Она обнаружила входную дверь распахнутой; черное дыхание дома вытекало наружу. Когда она зашла и подала голос, никто не откликнулся. Сердце Кристин заколотилось, и она позвала снова, и когда снова никто не откликнулся, включила лампу у старого пианино, рядом с диваном, где раньше, мучаясь головной болью, лежал Жилец, а потом пошла по комнатам, от библиотеки до кухни, где обнаружила на стойке упаковку нарезанной ветчины, разорванную, словно ее открыло какое-то животное, и разбросанный по стойке и полу хлеб. В раковине стояла бутылка сока без пробки, и босой ногой Кристин ступила во что-то липкое, оказавшееся тоже соком. Она не знала, что и думать об этих мелких признаках большого переворота. Даже будучи во власти самой безумной головной боли, Жилец не оставлял на стойке растерзанных пакетов с едой. Но кроме кухни ничто в доме не казалось особенно потревоженным по сравнению с тем, как было несколько дней назад, и Кристин поднялась наверх. Она вошла в спальню Жильца и включила свет, чуть ли не ожидая увидеть его все еще в постели, в той же позе, в какой видела его в последний раз, с некогда черной бородой, теперь подернутой инеем. Но постель была пуста, и, спустившись на нижний этаж, Кристин вторглась в святилище четырехстенного Календаря. Жильца не было и там.

Она снова поднялась в бывшую свою комнату. Ей сразу бросилось в глаза, что постель не убрана, и, вспомнив, что в последнюю и предпоследнюю ночи перед уходом спала в его постели, Кристин пришла к убеждению, что постель была убрана, когда она уходила. По-прежнему на полке у кровати стояли взятые ею из библиотеки книги, а на стене по-прежнему висели вырезки из газет. Потом она увидела, что в шкафу висит платье – светло-голубого оттенка, которое, наверное, было подобрано под цвет чьих-то глаз, хотя определенно не ее. Кристин могла поклясться, что этого чертова платья раньше здесь не было. Неужели Жилец уже кого-то нашел ей на замену? Не вернулась ли его жена? Кристин тут же скинула пальто и надела платье, которое оказалось узковато.

Она нашла свою одежду примерно через час, под матрасом на кровати Жильца, выстиранную, выглаженную, сложенную. На кухне холодильник и буфет были набиты продуктами, словно Жилец запасал провизию на случай долгой осады со стороны своих демонов, что делало факт его отсутствия еще более любопытным и намекало, что, уходя, Жилец куда-то торопился и в любой момент может вернуться. Теперь Кристин уже не была уверена, что ей хочется здесь оставаться, несмотря на свою вину в отношении капсулы времени. Ей пришло в голову, что Жильцу, возможно, позвонили и сообщили насчет выкопанной капсулы, вот он и собрался так быстро, но когда Кристин проверила телефон, однажды ночью вырванный им из стены, тот по-прежнему молчал. Можно было также предположить, что Жилец бросился из дому сразу же, как только обнаружил ее побег – если это слово было здесь уместно, – чтобы разыскать ее, и с тех пор не возвращался. Но это также не имело смысла: он бы вернулся – если не поспать, или принять душ, или сделать еще что-нибудь, что делают нормальные люди, во всяком случае люди нормальней его, то хотя бы убедиться, что она здесь не показывалась. И кроме того, что означают все эти запасы продуктов и чужое платье в шкафу, материализовавшееся в этот промежуток времени.

Какой бы ответ она ни находила, он как будто противоречил остальным вопросам, а все ответы на эти вопросы словно бы противоречили остальным ответам. Больше всего Кристин заботило – когда Жилец собирается вновь появиться и так ли ей хочется быть здесь, когда он вернется; но поиски другого места для ночлега на данном этапе не казались заманчивой альтернативой. Лучше принять ванну, почитать и поспать, и что бы ни случилось при появлении Жильца, она это переживет. Кристин вытащила из кармана пальто ключ от грузовика и в своем тесноватом платье ушла в ночь: если (когда) грузовик станут разыскивать, полиция или японская мафия, ей бы не хотелось, чтобы он оказался поблизости от этого дома.

Ночь была очень тихой, если не считать того, что кто-то впереди безуспешно пытался завести машину. Сначала, идя по тротуару, Кристин подумала, что кто-то украл грузовик, а потом, приглядевшись в темноте, решила, что кто-то забрал все спутниковые тарелки, пока не осознала, что все тарелки на месте, но выкрашены черным – все до одной.

Они были еще мокрые. Пощупав одну тарелку, Кристин ощутила на кончике пальца мокрое черное пятно и крупинки сажи. На другой стороне улицы еще безумнее затарахтел старенький «камаро» в попытке завестись.

Кристин подошла к нему и постучала в слегка приоткрытое окно. Внутри виднелся лишь черный силуэт водителя и маячил красный огонек сигареты. Кристин снова постучала. Скрежет стартера прекратился, и наконец женщина в машине опустила стекло. Оттуда вырвалось облако сигаретного дыма.

– Если у вас есть провода с зажимами, можно завести вашу машину от моего грузовика, – сказала Кристин.

Луиза посмотрела на девушку и стряхнула сигарету в автомобильную пепельницу.

– У меня нет проводов.

– Что ж, – пожала плечами Кристин, – я бы дала вам позвонить из дома, но там телефон не работает.

– Ты живешь где-то рядом? – спросила Луиза.

– Ну, на самом деле это не мой дом. Да и грузовик не мой. Я сейчас в той фазе жизни, когда все на самом деле не мое.

– Счастливая, – сказала Луиза.

– Может, вниз по холму есть автосервис.

– Есть, но они уже закрылись.

– Что ж, – сказала Кристин, указывая на дома на склоне, – если вам что-нибудь понадобится, я живу в третьем доме отсюда.

Она не знала, что еще сказать, и даже немного сожалела, что вообще заговорила, поскольку женщина казалась не очень-то дружелюбной. Она пошла назад, к дому, а через несколько минут в дверях показалась Луиза, с еще одной сигаретой в зубах, в кожаной куртке; казалось, она была смущена. Кристин впустила ее, но пожилая женщина так ее встревожила, что она сразу предупредила:

– Хозяин этого дома может с минуты на минуту вернуться.

Луиза кивнула, озираясь в гостиной, потом молча села, поглазела в окно на городские огни внизу, и лишь через несколько минут наконец проговорила:

– Когда, ты сказала, этот тип вернется?

– С минуты на минуту, – упорствовала Кристин.

«Она понятия не имеет, когда он действительно вернется», – подумала Луиза.

– Ты уверена, что телефон не работает?

– Да, – ответила Кристин.

На мгновение она задумалась, стоило ли говорить это, но в данных обстоятельствах ничего иного не оставалось.

– Он выдернул его из стены, – сказала она, пытаясь оценить успешность своей тактики и все еще надеясь, что Луиза решит уйти и попытает счастья на голливудских улицах. – Он какой-то психопат, – решительно заверила она нежеланную гостью.

«Что ж, значит, нас трое таких, что ли?» – грустно улыбнулась про себя Луиза, вспомнив, что видела эту девушку несколько недель назад, стоящую ночью голой в окне. Она положила голову на спинку дивана и закрыла глаза, а когда открыла, Кристин по-прежнему смотрела на нее.

– Вы живете поблизости? – спросила Кристин.

– Милях в пяти, – ответила Луиза. – Пешком далековато будет.

– Я не это имела в виду.

Луиза посмотрела на камин и пианино.

– Я просто бываю здесь иногда, – объяснила Кристин. – Прихожу и ухожу. Время от времени.

– Ты из Лос-Анджелеса?

– Ну, допустим, из всех мест, где я жила, это единственное, о котором стоит и говорить. А вы?

– Я тут проездом. – Луиза снова закрыла глаза и наморщила лоб. – До того я была в… Альбукерке. Нет. Да. А отсюда поеду в Сан-Франциско.

– Я была там, – сказала Кристин, – пару месяцев назад.

– В Альбукерке?

– В Сан-Франциско. Жила там в гостинице. Вы давно путешествуете?

– Ну, с какой-то точки зрения, да. С какой-то точки зрения, я только и делаю, что путешествую.

– Мне бы тоже хотелось попутешествовать. Я нигде не бывала. Даже из Калифорнии не выезжала. А вы много где побывали?

– Много, – признала Луиза.

– На этой машине?

– На этой машине.

– Вы чем-нибудь торгуете?

– Нет, – рассмеялась Луиза. – Ну, вообще-то… нет, не торгую.

– Чем же вы занимаетесь? Раз уж так много ездите? – «Я задаю слишком много вопросов», – подумала Кристин.

Луизе не хотелось брать мелодраматический тон.

– Я исправляю кое-что. Первую половину жизни я что-то делала, а вторую исправляю то, что наделала.

– А зачем вы едете в Сан-Франциско?

– Разыскать кое-кого, кого давно не видела.

– Чтобы что-то исправить?

– Да. – Луизе не хотелось об этом говорить. Разговор об этом наполнял ее страхом. Она нетерпеливо посмотрела на входную дверь.

Кристин прикусила щеку.

– Хотите кое-что увидеть?

– Давай, – наконец ответила Луиза.

Кристин встала и начала спускаться по лестнице; Луиза, закурив еще одну сигарету, последовала за ней. Они спустились на нижний этаж, где встали посреди комнаты, разглядывая Голубой Календарь вокруг них.

– Что это? – спросила Луиза.

– Видите, это все даты разных событий, что случились за годы, – сказала Кристин, а Луиза, куря сигарету, взирала на Календарь. – У человека, который создал этот календарь, особый взгляд на мир. Он считает, что все случившееся по важным причинам не важно, а очень важно происшедшее без какой-либо серьезной причины. И еще, вы заметили, этот Календарь отличается от других. Знаете, да, в большинстве календарей за первым августа обычно следует второе августа? А потом обычно идет третье августа. Люди склонны подчиняться таким вот условностям. А на этом календаре за первым августа может следовать двадцать третье мая, а за двадцать третьим мая – одиннадцатое октября. И еще, вы замечали, что на большинстве календарей, если взять триста шестьдесят пять дней, идущих подряд, они, скорей всего, придутся на один и тот же год? А для этого типа подобное кажется слишком большим совпадением. Подумать только, чтобы триста шестьдесят пять дней подряд пришлись на один и тот же год, это же невероятно!

Продолжая курить, Луиза рассматривала Календарь.

– Ты права, – наконец заключила она. – У него не все дома.

– Вот посмотрите, – сказала Кристин. Она расстегнула тесное голубое платье, на котором едва сходились пуговицы. На голом боку виднелось выцветшее 29.4.85.

– Что это значит? – спросила Луиза.

– А вот что: ничего. Совершенно ничего. В этот день не случилось ничего мало-мальски важного для кого бы то ни было, и меньше всего для меня, поскольку в это время мне было всего три года. Это означает, что я и есть эта дата: я – дата во времени, дата на этом календаре, дата первостепенной важности, потому что в этот день не произошло ничего мало-мальски важного.

– Может быть, с ним что-то произошло?

– Даже если так, он это забыл.

– Возможно, это что-то, чего никто не хочет вспоминать.

– Ну что ж, вы можете развить эту тему с ним самим, когда он появится.

Внимательно посмотрев на нее, Луиза проговорила:

– Он с тобой делает что-нибудь?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду: он с тобой делает что-нибудь, когда ты здесь живешь?

– Он никогда не делает мне ничего плохого, – сказала Кристин.

– Он пугает тебя?

– Иногда.

– Ты не должна давать ему пугать себя.

Сказать по правде, ее пугала Луиза. Но этого Кристин не сказала.

– На самом деле я не собираюсь долго здесь задерживаться.

– А это что? – спросила Луиза. Что-то на Календаре привлекло ее взгляд.

– Вы очень наблюдательны. – Кристин подошла к дате в углу. – Это еще одна вещь, в которой, как он выяснил, все мы очень путаемся. Помните, как все думали, что тридцать первого декабря что-то там началось или кончилось? Оказывается, тогда не было ни начала, ни конца. На самом деле все началось вот здесь, в Париже, – она указала на место в Календаре, где стояло: 2.3.7.5.68.19, — в две минуты после трех часов седьмого числа пятого месяца в шестьдесят восьмом году двадцатого века. Седьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Вот это было настоящим началом всего.

– Началом всего? – переспросила Луиза.

– Или, если взглянуть иначе, настоящим началом ничего.

– В Париже?

Какое-то время они вдвоем молча стояли, рассматривая Календарь. Потом Кристин сказала:

– Так зачем вы красите их черным?

Луиза поискала, куда положить сигарету, и наконец засунула окурок в карман своего кожаного пиджака.

– Чтобы очистить эфир от зла.

– А-а-а, – задумчиво кивнула Кристин. Ну да, это у Жильца не все дома.

Она провела Луизу обратно наверх и на втором этаже устроила ей небольшую экскурсию, показав спальню Жильца, а потом свою бывшую комнату – как будто чтобы доказать, сказала себе Луиза, что эта девочка спала в своей постели, а не в его. Луиза заметила вырезки на стене над кроватью и книги на полке. Уже становилось поздно, и когда они вернулись в гостиную, Луиза сказала Кристин:

– Может, этот тип сегодня не вернется.

– Не знаю, – призналась Кристин.

– Может быть, мне можно переночевать здесь на диване? – сказала пожилая женщина.

– Хорошо.

Луиза сняла свою кожаную куртку и легла на диван, накрывшись ею.

– Спасибо.

– Выключить свет?

– Спасибо, я сама дотянусь.

– Я бы пожелала вам приятных снов, но не знаю, что это такое.

– Я тоже, – сказала Луиза.

Через полчаса, когда девушка исчезла внизу, Луиза обдумала ее слова и нашла их любопытными, так же как и Кристин – ее ответ. Лежа в темноте, в то время как в окно пробивались огни города, Луиза не могла уснуть, пока не решила забыть о сне, примирившись с мыслью, что просто будет с нетерпением ждать рассвета. Когда она проснулась, вместо городских огней в окно лился солнечный свет. При этом в голове возникла какая-то мысль, которая исчезла сразу же, как только возникла; со снами так бывает. Какое-то время, думая об этой девушке, Луиза лежала и пыталась снова уловить мысль-беглянку. На столике у дивана лежали ключи от грузовика.

Раньше их здесь не было, не так ли? Взяв ключи, Луиза обнаружила, что на самом деле лишь один из них был от грузовика. Другой, решила она, от дома, пока при ближайшем рассмотрении не заметила на нем надпись: отель «Посейдон», Сан-Франциско, — потом, чуть выше, букву «П». Наверное, парковочный гараж, догадалась она. Что еще может означать «П»?

Медленно, чувствуя свою старость, Луиза встала с дивана. Но это все же лучше, чем провести ночь в «камаро», подумалось ей. Видимо, живущий здесь тип ночью так и не вернулся, а то она бы проснулась.

– Эй! – крикнула Луиза с верхней лестничной площадки, потом спустилась вниз в туалет. Выйдя оттуда и заглянув в главную спальню, она увидела, что кровать по-прежнему пуста. Вторая, маленькая спальня напротив тоже оказалась пуста. У Луизы появилось чувство, что девушка ушла.

Спустившись по лестнице на нижний этаж, она заглянула в комнату с Календарем. Там тоже никого не было. Несколько минут Луиза стояла посреди комнаты, стараясь прочесть Календарь, а потом снова поднялась по лестнице наверх и сняла трубку – а вдруг телефон все же работал. Она задумалась, что делать с ключами: оставила ли их девушка ей специально, а если так, что это означает, или они оказались на столике чисто случайно? Луиза вернулась в главную спальню, ища какую-нибудь нить к разгадке, а потом прошла во вторую спальню, где ее поразило лишь то, что большинство газетных вырезок, висевших раньше над кроватью, исчезли. Ей показалось, что несколько книг тоже исчезло.

«Это дом, где все исчезает», – сказала она себе.

Напоследок перед уходом Луиза спустилась на нижний этаж, в единственную комнату на нем, вырвала из Голубого Календаря дату в дальнем углу – 2.3.7.5.68.19, — сложила ее квадратиком и сунула в карман.

Потом она поднялась по лестнице, натянула свою кожаную куртку и вышла на улицу. Оглядываясь через плечо, Луиза быстро пошла к своему «камаро». Грузовик с черными тарелками все еще стоял рядом, хотя ей показалось, что тарелок, возможно, меньше, чем было в предыдущий вечер. Она попыталась завести «камаро», но машина была мертвей, чем прежде. «Я могу съездить на грузовике в автосервис у подножия холма, – подумала Луиза, – и попросить кого-нибудь подъехать сюда, чтобы завести „камаро“, а потом оставлю грузовик и ключи там, где их нашла».

Она залезла в грузовик, завела его и покатила вниз вместе с грузом черных спутниковых тарелок. Луиза не сомневалась, что люди оборачивались на нее, когда она спускалась с холма, но на самом деле местные жители привыкли видеть, как грузовик каждое утро забирает испорченные тарелки, хотя и не так много сразу. К тому времени, когда она съехала с холма, у нее началась такая паранойя, что она проехала мимо автосервиса и вдруг поняла, что оказалась на бульваре Сансет и едет к гостинице, в которой остановилась. По дороге ее паранойя не проходила, а скорее усиливалась – ей хотелось остановиться посреди улицы и выскочить из кабины, и в то же время она чувствовала, что не смеет остановиться, и потому продолжала ехать. Добравшись до гостиницы, она проехала мимо, уперлась в бульвар Санта-Моника и направилась на запад, пока не выехала к пляжу, а там свернула на север по шоссе Пасифик-Коуст.

По шоссе Луиза проехала через Малибу, а потом миновала Вентуру. Через час, проголодавшись, она остановилась в Окснарде у придорожной палатки с мексиканской едой и съела тако [46] с рыбой. Пообедав таким образом, она снова села в грузовик и продолжила свой путь на север, миновав разворот обратно в Лос-Анджелес и направившись в Санта-Барбару. За Санта-Барбарой шоссе уходило от побережья и выходило к морю снова около Сан-Луис-Обиспо, где через пять часов езды Луиза наконец осознала, как страшно устала, не выспавшись в предыдущую ночь. В тридцати милях за Сан-Луис-Обиспо она переночевала в прибрежном мотеле к югу от Сан-Симеона. После оплаты номера у нее уже оставалось не так много денег, поскольку по выезде из Лос-Анджелеса два раза пришлось заправлять грузовик, и к тому же все ее имущество осталось в гостинице. На следующий день Луиза продолжила свой путь уже по шоссе № 1, через Биг-Сур, где петлявшая среди скал трасса – коварная даже при лучших дорожных условиях – частично скрывалась в тумане, и скорость пришлось сбавить до десяти миль в час. С каждым опасным поворотом слышалось, как в кузове перекатываются спутниковые тарелки, и ей казалось, что они вот-вот совсем вывалятся из грузовика в шумящий под обрывом океан. Когда она проехала Биг-Сур, уже стемнело, и в Монтерее она заснула в кабине.

Из Монтерея Луиза собралась было отправиться в Сан-Франциско по шоссе Сан-Хосе, восьмирядной автостраде, но на заправке ее отговорили от этой затеи, сказав, что на этом шоссе всегда ужасные пробки и ей стоит подумать, не поехать ли дальше вдоль побережья, через Санта-Круз и мимо маяка. По мере ее продвижения все дальше и дальше на север вдоль побережья люди, с одной стороны, проявляли все меньше общего интереса к спутниковым тарелкам, едва замечая их, а с другой стороны, проявляли все больший практический интерес, поскольку каждый раз, когда она останавливалась – поспать, или перекусить, или купить что-нибудь, – то по возвращении обнаруживала, что тарелок стало на одну-две меньше. К утру, когда она проснулась в Монтерее, тарелок оставалось всего три. Хотя Луиза определенно не жалела об утрате, исчезновение тарелок не облегчало ее паранойю, поскольку, как она отметила, любому, кто захотел бы пойти по следу украденных черных спутниковых тарелок вдоль всего западного побережья, след этот показался бы весьма подозрительным.

Луиза решила бросить грузовик в Сан-Франциско, там сесть на автобус до Сакраменто, а оттуда на попутках добраться до Давенхолла, к дочери. Теперь она поняла, что это судьба таинственным образом вмешалась в происходящее, тайно толкая ее к дочери, несмотря на все ее сопротивление. Не раз она задумывалась, а хватит ли у нее мужества сесть на паром через реку и преодолеть последний отрезок пути, так как в тот раз, много лет назад, когда дочь, еще маленькая девочка, стояла на другом берегу реки в своем голубом платьице, мужества у нее не хватило. В такие моменты Луиза и чувствовала, как оттягивает встречу, и в ответ гнала себя к этой встрече еще безжалостнее, – и, вот так безжалостно подгоняя себя, по приезду в город она направилась прямиком к автобусному вокзалу, запарковала грузовик и пошла покупать билет.

Однако в этот день автобусов на Сакраменто больше не было. Следующий автобус по расписанию отправлялся в десять тридцать утра. Луиза уселась на автовокзале, собираясь провести ночь здесь, и какое-то время спокойно рассматривала голубой уголок Календаря, взятый из дома в Лос-Анджелесе, и дату на нем. Но ей не давал покоя оставленный снаружи грузовик с последними предательскими тарелками, и потому она решила отогнать его. Но тут ей пришла в голову мысль: лучше оставить грузовик в гараже того отеля, от которого у нее был ключ. Если девушка из Лос-Анджелеса захочет получить свою машину обратно, то скорее найдет ее там. Поэтому Луиза сложила кусок Голубого Календаря, сунула обратно в карман кожаной куртки и в телефонной книге нашла адрес отеля. С того времени, когда она жила в Сан-Франциско сразу после рождения дочери, она смутно помнила, что главная улица, идущая через китайский квартал, называлась Грант. Луиза пошла к грузовику и села в кабину. Когда она добралась до отеля, уже была ночь.

Но там не оказалось никакого гаража, только стоянка перед входом. Если машины оставляли на стоянке, зачем же ключ от гаража? Она внимательно осмотрела ключ, убеждаясь, что это тот самый отель, и вдруг от таблички с названием отеля у входной двери ее глаза пробежали по стене наверх, и до нее дошло, что, возможно, «П» означало вовсе не «паркинг». Луиза все разглядывала окна на верхнем этаже, пытаясь определить, есть ли там свет, или комнаты пустуют, а из головы не выходила мысль о том, как странно Кристин сказала о неведомых ей приятных снах – почему-то это звучало так зловеще и загадочно, словно какой-то секретный шифр, – и ей вспомнилось, как она проснулась в то утро в доме на Голливуд-Хиллз, а рядом на столике лежали ключи, и вспомнилась та мысль – знание, забывшееся сразу, как только возникло. Но возможно, главной мыслью в ее голове было то, какой старой она чувствовала себя, лежа на диване, и какой старой почувствует себя, снова ночуя в грузовике или на автовокзале.

И вот, после всех этих размышлений, Луиза бросила думать о чем-либо вообще, а просто, подчинившись какому-то импульсу, оставила грузовик, где был, и прошагала мимо Драконовых Ворот, ведущих в чайнатаун, мимо старых китайских грез, китайской болтовни и громыхания гонгов, вошла в двери отеля, пересекла холл и вошла в лифт, где ключ точно подошел к замку с надписью «Пентхауз». Она повернула ключ, и двери сомкнулись. Прислонившись к стене лифта, Луиза закрыла глаза и не открывала их, пока не услышала, как двери снова разъехались.

Двадцать лет спустя, в десятилетие, живущее исключительно задним умом, старик открывает глаза, его мозг проделывает последнее необъяснимое вычисление, и он видит, как все координаты схлопнулись к нулю.

Он сидит в окружении карт, развешанных по стенам ветхого, под снос, пентхауза. Карты мира, карты каждого континента, карты океанов и карты горных хребтов. Карты, которые он коллекционировал более шестидесяти лет, с детства, карты, над которыми работал более сорока лет, с тех пор, как стал профессиональным картографом. Почти все карты древние, многие устарели, побурели с краев и расползлись по швам, вдоль которых их складывали и опять разворачивали, снова и снова, как это всегда бывает с картами. Карты – единственное, что у него осталась, он держит их в коробке для обуви, которую таскал за собой всю свою жизнь.

Кроме карт, старика окружают клочки бумаги, на которых он делает бесконечные вычисления уже, кажется, несколько дней, хотя на самом деле еще не прошло и сорока восьми часов. Вычисления переводятся в координаты на картах. Тайна координат так захватила его, что он совсем не спит, и теперь его слегка лихорадит. Сегодня он не выходил за продуктами и в конце концов проголодался. Он ничего больше не делал, лишь сидел в разваливающемся пентхаузе на крыше ветхого, под снос, отеля, глядя на карты и отмеряя широту и долготу, иногда выглядывая в окно и снова возвращаясь к картам в возрастающей злобе на загадку координат.

Карты окружают окно, перед которым стоит старый деревянный стол, покрытый вычислениями старого Карла. Окно выходит на темные и заброшенные Драконовы Ворота, ведущие в китайский квартал, ныне скорее напоминающий город-призрак. Сгущаются сумерки, и маленькая настольная лампа сияет ярче, становится трудно различить граффити на стенах домов напротив, хотя Карл уже читал эту надпись тысячу раз, если прочел однажды. Когда и как кто-то написал именно это граффити, не совсем ясно, поскольку его не было видно, пока заслонявший его дом не рухнул. Всем домам в Сан-Франциско суждено рано или поздно рухнуть, включая, по-видимому, и этот старый обнищавший отель, в пентхаузе которого этот старый обнищавший человек устроил свое обиталище. Если уж собираешься куда-то самовольно вселиться, говорит себе Карл, вполне можно вселиться в пентхауз. Но ему интересно, каракули какого манифеста материализуются на заслоненной стене, когда и этот отель рухнет – вместе с ним.

Словно в ответ на эти мысли отель слегка дрожит. Старик напрягается.

Только не сейчас. Впрочем, почему бы и не сейчас, думает Карл, это могло бы заставить меня забыть всю эту возню с координатами. Но неужели мне хочется умереть под обломками с этой загадкой в голове, так и испустить последний вздох, ничего не добившись? Так дай мне лишь закончить вот это, прежде чем ты все обрушишь, просит Карл, на случай если его слушает Бог или судьба.

Однажды он сказал кому-то: как же он сказал? Что не он одержим картами, а карты одержимы им.

– У меня есть вера, – сказал он, – а вера выходит за пределы одержимости.

Тогда он хотел стать драматургом и начал заниматься картами однажды утром, когда сидел в кафе в Виллидже, в Нью-Йорке, попивая утреннюю чашку кофе и сочиняя свою пьесу, – когда вдруг в третьем акте один из персонажей появился на сцене, открыл рот, и оттуда ничего не вышло. Теперь, годы спустя, снова взглянув на дом через улицу, Карл вспоминает, как однажды составил карту городских граффити – давно, в восьмидесятых. Не за ту ли карту его и уволили? Нет, за это его бы не уволили: в таком городе, как Нью-Йорк, карта граффити имеет определенный смысл; карту граффити не назовешь безумием, ее и чудачеством-то не сочтешь.

Нет, предстояли и более нелепые карты. Создав карты городских улиц и мостов, канализации и линий метро, линий электропередач и водопровода, звуковых потоков и аэродинамических труб, в конце концов Карл стал наносить на карту истинное сердце города, пока не осталось ничего, что можно было бы картографически отобразить, а его начальство, стараясь управлять городом как можно разумнее, стараясь схватывать все вовремя, хотя время уже как будто текло меж пальцев, не хотело больше видеть ни одной его карты – ни карт граффити, ни карт любовных встреч, ни карт свихнувшихся женщин, ни карт сбежавших детей, ни карт мертвых тел, – короче говоря, ни его Карт Реальной Жизни, ни говоря уж о последних его картах, Картах Городского Подсознания: картах нервных срывов, картах психопатических случаев и картах религиозных галлюцинаций.

Теперь, хорошенько подумав, Карл вспоминает – его уволили за Карту Безответной Любви. Это был его самый грандиозный и неотвязный замысел и триумф, вдохновленный хорошенькой застенчивой девушкой-азиаткой, которая ушла от него в то время. Ему было тогда лет двадцать пять – двадцать шесть, и теперь он даже не может вспомнить ее имя. Но хотя он не помнит ее имени, он продолжал иногда, время от времени, думать о ней, поскольку это она вдохновила его на создание Карты Безответной Любви, из-за которой его уволили с муниципальной службы, которая изменила направление всей его жизни, хотя, положа руку на сердце, он не может сказать, что это было к худшему, даже если теперь он – слегка свихнувшийся старик без гроша в кармане, без единого близкого человека, без чего бы то ни было, кроме его карт. Последние дни он много думал о той девушке, он думал о ней все время с того утра, когда проходил мимо магазина воздушных змеев в китайском квартале и увидел другую девушку, напоминавшую ее. Теперь он думает об обеих девушках, уставившись на таинственные координаты, прикрепленные к стене пентхауза перед ним, координаты, которые он уже много дней пытается расшифровать и которые уже начали сводить его с ума.

Увидев этот ряд цифр, он сразу же скорее инстинктивно, чем в результате анализа распознал в последних двух числах координаты. Господи, он составляет карты уже более сорока лет – черт побери, он сразу может понять, когда перед ним набор координат. Но по любой широте и долготе, какую ни выбирал, северной или южной, восточной или западной, 68 и 19 пересекались на пустом месте – в Саргассовом море, в Аравийском море, у побережья Исландии, в дебрях чилийских джунглей. Может быть, в одном из этих мест зарыты сокровища? Господи, пусть только не сокровища, черт бы их побрал, рычит про себя Карл. Я слишком стар, чтобы отправляться на поиски сокровищ. Нет, очевидно, ответ таится в первых числах шифра, написанных на приколотом к стене измятом клочке старой голубой бумаги. Это издевательство! – завопил Карл, но на самом деле это было не издевательство, а скорей навязчивая идея, шедший откуда-то из потустороннего мира приказ решить уравнение. Потому что ряд чисел, да и весь старый клочок голубой бумаги заляпан темным, лилово-бурым пятном, при виде которого Карл моментально понял, что это кровь. Не тонкая черточка – отпечаток от мелкого пореза, не струйка – след неосторожности, а ликующий всплеск жестокой раны, нанесенной тому, кто носил эту карту слишком близко к сердцу.

Карл нашел эту карту несколько дней назад, в то самое утро, когда увидел девушку в магазине воздушных змеев в китайском квартале.