель, Бернар Палисси, Симона Синьоре и Сара Бернар. В стороне стоят писатели Франсуа Рабле, Мишель де Монтень, Марсель Пруст, Жан де Лафонтен. Я присоединяюсь к друзьям теонавтам: Фредди Мейеру, Мэрилин Монро и Эдмонду Уэллсу. Рауль по-прежнему где-то шатается, и некоторые ученики предпочитают тоже оставаться одни, как Гюстав Эйфель, Мата Хари, Жорж Мельес, Жозеф Прудон, Эдит Пиаф.

Но во всех группах царит оживленная дискуссия.

Каждый упорно пытается понять законы, которые руководят нашим новым миром. Мата Хари кладет конец догадкам, смело направившись в центр площадки.

Она проворно снимает тогу, стесняющую движения, и, оставшись в одной тунике, начинает томный восточный танец. Руки округляются, ноги сгибаются, красивое лицо остается неподвижным, а взгляд загадочным. Я понимаю, почему эта женщина могла обольстить столько мужчин.

Она кружится вокруг сферы с останками «Земли 17», как будто хочет ее разбудить. Три луны Олимпии отражаются в гладком стекле, и их бледные ореолы усиливают магию происходящего. Мата Хари кружится все быстрее. Ритм ускоряется, ее тело становится похожим на змею, содрогающуюся рывками, и наши рты открываются, чтобы произнести звук, который объединяет нас как единый голос: «Аааааааааххххх», в го время как мы бьем в ладони, а кентавры – в барабаны.

Танцовщица движется с опущенными веками. Мое сердце бьется в унисон с барабанами, руки поднимаются, я скандирую что-то вместе с толпой. Мата Хари вовлекает нас в свой транс.

Вдруг она падает. Музыка смолкает. Мы обеспокоены, но она встает, улыбаясь.

– Какая танцовщица, какая удивительная танцовщица! – повторяет рядом со мной Жорж Мельес, аплодируя без остановки.

Но внимание уже отвлекает другая сцена. Входит группа главных богов, узнаваемых по их росту и тогам ярких цветов. Они расходятся по толпе, а потом снова собираются вместе. Последним в Амфитеатр проскальзывает грациозный силуэт. И хотя нам ее не представили, я знаю, кто это.

Это она.

Ах, отныне все для меня будет до того, как я увидел Афродиту, и после того. Красивая – сказать это, значит не сказать ничего. Она само воплощение Красоты.

В складках ее пурпурной тоги появляются и исчезают ноги идеальных очертаний, охваченные от лодыжек до колен золотыми ленточками сандалий.

Ее золотистые волосы каскадом падают на красную ткань. Ее грудь едва скрыта. На тонкой шее колье из дрогоценных камней, аметистов, опалов, рубинов, бриллиантов, гранатов, бирюзы и топазов лишь подчеркивает блеск изумрудных глаз. Высокие скулы подчеркивают плавные черты лица. В нежных ушах серьги, изображающие глаза.

Барабаны и охотничьи рожки снова начинают играть нежную мелодию. Им хором отвечают колокола из дворца Кроноса. Фредди Мейер и Мэрилин Монро открывают бал. На танцевальной площадке образуются необычные пары. Я не могу покинуть взглядом Афродиту, которая приветствует других главных богов.

– Все в порядке? – спрашивает Эдмонд Уэллс.

Он смотрит на меня с удивлением, а потом, качая головой, идет к Афродите, которая склоняет прекрасное тело, чтобы выслушать то, что он говорит ей на ухо, кажется удивленной, и наконец поворачивает взгляд в мою сторону.

Боже мой.

Она на меня смотрит!

Она идет ко мне. Она со мной говорит!

– Ваш друг утверждает, что вы слишком застенчивы, чтобы осмелиться меня пригласить, – произносит льющийся откуда-то издалека голос с легким греческим акцентом.

Я чувствую совсем рядом ее запах.

Биение сердца заставляет колыхаться мою тогу. Мне нужно ей ответить, но пересохший рот больше не слушается меня.

– Вы, возможно, хотите танцевать? – продолжает она.

Она касается меня рукой. От контакта с ее кожей по мне как будто пробегает электрический разряд. Словно вслепую, я позволяю вести себя к танцевальной площадке, где она обхватывает меня другой рукой. Она выше меня больше чем на голову и вынуждена нагнуться, чтобы я услышал ее шепот:

– Скажите, вы... «Тот, кого ждут»?

Я прочищаю горло, чтобы освободить голосовые связки, и выдавливаю:

– Ээ...

– Сфинкс утверждает, что «Тот, кого ждут» знает ОТВЕТ.

– Ээ... а что за вопрос?

– Сфинкс сформулировал вопрос, чтобы узнать «Того, кого ждут».

– Это загадка: «Утром на четырех, днем на двух, вечером на трех»? Я знаю ответ на нее: человек. Ребенком он ползает на четырех конечностях, взрослый ходит на двух, а стариком, с палочкой, на трех.

Она доброжелательно улыбается.

– О, эту загадку богам-ученикам задавали три тысячи лет назад. Она очень пригодилась Эдипу, но Сфинкс с тех пор придумал много новых. Послушайте, вот последняя.

Прекратив танцевать, она шепчет мне на ухо, подчеркивая каждую букву. Я чувствую рядом с ухом ее горячее благоухающее дыхание.

«Это лучше, чем Бог.

Это хуже, чем дьявол.

У бедных это есть.

А у богатых нет.

А если это съесть, то умрешь.

Что это?»

33. МИФОЛОГИЯ: ОЛИМПИЙЦЫ

После царствования бога Хаоса и Кроноса – бога времени, наступила эра богов-олимпийцев. Зевс, новый владыка мира, распределил роли и почести в соответствии с усердиями его братьев и сестер в борьбе против титанов. Посейдон получил контроль над морями. Гадес стал владыкой царства мертвых. Деметра получила поля и урожаи. Эстия – огонь. Гера – семью, и так далее.

Закончив раздел, Зевс построил дворец на вершине горы Олимп и объявил, что там будут проходить все встречи богов, на которых они будут решать судьбы Вселенной.

Однако мать Гея была раздражена превосходством ее сына и родила ужасного монстра: Тифона. Это было чудовище с сотней драконьих голов, изрыгающих пламя. Он был таких размеров, что малейшее движение вызывало бурю. И когда он появился на Олимпе, боги были так напуганы, что приняли вид животных и убежали в египетскую пустыню. Зевс остался один на один с Тифоном. Монстр победил короля богов. Он перерезал ему нервы и сухожилия и унес в пещеру. Однако Гермес, молодой шаловливый бог, ставший союзником олимпийцев, вооружился каской-невидимкой Гадеса и освободил Зевса. Он восстановил нервы и сухожилия и вернул царя на Олимп. Тифон вернулся, но на этот раз Зевс поразил его с вершины молнией. Монстр оторвал куски горы, чтобы бросить их на вершину, но Зевс молниями разрушил их. Обломки упали вниз и раздавили Тифона. Зевс заковал его в цепи и бросил в кратер вулкана Этна, где он иногда просыпается и снова плюется огнем.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

(с помощью Франсиса Разорбака,

вдохновлявшегося «Теогонией» Гесиода,

700 год до н.э.)

34. В ГОЛУБОМ ЛЕСУ

Новый ночной побег. Все теонавты, Фредди Мейер, Мэрилин, Эдмонд Уэллс и я, собрались. Даже Рауль следует за нами, правда, на расстоянии, поскольку он еще не победил свою злобу.

Эдмонд Уэллс идет рядом со мной.

– Ну и как она, Афродита?

– Лучше чем бог, хуже, чем дьявол... – Потом я добавляю: ...У бедных это есть, а у богатых нет, а если это съесть, то умрешь. Что это? Вы так любите разгадывать загадки, вы сможете разгадать эту, загаданную мне богиней.

Он замедляет шаг.

– Ответ должен быть простым, – наконец произносит учитель. – Пока я его не нахожу, но я подумаю еще. Мне нравится эта загадка.

На берегу голубого потока мы начинаем строить плот, чтобы во время переправы нас не схватили сирены. Мы срезаем тростники и связываем их лианами. Мы работаем аккуратно, стараясь производить как можно меньше шума.

– У тебя нет в запасе какого-нибудь анекдота? – спрашивает Эдмонд у Фредди, не прекращая связывать тростники.

Раввин роется в памяти:

– Есть. Это история про одного типа, который провалился в зыбучие пески. Он погрузился уже по пояс, когда приехали пожарные его спасать. «Не утруждайте себя, – говорит тип, – я верю, Бог меня спасет». Он погрузился уже по плечи, когда пожарные возвращаются и предлагают бросить ему веревку. «Нет, нет, – повторяет тип, – вы мне не нужны.