Хозяева пытались, как могли, своих гостей ублажить, топили по черному, дым ел глаза, першил в горле, но тепла не прибавлял. С утра приходилось натягивать на себя влажные, так и не просохшие, противные одежды. На стальных пластинах доспехов и оружии Ингрендсонов бурели разводы ржавчины. Как гридни не чистили, пятна появлялись снова и снова.

На восьмой день пути, навстречу путникам, показался небольшой конный отряд. Сигмонд, как всегда, безразличен видом, только чуть отрешеннее стал взгляд его голубых глаз, да руки, отпустив поводья, вольно легли на луку седла. Ингрендсоны взялись за мечи. Малыш, выдвинув вперед свою тушу, загородил хозяйку. Гильда, привстав на стременах, внимательно присматривалась к цветам кильтов приближающихся воинов. Рассмотрела, заулыбалась, успокоено опустилась.

— Витязь, никак едут люди лорда Стока. Это благородный властелин, худого не умыслит.

Ингрендсоны, вернули мечи в ножны, но рукояти из рук не выпускали. Смотрели настороженно.

— А кто это за Сток?

— О, это высокородный лорд, пэр Короны, кузен самого короля Сагана. — Гильда гордилась своими, воистину безграничными познаниями в геральдических линиях земли Нодд. — Да и вон он сам, впереди всех скачет.

Тем временем кавалькады сблизились. Всадники остановили коней.

— Да будут дни твои долги, о лорд двух кланов, славный витязь Небесного Кролика, как дороги степные. — Начал традиционное приветствие лорд Сток. — Прошу тебя, владетеля Гильдгарда, высокородную леди Гильду и гридней твоих, почтить своим вниманием мой скромный замок. — Сказал и в знак добрых намерений снял боевой шлем, передал оруженосцу.

Сигмонд не менее учтиво ответил, тоже шлем снял. С удовольствием приглашение принял.

Поворотили Стоковцы своих коней, поскакали, как то и полагается, первыми. Показывают дорогу к замку. Сигмонд, Гильда и Сток едут вместе, рядом Малыш галопирует. За ними гридни Ингрендсоны, и совсем последней повозка катится.

Польшеная Гильда ехала в почтительном восторге. Еще бы, сам пэр Короны, кузен короля, приглашает их — Сигмонда и ее, Гильду, в свой родовой замок. Для дочери сенешаля, это великая честь. Да, благостивый Бугх привел тогда, в Блудном Бору, ее к Сигмонду. Слава доблестного витязя, словно свет ясного солнышка, озаряет и греет вчерашнюю бесправную невольницу, пленницу псов войны, шакалов позорных. Славен будь лорд Сигмонд!

А Сигмонд скакал, как ни в чем не бывало. Все принимал за должное, обменивался редкими словами с пэром.

— Да, — думала Гильда, — все то ты, витязь, о себе молчишь, о своей судьбине словом не обмолвишься. Но не простым ратником, не наемным воином, каких пруд пруди, был ты в родных палестинах.

Волки довольно улыбались. Закаленные невзгодами и лишениями воины, без раздумий готовы были следовать за своим господином и благодетелем, хоть в туманную пустоту Валгаллы. Но та же походная жизнь научила их золотому правилу — лучше летом у костра, чем зимой на солнце. Право слово, по такой погоде куда приятней за сытным столом у камелька калякать, выстоявшегося эля прихлебывать, чем трястись в сыром седле по грязной дороге.

Хорошо ехать в гости. И кони, чуя скорый теплый отдых да сытые стойла, прибавили резвости. Вот и конечная цель пути.

Лорд Сток, несмотря на высокородность, сеньором был мелкопоместным. Замок его, отнюдь не напоминал Грауденхольд. По сути одна приземистая, в три этажа, башня к которой полукольцом примыкает невысокая зубчатая стена с укрепленными воротами, за ней скромные хозяйственные сооружения. Так замок в народе и называют — «Перстень».

Мал замок, да радушны хозяева. Сама леди Сток вышла к воротам, навстречу дорогим гостям. Поприветствовала, отдала своим людям распоряжения, касаемо коней и повозки, велела баню топить, снедь готовить. Повела промокших путников в отведенные им покои.

С расспросами да разговорами не настырничала. Понимала, что с дороги усталым людям, перво-наперво на новом месте оглядеться, помыться да отогреться, влажные платья сменить надобно. А после к столу, потрапезничать со вкусом. Вот поле того и беседа уместна, тогда и разговоры хороши будут.

Верно рассудила. Тем же вечером, выпарив пропитавшую тело зябкость, переодевшись в сухое и отменно откушав, сидели в зале у горячо пылающего камина, неспешно речи говорили.

Не примостилась на краюшке, привольно раскинулась в мягком, удобном кресле у яркого огня леди Гильда. Удобно кресло, ноги покрывает теплый плед, цветов родного клана. В одной руке кубок с горячим грогом, другая, ласкает за ухом, привалившегося сбоку кресла многопудового Малыша. Свинок бедненький, намаялся в диких землях одиночествовать. От тепла и ласки хозяйской млеет, похрюкивает. Господские псы в дальнем углу жмутся поскуливают, а подойти не осмеливаются. Совсем, как в отчей крепости, совсем как в былые годы, хорошо и на душе празднично.

Хорошо и на душе празднично. Напротив сидит леди Сток, ведет разговор. Знатна супруга пэра Короны, а говорит как с равной, с уважением. Почтительна к хозяйке Гильдгарда. Не только рассказывает — совета просит. Как лучше — двух птичниц держать, или одной довлеет? Совместно порешили — и одной станет, только приставить к ней двух отроковиц, в помощь да научение. Так и убытку по менее и толку более.

Второй вопрос волнительный — завелись крысы, пацюки голохвостые, начали яйца изводить, наседок тревожить. А намедни и вовсе обнаглели бесстыжие. Загрызли насмерть индюшонка, да пару цыплят покалечили. И нету сладу с хитрющими тварями. Ядовитое не трогают, крысоловок сторонятся. Коты обленились, только молоко хозяйское лакать горазды, да у печи спать. А как крыс ловить, так увольте. И как живность спасать, неведомо.

Да, молода еще хозяйка Перстня, малоопытна, малосечена. Гильда еще моложе будет, да учена старательно, розговито. Серьезно готовила ее мудрая мать, дней не считаючи, познаний не скрываючи, руки утрудить не жалеючи. Потому, по такому простому вопросу голову сенешалевна не сушила, не раздумывая советовала:

— Значит, ежа завести на птичнике надо. Молоком спервоначала его подманивать, чтоб прижился. А как пообвыкнет, то всех злогрызливых быстрехонько ущучит. Пацюки попервах посопротивляются, да куда им, голохвостым, супротив колючего. Отступятся, покинут птичник.

— Ох, ты! — Всплеснула руками леди Сток. — А я и забыла совсем! Завтра же и велю ежа достать. А вот…

Много вопросов обсудить надобно.

Рядом за столом сидят Сигмонд и пэр Короны лорд Сток. Не пустозвонствуют, обстоятельно ведут серьезную беседу о бедах земли Нодд, о злых временах нынешних. Мудро говорит пэр Короны.

— Витязь Сигмонд, благородны твои помыслы, благочестивы намерения, по древнему обычаю утвердить благословением герцога свой титул, не носить самовольно лордовскую корону, как многие нынче это делать стали. Да пристало ли тебе, витязь Небесного Кролика, вассальную присягу приносить герцогу Боранскому. Человек он, хоть титулом и отягощен, да разумом легок. Малодушен и корыстен. В том не секрет, что корону надел хитростью и изменой. Да не то беда, что худороден, беда, что душою низок, мелкопакостен да бесчестен. Тебе ли достойно будет, под знаменами герцогскими в его сварах с Грауденхольдцами да Скоренинцами силы свои богатырские растрачивать? Не под вымпелом Боранским, но под коронным стягом, миньоном благородного Сагана, назначено тебе бедную землю Нодд, от недругов боронить.

— Да я и сам подумывал, к черту герцога, к королю надо ехать.

— Если дозволишь, лорд Сигмонд, совет могу дать. Сейчас в столицу ехать не ко времени. Погоди немного, не торопись. Не хочу беду накликать, да чует мое сердце, скоро беда придет. Заявятся в пределы Ноддовские, злые недруги, силы ратные. Вот тогда тебе и быть с королем, биться-сражаться с супостатами. Сила твоя велика, отвага всем известна. Послужишь Короне делом, быть тебе у Сагана в почете он тебя отметит, приблизит к себе.

Так говорил высокородный пэр Сток, Сигмонд согласно слушал.

Благоденствовали путники в гостеприимном замке. А погода исправлялась. Следующим утром еще моросило, а к обеденной поре незаметно развиднелось, черные тучи попрозрачнили, тени на земле означились, а там уже синее небо проглянуло и яркое солнце горячо в лазури засияло.

Высоко в небесах парит парит хищный птах, клекотом округу полнит, расправил крылья, перья сушит. Дождливые дни — дни голодные. Его добыча, сурки-травогрызы, от непогоды в норы попрятались. Им то что, нора глубока, суха, подстилка из мха и пуха выложена. Запасы кормовые в достатке, знай сиди себе, грызи зерна да спи. А хищному то каково? Ему в нору не пробраться, в гнезде не просохнуть, пропитания не добыть.

А нынче повыбирались зверюшки на раздолье, солнышку рады, спешат наверстать упущенное, семена-зернышки в норы поснашивать. А с небес уже зоркий глаз следит, глаз голодный, разбойничий. Выбирает добычу по-знатнее, чтобы камнем рухнуть к земле, вонзить крепкие острые когти в тучное тело, и, расправив крылья, взмыть в синеву неба, к гнезду направиться. Ждут в плетеных хоромах малые детушки, птенцы желторотые, злокрикливые, злоедливые. Вот вам детушки угощение, ждет вас нынче пирование, кровь горячая, плоть обильная.

По погоде порешили было, радушием хозяйским не злоупотреблять, следующим же утром откланяться, отправляться в дорогу дальнюю. Да лорд Сток отговаривал.

— Погостите еще, гости дорогие. Аль хозяйка не красна, аль перина не мягка, аль повара не старательны?

Еще звал на охоту съездить, ловчие, мол, оленя выследили, добычу царскую. Предложение это, от чистого сердца сделанное, было заманчиво. Да и не принять его, отвергнуть, значило бы выказать неучтивость, не годилось так поступать.

Решили с отъездом повременить, велели повозку распрягать, коней расседлывать. Да прискакал тут в замок встревоженный кланщик.

Соскочил со взмыленного жеребца, пошатываясь, поспешил в своему лорду. Принялся возбужденно говорить, рукой указывая на близкий лес. Осуровел пэр Сток не только лицом, всею статью, в жестких движениях его фигуры не было уже прежней мягкой учтивости радушного хозяина. Суровый воин отдавал приказы. Кликнул близких людей, начал распоряжения делать. Кланщики, брови хмуря, торопливо разошлись по сторонам, сзывали своих подчиненных, надевали панцири, доставали оружие.

Гости стояли в стороне, понимали, что серьезное произошло. Видели, как беззаботная радость внезапно сменилась угрюмой сосредоточенностью дел. Подошедший лорд Сток выглядел взволнованным и несколько смущенным.

— Лорд Сигмонд, леди Гильда. Я необдуманно просил вас погостить в моей вотчине, но обстоятельства так изменились, что я настоятельно рекомендую вам тотчас же покинуть мой замок. Видит благостный Бугх, что неприятно мне такое говорить, и прошу не видеть в том оскорбления. Нет его в моих словах. Не бесчещу вас такой просьбой, не забыл я светлый долг гостеприимства. И только помышлением о вашем благе, заставляют меня просить вас удалиться отсюда наискорейшим образом. Не держите на меня зла, а сейчас прощайте. Неотложные дела не позволяют мне проводить вас, согласно достоинствам вашим. Пусть светла будет ваша дорога, и беспечны дни.

Сигмонд молча слушал эту, несколько сумбурную речь. Видела Гильда, как потускнел его взгляд, как поскучнело лицо. Поняла, не уйдет от грядущего Сигмонд, не оставит одного благородного хозяина Перстня.

— Нет, лорд Сток. Никуда мы не поедем. Лучше скажи, с кем воевать будем?

Пэр Короны благодарно склонил голову.

— Это ответ героя. Но, поверь мне, витязь, никто худого не подумает, если ты покинешь мой замок, не вмешаешься в чужую файду. Не легкая победа ждет нас завтра, но смертный бой. Закат солнца не многим суждено увидеть.

— И нечего твоим недругам на зори пялиться. — Гильдины глаза горели зеленым огнем. — Мы им пыль с ушей пообтрусим.

— Не спеши с ответом, отважный. — Отвечал лорд Сток. — Мой человек привез худые вести. На замок движется разбойник Бурдинхерд Шакалий Глаз. Довелось мне однажды разбить его банду, а вот самого атамана повесить не смог. Скрылся тот, скользкий, как гад ползучий. И ядовит смертельно, червь подколодный. Нынче собрал шакалюга большое войско, грозится Перстень сжечь. Сил у него много. Слышал я, по ту сторону Пустоши, он приступом взял и разорил замок Чертенбен, а тот по более моего будет. Как ни горько говорить, но от вас скрывать не стану — не чаю отстоять Перстень. Велики силы разбойные, тяжкий день нам предстоит.

— Да и ему завтра не медом мазано. Оно может и к лучшему. Лови еще бандита по лесам да буеракам. А так сам придет. Давай к бою готовиться. — Рассудил Сигмонд.

— Ну, быть по сему. — Сток рад был подмоге знаменитого ратоборца.

А приготовления уже шли полным ходом. Сигмонд, удовлетворенно отметил, отменную выучку Стоковых кланщиков, слаженность действий. Старшие дружинники разумно командовали, младшие, без суеты, споро, толково, выполняли им порученное. Люди сносили на стены камни, кололи поленья, складывали их под огромными котлами. Поднимали в ведрах воду, заполняли те котлы, готовились крутым кипятком встретить штурмующих. Лучники запасали стрелы, выбирали позиции. В окрестные села были направлены гонцы и, предупрежденные о готовящемся набеге, поселяне потянулись в замок, с домашней животиной и скарбом на телегах. Прибывая, тотчас принимались за ратные приготовления. Конные разъезды поскакали в лес, чтобы заранее обнаружить приближение неприятеля.

Когда следующим утром из лесу показались разбойничьи орды, все необходимые приготовления были сделаны. Огорчительно было Бурдинхерду увидеть, что внезапности набега не получилось. Увидеть ворота Перстя-замка крепко накрепко запертые, а на стенах вооруженных ратных людей, изготовившихся к бою.

Вывалившие из лесу толпы, нерешительно остановились на расстоянии полета стрелы от стен крепости, изучающе разглядывали укрепления, зло ругались.

— Ну и сброд! — Охарактеризовал Сигмонд Бурдинхердовскую рать.

И таки сбродом была разбойничья дружина. Богатые, золотого шитья кафтаны, бархатные камзолы, перемежались ветхими рубищами, нательными рубахами. Яловые сапожки — лаптями да онучами, куньи плащи — дерюжными накидками. Но все в равной мере грязное, рваное, с чужого плеча. Оружие, какое под руку попалось, и рогатины и топоры лесорубов и малополезные алебарды и, слишком для их носящих тяжелые, двуручники, и ненадежные церемониальные клинки, варяжские обоюдоострые мечи и палаши деревенским кузнецом выкованные. Доспех, тот и вовсе, самый случайный. И все оружие не присмотренное, ржавое, не ухоженное.

Позади орды, в окружении своих присных, гарцевал на упитанном коне сам атаман — Бурдинхерд Шакалий Глаз. Разодет он с роскошью, как сам думал, королевской. Седло под ним алое, уздечка шелковая, стремена серебряные. На плечах не плащ — мантия, из разграбленного Чертенбена унесенная, а ногах сапожки сафьяновые. Камзол бархатный, поверх него кираса парадная, с чеканкой да гравировкой. Щит байский, круглый, маленький, дорогими каменьями выложенный, за поясом кинжалы воткнуты, сверкают богатыми рукоятками. Руки в боки упер, по сторонам головою надменно водит, шакальим глазом зыркает.

— Ты гляди, — ехидно сердилась Гильда, — сейчас закулдыкает, индюшара напыщенный.

— Скотобаза. — Коротко, не очень понятно, но вполне обидно, согласился Сигмонд.

Не отстает от своего вождя и приспешник его Шакаленок. Дорогими оксамитами пестрит, златом-серебром блистает. И другие им под стать.

Но посреди расфуфыренных гридней Бурдинхердовых, Сигмонд, почему-то, их шестерками обозвал, выделялась темная, зловещая фигура. Не знали защитники Перстня кто этот молчаливый воин. На буланом скакуне, плотно запахнутый в простой коричневый плащ, с капюшоном на голове, с опасным, прямым и широким обоюдоострым мечем, булатом варяжским о полторы руки. Осанкою властен, милостей атамана не испрашивающий. В суровом молчании его, ощущали Стоковцы угрозу большую, чем во всей крикливости остальных прочих.

А войска, и стоящие в поле напротив стен и защитники замка, размахивая оружием и потрясая кулаками, начали осыпать друг друга, как это перед любой битвой водится, оскорблениями. Орали до сухости во рту, по перхости в горле. Гильда, разошлось во всю прыть, звонким своим голосом, перекрикивая хрипоту ругательств как той, так и этой стороны. Словно угорелая скакала по стене, высовывала язык, показывала нос, крутила у виска пальцем. Кривляка.

Сигмонд отрешенен ликом, как было в обычае его, перед схваткой, безмолвно стоял на выступе над воротами. Потом, поняв что до рукопашной дело не скоро дойдет, заинтересовался. — Да утихомирься ты, Гильда. Что у вас за манера так проводить моральную подготовку? А вот, скажи-ка, как будет по-местному…?

Гильда, даром, что разрумянившаяся от своей суеты, покраснела.

А дело было вот в чем. В бытность свою на Уральском родовом заводе, с удивительностью для себя, обнаружил Стилл Иг. Мондуэл, что говор фабричного люда разительно отличен от того языка, которой обучила его мать, и который знал он, как казалось, в совершенстве. Миссис Мондуэл, урожденная Морозова, воспитанница Смольного института, выпускница Сорбоны, блестящая эссеистка и эстет, изъяснялась высоким слогом Пушкина и Тургенева, языком полноводной Невы, но книжно-отстраненным от простых движений души.

В те поры и довелось Стиллу свести знакомство с мастером доменного цеха дядей Федей. Федор Григорьевич Самосудов, по юношеской кличке Заточка, имел пару-тройку ходок, и отбывал в местах огороженных много севернее Полярного Круга. Из тех диких, первозданных далей, из былинных краев, привез Заточка удивительного смысла наколки, полковника в шариках, многие полезные навыки и филигранное владение тем специфическим сленгом, который и отличает язык великороссов от всех ныне присных языков и наречий. Любил мастер щегольнуть перед рабочей молодежью своими познаниями, побалагурить. Да так, что аж покрякивали, затылки почесывали кадровые работяги и целомудренно прихихикивали цеховые девчата-вертихвостки.

Стилл, не преминул воспользоваться представившейся оказией. Со всей горячностью молодости, окунулся в неиссякаемы родник народной мудрости, в полную меру способностей принялся устранять пробелы в своих филологических познаниях.

А способности у него были недюжинные.

Потому, услышанная им сегодня перепалка, с однообразными предложениями поцеловать себя под кильт, показалась ему исключительно пресной и скучной. Без изюминки.

А те перебранивались долго. Утомились наконец. Замолчали отдуваясь, переводя дух. Когда азарт ругателей окончательно иссяк, Сигмонд окинул взглядом защитников, столпившихся на стенах замка, обращаясь к Гильде произнес:

— Женщин, — и, посмотрев на юного сына хозяина замка, который, как требовал его титул и честь, наряду со взрослыми готовился защищать отчую крепость, — и детей, попрошу мои высказывания игнорировать.

Все недоуменно уставились на витязя, несущего такую белиберду. Гильда, уже немного понимая если не смысл, то суть туманных высказываний своего лорда, растолмачила:

— Бабы, закрой слух! — И сама первой приложила ладошки к ушам. Но не слишком плотно, интересно было услышать, что же такого ее повелитель недругам говорить будет.

А повелитель заговорил.

Заговорил неторопливо, без горячности и запальчивости. Даже весьма медленно, иногда запинаясь. Без практики несколько подзабылись деепричастные фигуры идиоматических оборотов дяди Феди-Заточки. Но главное — в архаичном языке жителей королевства Нодд, просто-напросто не существовало многих логических понятий, рожденных более зрелой культурой. Поэтому приходилось на ходу импровизировать, подбирать наиболее близкие аналоги, изобретать неологизмы.

И нашлись слова. Заговорилось плавно, все более и более уверенно, голосом громким, ясно, толком и с расстановкой.

Спервоначала разбойнички пренебрежительно ухмылялись, насмешливо щурили воровские зеньки, лыбили хари выставляя редкие желтые зубы, слыша медлительный, задумчивый голос незнакомого витязя. Ясно, что он, высокородный, в залах с дамами кочевряжащийся, может сказать обидного им, с материнским молоком грубость и непотребства впитавшим.

Являлись они людьми низкими, беспутными и грубыми, без роду, без племени. Только, упившись браги, слезно друг дружке несли, заплетающимися языками, извечную байку, о пылкой любви юной прекрасной леди и доблестного рыцаря. Да по трезвому разумели, что все те рассказы одна муть, одна брехня. А правда в том, что были их мамаши гулящими девками и понесли в пьяном чадном чулане затрапезного трактира, или еще проще — в придорожье репьистых кустов. Не знали, а как знали то забыли, кто из залетных молодцов, прогуливая награбленную поживу, обрюхатил их никому ненужным младенцем.

Но, звучащие в свежем, промытом дождями воздухе, несусветные обвинения в блудодействиях родительницы, родителя, всех до четвертого колена предков и потомков, были воистину чудовищны.

Наверное, впервые в жизни, не от хмельного возлияния покраснели их бандитские физиономии. А Сигмонд продолжал навивать узоры блядословия.

Поведанное со стены, мерным голосом чужеземного витязя, не было ругательствами. Не было бранью. Не было похабщиной кабацкой ссоры. Не было проклятиями. Нет, это была неизмеримо кошмарная хула, кощунственное надругательство над всем сущим. Повеяло от тех речений потусторонним ядом цвелых трясин Валгаллы, тошнотворной плесенью гниющего в болотной жиже гроба, смрадом отрыжки обожравшегося живой человеческой плотью дракона.

Не весь грязный смысл извращенных образов, лишайником проросших за колючкой заполярной зоны, взлелеянных нашептыванием кума, отчаянным куражом блатаря, стоном доходяги и позорным петушиным всхлипом, удобренных шепилявиньем цинги, безъисходностью пеллагры, силикозной слякотностью рудников, отточенных шершавой метельной поземкой, политых нескончаемыми осенними дождями, выпестованных всполохами студеного небесного пламени, повязанных серебром звездного шитья савана ночного неба, смог проникнуть в недалекое разбойничье сознание. Но и того было довольно. Охнули грабители, подались, словно под порывом морозного гиперборейского ветра, побежали назад, в спасительную тишину девственного леса.

А прощальный пламенный призыв истово облобызать срамные места у больного дурной болезнью ежика, не вынес наследник лорда, стошнило его прямо на парапет замковой стены.

Много позже, пэр Короны лорд Сток, в задушевной беседе, в миг откровения, говорил своим доверенным людям: — Я провел жизнь в походах. С колыбели обучен сносить невзгоды и лишения, присущие судьбе ратника. Я сражался и убивал, не щадил врагов своих и они меня не жалели. В диких знойных степях полуденных земель я пил мочу своего коня, чтоб не околеть от жажды. Дабы насытить себя, в дремучих дождливых лесах, я ел сырое мясо, и запивал горячей медвежьей кровью. Я видел младенцев, растоптанных копытами байских коней. Я видел рассеченных надвое мужчин и распоротые животы беременных женщин. Я ожесточил свое сердце и изгнал из души сомнения. Но и на смертном одре, мне не позабыть этот кошмар, эту хулительную крамолу, это святотатственное окаянство, что явилось моему уху в тот кровавый день.

А старый предводитель клана, седовласый, как лунь, старец, чье лицо иссечено ветром, иссушено зноем, в морщинах годов и шрамах вражеской стали, ходивший в свой первый боевой поход под началом еще деда сегодняшнего лорда, сказал просто: — Мне почудилось, что вся нечисть с Проклятых гор скопом испражнилась на разбойничью дружину.

Только коричневолащевый воин не покинул поле. Молча и яростно взирал он на близкие стены, на твердыню Стока. А скоро и другие показались, Шакалий Глаз выехал. Стали готовиться к приступу.

Нахмурившись наблюдал Сигмонд за противником. Хотя разбойничья дружина настоящим войском и не была, но действовали воры споро и толково. Отряд сконцентрировался у края леса, этак в полутора полетах стрелы от стен. Передовые бойцы, укрываясь большими плетенными щитами, приближались к замку. К ним подтягивались лучники. Началась перестрелка.

Все новые и новые щиты выносили люди Бурдинхерда, постепенно придвигаясь к замковой стене, выстраивая боевую линию. За первой стали строить вторую, за ней третью. Под их прикрытием начали концентрироваться тяжеловооруженные ратники с веревками, крючьями и осадными лестницами.

Приблизившиеся разбойники, собрались с духом и, звыв, заорав, ринулись на приступ. Многие крючья, зазвенев, разом впились в верхушки стен. По привязанным к ним веревкам, бурдинхердовцы полезли наверх. С гиком, друг друга подбадривая, вскинули осадные лестницы. Прикрываясь щитами, быстро поднимались к зубцам, навстречу, изготовившихся к рукопашному бою, кланщикам Стока. Зазвенели мечи, ударили боевые секиры, взметнулись копья. Крики и стоны пронеслись над замком. Дико кричали, сбрасываемые с высоты разбойники, и обрывались те крики гулким звуком падения расшибающегося тела, хрустом ломающихся костей. Но много штурмующих, мало защитников. Вот уже самые удачливые разбойники достигли зубцов, уже пробились на парапет. То тут, то там на стенах закипела яростная сеча. Но пока удавалось Стоковцам отбивать атаки, рубить прорвавшихся, отбрасывать нападающих.

Десятка с два разбойников выволокли из леса огромное бревно, от коры неочищенный ствол векового дуба. По всей длине, исключая только переднюю у комля четверть, были прочно приделаны поперечины. По два человека с обеих сторон ухватились за каждую из жердей, на весу подносили тяжелый таран к воротам Перстня. По слаженным действиям, заметно было, что не раз уже разбойники применяли такое приспособление и применяли успешно.

Гулко загудели, содрогнулись ворота от неистового удара тяжелого тарана, затрещали, но выстояли первый натиск. Разбойники подали орудие назад, разбежались, с разгону обрушились снова. Опять выдержали запоры, но видно было, не долго им сопротивляться.

А позади тарана уже собирались латники. Все одетые в разнообразные, кто где раздобыл, но все же стальные, доспехи, с хорошим, почти не ржавым оружием. За их спинами маячили немногочисленные конники с пиками наперевес. Ждали, когда рухнет преграда, предвкушали, как ворвутся в просторный двор, да как начнут резню. Скулы сводило, так крови хотелось. Добыча и бабы… Так хотелось, от нетерпения дрожь пробирала.

Прорыв орды во двор Перстня, для защитников замка был бы катастрофой. Лорд Сток самолично руководил обороной. Его гридни всеми силами боронили проход, метали дротики, стреляли из луков, кидали тяжелые камни. Мертвые тела устилали дорогу, каждый очередной удар дорого обходился нападающим.

Но и разбойники были не лыком шиты, опытны и настойчивы. Ближние к бревну обеими руками держали поперечные жерди, а крайние одной рукой поддерживали таран, другой, свободной рукой, прикрывали щитом и себя и соседа. От того не могли Стоковцы нанести такой урон, чтоб принудить разбойников бросить неподъемную тяжесть, отставить попытки.

Даже вылитый из чана кипяток не смог остановить движение тарана. Лорд Сток, видя неминуемое крушение ворот, оглядывался, собирая ратников для обороны пролома, да не мог найти — и на стенах жарко рубились, лезли разбойники, кланщики из последних сил удерживали наступление Шакальего Глаза.

Тогда скомандовал лорд дворне катить к воротам возы, насыпать землей и камнями, ложить бревна — тем укреплять рушащуюся преграду. Сигмонд огляделся по сторонам. Обнаружил оставленный разбойниками крюк с веревкой, зацепившийся за стену у углового зубца. Это Бурдинхердовцы пытались атаковать башню, но сам лорд Сток раскроил мечем голову первого нападающего. Под ударами его гридней многие лишились жизни, другие отступили, не решались больше лезть на верную погибель.

Сигмонд ухватил крюк, перекинул его прямо над воротами и молниеносно скользнул вниз. Не касаясь земли, сильно оттолкнулся ногами от створ, прыгнул на надвигающийся таран. Под его неожиданной тяжестью бревно накренилось, пропахав борозду в мягкой после дождей земле, резко застопорилось. От толчка разбойники сбились с шагу, нарушили строй, а Сигмонд, ловким канатоходцем, пробежал по стволу и с двух рук давай рубить Бурдинхердовых головорезов. В мелькании мечей, в звоне стали, в треске рассекаемой плоти и костей, неудержимо скользил к другому краю, словно ангел смерти рвал нити бесполезных их жизней. И не было преграды его губительному движению.

Пытались, было, подоспевшие копейщики, из дали достать витязя, но свои же мешали, а неуязвимый лорд ловко уклонялся от ударов, нещадно сек таранобойцев. Напрасно они силились отбиться, подставляли щиты, за мечи хватались. Как не клинком, то могучим ударом ноги, крушил, раскалывал головы, словно переспелые тыквы, кровь и смерть оставалась за его спиной. Не вынесли такого напора разбойники, не сдюжили, бросили бревно, кинулись прочь. Витязь зарубил вдогон еще нескольких, замешкавшихся, обернулся к замку, рукой махнул. Гридни сбросили ему еще один крюк, им он крепко зацепил таран, а сам, в два огромных прыжка достиг стены, ухватился за конец веревки. Ингрендсоны, что было силы, потащили канат, подняли своего лорда.

Не успели разбойники опомниться, луки натянуть, а Сигмонд уже наверху, уже за каменными зубцами стоит. А следом и бревно Стоковцы поднимают, лишают Бурдинхерда его грозного оружия.

И на стенах сражение затихло. Отбили ратники первую атаку. Побросав лестницы, отступили разбойники, укрылись за щитами. Собираются с силами для нового штурма.

Пока мечники дух переводят, пока пот утирают, стрелки за свое оружие взялись. Со стен им ответили. Опять перестрелка началась.

Один из лучников порешил видно, достать стрелой Сигмонда, стоял тот на стене открыто, щитом не защищался, за зубцы не прятался. Уже не единожды стрелял разбойник, пристрелялся. Вот прицелился тщательно и спустил тетиву. Мягко сошла стрела с лука, ровно полетела. Уже восторжествовал в душе стрелок, предвкушая, как поразит прямо в грудь он невиданного ругателя. Какая слава, какие почести, и верно призовые, чай повыше достанутся.

Сигмонду потуги разбойника изрядно надоели. Видя полет стрелы он плавно скользнул в сторону. Взметнулась рука витязя. И вот он стоит зажав стрелу в кулаке. Высоко поднял над головой, переломал надвое и кинул обломки со стены вниз. Пораженный, небывалым мастерством незнакомого витязя, разбойник в сердцах, да от огорчения, бросил лук оземь. Да можно ли воевать с человеком на лету стрелы ловящего? Да впрямь, с человеком ли?