- Как? Вы водитесь с этими людьми? Когда я ехала в Париж, я встретила двух молодых Сиксу-Герцев в поезде между Тулоном и Марселем, они пили шампанское. Вели себя вызывающе до неприличия. Так, что я даже сделала вид, что их не замечаю.
      И Агнесса рассказала всю эту сцену.
      - О, это вполне в их стиле, - подтвердила Мано. - И все равно нашим милым молодым людям необходимо было смыться. Они пробрались в Испанию, теперь я могу вам это сказать. Через небольшой перевал Валлеспир. Если бы они остались здесь, их при теперешней ситуации, возможно, сослали бы. Такие повсюду будут кривляться, чему вы стали свидетельницей, и рисовать в пути губной помадой букву "V", зная, что впереди их ждет пуля пограничника или коварство проводника, которому ничего не стоит их убить с целью ограбления. Но этого не случилось, мы их направили к одному надежному человеку в Сере. Их родители - отец и мать - убежали в Италию. Поодиночке, для верности. А бабка осталась одна в Марселе. Так что придется мне ею заняться.
      - И они не увезли старуху с собой?
      - Вообразите, не увезли. А я-то считала, что такие семьи сплоченнее, чем все прочие, - грубое заблуждение.
      - И я тоже считала, - призналась Агнесса.
      - А оказывается, мы ничего о них не знаем. Не будем рассуждать, как расисты, не тот сейчас момент. Примем факт как он есть. Сиксу-Герцы удирали из своей виллы в Антибах, каждый как сумел. Красавица Сиксу-Герц - мать ваших двух кривляк - увезла с собой только бриллианты, вынула их из оправы и зашила себе в штанишки. Переходя с помощью моих друзей границу Италии, она, чтобы себя оправдать, сказала: "Поймите,
      для нас единственное спасение - разбрестись в разные стороны". И это говорит мать семейства, такого ведь нарочно не выдумаешь.
      Дочь Буссарделей задумалась. И Мано, которая не зря упомянула в свое время о цепи, поняла, что Агнесса Буссардель - последнее мыслящее звено этой цепи, еще связанное с длинной чередою парижских буржуа, - вспомнила свою семью. Но Агнесса резко поднялась со стула, обошла мастерскую, прислонилась к лишившейся картин перегородке и медленно провела рукой по замалеванному пустому пространству.
      - Здесь как раз, Мано, висело полотно Вюйара "У открытого окна", сказала она, обернувшись. - Если я могу когда-нибудь в чем-нибудь вам помочь, рассчитывайте на меня.
      - Вот как? Ладно, - сдержанно отозвалась Мано.
      Обе женщины переглянулись и поняли друг друга.
      - Что ж, разве что для каких-нибудь несложных поручений, - добавила Мано. - Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, не бойтесь.
      - Я и не боюсь.
      - Вы не боитесь, но у вас ребенок.
      - Конечно... Словом, я вполне на вас полагаюсь.
      Они распрощались, и все последующие за этой встречей недели Агнесса не переставала спрашивать себя: уж не вела ли она себя при тогдашнем разговоре слишком опрометчиво, предложив свои услуги. А может быть, просто Мано не очень-то верит в ее способности, ибо Мано не отзывалась. "В ее глазах и как была, так и осталась буржуазной, конформисткой, - думала Агнесса, - от этого ярлыка не так-то легко отделаться. Что же в конце концов я могу сделать?"
      Но в феврале позвонила Мано и попросила приехать в Кань "Как только сможете", - сказала она, и Агнесса, поняв из этих слов, что требуется приехать как можно скорее, чуть вздрогнула от страха, а возможно от легкого тщеславия. Она не стала уточнять по телефону подробности. После оккупации южной зоны не следовало забывать, что телефонные разговоры подслушивают.
      Агнесса снова отправилась в Кань. Благодаря этим телефонным разговорам, состоящим из мгновенно разгадываемых полунамеков, этому постоянному курсированию между Пор-Кро и Кань, которым и ограничивались вылазки Агнессы на материк, между двумя женщинами установилась более тесная связь, и совсем иная, чем просто дружба. В Париже, когда Агнесса была еще совсем молоденькой, она наблюдала, как десятки юношей и девушек из буржуазии, тяготясь своими семьями и своей средой, тянулись к деклассированным элементам, к актерам, к так называемым свободным женщинам или к лагерю левых, восхищаясь ими, шли в их фарватере, подчинялись их влиянию, но не осмеливались им подражать. Так вначале и было у них с Манолой; но со временем расстояние между ними уменьшилось, и подруги чувствовали, как с каждым месяцем растет их близость.
      - Так вот в чем дело, - начала Мано, когда они заперлись в ее спальне, где в печурке ярко горели поленья, ибо в февральскую холодную погоду в мастерской сидеть долго было невозможно.
      За неимением чая Мано предложила подруге выпить подогретого вина. По дороге с вокзала к старому Кань, где на самом верху стоял дом художника, обе женщины, борясь со злым мистралем, судорожно цеплялись друг за друга и не успели перемолвиться и десятком слов.
      - Если вы согласны, Агнесса, мы с вами еще до обеда, как только стемнеет, пойдем в пригород Брегьер. К моим друзьям. На их даче прячется один человек. Дольше там оставаться он не может. Его ищут, и те, кто его ищет, уже обнаружили его в наших местах, по крайней мере мы имеем все основания этого опасаться. Ведь мы рядом с Ниццей, не забывайте. А также рядом с Канном, а там полно евреев. Таким образом, в нашем секторе создалось излишнее оживление. Власти не дремлют. Само собой разумеется, французские. Потому что с тех пор, как немцы вместо себя поставили итальянцев, здесь в оккупационных войсках заметно ослабела дисциплина. Старается как раз вишистская полиция, жандармы. А как у вас в Пор-Кро, очень за вами следят или нет?
      - Да нет. У нас тоже итальянцы. Довольно безобидные. У них одно на уме: как бы распродать свой паек и белье, все вплоть до носков. А чего вы ждете от меня в связи с тем человеком, о котором говорили?
      - Это смотря по обстоятельствам. Сначала надо побеседовать. Если его удастся переправить на остров, как, по-вашему, сумеет он там прожить незамеченным?
      - Очень возможно. Пожалуй, да, - сказала Агнесса и, подумав с минуту, взглянула прямо в лицо Мано: - Вы хотите, чтобы я поселила его у себя?
      - Нет, миленький. Вы для этого слишком на виду, да и жители там наперечет, все ходят к вам полечиться или послушать Лондон... Потом на мысе Байю ребенок. Нет. Но в Пор-Кро есть настоящее маки, - добавила она, употребив слово "маки" в том смысле, который в то время и для нее самой еще
      - Верно, тайников там сколько угодно. Есть развалины старых ферм, есть даже гроты, я сама их знаю десятки. Наши итальянцы, а их немного, находятся на высотке при редутной батарее. Поэтому прокормить человека, не привлекая внимания, там, по-моему, вполне осуществимо. Только под открытым небом сейчас не очень-то жарко. Надеюсь, ваш еврей не очень древний?
      - Но это не еврей, Агнесса, это цыган.
      - Цыган? Но что он мог такого сделать, почему им интересуются?
      Мано расхохоталась.
      - Нет, в вас силен еще парижский дух. Он рожден цыганом вот и вся его вина. А разве вы не знаете, что в глазах этих господ цыгане низшая раса? Так же, как и евреи. Ученые мужи вам скажут, что цыганский язык восходит прямым путем к санскриту, то есть стопроцентному арийскому языку. И что существует на земле раса, одна-единственная раса, кровь котором можно без всякого риска переливать любому, - цыгане, так сказать, универсальные доноры. Но полицейские всего мир третируют их как париев, а нацисты отправляют в свои лагеря смерти. Если вам и после этого требуются уточнения, могу сообщить, что тот, о ком идет речь, всего месяц тому назад расправился с тремя тюремными надзирателями.
      Чтобы не ехать на рейсовом катере, где пассажиров проверяют, подхватила без передышки Агнесса, - я договорюсь со знакомыми таможенниками, которые выезжают еще до зари. Они на нашей стороне. Я им скажу, что это сельскохозяйственный рабочий, которого я наняла и хочу, мол, уберечь его от угона в Германию на принудительные работы. У него есть, Конечно, фальшивые документы?
      - Миленький мой, - сказала Мано, высоко подняв стакан с подогретым вином, словно провозглашая тост в честь Агнессы, - вы делаете поразительные успехи.
      В полном мраке они устремились навстречу порывам ледяного мистраля. С трудом ориентируясь среди улиц, потом, за чертой города, плутая по дорогам, они вырвались из зоны бешеного ветра и попали в полосу затишья, где даже воздух казался теплее. Мано толкнула калитку какой-то старенькой дачки, ничем с виду не примечательной; почуяв чужих, залаяла собака; обеих женщин ввели в столовую, убранную более чем скромно, где под висячей лампой с бисерными подвесками мальчик готовил уроки, разложив тетради на клеенке, еще хранившей следы недавнего обеда.
      - Вот друзья, о которых я вам говорила, - произнесла Мано, и Агнесса заметила, что она не назвала ни ее имени, ни имени хозяев.
      - Садитесь, пожалуйста, - предложила женщина, которая ввела их в столовую.
      Это была особа средних лет, в клетчатой кофточке, довольно грязный лоскут материи, приколотый булавками, очевидно, заменял ей фартук. На шум, поднятый гостями, вышел старик и пожал Мано руку. Агнесса тоже поздоровалась с ним за руку и улыбнулась ребенку, глядевшему на нее во все глаза.
      - И у меня есть хорошенький мальчик, - произнесла она, нарушая воцарившуюся в столовой тишину. - Только он меньше тебя: он еще не ходит в школу.
      Но Мано прервала Агнессу:
      - Моя приятельница согласна увезти испанца. Нельзя ли ей взглянуть на него? Только поскорее. Мы должны вернуться домой до комендантского часа.
      - Адриан, - произнесла женщина, - спустись в погреб и приведи его.
      Мальчик выбежал из комнаты.
      - Подай, доченька, вина, - сказал старик и, подойдя к окну, заботливо поправил синюю занавеску в заплатах, по всей видимости просто перекрашенную старую простыню, служившую для маскировки.
      Потом он встал и запер входную дверь.
      Снова воцарилась тишина. Агнесса чувствовала на себе любопытные, но не назойливые взгляды друзей Мано, которых она представляла себе совсем иначе. У дедушки был вид крестьянина, хозяйка напоминала работницу; их южный говор ее поразил.
      Наконец дверь открылась. Мальчик ввел за руку цыгана, растерянно моргавшего при свете лампы. Перед Агнессой стоял мужчина лет тридцати с небольшим, худощавый, длиннорукий и длинноногий. Из разорванного ворота фуфайки выбивалась густая темная шерсть, доходившая до ключиц и подымавшаяся к кадыку узенькой косицей, которая переходила в щетину давно небритой бороды. Агнесса заметила еще черную, неестественно блестевшую шевелюру, и в это остановившееся мгновение пер вой встречи, когда, кажется, само время замедляет ход, нелепая мысль промелькнула у нее в голове: как, а главное чем, сидя в погребе, он ухитряется помадить волосы? Но когда цыгана усадили за стол, ее поразил беспокойный взгляд, его глаза. Глаза красивого разреза, и на выпуклом синеватом белке беспрерывно бегает черный зрачок.
      - Объясните ему, - попросила Мано.
      И пока старик говорил по-провансальски с внимательно слушавшим его цыганом, она нагнулась к Агнессе:
      - Он, кроме своего родного языка, понимает только провансальский, И по-испански он не говорит. Но мы ради удобства выдаем его за испанца. И тип лица у него подходящий, и проще объяснять его незнание французского языка. Так что ваш дорожный спутник будет не из болтливых. Теперь, когда вы его увидели, не отказываетесь от своих обещаний?
      - Не отказываюсь.
      - Моя приятельница согласна, - обратилась Мано к старику, который переводил ее слова цыгану.
      Тут человек с черной как вороново крыло шевелюрой открыл наконец рот и произнес несколько слов по-провансальски.
      - Он говорит, - перевел старик, - что постарается показать свою благодарность красивой женщине. Красивая женщина--это вы. Он просит также довести до вашего сведения, что он был мобилизован во французскую армию и хорошо сражался.
      С помощью нескольких рюмок граппа атмосфера разрядилась. Каждому хотелось поскорее рассказать историю цыгана его будущей покровительнице, и каждый вставлял свои замечания, кроме самого цыгана. Его действительно мобилизовали в тридцать девятом, но так и не научили французскому языку: в сущности, он не знал грамоты. В июле сорокового года, счастливо избежав общей участи цыган, которые попали в плен и были затем уничтожены немцами, он отступал вместе с французской армией и, растерявшийся, загнанный, отрезанный от своих близких, не мог наладить с ними связь. Те, кому удалось спастись, где они сейчас? Обладающий, как и большинство людей его племени, редкостным даром ориентировки, он один-одинешенек пробрался в Прованс, где жили многие его соплеменники. Но люди Виши, выполняя немецкие приказы, продолжали его преследовать, и даже военная форма не спасала его, поскольку ее пришлось сдать. Так он очутился в тюрьме города Драгиньяна вместе с деголлевцами-диверсантами, и они-то, устраивая побег, прихватили цыгана и поручили его затем своим связным. А он мучился главным образом от того, что не знал, где находятся его сородичи. Семья его принадлежала к ветви бродячих цыган, ненавидящих цыган оседлых, но и последние остатки оседлых цыган были истреблены и истребляются. Для вящей убедительности, а главное для того, чтобы Агнесса не путалась, если ее будут расспрашивать о ее спутнике, ей предъявили его документ, конечно фальшивый, по которому он числился неким Педро Молина, уроженцем Леона, забытой богом испанской провинции, где говорят не по-кастильски, а на своеобразном диалекте.
      У цыгана не оказалось никакого багажа. Ничего, кроме его собственного тела. И еле прикрывавшего это тело тряпья. На следующий день Мано обегала несколько знакомых семей, чтобы собрать цыгану кое-какое имущество хотя бы для виду. Таким образом, история о батраке, якобы нанятом Агнессой, которого она везет с собой, приобретала большую достоверность, чем если бы цыган отправился в путь с пустыми руками или если бы Агнесса купила ему в Гиере принадлежности мужского туалета. К концу дня Мано сама сходила на дачу в Брегьер за цыганом и сумела устроить все так ловко, что сдала его на руки Агнессе как раз в тот момент, когда вечерняя автомотриса, отправлявшаяся в Тулон, подкатила к платформе. "Непременно свяжемся по телефону", - сказали они друг другу на прощанье. Они заранее составили подробный маршрут: Агнесса с цыганом должны были провести ночь в Сален де Гиер, чтобы отплыть на катере таможенников сразу после окончания комендантского часа, еще до рассвета. Мрак, наступивший после захода солнца, а также предрассветный мрак и саленские друзья, те самые, которые помогли Агнессе при возвращении из Парижа, содействовали осуществлению ее замыслов.
      Высадившись на заре в Пор-Кро, Агнесса сразу же свернула со своим подопечным на проселок. На мысе Байю ей волей-неволей пришлось посвятить в свою тайну Викторину; но лишь одну Викторину: ее муж, боясь угодить на принудительные работы в Германию, поступил в Пескье на солеварню. Обе женщины держали совет, заперев для верности цыгана в амбаре. Не зря Викторина разделяла взгляды своей хозяйки, именно ее трудами был найден подходящий тайник: развалины дома где не осталось ни стен, ни пола - все бревна растащили для других построек. Но Викторина, уроженка Прованса, отлично помнила, что там остался погреб - наполовину засыпанное землей, укрытое пышной растительностью подземелье, где еще Б детстве они играли в "робинзонов". Находился этот тайник к западу от утесов, в той части острова, где почва не обрабатывается и где, главное, не было никаких укреплений. Викторина помнил также, что руины именовались "Инжиром", хотя в те времена когда она была девчонкой, еще до первой мировой войны, даже следов фигового дерева уже не осталось. Кругом росли только искривленные морским ветром сосны.
      Когда на остров спустилась ночь, Викторина увела цыгана, прихватив изрядный запас провизии, два одеяла и пустом тюфяк, который там на месте предполагалось набить сосновыми иглами. Она наотрез отказалась взять мадам в ночную экспедицию, сославшись на Рокки, на необходимую в таких делах осторожность, к тому же она сама еще не уверена, что отыщет тайник. Агнесса ждала ее возвращения на мыс Байю, не зная, куда себя девать, и в глубине души была, пожалуй, даже недовольна, что служанка принимает в этой истории такое активное участие. Ей казалось, что таким образом доброе дело ускользает из ее рук и становится чем-то будничным. Когда наконец часа через два явилась Викторина и молча кивнула головой, говоря что все, мол, в порядке, так как в комнате находилась Ирма, игравшая с мальчиком, Агнесса увела служанку в свою спальню,.
      - Вот что, Викторина, завтра же вы покажете мне дорогу и тайник. И отныне я сама буду носить в "Инжир" продукты. Здесь уж привыкли, что я целыми днями прогуливаюсь одна по всему острову, и никто не обратит на меня внимания, а ваши отлучки могут показаться странными. Не говоря уже о том, что я лично взяла на себя ответственность за этого несчастного
      малого перед людьми, которые мне его поручили. Я желаю сдержать слово и вовсе не намерена подвергать вас ненужному риску,
      - Фу! - возразила Викторина, - Да вашему цыгану еды и питья на неделю хватит! Эта порода может воздухом питаться. Если только, конечно, мадам не собирается его откармливать на убой.
      Когда в первый раз Агнесса без провожатой отправилась к "Инжиру", цыгана не оказалось на месте. Придерживая обеими руками ветви, которые упрямо старались вырваться на волю, привыкнув в течение долгих лет закрывать живой стеной вход в тайник, Агнесса остановилась перед зияющей черной ямой и негромко несколько раз окликнула цыгана. Никто не ответил ей, только через мгновение до нее дошел запах. Оказалось достаточно всего нескольких дней затворнической и уединенной жизни, чтобы пропитать эту берлогу человеческим духом. Агнесса стояла, не решаясь спуститься по полуобвалившимся ступенькам в погреб, тем более что ей предстояло спуститься туда впервые; она вдыхала идущие из погреба испарения. Она решила, что цыган вышел по нужде или просто чтобы подышать теплым вечерним воздухом, и присела поодаль у подножья сосны, откуда видны были подступы к руинам. Цыган не замедлил появиться, он шел бесшумным шагом, застегивая пояс. Все так же молча Агнесса вручила ему продукты, которые принесла в пляжном мешке, и ушла.
      На следующий раз, мешая провансальские слова с французскими, она спросила цыгана, не очень ли ему плохо в его берлоге. Она указала на подземелье, из глубины которого он вышел на ее зов. Цыган посмотрел на нее своим беспокойным взглядом и протянул руку, чтобы помочь спуститься вниз.
      Глаза Агнессы не сразу привыкли к полумраку. Наконец она различила свод, сложенный из плотно пригнанных друг к другу камней, перегородки, тоже каменные, где через равные промежутки были вбиты деревянные крюки. На них цыган развесил свою одежду. Плотно набитый тюфяк лежал прямо на земле. В ногах этого импровизированного ложа валялась недоконченная корзина, которую он, должно быть, перестал плести при появлении гостьи. Агнесса сообразила, что в одиночестве цыган должно быть, затосковал без дела, и отметила про себя, что он не боится удаляться от своего тайника на довольно большие расстояния, так как камыша поблизости не росло.
      Агнессу удивила теснота погреба, узкого, словно средневековый "каменный мешок", и она подумала, как, должно быть, страдает в заточении этот кочевник. Заметила она также, что кусок утрамбованного земляного пола вокруг тюфяка тщательно подметен. Когда первое ее изумление прошло, она напомнила себе самой, что у ее пленника врожденная способность устраивать походное жилье. "Я рассчитывала навести у него порядок, - подумалось ей. - А он обошелся без моих услуг".
      Много раз затем она приходила к "Инжиру", смело ныряла под зеленую мантию листвы, которая, шурша, смыкалась за ней. Потом молча усаживалась на нижнюю ступеньку, пока цыган, также молча, вынимал из пляжной сумки продукты и складывал в нее пустые консервные банки, оберточную бумагу, в которой ему приносили мясо и сахар и которая, разлетевшись вокруг, могла бы выдать его присутствие в тайнике. Обычно Агнесса задерживалась немного, ссылаясь на усталость. Цыган сидел молча, подобрав под себя ноги, прислонившись к стене, и все же был совсем близко, так что в зеленоватом свете, пробивавшемся в жерло пещеры, Агнесса замечала, вернее угадывала его беспокойный взгляд. Оцепенение понемногу овладевало Агнессой и она не сразу стряхивала его с себя. Потом прощалась с цыганом и выходила на свет.
      Но как-то под вечер на мыс Байю явилось двое жандармов.
      - Эй, мадам! К нам гости! - крикнула сообразительная Ирма, заметив их на вершине холма, и сразу же снова начал играть с мальчиком на площадке перед домом, время от времен бросая взгляд в сторону спускавшихся по тропинке визитер в полицейской форме.
      Им навстречу вышла сама мадам Агнесса. Жандармы объяснили цель своего визита. Дело в том, что они разыскивают подозрительных людей, тех, у кого бумаги не в порядке. Гиерская жандармерия отрядила их для этой цели в Пор-Кро.
      - И верно, я вас совсем не знаю, впервые вижу у нас на острове, сказала хозяйка мыса Байю.
      Она уже поняла, что жандармы ищут цыгана: они говорили именно о мужчинах, а не вообще о людях, у которых бумаги не в порядке. А ведь и женщин, евреек и англичанок, не успевших выехать, имелось на Лазурном берегу немало, и Виши устраивало на них облавы.
      - Позови маму, - обратилась Агнесса к Ирме.- Если только она дома, добавила она.
      Она надеялась, что Викторина поймет и, скрывшись черным ходом, побежит предупредить цыгана об опасности. Но Ирма, недолюбливавшая жандармов, как и все в те времена, ничего не знала о тайнике в "Инжире" и не уловила намека хозяйки, поэтому Викторина не замедлила явиться собственной персоной.
      - Вот и все обитатели дома, - сказала Агнесса. - Заходите, мы покажем вам наши документы.
      Жандармы хотели было сначала задать интересующие их вопросы, но Агнесса настояла на своем. Скоро стемнеет, и она рассчитывала задержать обоих жандармов у себя как можно дольше, чтобы после заката солнца они, не заглядывая никуда, отправились с мыса Байю прямо в порт. Разложив все имевшиеся у них документы, включая метрику Рокки, рядом с литровой бутылкой вина и двумя стаканами, Агнесса без труда выудила у нежданных гостей важное признание: прежде чем попасть к ней, они опросили кое-кого из жителей Пор-Кро. Но добавили, что им еще придется немало дней повозиться здесь. Ну и велик, оказывается, этот самый Пор-Кро! Посмотреть с материка- так, пустяки. Из этих бесед Агнесса заключила, что, во-первых, у жандармов нет
      Исходя из всего этого, Агнесса посетовала на войну, которая никак не кончится, на трудные времена и, заранее извинившись за скудость угощения, велела Викторине поскорее приготовить "тукаю". А пока варилась кукурузная каша по-марсельски, она силком потащила за собой жандармов по всему дому, от чердака до нижнего этажа; подвала у них не было, так как дом был построен на скале. Даже спальню она открыла и ввела туда гостей.
      - Да, да, непременно зайдите. Потом сможете с чистой совестью написать, что осмотрели все помещение.
      В ту самую минуту, когда они переступили порог спальни, взгляд Агнессы привлекла кобура револьвера, блестящая, тяжелая даже на вид, свисавшая с ремня на правое бедро жандарма. И когда они вдвоем очутились в спальне, Агнесса вдруг вспомнила, что в стенном шкафу за стопками белья спрятан браунинг Ксавье и целая коробка патронов. Но если она и подумала о браунинге, то вовсе не от страха, что во время этого импровизированного обыска могут найти запрещенное в те времена оружие. Просто она вспомнила о револьвере впервые после оккупации и только тогда, когда в ее доме появились прислужники Виши и немцев, разыскивающие спрятанного ею человека.
      Тем не менее план ее удался: жандармы выбрались из ее дома только поздно вечером, когда уже совсем стемнело.
      - Вы идете в порт? - спросила она. - Викторина, покажите этим господам кратчайшую дорогу, а то ни зги не видно. А заодно загляните в бакалейную лавку и передайте им талоны на шоколад для Рокки. А также для Ирмы. Вчера шоколад еще не распределяли; если бакалейщик получил шоколад сегодня, воспользуйтесь случаем и возьмите его.
      Успокоившись на этот счет, - Агнесса знала, что Викторина не отстанет от жандармов и дойдет с ними до порта, - она подождала минут десять, то и дело поглядывая на свои часики, потом, захватив провизии вдвое больше обычного, побежала к "Инжиру".
      Цыган сразу понял все. При свете фонарика, который держала Агнесса, он разрушил свое жилье, уничтожил все его следы, и с одним одеялом и мешком провизии он исчез на глазах Агнессы в непроглядно темном море зарослей.
      Агнесса указала ему в темноте, как добраться до вершины откуда был виден весь остров. С минуту она неподвижно стояла на месте, вслушиваясь во мрак, как будто надеялась, что цыган вернется. Но только ветер свистел в соснах да приглушенный гул моря доносился сюда, на этот пригорок. Агнесса направилась домой и возвращалась гораздо медленнее, чем шла сюда. Она шла, прижав к боку пустой чехол, из которого вытряхнула сосновые иголки, запасное одеяло - все, что осталось от цыгана, - и всю эту долгую дорогу бок о бок с ней шагала грусть
      Ночи, сон несли с собой тревогу. Она беспокоилась о своем отшельнике, и ничто не могло ее отвлечь: ни два письма, полученные от родных, где сообщались не особенно утешительны сведения о Симоне, но после своего путешествия в Париж, Агнесса уже не могла не видеть, что судьба военнопленного' брата стала ей безразлична; ни стабилизация фронта в Ливии, что передало и подтвердило радио; ни кампания итальянской прессы, требовавшей передачи Италии Ниццы, Корсики и Савойи, хотя эти требования взволновали весь Лазурный берег. Бессонными ночами перед Агнессой возникал образ затравленного человека, таящегося во мраке среди вересковых пустошей, забившегося под уступ скалы, а с зарей занимавшего наблюдательный пост возможно, им служила вершина дерева, - откуда его беспокойный взгляд следил за всей округой. А она тем временем нежится в кровати, узнает о том, что занялась заря, лишь по мирным розоватым бликам, пробегающим вдоль портьер.
      Именно в такие минуты пыталась она представить себе лицо цыгана. Но память подсказывала лишь тонкий силуэт, бесшумную поступь, непостижимо блестящие волосы. Она вспоминала его лицо таким, каким оно было в первую их встречу в Кань, во время их совместного путешествия в Пор-Кро, в первые дни отшельничества, и позже, когда оно заросло бородой и напоминало мрачный и смутный лик, черты которого исчезли из ее памяти.
      Когда Агнесса подсчитала, что продукты, которые она вручила цыгану в вечер появления жандармов, должно быть, уже пришли к концу, она ночью вышла из дома с новым запасом провианта. Несколько раз прошла она весь сосновый лес, где они тогда расстались; она бродила, все расширяя круги, в надежде, что он ее ждет и сумеет разглядеть в темноте. Пусть они с трудом понимали друг друга, она чувствовала, знала, что между ними существует взаимное понимание, какая-то внутренняя близость. Свет ущербного месяца еле пробивался сквозь ветви. Агнесса бродила по лесу, не боясь заблудиться, в том состоянии уверенности, которая безошибочно ведет лунатика. Но сосновые иголки, устилавшие землю, потрескивали лишь под ее собственными ногами; три ночи подряд она возвращалась домой, так и не встретив того, ради кого вслепую бродила во мраке. Викторина, струхнувшая после появления в доме синих жандармских мундиров, явно не намеревалась пускаться ночью на поиски. Возвращаясь домой, Агнесса всякий раз заставала ее бодрствующей на кухне.
      - Не встретила, - говорила хозяйка, кладя мешок с провизией на край стола и без сил опускаясь на табурет.
      На четвертую ночь перед нею на тропинке внезапно вырос цыган; он стоял прямой, неподвижный, словно эта мгла, ветер, сумеречная луна помогли ему материализоваться.
      - Наконец-то, - еле слышно шепнула Агнесса.
      Она остановилась. Сердце громко стучало в груди. Призрак сделал шаг вперед. Агнесса увидела возникшее во мраке и в ее памяти почти нечеловеческое лицо, обросшее бородой, казавшееся еще более звериным из-за блеска выпуклых белков и беспокойного взгляда. При его приближении, которое настигли ее словно внезапно вспыхнувший луч, она отступила, поскользнулась на хвое и мягко упала навзничь.
      А цыган уже наклонился над ней. Она сопротивлялась, но не борясь, не протестуя всем существом, не возмущаясь. Она не чувствовала на своем лбу прерывистое дыхание, потом борода прижалась к ее лицу, вовсе не такая жесткая, какой она казалась ей раньше. Ночной призрак был с ней рядом, что-то шептал, а что - она не понимала. И пока она отталкивала его руки, шарившие по ее одежде, она узнала тот дух, который подымался тогда из логова. И точно такое же оцепенение сковало ее сердце и разум. Она знала, что уступит, она уже мысленно уступила. Но атака была столь недвусмысленна и груба, что застигнутая врасплох Агнесса испустила громкий крик и упругим движением вскочила на ноги.
      - Нет, - произнесла она. - Нет, нет, не хочу! - и, поднеся обе руки к лицу, судорожно потерла то место, где щеки покололо бородой.
      Стоя во весь рост, она протянула цыгану мешок с провизией, повернулась к нему спиной и убежала. Но он не стал ее преследовать.
      После этой сцены Агнесса предпочла меньшее из двух зол и отваживалась ходить на свидание с цыганом только днем. Для этой цели она выбрала полдень, потому что теперь, с приближением лета, полуденное солнце дышало жаром и загоняло людей в дома. Нашелся и естественный тайник между корнями под мытой весенним половодьем сосны, на склоне холма, неподалеку от места их последней встречи. Агнесса оставляла там мешок с едой. Ежедневно в течение недели она ходила проверять тайник и всякий раз обнаруживала, что к мешку никто не притронулся. Но в один прекрасный день мешок оказался пустым, и вместо исчезнувших продуктов в него сложили пустые консервные банки и сальную бумагу; значит, цыган наконец обнаружил тайник. С тех пор она стала приносить еду через четыре дня на пятый. Ни разу ей не удалось заметить цыгана, а ведь, возможно, что, спрятавшись где-нибудь поблизости, он ее видел: между ними установилось новое молчаливое согласие.