- Ну, детки, - сказала Агнесса своим спутникам, остановившимся в нерешительности перед всем этим столпотворением, - вы можете делать, что вам угодно. А я только поздороваюсь с госпожой де Мофрелан и улизну.
      - Да что ты, тетя Агнесса! - сказала Жильберта. - Останься. Ты только погляди, до чего забавно!
      Протиснувшись сквозь толпу, Агнесса добралась до хозяйки дома, но потеряла по дороге своих племянников.
      - А-а, вот она! - воскликнула госпожа де Мофрелан и, к великому удивлению Агнессы, расцеловала ее. - Муромский, найдите моего внучатого племянника и приведите его сюда, Я хочу, чтобы он познакомился с мадам Буссардель.
      "Внучатого племянника? Кто же это? - подумала Агнесса. - Ах да! Это племянник ее снохи, теперь она так его называет",
      Вскоре к ним подошел сам Жоффруа, словно сошедший с обложки американских журналов, в военной форме, обтягивавшей его фигуру, как трико акробата. Этот воин, чарующий полукабильской, полуголливудской красотой и самоуверенным холодным взглядом серых глаз, весьма отдаленно напоминал того светского ветрогона, которого Агнесса встретила однажды в поезде на Лазурном берегу в сорок первом году. Она поняла, что в промежутке между двумя этими этапами силою обстоятельств из прежнего Сиксу-Герц вылупился нынешний. Но она заметила также, что при этом превращении он не заслужил ни единой нашивки и на груди у него с левой стороны пестреют лишь какие-то значки, жетоны и висюльки.
      - Я знаю, как много вы сделали для моей бабушки, - сказал он, целуя руку Агнессы. - Это благородно! Да, да, очень благородно!
      - Она и ко мне была поразительно добра, - подхватила госпожа де Мофрелан, обняв "внучатого племянника" за талию. - Она приехала сообщить мне утешительные вести о моей бедненькой подруге. Ах, дорогой мой мальчик, мы действительно поддерживали друг друга в черную годину. Постойте, да ведь именно мадам Буссардель сообщила мне о вступлении Леклерка в Париж.
      - Есть ли у вас вести о вашей бабушке? - спросила Агнесса у юного Жоффруа. - Вероятно, ту местность освободили в начале месяца.
      - Ну, конечно, благодарю вас за внимание. Она скоро двинется в путь.
      Агнесса обернулась: к ней подошла Жильберта и дернула ее за локоть, очарованная душкой военным. Ей представили Жоффруа. Но тотчас ее оттеснили почитатели, плотным кругом обступившие юношу. Какая-то женщина, захлебываясь от восторга, спрашивала, правда ли, что при высадке французских войск в Северной Африке он выступал вместо генерала Жиро.
      - Как? И это уже известно в Париже? - воскликнул он, смеясь. - Ну, разумеется, это я и был. Сам Жиро спал как убитый в каземате Гибралтарской крепости, а я произносил его речь у микрофона Алжирской радиостанции.
      Раздался хор восклицаний. Агнесса видела, как ее племянница, работая локтями, пролезла в первый ряд, оспаривая место у задавшей столь интересный вопрос нескладной долговязой особы, разыгрывавшей девочку: взбитые надо лбом кудряшки, коротенькая клетчатая юбочка с бретельками и скромная белая блузка: к концу оккупации в моду вошла простота туалетов.
      - Но, право, это не единственный случай, - жеманничал Жоффруа. - Когда Эйзенхауэр должен был выступить на французском языке, говорил не он, а полковник Холмс, у него, надо сказать, настоящее американское произношение даже лучше, чем у самого Эйзенхауэра. Словом, такая же история, как с речью Жиро: у меня очень фоногеничный голос.
      - Ах, повторите хоть кусочек его речи! - сюсюкала долговязая особа со взбитыми кудряшками. - Ну, как вы ее читали перед микрофоном? Ну, пожалуйста, пожалуйста! Просим.
      - Т-шш! - зашикали друг на друга слушатели. - Тише! Тише! - А тем временем импровизатор начал: - У микрофона генерал Жиро...
      "Как же это? Как же это?" - думала Агнесса. Она подсчитала, что во время высадки французских войск в Северной Африке Жоффруа не было и двадцати лет. А через год старуха Сиксу-Герц рассказывала ей в Барони, что ее внук уже несколько месяцев живет спокойно у родственников в Каскаэсе, купается в море.
      Когда краснобай закончил свой номер, ему зааплодировали, кричали браво, уверяли, что у него настоящий талант имитатора и в каком-нибудь ночном кабаре он имел бы бешеный успех.
      - А теперь изобразите маршала Петэна! - закричал какой-то любитель.
      - О-о! - скромно отнекивался Жоффруа.- Маршала изобразить чрезвычайно легко. Это всякий может.
      Слушатели настаивали.
      - Фра-ан-цу-у-зы! - заблеял наследник Сиксу-Герцев.
      - Ах, проказник! Должна признаться, что это забавно, - воскликнула госпожа де Мофрелан. - Ведь забавно, верно, Агнесса? Как он ловко подметил черточку старческого слабоумия... Правду говорят, что для солдата нет ничего святого.
      - Манюэль, - сказала Агнесса, разыскав племянника в соседней гостиной. - Я отдала долг вежливости и теперь удираю. Сестра остается на твоем попечении. Приведи ее домой.
      - Не беспокойся за нас, - ответил Манюэль. - В наши годы можно обойтись без няньки.
      - Любезен как всегда! Ну что ж, нянька покидает вас без малейших угрызений совести.
      - Агнесса! Агнесса! - воскликнула Сибилла Мофрелан, схватив ее за рукав. - Вы уже уходите?
      - Да, моя дорогая. Но оставляю вам своего племянника и племянницу. А я не могу. Право, не в силах. Такое множество народу. Я еще не гожусь для светской жизни. Совсем отвыкла.
      - Да вы хоть видели моего двоюродного братца Жоффруа?
      - Ну, конечно. Он даже сказал мне несколько любезных слов.
      - И будьте уверены, что сделал это не просто из вежливости. Он навел справки. Он наводит справки о всех наших знакомых. Вы же понимаете, после своих героических поступков он не желает пожимать руку кому попало. То есть людям, которые дурно вели себя во время оккупации.
      - Вот как? А кто же ему дает справки?
      - Я, бабушка, все кто угодно. Он спросил у меня: "Скажи, только без дураков, как там эти Буссардели? Якшались с немцами?"
      Агнесса даже вздрогнула:
      - Он так спросил про нас?
      - Да. Я ему ответила: "Ну, о них никто слова дурного не скажет, ручаюсь тебе".
      - Как мне благодарить вас, Сибилла? Вы слишком добры.
      - Ничуть. Я просто справедлива. Я не забыла, чем вы рисковали ради его бабушки.
      - Ну, теперь моя очередь вернуть вам такой же любезный упрек, какой вы мне когда-то сделали, и я скажу: "Сибилла, вы преувеличиваете".
      Агнесса сбежала с празднества. Племянница ее и в самом деле могла обойтись без опекунши. Ей, правда, только что исполнилось восемнадцать лет, но у нее уже были все основания считать себя взрослой особой: ей формально предоставили право распоряжаться своим состоянием. И, несомненно, Манюэль, который был на год моложе сестры, тоже получит это право, достигнув восемнадцати лет. Жильберта и Манюэль были детьми Симона от первого брака и после смерти отца, погибшего в плену, остались круглыми сиротами. Не потому ли из всех детей семейства Буссарделей в них меньше всего проявлялось буссарделевских черт? Они держали себя более свободно, чаще вращались в свете, чем их многочисленные кузены и кузины, больше встречались с мальчиками и девочками иного общественного круга, имели на все свои собственные взгляды, притом далеко не всегда наивные. Так, например, они, несмотря на юный свой возраст, весьма заботились о своих материальных интересах (в этом они еще немного походили на остальных членов семейства), но говорили, что времена недвижимого имущества уже миновали, оно уже не приносит больших прибылей, опутано всякими ограничениями, мораторием, шкалой налогов, - словом, становится все менее и менее доходным. Поступление крупных сумм в установленные сроки платежей отошло в прошлое, и бывшим владельцам участков следует немедленно заменить свое недвижимое имущество движимым. Подобные теории, основанные на весьма незначительном опыте, вызвало! в семье негодование, особенно у старейших ее членов, которые еще помнили, какие сказочные прибыли приносили земельные участки. Нападать на догмат святости недвижимого имущества - значило ниспровергать основу основ династии Буссарделей. Только мачеха, состоявшая опекуншей двух еретиков, да их бабушка с отцовской стороны прислушивались к ним, но терпимость Жанны, второй жены Симона, можно было объяснить нежеланием портить отношения с падчерицей и пасынком, а Мари Буссардель была ослеплена своей страстной нежностью к внукам, на которых она перенесла всю свою любовь к погибшему сыну. Валентин, являвшийся вторым опекуном, не разделял этих новых взглядов и не желал давать свое согласие на продажу недвижимого имущества, унаследованного племянниками, как то предлагали его мать и невестка. Он предпочел избавиться от ответственности и настоял на досрочном предоставлении им прав юридической дееспособности, что позволяло им поступать как угодно.
      Первое немаловажное следствие этого совсем недавнего освобождения Жильберты от опеки выразилось, однако, не в продаже земельных владений. Через несколько месяцев бойкая девица стала героиней события, о котором Агнесса узнала, уже будучи на мысе Байю - она наконец возвратилась на остров, заперев свою квартиру на площади Брезиль, ибо решила сохранить ее за собой на случай приездов в Париж. Наконец-то она могла вновь любоваться летом, осенью и зимой своим красным домиком в сиянье южного солнца, амфитеатром скал и морскими просторами. На мысе ничего не изменилось. Не изменилось ничего ни в Кань, ни в Ле Лаванду. О судьбе ее подруги не было никаких вестей. Мано со дня ареста исчезла бесследно, а освобождения заключенных из концентрационных лагерей, находившихся на территории Германии, нужно было ожидать еще долгие месяцы.
      Прошла зима, вернулась весенняя пора, и в конце апреля Агнесса узнала, что Жильберта Буссардель выходит замуж за Жоффруа Сиксу-Герц.
      "Ты, конечно, понимаешь, что этот брак нас очень огорчил, - писала тетя Эмма, сообщая Агнессе новость. - Твоя бабушка, которая была святой женщиной, твой бедный дед которого я обожала, и все наши предки, начиная от братьев-близнецов, родившихся во время оккупации 1815 года, заключали прекрасные брачные союзы, и теперь, думается мне, кости их переворачиваются в могилах на кладбище Пер-Лашез. Ах, как времена переменились, как вращается колесо судьбы! Но ничего не поделаешь, надо смириться. Свадьбу откладывать нельзя. Впрочем, это не тема для письма. Кажется, ты познакомила в прошлом году друг с другом этих ветренников? (О, я тебя за это не упрекаю - такова воля рока!) И вот теперь будь добра пожаловать к нам на авеню Ван-Дейка: в субботу на следующей неделе я даю вечер в честь их помолвки. Придется и это вытерпеть!"
      Причины внезапной свадьбы проступали слишком ясно сквозь эпистолярные обиняки целомудренной тети Эммы. Агнесса и не подумала уклониться от церемонии. Приключение ее племянницы имело некоторые сходные черты с ее собственным браком, и Агнесса не считала возможным изображать негодование. Очень мало ее волновало и вторжение в семейный круг Буссарделей юноши еврейского происхождения, но она без труда представляла себе ярость всего клана. Агнесса жалела лишь о том, что Жильберта влюбилась именно в этого еврея. Так или иначе, она поехала, оставив ребенка на попечение двух женщин. Тетя Эмма встретила племянницу на вокзале.
      - Ах, я так хотела поговорить с тобой наедине! - заявила она без всяких предисловий. - Я нарочно отказалась от провожатых, чтобы высказать тебе все, что накипело. А то дома я проповедую стойкость в беде: заварил кашу - не жалей масла. И стараюсь сама подавать пример. Но, если уж говорить по душам, да еще с тобой, кисанька... Зайдем на минутку в буфет. Носильщик! Идите за нами.
      Агнесса попыталась ее успокоить, урезонить и даже лукаво пожурила за то, что, оказывается, у тети Эммы есть предрассудки, довольно близко напоминающие расистские, тогда как сами Буссардели едва избежали преследований со стороны немецких фашистов. Упрек, по-видимому, задел тетю Эмму за живое, она сделала большие глаза.
      - Ах, да что ж это! Как не стыдно меня так расстраивать! Этого только не хватало! Как будто у меня никогда не было твердых убеждений. Нет, нет! лепетала она, махая руками. - Нет! Обращаться с ними, как с ровней, помогать им, когда их преследуют, разумеется, водить с ними знакомство, поскольку это необходимо и в деловых отношениях и в обществе... даже аплодировать им, когда они выступают на подмостках, как виртуозы-музыканты или замечательные актеры, - ну, в общем, не давать им почувствовать, что мы с ними разной породы, - согласна, пусть будет так!.. Но вступать с ними в брак - нет, нет! - воскликнула старая девица и, придвинувшись на диванчике к Агнессе, добавила дрожащим голосом: - Ведь я родословную Буссарделей наизусть знаю, вплоть до наших предков из Турени и из Савойи, еще тех времен, когда Савойя не принадлежала Франции, да, да, могу тебя заверить. Ну так вот, нигде, никогда - ни единого, ни единого! Вот какова была наша буржуазия.
      На следующий день в старинном особняке состоялся прием. Ни в атмосфере этого семейного празднества, ни в выражении лиц Буссарделей, их родственников и свойственников ничто не указывало на глубокое смятение всего клана. Такова была их выдержка. И их умение скрывать свои истинные чувства, которое они часто проявляли безо всякой нужды, сейчас пошло им на пользу и даже походило на твердость характера.
      В самом деле, неловко себя чувствовали не они, а лагерь Сиксу-Герцев. Агнесса из деликатности поговорила с госпожой Сикс-Герц лишь минут пять, не желая смущать старуху воспоминаниями о пережитых ею унижениях, когда ей приходилось играть в Барони роль нищей крестьянки. Но со времени Освобождения все это семейство вновь собралось в столице, за исключением тех его членов, которые были высланы и, как стало достоверно известно родным, погибли в газовых камерах - о них вообще не упоминалось. Остальные же, возвратившись из Италии, из Португалии, из Англии или из Америки, объединились вокруг почтенной матроны, которая обрела прежний свой облик и, утратив вдруг акцент жителей Нижнего Дофине, опять заговорила, как все Герцы. Сейчас они окружили ее в большой гостиной на авеню Ван-Дейка, и даже тут, в доме Буссарделей, с которыми готовились породниться, держались немножко в стороне.
      - Ну, скажу тебе, и раздражают они меня! - призналась тетя Эмма, отводя Агнессу в угол. - Знаешь, кого они мне напоминают? У нашего меховщика я много лет имела дело со старшей продавщицей, и вот в один прекрасный день она принялась мне жаловаться, что ее дочь выходит замуж за католика! Я наконец не выдержала и сказала: "Мадам Лион, не горюйте, среди католиков попадаются очень порядочные люди, - потом поглядела на нее и говорю: Впрочем, и среди евреев тоже, по крайней мере я так слышала".
      - Тетя Эмма! Тетя Эмма! - ужаснулась Агнесса. - Ты нынче судья немилостивый.
      - Верно! - откровенно призналась старуха. - Но ты не беспокойся, я не скажу ничего неприятного этим Сиксу-Герцам, Ведь я двоюродная бабка Жильберты и хозяйка дома. Ну-ка, пойдем займемся немножко господами де Мофрелан. Ведь рикошетом мы породнились и с аристократами. Право же, нынче вечером у нас очень смешанное общество.
      Мофреланы знали обычаи всех кругов общества и, не испытывая ни малейшей неловкости ни в одном из них, с полнейшей непринужденностью вербовали себе пополнение в лагере буржуазии. Агнесса впервые увидела господина де Мофрелан.; Оказалось, что он вовсе не такое уж смиренное, незаметное существо, как то можно было подумать, судя по повадкам его супруги; он говорил громким, зычным голосом. Будь Агнесса более осведомлена о сплетнях, ходивших в этих кругах, она, конечно, знала бы, что у этого бодрого, полнокровного старика есть связь с дамой зрелого возраста, носительницей столь же громкого имени, как и он сам, и это ни для кого не секрет.
      Тетушка Эмма усадила господина де Мофрелан на диван около себя и заговорила с ним о бракосочетании одного из Суланжей, состоявшемся в церкви Сен-Пьер-де-Шайо, где она видела Мофрелана среди приглашенных. Для большинства светских людей освобождение Парижа вновь открыло врата в мир удовольствий и пышных празднеств, как будто война кончилась в тот самый час, когда Шолтиц капитулировал на Монпарнасском вокзале.
      - Ах, и вы там были, мадемуазель?
      - А почему же мне не быть? - ответила Эмма. - Суланжи - люди очень приятные. Но я была на свадьбе не в качестве родственницы, - мы просто соседи по имениям. Замок Суланжей находится очень близко от нашего Гранси.
      - У вас тоже есть в этих краях клочок земли?
      - Да, есть. Усадьба с большим домом, но мы никогда не называли его замком. А какая ужасная давка была на свадьбе! Право, меня едва не сбили с ног. Хорошо, что я дама солидная, Я давно заметила, что на аристократических свадьбах надо пускать в ход кулаки.
      - Пока я еще ни разу не получал тумаков в церкви, - возразил господин Мофрелан, и на губах его заиграла улыбка.
      - Вы просто их не замечали, потому что привыкли. Но сравните-ка со свадьбами буржуазии! Не могу понять, откуда у вас такие манеры. Я не слышала, чтобы ваши короли в Версале когда-нибудь толкались.
      - Но ведь в те времена толпа расступалась перед нами, мадемуазель. Теперь этого не бывает. И нашему брату приходится защищаться.
      - Ах, вот почему вы нападаете.
      Агнесса тщетно пыталась прервать этот разговор. Господин де Мофрелан, не признававший вздорной болтовни, посматривал на свою бойкую собеседницу веселым оком.
      - Кажется, вы задираете меня, мадемуазель. Предупреждаю, что я любитель поединков, но женщинам довольно опасно бросать мне вызов: я еще не растерял силы.
      - Ах, дорогой мой! - отпарировала Эмма, возбужденная этим турниром и чувствовавшая себя с Мофреланом куда свободнее, чем с господами Сиксу-Герц. - Даже сорок лет назад вам пришлось бы оставить всякую надежду покорить меня. Вы, конечно, недурны собой, но, увы, не мой идеал.
      - Ого! Так вы мне сказали бы: "Убирайтесь ко всем чертям"?
      - Нет, просто: "На все четыре стороны", - ответила старая девица, быстро оправившись.
      - Так, стало быть, грубость моих слов вас возмущает?
      - Возмущает? Нисколько. У меня были старшие братья, я и не такое еще слышала, - заявила тетя Эмма, на сей раз покривив душой. - Но, право, дорогой мой, я никак в толк не возьму, по какой причине аристократы употребляют неприличные выражения.
      - По привычке. Так изъяснялись еще при дворе в великий век Людовика Четырнадцатого. Вы, наверно, слышали, что некая принцесса, особа весьма тучная, которая не могла собственными силами взобраться в карету, сказала своему выездному лакею: "Подтолкни меня, дурень, под задницу".
      - Прошу прощения, - заметила тетя Эмма с кроткой улыбкой, - ведь эта принцесса говорила в данном случае со своим слугой.
      - Туширован! - подал реплику господин де Мофрелан и расхохотался.
      - Подождите, - продолжала старая девица, - я вам тоже расскажу анекдот, и мы будем квиты. Я его слышала еще в пансионе и с тех пор не забыла. Ваша история с каретой напомнила мне его. Когда Людовик Четырнадцатый выезжал на прогулку, он, желая оказать кому-нибудь из приближенных честь, усаживал его с собой в карету на переднее сиденье; осчастливленный, если, конечно, это был мужчина, а не дама, делал всяческие курбеты, не решаясь усесться в карету первым. Своими ужимками эти господа старались показать свою учтивость, а короля это выводило из терпения. Однажды он, вздумав поехать осмотреть свой парк, указал Ленотру на открытую дверцу кареты, и Ленотр тотчас без всяких кривляний взобрался на сиденье. Тогда король, стоявший возле кареты, повернулся к придворным и сказал: "Господа, вот поистине воспитанный человек!" И тут нет ничего удивительного, - заключила тетя Эмма, - ведь Ленотр был простолюдин.
      Старик Мофрелан громко расхохотался.
      - Черт побери, мадемуазель. Вас нелегко одолеть, последнее слово за вами. Скажу по чести, вы меня совсем покорили.
      - Но я вовсе того не жажду, - шутливо ответила тетя Эмма.
      Извинившись перед Мофреланом, она встала, сказав, что нужно подумать и о других гостях. Агнесса последовала ее примеру.
      - Ну вот, хоть душу отвела, - сказала тетя Эмма, отходя бодрым шагом.
      Престарелая хозяйка дома потратила в ту ночь много сил и старалась, скрепя сердце, проявлять радушие, заставляя и весь отряд Буссарделей весело улыбаться. Ведь хуже всего было бы показать, что столь почтенное семейство лишь поневоле соглашается на этот брак.
      Как только последние гости уехали, представление окончилось и тетя Эмма перестала притворяться; лицо у нее осунулось, выразило глубокое огорчение и усталость; прежде чем отправиться к себе, на площадь Брезиль, Агнессе пришлось помочь старухе лечь в постель. На следующее утро телефонный звонок принес ей печальную весть: горничная тети Эммы, удивляясь, что хозяйка не зовет ее, вошла в спальню и обнаружила, что старуха лежит без сознания. С ней случился второй удар. Врачи признали положение тяжелым, опасаясь, однако, не за жизнь больной, а за ее рассудок.
      Через несколько дней тетя Эмма уже издавала нечленораздельное бурчание, но ничего не слышала, ничего и никого не узнавала. Все родственники, сменяясь, сидели у ее изголовья, каждый брал ее за руку, заговаривал с ней сладким голосом: "Это я, тетя Эмма, ты меня узнаешь?" - и затем уверял всех, что тетушка его узнала. То же сделала и Агнесса, но ничего не добилась от больной. В неясном, почти утробном урчании, вырывавшемся у старухи, которую освободили от вставной челюсти, Агнесса пыталась различить какие-нибудь осмысленные слова, но уловила только бессвязное бормотание: "За работу! За работу!" - шамкала тетя Эмма и, прочистив горло, без конца повторяла: "За работу! За работу!"
      - Что это она все твердит: "За работу"? - спросила Агнесса у Луизы Жанти, присоединившись к ней в галерее, где та плакала, сидя в обществе Жанны-Поль.
      - Мне кажется, я догадываюсь, почему, детка, - ответила Луиза, прикладывая к глазам скомканный платочек.
      - Да тут ничего загадочного нет! - воскликнула Жанна, вмешиваясь по своему обыкновению в качестве всезнайки, которой все ясно и понятно. - Мол, хочешь не хочешь, а такие вопросы встают перед всеми нами, и каждому приходится задуматься над своим положением. Я первая поняла, к чему идет дело, но надо мной смеялись, называли прорицательницей.
      - Странно, - сказала Агнесса, не видя, какое отношение может иметь призыв тети Эммы: "За работу" - к каким-то новым вопросам, о которых говорит ее кузина.
      Уж не имела ли Жанна-Поль в виду последствия немецкой капитуляции в Берлине, совершившейся несколько дней назад, или же домашние осложнения, которые вызвали болезнь Эммы.
      - Ах, оставьте, Агнесса, неужели вы не знаете, что власти совершенно сознательно принесли в жертву интересы людей, владеющих в Париже домами и земельными участками? Ведь это и вас касается, милая. Медленно, но очень умело законодательство разрушает основу нашего богатства - ценность недвижимого имущества. Повышение квартирной платы отстало от того уровня, которого достигли нынче другие показатели экономической жизни. Правительство не принимает во внимание расходы домовладельцев, неизбежно связанные с эксплуатацией принадлежащей им собственности, - заявила Жанна-Поль с присущей ей четкостью и выразительностью, благодаря которым она считалась одной из самых блестящих студенток Школы политических знаний и которые с тех пор развила в себе, пользуясь авторитетом супруги и матери. - Насколько мне известно, у вас ведь тоже есть недвижимое имущество. Неужели вы предоставляете своему управляющему полную свободу действий?
      - Признаться, из-за всех этих событий...
      - О, в таком случае вас ждут сюрпризы, и пренеприятные! Попробуйте-ка продать принадлежащий вам дом или хотя бы квартиру, вы поймете, какая это мука. Ведь своих квартирантов вы не можете выставить за дверь, следовательно, вы уже не хозяйка в собственном доме. А цену, по которой вы могли бы его продать, теперешние законы сбивают до невероятности. В итоге с доходными домами больше хлопот и расходов, чем доходов. Что касается земельных участков, то, если они находятся на окраине города - говорю с полным знанием дела, - муниципалитет отчуждает их у собственников просто по смехотворной цене. Словом, все пошло шиворот-навыворот: раньше земельные участки обогащали владельцев, а теперь разоряют.
      Наконец Агнесса поняла. Уже несколько месяцев эти вопросы служили постоянной темой разговоров между членами семейства, прежде совершенно неуязвимого для подрывных идей Жильберты и Манюэля. И вот тетя Эмма, у которой еще оставалась крупица сознания, а быть может, просто отблеск ставшей неотвязною мысли, тетя Эмма заклинала теперь Буссарделей работать, а ведь долгие годы их земельные владения работали на них.
      Когда Жанна-Поль уехала, тетя Луиза, оставшись наедине с Агнессой, доверительно сообщила ей еще некоторые неприятные сведения. Беда не в том только, что обесценивалась земельная собственность! Уже давно и фирма, и классическая упряжка братьев Буссарделей жила только на ренту своей былой славы. Пришла в упадок контора! А новый век шел вперед. Два маклера - отец Агнессы и покойный дядя Теодор, преемником которого стал его родной сын Гастон, - пренебрегали личными связями с финансистами, дававшими поручения их конторе. И мало-помалу эта клиентура, так долго вызывавшая зависть у их собратьев, отдалилась и перешла в другие конторы. Многие годы господа Буссардель целиком полагались на своих доверенных лиц, а сами обленились, растеряли прежнюю энергию, цеплялись за устарелые методы. Нужно наверстывать упущенное. Но не поздно ли? Смогут ли они подняться? Откровенно об этом в семье Буссарделей не говорили - во всяком случае, при Луизе Жанти и ее муже, архивисте, которые в этом кругу по-прежнему слыли бунтарями, ибо откололись от потомственной маклерско-нотариальной и банкирской гвардии. Но супруги Жанти знали об истинном положении дел из слухов, ходивших по Парижу, из обрывков разговоров на авеню Ван-Дейка, догадывались по тем многозначительным взглядам, которыми обменивались при них Буссардели, считавшие себя непроницаемыми.
      - Вот оно как! - сказала в заключение тетя Луиза. - И когда мы убедились, что всех Буссарделей томят тяжелые заботы, то и я, и твой дядя порадовались своему скромному положению. А им нельзя по-старому. Надо все менять... Ну как? Понимаешь теперь, почему бедняжка Эмма все время твердит: "За работу!"
      Луиза и Агнесса беседовали стоя и не решались сесть, словно из уважения к тете Эмме, простертой в соседней комнате на одре болезни. Прислонившись к оконной раме, Агнесса обводила взглядом парадный двор, старые каретные сараи, построенные еще во времена конных экипажей, флигель привратника, являвший собою достойное дополнение к пышному особняку. И размышляя об откровениях тети Луизы относительно семейных владений Буссарделей и маклерской конторы, размышляя о болезни тети Эммы, об эксцентричном и внезапном замужестве Жильберты, о переворотах в жизни семейства, неизбежных с наступлением новой эпохи, Агнесса при этом осмотре старого дома вдруг поняла, что на сей раз здание дало трещину.
      Глава XYI
      Было решено, что бракосочетание Жильберты Буссардель и Жоффруа Сиксу-Герц состоится через три недели после официальной помолвки. Болезнь тети Эммы не могла отодвинуть этой слишком близкой даты, и не без оснований. Старая дева все больше впадала в детство, но основания эти, вызывавшие необходимость скорой свадьбы и скрытые в юном теле Жильберты, становились все более очевидными. Агнессе очень хотелось поскорее вернуться на мыс Байю, к своему сыну, но она решила остаться в Париже до свадьбы - из уважения к воле тети Эммы, хотя бедняжка теперь уже неспособна была оценить эту преданность. Доктора утверждали, что в таком состоянии больная может протянуть многие годы, но к ней уже не вернутся ни ясность сознания, ни свобода движений.
      На площадь Брезиль пришло письмо от господина Казелли, в котором он сообщал Агнессе, что Мано погибла в Равенсбрюке. В Ниццу только что возвратилась женщина, находившаяся в том же концентрационном лагере. Она разыскивает Агнессу, чтобы лично рассказать ей об умершей Мано, своем друге, не решаясь сделать это в письменном виде и доверить письмо почте; не пожелала она также рассказать что-либо по телефону господину Казелли, которого она, впрочем, лично не знает. Она обратилась к нему, согласно воле Мано, как к посреднику, через которого можно разыскать Агнессу.
      Прочтя письмо, Агнесса тотчас сообщила на авеню Ван-Дейка, что не может присутствовать на свадьбе. В тот же вечер, объяснив матери причину отъезда, она выехала на юг.
      - Раз ты это считаешь своим долгом, отправляйся, - твердила Мари Буссардель, не глядя на дочь.
      Агнесса уже не удивлялась этому странному, уклончивому взгляду, который подметила у матери еще в первый свой приезд.
      Тогда она спрашивала себя, уж не потому ли мать не хочет смотреть на нее, что сердится на появление в доме маленького Рено. Но, поразмыслив хорошенько, решила, что эта странная манера отводить взгляд в сторону при разговоре, очевидно, объясняется полным равнодушием матери ко всему на свете после смерти Симона. Так или иначе, но Агнесса ясно чувствовала, что родственные связи между нею и обитателями особняка Буссарделей, восстановленные стараниями тети Эммы, оборвались в ту самую минуту, как у старушки произошло кровоизлияние в мозг.
      Оставив жене Валентина деньги на подарок Жильберте и дав указания, что именно купить, Агнесса отправилась в путь.
      Решив не заезжать в Пор-Кро, она взяла билет прямого сообщения до Ниццы и, прибыв туда, направилась по указанному адресу. Дом, находившийся в квартале Рикье, ничем не отличался от других доходных домов, и этот полуденный час, и весенняя пора, уличный шум и запахи, обычные для южных городов, заранее лишали патетики предстоящее свидание.
      Агнесса поднялась на четвертый этаж, позвонила. Послышались тяжелые шаркающие шаги. Дверь отворилась: выглянула женщина в домашних шлепанцах, в халате, очень полная, с болезненно одутловатым лицом. Секунду они молча смотрели друг на друга.