А девица Бизью вместо этого, отказавшись от просвещенного руководства обойщика и обращаясь за советами к матери, восстановила в этом доме гармонирующее с ним убранство. В семействе Бизью дамы умели не только выбирать старинные вещи, но и выгодно покупать их; они действительно знали толк в старинной мебели и всяких диковинках, однако некоторую роль играло тут их финансовое чутье: для них удачное приобретение было также и выгодным делом. Они отличались особым хвастовством, свойственным знатокам во все времена, но весьма редким в ту эпоху: они показывали счета на купленные вещи, с удовольствием рассказывали, где, как и при каких обстоятельствах сторговали их. Этого было более чем достаточно, чтобы убедить ее свекра: он хоть и меньше Теодорины понимал в этих делах, но всегда предпочитал старые стили и наконец стал превозносить их. Однако Фердинанд, не любивший старины и только не желавший спорить с женой в таком вопросе, чувствовал некоторое смущение из-за того, что она, так сказать, вносила свои поправки в привычные для него вкусы и нечто новое в знакомый ему уклад жизни.
      Теодорина Буссардель глубоко задумалась, а когда оторвалась от своих мыслей, заметила, что стоит у большой застекленной горки. Раскрыв дверцу, она почти безотчетно, повинуясь инстинкту сохранения собранных редкостей, свойственному коллекционерам, вынимала одну за другой статуэтки саксонского фарфора и укладывала их в ящики стоявшего рядом комода, в складках лежавших там старинных тканей. Лишь через несколько минут она сообразила, как нелепы подобные предосторожности: если вспыхнет революция, как шестьдесят лет назад, если ворвутся в дома богачей и разгромят их... Она подняла глаза, вспомнив о детях, спавших на втором этаже, и задрожала всем телом. "Знобит меня. Должно быть, простудилась",- подумала она.
      Поднявшись к себе в комнату, она подбросила дров в камин, опять раскрыла библию. В третьем часу утра, среди глубокой тишины кто-то забарабанил кулаком в ворота. Теодорина выпрямилась. "Если бы кто-нибудь чужой пришел, то стучал бы дверным молотком,- подумала она, подбегая к окну.- Это, наверно, Фердинанд или Луи". При свете фонаря, который высоко подымал швейцар, отворивший калитку, она не сразу различила, который из братьев вернулся. Когда офицер проходил через двор, она узнала его по походке.
      - Роза,- крикнула она горничной.- Брат барина вернулся. Подите скорей, доложите.
      Сама же она торопливо сошла вниз, оберегая рукой огонек свечи. Отодвинула дверной засов в парадном.
      - Луи, дорогой! Все благополучно? Почему вы один?
      - Фердинанд решил остаться с солдатами. Меня послал успокоить вас.
      - Посветите мне, - умолял Буссардель на лестнице, он не захватил с собой свечи, а Лора, бросившись навстречу мужу, оставила свою свечу на площадке.
      - С Фердинандом все благополучно, батюшка,- сказала Теодорина, поднимаясь к старику.
      - Друг мой! Ты ел что-нибудь? - спрашивала Лора.
      - Ну, конечно. Мы с братом разделили паштет и бутылку вина.
      - И это все? Да у вас пусто в желудке, несчастные мальчики! Дочь моя, обратился Буссардель к хозяйке дома. - Что можно в такой час подать ему?
      - Я уже распорядилась. Найдется чем закусить. Поднимемся ко мне. Там топится камин. Роза, накройте стол у меня в комнате! Поживей!
      Зажгли лампы, стоявшие на камине, зажгли все свечи в люстре. Импровизированный ужин принял праздничный характер. Лейтенант национальной гвардии Луи Буссардель расстегнул пояс, расположился в удобном кресле.
      - Рассказывай скорей! - говорила Лора.- Надо еще бояться?
      - Дай же ему поесть,- ворчал Буссардель.- Луи, как Фердинанд? Он в опасном месте?
      Луи заверил, что ночь прошла еще спокойнее, чем вечер. По мнению многих, бунт уже кончился. Во всех округах Парижа легионы национальной гвардии всю ночь отдыхали в мэриях.
      - Значит, и ты можешь отдохнуть немножко? - спросила Лора.- Ты побудешь с нами?
      Покончив с ужином, Луи пошел посмотреть на своих спящих ребятишек, а потом даже выразил желание соснуть часок-другой в комнате, отведенной для Лоры. Он был не единственный офицер, позволивший себе повидаться со своими; в случае каких-либо событий всех созовут барабанным боем; до места сбора, находившегося в мэрии на Анжуйской улице, было несколько минут ходу.
      - Не беспокойтесь. Подремлите и вы, сестра, - сказала Теодорина Лоре.Я буду стеречь, мне нисколько не хочется спать. Как только пробьют сбор, я услышу.
      Через два часа барабаны действительно забили сбор. Луи спал. Теодорина постучала в дверь.
      Он собрался в одно мгновение и выбежал на улицу. Было еще темно. Старик Буссардель проснулся лишь около восьми часов утра. Начался второй день восстания. Вести доходили обрывками. Буссардель с трудом удерживался, чтобы самому не отправиться разузнавать новости. Он не мог относиться равнодушно к уличным боям, как то было восемнадцать лет назад. Попробуй остаться равнодушным, когда у тебя два сына рискуют жизнью! В прошлый раз возраст избавлял их от участия в событиях. А теперь они оказались в самой их гуще. Какие времена настали! Люди уже не могли спокойно дожить до зрелых лет: то и дело происходят бунты! Жестокое пробуждение после счастливых лет благоденствия, когда Буссардель, как и многие другие, заботясь о своих интересах, был поглощен ходом финансовых дел, не замечая грозовых туч, собиравшихся на горизонте.
      Сейчас он бродил по дому, выходил в сад, ворчал на внуков, которых выпустили туда погулять, бранил их за то, что они, по его мнению, слишком громко смеялись: ведь их могли услышать в соседних домах. Порой откуда-то издали доносилась перестрелка. Грум, которого посылали на разведку, вернувшись, с увлечением рассказывал, что в город прибыли подкрепления войскам, что на всех площадях стоят пушки, на всех перекрестках бивуаками расположились солдаты, а в ответ на эти приготовления повстанцы строят новые баррикады. Послали за новостями швейцара, человека степенного; он принес менее тревожные вести. Кому же верить? В четвертом часу дня Буссардель решил пойти пешком к своему старому другу Альбаре, который жил неподалеку. Теодорина не могла отговорить свекра, но добилась того, что он взял с собою грума. Аделина заявила, что пойдет с ними: ей необходимо заглянуть к господину Грару, говорила она, узнать, не нуждается ли он в чем-нибудь, не надо ли ему помочь. В дни мятежей проповедникам слова божия грозят большие опасности. И тут вдруг Буссардель утратил обычную свою сдержанность и терпимость по отношению к этой ханже, что случалось с ним очень редко; он воспротивился ее неблагоразумному намерению и позволил себе при этом такие выражения, что старая дева убежала в отведенную ей комнату, заперлась и больше уже не показывалась.
      - Ах! - воскликнул Буссардель, вернувшись через час.- Как хорошо я сделал, что пошел. Мы с Альбаре добрались до площади Мадлен; там с нами лично говорил один штабной офицер и сообщил нам, что король потребовал отставки господина Гизо и господина Дюшателя. Это уже официально известно. Весь Париж знает. Все страшно рады... Ну, теперь конец нашим мучениям,добавил он, обнимая своих снох.- Да вот сами послушайте!
      Как раз в ту минуту по бульвару проходили группы весело настроенных людей, раздавались крики: "Иллюминацию! Иллюминацию!"
      - Слышите, дочь моя? Надо устроить иллюминацию.
      Боясь, что неосвещенный дом обратит на себя внимание демонстрантов,
      - Я умираю от голода! - заявил Буссардель. Пока накрывали на стол, дед и обе матери поднялись на второй этаж посмотреть, как обедают дети. Малыши сидели за столом, нетерпеливо ожидая сладкого. Дверь комнаты, из которой им подавали кушанья, отворилась, и прислуга внесла шоколадный крем. Матери умилились, что в такой день, да еще когда кухня лишилась повара, там нашли время приготовить для детей их любимое сладкое блюдо. Прислуга сообщила, что этим сюрпризом они обязаны Жозефе, которая, соскучившись без своих хозяев, с утра находится в особняке Вилетта.
      С годами Матушка Синекдоха стала на улице Сент-Круа привилегированной служанкой и совсем позабыла все свои несчастья. Не желая ее обижать, Буссардель никогда не нанимал повара, даже в те дни, когда устраивал у себя пиршество; впрочем, надо сказать, что Жозефа превосходно стряпала, прекрасно делала пирожное, и хозяин вознагражден был за свою деликатность. Слава Жозефы вышла за пределы дружеского круга завсегдатаев дома, распространилась по всему Шоссе д'Антен, и люди, желавшие польстить Буссарделю, говорили ему, что знаменитая Софи, повариха доктора Верона, завидовала Жозефе. И теперь кухарка семейства Буссарделей по-прежнему царствовала над плитой, жаровнями и кастрюлями, но уже через подручных и поварят, как царствует какой-нибудь монарх через посредство министров.
      Ее позвали для того, чтобы внуки Буссарделя, которых она обожала, принесли ей благодарность за труды. Он вошла, одетая скорее как экономка, чем служанка, в черном кашемировом переднике и в черной кружевной наколке на седых волосах. Войдя, она сделала обеим дамам реверанс и извинилась перед Теодориной за то, что позволила себе вольность целый день пробыть в ее доме. Если б она посмела, то обратилась бы с большой просьбой дозволить ей провести ночь где-нибудь в бельевой на стуле. Полагая, что ее хозяева в печали из-за того, что творится в городе, она хотела бы иметь возможность послужить им: на всякий случай она принесла с собою две корзины с провизией. Буссардель захохотал. Замечательная старушка эта Жозефа! Но провизия теперь ни к чему! Министры подали в отставку, опасность скоро совсем минует.
      Следуя за двумя своими снохами, он прошествовал к столу. Пообедали, потом долго сидели втроем, все ждали, что оба лейтенанта вот-вот вернутся. На каминных часах пробило девять, потом десять. В городе еще то тут, то там раздавались выстрелы, но с бульвара, пролегающего выше дома, доносились во двор веселые песни, не оставлявшие никакого сомнения в мирном исходе волнений. Грум прибежал сообщить, что национальная гвардия, народ и линейные войска повсюду братаются.
      - Благородные сердца! - воскликнул Буссардель, который и в национальной гвардии, и в народе, и в линейных войсках видел только двух своих сыновей.
      И вдруг темноту разорвал грохот. Началась перестрелка, да такая сильная и так близко, что в окнах задрожали стекла; проснулись дети, и слышно было, как они плачут за стеной. Ружейные залпы участились, но внезапно настала глубокая тишина, а потом пронесся оглушительный вой.
      - Господи! Совсем близко! - еле слышно сказала Теодорина, невольно понизив голос до шепота.
      - Должно быть, на бульваре,- сказал Буссардель,- у министерства иностранных дел.
      Он сам и обе женщины поднялись и стояли в растерянности.
      - К оружию! - разносился со всех сторон отчаянный многоголосый крик.- К оружию! К оружию! Нас убивают!
      - Пускай везде погасят свет! - приказала горничной Теодорина.- Лора, идите успокойте детей.
      - Ничего не могу различить! - сказал Буссардель, приникая к окну.Глаза у меня никуда теперь не годятся.
      - Я схожу вниз, в швейцарскую... Разузнаю... Оставайтесь, батюшка, здесь.
      - Нет, я с вами пойду.
      Теодорина вышла в перистиль, в грохочущую тьму и, тихо вскрикнув, замерла на ступеньках, указывая на что-то вытянутой рукой.
      - Смотрите!..- бормотала она.- Смотрите!..
      По бульвару Капуцинок двигались похоронные дроги, их тащила белая лошадь. Кругом шел народ и освещал их горящими факелами. На дрогах лежала груда мертвых тел. Сверху виден был брошенный навзничь труп женщины, из ее горла, пробитого пулей, лилась кровь. На передке этого катафалка стоял молодой рабочий в разодранной на груди рубахе; устремив в темноту неподвижный взгляд, высоко поднимая факел, он выкрикивал какие-то слова, которые заглушал грозный гул толпы; на тех, кто участвовал в этом шествии, дождем падали искры. Дроги наконец проехали.
      Теодорина, леденея от ужаса, втащила свекра в вестибюль. Они заперли дверь, задвинули засовы, но крик, призывавший к отмщению, проник в дом вместе с ними, преследовал их, когда они поднимались по лестнице.
      На площадке второго этажа их ждали Лора, присмиревшая Аделина, Роза и другие слуги, которые в час опасности жались к хозяевам и расспрашивали их.
      - Плохо дело! - сказал Буссардель.- Не знаю, что именно произошло, но положение совершенно переменилось - город будет предан огню и мечу.
      - Увезем детей на улицу Сент-Круа, - предложила сноха. - Там не так на виду.
      - В самом деле,- согласился Буссардель и вдруг почти весело воскликнул: - Уедемте в "Террасу"!
      Из всех земельных участков, которые были им куплены в Монсо и в ожидании будущих прибыльных операций сданы в аренду крестьянам, он приспособил для своего пользования только один клочок: находившийся там крестьянский дом подправили, сверху украсили его большой террасой с балюстрадой, откуда виден был весь Париж. Владение это так и называлось "Терраса". В погожие дни туда нередко возили детей.
      - В "Террасу"? Отлично! - сказала Теодорина.- Роза, Жозефа, оденьте детей потеплее, возьмите для каждого смену белья и платья: я не знаю, когда мы оттуда вернемся. Сколько нас? Одиннадцать, не считая прислуги. Значит, нужно запрячь лошадей в мою берлину. Пусть запрягают. Надо воспользоваться затишьем, выехать со двора и свернуть в переулок, где у нас стоят две кареты. Я возьму с собой только женщин,- сказала она слугам.- Мужчины останутся стеречь дом.
      - Я останусь,- сказал Буссардель.
      - Нет уж, извините! Вы поедете со мной. А если вы останетесь, то и я с вами останусь. Надеюсь, вы не захотите разлучить меня с детьми?
      Буссардель, уставившись в пол, задумался. Он разговаривал со снохой один на один, все остальные были заняты сборами. Город по-прежнему грозно рокотал. Теодорина ласково сказала:
      - Мы ничего не можем сделать ни для Фердинанда, ни для Луи. Одна надежда на бога!.. Но маленькие наши, - и она подняла руку, указывая на дверь в соседние комнаты... - Малыши эти... Ведь они тоже ваша кровь, нужно укрыть их в безопасном месте.
      - Постарайся разыскать моих сыновей, - сказал Буссардель груму, подававшему ему пальто. - Скажи им, что мы уехали в "Террасу". Я тебя отблагодарю за усердие.
      В темном переулке Теодорина, пожелавшая сесть в экипаж последней, усадила всех своих малышей и прислугу, помогла взобраться тете Лилине, сама захлопнула дверцу кареты Лоры, захлопнула дверцу и своей берлины. Поставив ногу на подножку второй кареты, которая должна была замыкать поезд и в которой уже сидел свекор, она дала наставления трем кучерам:
      - Осторожнее. Не вздумайте гнать лошадей вскачь! Если встретятся эти безумные да вы врежетесь в толпу, нас на клочки разорвут. Увидите сборище, объезжайте, сворачивайте на другие улицы, пробирайтесь. Ну, едем.
      Она села наконец, закрыла дверцу, но тотчас опустила в ней стекло, высунула голову и посмотрела назад. Лошади взяли рысцой.
      - Что там? - спросил Буссардель.- За нами едут?
      - Нет,- Теодорина подняла стекло, откинулась в угол и не могла сдержать тяжелого вздоха.
      - Полно! Полно! - утешал ее свекор, довольный, что может показать свое мужество перед этой амазонкой, павшей наконец духом. - Он вернется. Мы должны в это верить. Он очень храбрый, проворный и прекрасно владеет оружием.
      - Да, да. И ведь он выполняет свой долг. Я нисколько не ропщу. Признаюсь вам, батюшка, мне очень больно бросать дом. Мы прожили в нем десять лет, я привыкла, привязалась к нему. Я знаю, вы купили его для нас. Боже мой, в каком состоянии мы его найдем, когда вернемся!..
      Буссардель сказал несколько успокаивающих фраз. Теодорина ничего не ответила, и вдруг Буссардель воскликнул:
      - А ваши драгоценности? Мы их оставили! И золотые вещи Фердинанда!
      - Я все взяла.
      - Где же они?
      - Спрятала под юбками. Приехали в "Террасу". Разбудили фермера, велели ему отпереть дом. Там оказалось мало тюфяков. Послали попросить и деревню.
      - Только смотрите не пугайте людей, не говорите им, что парижане бегут из города, - наставлял Буссардель. - Скажите, что вокруг нашего дома идет мятеж.
      Тюфяки постелили на полу в единственной комнате второго этажа. Всех семерых детей уложили рядышком, покрыли одеялами, и тетя Лилина сказала племянникам, что они лежат как Мальчик-с-Пальчик и его братья в Замке Людоеда. Знают они сказку о Мальчике-с-Пальчике? Хотя дети двадцать раз слышали эту сказку от своих нянюшек, тетя Лилина собралась было угостить ею своих племянников, пересыпая сказку религиозными наставлениями, но Лора дружески заметила ей, что самые младшие уже уснули. Спал и даже похрапывал толстый увалень Викторен, которому шел восьмой год.
      Пока в нижнем этаже устраивали ночлег для взрослых, употребив на это оставшиеся постельные принадлежности, Теодорина со свекром вышла на террасу. Встав у балюстрады, они долго смотрели на Париж. Густой мрак пронизывали неровно разбросанные огоньки уличных фонарей. Кое-где яркий свет выхватывал из темноты кусок стены или фасад дома. Но по нестихавшему шуму чувствовалось, что там, вдалеке, разъяренный город. То и дело раздавалась ружейная пальба, однако невозможно было угадать, где идет перестрелка. Под черным беззвездным небом как будто разливались гулкие аккорды мощного органа, игравшего однообразный, смутно доносившийся хорал, в который вливались человеческие крики, вопли, стоны, жалобы,- он составлял звуковой фон, оттеняя короткие ноты ружейных залпов. Старик и молодая женщина молча слушали и смотрели.
      И на этот раз тоже Теодорина увела в комнаты старика свекра. В домике он грузно повалился на матрац, и пружины жалобно заскрипели под его тяжестью. Сев у его изголовья, невестка заметила при свете одинокой свечи, что у него мокрые от слез щеки и он шевелит губами. Она прислушалась и различила, что он шепчет, покачивая головой: "Париж! Париж!"
      Лишь только рассвело, они оба вернулись на наблюдательный пост. Лоре, которая была очень разумной матерью, поручили всех семерых детей, дав ей в помощь обеих нянь. Жозефа заявила, что она прекрасно справится одна в кухне, в которой, по правде говоря, была довольно скверная печка. Печка эта помещалась в общей комнате, но изобретательная Жозефа, затопив ее, пристроила перед огнем вертел и живо ощипала двух куриц, которых рано утром велела зарезать. При отъезде она не забыла втащить в карету свои корзины с провизией, и теперь уж никто не смеялся над ее предусмотрительностью.
      Лишний раз подтвердилось, что от тети Лилины ничего толкового ждать не приходится. Недолго думая, она решила вести занятия с детьми, тогда как от внезапных перемен и пережитых страхов они совершенно неспособны были сосредоточить внимание на арифметике и письме. Пришлось ей скрепя сердце отказаться от своей затеи. Потом она пешком отправилась в деревню посмотреть, есть ли там церковь или часовня, где она могла бы помолиться всласть. Она намеревалась также побеседовать с местными сельскими жителями, дабы успокоить их, хотя они и без нее, по-видимому, пребывали в полном спокойствии. Ее не стали отговаривать - пусть идет, она была лишь обузой в этих условиях, когда каждый должен был приноровиться к непривычной обстановке. Эта старая дева, считавшая своим призванием на земле самоотверженное служение ближним, проявляла полную неспособность позаботиться о ком-нибудь, помочь, сделать что-нибудь полезное своими руками, найти себе применение. Она любила навещать больных бедняков, но лишь для того, чтобы читать им проповеди на дому, однако она не умела поставить горчичник, сделать клизму; от неприятных запахов она падала в обморок. Все ее добрые чувства существовали только на словах; больше всего она оказывалась на своем месте, когда председательствовала на заседаниях комитета благотворительного общества и делала в кружке дам-патронесс доклады, бросала замечания, читала нотации.
      За завтраком Теодорина терпеливо предоставила ей рассказывать о том, что она обнаружила в деревне Монсо. Буссардель, как это часто бывало, не слушал дочь. Он думал о своем, обводя взглядом сидевших за столом. Здесь были только женщины (дети позавтракали раньше), на стол подавала тоже женщина. Он был единственным мужчиной в этом женском ареопаге. Почему это обстоятельство вызывало у него какие-то странные, но упорные воспоминания он словно уже испытывал когда-то подобные чувства! А тут еще на пороге кухни выросла фигура Жозефы, желавшей посмотреть, как проходит завтрак, и ее появлением Буссардель был окончательно потрясен.
      Когда кончали завтракать, послышался стук колес и голос кучера, требовавшего, чтобы ему открыли ворота, сотрапезники вскочили. Бросив на стол салфетки, все вышли. Оказалось, приехал господин Альбаре. У этого престарелого финансиста, бездетного вдовца, удалившегося от дел, единственным близким человеком на свете был Буссардель.
      - В такие вот минуты привязанность и подает свой голос,- сказал он, обнимая друга.- Без вас время тянулось для меня бесконечно долго. Ваш швейцар сообщил мне, где вы находитесь... Прежде всего скажите, есть вести от наших мальчиков?
      - Никаких.
      - Боже мой! - воскликнул Альбаре.
      Теодорина пододвинула ему стул. Он сел, снял шляпу. Хотя погода стояла холодная, он был весь в поту и, вынув носовой платок, вытер лоб, вытер внутри шляпу.
      - Каково положение? - спросил Буссардель.
      - Сложное,- с гримасой ответил Альбаре. - Напряженное и чрезвычайно опасное.
      Тотчас в нем сказался многоопытный, речистый буржуа, к мнению которого всегда прислушивались, и он принялся пояснять:
      - Призвали ко двору Тьера. Ходят слухи, что король предлагает ему сформировать министерство и даже позволяет взять себе в заместители Одилона Барро.
      - Значит, хорошо? - воскликнул Буссардель, хватаясь за первый же успокоительный признак.
      - Хорошо. Но достаточно ли этого? На баррикадах уже не кричат: "Долой Гизо", "Да здравствует Реформа!" Теперь кричат другое: "Долой короля!" Вон уж куда зашли мятежники.
      - После вчерашней стрельбы,- сказал Буссардель, - я так и думал, что это будет. Ах, друг мой, какой ужас! Мы видели из подъезда, как возят по городу мертвецов...
      - Что же произошло? - спросила Теодорина, подбрасывая в очаг полено. Говорили, будто бы толпа, очень довольная добрыми вестями, подошла на бульваре Капуцинок к зданию министерства иностранных дел, оттуда ее в упор стали расстреливать. Неужели это правда?
      - Увы, правда. Там был пост Четырнадцатого линейного полка. Они и стреляли.
      - Но почему? Чем это вызвано?
      - Дело темное, как всегда в таких случаях. Господин де Курте, депутат, хотел выяснить причину. Он помчался на бульвар Капуцинок, потребовал объяснения от командира полка. Если верить этому подполковнику, в саду, окружающем министерство, кто-то по неосторожности выстрелил, и пуля перебила ногу его лошади - как раз в тот момент, когда к зданию подошла толпа. Подполковник подумал, что она атакует пост, и скомандовал дать залп. С этого все и началось.
      - Роковая случайность,- сказала Теодорина.
      - Пути господни...- начала было Аделина.
      - Да нет! - возразил Альбаре, пожимая плечами.- Неизбежное столкновение. Париж раскололся на несколько лагерей, произошло очень резкое разделение. Во-первых, муниципальная гвардия - никогда она еще не была так враждебна народу, как сейчас; затем линейные войска - у них настроение скорее умеренное, и, наконец, национальная гвардия - она перешла на сторону защитников Реформы!..
      - Ах, так? - воскликнул Буссардель.- Недаром же гвардия...
      - Друг мой, она сперва очень мужественно встала повсюду между войсками и народом, а когда события развернулись, заняла более определенную позицию: теперь она идет заодно с народом.
      Уже несколько минут слышались какие-то новые звуки, примешиваясь к шуму, доносившемуся из города. Буссардели вышли на террасу и поняли, что это бьют в набат. Слева по Аржантейльской дороге к Парижу шел вооруженный отряд. Они выбежали во двор.
      - Кто вы? - спрашивали они, стоя у изгороди.
      Оказалось, что это идет национальная гвардия пригородов.
      - Лора! - воскликнул Буссардель, чувствуя себя через своих сыновей солидарным со всеми легионами национальной гвардии.- Скажи Жозефе, пусть принесет вина, надо же угостить этих храбрецов.
      Отряды, проходившие по дороге, нисколько не были похожи на ополчение, выставляемое парижской буржуазией, на чистенькую расфранченную гвардию, в которой служили братья Буссардель. Люди тут были, конечно, беднее парижан: обмундирование у них было импровизированное, разношерстное, иногда оно сводилось к солдатскому поясу, которым перехвачена была рабочая блуза.
      - Идем на подкрепление,- объяснил какой-то сержант, остановившийся, чтобы осушить одну из кружек которые протягивали гвардейцам Жозефа.Парижские товарищи прислали нам эстафету.
      - Они в затруднительном положении?
      Второй гвардеец занял место первого и, тоже приняв кружку из рук Жозефы, продолжал:
      - Инсургенты атаковали на площади Пале-Рояль водонапорную башню, которую защищали линейные войска. Тут подошла национальная гвардия. Идут, значит, ружья на плече, а эти собаки, муниципальные гвардейцы, спрятались на улице Валуа и встретили их залпами.- Буссардель приник к изгороди. Национальные, понятно, ответили. Завязалось сражение! Жаркое дело! - И гвардеец побежал бегом, догоняя своих.
      Группа Буссарделей потопталась нерешительно во дворе и вошла в домик. Лора в отчаянии ломала руки. Аделина крестилась и шептала молитвы. Буссардель стоял молча, но его била дрожь.
      - Господи боже! - громким голосом произнесла вдруг Теодорина.- Боже милосердный, всеблагой, справедливый, смилуйся, простри над нами в этот час смятения свою руку.
      Она говорила уверенно и просто, подняв высоко голову и, как всегда, вытянувшись в струнку. Тетя Лилина, побитая ее же собственным оружием, перестала бормотать свои "отче наши".
      - Если мы чем прогневили тебя,- продолжала дочь кальвинистов Бизью,порази нас самих, лиши нас достояния нашего, но пощади наших любимых, наших дорогих. Защити их ради их честного служения долгу, прости им заблуждения и слабости натуры человеческой. Сохрани нам отцов детей наших.
      Весь день не приходило никаких вестей от лейтенантов Буссардель. Жены и старик отец места себе не находили от тревоги. Что значит это молчание? Может быть, Фердинанду и Луи некогда и подумать о своих близких, а может быть, с ними случилась беда.
      С двух часов в Париже как будто стало тише, выстрелы раздавались реже, гул, доносившийся из города, как-то изменился - все такой же мощный, он как будто принял иной тон, и Буссардель уже склонен был успокоиться, но помня, как обманулся он вчера, как напрасно возрадовался, теперь уже не осмеливался дать волю оптимизму: ведь у него не было уверенности, что сыновья его живы.
      Около половины четвертого он не выдержал.
      - Дочь моя,- сказал он Теодорине,- ты лучше и не пытайся отговаривать меня. Я больше не могу переносить этой неизвестности. К тому же и восстание, кажется, затихает. Я поеду с Альбаре в Париж. Будьте уверены: как только узнаю что-нибудь о мальчиках, сейчас же пришлю весточку.
      Он обнял сноху. Общее им обоим чувство мучительной тревоги, сила характера, которую со вчерашнего дня проявляла эта молодая женщина, моральная поддержка, которую она оказала Буссарделю, хотя не так давно вошла в его семью,- все это связало их крепкими узами. Прощаясь с нею, старик почувствовал, что она стала теперь еще дороже его сердцу.
      - Если письмо мое задержится, не пугайтесь, не выдумывайте ничего страшного,- сказал он, садясь в карету господина Альбаре,- может быть, я не так-то скоро разыщу в Париже своих сыновей. Но весточку пришлю обязательно.
      Письмо привезли в шестом часу вечера:
      "Оба целы и невредимы. Вы можете возвращаться в город. События завершились".
      Гонец (не кто иной, как кучер господина Альбаре, приехавший верхом на лошади) ничего не мог добавить к этим сведениям, кроме того, что батальон молодых господ, как выяснилось, стоит во дворе Тюильри. Как разрешился правительственный кризис, он тоже не знал, и, по-видимому, это его очень мало беспокоило.
      Хотя Теодорина горела нетерпением увидеть мужа и свой дом, она не хотела уехать в город одна без своих близких и решила сама вернуть их к родным пенатам. Она заставила всех ускорить сборы, затем, взяв Лору в свою карету, на этот раз заняла место впереди каравана и подала знак к отправлению.
      Обе невестки, избавившись от своих страхов, пришли в лихорадочное возбуждение, вдруг стали необыкновенно говорливы, болтали без конца и все пытались что-нибудь разглядеть в окошки кареты. Но Внешний бульвар и верхняя часть улицы Роше были пустынны, и ничего примечательного на них не оказалось. К тому же быстро стемнело.
      - Где мне лучше ждать Луи? У вас или дома? - спросила Лора.- Как вы думаете, сестрица?
      - Конечно, у нас. Как только Луи и Фердинанд освободятся, они оба туда придут.
      Карета катила по улице.
      - Да, я тоже так думаю. Видно что-нибудь с вашей стороны?
      - Ничего. А как ваши родители, Лора? Они остались дома? - спросила Теодорина, решив, что теперь, после пережитых вместе с невесткой мучительных дней, надо выразить заботу о судьбе ее родителей,- до сих пор речь шла только о братьях-близнецах.
      - Несомненно, оба остались. Папа и мама очень осторожны, они не тронутся с места. Да и улица Фортен, по-моему, довольно глухой уголок. Вряд ли они могли там пострадать от мятежа... Как я рада за вас, дорогая, что как раз в эту зиму ваши родные уехали в Аннеси. По крайней мере вам меньше тревоги.
      Уже год, как король Сардинии Карло-Альберто предоставил некоторые вольности Савойе; возникла надежда, что он даст этой провинции статут, который позволит общественной жизни возродиться в ней; влиятельные аннесийские семьи поняли, что для них полезно проявить сплоченность, быть всем на месте, и госпожа Бизью с матерью уехали на зиму в Аннеси.
      - Ах! - воскликнула Теодорина, наклоняясь к дверце.- Тут больше оживления.
      Они выехали на перекресток улицы Бьенфезанс. Там уже была зажжена иллюминация. На мостовой народу было немного, но в саду какого-то мужского учебного заведения шло веселье; сквозь садовую решетку видно было, как молодые люди пляшут фарандолу и, распевая Марсельезу, пробегают вереницей по аллеям.