Врата Смерти(пер. И.Иванова)

      Вскоре у входа послышалось приглушенное лязганье доспехов.
      — Вы его видели? — не открывая глаз, спросил Мебра.
      — Лостара идет за ним следом, — ответил басистый голос. — Книга у него?
      Тонкие губы Мебры растянулись в улыбке.
      — Сюда пожаловал тот, кого я никак не ждал. Честное слово, даже представить не мог, что ко мне в гости заявится Калам Мехар.
      — «Сжигатель мостов»? Да чтоб Клобук поцеловал тебя в зад, Мебра! Если б мы знали, мы бы не дали ему сделать и десяти шагов.
      — Если б вы знали! Попробуй вы напасть на него, и ты, и Аральт с Лостарой поили бы сейчас своей кровью здешние кусты.
      Рослый воин грубо расхохотался и зашел внутрь. Позади него маячил Аральт Арпат, охранявший вход. Внушительная фигура заслоняла собой изрядный кусок неба.
      Тенэ Баральта встал. Руки в кольчужных перчатках покоились на рукоятках мечей,
      — Что скажешь о человеке, которого ты ждал вместо этого Калама?
      Мебра вздохнул.
      — Я же тебе говорил: быть может, нам понадобится дюжина таких ночей, как эта. Тот человек испугался. Сейчас он, возможно, где-то на полпути к Годанисбану. Но он… одумается, как всякий разумный человек.
      Шпион поднялся, отряхивая пыль со своей телабы.
      — Такая удача, Баральта. До сих пор не могу поверить.
      Мебра видел, как мелькнула в лунном свете кольчужная перчатка… Тенэ Баральта ударил его с размаху, оставив на лице шпиона кровавые вмятины. Кровью забрызгало стену. Мебра откатился назад, зажимая руками изуродованное лицо.
      — Вы слишком хорошо знакомы, — прошипел Баральта. — Сдается мне, ты подготовил Калама. Отвечай! Ты все ему рассказал?
      Мебра выплюнул кровь и кивнул.
      — Зато, командир, тебе будет виден каждый его шаг.
      — До самого лагеря Шаик?
      — Только прошу тебя, будь осторожен, командир. Если Калам почует погоню, он уничтожит книгу. Держись от него в дне пути, а то и больше.
      Тенэ Баральта вынул лоскуток бхедриновой кожи.
      — Теленка всегда тянет к своей матке, — сказал он.
      — Которую он безошибочно находит, — угодливо договорил Мебра. — Но учти, командир: чтобы уничтожить Шаик, тебе понадобится целая армия.
      Командир «красных мечей» усмехнулся.
      — А это уже наша забота, Мебра.
      — Командир, я прошу только об одном, — помолчав, сказал шпион.
      — Ты еще смеешь просить?
      — Да, командир.
      — О чем же?
      — Сохраните Каламу жизнь.
      — Видно, я мало тебя погладил, Мебра. Сейчас исправлю.
      — Выслушай меня, командир! Здесь все не так просто. Смотри, что получается. Калам вернулся в Семиградие. Он называет себя воином Откровения. Но на самом ли деле он намерен влиться в армию Шаик? Может ли родившийся командовать довольствоваться участью подчиненного?
      — Говори яснее!
      — Командир, у Калама другие замыслы. Ему нужно благополучно пересечь Панпотсун-одхан. Книгу он взял только как залог своего безопасного путешествия. Ассасин отправляется на юг. Зачем? Как раз это-то и должны узнать «красные мечи» и империя. Вот почему я просил сохранить ему жизнь.
      — У тебя есть догадки, куда он направляется?
      — В Арен.
      Тенэ Баральта презрительно хмыкнул.
      — Уж не собрался ли он воткнуть Пормквалю кинжал между ребрами? Мы бы только поблагодарили его за это.
      — Каламу вообще нет дела до Железного кулака.
      — Тогда зачем ему Арен?
      — У меня есть лишь одна догадка, командир. Каламу нужно добраться до Квон Тали, а в Арене легче найти корабль, чем здесь.
      Превозмогая боль, Мебра следил, какое впечатление произвели его слова на командира «красных мечей».
      — Выкладывай свои соображения, — после долгого молчания потребовал Тенэ Баральта.
      Мебра улыбнулся и сразу же почувствовал боль в скуле.
 
      Слои массивных известняковых глыб тянулись ввысь на несколько сот локтей. Они не были сплошными и потому в одной из расщелин поместилась целая башня высотою в полторы сотни локтей. В верхней ее части темнело единственное стрельчатое окно.
      — Должна же здесь быть хоть какая-то дверь, — сказал Маппо. — Ты и вправду думаешь, что в этой башне кто-то живет?
      Икарий молча кивнул, соскребая со лба запекшуюся кровь. Затем он выдвинул меч из ножен и угрюмо поглядел на приставшие к лезвию кусочки кожи.
      Дивер застал их врасплох. Путники едва собрались устроить привал, как из оврага выскочила дюжина леопардов. Песчаный цвет шкур делал зверей почти незаметными. Один из леопардов прыгнул Маппо на спину, подбираясь к его затылку. Острые зубы впились в толстую кожу трелля. Леопард намеревался перекусить ему горло и опрокинуть наземь. Однако Маппо не был антилопой, и зубы зверя наткнулись на мощные жилы мускулов. Разъярившись, трелль скинул леопарда со спины, а потом, схватив за шею и задние лапы, ударил головой о ближайший валун, размозжив хищнику череп.
      Остальные одиннадцать устремились к Икарию. К тому времени, когда Маппо расправился со своим противником, возле полуджагата уже валялось четыре бездыханных зверя. Взглянув на Икария, трелль невольно сжался от страха.
      «Как далеко зайдет этот джаг? — испуганно подумал он. — Неужели нам нужна бойня? Беру милосердный, помоги нам!»
      Леопард впился Икарию в левую ляжку. Маппо не успел и глазом моргнуть, как взмахом старинного меча зверь был обезглавлен. Осторожного трелля едва не вытошнило, когда он увидел окровавленную голову леопарда. Она отпала не сразу, и тем отвратительнее и страшнее было зрелище разжимающихся мертвых челюстей.
      Остальные леопарды окружили путников тесным кольцом. Маппо метнулся вперед и схватил одного из них за хвост. С громким ревом он подбросил леопарда в воздух. Извивающийся комок пролетел менее десятка шагов и ударился о скалу, сломавшую зверю хребет.
      Дивер понял, какую ошибку допустил, однако было слишком поздно. Он попытался выскользнуть, но Икарий не собирался никого щадить. Что-то бормоча себе под нос, полуджагат двинулся на оставшихся леопардов. Напрасно они пытались скрыться. Куски разрубленных тел, валяющиеся в лужах быстро уходящей в песок крови, — таким был конец двенадцати леопардов и одного вселившегося в них дивера.
      Икарий продолжал озираться вокруг — не появятся ли новые противники. Встретившись глазами с Маппо, он нахмурился. Со лба полуджагата капала кровь. Его устрашающее бормотание смолкло. Однако на душе у трелля все равно было неспокойно.
      «Мы все время идем по тонкой кромке… Какой же я глупец, что вообще согласился отправиться с ним. И это еще только начало…»
      Запах крови дивера, да еще столь изобильно пролитой, мог привлечь сюда других диверов и странствующих. Это вынудило путников, забыв о привале, отправиться дальше. Перед уходом Икарий достал из колчана стрелу и вонзил в песок.
      Они шли в прохладной ночной тишине. Ни у Икария, ни у Маппо не было страха смерти. Необходимость убивать — вот что наполняло ужасом каждого из них. Маппо молил богов о том, чтобы стрела Икария оказалась достаточным предостережением.
      Незаметно начало светать. За холмами в утренней мгле проступала цепь гор, отделявших Рараку от Панпотсун-одхана.
      И все же кто-то, не вняв предостережению, шел за ними следом, отставая на лигу. Трелль еще раньше почуял странствующего, имевшего весьма солидное обличье.
      — Ведь предупреждал же, — проворчал Икарий, натягивая тетиву лука.
      Повернувшись назад, он выпустил несколько стрел. Там, где они упали, поднялась пышущая жаром завеса. Магическая сила, заключенная в стрелах, могла бы свалить дракона, однако по лицу Икария было видно, насколько ему противно новое сражение.
      Маппо потрогал искусанную шею. Раны от леопардовых зубов вспухли и воспалились. По ним ползали мухи. Любой поворот шеи, любой взмах руки сразу же отзывался волной острой боли. Трелль достал из сумки лист джегуры— целебного кактуса — и его соком смазал раны. Тело одеревенело, но зато исчезла боль, мешавшая идти. Потом Маппо вдруг стало холодно. Сок этого кактуса был очень сильным снадобьем, злоупотребление которым грозило удушьем и остановкой сердца. Хуже всего, что джегура очень нравилась мухам.
      Путники подошли к расщелине. Вход в нее напоминал вход в пещеру. Маппо не умел лазать по горам (трелли жили на равнинах), и предстоящий подъем его вовсе не радовал. Расщелина оказалась очень глубокой (на дне было темно), но узкой. Плечи трелля почти касались ее острых стен. Прохладный затхлый воздух заставил его поежиться. Глаза быстро привыкли к сумраку. На стенах, окружающих башню, трелль не увидел ни ступенек, ни хотя бы скоб, позволяющих уцепиться руками. Он запрокинул голову. Вверху расщелина была шире; здесь же она сужалась, оставаясь такой до самого дна. Как прикажешь подниматься, если нет даже обыкновенной веревки с узлами? Досадливо ворча, Маппо выбрался на солнечный свет.
      Икарий держал в руках лук со вставленной стрелой. Шагах в тридцати от него стоял громадный бурый медведь. Зверь слегка покачивался на лапах и принюхивался. Итак, странствующий все-таки добрался до них.
      — Этот мне знаком, — шепнул Маппо.
      Икарий опустил лук.
      — Мне тоже.
      Медведь побрел к ним.
      Глаза Маппо заволокло пеленой, и он стал лихорадочно моргать. На зубах заскрипел песок, в ноздри ударил острый и пряный запах. Треллю стало страшно. Каждый вдох царапал ему пересохшее горло. Пелена рассеялась. Медведь исчез. К ним шел человек. Совсем нагой, с бледной кожей, на которую изливалось жгучее послеполуденное солнце.
      Маппо недоверчиво качал головой. Месремб, вернувший себе человеческий облик, не имел ничего общего с грозным медведем. Ростом он был не более пяти футов. Волос на голове почти не осталось, а худоба граничила с измождением. На вытянутом лице лукаво блестели красноватые глазки. Крупные зубы скалились в улыбке.
      — Мой нос меня не подвел. Это ты, трелль Маппо!
      — Я, Месремб. Давно мы не виделись.
      Странствующий покосился на Икария.
      — Да, давно. И было это к северу от Немиля.
      — Кажется, тамошние сосновые леса нравились тебе больше, — сказал Маппо.
      Как же давно это было! Маппо вспомнились вольные дни, большие караваны его соплеменников и далекие странствия.
      — Славные были времена, — вздохнул Месремб. Его улыбка погасла. — А твой спутник — не кто иной, как Икарий. Создатель удивительных механизмов и с недавних пор — гроза диверов и странствующих. Должен сказать, у меня сразу же отлегло от сердца, когда ты опустил свой лук. Пока ты целился, в моей груди все сотрясалось.
      — Думаешь, мне нравится быть для вас грозой? — без тени улыбки спросил Икарий. — Но когда нападают без предупреждения…
      В его словах звучала странная растерянность.
      — Должно быть, у тебя не было возможности предостеречь моего несчастного собрата. Мне остается лишь скорбеть о его душе, разорванной в клочья. Однако я не настолько смел. Любопытен — это да. Здесь мы с треллем очень похожи. Что ж, я получил ответ и могу продолжить свой путь.
      — И ты знаешь, куда он тебя приведет? — спросил Маппо.
      Месремб сжался.
      — Вы видели врата?
      — Нет. А что ты рассчитываешь найти за ними?
      — Ответы, мой дорогой и давний друг. Теперь же я должен избавить вас от своего присутствия. Ты пожелаешь мне счастливого пути, Маппо?
      — От всей души, Месремб. Хочу тебя предостеречь: четыре дня назад мы наткнулись на Рилландароса.
      В глазах странствующего появился звериный блеск.
      — Я его выслежу.
      С этими словами Месремб скрылся за скалами.
      — Им движет безумие, — сказал Икарий.
      Трелля эти слова заставили вздрогнуть.
      — Безумие внутри каждого из них, — сказал он. — Кстати, я так и не нашел пути на вершину. Пещера мне ничего не подсказала.
      Внимание путников привлек равномерный стук копыт. По тропе, тянущейся вдоль подножия скалы, ехал человек на черном муле. Скрестив ноги, он восседал на высоком деревянном седле. Одежду седока составлял рваный вылинявший плащ. Руки, лежащие на седельной луке, были цвета ржавчины. Разглядеть его лицо мешал капюшон. Мул, на котором он ехал, был от ушей до кончика хвоста совершенно черным. Только бока припорашивал слой дорожной пыли, сквозь которую проступали следы засохшей крови.
      Мул остановился. Человек раскачивался в седле.
      — Путь внутрь заказан, — резким, шипящим голосом провозгласил он. — Свободен только путь вовне. Час еще не настал. Отдавая одну жизнь, взамен получаешь другую. Запомните эти слова, крепко запомните. Вы оба ранены. Раны воспалились. Мой слуга позаботится о вас. Он — усердный человек с солеными руками: одна сморщенная, другая — розовая. Вам понятен смысл? Пока еще нет. Пока еще рано. Гости… их так мало у меня. Но вас я ждал.
      Седок попытался выпрямить скрещенные ноги. Каждое движение сопровождалось стоном, а лицо незнакомца корчилось от боли. Кончилось тем, что он потерял равновесие и вывалился из седла прямо в дорожную пыль.
      Увидев ярко-красные пятна на телабе незадачливого седока, Маппо приблизился к нему.
      — Да ты сам ранен, путник!
      Теперь этот странный человек был похож на опрокинувшуюся черепаху. Его ноги так и остались скрещенными. Откинувшийся капюшон обнажил смуглое лицо с лысым татуированным черепом, большим ястребиным носом и курчавой седой бородой. Рот с безупречными белыми зубами был полуоткрыт в болезненной гримасе.
      Маппо опустился перед ним на корточки, желая получше разглядеть раны незнакомца. Но вместо крови ноздри трелля уловили характерный железистый запах. Маппо сунул руку ему под плащ и вытащил… незакрытую фляжку. Хмыкнув, трелль поглядел на Икария.
      — Это не кровь. Краска. Красная охра.
      — Да помоги же мне, дурачина! — закричал старик. — Мои бедные ноги!
      Не переставая удивляться, Маппо помог ему расцепить ноги, что добавило новых гримас и причитаний. После этого владелец черного мула уселся в дорожной пыли и принялся колотить себя по ляжкам.
      — Слуга! Подай вина! Вина, дурья твоя башка!
      — Я тебе не слуга, — сухо ответил Маппо, отходя в сторону. — И вина в пустыню я с собой не беру.
      — Да не ты, дикарь! — огрызнулся старик. — Где же он?
      — Кто?
      — Слуга, разумеется. Он думает, будто его единственная обязанность — таскать меня… А вот и он!
      — Может, это у тебя от падения? — спросил Маппо. — Не знаю, где ты оставил слугу, но твой мул вряд ли способен налить тебе вина.
      Трелль мигнул Икарию, думая, что тот посмеется вместе с ним. Однако его спутник молча снял с плеча лук, сел на камень и принялся чистить лезвие меча.
      Старик зачерпнул пригоршню песка и швырнул в мула. Животное взбрыкнуло и понеслось к расщелине, скрывшись внутри. Кряхтя, старик встал, выставив перед собой трясущиеся руки.
      — Как неучтиво я встречаю гостей, — пробормотал он, силясь улыбнуться. — В высшей степени неучтиво. Я имел в виду приветствия. Бессмысленные извинения и благожелательные жесты очень важны. Прошу меня простить за некоторую неуклюжесть в моем гостеприимстве. Да, и не надо уверять меня в обратном. Не будь я хозяином этого храма, у меня оставалось бы больше времени для упражнений в гостеприимстве. Новичок обязан всячески лебезить и угодничать. Потом он научится тихо жаловаться и сквалыжничать со своими товарищами по несчастью… Вот и слуга идет.
      Из расщелины появился широкоплечий кривоногий человек в черном одеянии. Он держал поднос с кувшином и глиняными чашками. Лицо человека скрывала вуаль, какую носят слуги. Сквозь узкие щелки были видны его темно-карие глаза.
      — Ленивый болван! Ты нашел паутину?
      Маппо удивил выговор слуги. Малазанец, что ли?
      — Нет, Искарал, не нашел.
      — А где мой титул?
      — Досточтимый верховный жрец.
      — Неверно!
      — Досточтимый верховный жрец Искарал Паст из тесемского храма Тени.
      — Идиот! Если ты — слуга, значит, я…
      — Хозяин.
      — Наконец-то!
      Искарал повернулся к Маппо.
      — Мы редко разговариваем, — пояснил он. К ним подошел Икарий.
      — Стало быть, это Тесем. Говорят, здесь когда-то был монастырь, освященный Повелительницей снов.
      — Они ушли, — раздраженно бросил ему Искарал. — Забрали с собой светильники, оставив мне только…
      — Тени.
      — Умно сказано, джаг. Но меня предостерегали, что так может случиться. Предостерегали. Вы оба выглядите как недоваренные свиньи. Вы нездоровы. Слуга приготовил вам покои и особые отвары, настои и эликсиры из целебных снадобий. Белый паральт, эму лор, тральб.
      — Так это же яды, — не выдержал Маппо.
      — Неужели? Тогда понятно, отчего свинья сдохла. Кстати, не пора ли нам совершить восхождение?
      — В таком случае веди нас, — предложил Икарий.
      — Отдавая жизнь, взамен получаешь другую. Идите за мной. Никто не в силах перехитрить Искарала Паста.
      Верховный жрец свирепо глянул в сторону расщелины. Некоторое время путники провели в ожидании, сами не зная, чего ждут. Наконец Маппо не выдержал.
      — Может, твои послушники спустят нам лестницу?
      — У меня нет послушников. Мне некого давить своей властью. Как ни печально, но я не слышу у себя за спиной ни ворчаний, не перешептываний, которые так приятны уху верховного жреца. Если бы не голос моего бога, я бы вообще не стал ничего делать. Так и запомните. Думаю, это объяснит вам все, что я совершил до сих пор и что намерен совершить в будущем.
      — В расщелине кто-то есть, — заметил Икарий.
      — Бхокаралы, — усмехнулся старик. — Они живут на склонах. Скверные твари: вечно все вынюхивают, во все вмешиваются. Иногда хоть уши затыкай. Представляете, до чего они дошли? Мочатся на алтарь и гадят мне на подушку. Просто чума какая-то! Но почему они избрали меня своей жертвой? Я ни с кого из них не сдирал живьем шкуру и не вычерпывал мозги из их поганых черепов. Я не ставил на них ловушек, не травил снадобьями, а они никак не желают оставить меня в покое. Иногда я просто впадаю в отчаяние.
      День клонился к вечеру, и бхокаралы заметно осмелели. Громко хлопая крыльями, они перелетали с уступа на уступ, цепляясь руками и ногами за малейшую трещину в скалах. Они выискивали крылатых ризанских ящериц, у которых с приходом темноты начиналось время охоты. В отличие от простых обезьян бхокаралы не имели хвостов, зато могли летать. Их шкуры представляли собой мозаику пыльно-желтых и бурых пятен. Если не обращать внимания на длинные клыки, морды бхокаралов удивительно напоминали человеческие лица.
      Из единственного окна башни поползла вниз узловатая веревка. Следом за нею высунулась любопытная круглая мордочка.
      — Надо признать, что некоторые из этих тварей весьма полезны, — добавил Искарал.
      Маппо разочарованно вздохнул. Он думал, что их поднимут наверх каким-нибудь магическим способом, достойным верховного жреца Тени.
      — Тогда мы полезли.
      — Ничего подобного, — сердито возразил Искарал. — Полезет слуга, а затем он поднимет каждого из нас.
      — В таком случае твой слуга должен обладать изрядной силой. Мы с Икарием далеко не пушинки.
      Слуга молча опустил поднос, поплевал на ладони и подошел к веревке. Взявшись за нее, он весьма проворно полез вверх. Искарал, склонившись над подносом, разлил вино по чашкам.
      — Мой слуга — наполовину бхокарал. Длинные руки. Железные мускулы. Водит дружбу с этими тварями, из-за чего на меня и валятся все беды.
      Взяв чашку, старик кивнул Маппо и Икарию, приглашая последовать его примеру.
      — Ему повезло, что у него такой кроткий и терпеливый хозяин… Эй, пошевеливайся, бесхвостый пес!
      Слуга достиг окна и скрылся внутри.
      — Он — дар Амманаса. Отдаешь одну жизнь, взамен получаешь другую. Одна рука старая, другая — новая. Остается только сожалеть. Впрочем, сами увидите.
      Веревка колыхнулась. Верховный жрец залпом допил вино, бросил чашку в песок и поковылял к веревке.
      — Только бы не перетерлась. Давай, поднимай!
      Старик обхватил руками и ногами узлы веревки.
      — Верти! Ты оглох, что ли? Поднимай, говорю тебе!
      Искарал вместе с веревкой пополз вверх.
      — Подъемный ворот, — сказал Икарий. — Штука нехитрая, но удобная.
      Маппо поморщился: действие сока джегуры кончилось, и у него опять заныли плечи.
      — Ты, надо понимать, ожидал чего-то другого.
      — Тесемский монастырь, — произнес Икарий, наблюдая, как старик перелезает через окно. — Место врачевания, место уединенных размышлений. Хранилище древних свитков и книг. Когда-то здесь было полно ненасытных монахинь.
      — Ненасытных? — переспросил Маппо.
      Полуджагат кивнул.
      — Представь себе.
      — Жаль, что они погибли.
      — Очень жаль.
      Веревка снова поползла вниз.
      — Монахинь не стало, а одни лишь уединенные размышления повреждают разум. Искаралу не позавидуешь. Воюет с бхокаралами и слушает голос бога, а на самом деле — голос собственного безумия…
      — Однако в этом месте осталась сила, — тихо сказал Икарий.
      — Согласен. Когда мул подбежал к пещере, там открылся проход.
      — Тогда почему верховный жрец им не пользуется?
      — Сомневаюсь, друг мой, что мы легко поймем Искарала Паста, — ответил Маппо.
      — Сейчас для нас главное — попасть наверх. — Ты прав, Икарий.
      Неожиданно полуджагат коснулся его плеча.
      — Маппо, я хочу тебя спросить.
      — О чем?
      — Из моего колчана пропало несколько стрел. На лезвии меча я обнаружил следы крови. И потом, эти жуткие раны у тебя на шее. Скажи, мы… сражались? Я ничего не помню.
      Трелль ответил не сразу.
      — Видишь ли, Икарий, пока ты спал, на меня напал леопард. Я сначала выпустил в него стрелы, а потом добил твоим мечом. Такой пустяк. Если бы ты не спросил, я бы и не вспомнил.
      — Опять, — прошептал Икарий. — Опять я выпал из времени.
      — Успокойся, дружище. Ты ничего не потерял.
      — Почему я всегда слышу от тебя только этот ответ? Неужели тебе больше нечего мне сказать?
      — Я же не виноват, Икарий, что в такие моменты не происходит ничего важного.

ГЛАВА 3

       Из всех промалазанских сообществ, существовавших в те времена на захваченных землях, наиболее известными были «красные мечи». Они считали себя носителями нового мышления, видевшими в укреплении Малазанской империи несомненное благо. Однако жестокое обращение с инакомыслящими соплеменниками сделало этот псевдовоенный культ предметом откровенной ненависти.
Жизнь под ярмом. Илем Трот

 
      Фелисина неподвижно лежала, придавленная Бенетом. Наконец его тело содрогнулось в последний раз. Спазм страсти погас. Бенет отвалился и схватил прядь ее волос. Фелисина увидела его пылающее чумазое лицо и сверкающие глаза, в которых отражался свет масляной лампы.
      — Скоро, девочка, это начнет тебе нравиться, — сказал он. Стоило Бенету лечь с ней, как внутри Фелисины вспыхивала едва сдерживаемая дикость. Нет, не отвращение, а что-то иное, чему она не могла дать названия. Она знала: это состояние пройдет. Должно пройти.
      — Да, Бенет, — покорно сказала Фелисина. — Скажи, ты дашь ему день отдыха?
      Пальцы Бенета больно дернули ее за волосы, потом отпустили.
      — Раз обещал, дам.
      Он отодвинулся и стал застегивать штаны.
      — Не понимаю только, чего ты так хлопочешь об этом старике. Ему и месяца здесь не протянуть.
      Шумно дыша, Бенет разглядывал Фелисину.
      — Клобук тебя накрой, девчонка, а ведь просто красавица. Только не лежи подо мной бревном. В следующий раз будь поживее. Не пожалеешь. Я сумею тебя отблагодарить. Добуду тебе мыла, новый гребень, вошебойку. Обещаю, ты будешь работать здесь, в Закавыках. Доставь мне удовольствие — и у тебя будет все.
      — Подожди еще немного, — попросила она. — Скоро боль пройдет.
      Вдали ударил колокол одиннадцатой стражи. Фелисина и Бенет находились в дальнем конце рудника, называемого Закавыки. Эту штольню пробивали «гнилоногие» — каторжники, у которых от отатаральской руды начинали пухнуть и гнить ноги. Штольня была невысока; добираться сюда пришлось чуть ли не ползком. В воздухе удушливо пахло отатаральской пылью и известняком, покрытым мелкими капельками влаги.
      К этому времени все каторжники были обязаны вернуться в поселение, однако Бенет — правая рука капитана Саварка — находился на особом положении. Заброшенную штольню он объявил своей собственностью. Сегодня была их третья встреча. Фелисина успела немного привыкнуть, а тогда, в первый раз, ей казалось, что она умрет. Не успели их пригнать в Макушку — поселение каторжников в Досинской яме, — как Бенет ее заприметил. Он был рослым, в плечах даже шире Бодэна. Сам каторжник и подневольный, Бенет, по сути, владычествовал над другими каторжниками. Местные власти это устраивало. Бенет был человеком опасным, жестоким и… на удивление обаятельным.
      Плавание на невольничьем корабле преподало Фелисине столько уроков жизни, что она едва успевала перевести дух. Очень скоро она поняла: ее тело — это товар, который можно выгодно продавать. Покупателей хватало. За это Фелисина получала от корабельных стражников дополнительную пищу, поддерживая себя, Гебория и Бодэна. Разумеется, никто не дал им отдельной каюты. Но от тех, под кого ложилась Фелисина, зависело, в каком месте приковать того или иного узника. Их троих поместили на пандусе, что выгодно отличалось от вонючего, залитого водой трюма. Вода, смешанная с нечистотами, доходила там почти до колен. Узники заживо гнили в ней, дыша губительными испарениями. Некоторые тонули: кто от истощения и болезней, кто от безысходности.
      Узнав, чем куплены их относительные удобства, Геборий возмущался и говорил, что ему такие жертвы не нужны. Поначалу Фелисина сжималась от стыда. Но затем историк прекратил свои гневные речи — ему тоже хотелось жить. Бодэн вел себя по-иному. Он оставался бесстрастным, как будто Фелисина была ему совершенно незнакома. Он молчаливо поддерживал ее сторону, а в Макушке сразу же постарался снискать расположение Бенета. Между Фелисиной и Бодэном возникло нечто вроде взаимовыгодного союза, и, когда рядом не было Бенета, малазанский разбойник оберегал ее от превратностей каторжной жизни.
      Еще на корабле Фелисина изучила вкусы мужчин, а также вкусы нескольких стражниц, в чьих объятиях она тоже побывала. Казалось, все это подготовило ее к встрече с Бенетом. Почти подготовило, если не считать тяжести его тела и величины его мужской снасти.
      Вздрагивая, Фелисина натягивала на себя арестантское одеяние.
      Бенет наблюдал за ней. Дрожащий свет лампы освещал его скуластое лицо и блестел на длинных курчавых волосах, смазанных китовым жиром.
      — Если хочешь, я переведу старика работать на пашню, — сказал он.
      — Это правда? — спросила Фелисина.
      Он кивнул.
      — Если будешь делать то, что велю, я не стану брать себе других женщин. Я — король Макушки. Я сделаю тебя своей королевой. Бодэн станет твоим телохранителем. Я ему доверяю.
      — А Геборию?
      Бенет передернул плечами.
      — Ему — нет. Да и толку от него мало. Таскать повозку — это все, что он может. Либо повозка, либо плуг на пашне.
      «Король» Макушки подмигнул Фелисине.
      — Но раз он тебе друг, я ему что-нибудь подыщу.
      Фелисина провела руками по своим давно не мытым волосам.
      — Эта повозка его доконает. На пашне ему придется опять впрягаться. Какая разница: повозка или плуг? Я же просила помочь Геборию.
      Бенет недовольно сощурился. Фелисина поняла, что забылась; жизнь, в которой она могла требовать и приказывать, осталась далеко позади.
      — Ты думай, девчонка, прежде чем языком трепать. Тебе еще не приходилось тянуть повозку, доверху набитую камнями. Волочешь ее с пол-лиги, почти ползком. Потом сгружаешь добытое, возвращаешься назад и опять нагружаешь. За три-четыре таких поездки язык высунешь. А на пашне — земля мягкая, плуг сам по ней идет. Чуешь разницу? И учти: если я перевожу кого-то из штолен в другое место, я должен объяснить причину. В Макушке каждый обязан работать.
      — И это все или ты мне что-то недоговариваешь?
      Вместо ответа Бенет повернулся и пополз в обратном направлении. Фелисина последовала за ним.
      — Торопись, красавица. Нас ждет вино с Итко Кана, свежий хлеб и сыр. Була приготовила караульным жаркое. Мы тоже получим по большой миске.
      Фелисина едва не поперхнулась слюной. Если на столе будет достаточно хлеба и сыра, она сумеет кое-что припрятать и для Гебория. Правда, старик утверждал, что ему нужны лишь мясо и фрукты. Но в поселении каторжан и мясо, и фрукты считались громадной роскошью и ценились на вес золота. Все эти разговоры были нужны историку для поддержания духа. А бренное тело он подкармливал тем, что добывала Фелисина.
      Бенет обладал достаточной властью и мог без особых объяснений перемещать каторжников. Если с Геборием не все так просто, причина ясна: капитану Саварку приказали умертвить историка. Не убить (зачем поднимать шум?), а именно умертвить. Уморить скудной пищей и непосильной работой. У Гебория нет кистей рук. Нечем держать кирку или лопату. Куда его еще, увечного? Пусть волочет повозку. И Геборий, кряхтя от натуги, ежедневно впрягался и тащил доверху нагруженную повозку с рудой. Он еле брел по штольням Глубокого рудника, добираясь до выхода на поверхность, который здесь называли Ближним светом. Все остальные повозки тащили волы. Правда, к ним прицепляли по три повозки. Геборий тащил одну. Единственное «послабление», сделанное ему стражниками Ямы.
      Фелисина не сомневалась: Бенет знает, какая участь предрешена историку. Как бы «король» Макушки ни хвалился перед нею, его власть имела свои пределы.
      Штольня вывела их в главный проход. Отсюда до Ближнего света было шагов четыреста. Если Глубокий рудник, уходя в недра холмов, разрабатывал изобильную жилу отатаральской руды, штольни Закавык шли через вторичные жилы, без конца змеясь, опускаясь, поднимаясь и пробиваясь сквозь пласты известняка.
      У отатаральской руды была еще одна особенность. Ее жилы никогда не уходили слишком глубоко и не соприкасались с коренной породой. Их находили лишь в пластах известняка. Чем-то они были похожи на ржавые реки, текущие среди останков древних растений и животных.