ГЛАВА 1

„НЕФТЬ НА УМЕ“: НАЧАЛО

Все началось с „уплывших“ 526,08 доллара.

Жалованье университетского преподавателя в пятидесятые годы девятнадцатого столетия лишь с большой натяжкой можно было назвать щедрым, поэтому в поисках дополнительного заработка Бенджамин Силлиман-младший, сын выдающегося американского химика, ведущий преподаватель химии Йельского университета, взялся за исполнение стороннего заказа, за который ему было обещано 526,08 доллара. Заказ был поручен ему в 1854 году группой предпринимателей, однако, несмотря на своевременное его выполнение, выплата обещанного гонорара задерживалась. В пылу нарастающего возмущения Силлиман добивался ответа на вопрос, куда девались деньги. Гнев его был нацелен на руководство группы инвесторов, и в первую очередь, – на Джорджа Бисселла, нью-йоркского юриста, и Джеймса Таунсенда, президента банка в городке Нью-Хейвен. Что касается Таунсенда, то он старался держаться как можно более незаметно, опасаясь потерять лицо перед клиентами банка, если вдруг они прознают о его причастности к столь спекулятивному предприятию.

Дело в том, что, питаемые непомерным честолюбием, Биссел и Таунсенд затеяли проект, целиком основанный на их видении грандиозной будущности вещества, известного как „горное масло“ и названного так в отличие от растительных масел и жиров животного происхождения. „Горное масло“ было замечено в горных ручьях в виде пузырьков, а также оно просачивалось через соляные скважины в районе реки Сил-Крик, протекающей в отдаленных лесистых холмах на северо-западе Пенсильвании. В этих глухих местах нефть, то самое „горное масло“, в очень ограниченном количестве собиралась весьма примитивными способами: сцеживанием с поверхности ручьев, либо отжиманием вымоченного в нефтесодержащей воде одеяла или иного тряпья. Основная часть добытой таким образом нефти использовалась для изготовления лекарств.

Новоявленные предприниматели полагали, что, во-первых, можно добывать нефть в гораздо больших количествах, а во-вторых, перерабатывать ее в жидкое вещество, которое может быть использовано в качестве источника света в фонарях. Они ничуть не сомневались в том, что их продукт сможет составить конкуренцию завоевавшему в пятидесятые годы девятнадцатого столетия рынок низкосортному „керосину“, являвшемуся продуктом переработки угля. Иными словами, предприниматели считали, что если им удастся добывать нефть в достаточных количествах, они могли бы насытить рынок недорогим и высокоэффективным источником света, столь необходимым в ежедневном обиходе того времени. Они были убеждены, что им удастся осветить города и фермерские поселки Северной Америки и Европы. Не менее важным было и то, что „горное масло“ могло быть использовано для смазки движущихся частей механизмов, уже начавших распространяться на заре зарождавшейся эры механизации труда. И как все предприниматели, поверившие в осуществимость собственной мечты, они были уверены, что благодаря достигнутым успехам их ждет перспектива настоящего богатства. Немало насмешек в свой адрес пришлось услышать начинающим предпринимателям, но тем не менее, доведя затеянное дело до успешного завершения, именно они заложат фундамент совершенно новой эры в истории человечества – эры нефти.

Идея нового предприятия зародилась в результате серии случайных событий, а также благодаря решимости и упорству одного-единственного человека по имени Джордж Биссел, которому больше, чем кому-либо принадлежат лавры создания нефтяной индустрии. Широколобый, с длинным вытянутым лицом, Биссел производил впечатление мощного интеллектуала. Но, кроме того, этот человек был весьма практичен, поскольку опыт научил его не упускать подвернувшуюся возможность. Вынужденный с 12 лет самостоятельно заботиться о себе, Биссел получил образование в Дартмутском колледже, зарабатывая на жизнь репетиторством и написанием статей. В течение непродолжительного времени после окончания колледжа Биссел преподавал греческий язык и латынь, а затем отправился в Вашингтон, где ему была предложена журналистская вакансия. Наконец судьба привела его в Новый Орлеан, где он стал директором одной из средних школ, а затем инспектором частных школ. В свободное время он изучал юриспруденцию и самостоятельно выучил несколько языков. Он свободно владел французским, испанским и португальским, мог читать и писать на иврите, санскрите, древнем и современном греческом, латинском и немецком. В 1853 году по состоянию здоровья он был вынужден отправиться обратно на север и, проезжая Западную Пенсильванию по пути домой, он видел места, где нефть собиралась вручную с поверхности нефтеносных пятен. Вскоре после этого, навещая мать в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, он заглянул в свою альма-матер – Дартмутский колледж, где увидел хранящийся в кабинете одного из профессоров сосуд с образцом той самой нефти, которая добывалась в Пенсильвании. Этот образец был привезен несколькими неделями ранее другим выпускником колледжа – врачом, имевшим практику в Западной Пенсильвании.

Биссел знал, что нефть использовалась как патентованное и народное средство для лечения всевозможных недомоганий – головной и зубной боли, глухоты, нарушений пищеварения, глистов, ревматизма, водянки, а также для заживления ран на спине лошадей и мулов. Средство носило название „масло сенека“ – в честь вождя племени сенека по прозвищу Красная Шкура, который видимо передал сведения о лечебном действии этой нефти белым людям. Один из приверженцев „масла сенека“ так рекламировал „чудесное лечебное действие“ лекарства в стихах:

Бисселл знал, что эта вязкая черная жидкость огнеопасна. Увидев тот образец в Дартмуте, он внезапно подумал, что эта жидкость должна использоваться не для лечения, а для освещения, и в этом качестве она могла бы вполне „утешить его скорбь“, вызванную пустым кошельком. Она позволила бы ему распрощаться с бедностью и стать богатым. Снизошедшее на него тогда озарение станет его принципом и верой, которые будут подвергнуты суровому испытанию в течение последующих шести лет, когда очередная надежда будет всякий раз сменяться разочарованием.

Но можно ли было использовать нефть в качестве средства освещения? Биссел сумел заинтересовать своей идеей инвесторов и в конце 1854 года привлек к работе профессора Силлимана из Йельского университета для проведения анализа использования нефти в качестве как осветительного, так и смазочного материала. Возможно, имя Силлимана было даже важнее, так как оно служило своеобразным свидетельством одобрения проекта, что позволяло продавать акции и накапливать капитал для последующей реализации этого проекта.

Трудно было найти лучшую кандидатуру для этой цели. Плотного телосложения, энергичный, с „добрым, веселым лицом“, Силлиман слыл одним из самых замечательных и уважаемых ученых XIX века. Сын основателя химической науки в Америке, он сумел и сам стать выдающимся ученым своего времени и автором ведущих учебных пособий по физике и химии. Йельский университет был научным центром Америки в середине XIX века, а центром университета были отец и сын Силлиманы.

Силлимана интересовали не столько абстрактные, сколько практические идеи, что и привело его в мир бизнеса. Кроме того, несмотря на высокую репутацию в научных кругах, он постоянно нуждался в дополнительных средствах к существованию. Профессорская зарплата была невелика, а растущая семья требовала расходов, поэтому он постоянно подрабатывал в качестве консультанта по геологической и химической экспертизе. Его вкус к практической работе приведет его к непосредственному участию в спекулятивных сделках, которые в случае успеха, по его словам, „давали бы массу простора… для науки“. Его зять был настроен более скептически: „Бенджамин бросает одно дело ради другого и – прощай, Наука!“

Когда Силлиман взялся за анализ нефти, он обнадежил своих новых клиентов. „Я могу заверить вас, – заявил он в самом начале исследований, – что результат будет соответствовать вашим ожиданиям относительно ценности материала“. Спустя три месяца, ближе к концу исследований, он был настроен еще более оптимистично, сообщая о „неожиданном успехе использования дистиллята нефти в качестве средства для освещения“. Инвесторы с нетерпением ожидали окончательного отчета. И вдруг – какой удар! Профессор ставит ультиматум. Они должны были Силлиману 526, 08 доллара (что эквивалентно сегодняшним 5000 долларов), и он настоял, чтобы первый взнос в размере 100 долларов был переведен на его счет в Нью-Йорке. Счет, представленный Силлиманом был гораздо больше, чем ожидали инвесторы. Они не стали переводить деньги, и профессор был очень огорчен и рассержен. В конце концов, он взялся за этот проект не только из научного интереса. Ему нужны были деньги, и как можно скорее. Он дал понять, что закончит работу только после того, как ему заплатят. Чтобы доказать, что он не шутит, Силлиман тайно передал свой отчет одному из друзей на хранение, а сам уехал далеко на юг, где его не смогли бы отыскать.

Инвесторы были в отчаянии. Окончательный отчет был абсолютно необходим, если они хотели привлечь дополнительный капитал. Они метались в поисках денег – безуспешно. Наконец один из партнеров Биссела дал деньги под собственное поручительство, жалуясь при этом на „самые трудные времена“, которые он когда-либо переживал. Отчет, датированный 16 апреля 1855 года, был выдан инвесторам и спешно отправлен в печать. Хотя инвесторы возмущались огромным размером гонорара Силлимана, они получили гораздо больше денег, чем вложили. Исследование Силлимана, по выражению одного историка, было не менее чем „поворотом в развитии всего нефтяного бизнеса“. Силлиман опроверг все сомнения относительно новых способов использования горного масла. Он сообщил в своем отчете, что его можно довести до различных уровней кипения и таким образом перегонять в различные фракции, состоящие из углерода и водорода. Одной из таких фракций было высококачественное масло для освещения. „Господа, – писал Силлиман своим клиентам, – мне представляется весьма вероятным, что ваша компания обладает таким сырьем, из которого при помощи простого и недорогостоящего процесса можно изготавливать весьма ценные продукты“. Будучи полностью удовлетворенным результатами деловых отношений, он был готов к работе над новыми проектами.

Имея на вооружении отчет Силлимана, который оказался самым эффективным средством рекламирования нового предприятия, участники проекта без большого труда сумели привлечь и других инвесторов. Сам Силлиман взял двести акций, тем самым упрочив престиж компании, получившей название „Пенсильвания рок ойлкомпани“. Однако потребовалось еще полтора года, чтобы инвесторы оказались готовы к новому рискованному шагу.

Благодаря докладу Силлимана они знали, что из нефти можно извлечь приемлемое количество жидкого вещества для освещения. Но были ли достаточны запасы нефти? Некоторые утверждали, что это были лишь „капли“ из подземных угольных пластов. Разумеется, прочное предприятие нельзя строить на нефти, собираемой вручную с поверхности пятна при помощи ветоши. Надо было доказать, – и ради этого было создано предприятие, – что запасы нефти довольно велики и доступны, чтобы иметь достаточные финансовые вложения в дело.

Надежды, которые возлагались на все еще неизвестные свойства нефти, были следствием чистой необходимости. Стремительный рост населения и развитие экономики вызвали потребность в более сильном искусственном освещении, нежели тусклый свет от лампадки с животным или растительным жиром. Те, кто побогаче, столетиями довольствовались светом, который давала при горении ворвань, считавшаяся лучшим источником яркого освещения. Однако добывать ее становилось все дороже, поскольку численность китов падала, и китобойным судам приходилось отправляться все дальше и дальше – за мыс Доброй Надежды, в далекие воды Тихого океана. Цены росли и это был золотой век для китобоев, но не для потребителей, которые не желали платить 2, 50 доллара за галлон. К тому же не было уверенности, что цена не поднимется еще выше. Появились более дешевые жидкие вещества для освещения. Увы, все они были несовершенными. Самым популярным был камфин – производное скипидарного масла, которое давало яркий свет, но было чрезвычайно пожароопасным, и могло привести к взрыву в жилом доме. Существовал еще так называемый городской газ, получаемый путем перегонки угля – его закачивали по трубам в фонари уличного освещения и в городские дома представителей растущего среднего и высшего класса. Но „городской газ“ стоил дорого, а потребности в более дешевом и надежном освещении резко возросли. Существовала еще одна потребность – в смазочных материалах. Появившиеся благодаря достижениям в машиностроении механические ткацкие станки и паровые печатные машины создавали такое трение, с которым не справлялась обычная смазка типа свиного сала.

Предприниматели пытались найти пути для удовлетворения потребностей производства. Уже в конце сороковых и начале пятидесятых годов, получая масло для освещения и смазки машин из угля и других углеводородов. Неуемное племя искателей нового, как в Британии, так и в Северной Америке, шло вперед, формируя рынок и разрабатывая технологию, на основе которой будет создаваться нефтяная индустрия.

Подвергавшийся суду военного трибунала британский адмирал Томас Кокрейн (как полагают, прототип байроновского Дон-Жуана) был одержим навязчивой идеей о возможностях применения асфальта и, развернув бурную рекламную кампанию, стал собственником огромного предприятия по производству гудрона в Тринидаде. Некоторое время Кокрейн сотрудничал с канадцем по имени Авраам Геснер. Будучи еще молодым человеком, Геснер пытался наладить экспорт лошадей в Центральную Америку, но после двух кораблекрушений своих судов отказался от этой идеи и отправился в лондонскую больницу Гайз Хоспитал изучать медицину. Возвратившись в Канаду, он вновь переменил род занятий и занялся геологией в Нью-Брансуике. Он разработал процесс выделения масел из гудрона и подобных ему материалов с целью получения высококачественных продуктов для освещения. Полученный им новый продукт получил название „керосин“ – от двух греческих слов Keros и elaion, означающих, соответственно, „воск“ и „масло“. При этом второе слово было изменено с тем, чтобы вызвать в памяти потребителей уже знакомый продукт – камфин. В 1854 году он подал заявку на патент для производства „нового жидкого углеводорода, который я называю керосином, и который может быть использован для освещения и прочих целей“.

Геснер принял участие в создании в Нью-Йорке завода по производству керосина, который к 1859 году производил ежедневно пять тысяч галлонов этого продукта. Такое же предприятие было открыто в Бостоне. Шотландский химик Джеймс Янг независимо от него сделал открытие подобного процесса на основе использования горючих сланцев. Еще одно производство с использованием сланцев открылось во Франции. К 1859 году 34 компании в США производили керосина или „угольного масла“, как их тогда называли, на сумму 5 миллионов долларов в год. Рост производства угольного масла, как писал редактор одного технического журнала, свидетельствовал о „бурной энергии, с которой американцы берутся за разработку любой отрасли промышленности, если она обещает хорошие прибыли“. Небольшая часть керосина получалась из пенсильванской нефти, собранной традиционными способами, и этот керосин время от времени появлялся на нефтеперерабатывающих заводах Нью-Йорка.

Нельзя сказать, что человечество впервые услышало о нефти. В различных районах Ближнего Востока тягучее полужидкое вещество, названное битумом, просачивалось на поверхность сквозь трещины в земле, причем первые свидетельства об этом явлении были сделаны в Месопотамии еще в XXX веке до нашей эры. Наиболее известен был источник битума, располагавшийся в районе поселения под названием Хит недалеко от Вавилона, на месте современного Багдада. В первом веке до нашей эры греческий историк Диодор весьма эмоционально описал это явление: „Множество невероятных чудес можно увидеть в Вавилонии, однако ни одно из них не сравнимо с обнаруженным здесь источником огромного количества битума“. В отдельных местах, где выход нефти на поверхность земли сопровождался выделением нефтяного газа, постоянно горели „факелы“, породив у народов Ближнего Востока поклонение огню.

Уже тогда битум имел товарное хождение в странах Ближнего Востока и использовался в качестве цементирующего состава в строительстве. Именно битум применялся при возведении стен Иерихона и Вавилона. Можно предположить, что водонепроницаемость Ноева ковчега и корзин Моисея обеспечивалась за счет обмазывания их, как тогда практиковалось, битумным составом. Кроме того, битум использовался при строительстве дорог и, хотя весьма ограниченно и неэффективно, для освещения. Применялся битум и в древней медицине. Описание его фармацевтических достоинств, составленное в первом веке нашей эры римским ученым Плинием, во многом схоже с рекламой нефти как лечебного средства, распространявшейся в США в пятидесятые годы прошлого века. Плиний утверждал, что нефть останавливает кровотечение, заживляет раны, излечивает катаракты, в качестве мази снимает подагру, облегчает зубную боль, успокаивает хронический кашель, устраняет одышку, способствует сращиванию мышечной ткани и приносит облегчение при ревматизме и лихорадке. Кроме того, она, по словам Плиния, „полезна для выравнивания ресниц, мешающих нормальному зрению“.

Этим, однако, перечень применения нефти не ограничивается: зажженная она широко использовалась при ведении боевых действий, нередко определяя их исход. В гомеровской „Илиаде“ читаем:

Перед штурмом Вавилона персидского царя Кира предупредили об опасности возможных уличных боев, на что он ответил: „У нас также есть немало смолы и пакли. Мы быстро распространим повсюду пламя, и занявшие крыши домов воины противника либо покинут их, либо сгорят вместе с ними“. Начиная с VII в. н. э., византийцы активно использовали oleum incendarium – так называемый греческий огонь, представлявший собой смесь нефти с негашеной известью, которая воспламенялась при увлажнении. Состав смеси держался в секрете как государственная тайна, она применялась византийцами при отбивании морских атак противника, наносилась на кончики стрел или входила в состав начинки примитивных фанат для поджигания крыш и стен домов в осажденных городах. В течение многих столетий нефть считалась гораздо более грозным оружием, чем даже порох.

Как мы видим, нефть имеет долгую и богатую историю на Ближнем Востоке. Тем не менее, неким таинственным образом сведения о различных способах применения нефти были неведомы Западу. Может быть, потому, что все основные известные источники „битума“ находились за пределами Римской империи, что препятствовало распространению его использования на Запад. Так или иначе, но и во многих частях Европы – в Баварии, на Сицилии, в долине реки По, в Эльзасе, Ганновере, Галиции и многих других местах – люди наблюдали выход нефти на земную поверхность, свидетельства о чем дошли до нас из средневековья. А вот способы переработки нефти дошли до Европы благодаря арабам, хотя область ее применения, закрепленная в разработанных учеными монахами и ранними врачевателями рецептах, ограничивалась в большинстве случаев медициной.

И все– таки задолго до предпринимательского озарения Джорджа Биссела и доклада Бенджамина Силлимана в Восточной Европе уже существовала скромная нефтяная индустрия, изначально зародившаяся в Галиции (попеременно являвшейся частью то Польши, то Австрии, то России), а затем распространившаяся до Румынии. Здесь местные крестьяне вручную выкапывали в земле колодцы, где скапливалась сырая нефть, из которой впоследствии получали керосин. Вскоре некий львовский фармацевт с помощью местного же водопроводчика изобрел лампу, пригодную для сжигания керосина. К 1854 году керосин стал одним из основных товаров в Вене, а в 1859 году в Галиции уже действовала полноценная нефтяная промышленность, охватывавшая более 150 деревень и поселков, живших за счет нефтедобычи. Общий объем добывавшейся в 1859 году в Европе – преимущественно в Галиции и Румынии – сырой нефти оценивается в 36 тысяч баррелей. Основным же недостатком восточноевропейской нефтедобывающей индустрии было отсутствие технологии и оборудования для бурения скважин.

Распространение керосина в США в пятидесятые годы натолкнулось на два существенных препятствия: во-первых, объемы добычи и переработки были явно недостаточны, во-вторых, отсутствовала конструкция дешевой лампы, приспособленной для сжигания керосина. Использовавшиеся в быту лампы чадили едким дымом. И вот однажды до неизвестного нам нью-йоркского торговца керосином дошел слух о том, что в Вене производятся лампы со стеклянной колбой, специально предназначенные для сжигания галицийского керосина. Разработанная фармацевтом и водопроводчиком из Львова конструкция керосиновой лампы успешно решала проблему дыма и неприятного запаха. И тогда наш торговец начал импортировать эти лампы в США, где они быстро нашли своего покупателя. Несмотря на внесенные позже в конструкцию „венской“ лампымногочисленные усовершенствования, именно этой лампой долгое время торговали в США, а впоследствии она была реэкспортирована по всему миру.

Итак, к моменту, когда Биссел приступил к реализации своего предприятия, на рынке уже появились и недорогое светильное масло – керосин, производившийся путем переработки сырой нефти, и недорогая лампа для его сжигания. По сути, Бисселу и его компаньонам предстояло найти новый источник сырья, которое можно было бы перерабатывать в рамках уже существовавшего технологического процесса. Теперь все сводилось к цене. Если бы новоявленным предпринимателям удалось отыскать источники нефти, позволявшие добывать ее в изобилии и поставлять на рынок по низким ценам, тогда они получали бы контроль над рынком светильных масел, вытеснив с него более дорогую и менее качественную продукцию конкурентов.

Уже тогда было ясно, что копать в поисках источников нефти бесперспективное занятие. Нужно было искать альтернативное решение. Более тысячи пятисот лет назад древние китайцы научились бурить в земле скважины глубиной до трех тысяч футов. Из этих скважин они извлекали на поверхность поваренную соль. В начале тридцатых годов метод „соляного“ бурения стал известен в Европе, а затем добрался и до Северной Америки. И вот однажды жарким летним днем 1856 года Джордж Биссел, пытаясь укрыться от невыносимо палящего нью-йоркского солнца, сел за столик под навесом аптечного кафетерия на Бродвее. Рассматривая витрину заведения, Биссел увидел в ней объявление, рекламировавшее лекарство на основе „горного масла“. На заднем плане рекламного плаката виднелось изображение буровой установки, подобной тем, что применялись для добычи соли. Вкупе со странными предыдущими совпадениями (помните Западную Пенсильванию и колледж в Дартмуте?) этот случайный эпизод чудодейственным образом, как в детской мозаике, восполнил недостававшую часть в общей картине. А что если попытаться добраться до нефти через пробуренные в земле скважины? В случае успеха было бы снято последнее препятствие на пути к достижению заветной цели.

Таким образом интуиция привела Биссела и его товарищей по „Пенсильванския рок ойл компани“ к решению применить технику „соляного бурения“ для добычи нефти. Именно бурить, а не копать. Нужно сказать, что наши предприниматели были не единственными, кто решил прибегнуть к бурению: и в США, и в Канаде уже предпринимались попытки пробного бурения нефтяных скважин. Тем не менее, Бисселл с товарищами решили действовать. В их распоряжении был отчет профессора Силлимана, с помощью которого они надеялись раздобыть нужный капитал. Поначалу, однако, никто их план серьезно не воспринимал. Предложение банкира Джеймса Таунсенда обсудить проект „Пенсильвания рок ойл компани“ не вызвало у коллег-банкиров ничего, кроме высокомерных насмешек: „Качать нефть из-под земли, как воду? Чушь! Безумие!“ Это не поколебало решимости предпринимателей. Они были убеждены в собственной правоте. Но кому же доверить свой безумный проект.

Одним из кандидатов был некто Эдвин Л. Дрейк, причем выбор остановился на нем практически по чистой случайности, поскольку никакими особыми способностями он не обладал. Служивший некогда кондуктором на железной дороге и имевший репутацию мастера на все руки, Дрейк заболел, и ему пришлось перейти к оседлому образу жизни. Теперь он снимал вместе с дочерью номер в старой гостинице „Тонтина“ в Нью-Хейвене. По случайному совпадению там же жил банкир Джеймс Таунсенд. Гостиница, о которой идет речь, служила местом регулярного времяпрепровождения мужского общества Нью-Хейвена: здесь обменивались новостями, просто беседовали о том о сем. Такая гостиница была оптимальным местом для тридцативосьмилетнего Дрейка – дружелюбного словоохотливого весельчака „без определенных занятий“.

Все вечера он просиживал в баре гостиницы, развлекая товарищей по компании бесконечными историями из своей богатой событиями жизни. Дрейк имел живое воображение, поэтому все его байки носили драматический характер и изобиловали всевозможными преувеличениями, призванными подчеркнуть ключевую, героическую роль самого рассказчика. Таунсенд нередко делился с Дрейком своими проектами в отношении добычи нефти и даже ухитрился продать ему часть акций компании. Дальше – больше. Дрейк был приглашен участвовать в реализации проекта, чему благоприятствовали несколько обстоятельств. Находясь в бессрочном отпуске как работник железной дороги, Дрейк имел право бесплатного проезда, а это было существенным благом для испытывавшей финансовые трудности компании Таунсенда. Кроме того, Дрейк имел еще одно достоинство, которое впоследствии окажется весьма ценным, – упорство.

Отправляя Дрейка в Пенсильванию, Таунсенд мудро позаботился о „верительных грамотах“ для своего посланца. Будучи наслышан о возможных неприятностях при пересечении границ штатов, а также желая впечатлить местное население, Таун-сед заблаговременно отправил в место назначения несколько сопроводительных писем, в которых Дрейк именовался не иначе как „полковник Э. Л. Дрейк“. Так был изобретен несуществующий полковник, которому по прибытии в декабре 1857 года в крошечную обнищавшую деревушку Тайтусвиль был оказан теплый, радушный прием. Путешествие, нужно сказать, оказалось достаточно изнурительным. Полковник ехал на откидной наружной скамейке почтового экипажа, регулярно (дважды в неделю) совершавшего свой многотрудный вояж по лесистой глухомани северо-восточной Пенсильвании. Сам Тайтусвиль представлял собой поселение лесорубов, насчитывающее 125 жителей, большая часть которых жила в долг у местной лесозаготовительной компании. К моменту появления здесь Дрейка ожидалось, что вскоре, когда близлежащие леса будут вырублены, Тайтусвиль опустеет и будет возвращен законной владелице этих мест – природе.

В этот приезд перед Дрейком ставилась довольно простая задача – зарегистрировать на имя компании земельный участок, имевший нефтеносную перспективу. Он быстро справился с поручением и вернулся в Нью-Хейвен с намерением как можно скорее приступить к следующему, намного более ответственному этапу – поиску нефти. Как позже рассказывал сам Дрейк: „Я убедился в том, что нефть в тех местах можно было добывать в больших количествах методом „соляного бурения“. Я также решил для себя, что заниматься этим должен именно я. Однако никто из тех, с кем я беседовал на эту тему, не разделял моей убежденности, полагая, что нефть – всего лишь выделения обширных подземных угольных пластов“.

Но не так-то просто было отговорить Дрейка от новой затеи. Весной 1858 года он вновь объявился в Тайтусвиле с намерением продолжить начатое дело. Группа нанявших его предпринимателей основала к этому времени новую компанию,“Сенека ойл компани“, в которой Дрейк выступал в качестве генерального представителя. Работы по нефтедобыче были развернуты на участке в двух милях от Тайтусвиля вниз по течению Сил-Крик. После нескольких проведенных в Тайтусвиле месяцев Дрейк написал Таунсенду: „Я оставляю попытки докопаться до нефти вручную, поскольку убежден, что бурение обойдется дешевле“, и попросил его незамедлительно отправить еще денег: „Если мы хотим чего-то добиться, нужно иметь деньги… Прошу немедленно сообщить о факте их отправки. Здесь денег практически нет“. Спустя некоторое время Таунсенду удалось перевести тысячу долларов, на которые Дрейк попытался нанять буровых рабочих, „соледобытчи-ков“, без которых дело стояло на месте. Однако „соледобытчики“ славились крайне пристрастным отношением к виски и перманентно пребывали в состоянии, далеком от трезвости, поэтому Дрейк весьма требовательно отнесся к найму работников. Более того, оплата труда бурильщиков осуществлялась по жестким расценкам – доллар за каждый пройденный фут грунта. Первые двое рабочих просто ушли. В действительности им не хватило духа открыто заявить Дрейку, что он сумасшедший. На пороге стояла суровая зима, которую нашему нефтедобытчику предстояло прожить с сознанием того, что целый год пропал впустую. В Нью-Хейвене делегировавшие его предприниматели с раздражением ожидали результата, а Дрейк тем временем приступил к установке парового двигателя, который приводил бы в движение буровую штангу.

Наконец весной 1859 года Дрейку удалось найти нужного человека. Им оказался слесарь по имени Вильям А. Смит – „дядюшка Билли“, который взялся за работу вместе со своими двумя сыновьями. Смит кое-что понимал в порученном ему деле, поскольку до этого занимался изготовлением буровой оснастки для соледобытчи-ков. В обновленном составе бригада приступила к возведению буровой установки и оснащению ее необходимым оборудованием. По их предположениям, бурить предстояло на глубину нескольких сот футов. Работа продвигалась медленно, и руководство компании, следившее за ее ходом из Нью-Хейвена, все больше нервничало. Дрейк тем не менее не сдавал позиции и продолжал следовать своему плану. Наконец наступил момент, когда из всех веривших в успех проекта остался один Таунсенд. Теперь он оплачивал все расходы Дрейка из собственного кармана. Но однажды и он, отчаявшись, отправил „полковнику“ последний денежный перевод, велев расплатиться по всем счетам, законсервировать проект и возвращаться в Нью-Хейвен. Случилось это в конце августа 1859 года.

27 августа 1859 года – Дрейк еще не получил рокового письма – на глубине шестидесяти девяти футов бур провалился в пустое пространство и, пройдя еще шесть футов, остановился. Работы в этот день были приостановлены. На следующее утро, в воскресенье, „дядюшка Билли“ пошел осмотреть скважину. Заглянув в трубу, он увидел отблески темной жидкости, плавающей на поверхности воды. Взяв с помощью жестяной водосточной трубы ее образец, „дядюшка Билли“ с волнением с ним ознакомился. Вернувшийся в понедельник из поездки Дрейк увидел необычное зрелище – „дядюшку Билли“ с сыновьями посреди целой батареи всевозможной посуды от кастрюль до бочек, до краев заполненных нефтью. Приспособив к скважине обычный ручной насос, Дрейк приступил к многократно осмеянной противниками процедуре – выкачиванию нефти. В тот же день пришел денежный перевод Таунсенда с указанием закрыть предприятие. Еще неделю назад, лишенный каких бы то ни было средств, Дрейк без промедле ния выполнил бы приказ руководства. Тогда – но не теперь. Упрямство Дрейка окупилось, причем вовремя. Он нашел нефть. Фермеры, чьи хозяйства располагались вдоль по течению Ойл-Крик, мгновенно донесли до Тайтусвилла новость: „Этот янки нашел нефть“. Новость распространилась со скоростью лесного пожара и вызвала безумный ажиотаж среди желающих немедленно приобрести участки в районе ручья и начать добычу нефти бурением скважин. Чуть ли не за одну ночь крошечное население Тайтусвиля увеличилось в несколько раз, а стоимость земельных участков стремительно подскочила.

Однако открытие источника нефти не гарантировало финансового успеха. Наоборот, оно привнесло новые трудности. Что Дрейк и „дядюшка Билли“ должны были делать с не прерывающимся ни на минуту потоком нефти? Они выкупили все до единой бочки из-под виски, которые только можно было найти в окрестностях, а когда и они были заполнены, нефтяники своими силами соорудили несколько огромных деревянных чанов. К несчастью, однажды ночью от огня лампы воспламенился газ, выходивший вместе с нефтью на поверхность. Все импровизированное нефтехранилище взлетело на воздух и в одночасье было поглощено неукротимой огненной стихией. Тем не менее, в окрестностях бурились все новые скважины, количество добываемой нефти росло с каждым днем. Единственное, в чем новоиспеченные нефтяники испытывали потребность, были бочки из-под виски, цена на которые выросла настолько, что почти вдвое превышала стоимость хранившейся в них нефти.

Потребовалось совсем немного времени, прежде чем пенсильванское „горное масло“ пробило себе дорогу на рынок уже в виде керосина. „Как осветительное масло нефть нельзя сравнить ни с чем: это свет новой эры, – писал менее года спустя после находки Дрейка автор первой изданной в Америке книги о нефти. – Тем, кто еще не видел его, скажу, что это – не лунный свет во мраке ночи, а нечто сродни сильному, слепящему, прозрачному дневному свету, далеко отбрасывающему границы тьмы… Горное масло дарит божественный свет – самый яркий и самый дешевый в мире; свет, достойный королей и роялистов который теперь доступен всем“.

Джордж Биссел, затеявший это предприятие, был одним из тех, кто не терял времени и добрался до Тайтусвиля. Он потратил сотни тысяч долларов, неистово скупая и беря в аренду фермы поблизости от Ойл Крик. „Мы испытываем здесь ни с чем не сравнимое чувство волнения, – писал он своей жене. – Все население близко к помешательству… Я никогда не видел такого волнения. Весь запад страны скучился здесь и за те участки, где есть перспективы найти нефть, предлагают фантастические цены“. Бисселу потребовалось шесть лет, чтобы найти нефть, а все перипетии его путешествия давали основание писать: „У меня все хорошо, но я очень обносился. У нас было очень трудное время. Наши перспективы – самые радужные, это точно… Мы должны заработать огромное состояние“.

Биссел действительно стал очень богатым человеком. И среди прочих благотворительных акций он пожертвовал деньги на гимнастический зал в Дартмуте, где в колледже он впервые увидел склянку с „горным маслом“, которое столь сильно поразило его воображение. Он настоял на том, чтобы зал был оснащеншестью дорожками для боулинга „в память о тех дисциплинарных проблемах, которые возникали у него во время учебы из-за пристрастия к этому греховному спорту“. О Бисселе в последние годы его жизни говорилось, что „его имя и его слава не сходят с языка у всех нефтяников от одного края континента до другого“. Джеймсу Таунсенду, банкиру, который взял на себя огромный финансовый риск, было отказано в том уважении, которое, по его мнению, он заслуживал. „Весь план был предложен мной, и выполнялись мои предложения, – с горечью писал он позднее. – Я находил деньги и отправлял их. Я говорю это не из эгоистических соображений, а просто констатирую правду, что если бы я не сделал того, что я сделал для разработки нефти, то в это время ее не разрабатывали бы совсем“. И он добавлял: „Ни за какие богатства я не захотел бы испытать такие страдания и неприятности еще раз“.

Что касается Дрейка, дела у него складывались неважно. Он скупал нефть, потом стал партнером в одной из фирм на Уолл-Стрите, специализирующейся на нефтяных акциях. Он был расточительным, не очень хорошим бизнесменом, скорее игроком, когда дело касалось коммерции. К 1866 году он растерял все свои деньги, потом превратился в полуинвалида, истерзанного болью, живущего в нищете. „Если у вас осталась хоть капля человеческой жалости ко мне и моей семье, пришлите мне немного денег, – писал он одному другу. – Мне очень они нужны, поскольку я болен“. В конечном итоге, в 1873 году власти штата Пенсильвания назначили ему небольшую пожизненную пенсию за его службу, облегчив тем самым если не проблемы со здоровьем, так хотя бы финансовые проблемы последних лет его жизни.

К концу своей жизни Дрейк пытался отметить свое место в истории. „Я заявляю, что это я изобрел забивную трубу, и я забивал ее, без этого никто не смог бы бурить в низинах, где земля подтоплена. И я заявляю, что пробурил первую скважину для нефти в Америке, и могу показать эту скважину“. Он был категоричен: „Если бы я этого не сделал, то этого не сделали бы до сегодняшнего дня“.

К тому моменту, когда Дрейк, начав бурение, обеспечил доступность сырья последнее требование к новой отрасли, все остальные элементы – переработка, опыт обращения с керосином и подходящий тип лампы – были уже отработаны. Все это вдруг позволило человеку заставить ночь отступить. А это было только начало. Ведь открытие Дрейка, когда придет время, даст мобильность и энергию людям планеты, сыграет ключевую роль в подъеме и падении стран и империй и станет основным элементом преобразования человеческого общества. Но все это, конечно, еще впереди.

А то, что последовало сразу за открытием, напоминало золотую лихорадку. Равнинные места в узкой долине Ойл-Крик спешно арендовались, и к ноябрю 1860 года, спустя пятнадцать месяцев после открытия Дрейка, добыча велась из семидесяти пяти скважин, не считая огромного количества сухих, избороздивших землю. Тайтусвиль „сейчас представляет собой место встречи жаждущих наживы чужаков“, – отмечал один из писателей уже в 1860 году. „Они играют ценами на участки и акции, покупают и продают участки, докладывают о глубине, нефтепроявлении и производительности скважин и так далее, и так далее. Те, ктоуезжают сегодня, говорят о скважине, которая давала 50 баррелей нефти в день-Завтра история добавит к этому еще… Никогда еще рой пчел не был таким беспокойным и не жужжал так громко“.

Маленький городок Корнплантер, названный в честь вождя племени сенека, находящийся вблизи устья Ойл-Крик, там, где он впадает в реку Аллеганы, был переименован в Ойл-Сити, и стал, как и Тайтусвиль, основным центром территории, которая получила название Нефтяной район. Установки для переработки сырой нефти в керосин были дешевыми в изготовлении, и к 1860 году как минимум пятнадцать таких установок работали в Нефтяном районе, и еще пять – в Питтсбурге. Предприниматель, занимавшийся переработкой угля в жидкое топливо, посетил нефтяные месторождения в 1860 году с тем, чтобы понять уровень конкуренции. „Если этот бизнес добьется успеха, – говорил он, – то мой просто рухнет“. И он оказался прав, к концу 1860 года предприятия подобного рода либо выходили из бизнеса, либо срочно переоборудовались для переработки сырой нефти.

Однако объем добычи на этих скважинах был весьма скромным, и нефть нужно было выкачивать насосами. Ситуация изменилась в 1861 году, когда бурильщики столкнулись с первой фонтанирующей скважиной, которая выбрасывала нефть наверх с потрясающей скоростью – 3 тысячи баррелей в день. Когда произошел выброс нефти из этой скважины, каким-то образом воспламенились сопутствующие газы, что вызвало сильный взрыв, а стена огня, которая поглотила девятнадцать человек, бушевала на протяжении трех дней. Несмотря на то, что эта новость потерялась на фоне грозных новостей предыдущей недели о том, что Юг открыл огонь по Форту Самтер, начав Гражданскую войну, тот взрыв возвестил миру о наличии обильных запасов для новой отрасли.

Добыча в Западной Пенсильвании быстро росла: от почти 450 тысяч баррелей в 1860 году до 3 миллионов баррелей в 1862. Рынок не успевал поглощать растущее количество нефти. Цены, которые составляли 10 долларов за баррель в январе 1861 года опустились до 50 центов к июню и до 10 центов к концу 1861 года. Множество нефтедобытчиков было разорено. Но такие низкие цены привели пенсильванскую нефть к быстрой и уверенной победе на рынке, завоевывая потребителей и вытесняя с рынка угольную нефть и другие осветительные вещества. Вскоре потребность поднялась до уровня предложения, и к концу 1862 года цены поднялись до 4 долларов за баррель и затем к сентябрю 1863 года до 7, 25 доллара за баррель. Несмотря на резкие колебания цен, истории о молниеносном обогащении продолжали притягивать толпы к Нефтяному району. Менее чем за два года одна из замечательных скважин дала 15 тысяч долларов прибыли на каждый вложенный доллар.

Гражданская война незначительно отразилась на неистовом буме в Нефтяном районе, напротив, она стала основным стимулом развития бизнеса. Ведь война препятствовала отгрузкам скипидара с Юга, создавая острый дефицит камфина, дешевого осветительного масла, получаемого из скипидара. Керосин, который получали из пенсильванской нефти, быстро заполнил пустоту, развивая рынки на Севере гораздо быстрее, чем это могло бы быть при прежнем положении дел. Война оказала и иное значительное последствие. Когда Юг откололся, Север больше не полагался на выручку от продажи хлопка, что ранее было одной из основных статей американского экспорта. Быстрый рост экспорта нефти в Европу помогкомпенсировать эти убытки и обеспечил новый весомый источник поступлений валюты.

Конец войны и связанный с ней бурных событий и перемещений, высвободил тысячи и тысячи ветеранов, которые потянулись в Нефтяной район, с тем, чтобы начать жизнь заново и нажить богатство во время нового бума спекуляции, которому способствовал подъем цен до 13, 75 доллара за баррель. Влияние этого безумия ощущалось по всему восточному побережью, когда его наводнили сотни нефтяных компаний. Офисов в финансовой части Нью-Йорка не хватало, и акции распродавались так быстро, что новая компания могла избавиться от всех своих акций за какие-то четыре часа. Некий английский банкир был удивлен тем, что „сотни тысячи расчетливых работников предпочитали прибыль от нефти небольшим процентам, которые предлагали банки на сберегательные вклады“. Вашингтон, округ Колумбия, больше не мог устоять перед сумасшествием Нью-Йорка. Конгрессмен Джеймс Гарфилд, ставший одним из крупных инвесторов в нефтеносные земли, а позднее – президентом Соединенных Штатов, сообщал одному из агентов по аренде нефтеносных участков о том, что он обсуждал вопросы нефти с несколькими членами Конгресса, „которые также участвуют в этом бизнесе, и Вам следует знать, что лихорадка, которая охватила Конгресс, протекает никак не в легкой форме“.

Вряд ли что сможет более убедительно продемонстрировать спекулятивную лихорадку, чем странная история городка Питхоул, находящегося у Питхоул-Крик, на расстоянии пятнадцати миль от Тайтусвиля. Первая скважина была пробурена в густом лесу в январе 1865 года; к июню там было четыре фонтанирующих скважины, которые давали две тысячи баррелей в день – третью часть общей добычи в Нефтяном районе– и люди устремились по дорогам, уже забитым телегами с бочками. „Вся местность, – говорил один из свидетелей, – смердела как полк солдат, больных поносом“. Спекуляции землей, казалось, не знали пределов. Одна из ферм, практически ничего не стоившая всего несколько месяцев назад, была продана за 1, 3 миллиона долларов в июле 1865 года, а затем, в сентябре того же года, перепродана за 2 миллиона долларов. В сентябре добыча в районе Питхоул-Крик достигла 6 тысяч баррелей в день – две трети от общей добычи Нефтяного района. И в этом же месяце то, что раньше было безвестной точкой в глуши, стало городом с населением в пятнадцать тысяч человек. „Нью-Йорк Геральд“ сообщала, что основными видами бизнеса в Питхоул было „спиртное и аренда“, а „Нейшн“ добавляла: „С уверенностью можно утверждать, что здесь гораздо больше отвратительного пьянства, чем в любом другом городе подобного масштаба“. Тем не менее Питхоул уже встал на путь респектабельности, там имелось два банка, два телеграфа, газета, система водоснабжения, пожарная команда, несколько пансионов, офисов и более пятидесяти гостиниц, из которых как минимум три дотягивали по элегантности до столичного уровня, а почта обрабатывала до пяти тысяч писем в день.

Но затем, пару месяцев спустя, добыча нефти прекратилась также быстро, как и началась. Для жителей Питхоула это была напасть сродни библейской чуме, и к январю 1866 года, всего год спустя после открытия нефти, тысячи людей покинули город в поисках новых надежд и возможностей. Город, который однажды возник в глуши, опустел. Участок земли в Питхоул, проданный за 2 миллиона долларов в 1865 году, был продан с аукциона за 4, 36 доллара в 1878. Несмотря на то, что Питхоул вымер, бум спекуляций захватил и другие районы. Добыча в Нефтяном районе подскочила до 3, 6 миллионов баррелей в 1866 году. Казалось, что энтузиазм в отношении нефти не ведает пределов, и она стала не только источником освещения и смазкой, но и частью культуры. Америка танцевала под „Американскую нефтяную польку“ и „Галоп нефтяной лихорадки“ и пела такие песни, как „Знаменитые нефтяные компании“ и „Все мысли о нефти“.

Гонки в поисках нефти в скором времени стали сопровождаться и другими гонками – стремлением добывать как можно быстрее и возможно в больших объемах. Стремление добывать нефть лишь за счет природного давления газа, зачастую вызывало разрушения в нефтеносных пластах, что вело к утечке газа и снижению вероятности восстановления нефтедобычи. Однако было несколько причин тому, что это стало повсеместной практикой. Одна из причин – отсутствие познаний в геологии. Другая причина – крупное и быстрое обогащение, которого хотели добиться. И третья – условия аренды, которые поощряли добычу в возможно короткие сроки.

Но что было самым важным в формировании юридического аспекта американской нефтедобычи, а также самой структуры отрасли в дни ее зарождения, так это было „правило захвата“ – доктрина, в основе которой лежало английское общее право. Если дикое животное или птица из одного поместья перебирается в другое, то владелец последнего имел полное право подстрелить дичь на своей земле. Подобным образом владельцы земли имели право извлекать из-под земли богатство в любом объеме, поскольку, по приговору одного из английских судей, никто не может быть уверен в том, что в действительности происходит „в этих тайных венах земли“.

Применительно к добыче нефти, правило захвата означало, что владельцы разных земельных участков на одном месторождении вправе добывать столько нефти, сколько смогут, даже если они при этом истощают месторождение или снижают добычу на соседних скважинах. Поэтому совершенно неизбежной была напряженная конкуренция между владельцами близлежащих скважин, в погоне за добычей в возможно короткие сроки, пока месторождение не будет опустошено остальными. Психология временщиков порождала нестабильность как объема добычи, так и цен. Нефть это не совсем то, что дичь, поскольку правило захвата приводило к большому объему отходов и к серьезному ущербу для конечного объема добычи из данного месторождения. Но была и другая сторона этого правила. Оно позволило гораздо большему числу желающих попробовать свои силы и набраться опыта в этой отрасли, нежели это могло бы быть при более жестких правилах. Более быстрый рост добычи также позволял расширять рынки.

Дикое стремление добывать, подогреваемое правилом захвата и погоней за богатством породило в Нефтяном районе хаотичную картину из мигрирующего населения, лачуг и построенных на скорую руку деревянных зданий, гостиниц с четырьмя, пятью или шестью соломенными матрасами в одной комнате, вышек и емкостей, когда каждый заряжался надеждой и слухами и острым запахом нефти. И везде была одна неизбежная характерная черта – вечная грязь. „Ойл-Крик славился своей грязью в первые и последующие годы, и она навсегда останется в памяти тех, кто видел ее и кому приходилось пробираться через нее“, – писали как-то два обозревателя. „Грязь, глубокая и неописуемо отвратительная, покрывала все основные и объездные дороги в дождливую погоду, а улицы городов, включающие основные пункты отгрузки, имели вид жидких озер или дорожек грязи“.

Были и те, кто смотрели на ажиотаж и сутолоку, и на мошенников, погнавшихся за легкими деньгами, и вспоминали тихие пенсильванские холмы и деревни до того, как в эту жизнь ворвалась нефть. Они спрашивали о том, что случилось, и удивлялись тому, что человеческая натура может так быстро измениться и унизиться под воздействием навязчивой идеи богатства. „Озабоченность насчет нефти и земли стала уже своего рода эпидемией, – писал редактор местного издания в 1865 году. – Она охватила людей всех сословий, возрастов и состояний. Они уже не говорят, не выглядят, не делают так, как это было шесть месяцев назад. Земля, аренда, контракты, отказы, сделки, соглашения, проценты и прочие разговоры подобного рода – это все, что они теперь понимают. Незнакомые лица встречаются нам на каждом углу, и половину наших жителей можно было бы легко встретить в Нью-Йорке или Филадельфии, нежели дома. Суд бездействует, адвокатура развращена, общество расколото, святилище заброшено и все наши привычки, понятия и связи, сложившиеся за полвека, перевернулись вверх дном в отчаянной погоне за богатством. Бедные становятся богатыми, богатые становятся еще более богатыми, бедняки и богачи теряют все сбережения. Вот так мы и живем“. Редактор заключал: „Этот большой пузырь рано или поздно лопнет“. Пузырь лопнул – неизбежная реакция на спекуляции и безумное перепроизводство. Депрессия поглотила отрасль на период с 1866 по 1867 год, цена на нефть упала до 2, 40 доллара за баррель. Несмотря на то, что многие прекратили бурение, кто-то продолжал, и были открыты новые месторождения за пределами Ойл-Крик. Более того, в отрасли вводились новшества и улучшалась организация.

С момента первых открытий извозчики, подстегивающие своих лошадей, запрудили дороги Нефтяного района повозками с бочками. Они были не просто узким местом в отрасли. Будучи монополистами, они устанавливали запредельные цены, стоимость перевозки бочки на несколько миль по грязной дороге до железнодорожной станции была выше, нежели железнодорожный тариф на ее отправку от Пенсильвании до Нью-Йорка. Мертвая хватка извозчиков в вопросе транспортировки привела к попытке разработать альтернативный способ – транспортировке по трубопроводу. На отрезке между 1863 и 1865 годами, несмотря на сарказм и общественное осмеяние, деревянные трубопроводы доказали, что могут пропускать больше нефти за меньшую стоимость. Извозчики, видя угрозу своему положению, ответили угрозами, вооруженными нападениями, поджогами и саботажем. Но было слишком поздно. К 1866 году трубопроводы соединили большинство скважин в Нефтяном районе, отводя нефть в более крупный трубопровод, ведущий к железной дороге.

Переработчикам нужна была нефть, и эта потребность также носила слишком хаотичный характер. Вначале покупка нефти шла по принципу „угадал – не угадал“, когда покупатель, сидя на лошади, объезжал скважины. Но по мере роста отрасли появилась более упорядоченная система. Неофициальная нефтяная биржа, где продавцы и покупатели могли встретиться и договориться о ценах, появилась в одной из гостиниц Тайтусвиля, и на придорожной бирже около железной дороги в Ойл-Сити. Начиная с семидесятых годов девятнадцатого столетия появились официальные биржи в Тайтусвиле, в Ойл-Сити, повсюду в Нефтяном районе и в Нью-Йорке. Нефть покупалась и продавалась на трех условиях. „Спот“ – продажа с немедленной поставкой и оплатой. „Обычная“ продажа требовала выполнения условий сделки в течение десяти дней. И продажа „фьючерса“ устанавливала, что определенное количество будет продано по указанной цене в определенное время в будущем. Цены на фьючерсы были предметом для спекуляций, и нефть стала „самым интересным спекулятивным товаром в это время“. Покупатель был обязан либо получить нефть и оплатить контрактную цену, или оплатить и получить разницу между контрактной ценой и „обычной“ ценой на момент выполнения обязательств. Таким образом, покупатель мог получить изрядную прибыль или потерпеть сокрушительные убытки даже не получив нефти.

К тому моменту, когда в 1871 году в Тайтусвиле открылась нефтяная биржа, нефть уже становилась большим бизнесом, таким, который преобразует повседневную жизнь миллионов людей. За десятилетие с безумного эксперимента Дрейка был совершен невероятный прогресс. Здесь было верное доказательство „бурной энергии, с помощью которой американские умы возьмутся за любую отрасль промышленности, которая будет хорошо окупаться“. Интуиция Джорджа Биссела и открытие Эдвина Дрейка, упорство этих двух людей положили начало бурной эпохе – времени изобретательства и новшеств, сделок и обманов, состояний обретенных и потерянных, состояний никогда так и не обретенных, сурового, изнурительного труда и горьких разочарований, и невероятного роста.

Что может ожидать нефть в будущем? Были те, кто смотрел на быстро меняющиеся события в Западной Пенсильвании и видел великое будущее. Они предвидели размах отрасли, который мало кто в Нефтяном районе мог себе представить, но при этом их отталкивали хаос и беспорядок, неустойчивость и безумие. У них были собственные идеи по поводу того, как следует организовать и развивать нефтяной бизнес. И они уже работали, придерживаясь собственных планов.

ГЛАВА 2. „НАШ ПЛАН“: ДЖОН РОКФЕЛЛЕР И ОБЪЕДИНЕНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ НЕФТИ

Конец Гражданской войны, бурный расцвет американской промышленности. В городе Кливленд, штат Огайо, процветавшем, благодаря нефтяному буму, февральским днем 1865 года состоялся любопытный аукцион. Два старших партнера одной из самых преуспевающих нефтеперерабатывающих компаний города возобновили непрекращавшийся спор о том, какие шаги им следует предпринимать для расширения своей деятельности. Морис Кларк, человек более осторожный, стал угрожать расторжением договора о партнерстве, но, к его удивлению, другой партнер, – а это был Джон Д. Рокфеллер, – не стал возражать. Таким образом, оба бизнесмена приняли решение устроить между собой приватный аукцион, с тем чтобы предложивший большую цену стал полновластным владельцем компании. При этом они решили провести аукцион безотлагательно, прямо в конторе.

Ставки начались с 500 долларов и росли очень быстро. Вскоре Морис Кларк оказался у отметки 72 тысячи долларов. Рокфеллер преспокойно предложил 72500. И тут Кларк сдался. „Я не стану повышать ставок, Джон, – сказал он. – Дело переходит к тебе“. Рокфеллер хотел выписать чек прямо на месте, но Кларк отказался, предложив сделать все так, как это будет удобнее Рокфеллеру. Пожав друг другу руки, партнеры расстались.

„Я всегда указываю на этот день, – говорил Рокфеллер спустя полстолетия, – как на начало того успеха, которого я добился в жизни“.

То рукопожатие положило начало современной нефтяной индустрии. В дикий пенсильванский бум был привнесен определенный порнядок. Организационно это вылилось в создание „Стандард ойл“ – компании, которая в погоне за мировым господством в торговле нефтью выросла в предприятие мирового масштаба и принесла дешевое освещение, этот „новый свет“, в самые дальние уголки земли. Компания действовала беспощадными методами и изменила роскошное лицо капитализма конца прошлого века. Она открыла новую эпоху, поскольку выросла в одну из самых сильных и крупных транснациональных корпораций в мире.

Лидером и руководителем этой компании был тот самый юноша, что выиграл памятный аукцион в Кливленде в 1865 году. Даже тогда, в возрасте двадцати шести лет, Джон Рокфеллер производил отталкивающее впечатление. Худощавый и высокий, он выглядел одиноким молчаливым аскетом. Его непреклонное спокойствие в сочетании с холодным пронизывающим взглядом, угловатым лицом и острым подбородком создавало у окружающих ощущение неловкости и легкого страха. Иногда людям казалось, что он смотрит сквозь них.

Рокфеллер был единственным наиболее важной личностью, заложившей основы нефтяной промышленности. То же самое можно сказать и о его роли в истории индустриального развития Америки и появления корпораций современного типа. Вызывая у одних восхищение своим гением управления и организации, он в то же время был самым ненавистным и презираемым дельцом в глазах других – отчасти вследствие своей безжалостности, отчасти из-за своего успеха.

Рокфеллер родился в 1839 году в сельскохозяйственном в то время штате Нью-Йорк и прожил почти целое столетие – до 1937 года. Его отец Вильям Рокфеллер торговал лесом и солью, а переехав со своей семьей в Огайо, превратился в „доктора Вильяма Рокфеллера“, продававшего лекарственные травы и патентованные препараты. Рокфеллеру-отцу приходилось часто подолгу бывать в разъездах. Некоторые утверждают, что это было вызвано в какой-то мере и тем, что он содержал еще одну семью в Канаде.

Характер сына проявился уже в самом раннем возрасте – благочестивый, себе на уме, упрямый, аккуратный, внимательный к деталям, одаренный любовью к числам, в особенности же к тем числам, что соотносились с деньгами. В семь лет он осуществил свое первое успешное предприятие – продажу индюшек. Отец рано стал прививать ему и братьям меркантильные навыки и взгляды. „Я торговался с ними по всякому случаю, – рассказывал он хвастливо впоследствии. – И я драл их за промахи всякий раз, когда это мне казалось необходимым“. Математика была любимым предметом юного Рокфеллера в школе. Учеба развила в нем способность быстро и точно подсчитывать в уме, и он добился в этом потрясающих успехов.

Намереваясь достичь „чего-то значительного“, в шестнадцать лет Рокфеллер начал работать в одной торговой фирме в Кливленде. В 1859 году они с Морисом Кларком организовали товарищество, занимавшееся оптовой торговлей. Фирма процветала из-за растущего спроса, вызванного Гражданской войной и открытием Запада. Позднее Морис Кларк вспоминал, что Рокфеллер был „методичен до крайности“. По мере роста фирмы у Рокфеллера все больше и больше развивалась привычка к „уединенным разговорам с самим собой“. Он советовался с собой, повторяя увещевания, предупреждая себя об опасностях и огораживая от возможных падений, как моральных, так и практических. Фирма торговала пшеном из Огайо, свининой из Иллинойса, солью из Мичигана. Через пару лет после открытия полковника Дрейка Кларк и Рокфеллер уже вовсю занимались пенсильванской нефтью и выкачивали из нее деньги.

Нефть и многочисленные истории о быстром обогащении уже поразили воображение предприимчивых людей в Кливленде, когда в 1863 году новая железнаядорога „подключила“ город к этому бизнесу. На пути в Кливленд возникало одно нефтеперерабатывающее предприятие за другим. Многие из этих предприятий почти не имели никакого капитала, но это ни в коей мере не относилось к бизнесу Рокфеллера и Кларка. Сначала Рокфеллер думал, что переработка нефти будет лишь побочной линией бизнесе, но менее чем через год, когда она стала весьма прибыльным делом, он стал думать совершенно иначе. Теперь, в 1865 году, Рокфеллер, будучи относительно состоятельным молодым человеком, стал безраздельным хозяином своего собственного дела, которое представляло собой самую крупную нефтеперерабатывающую компанию Кливленда.

Свою первую игру в переработке нефти Рокфеллер выиграл в нужное время. Ибо конец Гражданской войны в том же 1865 году открыл в Америке эпоху широкомасштабной индустриальной экспансии, стремительной и беспринципной спекуляции и жестокой конкуренции, приводившей к созданию альянсов и монополий. Рост предприятий шел рука об руку с технологическими новшествами в таких отраслях как сталелитейная и мясоперерабатывающая промышленность и системы коммуникаций. Интенсивная иммиграция и открытие Запада привели к стремительному росту рынков. Действительно, три с половиной десятилетия уходящего девятнадцатого века в Америке были временем настоящего и неповторимого бизнеса, и к этому магниту притягивались амбиции, энергия и умы молодых американцев. Все они вовлекались в то, что Рокфеллер называл тогда „большой игрой“ – в борьбу за осуществление и строительство всевозможных предприятий с неустранимой тягой к деланию денег, как ради них самих, так и ради измерения достигнутого успеха. Эта игра по правилам новых технических открытий и новых методов организации превратила аграрную республику, еще недавно раздираемую гражданской войной, в самую большую индустриальную державу в мире.

По мере того, как прогрессировал нефтяной бум, Рокфеллер, целиком отдавшись этой большой игре, продолжал вкладывать прибыль и заемные средства в нефтепереработку. Он построил еще одно предприятие. Ему нужны были новые рынки, соответствующие растущим возможностям его компании, и Е 1866 году он организовал в Нью-Йорке еще одну фирму для торговли на Атлантическом побережье и экспорта керосина. Он привлек к своему бизнесу брата Вильяма. В тот год объем продаж компании перевалил за два миллиона долларов.

Хотя рынки потребления керосина и смазочных материалов неуклонно росли их рост оказался недостаточным для того, чтобы обеспечить сбыт всем растущим как грибы заводам по переработке нефти. Слишком многие компании боролись за одних и тех же потребителей. Не так уж много требовалось капитала и умения чтобы открыть свое предприятие по переработке нефти. Как вспоминал впоследствии сам Рокфеллер, „люди всех мастей принялись за это: булочник, бакалейщик и продавец церковных свечей стали перерабатывать нефть“. К примеру Рокфеллер и его компаньоны были весьма обеспокоены, когда один немецкий булочник, чьими постоянными покупателями они были, продал свое дело и открыл кустарное нефтеперерабатывающее производство. Тогда они выкупили за водившко, чтобы вернуть его к булочному бизнесу. Рокфеллер целиком посвятил себя укреплению своего дела, расширяя сферу бизнеса, повышая качество и одновременно тщательно контролируя расходы. Он предпринял первые шаги и интеграции процесса организации поставок и дистрибуции внутри своей организации, стремясь обезопасить все свои операции на шатком, подверженном перепадам рынке и укрепить свои позиции по сравнению с конкурентами. Фирма Рокфеллера покупала в собственность наделы земли, где рос белый дуб, необходимый для производства бочек, закупала цистерны и склады в Нью-Йорке и суда на Гудзоне. Рокфеллер установил один принцип, которому с религиозным рвением следовал всю жизнь, – выстроить и удерживать сильную финансовую позицию. Уже к концу шестидесятых годов ему удалось аккумулировать достаточные финансовые ресурсы, чтобы его компания не была в зависимости от банкиров, финансистов и спекулянтов, в такой стемени в какой находились тогда железнодорожные компании и другие участники нефтяного бизнеса. Финансовый капитал не только защищал компанию от банкротства и экономических кризисов, от чего страдали их конкуренты, но также позволял извлекать немалую выгоду из сложных экономических ситуаций.

Уже здесь проявляется один из главных талантов Рокфеллера: он всегда видел, к чему идет его собственная компания и вся индустрия в целом, и в то же самое время не прекращал ни на минуту контролировать каждодневные операции, вдаваясь в самые мелкие подробности. „Я начинал мой бизнес как бухгалтер, – говорил он позднее. – И я научился уважать цифры и факты независимо от того, насколько они малы“. Рокфеллер лично погружался в детали и различные аспекты бизнеса, даже в самые неприятные и рутинные. Он надевал все тот же старый костюм, когда отправлялся рыскать по Нефтяному району, где скупал нефть. В результате такой работы к концу шестидесятых годов Рокфеллер владел самой крупной в мире нефтеперерабатывающей компанией.

В 1867 году к Рокфеллеру примкнул молодой человек, Генри Флеглер, чье влияние на создание „Стандард ойл“ едва ли было меньшим, чем влияние самого Рокфеллера. Начав работать в четырнадцать лет в качестве служащего одного из магазинов, в двадцать с лишним лет Флеглер сколотил небольшой капитал, занимаясь производством виски в Огайо. В 1858 году он продал свое дело по моральным соображениям – если и не своим собственным, то своего духовного отца. Затем он принялся за добычу соли в Мичигане. Но в условиях хаотичной конкуренции и перепроизводства он потерпел крах. Это был горький опыт для человека, к которому с самого начала деньги так и плыли в руки.

Тем не менее Флеглер всегда оставался человеком неунывающим, просто самой судьбою предназначенным для преуспевания, а теперь получившим закалку на дорого обошедшихся ему жизненных уроках. Банкротство вселило в него веру в „кооперацию“ среди производителей и не менее глубокое отвращение к „разнузданной конкуренции“. Кооперация и сотрудничество, заключил он, были необходимы, чтобы свести к минимуму риск в непредсказуемом мире капитализма. Он получил и еще один урок. Как сам он говорил позднее: „Держите голову над водой и делайте ставку на рост благосостояния вашей страны“. Флеглер был готов принять участие в возрождении Америки после Гражданской войны.

Ему предстояло стать самым приближенным сотрудником Рокфеллера, а также одним из самых его близких друзей. Его отношения с замкнутым Рокфеллером послужили основанием для еще одного афоризма: „Дружба, основанная набизнесе, лучше бизнеса, основанного на дружбе“. Энергичный и целеустремленный Флеглер нашел общий язык со сдержанным, осторожным Рокфеллером, который был рад получить партнера, полного „изобретательности и напора“. Но для критиков Флеглер выглядел несколько иначе – „наглый, беспринципный эгоист, который никогда не терзался муками совести. Для достижения успеха он не пренебрегал никакими средствами“. Через много лет, сколотив огромное состояние с Рокфеллером, Флеглер предпримет вторую попытку завоевания – на этот раз штата Флорида. Он построит железные дороги, ведущие к восточному побережью Флориды, дабы открыть то, что он называл „Американской Ривьерой“, а также ему было суждено открыть Майами и Вуэст Палм-Бич.

Но все это ему предстояло совершить в будущем. А сейчас, в эти годы строительства, Рокфеллер и Флеглер работали в одной упряжке. Они сидели в конторе, спина к спине, передавая друг другу наброски писем к потребителям и поставщикам, доводя каждое высказанное в них предложение до максимальной точности. Их дружба была бизнесом, который они постоянно и одержимо обсуждали – в офисе, за обеденным столом в клубе или же во время прогулки из конторы домой. „Во время этих прогулок, – говорил Рокфеллер, – когда нас ничто не отвлекало, мы размышляли, беседовали и вместе строили планы“.

Именно Флеглер придумал тот порядок взаимоотношений с транспортниками, который сыграл ключевую роль в успехе „Стандард ойл“. Ибо именно этот порядок дал компании неоспоримое преимущество перед конкурентами, и именно на его основе было выстроено могущество компании. Без опыта и агрессивности Флеглера в этой области, быть может, и не было бы той „Стандард ойл“, какой она стала впоследствии известна миру.

Размеры, эффективность ее работы и финансовая устойчивость организации Рокфеллера позволили ей добиваться скидок в отношении тарифов на железнодорожные услуги, что в итоге вело к снижению транспортных расходов, а это в свою очередь давало преимущество над конкурентами в вопросах цены и прибыли. Эти самые скидки позднее стали предметом самых жарких разногласий. Многие утверждали, что „Стандард ойл“ вынуждала транспортников к этим скидкам, которые позволяли ей вести нечестную игру. Но конкуренция между железнодорожными компаниями была так высока и напряженна, что скидки были обычной практикой по всей стране, в особенности же для того, кто мог гарантировать крупные регулярные заказы на доставку. Флеглер, имея за плечами мощную „Стандард ойл“, очень хорошо использовал все эти возможности.

Но „Стандард ойл“ не остановилась на скидках. Она стала использовать свое положение для того, чтобы ввести практику „уступок“. Конкурирующая фирма могла платить перевозчику доллар за баррель нефти, отправленной в Нью-Йорк. А железнодорожная компания, обернув эти деньги, выплачивала двадцать пять центов с этого доллара ее конкуренту – „Стандард ойл“! Что, конечно же, в свою очередь давало огромную финансовую поддержку „Стандард ойл“, которая и так платила по более низким расценкам. На самом деле все это означало, что конкуренты, сами того не зная, субсидировали „Стандард ойл“. Мало что из остальных приемов, практикуемых „Стандард ойл“, вызывало такую бурю протеста у публики, как эти самые уступки, по мере того как они постепенно становились известными.

В то время, как число потребителей нефти росло с невероятной быстротой, количество желающих купить нефть росло еще быстрее, результатом чего становились безумные скачки цен и частые их обвалы. К концу шестидесятых годов, когда перепроизводство в очередной раз сотрясло цены, новая индустрия погрузилась в депрессию. Причина была проста – слишком много скважин и слишком много нефти. Переработчики оказались в не менее тяжелой ситуации, чем производители. Между 1865 и 1870 годами цена, по которой продавался керосин, снизилась более чем наполовину. Было подсчитано, что перерабатывающие мощности в три раза превышают потребности рынка.

Цена такого переизбытка мощностей была совершенно очевидна для Рокфеллера, в условиях, когда большинство переработчиков теряли деньги, он сосредоточил усилия на объединении отрасли под своей властью. Он и Флеглер хотели привлечь дополнительный капитал, но при этом не подвергать риску контроль над делом. Они сумели сделать это, превратив свое товарищество в акционерное общество. 10 января 1870 года пять человек с Рокфеллером и Флеглером во главе основали „Стандард ойл компани“. Такое название должно было подчеркнуть „стандартное качество продукта“, на которое потребитель может полностью полагаться. В то время в продаже встречался керосин, качественные характеристики которого были весьма разнообразны. Если керосин содержал слишком много горючих веществ, как иногда случалось, попытка покупателя зажечь его могла стать последним действием, которое он совершал в этой жизни. Рокфеллеру принадлежала четверть акций новой компании, которая в тот момент уже контролировала десятую часть всей нефтепереработки в Америке. И это было только начало. Много лет спустя Рокфеллер будет размышлять, вспоминая эти дни: „Кто мог подумать тогда, что это вырастет до таких размеров?“

Только что созданная и обладающая гораздо большими средствами, „Стандард“ использовала свою мощь, чтобы добиться увеличения железнодорожных скидок, что давало дополнительное преимущество над конкурентами. Но в целом условия для бизнеса ухудшались, и к 1871 году перерабатывающая отрасль пребывала в полной панике. О прибыли речь уже не шла, большинство переработчиков теряли деньги. Даже Рокфеллер, глава самой мощной компании, был встревожен. К этому времени он стал самой заметной фигурой в деловых кругах Кливленда и опорой тамошней баптистской церкви. В 1864 году он женился на Лауре Спелман. Сдавая выпускной экзамен в школе, она писала в своем сочинении, названном „Я сама правлю своей лодкой“: „Независимость женщины в ее мыслях, поступках и желаниях – одна из проблем современной жизни“. Оставив мечту о самостоятельности ради брака с Рокфеллером, она стала его самым близким доверенным лицом, она даже просматривала наиболее важные из его деловых писем. Однажды в супружеской спальне Рокфеллер дал ей честное слово, что если у него возникнут когда-нибудь опасения в связи с бизнесом, она узнает об этом первой. Теперь, в 1872 году, в самый разгар спада в отрасли, он счел необходимым еще раз заверить ее: „Ты знаешь, мы богаты, независимо от судьбы инвестиций в нефть“.

Это было в те беспокойные времена, когда Рокфеллер формулировал свое видение объединения почти всей переработки нефти в одну гигантскую систему. „Было совершенно необходимо что-то сделать, иначе бы бизнес погиб“, скажет он позже. Такая система должна была сделать то, что не под силу простому картелю, или ассоциации предприятий: избавиться от лишних мощностей, подавить скачки цен – и в итоге спасти бизнес. Вот что имели в виду Рокфеллер и его коллеги, когда они говорили о „нашем плане“. Но план, конечно, принадлежал Рокфеллеру, и именно он руководил его претворением в жизнь. „Идея была моей, – скажет он значительно позже. – И идея сохранилась, несмотря на возражения некоторых, у кого тряслись поджилки от масштабов предпринимаемого и от того, что эти масштабы постоянно росли“.

„Стандард ойл“ ускорила кампанию, она увеличивала капитализацию, с тем чтобы упростить прооцесс поглощения других компаний. Но события тем временем развивались в противоположном направлении. В феврале 1872 года местные железнодорожные чиновники в Пенсильвании внезапно подняли цены, в одночасье удвоив стоимость транспортировки сырой нефти из Нефтяного района в Нью-Йорк. Просочились слухи, что повышение цен было делом рук некой „Саут импрувмент компани“. Что за мистическая компания? Кто стоит за ней? Независимые производители и переработчики в Нефтяном районе были озадачены и встревожены.

„Саут импрувмент компани“ была олицетворением новой схемы стабилизации нефтяной отрасли и стала символом попытки добиться монопольного контроля. Имя Рокфеллера часто связывается с ней, но, хотя он и был основным исполнителем плана, идея на самом деле принадлежала железнодорожным компаниям, которые пытались найти выход из тарифной войны. Железные дороги и переработчики должны были объединиться в картели и разделить рынки. Переработчики, таким образом, должны были не только получить скидки при доставке, но вместе с этим и „уступки“ – скидки с полных тарифов, которые заплатят переработчики, не входящие в картель. „Из всех способов подавления конкуренции, когда-либо задуманных группой американских промышленников, – писал один из биографов Рокфеллера, – этот был самым безжалостным“.

Однако все еще окутанная тайной „Саут импрувмент компани“ приводила в ярость нефтепромышленников. Местная питтсбургская газета предостерегала, что „в результате останется всего лишь один покупатель нефти на весь Нефтяной район“, в то время как тайтусвильская газета сообщала, что это не менее чем попытка „задушить Тайтусвиль“. В конце февраля разъяренная трехтысячная толпа, с транспарантами в руках, собралась в Оперном театре Тайтусвиля, чтобы осудить „Саут импрувмент компани“. Так было положено начало тому, что впоследствии будут называть „Нефтяной войной“. Железнодорожные компании, Рокфеллер и другие переработчики – все стали непримиримыми врагами. Нефтедобытчики маршировали от города к городу, разоблачая „монстра“ и „сорок воров“. Теперь, объединенные борьбой с монополией, они бойкотировали переработчиков и железные дороги. В результате перерабатывающие заводы „Стандард“ в Кливленде, которые обычно нанимали до 1200 рабочих, получали сырой нефти столь мало, что работы хватало только на семьдесят человек. Но у Рокфеллера не было абсолютно никаких сомнений по поводу того, что он делал. „Легко писать газетные статьи, но у нас есть другие дела, – говорил он жене во время Нефтяной войны. – У нас все получится, и не обращай внимания на то, что пишут газеты“. Когда война еще продолжалась, в письме к жене он изложил один из своих неизменных принципов: „Это не в компетенции общественности – влиять на наши частные контракты“. Тем не менее к апрелю 1872 года и железные дороги, и переработчики, включая Рокфеллера, решили, что пришло время отречься от „Саут импрувмент компани“ и спасаться бегством. „Нефтяная война“ завершилась победой нефтедобытчиков. Позже Рокфеллер скажет, что всегда ожидал провала „Саут импрувмент компани“, но продолжал идти вперед по своим собственным соображениям. „Когда она потерпит неудачу, самое время будет сказать: „Теперь испытаем наш план“. Но Рокфеллер даже не стал ждать краха „Саут импрувмент компани“. К весне 1872 года он уже захватил контроль над большей частью кливлендских перерабатывающих заводов и некоторыми важными перерабатывающими заводами в Нью-Йорке, что сделало его хозяином самой большой перерабатывающей группы в мире. Он был готов возглавить всю нефтяную промышленность.

Семидесятые годы были отмечены существенным ростом производства. Нефтедобытчики неоднократно пытались ограничить добычу, но безуспешно. Нефть вытекала из переполненных резервуаров, покрывая землю черной пленкой. Избыток становился настолько большим, и цены падали так низко, что сырую нефть уже некуда было девать – она стекала в реки и на соседние фермы. Был момент, когда цена упала до сорока восьми центов за баррель – на три цента ниже, чем домохозяйки в Нефтяном районе платили за питьевую воду.

Периодические попытки ограничить добычу неизменно проваливались. Бурильщики непрерывно открывали все новые и новые месторождения, которые подрывали всякую стабильность в отрасли. Более того, существовало слишком много нефтедобытчиков, и невозможно было ввести какие-либо разумные ограничения. По некоторым оценкам, в последней четверти девятнадцатого столетия в Нефтяном районе работало не менее шестнадцати тысяч добывающих предприятий. Многие из нефтедобытчиков раньше были спекулянтами, другие фермерами, и большинство из них, каким бы ни было их прошлое, были индивидуалистами в высшей степени и вряд ли смотрели далеко вперед или думали об общем благе, даже если рабочий план у них сам по себе и присутствовал. Рокфеллер с его гипертрофированной любовью к порядку с отвращением взирал на хаос и беспорядок в рядах нефтедобытчиков. „Нефтяной район, – говорил он позже с едким сарказмом, – был минным полем для переработчиков“.

Целью смелого и вызывающего плана Рокфеллера было, по его словам, положить конец „этой убийственной политике, не приносящей прибыли“ и „сделать нефтяной бизнес надежным и прибыльным“ – под его контролем. Рокфеллер был и стратегом, и главнокомандующим, приказывающим своим лейтенантам действовать тихо и быстро и обдумывать свои действия. Неудивительно, что его брат Вильям описывал отношения с другими переработчиками в терминах „война или мир“.

„Стандард“ начнет с попытки выкупить в каждом районе ведущие перерабатывающие заводы и фирмы. Рокфеллер и его коллеги будут вежливо, уважительно и льстиво обхаживать свои намеченные жертвы. Они будут демонстрировать, насколько прибыльна „Стандард ойл“ по сравнению с другими переработчиками, для многих из которых наступили тяжелые времена. Даже сам Рокфеллер для убедительности будет использовать весь свой большой талант для обольщения. Если все это не даст результата, „Стандард“ станет наступать на пятки упорному конкуренту, вызывая у него „чувство тошноты“, как выражался Рокфеллер, заставит его „хорошенько попотеть“. „Стандард“ станет снижать цены на рынке, вынуждая соперника работать в убыток. Бывало, что „Стандард“ инсценировала „нехватку баррелей“, дабы оказать давление на непокорных переработчиков.

В одной схватке, „пытаясь наступить противнику на пятки“, Генри Флеглер давал инструкции: „Если вы считаете, что с конкурента стекает недостаточно пота, закутайте его в шерстяные одеяла. Я скорее лишусь большого количества денег, чем уступлю ему тогда хоть пинту нефти“.

Люди из „Стандард“, действуя секретно, работали через фирмы, которые казались независимыми внешнему миру, но в действительности были частью „Стандард групп“. Многие переработчики даже не догадывались, что их местные соперники, понижающие цены и оказывающие на них давление, был и на самом деле частью растущей империи Рокфеллера. На всех этапах кампании люди из „Стандард“ использовали секретные коды при общении – сама „Стандард ойл“ именовалась „Угрюмцем“. Рокфеллер никогда не сомневался в надежной секретности своих операций. „Так оно и есть! – сказал он однажды. – Но интересно, разве генерал Антанты приказом о наступлении присылает духовой оркестр, предупреждая неприятеля о том, что скоро начинается атака“.

К 1879 году война была фактически окончена. „Стандард ойл“ праздновала триумф. Она контролировала 90 процентов американских перерабатывающих мощностей, а также трубопроводы и систему хранилищ в нефтяных регионах и доминировала в перевозках. Рокфеллер встретил победу бесстрастно. Он не держал ни на кого зла. В самом деле, некоторые из побежденных были введены во внутренние советы управленческого аппарата „Стандард“ и стали союзниками на разнообразных стадиях кампании. Но когда „Стандард ойл“ заняла командные позиции в конце семидесятых годов, ей был брошен неожиданный вызов.

В самом конце семидесятых годов, именно в тот момент, когда Рокфеллер думал, что объединение уже закончено, производители из Пенсильвании сделали последнюю попытку вырваться из удушающих объятий „Стандард“ с помощью рискованного эксперимента – впервые в мире они опробовали трубопровод большой длины. У проекта, названного „Прибрежный трубопровод“ не существовало прецедентов, и не было уверенности в том, что все это технически выполнимо. Нефть должна была перемещаться в восточном направлении на 110 миль от Нефтяного района до Пенсильвании и к Редингской железной дороге. Строительству трубопровода сопутствовали быстрота и секретность. Создавались даже фальшивые карты, неправильно указывающие направление трубопровода для того, чтобы избавиться от „Стандард“. Многие до самого последнего момента сомневались в том, что трубопровод будет работать. Тем не менее к маю 1879 года по нему потекла нефть. Это стало весомым технологическим достижением, сопоставимым со строительством Бруклинского моста четырьмя годами ранее, и открыло новый этап в истории нефти. Трубопровод отныне станет основным конкурентом железной дороги в области транспортировки на дальние расстояния.

Однако в итоге многочисленные разоблачения оказали влияние на общественное мнение, нанесли серьезный ущерб компани, и последствия этого скандала сказывались еще долго. Завеса тайны была сорвана, публика оскорбилась тем, что увидела. Все обвинения против „Стандард“ впервые были собраны и представлены общественности в серии редакционных материалов Генри Ллойда для „Чикаго Трибьюн“, а затем в статье, озаглавленной „История великой монополии“, которая была опубликована в журнале „Атлантик монели“ в 1881 году. Интерес читателей был так велик, что тираж допечатывался семь раз. Ллойд утверждал, что „Стандард ойл компани“ сделала все возможное, чтобы законодательные власти Пенсильвании не захотели вдаваться в суть дела. Все же статья не оказала непосредственного влияния на бизнес „Стандард“. То, что сделал Ллойд, было первым серьезным разоблачением „Стандард ойл“, но далеко не последним. Мистическая фигура Джона Д. Рокфеллера не могла больше оставаться в тени. Теперь в Нефтяном районе матери будут пугать своих непослушных детей: „Если будешь плохо себя вести, тебя заберет Рокфеллер“. Полная победа „Прибрежного трубопровода“ – и свершившийся в результате этого переворот в области транспортировки – не только застала врасплох „Стандард“, но и означала, что контроль последней над отраслью вновь может быть утерян. У нефтедобытчиков появилась альтернатива. „Стандард ойл“ вступила в сражение, построив за короткий срок четыре длинных трубопровода из Нефтяного района до Кливленда, Нью-Йорка, Филадельфии и Буффало. В течение двух лет „Стандард“ приобрела пакет акций „Прибрежного трубопровода“ и заключила с новой трубопроводной компанией соглашения об объединенных доставках, целью которых было ограничение конкуренции. Тем не менее „Прибрежный трубопровод“ сохранял определенную независимость в действиях. Объединение нефтеперерабатывающей отрасли завершилось, развитие этих трубопроводов обозначило следующую важную стадию в интеграции нефтяной индустрии под эгидой „Стандард“. Частично исключая „Прибрежный трубопровод“, „Стандард“ контролировала почти каждый дюйм трубопровода, входящего и выходящего из Нефтяного района.

Итак, оставался только один способ сдерживать этого гиганта, и такую возможность давали политическая система и суды. В конце семидесятых годов нефтедобытчики из Нефтяного района предприняли серию судебных атак против дискриминационных тарифов в Пенсильвании. Они обличали „самонадеянный контроль „Стандард ойл компани“ над нефтяным бизнесом“, подвергали компанию суровой критике, называя ее „автократом“ и „шайкой воров“, и требовали вынести обвинительный приговор ее руководителям, „вступившим в преступный сговор“. Тем временем законодательные слушания по железным дорогам в штате Нью-Йорк сосредоточились на системе скидок „Стандард ойл“. Расследования и судебные дела в двух штатах стали первым публичным обсуждением деятельности „Стандард“, ее широты и размаха, а также манипуляций со скидками и „уступками“. Большое жюри Пенсильвании предъявило Рокфеллеру, Флеглеру и нескольким их компаньонам обвинение в сговоре с целью создания монополии и в неуважении к конкурентам. Были предприняты энергичные попытки „сдать“ Рокфеллера властям Пенсильвании. Встревоженный Рокфеллер вытребовал у губернатора Нью-Йорка обещание не выдавать ордер на арест, и эти попытки в конце концов провалились.

В то время как судьи и общественное мнение удерживались на почтительном расстоянии, в обширной империи Рокфеллера был создан особый внутренний порядок. Прежде всего не было четких юридических оснований объединения разнообразных перерабатывающих заводов по всей стране. Таким образом, Рокфеллер под присягой с чистой совестью мог позже сказать, что „Стандард ойл“ сама по себе не владела всем множеством компаний и не контролировала их, как это утверждалось. Один из управляющих группы объяснял комиссии законодательных властей штата Нью-Йорк, что отношения среди 90 процентов перерабатывающих предприятий в стране построены на „доброй воле“ и для того, чтобы работать „в гармонии“. А другой уверял ту же самую комиссию, что его собственная фирма не имеет никакого отношения к „Стандард ойл“, и что только он сам имеет в ней дивиденды. Это и был ключ к построению организации. Только держатели акций „Стандард ойл“, а не сама компания как таковая владели акциями других фирм. Сами по себе корпорации по закону не имели права владеть акциями других корпораций. Акции держались в доверительном управлении, но не в интересах „Стандард ойл“, а в интересах акционеров этой корпорации.

Юридическая концепция „треста“ была усовершенствована и формализована Трастовым соглашением „Стандард ойл“, которое было подписано 2 января 1882 года. Это было ответом на судебные разбирательства и политические атаки конца семидесятых – начала восьмидесятых. Кроме того, существовала и причина личного характера: Рокфеллера и его партнеров стали посещать мысли о смерти. Их начали заботить вопросы наследования, и они пришли к заключению, что смерть одного из них при существующей системе компании может привести к неразберихе, спорам, судебным процессам, злобе и горечи. Трест сделает вопросы собственности ясными и определенными, не оставив места будущим дебатам. При подготовке Трастового соглашения „каждый фут трубопровода был перемерен, каждый кирпичик оценен“. Был учрежден попечительский совет, и в руки попечителей переданы акции всех фирм, контролируемых „Стандард ойл“. Трест в свою очередь выпустил 700 000 акций, из которых 191700 принадлежали Рокфеллеру, 60 000 – Флеглеру. Попечители управляли акциями отдельных компаний для соблюдения интересов 41 владельца акций треста „Стандард ойл“ и были облечены полномочиями „присматривать“ за 14 предприятиями, находящимися в полном владении, и за 26 – в частичном. В их ответственность входил подбор директоров и управляющих, которыми они могли становиться и сами. Это был первый великий „трест“, и он был совершенно законен. Но именно в этих событиях коренится причина того, что слово „трест“, формально созданный для защиты вдов и сирот, стал ассоциироваться с ущемлением прав и ненавистью. Тем временем конторы „Стандард ойл“ возникли в каждом штате, их задачей стал контроль над предприятиями, которые там находились. Трастовое соглашение сделало возможным основание центрального офиса для координации и упорядочения действий различных юридических сил. Это стало насущной задачей в связи с растущими масштабами бизнеса. Трест дал Рокфеллеру и его коллегам „щит законности и административную гибкость“, в которых они „так нуждались для более эффективного управления, и это стало его основной характеристикой“.

Все это касалось юридической стороны дела. Но каковы были практические проблемы управления новой структурой? Как интегрировать в новый трест такое количество независимых предпринимателей и так много предприятий, производящих керосин, топливо и еще около трех сотен сопутствующих продуктов? Была разработана система управления и координации с помощью комитетов. Возникли Комитет внутренней торговли, Экспортный комитет, Комитет по производству, Комитет по персоналу, Комитет по трубопроводам и прочие. Ежедневные отчеты текли в эти комитеты со всей страны. На вершине всей этой громады был Исполнительный комитет, состоящий из руководителей верхнего звена, который определял общую политику и направления. Исполнительный комитет не так часто выпускал распоряжения, чаще это были запросы, предложения и рекомендации. Но никто не сомневался в том, что власть и контроль принадлежат именно ему. Намек на отношения между штаб-квартирой и подразделениями на местах встречается в одном из писем Рокфеллера: „Вы, джентльмены, будучи ближе к конкретным делам, имеете больше возможности судить о сути дела, но избавьте нас от таких вещей, которые мешают нам контролировать политику“.

Основная стратегия, которой руководствовалась „Стандард“ в семидесятых годах, стала еще более ясной и определенной в восьмидесятых – быть производителем с самой низкой себестоимостью. Это требовало эффективности действий, контроля над ценами, стремления к масштабности, постоянного внимания к технологиям, непрерывных усилий по расширению рынков. Деятельность по переработке нефти была объединена ради эффективности. К середине восьмидесятых годов всего лишь три предприятия „Стандард“ – в Кливленде, Филадельфии и Байоне, штат Нью-Джерси – давали почти четверть всех мировых поставок керосина. „Стандард“ никогда не упускала из вида вопросы стоимости, которая подчас высчитывалась до третьей цифры после запятой. „Это всегда было моим первым правилом в делах – все считать“, – сказал однажды Рокфеллер. Используя свои превосходные коммуникации, „Стандард“ всегда имела преимущества и игралана расширении в Нефтяном районе, Кливленде, Нью-Йорке и Филадельфии так же, как и в Антверпене или еще где-то в Европе. Компания также использовала уникальную корпоративную систему расследований и шпионажа для сбора сведений о конкурентах и состоянии рынка. Она вела картотеку, содержащую сведения практически о каждом покупателе нефти в стране, она отражала, куда пошел каждый баррель, поставляемый независимыми дилерами и где покупает керосин каждый бакалейщик от Мэна до Калифорнии.

В основе менеджмента Рокфеллера всегда лежала одна главная идея; он верил в нефть, и его вера была нерушима. Любое падение цены на сырую нефть было для него не поводом к беспокойству, но удобным случаем для покупки. „Надеюсь, что если сырая нефть вновь пойдет вниз… никакая статистика или другая информация не заставит наш Исполнительный комитет… отказаться от покупки“, – инструктировал он в 1884 году. „Мы, в отличие от других людей, должны пытаться действовать, а не нервничать, когда рынок ложится на дно“. А потом добавил: „Мы, несомненно, сделаем большую ошибку, не купив нефть“.

Высшее руководство осуществляли Рокфеллер, его брат Вильям, Генри Флеглер и еще два человека, и в целом под их контролем было четыре седьмых всего капитала. Но в руководство входила также и дюжина других людей. Фактически все они были волевые, настойчивые индивидуалисты, удачливые предприниматели, в прошлом – конкуренты Рокфеллера. „Это не самая простая задача – заставить решительных, сильных людей прийти к согласию“, – говорил позже Рокфеллер. Единственным способом работать вместе было согласие. Различные варианты и проекты решений обсуждались и вызывали споры, но действия предпринимались лишь тогда, – и на этом настаивал Рокфеллер, – когда проблемы бывали рассмотрены со всех сторон, возможные случайности предусмотрены и, наконец, соглашение о правильном направлении действие было сформулировано. „Это, я полагаю, первостепенный вопрос любого бизнеса – с какой скоростью следует двигаться вперед, и мы делали это довольно быстро в те дни, разрастаясь и расширяясь во всех направлениях, – вспоминал Рокфеллер. – Мы постоянно сталкивались с новыми опасностями… Как же часто мы обсуждали эти трудные вопросы! Некоторые из нас хотели разом влезть в большие расходы, другие хотели сохранить их на умеренном уровне. Обычно мы приходили к компромиссу и в результате двигались не так быстро, как хотели наиболее прогрессивные, но и не так осторожно, как того хотелось наиболее консервативным“. И добавлял, что они „всегда в конце голосовали тайно“.

Высшее руководство часто днем и ночью находилось в разъездах, курсируя на поездах между Кливлендом и Нью-Йорком, Питтсбургом и Буффало, Балтимором и Филадельфией. В 1885 году сам трест переехал в новую штаб-квартиру, – девятиэтажное административное здание на Бродвее, 26, в Нижнем Манхэттене, – которая вскоре стала образцом для подражания. Отсюда осуществлялось руководство всем предприятием со стороны Исполнительного комитета, прежде всего теми его членами, которые на данный момент находились в городе. Высшие руководители ежедневно обедали вместе в специальной столовой на верхнем этаже здания. За обедом обменивались важной информацией, обсуждали идеи и приходили к согласию. Так под руководством Рокфеллера прежние конкуренты строили компанию, деятельность и масштабы которой были беспрецедентны – новый тип организации, которая развивалась с поразительной скоростью. Люди за обеденным столом на Бродвее, 26 были необычайно талантливой группой. „Эти люди намного умнее, чем я, – говорил Конгрессу штата Нью-Йорк Вильям Вандербилт из компании „Нью-Йорк сентрал рейлроуд“. – Они весьма предприимчивые. Я никогда не сталкивался с людьми настолько умными и способными, насколько умны и способны они в своем бизнесе“.

Но самым умным, конечно же, был Джон Д. Рокфеллер. Трест был уже сформирован, Рокфеллер в свои сорок с небольшим входил в десятку самых богатых людей Америки. Он был „мотором“ компании, его заботила одна-единственная мысль – идея роста и объединения. Он высокомерно презирал конкуренцию как „пустую трату времени“ и был убежден в непогрешимости своей цели. Кроме того, Рокфеллер был нарочито неприступен. Позже он читал наизусть небольшое четверостишие:

С первых своих шагов в бизнесе он решил „насколько возможно, не выставляться напоказ“. Он обладал аналитическим складом ума и, будучи довольно подозрительным, держал людей на дистанции. Его отстраненность, холодность и проницательный взгляд лишали присутствия духа любого. Однажды Рокфеллер встречался в Питтсбурге с группой представителей нефтеперерабатывающих предприятий. После встречи несколько из них пошли обедать. Предметом их обсуждения был молчаливый, необщительный, грозный человек из Кливленда „Интересно, сколько ему лет?“ – спросил один. Остальные предложили свои догадки. „Я наблюдал за ним, – сказал наконец другой. – Он позволял каждому говорить, в то время как сам сидел, откинувшись, и не произносил ни слова Но он, кажется, все запоминает и когда начнет говорить, то расставляет все по местам… Я полагаю, ему 140 лет, и, должно быть, ему было 100 лет, когда он родился“.

Много лет спустя один человек, работавший на Рокфеллера, охарактеризует его как „самого невозмутимого из людей“, которых он когда-либо знал. Тем не менее, под бесстрастной маской, конечно же, скрывался человек, слепленный из того же теста, что и все остальные. Семидесятые и восьмидесятые годы были временами, когда „наш план“ был осуществлен. Но эти годы объединения и интеграции с неожиданными политическими атаками и нападками со стороны прессы стоили Рокфеллеру огромного напряжения. „Все состояние, которое я сделал, не искупит беспокойства и тревоги того периода“, – сказал он однажды. Его жена тоже будет вспоминать то время как „тревожные дни“, а сам Рокфеллер будет рассказывать, что у него „редко выдавались ночи, когда он спал спокойно“.

У него были свои способы расслабиться и отдохнуть. Во время рабочих совещаний в конце дня он ложился на кушетку, просил своих коллег продолжать, и принимал участие в дискуссии, лежа на спине. В своем офисе он поставил примитивный тренажер. У Рокфеллера была особенная любовь к лошадям, быстрым лошадям, и он приобрел их для вечерних прогулок в экипаже. Часы быстрой езды – „рысью, шагом, галопом, по-всякому“, следующие за обедом и отдыхом, омолаживали его. „Я брал в дорогу вечернюю почту и прочитывал десяток писем“.

В Кливленде, вне работы, его жизнь сосредоточилась на баптистской церкви. Он был заведующим воскресной школой, где произвел неизгладимое впечатление на одну из студенток, подругу его детей. Много лет спустя она вспоминала: „Я представляю себе мистера Рокфеллера таким, каким я его видела за кафедрой в воскресной школе – длинный острый нос, выступающий подбородок, бледно-голубые глаза, никогда не меняющие выражения. Он всегда говорил с такой осторожностью, что казалось, будто он специально растягивает слова. Но никто не сомневался, что он при этом наслаждается своим положением. Отнимите у него набожность, и вы лишите его самого главного увлечения“.

Рокфеллер любил свое имение Форест-Хилл на окраине Кливленда и подробно интересовался всем: строительством камина, сконструированного из специального кирпича и покрытого красной глазурью, посадкой деревьев, прокладкой новой дороги через глухие леса. Он еще более страстно отдался своему любимому занятию, когда переехал в обширное имение в горах Покантико, к северу от Нью-Йорка. Там он управлял работами по созданию ландшафта, придумывал пейзажи и сам устанавливал столбы и указательные флажки на новых прокладываемых дорогах, иногда занимаясь этим до полного изнеможения. Его страсть к изменению ландшафта основывалось на том же самом таланте организации и концептуализации, которые сделали его такой значительной фигурой в бизнесе.

Тем не менее, становясь самым богатым человеком в Америке, он все же сохранял удивительную бережливость. Он настаивал, приводя этим в отчаяние свою семью, чтобы старая одежда носилась до тех пор, пока наконец не станет настолько лоснящейся, что необходимость в ее замене будет неизбежна. Одним из его любимых блюд оставались хлеб с молоком. Однажды в Кливленде он пригласил известного местного дельца и его жену на лето в свое имение Форест-Хилл. Семья славно провела там шесть недель. Они были несказанно удивлены, получив впоследствии от Рокфеллера счет на шестьсот долларов за питание.

Рокфеллер был человеком не без чувства юмора, даже игривости, однако проявлял его только в самом близком кругу. „Был у дантиста, – докладывал он однажды своему коллеге Генри Флеглеру. – Думаю, приятней было бы написать тебе или хотя бы прочитать твои письма, но деваться было некуда“. Он развлекал собственную семью за обедом пением или клал печенье на нос, а затем пытался поймать его ртом или даже удерживал тарелку на носу. Он любил сидеть со своими детьми и их друзьями на переднем крыльце и играть в игру под названием „шмель“. Играющий начинал считать, и каждый раз, доходя до числа, в котором есть семерка, вместо него должен сказать „ж-ж-ж“ или же выходил из игры. Так или иначе, но Рокфеллер, несмотря на свои способности к математике, никогда не мог добраться до числа 71. Дети всегда очень радовались этому.

Рокфеллер начал делать маленькие пожертвования своей церкви с того самого времени, как стал зарабатывать деньги. Время шло, суммы увеличивались. Он подходил к филантропии с того же сорта систематичностью и тщательностью расчета, которую применял в бизнесе. Позже его пожертвования будут распространяться на науку, медицину и образование. В девятнадцатом столетии тем не менее большая часть его благотворительности распространялась на баптистскую церковь, чьим могущественным мирянином он стал.

В конце восьмидесятых годов он принял на себя обязательства по созданию большого баптистского высшего учебного заведения и во исполнении этого учредил фонд на свои средства и учавствовал в организационной работе по созданию Чикагского университета. Но и после этого Рокфеллер по-прежнему оставалсясамым крупным жертвователем. Он обращал особое внимание на развитие университета, но не вмешивался в его академические работы, настаивая тем не менее на соблюдении бюджета. Он был против того, чтобы какое-либо здание было названо в его честь, пока он жив, и посетил университет только дважды за первые десять лет его существования. Первый визит состоялся в 1896 году и был приурочен к пятой годовщине университета. „Я верю в работу, – заявил он университетскому собранию. – Это лучшие инвестиции, которые я когда-либо делал в своей жизни… Всемогущий Господь дал мне деньги, и разве мог я утаивать их от Чикаго?“ В ответ он услышал, как группа студентов скандировала ему:

Джон Д. Рокфеллер – удивительный человек, Он потратил все свои сбережения на университет в Чикаго.

К 1910 году „лишняя мелочь“, которую отдал университету Рокфеллер, составили 35 миллионов долларов, в то время как поступления из всех остальных источников – 7 миллионов долларов. А в целом на благотворительные цели он раздал более 550 миллионов.

Рокфеллер перенес свои деловые привычки в частную жизнь. Это были десятилетия „позолоченного века“, когда мафиози делали огромные состояния и создавали экстравагантный и пышный стиль жизни. Его городской дом в Нью-Йорке и имение в Покантико действительно были пышными, но Рокфеллер и его семья каким-то образом остались в стороне от показухи, хвастовства и вульгарности своего времени. Он и его жена старались внушить собственное понимание честности своим детям, и это позволило избежать того, чтобы богатое наследство развратило их. Так, у детей был один велосипед на всех, и им пришлось научиться делиться. В Нью-Йорке юный Джон Д. Рокфеллер-младший ходил в школу и обратно пешком, в то время как других детей богачей везде возили на экипажах в сопровождении конюхов, и он зарабатывал карманные деньги, работая в имениях своего отца за то же жалование, что и рабочие.

В 1888 году Рокфеллер вместе со своей семьей и двумя баптистскими священниками уехал в Европу на три месяца. Хотя он не знал французского языка, но тщательно исследовал каждый пункт счетов. „Poulets!“ – восклицал он. „Что такое poulets?“ – спрашивал он у своего сына Джона-младшего. Получив ответ, что это цыплята, он продолжал читать следующий пункт и задавал следующий вопрос. „Отец, – позже будет вспоминать Джон-младший, – никогда не хотел оплачивать счет, пока не был уверен в правильности каждого пункта. Такая тщательность в незначительных вещах казалась некоторым людям скупостью, но что касается его самого, это было выражением жизненных принципов“.

Компания Рокфеллера, которую он основал и вел к беспримерному богатству, продолжала развиваться в течение восьмидесятых и девяностых годов. Научные исследования стали частью бизнеса. Огромное внимание уделялось как качеству продуктов, так и аккуратности и чистоте операций – от переработки до местной дистрибуции. Развитие системы рынка – вниз к конечному потребителю – было крайне важной задачей. Компании нужны были рынки, соответствующие ее огромным возможностям, и это заставляло ее агрессивно завоевывать „самые отдаленные рынки, где бы они ни находились“, – так определял это Рокфеллер. „Мы нуждались в просторе“, – говорил он. И компания уверенно и настойчиво двигалась в этом направлении. Потому что рост использования нефти, по большей части в виде керосина, был колоссальным.

Нефть и керосиновые лампы меняли жизнь американцев и ее ритм. Где бы ни находились потребители, – в малых или больших городах на Востоке или на фермах Среднего Запада, – они покупали керосин у бакалейщика или аптекаря, каждый из которых получал свой товар у оптовых поставщиков, а последние, как правило, у „Стандард ойл“. Еще в 1864 году химик из Нью-Йорка описывал воздействие этого нового средства освещения: „Керосин, в некотором смысле, увеличил продолжительность жизни сельского населения, – писал он, – тех, кто из-за дороговизны или неэффективности китового жира были вынуждены сразу после захода солнца идти в постель и проводить там почти половину своей жизни. Теперь они могли посвятить часть ночи чтению и другим развлечениям, и это особенно верно, если говорить о зимнем сезоне“.

Практический совет по использованию керосина, демонстрирующий его быстрое и повсеместное распространение, был предложен в 1869 году автором „Хижины дяди Тома“, когда она помогала своей сестре в написании книги, озаглавленной „Дом американской женщины или Принципы домашней науки“. „Хороший керосин дает такой свет, что лучшего желать и не приходится“, – писали они, когда советовали своим читательницам, какого типа лампы покупать. Но они предостерегали от плохого и „грязного“ керосина, который был виновником „этих ужасных взрывов“. В середине семидесятых годов от пяти до шести тысяч смертей ежегодно были связаны с подобными происшествиями. Контроль за качеством был нерегулярным и внедрялся медленно, вот почему Рокфеллер настаивал на систематическом контроле и поэтому назвал свою компанию „Стандард“.

В больших городских районах керосин все еще конкурировал с искусственным или „городским“ газом, получаемым теперь из угля или нафты, одной из фракций сырой нефти. Но керосин был значительно дешевле. Как писала одна из нью-йоркских газет в 1885 году, керосин мог удовлетворять потребности семьи за десять долларов в год, в то время как „месячные счета за газ у большинства домовладельцев составляли большую сумму“. В сельской местности подобной конкуренции не существовало. „Одного взгляда на товары приличного, полного жизни сельского магазина в 1867 году было достаточно, чтобы заставить любого жителя поверить в прогресс, – писал исследователь сельской торговли. – Лампы и стекла для них и целый класс продуктов, известных как „керосиновые товары“, покажутся чудесной вещью для глаз, которые мало что могли рассмотреть в ночи при помощи зажженной тряпки, пропитанной бычьим жиром и свешивающейся с края тарелки“.

Керосин был самым важным продуктом, выпускаемым перерабатывающими заводами, но не единственным. Среди других были нафта, газолин, использующийся как растворитель или перерабатываемый в газ, которым освещали отдельные здания, мазут; смазочные вещества для движущихся частей паровозов и железнодорожных вагонов, сельскохозяйственных орудий, хлопковых веретен и позже велосипедов. Кроме этого, производились нефтяное желе, известное под торговой маркой „Вазелин“ и используемое как основа для фармацевтической продукции, и парафин, который использовали не только для свечного производства и сохранения продуктов, но также и в качестве „парафиновой жевательной резинки“, которая „рекомендовалась для постоянного употребления женщинам, занятым в швейном производстве“.

Стремясь дойти до потребителя, „Стандард ойл“ старалась развивать маркетинг. К середине восьмидесятых годов она контролировала почти восемьдесят процентов рынка переработки и сбыта. Тактика завоевания такой огромной доли рынка была безжалостна. Торговый персонал компании будет „грозить кулаком“ и стараться запугать как конкурентов, так и розничных торговцев, рискующих предлагать конкурентный товар. „Стандард“ введет ряд новшеств, чтобы сделать свою систему маркетинга более эффективной и обеспечить ее низкую себестоимость. Большие усилия были предприняты для того, чтобы избавиться от громоздких, протекающих, опасных и дорогих бочек. Одним из новшеств стала железнодорожная цистерна, которая исключала надобность нагромождать бочки в товарные вагоны. „Стандард“ также заменила бочки на улицах Америки повозкой-цистерной, запряженной лошадьми, заставив торговцев раскошеливаться за все от пинты до пяти галлонов керосина. Деревянные бочки, – хотя они и оставались по-прежнему основной мерой для нефти, – были в конечном счете сохранены лишь для доставки нефти в те места, откуда они не будут возвращены.

Но у „Стандард“ отсутствовала одна из решающих сторон бизнеса – добыча нефти. Это было так рискованно, так непостоянно, так спекулятивно. Кто знал, когда какая-либо отдельная скважина могла иссякнуть? Лучше предоставить нефтедобытчикам взять на себя этот риск и придерживаться того, что могло быть рационально организовано и управляемо – переработки, транспортировки и сбыта. Один из членов Исполнительного комитета писал Рокфеллеру в 1885 году: „Наш бизнес – это предпринимательство, и вот моя точка зрения: неблагодарная вещь для любого предпринимателя или торговца забивать свою голову заботами и трениями, которые сопровождают рискованные спекулятивные затеи“.

Но в огромной, опоясывающей земной шар системе „Стандард“ сохранялось ощущение неопределенности. Всегда существовал страх, что нефть закончится. Этот дар недр земли мог исчезнуть с той же внезапностью, с какой и появился. Бурное производство быстро истощило выработку скважин. До тех пор, пока речь шла о добыче нефти в Америке, Пенсильвания была сплошной игрой, только лишь забавой; и, возможно, то, что произошло в разных районах штата, могло сыграть огромную роль в судьбе всего Нефтяного района. Взлет и падение Пит-хоул были наглядным предвестником того, что могло произойти в будущем. Разве кто-нибудь мог знать? Переживет ли отрасль хотя бы еще одно десятилетие? А без сырья какой прок будет от всей этой техники и всех капиталовложений – перерабатывающих заводов, трубопроводов, цистерн, судов, систем сбыта? Многие специалисты предостерегали, что запасы Нефтяного района будут в скором времени исчерпаны. В 1885 году геологическая служба штата Пенсильвания предупреждала, что „удивительное проявление нефти“ было только „временным и исчезающим явлением, и те, кто сейчас молоды, увидят, как придет его естественный конец“.

В тот же год Джон Арчбольд, главный управляющий „Стандард“, беседовал с одним из специалистов компании и услышал, что упадок в американском производстве был практически неизбежен, и что шансы на обнаружение других больших месторождений были „по крайней мере, один против ста“. Эти предупреждения были настолько убедительными для Арчбольда, что он продал часть своих акций „Стандард ойл“ по 75—80 центов при номинале в доллар. Приблизительно в то же самое время Арчбольду рассказывали о признаках нефти в Оклахоме. „Вы в своем уме? – отвечал он. – Ну что ж, я выпью каждый галлон, добытый западнее Миссисипи!“

Но как раз именно в тот момент отрасль внезапно оказалась на пороге выхода за границы Пенсильвании. Местом действия стал северо-западный Огайо, где выбросы горючего газа в окрестностях Финдли были известны со времен самых ранних поселений. Открытие там нефти в середине восьмидесятых годов вызвало огромный бум в регионе, который стал известен после этого под названием Лайма-Индиана, почти пополам разделенный границей штатов Индиана и Огайо. Новые открытые месторождения были такими изобильными, что к 1890 году оказались на третьем месте по добыче в США!

Рокфеллер взвешивал все за и против принятия последнего великого стратегического решения – немедленно заняться добычей нефти. В нем самом, не меньше, чем в его коллегах, жило большое отвращение к нефтедобытчикам. Да, они были спекулянтами, они не заслуживали доверия, они вели себя как алчные старатели во время золотой лихорадки. И все же здесь, в Лайме, „Стандард“ представился удобный случай установить контроль над сырьем в особо крупных масштабах, внедрить оптимальные методы нефтедобычи, сопоставить поставки, запасы и нужды рынка. Одним словом, „Стандард“ имела возможность в значительной степени защитить себя от колебаний и непостоянства нефтяного рынка, а также от беспорядочного „минного поля“. И это было направление, в котором, – и Рокфеллер определенно хотел этого, – должна была пойти „Стандард“.

Признаки истощения запасов в Пенсильвании были предупреждением, пришло время что-либо предпринимать, и Лайма представляла бесспорное доказательство того, что нефтяная отрасль имела будущее за пределами Пенсильвании. Но тут возникали два больших препятствия. Одним было качество нефти. Здешняя нефть имела отличия от пенсильванской, в том числе и весьма неприятный серный запах, похожий на запах испорченных яиц. Некоторые называли сырье из Лаймы „скунсовым соком“. В то время не знали способа устранить этот запах, и до тех пор, пока эту проблему не решили, нефть Огайо имела весьма ограниченный сбыт.

Второе препятствие обнаружилось на Бродвее, 26 – упрямство более осторожных коллег Рокфеллера. Они считали, что риск неоправданно велик. Прежде всего Рокфеллер доказывал, что компании следует скупать всю нефть, какую только можно, и хранить ее в цистернах по всему региону. Нефть добывалась из земли Огайо в таких громадных объемах, что цена упала с 40 центов за баррель в 1886 году до 15 центов за тот же баррель в 1887 году. Но многие из коллег Рокфеллера усердно противились политике скупки нефти, для которой до сих пор не существовало какого-либо подходящего применения. „Наши консервативные собратья в Совете, – как Рокфеллер называл их, – занудно вскидывали свои руки вверх и отчаянно сражались с некоторыми из нас“. В конечном счете Рокфеллер так или иначе победил, и „Стандард“ поместила в хранилища более 40 миллионов баррелей лаймской нефти. Затем в 1888 и 1889 годах Герман Фрэш, химик из Германии, работавший на „Стандард“, сделал открытие, что если сырую нефть перегонять в присутствии окиси меди, сера испаряется, ликвидируя проблему запаха испорченных яиц и таким образом лаймская нефть становится приемлемым сырьем для получения керосина. Рискованная затея Рокфеллера с нефтью из Лаймы оказалась вполне стоящим делом; после открытия Фрэша цена на нефть из Лаймы моментально удвоилась с 15 центов за баррель, которые „Стандард“ платила за нее, до 30, – и продолжала подниматься.

Рокфеллер привел компанию к заключительному шагу – скупке большого количества добывающих мощностей. Нефтедобытчики были самыми грубыми и неорганизованными участниками новой отрасли, и соответствующим образом они обращались со своими месторождениями и участвовали в деловых отношениях. Здесь был шанс внедрить более дисциплинированную, более устойчивую структуру. Коллеги, как и до этого, подходили к решению вопроса с неохотой, даже противостояли Рокфеллеру. Рокфеллер был настойчив – и победил. Он просто приказал: „Скупаем все, что можно“. К 1891 году фактически не имевшая несколько лет назад собственной добычи, „Стандард“ владела четвертью всей американской сырой нефти.

„Стандард“ взяла на себя строительство самого большого в мире перерабатывающего завода в местечке под названием Уайтинг, среди песчаных дюн на побережье озера Мичиган в Индиане, для переработки сырья из Лаймы. Там, как и везде, был задействован „культ секретности „Стандард“, который в конечном счете сыграет не последнюю роль в разрушении этой организации. Было совершенно очевидно, что „Стандард“ сооружала нефтеперерабатывающий завод. Тем не менее для репортера из „Чикаго Трибьюн“ оказалось невозможным выведать какую-либо информацию у управляющего строительным проектом. Сэр Маршалл держал „рот на замке“. „Он был совершенно не осведомлен о том, что происходит в Уайтинге, – писал репортер. – Они, может быть, возводят пятимиллионный нефтеперерабатывающий завод, а может, строят предприятие по упаковке свинины. Он не думает, что это будет предприятие по упаковке свинины, но не уверен в этом наверняка“.

Кроме того, возник вопрос о цене как таковой. В течение многих лет цены прямо зависели от лихорадочной торговли нефтяными сертификатами на различных биржах в Нефтяном районе и Нью-Йорке. В течение восьмидесятых годов агентство Джозефа Сипа – „скупающая рука „Стандард“ – покупало нефть на свободном рынке, как и все остальные, приобретая сертификаты на этих биржах. Когда агентство Сипа покупало нефть прямо из скважины, то цена покупки определялась средней ценой на бирже в этот день. Сип увеличивал масштабы закупок напрямую у нефтедобытчиков, и независимые переработчики последовали этому примеру. С начала девяностых годов количество сделок на биржах начало неуклонно падать.

В январе 1895 года Джозеф Сип положил конец эре нефтяных бирж своим историческим документом „Вниманию производителей нефти“. Он объявил, что сделки на биржах более „не являются приемлемым показателем стоимости продукта“. С этого момента, провозгласил он, во всех торговых сделках „цены будут настолько высоки, насколько это продиктовано положением на мировых рынках, и эта цена совершенно не обязательно будет совпадать с предлагаемой на бирже“. И добавил: „Ежедневные котировки будут диктоваться из этого офиса“. И какпокупатель, и как владелец от 80 до 90 процентов нефти Пенсильвании и месторождения Лайма-Индиана, Сип и „Стандард ойл“ теперь определяли цену на сырую американскую нефть, хотя и всегда в границах, основанных на спросе и предложении. Как сказал один из коллег Рокфеллера: „Ежедневно мы имеем перед собой наиболее достоверную информацию, которую только можно собрать со всех мировых рынков. И мы приходим на основании этого к наилучшему из возможных соглашений о цене“.

Масштабы деятельности „Стандард“ были впечатляющими – они подавляли конкурентов. Все же это не была в полном смысле монополия даже в области переработки. Примерно от 15 до 20 процентов нефти продавали конкуренты, и директоры „Стандард“ охотно мирились с этим. Контроль более чем над 85 процентами рынка был достаточен для „Стандард“, чтобы сохранять заботливо взлелеянную стабильность. Размышляя над своими ландшафтами и деревьями, Рокфеллер замечал в старости: „Во всех вещах открывается преимущество работы в большом масштабе“. „Стандард ойл“, конечно же, могла возглавить список этих „вещей“. Рокфеллер создал вертикально интегрированную нефтяную компанию. Много лет спустя, один из преемников Рокфеллера в „Стандард ойл оф Огайо“, работавший с ним в качестве начинающего юриста, размышлял над одним из великих достижений Рокфеллера. „Он инстинктивно создал тот порядок, который может происходить только из централизованного управления большим конгломератом производства и капитала, с одной целью – в интересах организованного продвижения продукта от производителя к потребителю. Это дисциплинированное, экономичное и эффективное продвижение есть то, что мы сегодня, много лет спустя, называем „вертикальной интеграцией“. И добавлял: „Я не знаю, употреблял ли когда-нибудь господин Рокфеллер термин „интеграция“. Я знаю только, что именно он сформулировал саму идею“.

Некоторые критики были поставлены в тупик достижениями Рокфеллера. Принадлежавшая правительству Соединенных Штатов авторитетная „Минерэл Ресорсиз“ заявляла в 1882 году: „Не может быть никаких сомнений в том, что компания проделала огромную работу, и переработка нефти превратилась в настоящий бизнес, а транспортировка была значительно упрощена; но как много дегтя было в этой бочке меда, определенно сказать практически невозможно“.

Для других – конкурентов „Стандард“ и значительной части публики – приговор был бесспорным и полностью негативным. Для слишком многих производителей и независимых переработчиков „Стандард ойл“ была злым спрутом, вышедшим на охоту за „телами и душами“ конкурентов. И для тех, кто пострадал от махинаций Рокфеллера – от беспрестанного давления и „потения“, от двурушничества и тайных сговоров – он был чудовищем, которое лицемерно взывало к Господу, одновременно методично отнимая у людей средства к существованию и даже сами жизни в неудержимой погоне за деньгами и властью.

Многих коллег Рокфеллера огорчали постоянные нападки критиков. „Мы достигли невиданного в истории успеха, наше имя известно во всем мире, но нашему публичному имиджу трудно позавидовать, – писал один из них Рокфеллеру в 1887 году. – Мы олицетворяем все то, что зло, бессердечно, тягостно, жестоко (думается, это несправедливо)… Это не очень приятно писать, ибо я дорожу честным именем в деловой жизни“. Но самого Рокфеллера это не очень беспокоило. Он считал, что лишь действует соответственно духу капитализма. Он даже хотел привлечь к защите „Стандард ойл“ религиозные круги. По большей части он игнорировал критику и оставался уверенным в себе и в том, что „Стандард ойл“ была инструментом совершенствования человечества, превращающим хаос и легкомыслие в устойчивость, делающим возможным общественный прогресс и несущим дар „нового света“ в мир темноты. Она обеспечивала капитал, организацию и технологию и брала на себя большой риск, необходимый, чтобы создать и обслуживать глобальный рынок. „Дайте бедному человеку дешевый свет, джентльмены“, – говорил Рокфеллер своим коллегам в Исполнительном комитете. Насколько он мог судить, успех „Стандард ойл“ был значительным шагом в будущее. „Объединение остается в силе, – сказал Роксреллер, когда оставлял активное руководство компанией. – Индивидуализм канул в небытие и никогда не возродится“. „Стандард ойл“, – добавил он, – была одним из величайших, возможно самым великим из „строителей“, которые когда-либо существовали в этой стране“.

Марк Твен и Чарльз Дадли Уорнер в своем романе „Позолоченный век“ верно схватили характер десятилетий после Гражданской войны – как времени „построения гигантских схем и спекулянтов всех мастей… и горячего желания внезапного богатства“. Рокфеллер в некотором смысле – истинное воплощение своего века. „Стандард ойл“ была безжалостным конкурентом, и ее хозяин стал богаче всех. В то время как многие разбогатели на спекуляциях, финансовых махинациях и мошенничестве, Рокфеллер построил свое состояние, поставив на молодую, дикую, непредсказуемую и ненадежную отрасль, неустанно превращая ее в соответствии со своей собственной логикой в высоко организованный, масштабный бизнес, удовлетворяющий потребность в свете во всем мире.

„Наш план“ в конечном счете провалится. В Соединенных Штатах общественное мнение и политика с возмущением отвернутся от объединения и монополии, и происшедшее будет рассматриваться как неприемлемая надменность и недопустимое поведение в бизнесе. В то же самое время новые лица и новые компании, действовавшие за пределами „епархии“ Рокфеллера в Соединенных Штатах и в таких отдаленных местах, как Баку, Суматра, Бирма, а позднее и Персия, поднимутся и покажут себя бесстрашными и живучими бойцами. И некоторые из них больше чем выживут – они преуспеют.

ГЛАВА 3. КОММЕРЦИЯ В УСЛОВИЯХ КОНКУРЕНЦИИ

Хотя весь остальной мир с нетерпением ожидал „новые светильники“ из Америки, организация первых поставок нефтепродуктов в Европу оказалось делом нелегким. Моряков охватывал ужас от одной мысли о возможности пожаров и взрывов на борту судна, везущего керосин. Наконец в 1861 году одному филадельфийскому судовладельцу удалось сформировать команду из матросов, которые попадали на уже готовое к отправке судно пьяными до бесчувствия, следовательно, не совсем по своей воле. Первый груз без происшествий был доставлен в Лондон. Дверь для торговли в мировом масштабе была открыта, и американские нефтепродукты быстро завоевала мировые рынки. Керосин нашел повсеместное употребление. Поэтому практически с самого начала нефтяная индустрия приобрела международный характер. Американская нефтяная индустрия не смогла бы достичь своих настоящих размеров и стать тем, чем она стала, если бы у нее не было выхода на зарубежные рынки сбыта. В Европе быстрый рост спроса на американские нефтепродукты стимулировался индустриализацией, экономическим ростом и урбанизацией, а также недостатком консистентных и жидких смазочных материалов, который континентальная Европа испытывала на протяжении уже не одного поколения. Расширению рынков сбыта немало способствовали даже консулы Соединенных Штатов в европейских странах, которые, как могли, рекламировали это, по выражению одного из них, новое „изобретение янки“, а в некоторых случаях покупали нефть на собственные средства и сбывали ее потенциальным клиентам.

Попытаемся выяснить, что означало в то время понятие „глобальный спрос“. Вещество, использовавшееся в осветительных средствах, завоевавших популярность во всем мире, производилось не просто в одной стране, а в одном штате, а именно – в Пенсильвании. Никогда больше ни в одном регионе не было такой концентрации запасов сырья. Почти сразу же для новой американской нефтяной индустрии и экономики страны в целом чрезвычайную важность приобрел экспорт. На протяжении семидесятых и восьмидесятых годов керосин, идущий на экспорт, составлял более половины от общего объема его производства в Америке. По общей стоимости керосин занимал четвертое место среди предметов экспорта из США и первое – среди промышленных товаров. А Европа была самым крупным рынком его сбыта.

К концу семидесятых годов в индустрии доминировал не только один штат, но и одна компания – „Стандард ойл“. В общей сложности около 90 процентов экспортировавшегося керосина проходило через руки „Стандард“. В „Стандард“ были удовлетворены сложившейся системой, при которой ее роль заканчивалась доставкой продукта в американский порт и погрузкой там на судно. Компания не сомневалась в своем подавляющем превосходстве и была готова к завоеванию планеты со своей американской базы. Джон Д. Рокфеллер совершенно серьезно намеревался навязать „наш план“ всему миру. В то же самое время компания чрезвычайно гордилась своим продуктом. Как сказал главный представитель „Стандард ойл“ в зарубежных странах, нефть „пробила себе путь в большее число самых дальних уголков цивилизованных и нецивилизованных стран, чем любой другой продукт, поставляемый из одного источника, за всю историю бизнеса“.

Существовала, конечно, опасность потенциальной зарубежной конкуренции. Но люди с Бродвея, 26 не брали эту возможность в расчет. Единственное, на основе чего могла возникнуть такая конкуренция, – новый обильный источник сырой нефти. В Пенсильванском геологическом отчете за 1874 год с гордостью констатировалось, насколько основательно нефть, добытая в этом штате, доминировала на мировых рынках. Отчет всего лишь мимоходом касался вопроса, могут ли „буровые работы в других странах… завершиться обнаружением нефти“, и отмечал, что этот вопрос „сможет представить для нас интерес лишь какое-то время спустя“. Авторы отчета были настолько уверены в доминирующей роли Америки, что даже не считали на текущий момент необходимым проводить дальнейшие исследования. Однако они глубоко заблуждались.

Среди наиболее перспективных для „новых светильников“ рынков была огромная Российская империя, в которой как раз начиналась индустриализация, для проведения которой искусственное освещение имело чрезвычайно важное значение. Санкт-Петербург, столица империи, был расположен так далеко на севере, что в зимнее время световой день составлял едва лишь шесть часов. Еще в 1862 году американский керосин достиг России и быстро завоевал широкое признание в Санкт-Петербурге, где керосиновые лампы сразу же пришли на смену жировым свечам, от которых население целиком зависело. Консул Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге радостно сообщал в своем отчете в декабре 1863 года, что можно „с полной уверенностью на несколько лет вперед рассчитывать на большой ежегодный прирост спроса на товар из Соединенных Штатов“. Но в своих расчетах он не мог учитывать событий в далекой и недоступной части империи, которые не только предрешили судьбу российского рынка сбыта американской нефти, но также послужили предвестником грядущего краха глобальных планов Рокфеллера.

В течение многих столетий на безводном Апшеронском полуострове, „отростке“ Кавказских гор, выдающемся далеко в окруженное сушей Каспийское море, отмечались выходы нефти на поверхность. В XIII в. Марко Поло записал услышанные им сведения об источнике в районе Баку, который давал масло, которое, хотя и „не годилось в пищу“, но „годилось для поддержания огня“, а также использовалось как средство от чесотки верблюдов. Баку было территорией, где находились „вечные столбы огня“, обожествляемого зороастрийцами. Эти столбы были, выражаясь прозаически, результатом воспламенения газа, сопутствующего месторождениям нефти, и выходящего на поверхность через трещины в пористом известняке.

Баку было частью независимого ханства, которое было аннексировано Российской империей лишь в самом начале девятнадцатого столетия. К тому времени уже начала развиваться примитивная нефтяная промышленность, и в 1829 году в этом районе насчитывалось восемьдесят два вырытых вручную колодца. Но объем добычи был мизерным. Развитие индустрии серьезно ограничивалось отсталостью региона, его удаленностью, а также продажностью, деспотизмом и некомпетентностью царской администрации, которая управляла нефтяной индустрией в рамках государственной монополии. Наконец в начале семидесятых годов российское правительство отменило монополию и открыло регион для действующих на конкурентной основе частных предприятий. Итогом этого стал настоящий взрыв предпринимательской активности. Время вырытых вручную колодцев закончилось. Первые скважины были пробурены в 1871 – 1872 годах, а в 1873-м действовали уже более двадцати мелких нефтеперегонных заводов.

Вскоре после этого в Баку прибыл химик по имени Роберт Нобель. Он был старшим сыном Эммануэля Нобеля, талантливого шведского изобретателя, эмигрировавшего в 1837 году в Россию, где военная верхушка с энтузиазмом приняла его изобретение – подводную мину. Эммануэлю удалось создать значительную промышленную компанию, однако в конце концов она потерпела крах, когда российское правительство в очередной раз решило производить закупки за рубежом, а не в самой России. Один из его сыновей, Людвиг, построил на обломках отцовского предприятия новую компанию – крупный оружейный концерн. Он также разработал „колесо Нобеля“, специально приспособленное для российских дорог, находившихся в ужасном состоянии. Другой сын, Альфред, талантливый химик и финансист, обративший, по совету своего санкт-петербургского учителя, внимание на проблему нитроглицерина, создал всемирную динамитную империю, которой управлял из Парижа. Но Роберту, старшему сыну, не удалось добиться такого успеха. Различные его предприятия заканчивались неудачами, и ему пришлось вернуться в Санкт-Петербург, чтобы работать на брата Людвига.

Людвиг получил огромный контракт на производство ружей для российского правительства. Для ружейных лож ему было нужно дерево, и он послал Роберта на юг, на Кавказ, чтобы приобрести ореховую древесину. В марте 1873 года маршрут путешествия Роберта привел его в Баку. Хотя Баку был крупным многоязычным городом, центром торговли между Западом и Востоком, но он являлся частью Азии со всеми своими минаретами и старинной мечетью персидских шахов, а его население состояло из татар, персов и армян. Но начавшееся недавно развитие нефтедобычи уже внесло в его жизнь большие изменения, и Роберт сразу же по прибытии был заражен „нефтяной лихорадкой“. Не посоветовавшись с братом (все-таки он был старше и, следовательно, имел некоторые привилегии), Роберт взял двадцать пять тысяч рублей, которые Людвиг выдал ему на покупку дерева, „ореховые деньги“, и приобрел на них небольшой нефтеперегонный завод. Нобели занялись нефтяным бизнесом.

Роберт быстро приступил к модернизации и повышению эффективности нефтеперегонного завода, купленного им на деньги Людвига. Получив от брата дополнительные средства, он завоевал репутацию самого компетентного промышленника, занимавшегося нефтепереработкой в Баку. В октябре 1876 года первая партия нефти для осветительных приборов с завода Нобеля прибыла в Санкт-Петербург. В том же году в Баку, чтобы ознакомиться с ситуацией на месте, приехал и Людвиг. Обладая опытом сотрудничества с имперской системой, Людвиг завоевал доверие Великого Князя, брата царя и наместника на Кавказе. Но Людвиг Нобель также был крупным организатором промышленности, способным на разработку плана рокфеллеровского масштаба. Он занялся анализом каждого этапа нефтяного бизнеса и разузнал все, что мог, об американском опыте нефтедобычи. Для повышения эффективности и прибыльности он использовал последние достижения науки, различные изобретения, а также методы планирования добычи и сбыта продукции; кроме того, он лично возглавил все предприятие. В течение нескольких последующих лет российская нефть завоевала популярность и даже превзошла по этому показателю американскую, по крайней мере на какое-то время, а швед Людвиг Нобель стал „нефтяным королем Баку“.

Решающее значение имела проблема дальних перевозок. Нефть перевозилась из Баку в деревянных бочонках по неэффективному и очень длинному маршруту – шестьсот миль на север по Каспийскому морю до Астрахани, затем перевалка на баржи и долгое путешествие вверх по Волге, где в том или ином пункте пересечения с железной дорогой она перегружалась в вагоны и отправлялась дальше. Затраты на погрузочно-разгрузочные работы были огромны. Да и сами бочонки были недешевы. Запасов местного дерева было недостаточно, и древесину приходилось доставлять из удаленных уголков империи или импортировать из Америки, а кроме того, в ход шли уже использованные американские бочонки, закупавшиеся в Западной Европе. Людвиг решил проблему транспортировки, что имело далеко идущие последствия. Решение заключалось в том, что нефть можно было перевозить „наливом“, т. е. в больших резервуарах, установленных на судах.

Данная идея имела много преимуществ, но на практике возникали серьезные проблемы балласта и безопасности. Капитан судна, потерпевшего крушение при перевозке нефти в резервуарах, объяснял: „Трудность в том, что нефть движется быстрее воды, а при сильном волнении, когда судно погружалось носовой частью, нефть устремлялась вниз и судно еще больше зарывалось в волны“. Людвиг нашел решение проблемы балласта и построил первый удачный нефтеналивной танкер „Зороастр“, который был спущен на воду в 1878 году на Каспийском море. В середине восьмидесятых годов концепция Людвига нашла свое подтверждение и в Атлантике, что способствовало настоящей революции в транспортировке нефти. Тем временем Людвиг постоянно стремился к тому, чтобы его бакинский нефтеперегонный завод был в числе самых передовых и технически оснащенных в мире. В его компании впервые в мире была введена штатная должность для профессионального геолога, специализирующегося на нефти.

Крупный интегрированный нефтяной концерн, созданный Людвигом, вскоре завоевал господство на рынке российской нефти. Присутствие нефтедобывающего товарищества „Братья Нобель“ было заметно на всей территории империи: скважины, трубопроводы, нефтеочистительные заводы, танкеры, баржи, хранилища, собственные железные дороги, розничная сбытовая сеть, а также заграничные рабочие, отношение к которым было значительно лучше, чем к любой другой группе рабочих в России, и которые гордо называли себя „нобелевцами“. Ускоренное развитие нефтяной империи Людвига Нобеля в течение первых десяти лет ее существования признавалось „одним из величайших триумфов предпринимательской деятельности за весь девятнадцатый век“.

Объем добычи сырой нефти в России, составлявший в 1874 году шестьсот тысяч баррелей, десятилетие спустя достиг 10, 8 миллиона, что равнялось почти трети от объема добычи в Америке. В начале восьмидесятых годов в новом промышленном пригороде Баку, который и именовался соответствующе – Черный город, действовали около двухсот нефтеперерабатывающих заводов. Над ними постоянно висело настолько плотное облако темного, зловонного дыма, что один из побывавших там сравнил жизнь в Черном городе с „сидением в дымоходе“. Такова была развивающаяся отрасль, в которой господствовали Нобели. Принадлежавшая им компания производила половину всего выпускавшегося в России керосина, и они с воодушевлением сообщали акционерам, что „к настоящему времени американский керосин почти полностью вытеснен с российского рынка“.

Но компания страдала от разногласий между самими братьями Нобелями. Роберт обиделся на Людвига за то, что тот вторгся на его территорию, и в конце концов уехал в Швецию. Людвиг был по натуре организатором, постоянно ищущим пути расширения, и это приводило к тому, что компания „Братья Нобель“ постоянно испытывала недостаток нового капитала. Альфред хорошо помнил, что их отец потерпел крах вследствие непомерного расширения и чрезмерной активности, и поэтому был значительно осторожнее. „Главный объект критики в том, – ворчал Альфред на Людвига, – что ты сначала что-то организуешь, а затем оглядываешься по сторонам в поисках необходимых средств“. Он советовал Людвигу в целях приобретения дополнительного капитала спекулировать акциями компании на фондовом рынке. В ответ Людвиг порекомендовал Альфреду „бросить спекуляцию, потому что это дурное занятие, и оставить его тем, кто не способен к более полезной работе“. Несмотря на разногласия, Альфред предоставил брату решающую помощь в виде собственных денег, а также договорился о предоставлении кредитов, в том числе о весьма существенном займе от банка „Лионский кредит“. Данная сделка создала важный прецедент – это был первый случай, когда кредит выдавался под обеспечение еще не добытой нефти.

Если на просторах Российской империи „Братья Нобель“ практически подчинили себе сбыт нефти, то за границами России компания едва ли воспринималась в качестве конкурента. Географическое положение заперло ее в пределах империи. Например, для того, чтобы достичь Балтийского моря, было необходимо пересечь „2000 миль по западной части России по водному пути и по железной дороге“ попеременно. Ситуация усугублялась еще и тем, что суровые зимние условия делали невозможной транспортировку керосина по Каспию с октября по март, в результате чего многие нефтеперерабатывающие предприятия просто закрывались на полгода. Даже внутри империи некоторые районы были недоступны – например, дешевле было импортировать керосин из Америки в Тифлис за 8000 миль, чем доставлять его из Баку, что был на 341 мили к востоку. Кроме того, существовали ограничения и на самом внутрироссийском рынке: освещение было далеко не самой необходимой потребностью широких слоев крестьянства, да они и не могли позволить себе такую роскошь. Непрерывный рост объемов добычи заставлял бакинских нефтепромышленников жадно искать рынки сбыта за границами империи. В поисках альтернативы северному маршруту, монополизированному Нобелями, два других нефтепромышленника – Бунге и Палаш-ковский – добились согласия правительства на строительство железной дороги, которая шла бы из Баку на запад через Кавказ к Батуму, порту на Черном море, который был включен в состав России в 1877 году в результате войны с Турцией. Но в самый разгар строительства цены на нефть упали, и Бунге с Палашковским остались без средств. Они оказались в отчаянном положении.

Помощь пришла от Ротшильдов, французской ветви семьи, которая, помимо многочисленных правительств, войн и различных отраслей промышленности, финансировала также строительство многих европейских железных дорог. Представители этой семьи владели нефтеперерабатывающим заводом в Фиуме, на побережье Адриатического моря, и поэтому были заинтересованы в приобретении дешевой российской сырой нефти. Они выделили средства на завершение строительства железной дороги, начатого Бунге и Палашковским, а взамен приобрели закладные на российские нефтяные сооружения. Они также договорились о гарантированных поставках российской нефти в Европу по выгодным для них ценам.

Для России данный период был характерен проявлениями яростного антисемитизма. В 1882 году императорским указом евреям было запрещено арендовать землю или владеть ею в пределах империи. Но все-таки Ротшильды были самыми известными евреями в мире – по отношению к ним указ, конечно, силы не имел. Российской нефтью занимались парижские Ротшильды. В первую очередь речь идет о бароне Альфонсе, организовавшем выплату репараций после поражения в войне с Пруссией в 1871 году и считавшемся одним из самых информированных людей во всей Европе (о нем говорили, что у него самые лучшие усы на континенте), а также о его младшем брате бароне Эдмоне, который финансировал переселение евреев в Палестину. Кредит, предоставленный Ротшильдами, позволил закончить строительство железной дороги из Баку в 1883 году, что почти сразу же превратило Батум в один из крупнейших нефтяных портов в мире. В 1886 году Ротшильды образовали „Батумское нефтеперерабатывающее товарищество“, известное впоследствии лишь по его русской аббревиатуре „БНИТО“. Они построили в Батуме нефтехранилища и предприятия по сбыту. „Братья Нобель“ быстро последовали их примеру. Железная дорога Баку – Батум открыла российской нефти дверь на Запад и именно из-за нее развернулась яростная тридцатилетняя борьба за мировые нефтяные рынки.

С появлением на арене Ротшильдов, Нобели внезапно столкнулись с крупным конкурентом, который вскоре занял второе место в России по объемам нефтедобычи. Хотя обе конкурировавшие группы и обсуждали возможности объединения, тем не менее, несмотря на выражение дружественных намерений, результат так и не был достигнут, и соперничество между ними сохраняло острый характер. Но были и другие конкуренты, чьи намерения были откровенно враждебны. „Стандард ойл“ немогла себе позволить просто проигнорировать российскую нефтяную индустрию. Российский керосин конкурировал теперь с американским осветительным маслом во многих странах Европы. В ответ на это в „Стандард ойл“ ускорили процесс сбора информации о зарубежных рынках и новых конкурентах. На Бродвей, 26 стали поступать сообщения со всего мира, в том числе и от некоторых американских консулов, которые также состояли на содержании у „Стандард“. Данные разведки были тревожны. „Стандард“ больше не могла благодушно рассчитывать на свое подавляющее превосходство.

Руководство „Стандард ойл“ понимало, что царское правительство никогда не позволит ей целиком выкупить предприятие Людвига Нобеля. Но вместо этого она могла попытаться приобрести значительный пакет акций Нобеля, сохранив при этом неоценимого Людвига на посту руководителя точно так же, как она сохранила лучших из конкурентов, которых она выкупила в Соединенных Штатах. В 1885 году переговоры с Нобелями в Санкт-Петербурге начал главный дипломат „Стандард“ и посол по специальным поручениям У. X. Либби. Людвиг Нобель не проявил заинтересованности. Вместо этого он сосредоточил свои усилия на укреплении своей собственной сети сбыта и увеличении объемов продаж в Европе. У него не было выбора. Захватывающий рост объемов нефтедобычи в России заставил Нобеля, как и других российских нефтепромышленников, искать новые рынки сбыта за пределами империи. В Баку забил ряд крупнейших нефтяных фонтанов, носивших такие имена, как „Кормилица“, „Золотой базар“ или „Чертов базар“. Один фонтан, имевший название „Дружба“, бил на протяжении пяти месяцев с мощностью сорок три тысячи баррелей в день, причем большая часть добытой нефти была потеряна. К 1886 году действовало одиннадцать фонтанов, а затем на только что открытом месторождении забило большое количество новых. Всего за период с 1879 по 1888 год объем нефтедобычи в России увеличился в десять раз, достигнув 23 миллиона баррелей, т. е. более четырех пятых от объема добычи в Америке. На протяжении восьмидесятых годов объем добываемой нефти резко возрос, и возникла настоятельная проблема поиска для нее новых рынков сбыта.

Столкнувшись с агрессивной сбытовой кампанией, проводимой Нобелем в Европе, глубоко обеспокоенная ростом добычи бакинской нефти компания „Стандард“ пришла к выводу, что от простого обсуждения пора переходить к делу. В ноябре 1885 года она снизила свои цены на европейских рынках – точно так же, как она это делала в ходе конкурентной борьбы в Соединенных Штатах. Агенты компании на местах стали распространять в разных европейских странах слухи о низком качестве и безопасности российского керосина. Кроме того, они прибегли к саботажу и подкупу. Несмотря на яростное наступление „Стандард“, и Нобель, и Ротшильды нанесли столь же сильный контрудар и добились успеха, а руководители „Стандард“ с ужасом наблюдали за тем, как область, которой они присвоили зловещий ярлык „Зона русской конкуренции“, все более расширялась на карте.

Некоторые члены Исполнительного комитета „Стандард“, располагавшегося на Бродвее, 26 настаивали на том, что в целях придания большей агрессивности сбыту своей продукции, а следовательно, для повышения конкурентоспособности „Стандард“, также необходимо организовать свои собственные компании по сбыту в зарубежных странах, а не пользоваться услугами независимых посредников. Более того, приход нефтеналивных танкеров на смену сухогрузам вывел нефтяной бизнес на абсолютно новый уровень. Сам Джон Д. Рокфеллер, рассерженный медленностью принятия решений в Исполнительном комитете, даже написал в 1885 году ворчливое стихотворение:

В 1888 году Ротшильды пошли на очередное обострение конкурентной борьбы – они организовали свои собственные компании по импорту и сбыту нефтепродуктов в Британии. „Братья Нобель“ поступили подобным же образом. Это побудило к действию „Стандард“, которая наконец организовала свой первый зарубежный „филиал“ – „Англо– Америкэн ойл Компани“. Это произошло спустя двадцать четыре дня после официального открытия нового предприятия Ротшильдов в Британии. Кроме того, и на континенте были организованы новые филиалы – совместные предприятия, которыми „Стандард“ владела совместно с ведущими местными компаниями, занимавшимися сбытом нефти. „Стандард ойл“ превратилась в поистине многонациональную корпорацию.

Но конкурентов тем не менее остановить не удалось. Ротшильды ссужали деньгами мелких российских нефтепромышленников в обмен на гарантии приобретения добытой ими нефти по выгодным для себя ценам. На железной дороге Баку – Батум были постоянные заторы: семидесятивосьмимильный отрезок пути через горный хребет высотой в три тысячи футов был настолько труден, что в любое время по нему можно было перевезти лишь полдюжины вагонов. В 1889 году „Братья Нобель“ завершили прокладку через горы трубопровода протяженностью в сорок две мили. Исход дела решило использование четырех тонн динамита Альфреда. С наступлением новой эры, которую посол „Стандард“ по особым поручениям Либби прозвал „коммерцией в условиях конкуренции“, доля Америки в мировой торговле осветительными маслами упала с 78 процентов в 1888 году до 71 – в 1891-м, тогда как доля России выросла с 22 до 29 процентов.

Все новые и новые фонтаны начинали бить на богатом бакинском месторождении, вынося на поверхность все большее количество нефти. Но в российской нефтяной индустрии произошла одна важная перемена. Хотя терпение Людвига Нобеля и его решимость противостоять бесконечным трудностям оставались неизменными, здоровье его было подорвано. В 1888 году во время отпуска на французской Ривьере „нефтяной король Баку“ умер от сердечного приступа в возрасте всего пятидесяти семи лет.

Некоторые европейские газеты перепутали братьев Нобель и сообщили вместо этого о смерти Альфреда. В этих преждевременных некрологах о себе самом Альфред, к своему огорчению, нашел много осуждающих слов о том, что он был фабрикантом оружия, „динамитным королем“, торговцем смертью, нажившим огромное состояние за счет создания новых способов калечить и убивать людей. Он много размышлял над этими некрологами-осуждениями и в конце концов переписал свою последнюю волю, завещав свои деньги на организацию премии, которая увековечила бы его имя, и которой удостаивались бы лучшие проявления человеческой деятельности. ко держали в своих руках Нобели. Но для других, а в особенности для Ротшильдов, серьезность проблемы сбыта росла с каждым годом. Каким-то образом Ротшильдам нужно было обойти „Стандард ойл“ и выйти на мировой рынок. Особенный интерес они проявляли к Азии, где жили сотни миллионов потенциальных потребителей „нового освещения“. Но каким образом доставить им нефть?

У парижских Ротшильдов в Лондоне был свой человек – маклер по фрахтованию судов по имени Фред Лейн, который приглядывал там за их нефтяными интересами, и они поделились с ним своими проблемами. Хотя Лейн и был преимущественно закулисной фигурой, тем не менее он являлся одним из важных пионеров нефтяного бизнеса. Это был крупный дородный человек, обладавший большим умом и талантом завоевывать друзей, умевший представлять чужие интересы и быть посредником. Он стремился подкреплять дружеские отношения и деловые союзы, зачастую бывшие одним и тем же, своим капиталом. „Посредник par excellence“, он позднее получил прозвище „Шейди* Лейн“, и не из-за жуликоватости, ему, кстати, совершенно не присущей, а потому, что в одной и той же сделке, как иногда выяснялось, он представлял интересы стольких сторон, что становилось непонятно, на кого же он все-таки работает.

Лейн был настоящим экспертом в области судоходства, и у него уже было готово решение проблемы, стоявшей перед Ротшильдами. Просто он знал некоего торговца по имени Маркус Сэмюель, звезда которого только восходила. Он познакомил с Маркусом Сэмюелем Ротшильдов. В результате родился дерзкий план, который мог не только решить проблему российской нефти, но также перерасти в настоящую всемирную нефтяную революцию, которая, в случае удачи, ослабила бы железную хватку Рокфеллера и „Стандард ойл“ на мировой керосиновой торговле.

К концу восьмидесятых годов Маркус Сэмюель уже добился значительного положения в лондонской городской администрации. Это было большое достижение для еврея, выходца не из старинных сефардских семей, а из Ист-Энда, потомка иммигрантов, которые прибыли в Британию в 1750 году из Голландии и Баварии. У Маркуса Сэмюеля было такое же имя, как и у отца, что очень необычно для религиозного еврея. Маркус Сэмюель-старший начал карьеру бизнесмена с торговли в лондонских доках, где он покупал редкостные вещицы у возвращавшихся моряков. Во время переписи 1851 года он назвался „торговцем раковинами“: среди товаров, пользовавшихся наибольшим спросом, были маленькие коробочки-безделушки, покрытые морскими раковинами, известные под названием „Подарок из Брайтона“, которые продавались девочкам и девушкам, посещавшим морские курорты в викторианские времена. В шестидесятых годах старший Маркус уже имел некоторый капитал и в дополнение к морским раковинам занялся ввозом всякой всячины – от страусиных перьев до мешков с перцем. Кроме того, он занимался экспортом все большего числа различных товаров, в том числе механических ткацких станков, отправлявшихся в Японию. Помимо этого (что оказалось очень важно для его сына), старший Сэмюель установил доверительные отношения с крупными британскими торговыми домами, которыми в большинстве владели выходцы из Шотландии, – в Калькутте, Сингапуре, Бангкоке, Маниле, Гонконге и других уголках Восточной Азии.

Младший Маркус родился в 1853 году. А уже в 1869 году, в возрасте шестнадцати лет, после непродолжительного обучения в Брюсселе и Париже, он поступил к своему отцу в бухгалтерию. В это самое время в Америке Джон Рокфеллер, который был старше Сэмюеля на четырнадцать лет, был готов начать борьбу за консолидацию нефтяной индустрии, которой было суждено продлиться целое десятилетие. Во всем мире новые технологии радикально меняли международную коммерцию. В 1869 году был открыт Суэцкий канал, что сократило маршрут путешествия в Восточную Азию на четыре тысячи миль. Пароходы пришли на смену парусникам. В 1870 году была завершена прокладка прямого телеграфного кабеля, соединившего Англию с Бомбеем, а вскоре после этого в телеграфную сеть были включены Япония, Китай, Сингапур и Австралия. Впервые весь мир был объединен в единую мировую сеть связи посредством телеграфных проводов. Быстрая доставка информации стала повсеместной, придя на смену месяцам ожидания и неизвестности. Судоходство больше не было спекулятивным предприятием, и реальные сделки стало возможным заключать заранее. Всем этим Маркус Сэмюель-младший воспользуется для приобретения своего богатства.

После смерти отца Маркус, в качестве партнера своего брата Сэмюеля Сэмюеля, развил крупную торговую деятельность. В течение нескольких лет Сэмюель Сэмюель жил в Японии, и братья имели две фирмы – „М. Сэмюель энд К°“ в Лондоне и „Сэмюель Сэмюель энд К°“ в Иокогаме, а позднее в Кобе. Братья играли важную роль в индустриализации Японии, и, еще не достигнув тридцати лет, Маркус сколотил свой первый капитал на торговле с этой страной. Оба брата занялись бизнесом в масштабах всей Восточной Азии, причем в сотрудничестве с теми торговыми домами, с которыми еще их отец наладил дружественные отношения. В то время Маркус и Сэмюель Сэмюель были единственными британскими евреями, занимавшими важное значение в торговле на Востоке.

Маркус Сэмюель всегда был генератором идей, а Сэмюель Сэмюель, который был на два года моложе, – верным его сторонником и закадычным другом. Характер у Маркуса был более сложный, и с годами на смену обаянию приходила некая отстраненность, которая, судя по всему, была всего лишь маской. Небольшого роста, крепко сбитый, с густыми бровями, он обладал совершенно нерасполагающей наружностью. Способный на смелые проекты и целеустремленный, когда ему это было нужно, он был предприимчив, изобретателен, легок на подъем. Говорил он очень тихо, иногда едва слышно, заставляя своих собеседников напрягать слух, что делало его еще более убедительным. Он внушал людям доверие до такой степени, что на протяжении двух десятилетий его кредит зависел не от банкиров, а от уже упоминавшихся шотландских торговцев в Восточной Азии. Маркусу было мало просто нажить состояние как таковое. У него было страстное желание занять соответствующее положение в обществе. Будучи аутсайдером, евреем из лондонского Ист-Энда, он приложил всю свою недюжинную энергию для того, чтобы добиться признания своего имени в самых высших сферах британского общества и удержать это признание.

Сэмюель Сэмюель, в противоположность своему брату, был человеком сердечным, щедрым, общительным, но при этом всегда и всюду опаздывал. Он обожал глупые загадки, некоторые из которых повторял по полвека или более. Гостю, пришедшему на ланч в солнечный день, Сэмюель говорил: „Прекрасный день для скачек“. – „Каких скачек?“ – „Для рода человеческого“, – отвечал Сэмюель торжествующе.

Маркус не придавал большого значения накладным расходам – по правде сказать, он ими откровенно пренебрегал. Он располагался в маленьком офисе на Ха-ундсдитч в Ист-Энде, тут же находился склад, заваленный до потолка японскими вазами, импортной мебелью и шелками, морскими раковинами и перьями, и различными другими безделушками и редкими вещицами. От скоропортящегося товара избавлялись сразу же после его прибытия. Персонала у Маркуса было, мягко выражаясь, немного, можно сказать, что сотрудников у него фактически не было. Капитал у него был небольшой, и он целиком зависел от кредитов, предоставлявшихся ему восточно-азиатскими торговыми домами. Также он использовал торговые дома как своих заграничных агентов, экономя таким образом еще больше на организационных и административных расходах. Для найма судов Маркус пользовался услугами специализированной маклерской фирмы „Лейн энд Макэндрю“, чьего старшего партнера Фреда Лейна можно было часто встретить в тесном офисе, принадлежавшем фирме „М. Сэмюель энд Компани“

Деловой опыт научил Маркуса Сэмюеля не упускать ни одной представившейся возможности, а та возможность, которую предоставили ему Ротшильды, была удивительной. Они вместе с Лейном быстро взялись за работу. Оба совершили в 1890 году разведывательную поездку на Кавказ, и именно там Сэмюель впервые увидел примитивный нефтеналивной танкери сразу же пришел к выводу, что нефтеналивные танкеры – корабли, напоминающие плавающие бутылки, – были бы гораздо более эффективны. Затем Сэмюель совершил путешествие в Японию, возвратившись обратно через страны Восточной Азии, где пытался убедить шотландские торговые дома, с которыми он постоянно имел дело, принять участие в его новом предприятии. Без них он не смог бы двигаться дальше. Ему было нужно больше, чем простое сотрудничество с их стороны, – им пришлось бы также финансировать новое начинание. И все они согласились принять участие в реализации его плана. Маркус Сэмюель изучил все обстоятельства дела с тщательностью, совершенно нехарактерной для этого, обычно очень быстрого в принятии решений, торговца. Но он сознавал, как велик риск и каковы ставки. Он понимал, что не имеет смысла врываться на рынок до тех пор, пока он и его партнеры не будут в состоянии продавать нефть дешевле, чем „Стандард ойл“, или, по крайней мере, необходимо избежать того, чтобы „Стандард ойл“ продавала нефть дешевле их. Чтобы достичь этого результата, запланированная акция должна была быть проведена одновременно на всех рынках, в противном случае „Стандард ойл“ смогла бы снизить цены на тех рынках, где группа Сэмюеля конкурировала с ней, субсидировав это снижение за счет повышения цен там, где конкуренции не было. И, наконец, были необходимы быстрота – и в максимально возможной степени – секретность. Он знал, что готовится к войне с беспощадным противником.

Но все– таки каким образом собирался Сэмюель вести эту войну? Он мог выдвинуть длинный и устрашающий список требований. Ему были нужны танкеры для того, чтобы не перевозить керосин в бочках. Экономия места и веса и выигрыш в объеме значительно снижали затраты на транспортировку в пересчете на галлон. Сэмюель сознавал абсолютную необходимость решения проблемы транспортных расходов, как в свое время и Рокфеллер, когда перед ним встал вопрос о контроле над железными дорогами. Танкеры, которые применялись в то время, просто не подходили для выполнения возлагавшейся на них задачи. Сэмюелю был нужен новый, более крупный, технически более совершенный тип танкера, и он дал заказ на разработку и строительство таких судов. Ему были нужны гарантированные поставки из Батума больших объемов керосина по цене, в которую была бы заложена экономия, полученная при переходе на новую форму транспортировки. Ему необходимо было получить доступ в Суэцкий канал, что сокращало путь на четыре тысячи миль, и таким образом еще более снижало цены и увеличивало преимущество над „Стандард“, чья нефть перевозилась на парусных судах вокруг мыса Доброй Надежды. Но Суэцкий канал был закрыт для танкеров по соображениям безопасности; танкеры „Стандард“ уже получили отказ в проходе. Это не остановило Сэмюеля – он пошел ва-банк. Кроме того, Сэмюелю требовались большие нефтехранилища-резервуары во всех крупных азиатских портах. Ему были нужны повозки или вагоны для того, чтобы транспортировать керосин вглубь от прибрежной полосы. Наконец он и его партнеры по предприятию – торговые дома – должны были построить удаленные от моря склады, где можно было разделить поступившие партии керосина и разлить его в соответствующую тару для нужд розничной и оптовой торговли. И всю эту тщательно разработанную акцию, включая детальную организацию дальних перевозок и координацию рынков, технические и политические вопросы, необходимо было держать в секрете!

Большую трудность для Сэмюеля составила выработка соглашения с Ротшильдами и „БНИТО“. Ротшильды пребывали в нерешительности: они так и не были уверены, хотят ли они конкурировать со „Стандард“ или достичь с ней соглашения. Для М. Арона, отвечавшего в империи Ротшильдов за нефтедобычу, „Стандард“ всегда была „cette puissante compagnie“ („этой могущественной компанией“), с которой не шутят. Но наконец в 1891 году после долгих переговоров, перед лицом неминуемого падения цен, Сэмюелю удалось выбить из Ротшильдов контракт, который давал ему сроком на десять лет (т. е. до 1900 года) исключительное право продавать керосин, добытый „БНИТО“, к востоку от Суэца. Именно такой контракт был ему нужен, он всегда был уверен, что ему удастся получить его, поэтому он не прекращал активные действия и на остальных фронтах.

Танкеры, которые он уже заказал, представляли собой значительный шаг вперед в техническом отношении. Для дальнейшего снижения расходов его танкеры очищались паром, а затем загружались в обратную дорогу различными товарами с Востока, в том числе продуктами питания, которые по определению могли испортиться под действием остатков нефти. Кроме того, данные танкеры должны были отвечать требованиям безопасности Суэцкого канала. Боязнь взрывов, полностью оправданная, исходя из опыта перевозки нефтепродуктов на первых танкерах, сделала проблему безопасности очень важной. В отличие от танкеров „Стандард“, курсировавших между восточным побережьем Соединенных Штатов и Европой, танкеры Сэмюеля проектировались таким образом, что имели множество различ ных приспособлений, повышавших степень безопасности. Так, например, их конструкция учитывала свойство керосина расширяться и сжиматься при различных температурах, что снижало риск возгорания и взрыва.

Попытки Сэмюеля добиться права пропуска своих танкеров через Суэцкий канал сразу же встретил сопротивление. Уже летом 1891 года в прессе появились загадочные слухи о том, что некая „могущественная группа финансистов и торговцев“ под „еврейским влиянием“ пытается провести свои танкеры через Суэцкий канал. Затем одна из самых известных в Лондоне адвокатских фирм „Рассел энд Арнхолц“ начала сильную лоббистскую кампанию против предоставления Сэмюелю такого разрешения и даже вела по этому поводу длительную переписку с самим министром иностранных дел. Адвокаты были очень обеспокоены (даже слишком) проблемами безопасности канала. Что могло случиться с судами, что могло случиться в жаркую погоду, что могло случиться во время песчаной бури? Существовало так много причин для беспокойства, что было трудно начать с чего-то одного. Они отказывались сообщить, кто был их клиентом, даже когда министр иностранных дел пытался выяснить у них, чьи интересы в Британии они представляют. Но едва ли кто сомневался, что клиентом была „Стандард ойл“. Вскоре „Рассел энд Арнхолц“ поторопилась предупредить британское правительство о новой опасности: если британским купцам будет позволено проводить свои танкеры через канал, то российские судоходные концерны, конечно, сразу же добьются такого права и для себя. А если российские военно-морские офицеры и матросы, которые, несомненно, будут составлять экипажи этих судов, предпримут всевозможные козни, включая попытки „заблокировать навигацию в канале“ и „разрушить все судоходство по нему“?

Но у Сэмюеля были могущественные союзники как в семействе Ротшильдов, чья английская ветвь финансировала в 1875 году приобретение Бенджамином Дизраэли акций Суэцкого канала, так и во влиятельном французском „Банк Вормс“. Более того, министр иностранных дел считал, что проход британских танкеров через канал отвечает британским интересам, и не собирался позволить адвокатской фирме, какое бы красноречие она ни проявляла, поколебать его уверенность в этом. Лондонская страховая корпорация „Ллойд“ сочла конструкцию нового танкера Сэмюеля отвечающей требованиям безопасности

Тем временем компания „М. Сэмюель энд К°“ уже приступила к постройке резервуаров для хранения нефти по всей Азии. Братья Сэмюели послали своих племянников Марка и Джозефа Абрахамсов для выбора мест и наблюдения за строительством резервуаров, а также для налаживания системы сбыта с помощью торговых домов. Джозефу досталась Индия, а Марку – Восточная Азия. Марк получал пять фунтов в неделю и постоянно испытывал на себе вмешательство своих дядьев, выражавшееся в виде придирок, критики и оскорблений с их стороны. Они придирались к нему как за придерживание цен на низком уровне, так и за ускорение работ – одно противоречило другому. Они не выражали ему никакого сочувствия, хотя Марку приходилось вести длительные переговоры и беспрерывно торговаться с бесконечным числом консульских работников, начальников портов, торговцев и азиатских монархов. Когда Марк, с целью снижения расходов, нанял постоянного рикшу, он так и не смог добиться одобрения со стороны братьев Сэмюелей. И как будто для того, чтобы затруднить его и без того тяжелую жизнь, они поручили ему, помимо основной деятельности, также и продажу угля, который они пытались экспортировать из Японии. Однако, несмотря на все это,Марк продолжал покупать по всей Восточной Азии места под строительство и устанавливать резервуары, в том числе и на острове Фрешуотер, недалеко от Сингапура, вне юрисдикции своего противника – начальнка порта.

5 января 1892 года, несмотря на все возражения со стороны знаменитых лондонских адвокатов, администрация Суэцкого канала дала официальное согласие на пропуск танкеров, построенных в соответствии с новым проектом Маркуса Сэмюеля. „Новый план отличается исключительной смелостью и большим размахом, – писал „Экономист“ четыре дня спустя. – Правда ли, как исподволь внушают его противники, что это все инспирировано евреями, – мы не собираемся выяснять. Но нам не кажется, что подобное обстоятельство должно повредить ему… Если простота – залог успеха, то данный план кажется очень многообещающим. Поскольку вместо того, чтобы отправлять груз нефти в ящиках, производство которых недешево, а погрузочно-разгрузочные работы – дороги, да к тому же ящики легко повреждаются и всегда могут протечь, сторонники данного плана предлагают транспортировку товара на пароходах-танкерах через Суэцкий канал, и разгрузку их там, где спрос больше, в большие резервуары, откуда его всегда можно доставить потребителям“.

Марк уже добился успехов в Восточной Азии. Он приобрел отличный участок в Гонконге и спешил купить участок в Шанхае до наступления Нового года по китайскому календарю, потому что „так может быть дешевле, поскольку китайцам нужно вернуть все долги в течение уходящего года, и они нуждаются в деньгах“. Закончив беспрерывные поездки туда и обратно по различным портам Восточной Азии, он наконец в марте 1892 года прибыл в Сингапур, где его дожидалось еще одно оскорбительное письмо от Сэмюелей, в котором они настаивали на том, что все надо ускорить и еще раз ускорить. Отсчет времени уже начался. Никто не мог сказать, когда и как „Стандард ойл“ нанесет ответный удар.

Постройка первого танкера близилась к завершению в Уэст-Хартлспуле. Он получил имя „Мурекс“ – по названию вида морских раковин, что стало традицией для всех последующих танкеров Сэмюелей. Это был памятник Маркусу-старшему, торговцу раковинами. 22 июля 1892 года „Мурекс“ отплыл из Уэст-Хартлспула и направился в Батум, где он загрузился керосином „БНИТО“. 23 августа он прошел через Суэцкий канал и направился на восток. Часть своего груза он оставил на острове Фрешуотер, что рядом с Сингапуром, затем, когда его нагрузка значительно уменьшилась, что позволило ему миновать трудную песчаную отмель, он отплыл по направлению к новому месту, где Марком было установлено нефтехранилище – к Бангкоку. Революция началась.

Застигнутые врасплох быстротой действий Сэмюеля, представители „Стандард“ ринулись в Восточную Азию, чтобы оценить опасность. Последствия были огромны, поскольку, как отмечал „Экономист“, „если оптимистические прогнозы сторонников данного шага реализуются, то для торговли нефтью на Востоке больше не понадобятся бочки“. Агенты „Стандард ойл“ опоздали: керосин Сэмюеля был уже повсюду. Таким образом, „Стандард“ не смогла снизить цены на одном рынке и субсидировать их за счет повышения где-либо еще.

Переворот был блестяще задуман и великолепно осуществлен – за одним исключением. Сэмюель и восточно-азиатские торговые дома допустили маленькую оплошность, причем такую, которая чуть было не расстроила все их начинание. Они предполагали, что стоит им лишь доставить керосин в танкерах, а горящие желанием потребители выстроятся со своей собственной посудой. Ожидалось, что они принесут с собой старые жестяные банки „Стандард ойл“. Но они так не поступили. Во всей Восточной Азии голубые жестяные банки „Стандард“ стали опорой всей местной экономики, их использовали для строительства всего – от кровли и клеток для птиц до опиумных чашечек, хибати*, ситечек для чая и веничков для взбивания яиц. Потребители не собирались расставаться с таким ценным продуктом. Весь план оказался под угрозой срыва – не вследствие махинаций Бродвея, 26 и не из-за политики администрации Суэцкого канала, но из-за привычек и пристрастий азиатских народов. В каждом порту возникал кризис местного масштаба, керосин оставался непроданным и в Хаундсдич отправлялись отчаянные телеграммы.

Быстрота и изобретательность, с которой Маркус разрешил этот кризис, свидетельствовали о его предпринимательском гении. Он выслал зафрахтованный корабль, груженный белой жестью, в Восточную Азию, и просто дал своим азиатским партнерам указание начать производство посуды для керосина. Не имело значения, что никто не знал, как это сделать, не важно, что ни у кого не было соответствующего оборудования. Маркус убедил их в том, что они могут это сделать. Инструкции были посланы. „Какой цвет вы предлагаете?“ – телеграфировал агент в Шанхае. Марк, не задумываясь, дал ответ: „Красный!“

Все торговые дома в Восточной Азии быстро организовали местные заводы по производству жестяных контейнеров, и по всей Азии блестящая ярко-красная новенькая посуда Сэмюеля составила конкуренцию голубым жестяным банкам „Стандард“, погнутым и битым после длительной перевозки через половину земного шара. Возможно, некоторые потребители покупали керосин Сэмюеля больше из-за полезной красной банки, чем из-за ее содержимого. Во всяком случае, красные крыши и красные птичьи клетки – так же как и красные чашечки для опиума, хибати, ситечки для чая, венички для взбивания яиц – начали приходить на смену голубым.

Положение было спасено. Революция Сэмюеля удалась, причем в рекордные сроки. В конце 1893 года Сэмюель спустил на воду десять новых судов, каждое из которых было названо именем морской раковины – „Конк“, „Клэм“, „Элакс“, „Каури“ и так далее. К концу 1895 года через Суэцкий канал прошло шестьдесят девять танкеров и, за исключением четырех судов, все они были зафрахтованы Сэмюелем или принадлежали ему. К 1902 году 90 процентов всей нефти, транспортировавшейся через Суэцкий канал, принадлежало Сэмюелю и его группе.

Маркус Сэмюель находился не только на пороге крупного успеха в бизнесе, но и добился определенного положения в британском обществе. В 1891 году в разгар подготовки к мировому перевороту, он взял на какое-то время отпуск, чтобы участвовать в выборах олдерменов города Лондона – и победил. Хотя пост ему достался по большей части почетный, он упивался своей победой. Но затем в 1893-м, год спустя после переворота, все его успехи – и деловые, и общественные – казалось, пошли прахом. Сэмюель серьезно заболел: врач диагностировал у него рак и дал ему от силы шесть месяцев жизни. Прогноз оказался немного неточным– всего на каких-то тридцать четыре года. Тем не менее угроза неминуемой смерти стала причиной, по которой Сэмюелю пришлось каким-то образом упорядочить свои дела. В результате была создана новая организация – „Тэнк синдикейт“, включавшая братьев Сэмюелей, Фреда Лейна и торговые дома Восточной Азии. Они разделили между собой прибыли и убытки в масштабе всего земного шара; такое соглашение было необходимо, если они хотели иметь возможность бороться со „Стандард ойл“, где бы она ни нанесла удар, и брать на себя расходы. „Тэнк синдикейт“ быстро рос и добивался все больших успехов.

Богатство Маркуса Сэмюеля увеличивалось быстрыми темпами, причем не только за счет нефти и танкеров, но также за счет долголетних торговых связей с Восточной Азией, преимущественно с Японией. Братья Сэмюели заработали большие деньги, будучи основными поставщиками оружия и провианта для Японии во время ее войны с Китаем в 1894—1895 годах. И так случилось, что через несколько лет после первого прохода танкера „Мурекс“ через Суэцкий канал Маркус Сэмюель, еврей из Ист-Энда, стал очень богатым человеком, каждое утро совершавшим конные прогулки в Гайд-Парке, владевшим в графстве Кент прекрасным загородным имением под названием Моут с оленьим парком площадью в пятьсот акров. Один из его сыновей уже учился в Итоне, а другой только поступил туда.

У Сэмюеля, как бизнесмена, был один серьезный недостаток. В отличие от его соперника Рокфеллера, у него не было талантов организатора и администратора. Если у Рокфеллера было природное стремление к порядку, то у Сэмюеля – склонность к импровизации. Для него организационные вопросы всегда оставались на потом, он руководствовался лишь требованиями текущего момента и собственной интуицией, что делало его продолжавшиеся успехи еще более удивительными. Помимо прочего, в рамках своего нефтяного предприятия он управлял также и крупной пароходной компанией, и тем не менее в его офисе не было ни единого человека, обладавшего необходимыми знаниями или опытом в управлении такой крупной организацией. Он во всем зависел от Фреда Лейна. Ежедневное руководство флотом осуществлялось из маленькой комнаты в Ха-ундсдиче, в котором не было ничего, кроме стола, двух кресел, маленькой настенной карты мира и двух клерков.

Сравните совиную непроницаемость Рокфеллера, его лицо, похожее на маску, его тихую неторопливость, то, как он вытягивал из джентльменов в комнате № 1400 их суждения и добивался консенсуса, с дикими ссорами (с драками, яростью и взаимными оскорблениями), в результате которых Маркус и Сэмюель приходили к общему решению. Иногда в офис Сэмюеля, для того чтобы принести какие-то необходимые бумаги, приглашался клерк, и пока он ожидал, как впоследствии вспоминал один из сотрудников, „оба брата всегда отходили к окну, спиной к комнате, тесно прижавшись друг к другу, обняв друг друга за плечи, наклонив головы, говоря тихими голосами, как вдруг между ними разразился очередной спор. Причем г-н Сэм говорил громко и яростно, а г-н Маркус тихим голосом, но оба называли друг друга дураками, идиотами, слабоумными, пока внезапно, без видимой причины, они снова не достигали согласия. Происходил короткий решающий обмен окончательными мнениями. Затем г-н Маркус говорил: „Сэм, поговори с ним по телефону“, и стоял рядом со своим братом, пока тот говорил по телефону“. Таким вот образом они и принимали решения.

Стремительный рост объемов добычи нефти в России, преобладание „Стандард ойл“, борьба за старые и новые рынки при постоянном росте обнаруженных запасов – все эти факторы повлияли на то, что впоследствии получило наименование Нефтяных войн. На протяжении девяностых годов продолжалась постоянная борьба трех главных соперников – „Стандард“, Ротшильдов и Нобелей, а также других российских нефтепромышленников. В какой-то момент они ведут яростные битвы за рынки, снижают цены, стараясь продать дешевле других; затем они уже заискивают друг перед другом, стараясь добиться соглашения о разделе между собой мировых рынков; а потом вдруг изучают возможность объединения и выкупа. Зачастую все трое действовали одновременно в атмосфере подозрительности и недоверия, вне зависимости от того, насколько сердечными были их отношения на данный момент. И при любом стечении обстоятельств „Стандард ойл траст“, – этот удивительный организм, – была всегда готова щедро поглотить самых яростных своих соперников – или, по выражению руководителей „Стандард“, „ассимилировать“ их.

В 1892 и 1893 годах Нобели, Ротшильды и „Стандард“ близко подошли к тому, чтобы организовать глобальную систему нефтедобычи и поделить мир между собой. „По моему мнению, – отметил М. Арон, представлявший на переговорах интересы Ротшильдов, – кризис закончился, потому что все в Америке и в России до смерти устали от этой борьбы, которая тянется так долго“. Барон Альфонс, глава французских Ротшильдов, сам стремился к урегулированию спорных вопросов, но, смертельно боясь огласки, он отказывался от приглашения прибыть в Нью-Йорк, на чем настаивала „Стандард“. Наконец Либби из „Стандард ойл“ заверил барона Альфонса в том, что, поскольку на Чикагскую международную ярмарку в Америку намеревается прибыть большое количество иностранцев, то и приезду группы Ротшильда не будет уделено много внимания. Успокоенный барон отправился в Нью-Йорк на Бродвей, 26. После встречи один из руководителей „Стандард ойл“ сообщал Рокфеллеру, что барон был очень учтив и замечательно говорил по-английски, добавив, что Ротшильды „немедленно предпримут шаги по установлению контроля в России, и совершенно уверены в том, что они в состоянии добиться этого“. Но барон так же вежливо, но твердо настаивал на том, чтобы „Стандард ойл“ допустила к подписанию контракта американских независимых нефтепромышленников. Ценой больших усилий, затруднявшихся не только соперничеством, но и эпидемией холеры, охватившей Баку, Ротшильдам совместно с Нобелями удалось заставить всех российских нефтепромышленников согласиться на создание общего фронта как необходимой предпосылки для больших переговоров со „Стандард“. Но, несмотря на то, что „Стандард“ контролировала от 85 до 90 процентов добычи американской нефти, ей так и не удалось привлечь к планировавшемуся большому соглашению решающий отсутствующий элемент, а именно – независимые американские компании, занимавшиеся добычей и переработкой нефти, и поэтому данное соглашение так и не дождалось подписания.

В ответ на это осенью 1894 года „Стандард“ приступила к очередной кампании снижения цен. Ротшильды рассматривали Сэмюеля как средство для усиления их позиции на переговорах со „Стандард“ и очень жестко интерпретировали контракт с ним. Разумеется, Сэмюель жаловался горько и громко – настолько громко, что его услышали даже в „Стандард ойл“. Подозревая, что Сэмюель может стать слабым местом в позиции Ротшильдов, „Стандард“ вступила в переговоры с ним. Ему было сделано предложение, очень сильно напоминавшее те предложения, которые делались конкурентам в Америке, после чего они прекратили войну и присоединились к братству. За исключением того лишь факта, что предложение, сделанное Сэмюелю, было гораздо большего масштаба. Его покупали за огромную сумму, его предприятие должно было стать частью „Стандард ойл“, а он сам – директором „Стандард“ с правом заниматься своей гражданской карьерой. В целом это было очень привлекательное предложение. Но Сэмюель отверг его. Он хотел сохранить независимость своего предприятия и своего флота, ходившего под флагом „М. Сэмюель энд Компани“, а еще он хотел, чтобы все это осталось британским. Потому что он был полон решимости добиться именно британского успеха на британских условиях, а не включения в американскую компанию.

„Стандард ойл“ немедленно обратила свой взор на российских нефтедобытчиков, и 14 марта 1895 года был подписан долгожданный большой союз с Ротшильдами и Нобелями „от имени нефтяной промышленности США“ и „от имени нефтяной промышленности России“. Американцам доставалось 75 процентов мировой продажи на экспорт, а русским – 25 процентов. Но соглашение так никогда и не вступило в силу. Причиной этого стало отрицательное отношение российского правительства. И снова почти уже заключенный великий союз рухнул. „Стандард“ ответила новыми кампаниями снижения цен.

Если „Стандард ойл“ была не в состоянии вернуть контроль над мировым нефтяным рынком и договориться с международными конкурентами, заключив союз с российскими нефтепромышленниками, то оставалась альтернатива, а именно – разбить русских в навязанной ими игре. Значительное преимущество российской нефти заключалось в том, что Батум находился на расстоянии 11500 миль от Сингапура, а Филадельфия – 15000 миль. Но все могло измениться, если бы „Стандард“ удалось найти источники сырой нефти, которые были бы ближе к азиатскому рынку или даже в самой Азии. Тогда внимание „Стандард“ обратилось на Суматру, что в Нидерландской Ост-Индии, откуда пароходом до Сингапура можно было добраться за несколько часов. И ее внимание привлекла одна голландская компания, которая после нескольких лет борьбы успешно наладила прибыльную добычу в джунглях Суматры. Эта компания начинала оказывать существенное влияние на рынки по всей Азии, продавая свою собственную марку „Краун ойл“, а это знаменовало собой открытие третьей нефтяной провинции в мире. Компания называлась „Ройял Датч“.

Уже в течение столетий в Нидерландской Ост-Индии наблюдались выходы нефти на поверхность, и небольшие количества „земляного масла“ применялись для облегчения страданий при „несгибаемости конечностей“ и для прочих нужд традиционной медицины. К 1865 году на островах архипелага было обнаружено ни много, ни мало – пятьдесят два выхода нефти на поверхность. Но это предприятие постепенно захирело, когда американский керосин завоевал мир. Однажды в 1880 году случилось так, что Айлко Яне Зейклер, управляющий Восточно-Суматранской Табачной Компании, приехал на одну плантацию, расположенную на болотистом прибрежном участке на острове Суматра. Младший сын в семье фермеров из Гронингена, Зейклер из-за несчастной любви отправился в Ост-Индию, где в течение двадцати лет жил одиноко. Во время его утомительных походов по плантации начался мощный шторм, и ему пришлось спрятаться в темном неиспользовавшемся сарае для сушки табака, где он и заночевал. Его сопровождал мандур, местный надсмотрщик, который зажег факел. Его яркий свет и привлек внимание насквозь промокшего Зейклера. Он подумал, что пламя такое яркое вследствие того, что древесина необычайно смолиста. Зейклер спросил, как мандур приобрел факел. Тот ответил, что факел обмазан неким сортом минерального воска. Уже в течение долгого времени, – так давно, что никто уже не упомнит, когда это началось, – местные жители снимали этот воск с поверхности маленьких колодцев, а затем применяли его для разных нужд, в том числе для конопачения лодок.

На следующее утро Зейклер взял с собой мандура, для того чтобы тот показал ему один из колодцев. Он узнал этот запах; на островах уже несколько лет использовался импортный керосин. Голландец собрал немного грязноватого вещества и послал его в Батавию на анализ. Результаты привели Зейклера в восторг, потому что в образцах содержалось от 59 до 62 процентов керосина. Зейклер решил заняться разработкой данного месторождения и со всем жаром бросился в это новое предприятие. Его новая страсть потребовала от него полного самопожертвования в течение следующего десятилетия.

Первым его шагом стало получение концессии от правителя местного султаната Лангкат. Концессия, получившая название Телага-Саид, была расположена на северо-западе Суматры в джунглях в шести милях от реки Балабан, которая впадала в Малаккский пролив. Но лишь в 1885 году была пробурена первая успешная скважина. Технология бурения была устаревшей и плохо соответствовала рельефу местности, поэтому в течение последующих нескольких лет результаты были очень скромными. Зейклеру постоянно не хватало средств. Но наконец ему удалось получить престижное спонсорство на родине, в Нидерландах, – от бывшего главы Центрального банка Ост-Индии и бывшего генерал-губернатора. Более того, благодаря усилиям этих могущественных спонсоров сам голландский король Биллем III даровал право использования слова „Рой-ял“ в названии этого спекулятивного предприятия – право, которое обычно предоставлялось уже развитым и стабильным компаниям. Высочайшее одобрение оказалось долговременной ценностью. Компания „Ройял Датч“ была основана в 1890 году и первый выпуск ее акций был размещен с превышением лимита подписки в четыре с половиной раза.

Зейклер торжествовал победу. Впереди его ждало заслуженное вознаграждение за десятилетний труд. „Что нельзя согнуть, то можно сломать, – писал он в одном письме. – В течение всего периода изыскательских работ моим девизом было: кто не за меня, тот против, и я должен вести себя по отношению к нему соответствующим образом. Я хорошо знаю, что этот девиз обеспечил мне много врагов, но я знаю также, что если бы я не поступал так, как я поступал, я никогда бы не добился успеха в бизнесе“. Эти слова хорошо подходят в качестве эпитафии самому Айлко Янсу Зейклеру. Потому что, возвращаясь в Восточную Азию осенью 1890 года, несколько месяцев спустя после основания компании, он остановился в Сингапуре, где скоропостижно скончался, так и не дождавшись реализации своих замыслов. Его могила была отмечена неприметным памятником.

Руководство предприятием в нездоровых болотистых джунглях Суматры перешло к Жану-Батисту Августу Кесслеру. Он родился в 1853 году и сделал успешную карьеру в торговом бизнесе в Нидерландской Ост-Индии. Затем его постигла серьезная неудача в делах, и он вернулся обратно в Голландию, сломленный и с подорванным здоровьем. „Ройял Датч“ предложила ему шанс начать все сначала, и он им воспользовался. Кесслер был прирожденным лидером, обладавшим железной волей и умением направлять всю свою энергию и энергию всех, кто его окружал, на решение единой задачи.

Прибыв на буровую площадку в 1891 году, он нашел предприятие в состоянии хаоса, и все, от оборудования, доставленного из Европы и Америки, до финансового положения, в полнейшем беспорядке. „Я не испытываю особого энтузиазма в отношении этого бизнеса, – писал он жене. – Огромное количество денег было потеряно вследствие непродуманности решений“. Условия работы были ужасны. После нескольких дней беспрерывных дождей рабочим иногда приходилось работать по пояс в воде. На площадке закончился рис, и группе в составе восьмидесяти китайских рабочих пришлось вброд и вплавь добираться до деревни, находившейся в пятнадцати милях, за несколькими мешками риса. Кроме того, голландская штаб-квартира постоянно требовала ускорения хода работ и выполнения графиков для того, чтобы не раздражать инвесторов. Каким-то образом, работая днем и ночью, зачастую страдая от лихорадки, Кесслеру удалось ускорить темпы работ.

В 1892 году было завершено строительство шестимильного трубопровода, соединившего скважины в джунглях с нефтеперерабатывающим заводом на реке Балабан. 28 февраля весь персонал собрался, нервно ожидая, когда нефть поступит на нефтеперерабатывающий завод. Было известно, сколько времени это займет, и теперь, с часами в руках, все считали минуты. Расчетный момент миновал, но нефти все не было. Всех собравшихся охватило уныние. Кесслер, предвидя очередное поражение, отвернулся. Но затем все они внезапно замерли. „Грохот, похожий на сильный шторм“, возвестил появление нефти, и она быстро забила „с невероятной силой“ в первую ректификационную колонну нефтеперерабатывающего завода компании „Ройял Датч“. Толпа разразилась громом аплодисментов и приветственных возгласов, был поднят голландский флаг, а Кесслер и его команда подняли тост за будущее процветание „Ройял Датч“.

Теперь компания серьезно занялась нефтяным бизнесом. В апреле 1892 года, когда Маркус Сэмюель готовился послать первый груз через Суэцкий канал, Кесслер самолично отправил на рынок первые несколько банок керосина, названного „Краун ойл“. Однако до процветания было еще далеко. Источники финансирования „Ройял Датч“ быстро истощились вследствие растущих потребностей, и само существование компании оказалось под угрозой из-за неспособности сформировать оборотный капитал. Кесслер отправился в Голландию и Малайю в безумной попытке найти новые источники финансирования. Хотя компания продавала по двадцать тысяч банок керосина в месяц, она продолжала нести убытки.

Кесслеру удалось добыть необходимый капитал. Он вернулся в Телага-Саид в 1893 году и нашел все предприятие в плачевном состоянии. „Всюду нерешительность, невежество, безразличие, упадок, беспорядок и раздражение, – сообщал он. – И в таких условиях нам нужно расширять предприятие, если мы хотим сводить концы с концами“. Он, как мог, повысил эффективность предприятия, сформулировав при этом кратко, но энергично, главную опасность: „Застой означает ликвидацию“.

Приходилось преодолевать препятствия самых различных видов, включая даже набег почти трехсот пиратов с другого конца Суматры, которым удалось на время перерезать коммуникации между буровой площадкой и нефтеперегонным заводом, а затем поджечь некоторые служебные здания, причем, по иронии судьбы, при помощи традиционных нефтяных факелов, которые впервые привлекли внимание Зейклера более десятилетия назад. Но, несмотря на трудности, Кесслер продолжал продвигаться вперед. „Если нас постигнет неудача, – писал он жене, – мои труды и мое имя пропали, и, может быть, все мои жертвы и усилия будут возмещены лишь осуждением. Избави, Боже, от таких несчастий“.

Кесслер упрямо продолжал работать и наконец достиг успеха. За два года он добился шестикратного увеличения объема добычи и „Ройял Датч“ стала прибыльной компанией. Она даже получила возможность выплачивать дивиденды. Но одной добычи было явно недостаточно. Если „Ройял Датч“ хотела выжить, ей было необходимо организовать свой собственный, без посредников, сбыт по всей Восточной Азии. Кроме того, „Ройял Датч“ начала использовать танкеры и строить собственные нефтехранилища вблизи рынков сбыта. Непосредственной угрозой был „Тэнк синдикейт“ Сэмюеля, который с его стремительными темпами мог запросто опередить голландцев и отнять у них рынки сбыта. Но голландское правительство вовремя приняло протекционистское решение, запрещавшее судам „Тэнк синдикейт“ заходить в порты Ост-Индии, заявив одновременно своим нефтепромышленникам, что „Тэнк синдикейт“ „в настоящее время не должен внушать страх“ местной промышленности.

„Ройял Датч“ развивалась поразительными темпами – с 1895 по 1897 годы объем ее добычи вырос в пять раз. Но ни Кесслер, ни компания в целом не хотели слишком громко ликовать по поводу своих успехов. Однажды Кесслер заявил, что до тех пор, пока „Ройял Датч“ не сможет приобрести дополнительные концессии, „мы должны прикидываться, что мы бедны“. Он объяснял это тем, что не хотел привлечь к Ост-Индии или к „Ройял Датч“ никакие другие европейские и американские компании. Главной причиной беспокойства для него была, разумеется, „Стандард ойл“, которая, если ее разозлить, применила бы свое мощное оружие – снижение цен – и поставила бы „Ройял Датч“ в безвыходное положение.

Но „Ройял Датч“ едва ли могла остаться невидимкой для конкурентов. Ее (а также других нефтедобывающих компаний в Азии) стремительный рост послужил еще одной причиной беспокойства для „Стандард ойл“ вдобавок к беспокойству, вызванному российскими нефтепромышленниками. В „Стандард ойл“ изучили все возможные варианты. Ранее она уже начинала переговоры о получении концессии на Суматре, но отказалась от этой затеи из-за беспорядков в стране. Она изыскивала возможности нефтедобычи буквально в каждом уголке Тихоокеанского бассейна – от Китая и Сахалина до Калифорнии.

В 1897 году „Стандард“ отправила в Азию двух представителей для того, чтобы оценить, что можно сделать перед лицом угрозы со стороны „Ройял Датч“. В Ост-Индии они встретились с местным менеджером „Ройял Датч“ и посетили сооружения компании. Они нанесли визит также голландским правительственным чиновникам; кроме того, им удалось раздобыть кое-какие сведения у тосковавших по родине американских буровиков. Эти представители предостерегали Бродвей, 26 от „беспорядочного поиска на огромных пространствах“ влажных джунглей, гораздо лучше, сообщали они в Нью-Йорк, купить уже существующее нефтедобывающее производство и организовать партнерство с настоящим голландским предприятием – не только потому, что „пути голландского колониального правительства неисповедимы, „но также и потому, что „всегда трудно найти здесь американцев, имеющих большие деловые способности, для того, чтобы осуществлять руководство“. Целью „Стандард“ должна стать „ассимиляция“ успешных компаний. А это значило в первую очередь – „Ройял Датч“.

Для голландцев „Стандард ойл“ могла казаться вселяющим ужас конкурентом. Но в „Стандард“, со своей стороны, испытывали уважение к бесстрашной голландской компании. На агентов „Стандард“ большое впечатление произвело все, от методов руководства Кесслера до новой системы сбыта „Ройял Датч“. „За всю историю нефтяного бизнеса, – писали они в отчете, – не было ничего столь феноменального, как успех и стремительный рост компании „Ройял Датч“. Когда представители „Стандард ойл“ прощались с менеджерами „Ройял Датч“ на Суматре, то в их прощании было что-то грустное. „Как было бы жаль, если бы два таких крупных концерна, как вы и мы, не объединились“, – сказал один из них.

Ситуация еще более осложнилась, когда стало ясно, что синдикат Сэмюеля также с жадностью наблюдает за „Ройял Датч“. В конце 1896 и начале 1897 года между двумя группами велись интенсивные переговоры. Но их цели были совершенно различны. „Ройял Датч“ добивалась заключения соглашения о разделе рынков сбыта в Азии. Маркус и Сэмюель Сэмюели хотели большего – выкупить „Ройял Датч“. Обсуждалось много вопросов, представлявших взаимный интерес, и все. После одного такого визита к голландским директорам в Гаагу, запомнившегося, по большей части, молчанием и каменной холодностью, Сэм писал Маркусу: „Голландец сидит и ничего не говорит до тех пор, пока он не получает то, что хочет, но, разумеется, в этом случае он не станет делать даже этого“. Переговоры зашли в тупик. Однако, несмотря на конкуренцию, Маркус и Кесслер сохраняли дружеские отношения. „Мы все еще открыты для переговоров с вами, если Вы сочтете возможным вернуться к нашему предложению“, – сердечно писал Маркус Кесслеру в апреле 1897 года. „Мы совершенно уверены, что в долгосрочной перспективе между нами должно быть заключено соглашение, или же конкуренция станет разрушительной для обеих наших компаний“.

В „Стандард ойл“ знали об этих переговорах и не могли быть уверены, что в результате против их компании не будет организован какой-либо мощный альянс. Один из руководителей компании предупреждал: „С каждым днем ситуация становится все более серьезной и опасной. Если нам в скором времени не удастсяустановить контроль над ней, то это сделают русские, Ротшильды или кто-либо другой“. „Стандард“ уже предпринимала неудачные попытки приобрести компании Людвига Нобеля и Маркуса Сэмюеля. Теперь, летом 1897 года, У. X. Либби, главный представитель „Стандард ойл“ на зарубежных рынках, вручил Кесслеру и „Ройял Датч“ официальное предложение о покупке. Капитал „Ройял Датч“ подлежал увеличению в четыре раза, а „Стандард ойл“ приобретала дополнительные акции. Либби подчеркнул, что „Стандард ойл“ совершенно не намеревается включать „Ройял Датч“ „в состав своей державы“. Ее цели, убеждал он Кесслера, скромны: „лишь поиск объекта выгодных капиталовложений“. Кесслер едва ли верил в искренность обещаний Либби. По настоятельной рекомендации Кесслера правление „Ройял Датч“ отвергло предложение.

Разочарованная „Стандард ойл“ начала переговоры о приобретении еще одной концессии в Голландской Ост-Индии, но своевременное вмешательство голландского правительства и „Ройял Датч“ помешало ей сделать это. „Голландские препятствия почти всегда самые трудные в мире для американцев, – заявил высокопоставленный сотрудник „Стандард ойл“, – потому что американцы всегда торопятся, а голландцы – никогда“. Тем не менее „Ройял Датч“ не чувствовала себя в безопасности. Ее директоры и менеджеры знали, как „Стандард ойл“ действовала в Америке – тайком скупая акции сопротивлявшихся компаний, а затем выводя их из обращения. Для предотвращения подобных уловок директоры „Ройял Датч“ создали особый класс привилегированных акций, держатели которых контролировали правление компании. Чтобы еще более затруднить приобретение, допуск в состав держателей этих акций осуществлялся только по особому приглашению. Один из агентов „Стандард“ печально сообщал, что „Ройял Датч“ никогда не объединится с американской компанией. По его словам, не только „сентиментальный барьер“ со стороны голландцев блокировал эту возможность, но также и соображения практического свойства. Менеджерам „Ройял Датч“ очень нравилось получать по 15 процентов от прибыли компании.

ГЛАВА 4. „НОВЫЙ ВЕК“

„Старый дом“ – такое прозвище дали независимые нефтяники „Стандард ойл“. Компания возвышалась как огромное величественное здание на нефтяной карте США, покрывая все своей тенью. В то время как за рубежом „Старый дом“ сталкивался с конкуренцией, в Соединенных Штатах он добился полной покорности; казалось неизбежным, что „Стандард“ в конце концов будет владеть всем и контролировать все. Однако на протяжении девяностых годов и первого десятилетия нового века господству „Старого дома“ был брошен серьезный вызов. Рыночная конъюнктура нефтяной индустрии находилась на пороге больших перемен. Почти в то же самое время и в географии нефтедобычи в Соединенных Штатах также произошли резкие перемены – появились новые американские конкуренты, бросившие вызов господству „Стандард“. Не только мир, но и сами Соединенные Штаты становились слишком велики даже для „Стандард ойл“

В конце девятнадцатого столетия спрос на искусственное освещение удовлетворялся преимущественно керосином, газом и свечами, если он вообще каким-либо образом удовлетворялся. Газ получался в результате переработки угля с помощью подручных средств или добывался на месторождениях природного газа и транспортировался к месту потребления. У всех этих трех источников света – керосина, газа и свечей – были серьезные недостатки: они коптили и нагревались, они поглощали кислород; и, кроме того, всегда существовала опасность возгорания. Именно поэтому многие здания, в том числе Гор-Холл и библиотека Гарвардского колледжа, не освещались совсем.

Господству керосина, газа и свечей оставалось совсем мало времени. Изобретатель Томас Алва Эдисон, среди крупнейших изобретений которого были мимеограф, биржевой телеграф, фонограф, зарядные батарейки и движущиеся изображения, обратился к проблеме электрического освещения в 1877 году. В течение следующих двух лет он создал лампу накаливания. Для него изобретательство было не хобби, а бизнесом. „Нам нужно разрабатывать вещи, имеющие коммерческую ценность – вот для чего эта лаборатория была создана, – написал он однажды. – Мы не можем поступать как старый немецкий профессор, который, пока у него был черный хлеб и пиво, мог потратить всю жизнь на то, чтобы изучать пушок на брюшке пчелы!“ Эдисон сразу же занялся проблемой коммерциализации своего очередного изобретения и в результате создал электроэнергетику как отрасль. До мельчайших подробностей он разработал систему цен за пользование электроэнергией с тем, чтобы повысить ее конкурентоспособность – и эта цена точно соответствовала плате за газ в городе, то есть 2, 25 доллара за тысячу кубических футов. Он построил демонстрационный макет в Нижнем Манхэттэне, в состав которого входил и Уолл-Стрит. В 1882 году, стоя в офисе банкира Дж. П. Моргана, он нажал рубильник, который привел в действие электростанцию, ознаменовав тем самым не просто создание новой индустрии, но и новой энергии, которой было суждено изменить мир. Электрический свет был ярче, от пользователя не требовалось никаких забот, и было очень трудно удержаться от использования его там, где это было возможно. К 1885 году использовалось 250 тысяч электрических лампочек, а к 1902 году – уже 18 миллионов. „Новые светильники“ работали теперь на электроэнергии, а не на керосине. Природный газ теперь использовался лишь для отопления и приготовления пищи, тогда как рынок керосина Соединенных Штатов, важнейший в нефтяном бизнесе, сужался и все больше ограничивался сельскими районами Америки.

Новое изобретение также быстро распространилось и в Европе. В 1882 году система электрического освещения была установлена на станции лондонского метро Холборн-Вайэдакт. Электричество и электроэнергетика настолько быстро распространились в Берлине, что этот город стали называть Электрополис. Внедрение электричества в Лондоне носило менее упорядоченный характер. В начале двадцатого столетия Лондон обслуживался шестьюдесятью пятью различными электрическими компаниями коммунального хозяйства. „Лондонцы, которые могли позволить себе электричество, разогревали себе поутру тосты, используя электроэнергию, поставляемую одним поставщиком, освещали свои офисы электроэнергией от другого, посещали партнеров, офис которых находится в соседнем здании, энергия для которого поставлялась третьей компанией, а шли домой по улицам, за освещение которых отвечал уже совершенно другой поставщик“.

Тем, кто пользовался электричеством, оно давало большие удобства. Но его быстрое развитие представляло собой серьезную угрозу нефтяной индустрии и, в особенности „Старому дому“. Какое будущее могло ожидать „Стандард ойл“, вложившую огромные деньги в нефтедобычу, нефтеперерабатывающие предприятия, трубопроводы, нефтехранилища и сеть распространения, если она потеряла бы свой основной рынок, а именно осветительные системы2?

Однако, тогда как один рынок был на грани исчезновения, другой только появлялся – а это были „самодвижущиеся экипажи“, известные также под названием автомобиль. Некоторые из этих экипажей передвигались с помощью двигателя внутреннего сгорания, в котором направленный взрыв бензина преобразовывался в движущую силу. Это было шумное, небезопасное и столь же ненадежное средство передвижения, но экипажи на двигателях внутреннего сгорания завоевали признание в Европе после пробега Париж – Бордо – Париж в 1895 году, в ходе которого была достигнута замечательная по тем временам скорость в пятнадцатьмиль в час. На следующий год в Наррагэнсетте, штат Род-Айленд, были проведены первые автомобильные гонки на специальном треке. Они были столь медленны и скучны, что уже тогда впервые послышался крик: „Садитесь на лошадь!“

Тем не менее в Соединенных Штатах, а также и в Европе, самодвижущийся экипаж сразу же завладел умами предприимчивых изобретателей. Одним из них был главный инженер „Эдисон Иллуминэйтинг Компани“ из Детройта, который бросил работу, чтобы заняться проектированием, производством и сбытом приводимого в движение бензином экипажа, который он назвал собственным именем – “Форд“. Первый автомобиль Генри Форда был продан одному человеку, который в свою очередь перепродал его другому, некоему Э. У. Холлу, который признался Форду, что „заболел лихорадкой самодвижущегося экипажа“. Холл заслужил себе почетное место в сердцах всех последующих автомобилистов как первый зарегистрированный покупатель подержанного автомобиля.

К 1905 году автомобиль на бензиновом двигателе победил своих конкурентов на рынке самодвижущихся средств передвижения – паровых и электрических – и добился полного господства. Однако, все еще оставались сомнения в отношении прочности и надежности автомобиля. Эти вопросы были похоронены раз и навсегда во время землетрясения в Сан-Франциско в 1906 году. Две сотни частных автомобилей были мобилизованы на спасательные работы, причем в качестве топлива было использовано пятнадцать тысяч галлонов бензина, пожертвованных „Стандард ойл“. „До катастрофы я относился к автомобилю скептически, – говорил исполнявший обязанности начальника пожарной службы Сан-Франциско, который командовал группой из трех автомобилей во время их круглосуточного дежурства, – но теперь целиком и полностью на их стороне“. В том же году один из ведущих журналистов писал, что автомобиль „отныне больше не тема для шутников, и уже редко приходится слышать издевательское выражение: „Сядь на лошадь!“ Более того, автомобиль превратился в символ высокого социального положения. „Автомобиль – это идол современности, – говорил другой писатель. – Человек, владеющий автомобилем, помимо радости путешествия, завоевывает еще и восхищение толпы пешеходов, а… для женщин он – бог“. Рост автомобильной промышленности был феноменальным. Количество зарегистрированных автомобилей в Соединенных Штатах выросло с 8 тысяч в 1900 году до 902 тысяч в 1912-м. Еще через десятилетие автомобиль перестал быть новшеством и превратился в привычное явление, изменившее обличив и нравы современного общества. И все это базировалось на нефти.

До этого бензин представлял собой побочный продукт нефтепереработки, имевший ограниченное применение в качестве растворителя и топлива для печей – и только. В 1892 году нефтепромышленник поздравлял себя, если ему удавалось продать бензин более, чем за два цента за галлон. Ситуация изменилась с появлением автомобиля, и ценность бензина значительно повысилась. Помимо бензина, успешно развивался новый рынок мазута для котельных на промышленных предприятиях, поездах и кораблях. Однако даже когда тревожный вопрос о будущих рынках нефти был быстро решен, люди стали с растущим пессимизмом задавать Другой вопрос: как же снабжать эти бурно развивающиеся рынки? Очевидно, что Пенсильванские месторождения истощались. Месторождение Лайма в Огайо и Индиане оказалось недостаточным. Удастся ли обнаружить новые месторождения? И где? И кто будет их контролировать?

Господство „Стандард“ в нефтяной индустрии стало ослабевать еще до конца девятнадцатого столетия. Некоторые компании, занимавшиеся добычей и поставками нефти, смогли в конце концов избежать тисков треста, стремившегося вобрать в себя все нефтяные месторождения, трубопроводы и нефтеперерабатывающие предприятия и добиться определенной доли реальной самостоятельности. В начале девяностых годов группа независимых нефтепромышленников Пенсильвании организовала „Продюсере энд Рефайнерс ойл компани“, куда вошли как нефтедобывающие, так и нефтеперерабатывающие предприятия. Сознавая, что у них нет никаких шансов противостоять „Старому дому“, если они не смогут доставлять нефть, добытую в Нефтяном районе, к морскому побережью по конкурентоспособным ценам, они приступили к строительству своего собственного трубопровода. Рабочие-строители были вынуждены отбивать вооруженные нападения железнодорожников, которые к тому же использовали в качестве оружия пар, кипяток и раскаленные угли из топок локомотивов. Это напоминало руку „Стандард ойл“. Тем не менее трубопровод был все-таки построен.

В 1895 году ряд независимых компаний организовал „Пьюр ойл компани“, основной целью которой был сбыт нефти на Восточном Побережье и за океаном. „Пьюр ойл“ была основана как трест, а доверенные лица были охарактеризованы как „борцы за независимость“. „Стандард ойл“, по своему обыкновению, упорно старалась скупить акции для установления контроля над отдельными членами „Пьюр“, но, хотя подчас она была на волосок от того, чтобы добиться своей цели, это ей так и не удалось. Спустя несколько лет „Пьюр“ превратилась в полностью интегрированную компанию, имевшую значительные рынки сбыта. Хотя „Пьюр“, по сравнению с огромной „Стандард ойл“, была слишком маленькой, но независимые нефтепромышленники, по крайней мере, смогли реализовать свою мечту: им удалось бросить вызов „Стандард ойл“ и отгородиться от нее. А „Стандард ойл“, хотя и против своей воли, была вынуждена свыкнуться с неприятной действительностью, а именно – со значительной по объемам и длительной по времени конкуренцией на внутреннем рынке4.

Но „Пьюр“ базировалась исключительно в Пенсильвании. Согласно общепринятому мнению, нефть была чем-то характерным лишь для востока Соединенных Штатов, а потому трудно было избежать пессимизма по поводу того, откуда взять новые запасы. Однако новые месторождения были открыты гораздо западнее, в глубине континента – в Колорадо и Канзасе.

Еще дальше на запад, за Скалистыми горами, лежала Калифорния. Выступления битума на поверхность подсказывали, что где-то здесь должна быть нефть. Широко разрекламированный бум разразился к северу от Лос-Анджелеса в 1860-х годах. Авторитетный йельский профессор Бенджамин Силлимэн-младший, который в пятидесятые годы, благословил предприятие Джорджа Биссела и полковника Дрейка, будучи всегда заинтересованным в дополнительной работе, стал консультантом различных калифорнийских предприятий. Он не скрывал своего энтузиазма. Об одном ранчо он писал, что его ценность состоит в „почти сказочных запасах с самой лучшей нефти“, а о другом, что „количество нефти, которое здесь можно добывать, почти безгранично“. Однако исследование, проведенное Силли-мэном, не было исчерпывающими в точном значении этого слова. Если некоторыеучастки, о которых он вынес свое суждение, он посетил лично, то другие он видел из окна дилижанса, когда ехал в Лос-Анджелес, а на одном из участков он и вовсе не был. Результаты его анализов показали столь высокое содержание керосина потому, что образец, который он исследовал, был пропитан первоклассным пенсильванским керосином с полки магазина в южной Калифорнии. Лос-Анджелесский бум закончился фиаско в конце шестидесятых годов, значительно повредив перспективам нефтедобычи в Калифорнии. Репутация же профессора Силлимэна пострадала еще больше. Унижение и позор были столь велики, что Силлимэн, до того – одна из крупнейших фигур в американской науке, был вынужден отказаться от должности профессора химии в Йельском университете.

Однако лишь десятилетие или около того спустя Силлимэн был оправдан. Добыча нефти в умеренных количествах началась в районах, которые он в свое время превозносил – в графстве Вентура и на северной оконечности долины Сан-Фернандо, к северу от Лос-Анджелеса, население которого в то время составляло всего восемь тысяч человек. На каком-то этапе широко распространились страхи, что, благодаря отмене таможенной пошлины на импортную нефть, эта очень дешевая заграничная нефть хлынет в Калифорнию, что приведет к удушению местной калифорнийской нефтедобычи. Но в результате политических интриг таможенный тариф на зарубежную нефть не был уменьшен, а, наоборот, почти удвоился. В начале девятностых годов было обнаружено первое крупное месторождение – лос-анджелесское, а затем были разведаны крупные месторождения в калифорнийской долине Сан-Хоакин. Рост добычи в Калифорнии был стремителен – с 470 тысяч баррелей в 1893 году до 24 миллионов баррелей – в 1903-м, и в течение следующих почти двенадцати лет Калифорния лидировала по объемам добычи нефти в стране. В 1910 году объем добычи здесь составил 73 миллиона баррелей, что превышало аналогичные показатели любой зарубежной страны и составляло 22 процента от мирового объема добычи.

Ведущей нефтедобывающей компанией Калифорнии была „Юнион ойл“ (ныне „Юнокал“), единственная крупная американская корпорация, помимо „Стандард ойл“, которой удалось сохранить независимость, начиная с 1890 года, и остаться крупной интегрированной нефтяной компанией. „Юнион“ и другие более мелкие калифорнийские компании доброжелательно относились к профессиональным геологам, что значительно выделяло их на фоне компаний, существовавших в других частях страны. И действительно, первые геологи-нефтяники в Соединенных Штатах появились именно в Калифорнии. С 1900 по 1911 год в различных калифорнийских компаниях работали сорок геологов и инженеров-геологов, что, возможно, превышало общее число геологов, работавших в нефтяной индустрии во всех остальных Соединенных Штатах вместе взятых или в любой другой части земного шара. Хотя „Юнион ойл“ и избежала удушающих объятий „Стандард“, тем не менее последняя прибрала к своим рукам большую часть сбыта и распределения нефти на Западе. В 1907 году уже в качестве „Стандард ойл оф Калифорния“, компания начала непосредственно заниматься нефтедобычей. Хотя Калифорния и оказалось на рубеже веков крупной нефтяной провинцией, она все еще была далека от остальной части страны, изолирована, ее рынки находились в Азии, а не к востоку от Скалистых гор, где проживало большинство населения Соединенных Штатов. С точки зрения бизнеса, с таким же успехом Калифорнию можно было считать иноcранным государством. Источник утоления растущей нефтяной жажды остальной части Соединенных Штатов приходилось искать где-то в другом месте

Патилло Хиггинс – однорукий механик и торговец пиломатериалами, человек, не получивший образования, но восполнивший этот недостаток самообразованием – был по-настоящему одержим одной идеей. Он был убежден, что нефть можно найти под холмом, возвышавшемся над плоской прибрежной равниной рядом с маленьким городком Бомонт, что на юго-востоке Техаса – примерно в девятнадцати милях в глубь побережья от Порт-Артура на озере Сабин-Лейк, соединявшемся с Мексиканским заливом. Впервые эта идея пришла ему в голову, когда он организовал для учеников своей баптистской воскресной школы прогулку на холм. Он наткнулся там на полдюжины источников, в которых пузырился газ. Хиггинс воткнул прут в землю и поджег выходивший газ. Детей это чрезвычайно увлекло, Хиггинс же был озадачен и заинтригован. Холм, на котором паслись дикие быки, назывался Спиндлтоп, потому что, как говорили, на нем росло дерево, имевшее форму перевернутого конуса. Хиггинс же прозвал этот холм Биг-Хилл, и никак не мог выбросить его из головы. Позднее он говорил, что извлеченные им из источников мелкие обломки породы и натолкнули его на мысль о существовании здесь нефтяного месторождения. Он так никогда и не смог объяснить, что же именно показалось ему необычным в обломках породы. Но это что-то тем не менее существовало.

Полностью уверенный в том, что в районе Биг-Хилл находится нефть, Хиггинс заказал книгу по геологии и жадно ее прочел. В 1892 году он организовал „Глэдис Сити ойл, гэс энд мэнюфэкчеринг компани“, назвав ее в честь одной из маленьких девочек – учениц его воскресной школы. У новой компании был внушительный логотип – очертания двух дюжин нефтяных резервуаров, дымящие трубы, дюжины заводов и несколько кирпичных зданий, но усилия компании так ничем и не завершились. Дальнейшие самостоятельные попытки Хиггинса также ничего не дали.

Кое– где в Техасе уже зарождалась нефтедобыча в небольших масштабах. Отцы одного маленького городка под названием Корсикана пришли к заключению, что все их надежды на развитие добычи в коммерческих масштабах пойдут прахом из-за отсутствия воды. Они организовали компанию по добыче воды и начали бурение в 1893 году К своей досаде они обнаружили нефть. Однако вскоре досада уступила место радостному возбуждению, объемы буровых работ выросли, и, таким образом, было положено начало развитию техасской нефтяной индустрии. В Корсикане для добычи нефти был применен новый, более эффективный метод бурения – вращательное бурение, заимствованное из арсенала бурильщиков, занимавшихся добычей воды. Но в Корсикане было лишь небольшое месторождение – к 1900 году объемы добычи составили здесь лишь 2300 баррелей в день. Тем временем в Бомонте Патилло Хиггинс так и не отказался от своей мечты и упорно продолжал разведку нефтяного потенциала месторождения Спиндлтоп. Множество геологов прибывало в Бомонт на поезде, они знакомились с изыскательскими работами и называли сообщения Хиггинса чепухой. Один из членов Техасскогогеологического общества пошел дальше и опубликовал в 1898 года статью, в которой предупреждал потенциальных инвесторов от вложений в реализацию мечтаний Хиггинса. Хиггинс не отступил. Он набрал газ, выходивший из источников на поверхности холма, в пару банок из-под керосина емкостью по пять галлонов и использовал его в качестве топлива для ламп домашнего освещения. По словам соседей, он был близок к помешательству. Но Хиггинс не сдавался

В последнем порыве отчаяния он поместил в журнале объявление, предлагавшее кому-либо ведение буровых работ. Он получил лишь один ответ – от капитана Антони Ф. Лукаса. Уроженец Далматинского побережья Австро-Венгерской империи, Лукас получил диплом инженера и поступил на службу в австрийский военно-морской флот, а затем эмигрировал в Соединенные Штаты. У него был значительный опыт исследования таких геологических структур, которые были известны как соляные купола, в поисках одновременно соли и серы. А Биг-Хилл как раз и был соляным куполом.

Лукас и Хиггинс заключили сделку, и в 1899 году капитан приступил к проведению буровых работ. Первые его попытки не дали результата. Профессиональные геологи поднимали все это предприятие на смех. Они говорили ему, что он попусту тратит время и деньги. Не было никаких шансов, что соляной купол содержит нефть. Капитан Лукас был не в состоянии никого убедить – то, что профессионалы отвергали эти, как он их сам называл, „мечты“, заметно обескуражило его и поколебало уверенность в удачном завершении дела. Деньги его были на исходе, и для того, чтобы продолжать работы, ему были необходимы дополнительные средства. Он обратился к „Стандард ойл“, но вернулся с пустыми руками.

Когда идти больше уже было некуда, Лукас отправился в Питтсбург, в „Гаффи энд Гейли“ – самую успешную в стране фирму, занимавшуюся крайне рискованными предприятиями. Это была его последняя надежда. В девяностые годы Джеймс Гаффи и Джон Гейли прославились разработкой первого крупного нефтяного месторождения в глубине континента – в Канзасе, которое они впоследствии продали „Стандард ойл“. Гейли был настоящим авантюристом, разведчиком. „Нефть околдовала Джона Гейли“, – отзывался о нем впоследствии один его коллега. И правда, Джон Гейли отличался редкостной способностью находить нефть. Хотя он прилежно штудировал модные в то время геологические теории и старался применять их на практике, тем не менее, по мнению некоторых его современников, у него был в буквальном смысле слова нюх на нефть. Обычно тихий и сдержанный, он был неутомимым „охотником“, которого ничем остановить было нельзя. Поиск сокровища значил для него гораздо больше, чем само сокровище. По его собственному признанию, единственным геологом, который мог с уверенностью сказать, где найти нефть, был „доктор Бур“.

Джеймс Гаффи был более яркой личностью. Когда-то он был председателем Демократической партии, одевался как Буффало Билл и даже носил длинные светлые волосы, ниспадавшие на плечи из-под широкополой черной шляпы. „Пример общепринятого представления об американцах“, – сказал о нем один из посетивших его британцев. В одной современной ему американской публикации на нефтяную тематику Гаффи представлен несколько иначе: „Напор и натиск отличали его образ действий с самого начала, и он ни прежде, ни теперь не довольствовался поездкой на почтовом поезде, если к его услугам был экспресс“. Гаффи был промышленником и дельцом, занимающимся организацией различных предприятий. В данном случае он заключил с Лукасом соглашение на очень тяжелых условиях: в обмен на финансовую помощь со стороны „Гаффи энд Гейли“ капитан Лукас мог получить лишь одну восьмую от стоимости сделки. Что же касается Хиггинса, то ему от „Гаффи энд Гейли“ не причиталось ничего, с сожалением заявлял Гаффи. Если Лукас был так сентиментален, и если ему того хотелось, то он мог поделиться своей долей с Хиггинсом.

Джон Гейли отправился в Бомонт на разведку. В качестве площадки для бурения он выбрал место, расположенное рядом с небольшими источниками с выходами газа, которые в свое время обнаружил Патилло Хиггинс. Для того, чтобы отметить место, он вбил в землю столб. Так как капитана Лукаса в тот момент в городе не было – он занимался набором буровиков, – то Гейли сказал миссис Лукас: „Передайте этому вашему капитану, что первую скважину нужно заложить прямо здесь. И скажите ему: я уверен, что он найдет здесь самое крупное месторождение нефти после бакинского“6.

Буровые работы были начаты осенью 1900 года с использованием методов роторного бурения, впервые опробованных в Корсикане. Жители городка Бомонт почти целиком придерживались мнения, что Лукас и его команда, как и Патилло Хиггинс, совершенно свихнулись, и вряд ли достойны внимания. Почти единственными жителями городка, приходившими взглянуть на ход работ, были мальчишки, занимавшиеся охотой на кроликов. Буровики с трудом продирались через сотни футов песка, в котором увязли все предыдущие попытки. На глубине 880 футов показалась нефть. Капитан Лукас взволнованно спросил старшего бурового мастера Эла Хэмилла, какой мощности может быть данная скважина. „Пятьдесят баррелей в день, запросто“, – ответил Хэ-милл, который знал, что скважины в Корсикане могут давать до двадцати пяти баррелей в день.

На Рождество буровики отдыхали и возобновили свою утомительную работу под Новый, 1901-й, год. 10 января случилось незабываемое событие: из скважины с большой силой начала бить грязь. В течение нескольких секунд бурильная колонна весом шесть тонн была катапультирована с поверхности земли выше буровой вышки, пробив верхушку и разлетевшись на части на большой высоте. Затем снова воцарилась тишина. Буровики, попрятавшиеся было от страха и не понимавшие, свидетелями чего они только что стали, подкрались к вышке и перед ними предстала ужасающая картина: от вышки практически ничего не осталось, земля вокруг нее была усеяна обломками и покрыта слоем грязи глубиной в шесть дюймов. Едва они начали разбирать обломки, из скважины вновь началось извержение грязи, сначала сопровождавшееся громом, напоминавшим пушечный выстрел, а затем – долгим оглушительным ревом. Из скважины пошел газ, а потом начала извергаться нефть, зеленая и тяжелая, выталкивая в небо камни на высоту сотен футов. Она фонтанировала все более мощным потоком, достигая высоты, вдвое превосходившей высоту вышки, а затем падала на землю.

Капитан Лукас был в городе, когда услышал новости. Он устремился к холму на своей пролетке, едва не загнав лошадей. Въехав на холм, он вывалился из пролетки и скатился на землю. Поднявшись на ноги, едва отдышавшийся Лукас побежал к вышке: „Эл! Эл! Что это?“ – кричал он сквозь грохот. „Нефть, капитан! – отвечал Хэмилл. – Нефть, в каждой капле“. – „Слава Богу, – сказал Лукас, – слава Богу“. Скважина, получившая наименование „Лукас-1“, давала не пятьдесят баррелей в день, а целых семьдесят пять тысяч баррелей. В Бомонте отчетливо слышался рев; некоторые жители считали, что наступил конец света. Это было нечто прежде невиданное – за исключением разве что „нефтяных фонтанов“ Баку. В Соединенных Штатах это явление получило название „gusher“ (скважина, фонтанирующая с очень высоким давлением). Новость об этом всколыхнула всю страну, а вскоре и весь мир. Начался техасский нефтяной бум.

Далее последовало нечто невообразимое. Сразу же началась бешеная драка за право аренды, и некоторые участки продавались и перепродавались по все более недостижимым ценам. Одна женщина, промышлявшая сбором мусора, была ошарашена тем, что за принадлежавший ей большой выгон ей предложили ни много ни мало – 35 тысяч долларов. Вскоре земля, которая еще за два года до того была куплена по цене менее 10 долларов за акр, стоила уже 900 тысяч долларов за акр. Большинство участков продавалось и перепродавалось по одной маленькой, полной искажений карте, настоящие названия на которой к тому же были напечатаны неясно. Городок оказался забит желающими купить участки, просто жаждавшими разбогатеть, посредниками и рабочими-нефтяниками. Каждый новый прибывающий поезд выгружал все новые толпы тех, кого влекла мечта о несметном богатстве, воплощением которого им представлялся бьющий из-под земли фонтан темной жидкости. Лишь в одно из воскресений экскурсионные поезда высадили в Бомонте около 15 тысяч человек, которые пешком, через грязь и липкий ил потащились на холм лишь для того, чтобы увидеть это новое чудо света. Сообщалось, что свыше 16 тысяч человек уже жило на самом холме в палатках. На протяжении всего нескольких месяцев население Бомонта выросло с 10 до 50 тысяч.

Палатки, навесы, хижины, салуны, игорные и публичные дома – все это появилось в Бомонте, чтобы удовлетворить самые разнообразные запросы жаждущей публики. По некоторым оценкам, Бомонт выпивал половину всего виски, потреблявшегося в Техасе в эти первые месяцы нефтяной лихорадки. Любимым времяпрепровождением были драки. За ночь случалось два или три убийства, а иногда больше. Однажды из местной речки было выловлено шестнадцать тел жертв ночных разборок с перерезанным горлом. Одним из самых популярных развлечений в салунах стало делать ставки на то, сколько времени потребуется гремучей змее, чтобы съесть птичку, которую пустили в ее клетку. Еще более популярными были проститутки, которыми теперь Бомонт прямо кишел, а имена некоторых бомонтских дам – Хейзел Хоук, Мёртл Беллвю и Джесси Джордж – стали легендарными. В цирюльнях людям приходилось выстаивать в очередях по часу, чтобы, заплатив четверть доллара, помыться в грязной лохани. Люди не хотели терять время, когда нужно было заниматься нефтяным бизнесом, поэтому места в начале очередей к уличным удобствам шли ни много ни мало по доллару. Кое-кто зарабатывал по сорок или пятьдесят Долларов в день, стоя в очереди и продавая места тем, у кого не было времени ждать.

Разумеется, проигравших было гораздо больше, чем выигравших, бесконечные мошенничества подтверждали правило, что деньги быстро меняют хозяев. Число продавцов акций по меньшей мере сомнительной стоимости было столь велико, что Спиндлтоп для некоторых стал известен под названием „Свиндлтоп“ [Прим. пер. Игра слов: spindle – веретено и swindle – надувательство].

Некая предсказательница судьбы по имени мадам Ла Монт стала сообщать своим клиентам, где могут забить новые нефтяные фонтаны, завоевав тем самым огромную популярность. Еще лучше дела шли у „парня с рентгеновскими глазами“, который был в состоянии видеть сквозь землю и находить нефть. Компания, занимавшаяся раскруткой талантливого юноши, продала тысячи своих акций.

Через несколько месяцев на холме было уже 214 скважин, владельцами которых были как минимум сотня различных компаний, в том числе одна, носившая имя „Янг Лейдиз ойл компани“ [Прим. пер. Young Ladies Oil Company – буквально: „Нефтяная компания молоденьких девушек“].

Некоторые из этих компаний проводили буровые работы на участках размером с почтовую марку, достаточных для установки лишь одной вышки. По мере того, как все скважины Спиндлтопа продолжали работать, насыщение рынка нефтью наступило очень скоро. К середине лета 1901 года цена нефти упала до трех центов за баррель (для сравнения кружка воды стоила пять центов) и это стало своего рода лебединой песней изначально столь богатого месторождения в районе холма Биг-Хилл, открытого Патилло Хиггинсом.

Никто так не нуждался в рынках сбыта для своей нефти, как Джеймс Гаффи, который владел крупнейшими нефтеносными участками на Спиндлтопе. Но он совершенно не хотел оказаться проглоченным „Стандард ойл“, поэтому ему были нужны другие клиенты. Вскоре он нашел одного, притом очень крупного. Среди тех, кого новости со Спиндлтопа буквально наэлектризовали, был и некий олдермен города Лондона, следующий по рангу за лордом-мэром Лондона, по имени сэр Маркус Сэмюель. Он лишь недавно переименовал свою быстро растущую компанию в „Шелл Транспорт энд Трейдинг“ – снова, как и в случае с именами его танкеров, в честь своего отца, в прошлом торговца морскими раковинами. Теперь Сэмюель и его компания „Шелл“, зависевшие до того лишь от российской нефтедобычи, рассматривали техасское месторождение как средство заполучить доступ к нефти, которую можно было бы напрямую экспортировать в Европу. Такое приобретение усилило бы позиции Сэмюеля по отношению к конкурентам. Внимание Маркуса Сэмюеля приковывал также еще один факт: сырая нефть, добытая в Техасе, будучи плохим сырьем для осветительных систем, тем не менее очень хорошо подходила для использования в качестве топлива для судов. У него была всепоглощающая страсть: осуществить перевод судов с угольного топлива на нефть – его нефть. Еще в 1901 году он гордо заявил, что его компания „может с полным основанием претендовать на звание пионера потребления жидкого топлива в открытом океане“.

Поэтому, когда новости со Спиндлтопа достигли Лондона, „Шелл“ немедленно предприняло отчаянные и комические усилия, чтобы сначала найти, где же все-таки находится этот Бомонт (в атласе, имевшемся в офисе, его найти не удалось), а затем, чтобы установить связь с Гаффи. Никто из сотрудников „Шелл“ никогда ничего о Гаффи не слышал, и тут потребовалось целое расследование. Гаффи же, со своей стороны, позволил себе никогда ранее не слышать о „Шелл“, что для Лондона было настоящим оскорблением, и потребовалось еще множество телеграмм и писем, подтверждавших, что „Шелл“ представляет собой крупную фирму, вторую по размерам нефтяную компанию в мире, и „наиболее опасного противника „Стандард ойл“. Тем временем информация о том, что танкеры „Стандард ойл“ регулярно заполняются в Порт-Артуре нефтью, добытой на Спиндлтопе, только увеличила стремление „Шелл“ действовать быстро. Сэмюель отправил в Новый Свет своего двоюродного брата – сначала в Нью-Йорк, затем в Питтсбург, а потом и в Бомонт – для того чтобы добиться заключения контракта с никому не известным Гаффи. Переговоры велись в спешке. „Шелл“ не проводила никакого независимого геологического исследования, она даже не потрудилась нанять американского адвоката для того, чтобы проверить текст окончательного контракта. Однажды посланному в Америку двоюродному брату Сэмюеля пришлось даже купить настенную карту мира, чтобы рассказать Гаффи о деятельности „Шелл“ в других странах. После поездки и переговоров с Гаффи кузен сообщил Сэмюелю в Лондон, что в одном можно быть полностью уверенным – в том, что „ничто не предвещает возможности срыва поставок“. Единственное, о чем оставалось беспокоиться, это о чрезмерной добыче.

В июне 1901 года, спустя лишь полгода после того, как на Спиндлтопе забил первый нефтяной фонтан, обе компании завершили переговоры и подписали контракт. Согласно достигнутому соглашению, в течение следующих двадцати лет „Шелл“ обязывалась закупать как минимум половину добытой Гаффи нефти по гарантированной цене в двадцать пять центов за баррель – т. е. почти 15 миллионов баррелей. Она могла закупать и больше, если бы того пожелала. Обеим сторонам казалось, что заключена сделка века. Маркус Сэмюель заказал срочную постройку четырех новых танкеров для того, чтобы закрепить еще одну свою грандиозную удачу – получение доступа к техасской нефти.

Спиндлтопу было суждено перекроить карту нефтяной индустрии и за счет своих огромных запасов сдвинуть центр тяжести американских нефтяных резервов из Пенсильвании и с Аппалачей – на Юго-Запад. Спиндлтоп также помог открыть один из главных рынков двадцатого столетия, развитию которого так способствовал Маркус Сэмюель – рынок нефтяного топлива. Последнее, однако, произошло скорее по случайности, чем преднамеренно: техасская нефть была такого низкого качества, что с помощью применявшихся в то время технологических процессов нефтеочистки керосин из нее получить было нельзя. Поэтому ее и использовали преимущественно не для освещения, а для отопления, а также в качестве горючего для двигателей. Множество промышленных предприятий Техаса почти немедленно перешло с угля на нефть. Если на железной дороге в Санта-Фе в 1901 году был лишь один локомотив на мазутном топливе, то к 1905 году их стало 227. Пароходные компании также поспешили заменить угль на нефть. Все эти изменения произошли, благодаря появлению спиндлтопской нефти, и указывали на крупный сдвиг в промышленности в целом.

Спиндлтоп также стал тренировочным полигоном для нефтедобывающей промышленности Юго-Запада. Городские и сельские парни, подсобные рабочие с ранчо, постигали здесь науку нефтяного бизнеса. На холме даже зародился новый язык, потому что именно на Спиндлтопе „well borer“ (бурильщик колодцев) превратился в „driller“ (буровика), квалифицированный рабочий стал называться „roughneck“ (рабочий на нефтепромыле), а недостаточно квалифицированный рабочий – „roustabout“ (подсобный рабочий). Испытывавший недостаток наличных средств („shoestringer“) мог пустить на ветер свою скважину, поделившись со своей командой, с землевладельцем, с снабженцем, владельцем меблированных комнат, хозяином своего любимого салуна и если надо, то также и с наиболее понравившейся мадам.

Буму, имевшему место на Спиндлтопе, со всеми сопутствующими излишествами, неистовством и безумием, было суждено повториться на Юго-Западе множество раз в течение последующих нескольких лет, начиная с того момента, когда на техасском и луизианском побережье Мексиканского залива также были обнаружены соляные купола. Но вскоре новые месторождения, сходные по размерам с уже упомянутыми нефтепромыслами на побережье Мексиканского залива, были обнаружены также и в Оклахоме. Крупнейшим из оклахомских месторождений стало обнаруженное в 1905 году месторождение Гленн-Пул, около Талсы. Кроме того, нефть была обнаружена в Луизиане. Тем временем владельцы ранчо, расположенных в Северном Техасе, производили буровые работы в поисках воды и наткнулись на нефть, что вызвало к жизни еще один бум. Однако Оклахома, а не Техас, стала крупнейшим районом нефтедобычи, обеспечивавшим в 1906 году свыше половины общего объема нефтедобычи в регионе. И лишь в 1928 году Техасу удалось возвратить себе лидирующее положение, которое он продолжает сохранять в Соединенных Штатах и поныне.

Джеймс Гаффи, оказавший поддержку Лукасу, стал для всей страны олицетворением мгновенного обогащения: говорили, что ему суждено стать новым Рокфеллером. Так, по крайней мере, казалось. Возможно, что Гаффи, со свой стороны, даже поверил в это на какое-то мгновение. Все-таки это он заключил крупнейшую в мире нефтяную сделку с Маркусом Сэмюелем из „Шелл“ сроком на двадцать лет. Но уже в середине 1902 года, спустя лишь полтора года после обнаружения нефти на Спиндлтопе, у Гаффи и его компании возникли серьезные трудности. Подземное давление на Спиндлтопе резко упало вследствие чрезмерной добычи и в особенности из-за работы всех этих вышек на крошечных участках. Соответственно, упали и объемы нефтедобычи на Биг-Хилле. Но у „Гаффи Петролеум“ существовали также проблемы внутреннего свойства: Джеймс Гаффи был учредителем, а не менеджером. Как менеджер он был столь же плох, что и качество добываемой им нефти.

Возникшая ситуация сильно встревожила питтсбургских банкиров, предоставивших первоначальный капитал для поддержки Гаффи и капитана Лукаса. Этими банкирами были братья Меллоны – Эндрю и Ричард. Их отец, судья Томас Меллон, передал семейный банк в управление Эндрю, когда тому было лишь двадцать шесть лет. Братья превратили „Меллон энд Сане“ в один из крупнейших банков страны, сыгравший ведущую роль в промышленном развитии Америки в девятнадцатом столетии. Оба брата испытывали особое чувство восхищения и уважения по отношению к Джону Гейли – партнеру Гаффи. Отец Гейли и их отец, Томас Меллон будучи еще мальчишками, прибыли в Америку из Ирландии на одном корабле. Братья знали, что Джон Гейли был крупнейшим разведчиком нефтяных месторождений, хотя их и беспокоила его беспечность в финансовых вопросах. В 1900 году Гаффи, партнеру Гейли, удалось убедить Меллонов вложить триста тысяч долларов в проведение изыскательских работ на Спиндлтопе и потратить еще несколько миллионов долларов на то, чтобы поставить нефтедобычу на Спиндлтопе на промышленную основу. Теперь, в 1902 году, спустя лишь несколько месяцев с тех пор, как напор нефти на Спиндлтопе упал, Меллоны опасались, что Гаффи потеряет не только их собственные средства, но также и средства других инвесторов, которых им удалось привлечь к сделке.

По их мнению, разрешить проблему мог их племянник Уильям Меллон, который был моложе братьев всего лет на десять. На Уильяма можно было положиться. В возрасте девятнадцати лет он прослышал, что в городке под названием Экономи, около Питтсбурга, обнаружена нефть. Дух нефти и деловой азарт захватили его, и он с головой бросился в водоворот нефтяного бизнеса. В течение последующих нескольких лет он обошел все Аппалачи в поисках нефти и нашел ее. Однажды он ввел в эксплуатацию скважину мощностью в тысячу баррелей в день прямо на кладбище рядом с церковью. Церковь изрядно на этом заработала.

Уильям знал, что это лихорадка. „Для большинства нефтепромышленников, – вспоминал он впоследствии, – нефтяной бизнес был больше похож на эпическую карточную игру, в которой азарт стоил больше, чем крупные ставки… Никто из нас не был в состоянии остановиться, вывести свои деньги из нефтедобычи и отправиться домой. Каждая новая пробуренная скважина – неважно, насколько успешной она оказывалась – сама по себе была поводом для бурения следующей“. Но дядя Эндрю внушил ему, что так серьезные дела не делаются. Наоборот, надо добиваться интеграции – контроля за работой на каждом ее этапе. „Единственный способ добиться успеха в нефтяном бизнесе, – говорил Эндрю, – состоит в развитии его по всей технологической цепочке: нужно объединить в одной компании добычу сырой нефти, ее очистку, производство нефтепродуктов и их сбыт“. Любой другой способ неизбежно приведет в лапы „Стандард ойл“.

Уильям поступал так, как советовал ему дядя. Несмотря на сопротивление со стороны „Стандард ойл“ и Пенсильванской железной дороги, он создал интегрированную нефтяную компанию, в рамках которой были объединены нефтедобыча на западе Пенсильвании, нефтепереработка в обоих концах штата, транспортировка по собственному трубопроводу и продажа в Европу через Филадельфию. В 1893 году компания Меллонов отправляла за рубеж, по различным оценкам, 10 процентов от всего объема нефтяного экспорта Соединенных Штатов, а в ее хранилищах находился миллион баррелей. Затем „Стандард ойл“ предложила выкупить компанию у Меллонов. Они не были сентиментальны; они создавали предприятия, а затем продавали их и переходили к чему-либо иному, а тут как раз настало время окупить деньги, вложенные в нефтяную компанию. Меллоны выручили от продажи значительную сумму денег. Уильям занялся развитием трамвайного бизнеса, посчитав, что с нефтью покончено навсегда. Теперь же, семь лет спустя, в возрасте всего двадцати семи лет, Уильям понял, что был не прав. По поручению Меллонов он отправился на Спин-Длтоп для инспекции вложений семейных денег. В своем отчете он писал, что они никогда не вернут свои деньги, если Гаффи по-прежнему будет у руля. Как и семь лет назад, Меллоны предложили новое предприятие „Стандард ойл“. Но „Стандард“ ответила отказом из-за судебных преследований, начатых по инициативе властей штата против компании, в особенности, против самого Джона Д. Рокфеллера. „Мы вне игры, – объяснял директор „Стандард“. – После того, как власти штата Техас таким образом обошлись с господином Рокфеллером, он не вложит в Техас больше ни цента“.

После этого, как говорил разочарованный Уильям Меллон, оставался лишь один выход из ситуации, которая „настолько плоха, что ничего подобного я еще не встречал“, а именно: „хорошее управление, тяжелая работа и сырая нефть“. Первым препятствием был Джеймс Гаффи, которого Уильям Меллон считал некомпетентным хвастуном. Меллон принял на себя руководство перетекающими друг в друга компаниями „Гаффи петролеум“ и „Галф рефайнинг“, основанными в 1901 году. Разумеется, Гаффи был до глубины души возмущен – все-таки именно его пресса окрестила крупнейшим нефтепромышленником Соединенных Штатов. Иногда Уильяму Меллону приходилось быть слишком суровым и резким в отношениях с крупнейшим нефтепромышленником Соединенных Штатов.

„Самой трудной проблемой, – говорил Меллон, – было перевести сырую нефть в деньги“. Что-то нужно было делать с контрактом между „Гаффи петролеум“ и „Шелл“, согласно которому американская компания обязывалась продавать „Шелл“ половину добытой ею нефти по двадцать пять центов за баррель на протяжении двадцати лет. Этот контракт был составлен, когда нефтедобыча казалась беспредельной, даже неостановимой, когда компания нуждалась в рынках сбыта, и когда нефть продавалась по десять или даже по три цента за баррель – неплохая прибыль при любом раскладе. Хотя срок действия контракта составлял двадцать лет, уже менее, чем через два года мир сильно изменился. В конце 1902-го и в начале 1903 года вследствие падения уровня добычи на Спиндлтопе нефть продавалась уже по тридцать пять центов или более того за баррель. Поэтому для того, чтобы выполнить условия контракта,“ Гаффи петролеум“ пришлось бы покупать нефть у третьих сторон, а затем продавать ее „Шелл“ с убытком для себя. Гаффи мог все еще продолжать считать это сделкой века, но Меллон, конечно же, думал иначе. Он считал эту сделку грабительской и знал, что ему придется как-то от нее избавиться, причем как можно быстрее.

Но Маркус Сэмюель возлагал на контракт большие надежды. Поэтому плохая новость из Техаса о том, что нефтяные запасы Гаффи истощились, стала для него настоящим ударом. Как бы трудно ни пришлось Гаффи, но у „Шелл“ были законные основания требовать от него выполнения условий контракта или, в противном случае, получить солидную компенсацию, если контракт был бы аннулирован. Сэмюель, старавшийся получить прибыль даже в тяжелой ситуации, распорядился, чтобы четыре новых танкера, специально построенные для транспортировки техасской нефти, были переоборудованы для перевозки техасского скота в лондонский Ист-Энд. Но это рассматривалось лишь в качестве временной меры до момента возобновления поставок нефти. Он приготовился подать иск в суд, но американский судебный эксперт предупредил его, что исход судебной тяжбы был неочевиден, потому что, в первую очередь сам контракт был очень плохо и некомпетентно составлен.

В поисках решения проблемы Эндрю Меллон сам поехал в Лондон, а оттуда отправился в Моут, поместье Маркуса Сэмюеля в графстве Кент, чтобы поговоритьс ним лично. Меллона „восхитил парк“, – записал Сэмюель в своем дневнике 18 августа 1903 года. На следующий день Сэмюель добавил там же: „Уехал в Лондон на поезде, отправленном в 9.27, по неотложным делам… Целый день был занят на переговорах с г-ном Меллоном, пытаясь избежать судебного разбирательства в отношении Гаффи и К°, но modus vivendi так и не был достигнут, после этого консультация с адвокатами“. Эндрю Меллон был обходителен, обаятелен, с мягкими манерами, но в то же время настойчив и необыкновенно тверд. К началу сентября обе стороны наконец достигли modus vivendi, – заключили новое соглашение. Сделка века, столь важная для планов Маркуса Сэмюеля, была заменена контрактом, не гарантировавшим „Шелл“ в отношении нефти практически ничего. „Гаффи петролеум“ и Меллоны вздохнули наконец с облегчением.

Тем временем Уильям Меллон реализовывал стратегию, которая оказалась чрезвычайно важной для развития нефтяной промышленности на протяжении всего двадцатого столетия. Стратегия эта с самого начала была отлична от стратегии „Стандард ойл“. И целью ее было объединить все разнообразные формы деятельности в рамках одной интегрированной нефтяной компании. По наблюдениям Меллона, мощь „Стандард“, защита и укрепление ею своих позиций проистекали из того, что она была практически единственным покупателем сырой нефти, да к тому же контролировала ее транспортировку. „Стандард“ устанавливала цену, – говорил Меллон, – и практически любой нефтепромышленник зависел от этой компании“. Хотя нефтедобывающие компании и получали от такого соглашения со „Стандард“ неплохую прибыль, тем не менее они „находились целиком в ее власти“. Меллон опасался, что, по мере обнаружения в Техасе все большего количества нефтяных месторождений и их дальнейшей разработки, „Стандард“ проведет в этот штат свои трубопроводы, и предприятия Меллонов окажутся неминуемо втянуты в нефтедобывающую систему „Стандард“. Но ему это совсем не было нужно – его амбиции простирались гораздо дальше того, чтобы стать простым придатком „Стандард“. Повторяя урок своего дяди, Уильям Меллон пришел к заключению, что „для успешной конкуренции необходимо создать интегрированную компанию, которая должна в первую очередь заниматься добычей нефти. Я считал, что добыча должна стать основанием подобной компании. Очевидно, это был единственный способ функционирования компании, которая не собиралась спрашивать чьего-либо позволения“. А Меллоны и не собирались спрашивать позволения у кого-бы то ни было, и в первую очередь у „Стандард ойл“.

Одной из крупнейших проблем, стоявших перед Меллоном, было то, что мощность нового нефтеперерабатывающего завода компании в Порт-Артуре была приблизительно равна производству нефтепродуктов всего штата Техас. Более того, он зависел от источников низкокачественной нефти, которые к тому же могли в любой момент иссякнуть. Но затем, после обнаружения в 1905 году нового месторождения в Гленн-Пул, штат Оклахома, появился источник нефти более высокого качества. В этом заключалось решение проблемы: была найдена нефть „такого же качества, как пенсильванская, и в таких же количествах, как техасская“. Но компании приходилось действовать быстро. „Стандард ойл“ уже занялась постройкой своего нефтепровода из города Индепенденс в штате Канзас. „Пока мы не сможем зацепиться за это оклахомское месторождение, – предупреждал Меллон своих дядей, – все предприятие будет находиться под угрозой краха“. Чтобы ускорить и без того срочное строительство трубопровода протяженностью 450 миль от Порт-Артура до Талсы, Меллон задействовал четыре группы строителей: одна двигалась к северу из Порт-Артура, другая – к югу изТалсы и остальные две из промежуточных пунктов навстречу друг другу. Работы шли наперегонки со временеми со „Стандардойл“. С октября 1907 года нефть из Гленн-Пул уже потекла по трубопроводу на порт-артурский нефтеперерабатывающий завод, и Меллоны закрепили свое положение крупных игроков на нефтяном рынке.

Строительство трубопровода совпало по времени с реорганизацией компании. Меллоны не стали вкладывать деньги в уже разваливавшуюся структуру – Уильям затеял реорганизацию „Гаффи петролеум“ и „Галф рефайнинг“, в результате чего была создана корпорация „Галф ойл“. С этого момента она стала принадлежать уже исключительно Меллонам. Эндрю Меллон занял пост президента, Ричард Б. Меллон стал управляющим финансами, а Уильям – вице-президентом. Гаффи был полностью отстранен от руководства. „Они выбросили меня за ненадобностью“, – с горечью жаловался он позднее.

А что стало с пионерами Спиндлтопа? „Благодаря тому, что у г-на Гаффи и группы Меллонов было много денег, а у меня – нет, – говорил впоследствии капитан Энтони Лукас, – я принял их предложение и продал им свою долю акций за достаточную сумму“. Он обосновался в Вашингтоне, став инженером-консультантом в области геологии. Три года спустя после своего открытия на Спиндлто-пе, Лукас приехал в Бомонт и обследовал холм, весь покрытый вышками, но, к сожалению, уже истощившийся, выработанный. После утомительного лазания по всему нефтеносному холму он был растроган и выдал следующую эпитафию: „Корову чересчур доили. Более того – ее доили бестолково“.

Что касается Патилло Хиггинса, то он начал судебный процесс против капитана Лукаса, который, будучи человеком несентиментальным, отстранил его от участия в прибылях. Кроме того, он основал „Хиггинс ойл компани“, но распродал ее своим партнерам. Он пытался основать интегрированную нефтяную компанию „Хиггинс Стандард ойл компани“, но это предприятие провалилось потому, что публика начала уставать от растущего числа акций, имеющих отношение к „Свиндлтопу“. Тем не менее Хиггинсу, кажется, все же удалось заработать порядочную сумму денег, а однажды тридцать два жителя Бомонта подписали письмо, в котором объявлялось, что он достоин „чести открывателя и разработчика“ Спиндлтопа. Все-таки он не был столь сумасшедшим, как это казалось вначале.

Ни Джеймсу Гаффи, ни Джону Гейли не удалось удержать заработанных денег. „Для них обоих наступили тяжелые времена, когда они состарились, а возвращение в крупный бизнес становилось все менее достижимым“, – писал племянник Гейли. „Они проворонили множество шансов заработать большие деньги, пожалуй, потому, что им не удалось разыграть козырную карту в нужное время. Такие возможности предоставляются редко. Спиндлтоп стал крупнейшим предприятием Гаффи и Гейли, бывших партнерами. После этого они изо всех сил старались добиться схожих результатов на пустяковых буровых проектах то там, то здесь, причем средства на финансирование этих проектов выделялись преимущественно под их уже убывавший престиж крупнейших открывателей нефтяных месторождений первого пятидесятилетия нефтяной эры в нашем полушарии“.

Гаффи провел последние годы своей долгой жизни (он прожил до девяноста девяти лет) в долгах. Его особняк на Пятой авеню в Питтсбурге содержался до самой его смерти за счет любезности его кредиторов. Нашедший нефть Гейли, получил лишь „мелочь“ в размере 366 тысяч долларов, которую Гаффи был емудолжен в результате их спиндлтопской сделки. Ближе к концу своей жизни Гейли разъезжал по Канзасу в поисках нефти вместе с Элом Хэммилом, который на Спиндлтопе был буровиком. Однажды после сильного снегопада они были не в состоянии двигаться дальше, поэтому оба решили прервать свою поездку и отправиться домой. Тогда Гейли сделал мучительное признание, что за всю свою жизнь он никогда не был так беден, как сейчас. Он спросил Хэммила, может ли тот получить наличными по чеку, подписанному г-жой Гейли. Вместо этого Хэммил оплатил пребывание Гейли в отеле и посадил его на поезд, отправлявшийся домой. Это был последний ход в нефтяной сделке со стороны Джона Гейли – человека, у которого было чутье на нефть. Спустя некоторое время его не стало.

Что касается Уильяма Меллона, то он многие годы занимал пост президента и председателя правления „Галф ойл“, которая стала одной из крупнейших нефтяных компаний мира. В 1949 году, незадолго до смерти, он заметил: „Галф корпорейшн“ так разрослась, что я не могу за ней уследить“.

Среди многих тысяч людей, высадившихся с поезда в Бомонте, штат Техас, после получения известий об обнаруженной капитаном Лукасом нефти, был некий Роберт Пью. Он появился на Спиндлтопе спустя лишь шесть дней после того, как там забил нефтяной фонтан, выполняя поручение своего дяди Дж. Н. Пью. Роберт быстро уяснил для себя не только возможности, предоставляемые обнаружением нефтяного месторождения, но и хорошие перспективы ее транспортировки через Мексиканский залив. Однако ему не пришлись по нутру ни погода, ни городок, ни люди, его окружавшие, ни нефтяной бум, ни даже все остальное, касавшееся штата Техас – он заболел и отбыл обратно. Его заменил родной брат Дж. Эдгар Пью. Он прибыл на место, имея при себе револьвер, который он прихватил по настоянию дяди и брата как средство защиты на время пребывания в Бомонте, славившегося своими уличными драками.

Пью были чужаками в Бомонте, но это не значит, что они были новичками в нефтяном бизнесе – они занимались углеводородами уже четверть века. Еще в 1876 году в западной Пенсильвании Дж. Н. Пью приступил к добыче природного газа, который считался в то время ненужным продуктом, с целью его продажи – сначала в качестве горючего на нефтеразработках. В 1883 году их компания стала первой, начавшей поставлять природный газ в качестве заменителя привычного городского газа для освещения такого крупного города, как Питтсбург. Их бизнес приобрел значительный размах. Но на газовый бизнес обратила свое внимание „Стандард ойл“, создавшая в 1886 года „Нэшнл Гэс Траст“, и в конце концов Дж. Н. Пью последовал примеру Меллонов, которые в девяностых годах продали свое первое нефтяное предприятие – он продал свое газовое предприятие „Стандард“.

Также в 1886 году Пью занялся добычей нефти на месторождении в Лайме. Задавшись целью назвать свою компанию именем какого-нибудь небесного светила, он остановил свой выбор на Солнце, учитывая его выдающееся положение над всеми небесными светилами. „Сан ойл компани“ не удалось достичь схожего положения в нефтяной индустрии в течение следующих полутора десятилетий, но ей все же удалось создать солидную нефтяную компанию в тени „Стандард ойл“. Прибыв в Бомонт в 1901 году, Дж. Эдгар Пью арендовал для „Сан ойл компани“ участки, но по своему прошлому опыту и он, и его семья знали, что одной только добычи недостаточно. „Вы можете купить миллионы баррелей нефти по пять центов за баррель, – позднее говорил Дж. Эдгар, – но ведь с ними еще нужно было что-то делать“. Поэтому „Сан“ приобрела также местные нефтехранилища. Одновременно она построила в Маркус-Хуке, недалеко от Филадельфии, нефтеперерабатывающий завод, сырая нефть на который должна была привозиться на кораблях из Техаса, а также приступила к созданию долгосрочных рынков. После ставшего очевидным оскудения запасов Спиндлтопа, компания расширила свою деятельность в Техасе, приобретя нефтепромыслы и организовав в регионе систему своих собственных нефтепроводов. К 1904 году „Сан“ стала одной из немногих компаний, доминировавших на рынке нефтяной торговли на побережье Мексиканского залива.

В водовороте Спиндлтопа было суждено появиться на свет еще одной крупной нефтяной компании. Она стала делом рук Джозефа Каллинана, одного из выдающихся пионеров техасского нефтяного бизнеса. В 1895 году Каллинан оставил перспективную работу в подразделении „Стандард“, занимавшемся нефтепроводами, и основал в Пенсильвании свою собственную компанию по производству и сбыту оборудования для нефтепромыслов. За присущую ему агрессивность и жесткость, а также за энергию, с какой он добивался выполнения поставленной задачи, он заслужил у своих подчиненных прозвище „Бакскин Джо“ (т. е. оленья кожа), которым такие черты его характера ассоциировались у них с сырой кожей, которая шла на изготовление специальных перчаток и ботинок для тех, кто работал на нефтепромыслах.

В 1897 году Каллинан был приглашен на короткое время в Корсикану, штат Техас, где отцам города потребовалась срочная консультация в отношении перспектив разработки нефтяного месторождения. Не ограничившись простой консультацией, он переселился в Корсикану и стал крупнейшим нефтепромышленником города На следующий день после того, как забил первый нефтяной фонтан капитана Лукаса, он срочно прибыл в Бомонт для изучения обстановки. Каллинан сразу же понял, что новое месторождение представляет собой нечто совершенно особенное и масштабы его гораздо больше, чем в Корсикане. Первое, что он сделал, это основал компанию по приобретению и сбыту сырой нефти, которую назвал „Тексас фьюэл компани“. Здесь как нельзя кстати пришелся его опыт работы с оборудованием для нефтедобычи. К тому времени Каллинан уже построил нефтехранилища всего в двадцати милях от месторождения, и это было большим преимуществом „Тексас фьюл компани“ перед возможными конкурентами. Вскоре Каллинан установил контроль над наиболее ценными участками на Спиндлтопе, которые принадлежали синдикату бывших политиков.

Во главе синдиката стоял Джеймс Хогг, экс-губернатор, весивший три сотни фунтов и лидер прогрессистов в Техасе. Бывший губернатор был также оборотистым бизнесменом: „Хогг [Прим. пер. Hog – в данном случае „грубиян“] – так меня зовут, – объяснил он однажды, – грубиян – моя натура“. Группа Хогга приобрела эти участки у Джеймса Гаффи, который, несмотря на неудачи в роли менеджера, отличался незаурядным политическим чутьем – не зря он когда-то был председателем Демократической партии. Гаффи объяснял позднее, что продажа участков, представлявших очевидную ценность, была платой за политическую страховку. „Северян в то время в Техасе не очень любили, – говорил он. – Губернатор Хогг был там силой, и я хотел, чтобы он был на моей стороне, потому что собирался вложить много денег“. Кроме всего прочего, у Хогга было одно специфическое преимущество – он был крупнейшим в Техасе противником „Стандард ойл“. Будучи губернатором, он даже пытался добиться выдачи Рокфеллера из Нью-Йорка, чтобы доставить того в суд, и участие Хогга гарантировало поддержку против известной тактики „Стандард“ по отношению к новым противникам.

За средствами, необходимыми для разработки его участков, он обратился к Льюису Лэфаму из Нью-Йорка, владельцу „ЮС Лезер“ – жемчужины кожаного треста, и к Джону Гейтсу, эксцентричному чикагскому финансисту, больше известному как „Бет-а-Миллион Гейтс“ (т. е. „Гейтс-Ставлю миллион“) из-за его готовности держать пари по любому поводу. Своим техасским партнерам, обеспокоенным преобладанием „заграничного“ капитала, Каллинан в утешение заявил: „Ребята из демократической партии найдут себе достойного соперника в лице южан“. Его предсказание подтвердилось с удивительной точностью.

Каллинан, с его богатым опытом и природным талантом лидера, быстро стал ведущим нефтепромышленником Бомонта. Когда в сентябре 1902 года на Спиндлтопе вспыхнул крупнейший пожар, он руководил работами по борьбе с огнем, и он занимался этим почти непрерывно в течение недели до тех пор, пока огонь не был потушен, а сам он не свалился от усталости. Его глаза были опалены горячим дымом и он даже потерял зрение на несколько дней, но, даже прикованный к постели с повязкой на глазах, он продолжал проводить совещания и отдавать приказы. Под началом Каллинана работали Уолтер Б. Шарп, который бурил скважины в Спиндлтопе еще в 1893 году во время первой неудачной попытки Патилло Хиггинса, а сейчас был главным буровым мастером, а также другой опытный буровик по имени Хауард Хьюз-старший. Весной 1902 года в целях интеграции различных видов деятельности Каллинан организовал „Тексас Компани“. Собственная компания давала ему прекрасную возможность в полной мере проявить свои деспотические наклонности единовластного руководителя.

В отличие от Джеймса Гаффи, Каллинан знал, как руководить нефтяной компанией, и, в отличие от принадлежавшей Гаффи „Галф“ его „Тексас компани“ стала приносить прибыль с самого начала. Спустя год после своего создания компания она продавала нефть в среднем по шестьдесят пять центов за баррель. Каллинан заполнял хранилища нефтью еще в ту пору, когда запасов ее было более чем достаточно, и цена за баррель составляла в среднем двенадцать центов, так что дела компании шли очень даже неплохо. Меллоны, пытаясь разобраться с проблемами, доставшимися им в наследство от Гаффи, почти договорились об объединении „Галф“ с „Тексас компани“. Но малые нефтедобывающие компании, размахивая жупелом нового нефтяного треста, раздули вокруг этой сделки большой скандал в законодательном собрании штата Техас. Главные лоббисты каждой из сторон даже устроили по этому поводу потасовку в холле гостиницы в Остине. Наконец техасское законодательное собрание высказалось против объединения, не оставив ему ни одного шанса. Тогда Каллинан обратил все внимание на расширение „Тексас компани“. Он построил свой собственный нефтепровод от Гленн-Пула в Оклахоме до Порт-Артура в Техасе. В 1906 году он зарегистрировал торговую марку „Тексако“ и большую зеленую букву Т поверх красной звезды в качестве ее символа. Компания начала выпуск бензина, а в 1907 году, всего шесть лет спустя после своего основания, представила на проводившейся в Далласе ярмарке штата около сорока различных нефтепродуктов. В 1913 году объем производства бензина превысил объем производства керосина для освещения, который до тех пор был основным продуктом компании. Ранее Каллинан предсказывал, что „настанет время, возможно, что уже скоро, когда нам потребуется перенести наш головной офис из Бомонта в Хьюстон, потому что… именно Хьюстон представляется мне будущим центром нефтяного бизнеса всего Юго-Запада“. Вскоре после этого, как бы бросая вызов нестерпимой жаре, типичной для хьюстонского лета, он перенес офис в этот город, хотя руководство значительной частью подразделений компании осуществлялось также и из Нью-Йорка.

Деспотический стиль руководства Бакскина Джо начал раздражать инвесторов, что привело к первому из ряда столкновений между Техасом и Нью-Йорком и повлияло на организационную структуру компании. Один из высокопоставленных сотрудников пожаловался в письме Лзфаму, что Каллинан „думает, что он все знает и должен во все вмешиваться… Он глядит на нас, тех, кто в Нью-Йорке, сверху вниз, как на собачий хвост, причем очень маленький“. Когда крупнейшие акционеры попытались ограничить власть Каллинана, он взбунтовался и начал через доверенных лиц борьбу за возвращение контроля. Переселенец из Пенсильвании пытался перевести борьбу в плоскость противостояния Техаса и Востока. В своем обращении к акционерам он объявил, что „первоначальный состав руководства компании, ее корпоративная политика и вся ее деятельность неотделимы от Техаса и техасских идеалов“, и что „штаб-квартира и руководящие органы должны находиться в Техасе“. Но, разумеется, не это было настоящей причиной начавшейся борьбы. Реальной причиной было самодержавие Каллинана.

В Нью– Йорке прошло голосование, и Каллинан потерпел жестокое поражение в этой заочной борьбе. Он постарался отнестись ко всему философски. „Это была хорошая драка в меблированных комнатах, – сказал Бакскин Джо одному из своих старых коллег еще по Пенсильвании. – Много мебели было поломано, но нас хорошенько потрепали и мне скоро придется искать новую работу“. Он так и сделал, и добился новых успехов в нефтяном бизнесе. Но после этого он занялся лишь разведкой и добычей, оставив другим нефтепереработку и сбыт.

В результате взрывного роста нефтедобычи на побережье Мексиканского залива контроль за добычей сырой нефти в Соединенных Штатах также стал ускользать от „Старого дома“, как и возможность „устанавливать“ цены. В то же время развитие источников сырой нефти за рубежом уменьшало мощь „Стандард“ на международном рынке. Конечно, со стороны ее позиции казались нерушимыми, но изнутри, из „Старого дома“, положение виделось по-иному. „Взгляните на то, что происходит сейчас – на Россию и Техас, – жаловался одному из посетителей директор „Стандард“ X. X. Роджерс. – Кажется, что нефти, которая у них там, нет конца. Как мы можем это контролировать? Выглядит так, как будто что-то схватило „Стандард ойл компани“ за шиворот. И это что-то, – добавил он зловеще, – гораздо крупнее нас самих“.

Развитие новых нефтяных месторождений на побережье Мексиканского залива и в глубине континента подорвало неприступные, казалось бы, позиции „Стандард ойл“. Возникновение новых источников нефти в сочетании со стремительно развивающимися рынками мазута и бензина открыли двери большому количеству новых конкурентов, которые, по определению Уильяма Меллона, не нуждались в „разрешении“ со стороны „Стандард ойл“ или кого-бы то ни было еще. Точнее, объемы продаж „Стандард“ продолжали расти в абсолютных значениях. Объемы продаж бензина с 1900-го по 1911 год утроились, что отражало наступление новой эры, и в 1911 году они впервые превысили объемы продаж керосина. В „Стандард ойл“ постоянно использовали последние технические нововведения. Когда в 1903 году самолет братьев Райт впервые поднялся в воздух в Китти-Хок, штат Северная Каролина, для его двигателя использовались бензин и смазочные масла, которые торговый агент „Стандард ойл“ доставил на пляж в деревянных бочонках и голубых жестяных банках. Однако, если говорить об общей рыночной конъюнктуре цен на нефтепродукты в Соединенных Штатах, то „Стандард“ уступила позиции абсолютного лидера. Ее доля в мировой переработке нефти упала с 90 процентов в 1880-м до лишь 60—65 процентов – в 1911 году.

ГЛАВА 5. ПОВЕРЖЕННЫЙ ДРАКОН

„Старый дом“ находился в осаде. Одержать победу над конкурентами как в Соединенных Штатах, так и за рубежом не представлялось возможным. Более того, в самих Соединенных Штатах в разгаре была настоящая политическая и юридическая война против „Стандард ойл“ и тех безжалостных методов, посредством которых компания добивалась своих целей. Это не было новостью – Рокфеллер и его компаньоны подвергались яростной критике и поношениям с самого момента возникновения „Стандард ойл траст“. Руководство „Стандард ойл“ никогда так и не уразумело существа этой критики. По его мнению, все это была лишь дешевая демагогия, вызванная завистью или недостатком информации, а в основе критики лежала предвзятая односторонняя аргументация. Они были уверены в том, что в своем неустанном стремлении к обогащению и к защите своих интересов „Стандард ойл“ не только сдерживала заразу „необузданной конкуренции“, но и была, как считал Рокфеллер, самым, пожалуй, крупным „накопителем“ со времен зарождения нации.

Однако широкая публика воспринимала все совершенно иначе. Критики „Стандард“ представляли ее в виде коварной, жестокой, могущественной, всепроникающей таинственной организации. Управлявшаяся узкой группой высокомерных директоров, она безжалостно уничтожала всякого, кто оказывался у нее на пути. И такой взгляд являлся определяющим для общественного мнения в ту эпоху.

„Стандард ойл“ возникла не в вакууме. Ее возвышение происходило на фоне быстрой индустриализации американской экономики в последние десятилетия девятнадцатого столетия. За очень короткий срок на месте децентрализованной системы, где множество малых промышленных фирм вели между собой конкурентную борьбу по правилам свободного рынка, вдруг возникла совершенно другая, качественно новая система. В ней преобладали огромные промышленные группировки, получившие название трестов. Каждый трест доминировал в определенной отрасли, причем директоры многих из них были акционерами других, и наоборот. Такие быстрые перемены глубоко встревожили многих американцев. На самом рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий они надеялись, что правительство восстановит конкуренцию, наведет порядок, разберется со злоупотреблениямии и укротит экономическое и политическое могущество трестов – этих ужасных громадных драконов, безнаказанно распоряжавшихся страной. Самым же свирепым и страшным драконом была „Стандард ойл“.

Возобновление судебного нажима на „Стандард“ началось на уровне штатов с рассмотрения антимонопольных исков, выдвинутых в Огайо и Техасе. Губернатор Канзаса выступил с планом постройки нефтеперерабатывающего завода, который бы находился в собственности штата и был в состоянии соперничать с заводами, принадлежавшими „Стандард“, причем работать на нем должны были заключенные. По меньшей мере семь штатов плюс территория Оклахомы выдвинули судебные иски по тем или иным основаниям. Но в „Стандард“ не сразу уяснили себе весь размах общественного недовольства методами ее деятельности. „Я считаю, что эта антимонопольная лихорадка, – лишь дань моде, на которую мы должны реагировать с достоинством, – писал Рокфеллеру в 1888 году один из его высокопоставленных сотрудников, – и на каждый вопрос давать ответ, который, будучи совершенно правдивым, был бы уклончивым во всем, что касается действительных фактов“. Компания, как могла, продолжала сохранять секретность. Когда Рокфеллер давал свидетельские показания на одном из разбирательств в штате Огайо, он был настолько необщителен, что в одной нью-йоркской газете появился заголовок: „Джон Д. Рокфеллер играет в молчанку“.

Пытаясь мобилизовать на битву все имеющиеся ресурсы, „Стандард“ наняла самого дорогого адвоката, имевшего репутацию выдающегося профессионала. Также она стремилась оказать влияние и на политические события, доведя до совершенства искусство вовремя делать взносы на политические цели. „Наши друзья понимают, что Республиканская партия обходится с нами несправедливо, – писал Рокфеллер, направляя соответствующий взнос в партийную казну в Огайо, – но мы надеемся, что в будущем ситуация изменится к лучшему“. „Стандард ойл“ стала легально выплачивать республиканскому сенатору от Огайо содержание – лишь в 1900 году оно составило 44500 долларов. Также она деликатно предоставила кредиты влиятельному сенатору от Техаса, пользовавшемуся в то время репутацией „ведущего лидера демократов Америки“ – сенатор искал деньги для покупки ранчо площадью в шесть тысяч акров невдалеке от Далласа. „Стардард“ пользовалась услугами одного рекламного агентства, которое, приобретая рекламную площадь в газетах, помещала новости, в которых деятельность „Стандард ойл“ освещалась в положительном свете. Она основывала или приобретала так называемых „слепых тигров“ – компании, которые для всего окружающего мира должны были выглядеть совершенно независимыми дистрибьюторами, каковыми, разумеется, в действительности не являлись. Например, в 1901 году для сбыта нефтепродуктов в штате Миссури была образована компания под названием „Рипаблик ойл“. Ее рекламные объявления пестрели броскими фразами „не трест“, „не монополия“ и „совершенно независимая“. Но ее отчетность тайно направлялась в Нью-Йорк на Нью-Стрит, 75, куда, как оказалось, выходил черный ход с Бродвея, 26.

Несмотря на то, что некоторые штаты добились временных успехов в борьбе со Стандард“, окончательного успеха достигнуть так никому и не удалось. Например, после того, как компании, принадлежавшие „Стандард ойл“, были выдворены из Техаса, а их имущество передано в управление, управляющие собрались в отеле „Дрискилл“ в Остине, чтобы распродать это имущество. Но все имущество, как оказалось, было продано опять же агентам „Стандард ойл“.

Тем не менее судебные преследования способствовали дальнейшим изменениям организационной структуры „Стандард“. В 1892 году, в ответ на решение суда в Огайо, трест был распущен, а акции распределены между двадцатью компаниями. Но контрольные пакеты сохранились у тех же владельцев. Компании были объединены в „Стандард ойл интрестс“. В рамках такой организации вместо заседаний Исполнительного комитета на Бродвее, 26 стали проходить неформальные встречи президентов различных фирм, составлявших „Стандард ойл интрестс“. Письма теперь адресовались не исполнительному комитету, а просто „джентльменам на верхний этаж“.

Но „джентльмены“ реорганизацией „Стандард ойл интрестс“ довольны не были. Давление на компанию продолжалось, и для того, чтобы защитить свои интересы, требовалось перевести ее на более твердую юридическую основу. Решение этой проблемы было найдено в штате Нью-Джерси. В результате пересмотра законодательства здесь было разрешено создание холдинговых компаний – корпораций, которые могли владеть акциями других корпораций. Это был решительный разрыв с традиционным правом, регулирующим деловые отношения в Соединенных Штатах. Администрация Нью-Джерси стремилась также к тому, чтобы конъюнктура в штате способствовала новой форме объединения компаний. Таким образом, владельцы „Стандард ойл интрестс“ основали в 1899 году компанию „Стандард ойл оф Нью-Джерси“, ставшую холдингом для всех остальных компаний. Ее капитализация была увеличена с 10 до 110 миллионов долларов, ей принадлежали пакеты акций в сорока одной компании, которые контролировали другие компании, а те в свою очередь третьи.

За это время в „Стандард ойл“ произошла также очень важная перемена иного рода. Джон Рокфеллер, приобретя огромное богатство, устал и начал подумывать об отставке. Хотя ему было еще лишь пятьдесят с небольшим, но постоянное напряжение на работе и непрерывные нападки на „Стандард“ стали сказываться на его здоровье. Начиная с 1890 года, жалобы на проблемы пищеварения и на утомление участились. Он говорил, что его распинают. Он приобрел привычку брать на ночь в спальню револьвер. В 1893 году от перенапряжения у него началась алопеция – болезнь, которая не только приносила ему большие физические страдания, но и вызвала выпадение всех волос. Впоследствии он пытался скрыть это, надевая ермолку или парик. Будучи до этого худощавым, он начал полнеть. Его планы уйти на покой пришлось временно отложить вследствие ряда кризисов – паники 1893 года и последовавшей за ней депрессии, а также растущего напряжения конкурентной борьбы – как на родине, так и заграницей. Рокфеллер начал постепенно отходить от дел и наконец в 1897 году он, еще не достигнув и шестидесяти лет, ушел на покой, передав административное руководство одному из директоров – Джону Д. Арчболду.

В том, что наследником станет Джон Арчболд, сомнений было мало. В отличие от прочих старших менеджеров „Стандард“ он был настоящим специалистом во всехобластях нефтяного бизнеса. Он был одной из самых могущественных фигур в американской нефтяной индустрии на протяжении двух предыдущих десятилетий, на протяжении же последующих двух десятилетий ему предстояло стать самым могущественным. Карьера его была долгой.

Маленького роста, выглядевший моложе своих лет, Арчболд был человеком решительным и неутомимым, всегда готовым „идти за край“, полностью поглощенным работой и абсолютно уверенным в правоте своего дела. Еще мальчишкой во время избирательной кампании перед президентскими выборами 1860 года он продавал значки с портретами кандидатов. Его брату достался лучший район, где заработать можно было гораздо больше, но Джон значительно обогнал его по количеству проданных значков. В возрасте пятнадцати лет, с благословения своего методистского священника („Богу угодно, чтобы он туда поехал“), Арчболд сел в Сейлеме, штат Огайо, на поезд и отправился в Тайтус-виль на поиски не спасения, но богатства и нефти. Начал он с должности экспедитора грузов, и его зарплата была такой маленькой, что ему приходилось спать под прилавком в офисе. Всегда в движении, он стал нефтяным брокером, заболев на всю оставшуюся жизнь тем, что получило название „нефтяного энтузиазма“. Такой энтузиазм оказался незаменим в суматохе нефтяных регионов. „Тяжелый труд был его каждодневным уделом, – вспоминал впоследствии один из коллег молодого нефтяного брокера. – На главных улицах Тайтусвиля всегда был слой пропитанной нефтью грязи глубиной в целый фут или более того, а вокруг скважин вдоль Ойл-Крик было и того хуже – иногда выше колена, но Джону Арчболду все было нипочем. Он пробирался вброд, напевая веселую песенку, если было что купить или о чем поторговаться“.

У Арчболда не было иных развлечений, кроме работы. Он научился разряжать напряженную ситуацию смехом, что очень ему пригодилось впоследствии на переговорах и в спорах. Гораздо позднее, когда его спросили, всегда ли „Стандард ойл“ добивалась удовлетворения лишь своих собственных интересов, он сухо ответил: „Мы не всегда были филантропами“. Он также научился не упускать свой шанс, независимо от того, насколько он был осуществим. Он научился быть очень полезным другим – в особенности Джону Д. Рокфеллеру, и доказывать это на деле. Рокфеллер заметил его еще в 1871 году, когда, регистрируясь в тайтус-вильском отеле, обратил внимание на подпись, поставленную перед его подписью. Она принадлежала молодому брокеру, занимавшемуся также переработкой нефти и посчитавшему необходимым указать: „Джон Д. Арчболд, 4 доллара за баррель“. Рокфеллеру понравилось такая самоуверенность, – в то время цена на нефть была весьма далека от указанной молодым человеком, – и он взял его на заметку.

Развив бурную деятельность, Арчболд стал секретарем тайтусвилльской нефтяной биржи. Во время аферы с „Саут импрувмент компани“ и нефтяной войны 1872 года, когда Рокфеллер и принадлежавшие ему железные дороги пытались монополизировать контроль за добычей нефти, он был одним из руководителей Нефтяного района и клеймил Рокфеллера в самых резких выражениях. Однако Рокфеллер распознал в нем того, кто хорошо усвоил основные принципы Нефтяного района – человека, полностью преданного бизнесу, который мог быть агрессивным и беспощадным, но в то же время был гибок и умел легко приспосабливаться. Это его последнее качество подтвердилось в 1875 году, когда Рокфеллер предложил ему поступить к себе на службу. Арчболд быстро согласился. Его первым поручением стало скупить все нефтеперерабатывающие предприятия вдоль Ойл-Крик, соблюдая полную секретность. Он взялся за поручение с полной решимостью. За несколько месяцев он скупил или арендовал двадцать семь нефтеперегонных предприятий и заработал себе физическое истощение.

Арчболд быстро продвинулся по службе, достигнув высших должностей в иерархии „Стандард ойл“. Но ему предстояло устранить еще одно крупное препятствие в отношениях с Рокфеллером – его „несчастную слабость“, как это называлось иносказательно. Он слишком любил выпить, а Рокфеллер настаивал, чтобы он подписал обязательство воздерживаться от спиртного и соблюдал его. Он поступил так, как того хотел Рокфеллер. И теперь в возрасте всего пятидесяти лет, будучи уже ветераном нефтяного бизнеса с более чем тридцатилетним стажем, Арчболд, с его энергией и опытом, стал человеком номер один в „Стандард ойл“. Рокфеллер же, сохраняя связи с Бродвеем, 26 с этого времени посвятил себя своим имениям, филантропии, гольфу и управлению своими капиталами, которые все увеличивались. С 1893 по 1901 год „Стандард ойл“ выплатила дивидендов на сумму более 250 миллионов долларов, причем целую четверть от общей суммы одному Рокфеллеру. Прибыль, добытая „Стандард ойл“ была столь велика, что один автор, писавший на финансовые темы, называл компанию „настоящим банком гигантских масштабов, действующим изнутри нефтяной индустрии и финансирующим эту индустрию вопреки всем конкурентам“.

Тем временем Рокфеллер, освободившись от выполнения ежедневных обязанностей, постепенно восстановил свое здоровье под действием режима, предписанного врачами. В1909 году его врач предсказывал, что он доживет до ста лет, поскольку следует трем простым правилам:“ Во-первых, он избегает любого беспокойства. Во-вторых, он занимается физическими упражнениями на открытом воздухе. В-третьих, он встает из-за стола с легким чувством голода“. Рокфеллера постоянно информировали обо всем, происходившем в компании, но он не вмешивался активно в управление. Да и Арчболд бы ему этого не позволил.

Арчболд посещал Рокфеллера каждую субботу по утрам, чтобы обсудить дела с крупнейшим акционером компании. А Рокфеллер сохранил пост президента, что оказалось крупной ошибкой. Придерживаясь политики абсолютной секретности, „Стандард ойл“ не предприняла никаких попыток предать огласке его уход, и поэтому Рокфеллер все еще оставался персонально ответственным за все, что бы ни делала компания. Таким образом для широкой публики Рокфеллер продолжал оставаться синонимом „Стандард ойл“. Он был громоотводом для любой критики и любых нападок. Почему он сохранил президентский пост? Его коллеги, должно быть, думали, что его имя необходимо для того, чтобы удержать империю от распада, то есть здесь действовал фактор страха. Возможно, причиной было уважение к размеру пакета акций, которым он владел. Но вскоре после наступления нового столетия один из старших директоров X. X. Роджерс в частной беседе предложил совершенно иное объяснение: „Мы решили, что он должен сохранить свой пост. Против нас продолжались эти судебные тяжбы, и мы сказали ему, что если кому-то из нас придется сесть в тюрьму, то он сядет вместе с нами!“

В самом конце девятнадцатого столетия нападки на „Стандард ойл“ приобрели особенный размах. В Америке набирало силу новое мощное реформистское движение – прогрессизм. Его основными целями были политические реформы, защита потребителей, социальная справедливость, улучшение условий труда, а также контроль и регулирование большого бизнеса. Последнее стало особенно насущной проблемой, когда Америку захлестнула волна слияний компаний и рост числа трестов. Первый в стране трест – „Стандард ойл траст“ – был создан в 1882 году. Но тенденция к объединению особенно усилилась в девяностых годах. По некоторым данным, до 1898 году было образовано 82 треста с общей капитализацией 1,2 миллиарда долларов. А между 1898и 1904 годами было создано еще 234 треста, общая капитализация их превышала 6 миллиардов долларов. Кое-кто считал тресты (или монополии) наивысшим достижением капитализма. Для других это было извращение системы, несущее угрозу не только фермерам и рабочим, но также и среднему классу, и независимым бизнесменам, которые опасались лишиться экономических прав. В 1899 году война с трестами рассматривалась как неизбежная „моральная, социальная и политическая битва, которая сейчас разгорается в профсоюзе“. Вопрос о трестах был одним из самых важных в ходе президентских выборов 1900 года, и вскоре после своей победы президент Уильям Мак-Кинли сказал своему секретарю: „Вопрос трестов требует серьезного и быстрого рассмотрения“.

Одним из первых им занялся Генри Демаре Ллойд, который продолжил свои резкие нападки на „Стандард ойл“ уже в форме книги „Богатство против общего благосостояния“, опубликованной в 1894 году. Вслед за ним группа бесстрашных журналистов приступила к расследованию и преданию гласности пороков и болезней общества. Эти писатели, заложившие основы идеологии прогрессивного движения, получили известность под названием „разгребателей грязи“ и оказались в авангарде движения прогрессистов. Потому что, по наблюдению одного историка, „основным критическим достижением американского прогрессизма было выставление напоказ“. Первым на всеобщее обозрение оказался выставленным крупный бизнес.

Журнал, лидировавший в кампания „разгребания грязи“, назывался „Мак-Клурс“. Это был один из ведущих журналов страны с тиражом в сотни тысяч экземпляров. Его издателем был Сэмюель Мак-Клур, – человек темпераментный, экспансивный, обладавший богатым воображением. Он также был известен своими странностями: например, во время одного путешествия в Париж и Лондон он купил тысячу галстуков для коллекции. Он собрал в Нью-Йорке группу талантливых авторов и редакторов, занимавшихся поиском интересных тем. „Крупная сенсация – это тресты, – писал Мак-Клур одному из них в 1899 году. – Вот это будет событие. А журнал, который подробно опишет развитие событий, о которых люди хотят знать, будет обречен на большой тираж“.

Редакторы журнала решили сосредоточиться на одном конкретном тресте, чтобы на его примере проиллюстрировать процесс слияния. Но какой трест выбрать? Сначала предлагались сахарный и мясной тресты, но затем эта идея оказалась отброшенной. Один из авторов предложил тогда добычу нефти в Калифорнии. Нет, – возразила редактор Аида Тарбелл. – Нам нужен новый план наступления. Важно не просто дать четкое представление о размерах индустрии, ее коммерческих достижениях и изменениях, произошедших в связи с этим в стране, главное – высветить основные принципы, с помощью которых лидеры индустрии концентрируют ресурсы и контролируют их“.

К этому времени Аида Минерва Тарбелл уже имела прочную репутацию первой в Америке женщины, ставшей видным журналистом. Она была высокого роста (шесть футов) и обладала только ей присущей суровой и спокойной властностью. Окончив Аллегени-Колледж, она отправилась в Париж, чтобы написать биографию мадам Ролан – одной из руководительниц Великой французской революции, окончившей жизнь на гильотине. Тарбелл посвятила себя карьере и так и не вышла замуж, хотя позднее стала воспевать семейную жизнь и выступать против предоставления женщинам избирательного права. В начале двадцатого столетия ей было уже за сорок, и она уже была известным автором популярных, но тем не менее достаточно серьезных биографий Наполеона и Линкольна. Из-за своей внешности и манеры держаться она казалась старше своих лет. „Всю свою жизнь она в основном держалась особняком, – вспоминала другая женщина, работавшая литературным редактором в „Мак-Клурс“. – Невооруженным глазом было видно, что кокетство ей совершенно не присуще“.

Поскольку вопрос о трестах постоянно муссировался на страницах „Мак-Клурс“, Тарбелл подумывала заняться собственным журналистским расследованием. Очевидной целью расследования была сама „Матерь Трестов“, и она приняла решение взяться за дело. Отправившись принимать грязевые ванны на старинный итальянский курорт вместе с Мак-Клуром, она добилась его санкции на расследование. Таким образом Аида Тарбелл и начала свое расследование, которому было суждено расшатать устои „Стандард ойл“.

По иронии судьбы книга, вышедшая из-под пера Тарбелл, стала последним орудием мести Нефтяного района тем, кто его захватил. Аида Тарбелл родилась и выросла в Нефтяном районе, в обстановке стремительного обогащения и столь же стремительного разорения. Ее отец Фрэнк Тарбелл вошел в этот бизнес, став производителем емкостей лишь несколько месяцев спустя после открытия Дрейка, а в шестидесятых годах, когда дела его шли в гору, он поселился в большом „бумтауне“ под названием Питхоул. Когда нефть на месторождении внезапно закончилась и шумный маленький центр нефтяной деятельности превратился в руины, он заплатил шестьсот долларов за крупнейший отель города, на одну постройку которого в свое время ушло шестьдесят тысяч долларов. Он разобрал его, нагрузил повозки французскими окнами, резными дверьми и прочими деревянными изделиями, брошенной мебелью и железными бра, и перевез это все в Тайтусвиль, что в десяти милях от Питхоула, где и использовал все это при постройке красивого нового дома для своей семьи. В окружении всех этих вещей, постоянно напоминавших об одном из самых крайних проявлений нефтяной лихорадки, Аида Тарбелл и провела свою юность. (Позднее она даже собиралась написать историю Питхоула: „В истории нефтяного бизнеса нет ничего драматичнее Питхоула“, – говорила она.)

Во время Нефтяной войны 1872 года Фрэнк Тарбелл выступил против „Саут импрувмент компани“ на стороне независимых нефтедобывающих компаний. После этого вся его жизнь, как и жизнь многих обитателей нефтяных регионов, была заполнена борьбой со „Стандард ойл“ и болью постоянных поражений. Позднее брат Айды Уильям занял крупную должность в независимой фирме „Пьюр ойл компани“ и организовал сбыт ее продукции в Германии. И от отца, и от брата онапрекрасно знала об опасностях нефтяного бизнеса – этой „карточной игры“, как говорил ее брат Уильям. „Часто мне хочется заняться каким-нибудь другим бизнесом, – писал он ей в 1896 году, – и если мне когда-нибудь удастся разбогатеть, будь уверена, я вложу большую часть денег во что-нибудь более безопасное“. Она помнила душевные страдания и финансовые трудности, которые пришлось перенести ее отцу – заложенный дом, ощущение поражения, очевидную беззащитность перед лицом Спрута, взаимную ожесточенность тех, кто пошел на соглашение со „Стандард ойл“, и тех, кто этого так и не сделал.

„Не делай этого, Аида, – увещевал ее престарелый отец, когда узнал, что она занимается расследованием деятельности „Стандард ойл“ для „Мак-Клурс“. – Они разорят журнал“.

Однажды на ужине, который давал в Вашингтоне Александр Грэм Белл, Тарбелл отвел в сторонку вице-президент одного связанного с Рокфеллером банка. Казалось, что он, хотя и вежливо, но угрожает ей – речь шла именно о том, о чем предупреждал ее отец – о финансовом состоянии „Мак-Клурс“. „Мне жаль, – ответила она резко, – но для меня это не имеет никакого значения“.

Ее было невозможно остановить. Неутомимый исследователь, стремившийся добиться исчерпывающей правды, она превратилась в ищейку, одержимую своим делом и убежденную, что она на верном пути. Ее помощник, которого она отправила побродить по кливлендским улочкам в поисках тех, у кого были причины что-либо вспомнить, писал ей: „Этот Джон Д. Рокфеллер, скажу я вам, самая странная, самая молчаливая, самая таинственная и самая интересная фигура в Америке. В этой стране люди ничего о нем не знают. Ярко написанный портрет этого человека даст в руки „Мак-Клурс“ мощную козырную карту“. И Тарбелл решила разыграть эту карту.

Но каким образом найти непосредственный доступ к „Стандард“? Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны – от X. X. Роджерса. Роджерс был самым высокопоставленным и могущественным директором „Стандард ойл“, уступая в могуществе лишь Джону Арчболду, но, кроме того, он был крупнейшим биржевым спекулянтом. В „Стандард“ он отвечал за нефтепроводы и добычу природного газа. Но личные интересы Роджерса не замыкались на бизнесе. Он оказал большую услугу американской литературе, когда десять лет назад взял на себя контроль за расстроенными финансами Марка Твена, который уже был на грани банкротства, поправил их, а после этого управлял средствами известного писателя и осуществлял инвестиции от его имени для того, чтобы Твен мог, по выражению Роджерса, „перестать обивать пороги“. Однажды Роджерс объяснил свои действия так: „Когда я устаю от своих собственных дел, я отдыхаю, экспериментируя с делами своего друга“. Роджерс любил книги Твена и читал их вслух своей жене и детям. Они с Твеном стали большими друзьями; Твен играл в бильярд на столе, который ему подарил Роджерс.

Но когда дело касалось его собственного бизнеса, Роджерс становился очень жестким, почти лишенным каких-либо сентиментов дельцом. Именно он однажды на заседании комиссии, расследовавшей деятельность „Стандард ойл“, произнес ставшую классической фразу: „Мы собрались не в игрушки играть, а деньги зарабатывать“. Отвечая на анкету для справочника „Кто есть кто“, он назвал себя просто „капиталистом“, другие же называли его „Цербер Роджерс“ – за его спекуляции на Уолл-Стрит. Рокфеллер не одобрял его действий, потому что Роджерс был, по его собственным словам, „прирожденным игроком“. И правда, когда на выходные фондовая биржа закрывалась, Роджерс, которому не терпелось заняться делом, почти всегда усаживался за покер.

Благодаря настойчивости Твена, Роджерс взялся за образование слепоглухонемой Хелен Келлер, направив ее в Рэдклифф. Сам же Твен был чрезвычайно благодарен Роджерсу и называл его самым лучшим другом из всех, которых он когда-либо имел, а однажды сказал, что Роджерс „самый лучший человек из всех, кого я знаю или знал“. Однако по иронии судьбы именно Твен, одно время занимавшийся издательским бизнесом, предоставил возможность Генри Дема-ре Ллойду опубликовать книгу „Богатство против общего благосостояния“. „Я хотел сказать, – писал он жене, – что единственный человек в мире, который мне не безразличен, единственный человек, на которого мне не наплевать, единственный человек, который не щадит пота и крови для спасения меня от голода и унижения, оказался негодяем из „Стандард ойл“… Но я не сказал этого. Я сказал, что мне не нужна какая-то книга; я хотел уйти из издательского бизнеса“.

Твен мог зайти к Роджерсу в его офис на Бродвее, 26 в любое время и иногда обедал вместе с „джентльменами сверху“ в их уютной столовой. Однажды Роджерс сказал, что, по его сведениям, „Мак-Клурс“ собирается опубликовать историю „Стандард ойл“. Он попросил Твена узнать, что это будет за история. Твен, который был дружен с Мак-Клуром, навел у издателя нужные справки. И вот сложилось так, что Твен организовал встречу Тарбелл с Роджерсом. Наконец у нее появился так необходимый ей непосредственный доступ в „Стандард“.

Ее встреча с Роджерсом состоялась в январе 1902 года. Она очень волновалась перед тем как встретиться лицом к лицу с могущественным магнатом из „Стандард ойл“. Но Роджерс тепло ее поприветствовал. Описывая потом свои впечатления от встречи с Роджерсом, она сказала, что он был „вопреки всему самый красивый и самый выдающийся человек на Уолл-Стрит“. Они быстро достигли взаимопонимания, поскольку выяснилось, что когда Тарбелл была еще совсем маленькой, Роджерс жил в том же городе Нефтяного региона, что и она, где он владел небольшим нефтеперерабатывающим заводом. Причем его дом находился на склоне того же холма, что и дом семьи Тарбеллов. Он рассказал ей, что арендовал дом (в те времена жизнь в арендованном доме означала „признание неудачи в бизнесе“), чтобы накопить побольше денег для покупки пакета акций „Стандард ойл“. Он сказал, что хорошо помнит Тарбелла-отца и вывеску „ЕмкостиТарбелла“. По его словам, никогда он не был так счастлив, как в эти ранние годы. Возможно, он был искренен или просто был очень хорошим психологом, отлично подготовившимся к встрече. Ему удалось очаровать Аиду Тарбелл – много лет спустя она нежно называла его „самым красивым пиратом из всех, что когда-либо поднимали свой флаг на Уолл-Стрите“.

В течение следующих двух лет она регулярно встречалась с Роджерсом. Ее впускали в одну дверь, а выпускали в другую; правила компании не разрешали посетителям встречаться друг с другом. Иногда на Бродвее, 26 ей даже предоставлялся рабочий стол. Она приносила Роджерсу досье, а он предоставлял документы, цифры, давал необходимые пояснения. Роджерс был на удивление искренним с Тарбелл. Однажды зимой, например, она смело спросила его, каким образом „Стандард“ „манипулирует законодательными органами“.

„О, разумеется, мы присматриваем за ними! – услышала она в ответ. – Законодатели приходят прямо сюда и просят внести пожертвования на их избирательную кампанию. И мы делаем это, но как частные лица… Мы опускаем руку в карман и выдаем им кругленькую сумму на проведение избирательных кампаний. А затем когда вносится законопроект, противоречащий нашим интересам, мы идем к их лидеру и говорим: „Есть такой-то законопроект. Нам он не нравится, и мы хотели бы, чтобы вы позаботились о наших интересах. Так поступают все“.

Почему он был столь обходителен? Кто-то предполагает, что это была месть Рокфеллеру, с которым он поссорился. Сам же он давал более прагматичное объяснение. Работа Тарбелл, считал он, „будет воспринята как истина в последней инстанции о „Стандард ойл компани“, а поскольку она собиралась написать об этом в любом случае, то он хотел сделать все, что в его силах, чтобы досье компании было „правильным“. Роджерс даже устроил ей встречу с Генри Флеглером, к тому времени уже совершенно поглощенным своими собственными крупными нефте-разработками во Флориде. К раздражению Тарбелл, все, что Флеглер ей сказал: „мы процветали“, очевидно благодаря Всевышнему. Роджерс в общих чертах намекнул, что он сможет организовать ей интервью с самим Рокфеллером, но оно все же не состоялось. Роджерс так и не объяснил, почему.

Тарбелл признавалась одному из своих коллег, что ее целью было в самых общих чертах написать „историю-репортаж о „Стандард ойл компани“. Это должна быть не полемика, а просто рассказ о крупной монополии, причем я постараюсь сделать его как можно более красочным и драматичным“. Что же касается Роджерса, то у него, гордившегося своими достижениями и своей компанией, было точно такое же впечатление.

Но каково бы ни было первоначальное намерение Тарбелл, серия ее статей, которая начала выходить в „Мак-Клурс“ в ноябре 1902 года, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Месяц за месяцем перед читателем разворачивалась история махинаций и манипуляций, временных уступок и жестокой конкуренции, агрессивности „Стандард“ и постоянной войны на уничтожение, которую она вела против независимых нефтедобывающих компаний. Эти публикации были у всех на устах, что дало автору возможность выявить новые источники информации. Несколько месяцев спустя после начала публикации статей Тарбелл приехала в Тайтусвиль навестить семью. „Интересно, что хотя уже вовсю идет публикация, а меня еще не похитили и даже не затаскали по судам, как предсказывали некоторые из моих друзей, – говорила она. – Люди хотят открыто говорить со мной“. Даже Роджерс продолжал, несмотря ни на что, сердечно ее принимать по мере выхода новых статей. Но вот она напечатала очередную статью, посвященную тому, как действует разведывательная сеть „Стандард“, насколько большое давление оказывается даже на самые маленькие независимые компании, занимавшиеся сбытом. Роджерс пришел в ярость. Он порвал с ней всякие отношения и отказался впредь ее видеть. Она же совершенно не раскаивалась в том, что написала. Позднее она говорила, что „распутывание обвинений в шпионаже“ больше, чем что-либо другое, „вызвало у меня отвращение по отношению к 'Стандард“. Потому что „во всем этом была такая мелочность, которая казалась достойной полного презрения, по сравнению с тем гением и теми огромными способностями, какие лежали у истоков этой организации. Никакой иной факт истории „Стандард“ не вызывал у меня подобных чувств как этот“. И это чувство более, чем что-либо еще, придавало ее статьям такую огромную разоблачительную силу.

Серия статей Тарбелл печаталась в течение двух лет, а затем в ноябре 1904 года все они были собраны и опубликованы отдельной книгой, под названием „История „Стандард ойл компани“ и включавшей в себя также шестьдесят четыре приложения. Эта работа, написанная очень ясным языком, и представлявшая собой наиболее полное описание истории компании и стала настоящим достижением, особенно если учесть ограниченный доступ к информации о „Стандард“. Но за бесстрастным изложением скрывался гнев и яростное осуждение – как Рокфеллера, так и беспощадных методов деятельности Треста. В изображении Тарбелл Рокфеллер, несмотря на его многократно декларируемую приверженность христианским ценностям, представал в виде аморального хищника. „Г-н Рокфеллер, – писала она, – систематически играет краплеными картами, и очень сомнительно, что, начиная с 1872 года, он хотя бы раз в гонках с конкурентами стартовал бы честно“.

Публикация книги стала большим событием. Один из журналов назвал ее „наиболее замечательной книгой подобного рода из всех, написанных в этой стране“. Сэмюель Мак-Клур сказал Тарбелл: „Сегодня вы самая известная женщина в Америке… Люди говорят о вас с таким почтением, что я начинаю вас побаиваться“. Позднее он писал ей из Европы, что даже там газеты „постоянно упоминают о вашей работе“. Уже в пятидесятых годах нашего столетия историки „Стандард ойл оф Нью-Джерси“, вряд ли с сочувствием относившиеся к книге Тарбелл, констатировали, что ее „возможно, раскупали более часто, а ее содержание пропагандировали более широко, чем какую-либо другую работу по истории американской экономики и бизнеса“. Вопрос спорный, но эта книга по бизнесу была, пожалуй, уникальной по тому влиянию, какое она оказала из всех когда-либо опубликованных в Соединенных Штатах. „Я никогда не испытывала враждебности к размерам и богатству, ничего не имела против формы их объединения, – объясняла Тарбелл. – Я бы желала, чтобы они объединялись, росли и становились еще богаче – но лишь законными средствами. А они никогда не играли по правилам, и это уничтожило их величие в моих глазах“.

Но Аиде Тарбелл было уже мало истории „Стандард“. В 1905 году она предприняла заключительную атаку, выпустив журналистский портрет самого Рокфеллера. „Она нашла его виновным, – писал ее биограф, – в плешивости, опухолях и в том, что он сын вероломного нефтяного дилера“. Действительно, она приняла его внешность, включая облысевшую в результате болезни голову за признак моральной дряхлости. Возможно, это была последняя месть настоящей дочери Нефтяного района. Когда она заканчивала эту свою последнюю статью, в Тайтусвиле умирал ее отец – один из независимых нефтепромышленников, вступивших в борьбу с Рокфеллером и потерпевший в этой борьбе поражение. Едва закончив свою рукопись, она поспешила к умирающему отцу.

А какова была реакция самого Рокфеллера? Когда выходили статьи, его старый сосед, заглянув навестить нефтяного магната, поднял вопрос об Аиде Тарбелл, как он выразился, „приятельнице“ Рокфеллера.

„Многое изменилось, скажу я вам, – ответил Рокфеллер, – с того времени, когда и вы, и я были мальчишками. Мир полон социалистов и анархистов. Как только человек достигнет заметных результатов в какой-либо области бизнеса, они тут же набрасываются на него со своей критикой“. Впоследствии этот сосед писал, что Рокфеллер был похож „на игрока, который привык к тому, что его время от времени бьют по голове. Он ни в малейшей степени не волнуется по поводу ударов, которые он может получить. Он продолжает придерживаться мнения, что „Стандард“ принесла больше пользы, чем вреда“. В другой раз от него услышали кличку, которой он наградил свою „приятельницу“ – „Мисс Тар Баррель“.

Тарбелл ни в коем случае не была социалисткой. Если в ее нападках на „Стандард ойл“ и была какая-то программа, то это была потребность в силе, которая уравновесила бы мощь корпораций. Для Теодора Рузвельта, ставшего президентом в 1901 году после убийства Уильяма Мак-Кинли, этим противовесом могло быть только одно – государство.

Теодор Рузвельт был воплощением движения прогрессистов. Будучи самым молодым из всех, кто до тех пор поселялся в Белом доме, он был переполнен энергией и энтузиазмом. Его называли „человеком-паровым катком“ и „метеором века“. Один журналист писал, что после встречи с Рузвельтом „вы идете домой и выжимаете его из вашей одежды“. С одинаковой страстью Рузвельт занимался реформами во всех их проявлениях – от посредничества в окончании Русско-японской войны до введения упрощенного правописания, горячим сторонником которого он был. За первое он удостоился Нобелевской премии мира в 1906 году. Что же до второго, то в том же году он добивался принятия Правительственным издательством нового правописания трехсот привычных слов – например „dropt“ вместо „dropped“. Верховный суд отказался утвердить подобные упрощения для юридических документов, но Рузвельт непоколебимо придерживался их в своих частных письмах.

Именно он впервые употребил термин „разгребатель грязи“ в отношении журналистов – представителей движения прогрессистов. Он назвал их так иронично, потому что считал, что их нападки на политиков и корпорации слишком неконструктивны, и что они слишком уж увлекаются описанием „подлости и унижений“. Рузвельт опасался, что написанное ими разожжет пламя революции и подтолкнет людей к социализму и анархизму. Тем не менее он скоро сделал основные пункты их программы своими, включая регулирование дорожного движения, качественные изменения в мясоконсервной промышленности, находящейся в ужасающем состоянии, а также контроль над продуктами питания и лекарствами. В центре его программы было также установление контроля над могуществом корпораций – этим он заработал себе прозвище „борец с трестами“. Рузвельт ничего не имел против трестов как таковых. Он рассматривал объединения как логичное и неизбежное следствие экономического прогресса. Однажды он сказал, что законодательными средствами процесс объединения можно остановить с таким же успехом, как и наводнение на Миссисипи. Но, добавил президент, „мы можем регулировать и контролировать этот процесс с помощью возведения дамб“, имея в виду общественный контроль и регулирование. Реформа такого рода была необходима, по его мнению, для того, чтобы преградить дорогу революции и растущему радикализму и сохранить тем самым американскую экономическую и политическую систему. Рузвельт различал тресты „хорошие“ и „плохие“, только последние нужно было разукрупнять. И в этомего нельзя было остановить. За годы его президентства возглавляемая им администрация возбудила по меньшей мере сорок пять антитрестовских исков.

Что же касается „Матери всех трестов“, то ей предстояло пережить крупнейшую из битв. „Стандард ойл“ стала одной из наиболее излюбленных целей Рузвельта: она превратилась в любимого дракона этого неугомонного рыцаря – лучшего противника для турнира было не найти. Тем не менее когда в ходе избирательной кампании 1904 года Рузвельт искал поддержки крупного капитала, руководители „Стандард ойл“ пытались пробиться к нему. После того, как один дружественно настроенный конгрессмен, одновременно занимавший пост председателя одной из дочерних компаний „Стандард“, сообщил Арчболду, что, по мнению Рузвельта, „Стандард ойл“ является его непримиримым врагом, Арчболд ответил: „Я всегда был поклонником президента Рузвельта и прочел все написанные им книги, и все они, в прекрасных переплетах, стоят у меня в библиотеке“.

У этого конгрессмена появилась блестящая идея: писатель, а к тому же еще и президент, должен быть очень падок на лесть. Особенно столь плодовитый писатель, каким был Рузвельт. Он информировал Рузвельта о том, что Арчболд выразил ему свое восхищение, и использовал этот гамбит для того, чтобы организовать встречу двух деятелей. „Книжные дела“ решили исход игры с первого выстрела“, – писал Арчболду торжествующий конгрессмен. Но он добавил также и слова предупреждения: „Прежде, чем встречаться с президентом, вам следовало бы прочесть, по крайней мере, названия этих томов, чтобы освежить их в памяти“. Лесть могла открыть Арчболду парадную дверь, но этого было мало, чтобы пройти дальше. „Даже с самой темной Абиссинией, – сказал он в раздражении несколько лет спустя, – не обращались так, как с нами обращалась администрация г-на Рузвельта после его переизбрания в 1904 году“.

Перед выборами демократы подняли большой шум по поводу пожертвований большого бизнеса на кампанию республиканцев, в том числе упоминались и сто тридцать тысяч долларов, поступивших от Арчболда и X. X. Роджерса. Рузвельт распорядился вернуть сто тысяч долларов, а после этого в порыве саморекламы обещал каждому американцу „честную сделку“, что стало его лозунгом. Действительно ли деньги были возвращены – это другой вопрос. Министр юстиции Фи-ландер Нокс рассказывал преемнику Рузвельта Уильяму Говарду Тафту, что, когда однажды в октябре 1904 года он вошел в кабинет Рузвельта, то услышал, как тот диктовал письмо с указанием вернуть деньги „Стандард ойл“.

„Как, г– н президент, ведь деньги уже потрачены? – сказал Нокс. – Они не могут вернуть деньги, у них их просто уже нет“. – „Ладно, – ответил Рузвельт, – все равно это письмо будет хорошо смотреться в официальных отчетах“.

Сразу же после переизбрания Рузвельта в 1904 году его администрация начала расследование деятельности „Стандард ойл“ и нефтяного бизнеса в целом. Ожесточенной критике был подвергнут контроль треста над транспортом, а, кроме того, Рузвельт лично допустил в адрес компании резкие выпады. Давление столь усилилось, что в марте 1906 года Арчболд и X. X. Роджерс поспешили в Вашингтон, чтобы встретиться с Рузвельтом и просить его не начинать судебное преследование компании. „Мы сказали ему, что нашу деятельность все расследуют и расследуют, отчеты все составляют и составляют, – писал Арчболд своему коллеге – директору Генри Флэглеру после встречи с Рузвельтом, – но мы можем выдержать это столько же, сколько и остальные внашем положении. Он внимательно слушал все, что мы ему говорили, и, казалось, нам удалось произвести на него нужное впечатление… Пожалуй, нам удалось добиться положительного решения от президента“.

Арчболд вводил в заблуждение своих коллег и себя самого. В ноябре 1906 года случилось наконец то, чего так долго ожидали и опасались: в федеральном окружном суде Сент-Луиса началось рассмотрение иска администрации Рузвельта против „Стандард ойл“. В соответствии с антитрестовским законом Шермана 1890 года компанию обвинили в заговоре с целью ограничения свободы торговли. По ходу процесса Рузвельт разжигал страсти широкой публики. „Эти люди противодействовали любым мерам по обеспечению справедливости ведения бизнеса, которые принимались за последние шесть лет, – публично заявлял Рузвельт. В частной беседе он говорил своему министру юстиции, что директоры „Стандард ойл“ являются „крупнейшими преступниками в стране“. Военное министерство объявило, что оно не будет больше покупать нефтепродукты у картеля. Стараясь не отставать, вечный кандидат от демократов на президентских выборах Уильям Дженнингс Брайан объявил, что наилучшим выходом для страны было бы заключение Рокфеллера в тюрьму.

В „Стандард ойл“ понимали, что это битва на выживание. Роли поменялись, и теперь правительство заставляло компанию „попотеть“. Один из высокопоставленных сотрудников „Стандард“ писал Рокфеллеру: „Администрация приступила к реализации продуманной программы разрушения компании и всего с ней связанного и использует для достижения этой цели все средства, находящиеся в ее распоряжении“. Стремясь защититься, „Стандард“ воспользовалась услугами известнейшего адвоката, пользовавшегося репутацией одного из самых выдающихся представителей американской юриспруденции. Государственное обвинение вел специалист по корпоративному праву по имени Фрэнк Биллингс Келлог – тот самый, который два десятилетия спустя стал государственным секретарем США. На протяжении более двух лет показания дали 444 свидетеля, был предоставлен 1371 документ. Полный протокол занял 14495 страниц, объединенных в двадцать один том. Председательствующий Верховного суда позднее говорил, что протокол был „чрезмерно объемист… и содержал огромное количество противоречащих друг другу свидетельств в отношении бесчисленных, запутанных и разнообразных сделок, совершенных на протяжении почти сорока лет“.

Одновременно против „Стандард“ велись также и другие судебные разбирательства. Время от времени Арчболд старался даже подшутить над этим юридическим и административным наступлением. „В течение почти сорока четырех лет своей жизни, – говорил он публике, собравшейся на банкете, – я предпринимал напряженные усилия по ограничению торговли и коммерции нефтью и ее продуктами в Соединенных Штатах, в округе Колумбия и в других странах. Я делаю вам это признание, друзья, в конфиденциальном порядке, будучи полностью убежден, что вы не выдадите меня Бюро по делам корпораций“. Но, несмотря на добродушные подшучивания, и он, и его коллеги были полны мрачных предчувствий. „Федеральные власти предпринимают против нас все возможные усилия, – писал он в частном письме в 1907 году. – Президент назначает судей, которые также являют ся присяжными, и рассматривают эти корпоративные дела… Я не думаю, что они в состоянии съесть нас, но они могут добиться того, что чернь навредит нам. Мы сделаем все возможное для защиты наших акционеров. Сказать более того, что я уже сказал, ни я, ни кто-либо еще не в состоянии“.

На другом процессе в том же году федеральный судья с примечательным именем Кинсо Маунтин Лэндис – тот самый, который стал впоследствии первым главой комитета по бейсболу – наложил огромный штраф на „Стандард ойл“ за нарушение закона, выраженное в принятии системы скидок. Он также осудил адвокатов „Стандард“ за „преднамеренное высокомерие“ и сожалел о „неадекватности наказания“. Рокфеллер с друзьями играл в гольф, когда появился мальчишка-посыльный с известием о решении судьи. Рокфеллер разорвал конверт, достал письмо, прочел его и спрятал в карман. Затем он нарушил молчание: „Ну, джентльмены, продолжим?“ Один из присутствовавших не смог сдержаться: „Каков приговор?“ – спросил он. „Высший предел наказания, я полагаю – двадцать девять миллионов долларов, – ответил Рокфеллер. Затем он добавил в раздумье: – Судья Лэндис умрет задолго до того, как этот штраф будет выплачен“. Поборов этот единственный всплеск эмоций, он продолжил играть в гольф, оставаясь, казалось, абсолютно бесстрастным, и сыграл одну из лучших игр в своей жизни. Приговор, вынесенный Лэндисом, был в конце концов отменен.

Но в 1909 году в ходе крупного антитрестовского процесса федеральный суд вынес решение в пользу правительства и предписал распустить „Стандард ойл“. Теодора Рузвельта, который к тому времени уже не был президентом, эта новость застала на Белом Ниле, когда он возвращался с большого охотничьего путешествия. Он ликовал. По его словам, это решение стало „одним из наиболее выдающихся триумфов порядочности, что когда-либо случались в нашей стране“. Со своей стороны, „Стандард ойл“, не теряя времени, обратилась в Верховный суд. Верховный суд был вынужден дважды заново рассматривать дело вследствие смерти двух его судей. Промышленные и финансовые круги в волнении ожидали результата. Наконец в мае 1911 года по окончании особенно утомительного дневного заседания председательствующий судья Уайт пробормотал: „Я также должен объявить решение суда за номером 398 по иску правительства Соединенных Штатов против „Стандард ойл компани“. Зал судебного заседания, в душной, жаркой атмосфере которого было тихо и сонно, внезапно проснулся, все напряглись, вслушиваясь напряженно в то, что он говорил. Сенаторы и конгрессмены бросились в зал заседаний. Выступление судьи Уайта продолжалось в течение сорока девяти минут, но часто его слова были настолько неразборчивы, что другой судья, сидевший непосредственно по левую руку от него, был вынужден несколько раз наклоняться к нему, прося говорить погромче для того, чтобы наиболее важные слова были слышны. Верховный судья ввел новый принцип – он заключался в том, что судебная оценка ограничений торговли, о которых говорится в законе Шермана, должна базироваться на правиле „разумного подхода“. Таким образом, „ограничение“ могло подлежать наказанию лишь в том случае, если оно было неразумным и противоречило общественному интересу. Но в этом случае оно ему, разумеется, противоречило. „Любой незаинтересованный человек, – вещал верховный судья, – рассматривая этот период (начиная с 1870 года), неизбежно придет к неопровержимому заключению, что сам гений коммерческого развития и организации… вскоре породил намерение и потребность лишить других… их права торговать и таким образом добиться господства, что иявлялось его целью“. Судьи оставили в силе решение федерального суда. „Стандард ойл“ подлежала окончательной ликвидации.

Директоры собрались в кабинете Уильяма Рокфеллера на Бродвее, 26 и мрачно ожидали вердикта суда. Согласно сохранившейся традиции, сказано было немного. Арчболд с напряженным лицом склонился над биржевым телеграфным аппаратом в поисках какого-нибудь сообщения. Когда новости наконец появились, все были поражены. Никто не был готов к столь уничтожающему решению Верховного суда: „Стандард“ предоставлялось шесть месяцев для того, чтобы самораспуститься. „Наш план“ разрушался распоряжением суда. Наступила мертвая тишина. Арчболд начал насвистывать какую-то мелодию, так же, как он делал это много лет назад, еще мальчишкой, когда ему приходилось перебираться через грязь в Тайтусвиле, чтобы купить нефть или провести переговоры. Теперь же он подошел к камину. „Ну что ж, джентльмены, – сказал он после минутного размышления, – жизнь – это лишь последовательная смена одной мерзости другой“. И снова принялся насвистывать.

Сразу же после решения суда перед директорами „Стандард“ возник очень важный вопрос, требовавший немедленного разрешения. Одно дело – суд, которому ничего не стоит вынести решение о роспуске. Но как именно разбить огромную империю, разорвать множество связывающих ее нитей? Масштаб компании был просто невероятным. „Стандард“ осуществляла транспортировку более четырех пятых всей нефти, добывавшейся в Пенсильвании, Огайо и Индиане. На принадлежавших ей нефтеперегонных заводах перерабатывалось более трех четвертей всей сырой нефти Соединенных Штатов; она владела более чем половиной всех автомобилей для перевозки нефти; она осуществляла сбыт более четырех пятых всего отечественного керосина и столько же керосина, идущего на экспорт, также проходило через ее руки; она продавала железным дорогам более девяти десятых от всего объема смазочных масел. Также „Стандард“ торговала широким диапазоном сопутствующих товаров, например, 300 миллионов свечей семиста видов. Она имела даже свой собственный флот – семьдесят восемь пароходов и девятнадцать парусных судов. Как можно было все это раздробить? Бродвей, 26 хранил молчание, а слухи множились. Наконец в конце июля 1911 года компания объявила о планах самороспуска.

„Стандард ойл“ разделялась на несколько отдельных корпораций. Самой крупной из них становилась бывшая материнская компания „Стандард ойл оф Нью-Джерси“, к которой отходила почти половина от общей суммы чистых активов. Впоследствии на ее основе была образована компания „Экссон“, и она впоследствие не утеряла своей ведущей роли. Следующей по величине, получившей 9 процентов стоимости чистых активов, была „Стандард ойл оф Нью-Йорк“, которая в конце концов превратилась в „Мобил“. Также были созданы следующие компании: „Стандард ойл (Калифорния)“, которая впоследствии стала „Шевроном“; „Стандард ойл оф Огайо“, которая стала „Сохайо“, а затем американским отделением „Бритиш петролеум“; „Стандард ойл оф Индиана“, которая впоследствии стала „Амоко“; „Континентал ойл“, которая стала „Коно-ко“; и „Атлантик“, которая стала частью „Арко“, а затем в конце концов частью“ Сан“. „Нам даже пришлось послать нескольких ребят из офиса для того, чтобы возглавить компании на местах“, – угрюмо прокомментировал один из руководителей „Стандард“. Эти новые корпорации, хотя и независимые друг от друга, с непересекавшимися структурами руководства, тем не менее в целом соблюдали разграничение рынков и сохраняли свои старые коммерческие связи. Каждая из них характеризовалась быстро растущим спросом в пределах своей территории, и конкуренция между ними возникла нескоро. Такая вялость усиливалась одним судебным недосмотром, выявившимся в ходе раздела. По-видимому, никто на Бродвее, 26 не придал никакого значения праву владения торговой маркой и фирменными названиями. Поэтому все новые компании начали продавать товары под старыми фирменными названиями – „Поларайн“, „Перфекшн ойл“, бензин „Ред краун“. Это очень сильно ограничило возможности какой-либо компании проникнуть на территорию другой.

Общественное мнение и американская политическая система вытеснили конкуренцию в сферу транспорта, переработки и сбыта нефти. Но если дракон был мертв, то вознаграждение за расчленение должно было быть значительным. Мир для „Стандард ойл“ менялся слишком быстро; ее централизованный контроль оказался чересчур жестким, в особенности для нефтедобытчиков на местах. После раздела они получили возможность руководить так, как они считали нужным. „Молодые люди получили шанс, о котором они могли только мечтать“, – вспоминал человек, который должен был возглавить „Стандард оф Индиана“. Для руководителей различных компаний-наследников это также означало освобождение от необходимости получать согласие Бродвея, 26 на любые капиталовложения, превышавшие пять тысяч долларов, или пожертвования на больницы свыше пятидесяти долларов.

Среди прочих последствий роспуска был также и неожиданный всплеск различных изобретений и усовершенствований технологических процессов, которые до того сдерживались жестким контролем с Бродвея, 26. Особенно в этом преуспела „Стандард оф Индиана“, ставшая пионером в области нефтепереработки. В этой отрасли произошел настоящий переворот, который способствовал развитию автомобильной индустрии, находившейся еще в зачаточном состоянии. Таким образом компания смогла сохранить за собой рынок, ставший впоследствии самым важным в Соединенных Штатах.

При использовании существовавших технологий нефтепереработки из сырой нефти можно было получить 15 – 18, а в лучшем случае – 20 процентов натурального бензина от общей массы продукта. Прежде это не имело большого значения, потому что бензин в то время был фактически лишь побочным продуктом, легковоспламеняющейся и взрывчатой фракцией, практически не имевшей рынка сбыта. Но ситуация резко изменилась в связи с быстрым ростом числа автомобилей, в качестве топлива для которых и применялся бензин. Некоторым представителям нефтяной индустрии стало очевидно, что проблему снабжения нового транспорта бензином необходимо решать как можно скорей. Среди тех, кто особенно ясно представлял себе всю сложность нынешней ситуации, был и Уильям Бёртон, руководитель производственного подразделения „Стандард оф Индиана“. Он получил степень доктора наук по химии в Университете Джонса Хопкинса и таким образом был одним из немногих ученых, работавших в американской промышленности. Он поступил в „Стандард“ в 1889 году для того, чтобы решить проблему избавления лаймской сырой нефти от „запаха скунса“. В 1909 году, за два года до решения суда о роспуске, в ожидании грядущей нехватки бензина, Бёртон дал указание находившейся в его распоряжении небольшой группе исследователей, состоявшей также из докторов наук Университета Джонса Хопкинса, разобраться с проблемой увеличения объема получаемого бензина. Он принял это важное решение самостоятельно, приступив к исследованиям без согласия на то Бродвея, 26 и даже не поставив в известность чикагских директоров индиан-ской дочерней компании. Он говорил своим ученым, что лаборатория должна проверять любую возможную идею. Целью было „расщепить“ большие молекулы углеводородов менее пригодных продуктов на более мелкие молекулы, из которых можно было бы составить автомобильное топливо.

Тупиковых путей было много. Но наконец испытатели начали эксперименты по „термическому крекингу“, в процессе которых, относительно дешевый продукт – газойль, обрабатывался одновременно под высоким давлением и при высокой температуре – до 650 градусов и выше. Ранее этого никто не делал. Ученые проявляли осторожность, и, надо сказать, оправданно, потому что угроза всегда присутствовала. Было очень мало данных в отношении того, как поведет себя нефть при таких условиях. Те, кто занимался нефтепереработкой на практике, были напуганы. По ходу эксперимента ученым приходилось возиться вокруг раскаленного докрасна дистиллятора, замазывая течи с большим риском для жизни, потому что рабочие, занятые в аппаратной, отказались выполнять эту работу. Но идея Бёртона оказалась верной: из газойля был получен „синтетический бензин“, что почти вдвое увеличило выход полезного бензина из одного барреля сырой нефти – до 45 процентов. „Открытию процесса термического крекинга суждено стать одним из самых великих открытий нашего времени, – писал один из историков этой отрасли. – В результате нефтяная промышленность стала первой отраслью, революционизированной посредством достижений химии“.

Но одно дело изобретение – нужно было еще решить проблему коммерческого использования данного новшества. Бёртон обратился в штаб-квартиру „Стандард ойл“ в Нью-Йорке за миллионом долларов, необходимых для постройки сотни дистилляторов для термического крекинга. Но Бродвей, 26 ответил отказом, даже не пытаясь дать какие-либо объяснения. В Нью-Йорке всю эту идею посчитали безрассудной. В частной беседе один из директоров говорил: „Бёртон хочет разнести весь штат Индиана и смыть его в озеро Мичиган“. Однако сразу же после роспуска „Стандард ойл“ директоры независимой теперь „Стандард оф Индиана“, у которых был прямой контакт с Бёртоном и большая уверенность в нем, дали ему зеленый свет, хотя один из директоров сказал ему в шутку: „Вы разорите нас“.

Помощь пришла как раз вовремя. Вследствие необычайного роста автомобильного парка, мир находился уже на пороге бензинового голода. В 1910 году объемы продаж бензина впервые превысили продажу керосина, а спрос продолжал галопировать. Наступал век бензина, но растущая нехватка его составляла большую угрозу для нарождавшейся автомобильной индустрии. Цены на бензин выросли с девяти с половиной центов в октябре 1911 года до семнадцати центов в январе 1913 года. В Лондоне и Париже автомобилисты платили по пятьдесят центов за галлон, а в других частях Европы – до одного доллара.

Но в начале 1913 года, спустя год после роспуска „Стандард ойл“, в эксплуатацию были пущены первые дистилляторы Бёртона, и „Индиана“ объявила о создании нового продукта – „моторного спирта“, т. е. бензина, полученного путем термического крекинга. Оглядываясь назад, Бёртон вспоминал: „Мы ужасно рисковали, и нам здорово повезло, что с самого начала у нас не было крупных проколов“. Внедрение метода термического крекинга прибавило нефтеперерабатывающей отрасли гибкости, которой до того у нее не было. Процесс нефтепереработки больше не подвергался случайным воздействиям температур перегонки различных компонентов сырой нефти. Теперь можно было манипулировать молекулами и увеличивать выход нужных продуктов. Более того, бензин, полученный крекингом, имел лучшие характеристики, чем полученный обычной перегонкой бензин, что означало большую мощность и давало возможность использовать двигатели с повышенной компрессией.

Успешное внедрение термического крекинга поставило „Стандард оф Индиана“ перед дилеммой. Разгорелась горячая дискуссия, лицензировать ли его патенты или нет. По мнению некоторых, владение подобной лицензией просто усилило бы конкурентов. Но в 1914 году „Стандард оф Индиана“ все же начала выдачу лицензий на этот метод компаниям, находившимся вне ее рынков сбыта, исходя из того, что полученные поступления все равно будут „к общей выгоде“. Выгода оказалась значительной, потому что между 1914 и 1919 годами лицензионные пошлины поступали от четырнадцати компаний. „Индиана“ лицензировала метод на одних и тех же условиях для всех компаний. Но одна из компаний – „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ – пыталась добиться для себя лучших условий. Бывшая материнская компания считала, что достойна более лакомого куска и попыталась вынудить „Индиану“ на это. Однако „Стандард оф Индиана“ и пальцем не пошевелила. Наконец, в 1915 году „Джерси“ капитулировала и получила лицензию на условиях „Индианы“. И даже много лет спустя самым неприятным делом для президента „Джерси Стандард“ было выписывание чеков на огромные роялти – на счет „Стандард оф Индиана“12.тал его наследников – частей прежней „Стандард“ превышал вскоре уже капитал целого. В течение года после распада „Стандард ойл“ акционерный капитал вновь возникших компаний в большинстве случаев удвоился, что же касается „Индианы“, то он даже утроился. Никто не получил в результате этой перемены столько, сколько человек, владевший четвертью всех акций, то есть Джон Д. Рокфеллер. После распада, вследствие увеличения цены различных акций, его личный капитал увеличился до 900 миллионов долларов (что эквивалентно 9 миллиардам долларов в настоящее время).

В 1912 году Теодор Рузвельт, четыре года назад покинувший Белый дом, предпринял очередную попытку вновь его занять, и вновь его целью стала „Стандард ойл“. „Стоимость акций выросла более, чем на сто процентов, поэтому г-н Рокфеллер и его компаньоны фактически удвоили свои капиталы, – гремел он в ходе избирательной кампании. – Не удивительно, что теперь молитва Уолл-Стрита такова: „О, милосердное провидение, даруй нам еще один роспуск“

На рубеже столетий в нефтяной индустрии быстро настала новая эра. Получилось так, что по времени совпало несколько событий: быстрый рост парка автомобилей; открытие новых нефтяных месторождений в Техасе, Оклахоме, Калифорнии и Канзасе, появление новых конкурентов, и прогресс технологии нефтепереработки. К этому, конечно же, необходимо добавить далеко идущие последствия роспуска „Стандард ойл“ и последовавшую за этим реструктуризацию всей отрасли.

Непосредственно перед разделом, один из советников Джона Д. Рокфеллера высказал мнение, что Рокфеллеру нужно продать некоторые из принадлежавших ему акций „Стандард ойл“, потому что их цена на этот момент была самой высокой и могла упасть после развала. Рокфеллер отказался – ему было виднее. Акции компаний-наследниц распределялись среди акционеров „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ пропорционально. Но если дракон был расчленен, то акционерный капитал был в одних руках.

ГЛАВА 6. НЕФТЯНЫЕ ВОЙНЫ: ВОЗВЫШЕНИЕ „РОЙЯЛ ДАТЧ“ И ЗАКАТ ИМПЕРСКОЙ РОССИИ

Осенью 1896 года в Сингапуре, по пути из Британии в Кутей, никому не известный, забытый Богом уголок в джунглях на восточном берегу острова Борнео, остановился один моложавый человек, имевший за плечами большой опыт работы на Дальнем Востоке и заслуженную репутацию среди тех, кто занимался нефтяным бизнесом. О его путешествии очень скоро стало известно, и агент „Стандард ойл“ в Сингапуре столь же быстро отправил сообщение в Нью-Йорк: „Некий г-н Абрахаме, по слухам, племянник М. Сэмюеля, представитель… синдиката Сэмюеля, прибыл из Лондона и немедленно отправился в Кутей, где, по слухам, люди Сэмюеля приобрели большие нефтяные концессии. Так как г-н Абрахаме является именно тем человеком, который начал строительство нефтяных резервуаров по русскому образцу в Сингапуре и Пенанге и установил в обоих городах необходимое оборудование, то его визит в Кутей должен что-то означать“. Так оно и было. Потому что Марк Абрахаме был послан своими дядьями организовать разработку нефтяной концессии, в которой концерн Сэмюеля чрезвычайно нуждался для сохранения своего положения, а возможно, и для обеспечения самого существования компании.

В этом предприятии Маркус Сэмюель руководствовался императивом нефтяного бизнеса. Те, кто был с ним связан, всегда находились в поисках определенного равновесия. Инвестиции в одном секторе бизнеса влекут за собой новые инвестиции в другой сектор, в целях обеспечения безопасности уже инвестированных средств. Те, кто добывают нефть, должны обеспечить рынки сбыта, чтобы их нефть имела цену. Маркус Сэмюель сказал однажды: „Добыча нефти сама по себе почти ничего не стоит и ничего не приносит. Необходимы рынки сбыта“. Тем же, кто занят переработкой нефти, необходимы не только рынки сбыта, но и предложение – неиспользуемый нефтеперерабатывающий завод представляет собой лишь склад металлолома и ржавеющих труб. А тем, кто занимается сбытом, необходима нефть, в противном случае они будут иметь лишь убытки. Степень остроты данных требований может быть различной, но сам императив, на котором базируется работа данного сектора экономики, остается неизменным. К концу девяностых годов Маркус Сэмюель, вложивший значительные средства в танкеры и нефтехранилища, совершенно определенно нуждался в надежных поставках нефти. Положение его как торговца, купца было уязвимым. Контракт на принадлежавшую Ротшильдам русскую нефть истекал в октябре 1900 года. Могли он надеяться на его продление? Его отношения с Ротшильдами были в лучшем случае неустойчивыми, и семейство знаменитых банкиров могло всегда отвернуться от него и заключить сделку со „Стандард ойл“. Кроме того, зависеть лишь от русской нефти было слишком опасно. Сэмюель жаловался, что произвольные изменения железнодорожных тарифов создавали постоянную неразбериху в экономике, что превращало торговлю русской нефтью в очень скудный источник доходов и „ставило занятых торговлей российской нефтью в очень невыгодное положение по сравнению с могущественными американскими конкурентами“. Были и другие опасности: рост объемов нефти, добывавшейся в Нидерландской Ост-Индии и перевозившейся по более коротким маршрутам и с меньшими тарифными ставками, угрожал его конкурентоспособности на Дальнем Востоке: „Стандард ойл“ могла в любой момент мобилизовать свои ресурсы и начать против „Шелл“ полномасштабную войну на уничтожение. Естественно, Сэмюель понимал, что ему нужна своя нефтедобыча, своя сырая нефть для защиты рынков сбыта и инвестиций, а фактически – для обеспечения выживания своего предприятия. По словам его биографа, „он едва не сошел с ума в поисках нефти“.

В 1895 году усилиями одного престарелого голландца, горного инженера – энтузиаста своего дела, который провел почти всю свою сознательную жизнь в джунглях Ост-Индии, Сэмюель смог приобрести права на концессию в районе Кутей на востоке острова Борнео. Концессия включала в себя более чем пятьдесят миль побережья и джунгли в глубине острова. Именно сюда, на этот заброшенный, безлюдный участок суши и был в качестве представителя фирмы направлен Марк Абрахаме. У Абрахамса совершенно не было опыта проведения буровых работ и переработки нефти – у него был опыт организации строительства нефтехранилищ на Дальнем Востоке, но это едва ли помогло бы ему в том новом и гораздо более трудном предприятии, к выполнению которого он сейчас приступал.

То, что опыта и знаний Абрахамса было явно недостаточно, являлось отражением такого же несоответствия у самого Маркуса Сэмюеля. Способ, с помощью которого он вел свое дело, характеризовала антипатией к организации, систематическому анализу и планированию, а также отсутствием крепкой администрации и компетентных сотрудников, что, естественно, еще больше затрудняло работу в джунглях Борнео. Суда всегда приходили не по расписанию, на оборудование, которое они привозили, отсутствовали даже декларации судового груза, да и само оборудование нередко было не тем, которое заказывали. Грузы сваливались на берегу, и рабочие были вынуждены бросать всю остальную работу, чтобы собрать, как-то разложить груз и разобраться в том, что же все-таки было им сброшено. Заканчивалось все тем, что различное оборудование оставалось лежать и ржаветь прямо в траве.

Но, помимо бессистемного характера руководства из Лондона, и сама работа оказалась чрезвычайно тяжелой. Остров Борнео был гораздо более изолированот окружающего мира, чем даже Суматра – ближайший склад, откуда можно было получить какое-либо оборудование или иные запасы, находился в Сингапуре, на расстоянии тысячи миль. Единственная связь с Сингапуром осуществлялась через случайные корабли, которые могли заходить на остров с интервалом в одну-две недели. Группы рабочих, изолированные друг от друга на различных участках концессии, были вынуждены вести постоянную войну с джунглями. Им с огромным трудом удалось расчистить в джунглях дорогу длиной в четыре мили к месту, именовавшемуся Черное Пятно, где находился выход нефти на поверхность, но эта дорога снова заросла уже через несколько недель. В отношении рабочей силы приходилось полностью зависеть от завозившихся из Китая кули; местные жители – охотники за головами, не очень-то стремились к постоянной работе. Различные болезни, в том числе лихорадка, были постоянным бичом всех, кто работал на участках. Частенько, когда Абрахаме садился ночью писать отчет домой, он сам находился в полубреду. Смертность среди всех сотрудников – китайцев, европейцев-менеджеров и канадцев-буровиков – была высокой. Некоторые умирали еще на корабле, до прибытия на остров. Любое дерево, из которого они пытались построить что-либо, будь то дом, мост или пирс, вскоре сгнивало. Постоянным спутником был „горячий, парящий, гнилой тропический дождь“.

И вновь между братьями Сэмюелями в Лондоне и Марком Абрахамсом на Борнео возобновилась бурная переписка, обе стороны не стеснялись в выражениях, как и во время строительства нефтехранилищ на Дальнем Востоке. Бедный Марк Абрахаме – что бы он ни делал и как бы тяжел ни был его труд, все не устраивало его родственников. Оба они были не в состоянии понять реалий жизни и работы в джунглях. Когда Маркус Сэмюель сердился, что дома, построенные для европейцев, были в действительности роскошными „виллами“, как „на курорте“, Абрахаме раздраженно ответил что „эти, как вы их называете, „виллы“ настолько непрочны что „малейший порыв ветра или сильный дождь сносят крышу полностью. Дома, в которых мы жили сразу по прибытии, были пригодны лишь для свиней“.

Тем не менее, несмотря ни на что, в феврале 1897 года было открыто первое месторождение, а в апреле 1898 года забил первый фонтан. Однако, для того чтобы перейти к стадии коммерческой разработки, потребовалось еще много усилий. Кроме того, химические характеристики добывавшейся на Борнео сырой нефти были таковы, что из нее было невозможно получить достаточное количество керосина. Зато ее можно было использовать в неочищенном виде в качестве топлива. Это свойство тяжелой нефти с Борнео послужило причиной возникновения мнения, которого рьяно придерживался впоследствии сам Сэмюель, – имелась в виду та „огромная роль, которую нефть может играть в своей наиболее рациональной форме, т. е. в виде топлива“. Таким образом, еще тогда, на рубеже двадцатого века, он высказал пророчество, подтвердившееся впоследствии, что у нефти большое будущее, но в качестве не средства освещения, а источника энергии. Маркус Сэмюель стал наиболее горячим сторонником перевода флота с угля на мазут.

Начало этому историческому процессу было положено еще в семидесятых годах, когда впервые в качестве топлива для судов, ходивших на Каспийском море, были использованы остатки, как в России называли отходы после получения керосина в процессе перегонки, т. е. мазут. Это нововведение объяснялосьпростой необходимостью: России приходилось импортировать уголь из Англии, что было очень дорогим удовольствием, а леса в некоторых областях империи было недостаточно. Впоследствии поезда новой Транссибирской железнодорожной магистрали стали ходить не на угле или дровах, а на нефтяном топливе, которое синдикат Сэмюеля поставлял через Владивосток. Более того, в девяностых годах российское правительство поощряло использование нефти в качестве топлива для ускорения развития экономики в целом. В Британии железные дороги иногда переходили с угля на мазут, чтобы уменьшить за-дымленность в черте города, а в особых случаях и в целях безопасности, например, при перевозке членов королевского дома. Но в целом уголь продолжал занимать на рынке преобладающие позиции, он послужил основой для бурного развития тяжелой промышленности в Северной Америке и Европе. Также он был главным топливом всех торговых и военных флотов мира. И Сэмюель натолкнулся на ожесточенное сопротивление того самого рынка, который интересовал его больше всего, – речь идет о королевском военно-морском флоте. Ему предстояло биться в эту дверь более десятилетия, и почти безрезультатно.

У Маркуса Сэмюеля было, по крайней мере, одно утешение. В то время как на Борнео дела, хоть и мучительно, но продвигались, сам он довольно быстро шел вперед по пути к признанию и положению. Он стал мировым судьей в Кенте, а в Лондоне – мастером Компании устроителей зрелищ, одной из самых почтенных старинных гильдий. Он также был возведен в рыцарское достоинство после того, как один из его буксиров, считавшийся одним из наиболее мощных судов такого класса в мире, снял с мели британский военный корабль на входе в Суэцкий канал. В 1897 году Сэмюель сделал важный шаг в деле организационного оформления своего бизнеса. Это был оборонительный ход. Он хотел добиться лояльности от различных торговых домов, составлявших Синдикат нефтехранилищ в Восточной Азии. Для достижения этой цели он сделал их всех акционерами новой компании, которая включала все его нефтедобывающие предприятия и танкерный флот, а также нефтехранилища, принадлежавшие различным торговым домам. Новая компания получила название „Шелл транспорт энд трейдинг компани“.

Тем временем Сэмюель развернул вокруг нефтяной концессии на Борнео шумиху, совершенно не оправданную ни с точки зрения коммерческих перспектив, ни с точки зрения реального положения дел – работы в джунглях шли мучительно трудно и чрезвычайно медленно. Но для того, чтобы ускорить переговоры с Ротшильдами, ему было необходимо представить дело так, будто он вскоре получит новые запасы нефти со своего собственного месторождения Кутей на Борнео. Эта его уловка удалась. Ротшильдов удалось убедить, и они возобновили контракт на поставку „Шелл“ русской нефти, причем на условиях более выгодных для „Шелл“, чем ранее. Однако в тот момент, когда положение „Шелл“, казалось, упрочилось, в действительности ее судьба зависла на волоске. Бизнес Маркуса Сэмюеля поднялся на гребне волны роста рыночных цен, но она, как и всякая волна, должна был неминуемо упасть.

Конец девятнадцатого столетия был отмечен всемирным нефтяным бумом. Спрос Увеличивался быстрыми темпами, предложение за ним не поспевало, и цены росли. Англо-бурская война в Южной Африке, начавшаяся в 1899 году, еще более подтолкнула рост цен. Но осенью 1900 года цены на нефть стали падать. Ужасающе низкий урожай привел к голоду и общему экономическому кризису в Российской империи. Спрос на нефть на отечественном рынке упал и российские нефтеперерабатывающие фирмы начали экспортировать все большее количество керосина, что вызвало пресыщение мирового рынка. Произошел обвал цен. В Китае, одном из наиболее перспективных рынков для „Шелл“, вспыхнуло антиимпериалистическое Боксерское восстание, что привело к разрухе в стране и подрыву всей китайской экономики. Принадлежавшие „Шелл“ предприятия подверглись разграблению, а Китай перестал быть активным рынком сбыта.

Все эти неблагоприятные события непосредственно ударили по Сэмюелю. Когда цены упали, танкеры „Шелл“ уже были заполнены дорогостоящей нефтью. „Шелл“ продолжала расширение своего танкерного флота, а теперь поползли вниз также и тарифы на грузовые перевозки. В довершение всего на Борнео дела шли значительно хуже, чем ожидалось. Нефтедобыча увеличивалась очень медленно. Нефтеперерабатывающий завод был построен по неудачному проекту, и это усугубляло катастрофичность ситуации. Пожары, взрывы, технические неисправности и несчастные случаи постоянно прерывали его работу, были жертвы среди рабочих. Несмотря на плохие новости, Сэмюель сохранял достоинство и спокойствие, а также, – что необходимо предпринимателю в трудное время, – присутствие духа. Почти каждое утро его можно было встретить в Гайд-Парке верхом на своем любимом коне по имени Дюк. Один британский нефтяной магнат, который время от времени встречал Сэмюеля верхом, заметил не без проницательности, что Сэмюель ездил верхом так же, как он вел свои дела – всегда казалось, что он вот-вот свалится, но он никогда не падал.

Тем временем конкурирующая компания „Ройял Датч“ продолжала значительно увеличивать объемы нефтедобычи на Суматре и капиталовложения в танкеры и нефтехранилища. Новогодний праздник 31 декабря 1897 года на принадлежавшем компании нефтеперерабатывающем заводе на Суматре по замыслу его устроителей должен был превратиться в празднование грядущего благополучия. Вечер был отмечен фейерверками и торжественным приемом в честь нового танкера „Султан Лангката“ в присутствии самого султана. Но торжества были испорчены распространившимся к ночи слухом, что в баках для нефти содержалось большое количество воды. Это означало, что со скважинами что-то не в порядке.

Слухи подтвердились – из скважин „Ройял Датч“ вместо нефти пошла соленая вода. Принадлежавшее компании богатое месторождение истощилось. К июлю 1898 года информация просочилась, и паника охватила нефтяную секцию амстердамской фондовой биржи. Стоимость акций „Ройял Датч“ упала. „Стандард ойл“ упустила шанс приобрести „Ройял Датч“ по дешевке. Это сделал Маркус Сэмюель, о чем, однако, он впоследствии пожалел.

„Ройял Датч“ отчаянно старалась найти новое месторождение. Ни много, ни мало – 110 раз она производила буровые работы на Суматре, и все эти 110 раз нефть так и не удалось обнаружить. Но компания не сдавалась. Примерно в восьмидесяти милях к северу от своей концессии на Суматре компания присмотрела новую буровую площадку в месте выхода нефти на поверхность – в маленьком княжестве Перлак, на пограничной территории, где происходило восстание местных жителей. Местный властитель, живший за счет торговли перцем, очень обрадовался возможности добавить поступления от нефтедобычи к своим доходам. Экспедицию в Перлак возглавлял Хуго Лаудон, молодой инженер, который уже успел продемонстрировать свои технические и административные способности и имел большой опыт в разных областях – от мелиорации земель в Венгрии до железнодорожного строительства в Трансваале. Он был сыном бывшего генерал-губернатора Ост-Индии и к тому же обладал незаурядными дипломатическими способностями. Эти таланты особенно пригодились в Перлаке, где Лаудон успешно защищал интересы „Ройял Датч“ не только перед раджой Перлака, но также и перед руководителями местных повстанцев, объявивших радже священную войну.

Лаудон включил в состав своей группы несколько профессиональных геологов и 22 декабря 1899 года начал буровые работы. Проведение предварительной геологической экспертизы выгодно отличало его экспедицию от других подобных, и уже спустя шесть дней ей удалось найти нефть. Как раз вовремя – к самому началу нового столетия „Ройял Датч“ снова добилась большого успеха, и это позволило ей вернуться в ряды крупнейших нефтедобывающих компаний. Вскоре компания пригласила для обнаружения и разработки нефтяных месторождений в других местах Ост-Индии множество талантливых геологов. Теперь, имея большие запасы высококачественной нефти, „Ройял Датч“ была готова выйти на европейский рынок бензина, считавшийся наиболее перспективным.

В ноябре 1900 года Жан-Батист Август Кесслер, человек, который более чем кто-либо нес ответственность за возрождение „Ройял Датч“, телеграфировал в Гаагу из Восточной Азии, что он находится „в состоянии нервного истощения“. Измученный напряженной работой, он направился домой в Нидерланды. Но добрался он лишь до Неаполя, где в декабре 1900 года и умер от сердечного приступа. На следующий день „временным управляющим“ был назначен энергичный тридцатичетырехлетний человек по имени Генри Детердинг. Понятие „временный“ оказалось очень долговечным – Детердингу было суждено царствовать в мире нефтяного бизнеса на протяжении трех с половиной десятилетий.

Генри Вильгельм Август Детердинг родился в Амстердаме в 1866 году в семье капитана дальнего плавания, который умер, когда мальчику было шесть лет. Семейные средства пошли на образование старших братьев Генри, в то время как ему самому было суждено на себе испытать всю тяжесть углублявшейся нищеты. В школе он выделялся особыми способностями – как и Рокфеллер он очень быстро в уме решал математические задачи. По окончании школы, вместо того, чтобы, как он ранее намеревался, уйти в море и стать капитаном, как и его отец, он выбрал более прозаическую карьеру банковского служащего и вскоре изучил бухгалтерию и финансовое дело. В качестве хобби он занялся анализом балансов разных компаний, стараясь определить, у какой из них дела идут хорошо, у какой нет, и почему, и какой стратегии разные компании должны придерживаться. Так у него постепенно развился, как это впоследствии называли его коллеги по бизнесу, острый глаз на балансы и цифры“. Гораздо позднее он давал следующий советначинающим молодым людям: „Вам предстоит долгий путь в бизнесе, если вы научитесь оценивать цифры почти так же быстро и проницательно, как хороший знаток характеров распознает своих собеседников“.

Когда продвижение Детердинга стало не таким быстрым, как, по его мнению, он того заслуживал, он поступил так, как поступали многие молодые голландцы в то время – отправился в Ост-Индию в поисках удачи. Он устроился на работу в „Нидерландское торговое общество“ – знаменитый старинный банковский концерн. Руководя его офисом сначала в Медане, затем в Пенанге у западного побережья Малайи, он и научился делать деньги. „Опрокидывая рюмочку везде, где может завариться какое-либо предприятие, – говорил он позднее, – а без особого нюха на то, где нужно опрокинуть рюмочку, не обойдется никто, кто хочет выбиться из низов и заработать большие деньги, – я обнаружил массу новых способов, за счет которых в кассу банка потекли дополнительные барыши“. Детердинг заработал для банка значительные суммы за счет разницы в обменных курсах и процентных ставках между различными городами Восточной Азии.

„Опрокидывание рюмочки“ привело его на нефть, на которой в результате своего первого рискованного предприятия он заработал для банка большие деньги. Когда в начале девяностых годов „Ройял Датч“ испытывала серьезную нехватку оборотного капитала, Кесслер после того, как ему везде дали от ворот поворот, обратился именно к Детердингу. Они знали друг друга с детства, проведенного обоими в Амстердаме. Детердинг придумал оригинальное решение: он согласился предоставить недостающий оборотный капитал в виде кредита, взяв в качестве обеспечения товарные запасы керосина. „Ройял Датч“ удалось справиться с трудностями, а „Нидерландское торговое общество“ нашло новый способ заработать. Кесслер был благодарен Детердингу и поражен его находчивостью.

Некоторое время спустя, когда Кесслер решил, что „Ройял Датч“ необходимо организовать собственное торговое подразделение в Восточной Азии, он написал Детердингу, попросив его посоветовать, кто, по его мнению, смог бы руководить этим подразделением. Кесслер точно знал, какого сорта человек ему нужен: „первоклассный бизнесмен, пробивной парень с наметанным глазом и богатым опытом“. Кто соответствовал выставленным Кесслером требованиям лучше, чем его адресат, т. е. сам Генри Детердинг? В 1895 году Кесслер предложил Детердингу перейти к нему на работу, и тот, разочаровавшись к тому времени в банковской деятельности, согласился. Он незамедлительно и весьма агрессивно приступил к организации системы сбыта по всему восточноазиатскому региону. Его целью было подтянуть „Ройял Датч“ до уровня конкурентов и сделать ее неуязвимой. Его целью было стать, согласно его собственному позднейшему признанию, „международным нефтяным магнатом“.

Генри Детердинг был очень подвижным человеком маленького роста, с широко открытыми глазами. Смеясь, он показывал все свои 32 зуба. Дерзкий и энергичный, Детердинг свято верил в пользу физической подготовки, как ради ее самой, так и в качестве одного из способов решения деловых проблем. Позднее в Европе, когда ему было уже далеко за шестьдесят, каждое утро перед работой, и зимой и летом, он плавал в бассейне, а затем устраивал сорокапятиминутную верховую прогулку. Он производил сильное впечатление на всех, с кем ему приходилось встречаться. Он обладал, как считалось, „неотразимым магнетизмом“ и „почти агрессивным обаянием“, которыми он пользовался для того, чтобы убеждать других людей включиться в его дело или поддержать его предприятия. Но, в отличие от Маркуса Сэмюеля, у него не было стремления к повышению своего социального статуса, к достижению положения. Голландский историк Ф. К. Гер-ретсон – летописец „Ройял Датч“ и в течение многих лет личный секретарь Детердинга – так охарактеризовал его настоящую цель: „Теперь Детердинг не стремился к чему-то возвышенному и прекрасному – к служению общественной пользе, созданию нового экономического порядка, созданию могущественного коммерческого концерна. Его цель, как и у любого другого купца, крупного или мелкого, была чрезвычайно прозаична: заработать больше денег“. Кем бы ни становился Детердинг, он всегда оставался „купцом в душе и в сердце“.

Со временем Детердинг стал шутя называть себя „Сверхпростаком“. Разумеется, он не высмеивал самого себя, но лишь иллюстрировал свою рабочую теорию – свести проблему к простейшим терминам, к основным элементам. „Простота правит всем, что чего-нибудь стоит, и когда я сталкивался с деловым предложением, которое, по зрелом размышлении, я не мог свести к простейшему, я понимал, что оно безнадежно, и отказывался от него“.

Когда Детердинг начинал карьеру в „Ройял Датч“, его умом владела одна такая „простая“ идея – он считал необходимым объединение новых нефтяных компаний. Он видел в этом единственный способ защитить „Ройял Датч“ от „Стандард Ойл“. „Eendracht maakt makt“ – в единстве сила. Так гласила старинная голландская пословица, которую он взял себе в качестве девиза. Также он стремился к сотрудничеству, которое считал средством добиться стабильности нефтяной индустрии. Как и Рокфеллер, он не хотел подчиняться свободным колебаниям цен. Но, в отличие от Рокфеллера и „Стандард ойл“, он не хотел использовать снижение цен в качестве инструмента конкуренции. Напротив, он стремился выработать договоренности о ценообразовании и заключить соглашения о мире между воюющими компаниями. Он аргументировал это тем, что в долгосрочной перспективе выгоду получили бы и потребители, потому что более стабильные и предсказуемые прибыли будут способствовать росту инвестиций и повышению эффективности. Но этой простой идее об объединении сопутствовала другая, хотя едва ли он трубил о ней повсюду – в результате любого объединения „Ройял Датч“ должна была неминуемо занять главенствующее положение. Тем не менее намерения Детердинга не воспринимались другими как миротворческие. Нобелям, например, он представлялся впоследствии вовсе не миротворцем, а прямо-таки „ужасным существом, стремящимся только зарезать первого встречного и забрать себе тушу“.

„Шелл“ и „Ройял Датч“ вместе контролировали свыше половины экспорта нефти из Восточной Азии и России. „Разрушительная конкуренция“ этих двух компаний и стала тем отправным пунктом, с которого Детердинг начал чрезвычайно важные переговоры об объединении со своим главным соперником Маркусом Сэмюелем. Характер этого глобального предприятия определялся длительной борьбой этих двух людей, каждый из которых был бизнесменом большого таланта и бесстрашия, оба сильные личности, но один из них – Маркус Сэмюель – был падок на лесть, подвержен переменам настроений и озабочен своим социальнымположением, другой же – Генри Детердинг, руководствовался больше стремлением к грубой власти и к деньгам ради денег. По фундаментальному вопросу – кто из них станет во главе нового объединения – оба занимали диаметрально противоположные позиции. У Маркуса Сэмюеля не было сомнений, кто должен возглавлять новую компанию – он сам, благодаря видимому превосходству „Шелл“ и ее обширной деятельности. Но Детердинг вовсе не намеревался играть, как он сам говорил, вторую скрипку при ком бы то ни было.

Оба они не собирались ехать куда-либо для того, чтобы непосредственно вести переговоры друг с другом. Они очень нуждались в посреднике, а кто мог лучше справиться с этой ролью, как не посредник во всем, что касалось нефти, каковым был маклер по фрахтованию судов Фред Лейн? В конце концов „Шей-ди“ Лейн представлял в Лондоне нефтяные интересы Ротшильдов; и одновременно был другом, консультантом, доверенным лицом Сэмюеля, а десятилетием ранее – надежным заговорщиком, участником великого нефтяного переворота. Он лишь недавно познакомился с Детердингом, но они сразу же поладили друг с другом и впоследствии стали близкими друзьями. Лейн начал с обсуждения перемирия в ценовой войне в Восточной Азии между „Ройял Датч“ и „Шелл“ и с прекращения того, что он называл „игрой в волан взаимных обвинений“ между Сэмюелем и Детердингом, наносившей ущерб обеим сторонам. Его усилия способствовали началу переговоров. Однако у сторон существовало различие в основном подходе к теме переговоров. Сэмюель хотел лишь заключения простого соглашения о разделе рынков между двумя фирмами. Детердинг же стремился к полному „совместному управлению“. Лейну пришлось сообщить Детердингу, что, несмотря на то, что „в долгосрочной перспективе совместное управление неизбежно“, в данный момент сопротивление Сэмюеля „непреодолимо“. Положение еще более усложнилось, когда в середине октября 1901 года Маркус Сэмюель отправился в Нью-Йорк на встречу не с кем-нибудь, а с джентльменами с Бродвея, 26 с очевидной целью договориться о союзе со „Стандард ойл“. „Здесь находится сэр Маркус Сэмюель, – писал Рокфеллеру Джон Арчболд. – Его компания представляет собой самое крупное предприятие по сбыту переработанной нефти во всем мире вне сферы наших интересов. Он, несомненно, прибыл сюда для того, чтобы обсудить с нами вопрос о возможном союзе. Для него предпочтительной является продажа большого пакета акций его компании“. Несмотря на длительные переговоры, обе стороны не смогли договориться о том, сколько же стоит „Шелл“. В „Стандард ойл“ со скептицизмом отнеслись к стоимости, которую назвал Сэмюель. Но Сэмюель совсем не был никудышным предпринимателем. По возвращении в Лондон он произвел впечатление грядущего триумфа, с огромным талантом нагнетая шумиху вокруг „Шелл“, которая как раз в это время испытывала большие трудности.

В то время как Сэмюель находился в Нью-Йорке, Лейн прилежно старался сконструировать основу для будущих переговоров между „Ройял Датч“ и „Шелл“. Но основной вопрос так и оставался без ответа: будет ли это всего лишь соглашение о разделе рынков или полное объединение? Наконец 4 ноября1901 года Лейн отправился к Сэмюельу, как оказалось впоследствии, на решающее обсуждение. Лейн упорно настаивал на одном: простое соглашение о разделе рынков сбыта окажется бессмысленным, если на рынок будет поступать все больше нефти, что собьет цены. Под контролем должна находиться также и добыча нефти. Это в свою очередь приводило к ясному выводу: „Другого решения, за исключением абсолютного слияния компаний не существует“. Как только Сэмюель также согласился с этим мнением, он стал воплощенной любезностью и „от всего сердца“ объявил, что склоняется на сторону Лейна – придется создать новую организацию, которая будет способна ограничить добычу. С этого судьбоносного дня пошел отсчет времени процесса до создания группы „Ройял Датч/Шелл“.

Детердинг спешил завершить сделку – он опасался, что „Стандард ойл“ опередит его в отношении „Шелл“. Его опасения были небезосновательны. За два дня до Рождества 1901 года, несмотря на свое прежнее нежелание, „Стандард ойл“ все-таки официально назвало свою цену приобретения „Шелл“. И эта цена была огромной для того времени – 40 миллионов долларов (порядка 500 миллионов долларов сегодняшними деньгами). Семья Сэмюеля настаивала на том, чтобы он принял это предложение. Сам же Сэмюель, раздираемый сомнениями, какое решение ему принять, удалился на праздники в Моут – свое имение в графстве Кент. Ему предстояло одно из самых мучительных решений в жизни: принять фантастически крупную сумму, приобрести почти немыслимое богатство и стать одним из важнейших людей в структуре управления империи „Стандард ойл“ или попытать счастья с Детердингом и „Ройял Датч“. Его нерешительность и колебания были легко объяснимы. Но сразу после Рождества размышления Сэмюеля были внезапно прерваны срочной телеграммой от Лейна, который призывал его назад в Лондон. Лейн сообщил ему, что Детердинг сдался по основному пункту. После полудня 27 декабря 1901 года Сэмюель подписал наскоро составленное соглашение с „Ройял Датч“. На ночном пароходе оно было с нарочным доставлено Детердингу. В тот же вечер Сэмюель послал в Нью-Йорк телеграмму с отказом от предложения „Стандард ойл“ и от дальнейших переговоров.

Сэмюель хотел добиться равенства. „Стандард ойл“ могла быть очень щедрой в отношении денег, но она, как всегда, настаивала на том, что должна получить полный контроль. Таким образом контроль должен был перейти от британской компании к американской, а на это, невзирая на величину предложенной суммы, Сэмюель согласиться не мог. Он был слишком большим патриотом. Однако и соглашение с Детердингом у него еще не было проработано в деталях, а лишь в самых общих чертах. Что касается Детердинга, то он с присущей ему целеустремленностью смог добиться объединения остальных крупных нефтедобывающих компаний Нидерландской Ост-Индии в новое объединение, руководимое „Ройял Датч“. Теперь у Детердинга была половина того, чего он добивался – эффективный контроль над всеми нефтедобывающими предприятиями голландской Ост-Индии. Но какого рода сделку предстояло заключить с „Шелл“? Детердинг говорил о „совместном управлении“, которое должны были осуществлять Детердинг и Сэмюель. Но как только опасность со стороны „Стандард ойл“ была устранена, Детердинг сосредоточился на другой своей очень простой идее, которая его чрезвычайно привлекала. Она заключалась в том, что во главе должен находиться лишь один человек – он сам, Генри Детердинг. Детердинг поставил ультиматум. Он заявил Сэмюелю, что либо тот должен принять предлагаемую им организационную схему, ограничивавшую контроль „Шелл“ и самого Сэмюеля над управлением, либо он даже не потрудится пересечь Ла-Манш для дальнейших переговоров. „Никто из нас не может позволить себе тратить время впустую“, – заявил голландец. Он добился своего. Сэмюель стал председателем новой компании, но управляющим и директором, осуществлявшим ежедневное руководство делами, стал Детердинг. Детердинг и не мог просить о большем. Вскоре после этого были подписаны два ключевых документа. Согласно одному из них был образован Комитет нефтедобывающих компаний Нидерландской Ост-Индии, а согласно другому – новая компания, получившая название „Шелл транспорт Ройял Датч петролеум компани“, которую вскоре стали называть „Бритиш Датч“. Таким образом было положено начало компании, которой было суждено стать настоящим соперником „Стандард ойл“ в мировом масштабе.

После этого третья сторона, то есть Ротшильды, решила, что, несмотря на их неприязнь к Сэмюелю и „Шелл“, они не могут позволить себе остаться в стороне. Если Ротшильды хотят участвовать, убеждал Детердинг сомневавшегося Сэмюеля, то необходимо предоставить им эту возможность любой ценой. „Промедление чревато осложнениями, – говорил он. – Если на этот раз мы упустим шанс, то больше он нам не предоставится. После того, как мы объединимся с Ротшильдами, все пбймут, что за нами будущее, но мы не можем действовать без их имени“. В конце концов Сэмюеля удалось убедить.

В июне 1902 года укрощенный Сэмюель подписал новое всеобъемлющее соглашение с Детердингом и Ротшильдами. „Бритиш Датч“ была поглощена новой, более крупной компанией „Эйшиэтик петролеум“. Сэмюель обещал акционерам, что в результате сделки дела пойдут гораздо лучше, потому что „организация в целом“ не будет больше базироваться лишь на сбыте российской нефти, что было сопряжено со значительным риском. „Можно только от души поздравить всех заинтересованных в успехе нашего дела, – заключил он напыщенно, – с тем, что война, которую мы вели с нашими голландскими друзьями, завершилась не просто миром, но заключением оборонительного и наступательного союза“.

Образование сначала „Бритиш Датч“, а затем „Эйшиэтик“ было первыми большими шагами на пути к объединению. Но на основе этого первоначального соглашения еще предстояло выработать настоящий контракт. Тем временем финансовое положение „Шелл“, а также ее положение на рынке, продолжало ухудшаться и стало угрожающимсвоих, в результате чего Детердинг даже пригрозил выйти из всего предприятия. Перед Сэмюелем замаячила реальная возможность потерять все.

Такая неудача была тем более постыдной, что 29 сентября 1902 года Сэмюель, как старший олдермен, должен был быть избран лорд-мэром Лондона. В конце августа он попросил Детердинга прибыть к нему в Моут. На голландца английское сельское поместье произвело большое впечатление. Никогда прежде он ничего подобного не видел и поэтому решил, что когда-нибудь и у него будет такое имение. Сэмюель откровенно говорил о текущих проблемах. Детердинг понимал слабости „Шелл“, но он также сознавал, что для такого глобального предприятия, какое он задумал, голландского флага будет явно недостаточно; флаг был нужен более могущественный, а именно „Юнион Джек“. Поэтому он уверил Сэмюеля, что он будет стараться восстановить прежнее положение „Шелл“ за счет вновь созданной „Эйшиэтик компани“.

Для руководства новой компанией Детердинг обосновался в Лондоне (хотя еще начиная с 1897 года он пользовался лондонским телеграфным адресом „Безбрачие“). Из лондонского офиса „Эйшиэтик“ Детердинг осуществлял контроль над объединенными ресурсами „Ройял Датч“ и „Шелл“, над значительной частью российского экспорта нефти, принадлежавшего Ротшильдам, а также руководил деятельностью независимых нефтедобывающих компаний в Нидерландской Ост-Индии. Он начал покупать и продавать нефть в крупных масштабах, проявляя при этом коммерческий талант и добиваясь больших успехов. За счет того, что он был также председателем Комитета нефтедобывающих компаний Нидерландской Ост-Индии, он начал проводить политику ограничений нефтедобычи и приступил к введению системы квот.

В то время как Детердинг посвятил все свои силы развитию новорожденной компании „Эйшиэтик“, Маркус Сэмюель был полностью поглощен делами, не имевшими ничего общего с нефтяным бизнесом – официальным вступлением на пост лорд-мэра Лондона, которое состоялось 10 ноября 1902 года. Этот день должен был без сомнения стать самым выдающимся в его жизни, так как он должен был удостоиться самой высокой чести, к которой только мог стремиться лондонский коммерсант. И тем более важным это было для Маркуса Сэмюеля, еврея из Ист-Энда и сына торговца морскими раковинами. Когда настал этот великий день, то в маршрут процессии экипажей, в которых ехал он сам, его семья и различные сановники, был включен и еврейский квартал Портсокен-Уорд, где он появился на свет. Кульминацией дня стал грандиозный банкет в Гилдхолле и чествование Маркуса Сэмюеля, на которых присутствовали многочисленные вельможи. Среди гостей находился и Детердинг, который дистанцировался от самого события, как будто наблюдал некий причудливый туземный ритуал. „Я, разумеется, не думаю, что это стоит того, чтобы снова надеть белый галстук и поприсутствовать здесь второй раз, – с насмешкой писал он одному из своих коллег. – Все это шоу лорда-мэра было прекрасным, в соответствии со здешним мнением, но для меня, голландца, это было не более, чем цирковой парад“.

После этого Сэмюель был полностью занят своими новыми церемониальными обязанностями – прием за приемом, речь за речью. Прошел почти месяц, пока он снова не обратил свой взор на нефтяной бизнес. Но даже после этого он был вынужден постоянно заниматься своей новой должностью лорд-мэра со всеми многочисленными официальными визитами и приемом всех прибывавших в столицу сановников. Одной из его обязанностей было личное собеседование с каждым сумасшедшим, которого должны были официально освидетельствовать в Мэншн-Хаусе, и некоторые считали, что он проводил больше времени с сумасшедшими, чем с нефтепромышленниками. Сэмюель наслаждался ритуалами и положением Лорд-мэра, но напряжение сказалось и на нем. В течение года, когда он занимал пост лорд-мэра, он страдал от различного рода недомоганий и непрекращавшихся головных болей и в добавок ко всему прочему ему пришлось удалить все зубы. Были также огорчения и иного рода. В последнюю субботу декабря 1902 года Сэмюель на раннем утреннем поезде отправился из Моута, графство Кент, чтобы присутствовать на похоронах архиепископа Кентерберийского, затем на ланче с шерифами Сити, а затем в театре на представлении. В воскресенье он посетил выставку оружия, привезенную лордом Робертсом с полей сражений Англо-бурской войны. В понедельник утром он председательствовал в Сити и только после этого наконец он смог заняться неотложными личными делами – его ждало письмо от Фреда Лейна. Оно стало для него громом среди ясного неба. Старый друг и партнер Сэмюеля отказывался от своего места в совете директоров „Шелл“. Это произошло не только из-за перенапряжения, вызванного тем, что он стал заместителем директора-распорядителя компании „Эйшиэтик“. Лейн обрушился на Маркуса Сэмюеля с резкой критикой его методов руководства компанией. „Ты всегда был и сейчас остаешься чрезвычайно озабочен тем, чтобы продолжать возглавлять такое предприятие, – писал он. – Кажется, ты всегда действуешь по одной и той же схеме: невыгодно поместить капитал, развернуть большую шумиху и надеяться на Провидение. Такой беспечности я никогда не наблюдал ранее… Бизнесом, таким как этот, нельзя заниматься от случая к случаю в свободное время или время от времени делать какой-то блестящий удачный ход. Это тяжелая кропотливая работа“. Если только „не будет никаких радикальных перемен, – пророчествовал Лейн, – пузырь лопнет“ и тогда уже ничто „не сможет спасти компанию“. Сэмюель встретился с Лейном, они побеседовали, потом обсудили эту проблему в письмах и так далее. Взаимное раздражение росло, они обменивались упреками и обвинениями. Разрыва было не избежать. Наконец Лейн покинул совет директоров. У каждой из сторон надолго осталось ощущение предательства.

Тем временем „Эйшиэтик“ все еще находилась в стадии организации. Окончательная сделка еще не была заключена, и это порождало постоянные споры в отношении политики создаваемой компании и власти над ней. Историк „Ройял Датч“ писал, что Детердинг лишь хотел, чтобы все действовали „должным образом и справедливо“. У биографа Сэмюеля было другое мнение на этот счет: Детердинг настолько стремился добиться своего, что он всецело отдался „безрассудной ярости и неразумной злобе“ до такой степени, что был „близок к слабоумию“. Уверенный в том, что победа близка, Детердинг не желал идти ни на какие компромиссы. В какой-то момент он даже заявил: „Я чувствую себя достаточно бодрым и здоровым и готов противостоять десяти лорд-мэрам“.

Наконец в мае 1903 года были заключены десять контрактов в отношении организации „Эйшиэтик“, ставшей третьей компанией, которой владела каждая сторона. Новая компания должна была регулировать добычу нефти в Ост-Индии, осуществлять ее сбыт в Восточной Азии, а также контроль за сбытом ост-индского керосина и бензина в Европе. Самым же большим достижением, заверил Детердинг членов Совета директоров, было то, что „Ройял Датч“ во всех частях соглашения получила преобладающее влияние. Возможно, важнее было, что директором-распорядителем „Эйшиэтик“ и директором-распорядителем „Ройял Датч“ было одно и то же лицо – Генри Детердинг. Сэмюель настаивал на том, чтобы срок пребывания на посту директора-распорядителя был ограничен тремя годами. Детердинг же этому резко противился. „Двадцать один год, и не днем меньше“, – заявил он, тем самым еще раз подтвердив, что назначение будет пожизненным. В этом вопросе он также добился своего. Первое заседание совета директоров „Эйшиэтик“ состоялось в июле 1903 года, и Маркус Сэмюель занимал на нем председательское кресло. Детердинг, выступавший без тезисов, казалось, знал, где находится в данный момент каждый корабль, а также место его назначения, груз и цены в каждом порту. Это произвело на Маркуса Сэмюеля огромное впечатление.

Детердинг со всей своей неукротимой энергией бросился в новое предприятие. Когда председатель совета директоров „Ройял Датч“ заметил ему, что он слишком надрывается, Детердинг ответил следующим образом: „Случается, что в нефтяном бизнесе приходится быстро использовать предоставившуюся возможность, иначе ее можно потерять“. Он не был игроком, но расчетливо шел на риск, и этот метод оказался оправданным. Очень скоро „Ройял Датч“ поглотила большинство независимых нефтедобывающих компаний в Ост-Индии, где добывавшаяся нефть особенно подходила для производства бензина. Автомобили становились привычными средствами передвижения на дорогах Британии и континентальной Европы, и под кнутом Детердинга „Эйшиэтик“ добилась завоевания большой части растущего европейского рынка бензина.

Тогда как положение „Ройял Датч“ становилось все лучше, положение „Шелл“ продолжало ухудшаться. Иссякло месторождение нефти Спиндлтоп в Техасе, а британское Адмиралтейство сохраняло приверженность угольному топливу и отказалось серьезно рассматривать проекты Сэмюеля о переводе Королевского военно-морского флота на мазут. Таким образом, огромный рынок, на который Сэмюель возлагал такие большие надежды – военно-морской флот – так и остался не завоеван. Затем „Ройял Датч“ обнаружила на Борнео месторождения нефти, пригодной для получения мазута, что разрушило надежды Сэмюеля на монопольную добычу. Ценовые войны со „Стандард ойл“ продолжали наносить „Шелл“ ощутимый урон. К этому добавилась враждебность Фреда Лейна, который, разозлившись на „Шелл“, использовал свое положение заместителя директора-распорядителя „Эйшиэтик“ для сведения персональных счетов. Детердинг, занимавший две должности, делал все, что мог, чтобы добиться улучшения положения „Ройял Датч“ за счет и без того разоренной „Шелл“. „Хромающая“ „Шелл“, находившаяся на грани краха, была едва в состоянии выплачивать пятипроцентные дивиденды, в то время как „Ройял Датч“ выплачивала по 50 – 65 процентов, а затем, в 1905 году, даже 73 процента (что по тем временам было чрезвычайно много).

Что же оставалось делать „Шелл“? Время Маркуса Сэмюеля истекало. Зимой Э06 года его самый талантливый сотрудник – молодой человек по имени Роберт Уэйли Коэн – сообщил ему неприятные новости: сбытового картеля, было уже недостаточно. Единственный способ сохранить „Шелл“ состоял в полном объединении с „Ройял Датч“ на оптимальных, по мнению Сэмюеля, условиях. Эта идея ютрясла Сэмюеля. Все-таки именно он практически в одиночку создал крупнейшую мировую нефтяную компанию. Но у него почти не оставалось выбора. Примирившись с неизбежным, он поставил перед Детердингом вопрос об объединении. Детердинг согласился. Да, это желательно. Но на какой основе? Наравных, ответил Сэмюель, в соответствии с исходным соглашением о „Бритиш Датч“. Детердинг категорически отказался. Он говорил без обиняков: „Дни „Бритиш Датч“ сочтены, соотношение двух компаний резко изменилось“. По его мнению, соотношение должно было быть следующим: 60 процентов для „Ройял Датч“ и 40 для „Шелл“. „Имуществом и интересами „Шелл“ отныне будет распоряжаться иностранец!“ – воскликнул Сэмюель. Ему никогда не найти оправдания этому перед своими акционерами.

Затем на несколько месяцев этот вопрос был оставлен, но в положении“ Шелл“ тенденция к улучшению так и не наметилась, и Сэмюель был вынужден вновь вернуться к проблеме объединения. „Я готов, – заявил Сэмюель, – передать руководство в руки „Ройял Датч“, если вы, Детердинг, сможете предоставить абсолютные гарантии, что правильно руководя „Шелл“, вы будете действовать в интересах „Ройял Датч“.

Детердинг мог предоставить только одну гарантию: „Ройял Датч“ приобретет четверть акций „Шелл“ и, таким образом, как акционер будет соблюдать интересы „Шелл“. Сэмюель попросил время на обдумывание, но Детердинг отказал. „Я сейчас настроен щедро. Я сделал вам это предложение, но если вы покинете эту комнату, не приняв его, предложение отменяется“. У Сэмюеля не оставалось никакой очевидной альтернативы. Он принял предложение. Его борьба с Детердингом заняла половину десятилетия. Но наконец она была завершена. Детердинг победил.

Союз был скреплен в 1907 году, и из него возникла группа „Ройял Датч/Шелл“. Первая совместная компания по сбыту, созданная четыре года назад, называлась „Бритиш Датч“ – порядок имен отражал старшинство. Но теперь название „Ройял Датч“ шло впереди. Изменение названия было преднамеренным – все же Детердинг был победителем. Многие годы новое объединение некоторые называли просто „Группой“. Все активы компании, как нефтедобывающие, так и нефтеперерабатывающие, были переведены в голландскую компанию „Батаафсе Петролеум Маатсхапей“, а все транспортные средства и нефтехранилища – в английскую компанию“ Англо-Сэксон Петролеум Компани“. И „Ройял Датч“, и „Шелл“ стали холдингами, причем „Ройял Датч“ держала 60 процентов акций дочерних компаний, а „Шелл“ – 40 процентов. Не существовало никакого Совета директоров „Ройял Датч/Шелл“, как не существовало юридического лица, носившего такое имя. „Комитет директоров-распорядителей“ не имел никакого особого юридического статуса, скорее он состоял из активных членов советов директоров двух компаний-холдингов.“ Ройял Датч“ приобрела четверть акций „Шелл“ в качестве гарантии добросовестности, которой потребовал Сэмюель, но с годами она избавилась от всех акций, за исключением одной последней, имевшей символическое значецие.

Детердинг устроил свой офис в Лондоне, который стал финансовым и коммерческим центром „Ройял Датч/Шелл“. Он также приобрел загородный дом в Норфолке, где он начал вести жизнь английского сельского сквайра, которой он так завидовал. Технический центр компании, занимавшийся вопросами добычи и переработки нефти, разместился в Гааге. Как показали дальнейшие события, существовавшие до того границы между компаниями исчезли. Не имело значения, в каком подразделении группы получались прибыли, поскольку они все равно делились в соотношении шестьдесят к сорока.

В действительности всеми подразделениями руководили одни и те же люди, трое из которых занимали ведущее положение. Первым, конечно, был Детердинг. Вторым – Хуго Лаудон, голландский инженер, спасший в свое время „Ройял Датч“, обнаружив новые месторождения нефти на Суматре, когда прежние скважины иссякли. Третье место занимал молодой Роберт Уэйли Коэн. Выходец из старинной англо-еврейской семьи, Уэйли Коэн окончил Кембриджский университет с дипломом химика, устроился на работу к Маркусу Сэмюелю в 1901 году, а затем был переведен представителем „Шелл“ в „Эйшиэтик“. После объединения он играл ведущую роль в соединении вместе отдельных составных частей. Детердинг сосредоточился на деловой стороне своего бизнеса, беспрестанно разъезжая и ведя переговоры, Лаудон же занимался техническими вопросами. Уэйли Коэн был фактическим заместителем Детердинга по коммерческим вопросам, принимал решения в отсутствие Детердинга, доводя до завершения одни переговоры после того, как Детердинг переключился на ведение других, а также „встряхивал“ Детердинга в те моменты, когда голландец начинал испытывать опасения или хотел изменить решение.

Потерпев поражение в борьбе с Детердингом и будучи вынужден оставить свои позиции, Сэмюель вначале считал себя неудачником. Никакой славы для него в объединении не было. „Я разочарованный человек“, – говорил он газетным репортерам. Сразу же после объединения, чтобы смягчить горе, Сэмюель отправился в море на яхте водоизмещением 650 тонн. Но унижение быстро вылечилось. Два магната предприняли усилия для примирения друг с другом. Детердинг консультировал Сэмюеля, сделал его значительно богаче, а после его смерти называл его „наш председатель“. В свою очередь Сэмюелю потребовалось не так много времени для того, чтобы понять, чего может достичь Детердинг, – уже в 1908 году он говорил акционерам „Шелл“, что Генри Детердинг „никто иной как гений“. Уже не осуществляя руководства, Сэмюель более десятка лет был председателем „Шелл транспорт энд трейдинг“ и активно участвовал в различных проектах „Группы“. Он стал еще более богатым, активно занимался благотворительностью, газеты продолжали прославлять его или изображать в карикатурном виде, в зависимости от хода событий, а он продолжал заниматься любимым делом, выступая в поддержку перевода судоходства на мазутное топливо. Во время своего председательства он поддерживал с Детердингом дружественные отношения. Но никакого вопроса о характере этих отношений никогда не возникало. Детердинг был хозяином.

Завершение, объединения в 1907 году означало, что на мировом нефтяном рынке отныне господствовали два гиганта – существующая „Стандард ойл“ и нарождающаяся „Ройял Датч/Шелл“. „Если бы три года назад „Стандард“ попыталась уничтожить нас, то ей бы это удалось“, – говорил Детердинг в 1910 году. И добавлял гордо: „Теперь же положение изменилось“. Между двумя гигантами, однако, продолжалась яростная конкуренция, и в том же году он совершил паломничество на Бродвей, 26 для того, чтобы добиться примирения. Вместо этого он получил предложение продать „Ройял Датч/Шелл“ за 100 миллионов долларов. К сожалению, придется занести в протокол, что мой визит в этот город… был совершенно бесполезным“, – был его язвительный ответ. Он испытывал унижение, потому что, по его словам, вопросы сотрудничества „в настоящее время не считаются Достойными обсуждения с управляющим и председателем нескольких компаний, которые, уступая лишь вашей компании, являются крупнейшими в мире по объему торговли нефтью“.

„Стандард ойл“ ответила на отказ Детердинга новой кампанией снижения цен, начав тем самым новый этап нефтяных войн. Как будто этого было недостаточно, она также образовала голландскую дочернюю компанию, чтобы получить нефтяную концессию на юге Суматры. У „Группы“ больше не было выбора – оставалось переходить в контрнаступление, а это означало лишь одно: „В Америку!“ Таков был лозунг политики „Ройял Датч/Шелл“ в период между 1910 и 1914 годами. Если бы „Группа“ не проявляла активности в Америке, то она оказалась бы уязвимой перед снижением цен, проводившимся „Стандард“, потому что „Стандард“ имела возможность сбывать в Европе излишки бензина по сниженным ценам так же, как она сбывала излишки керосина, сохраняя в то же время в Америке более высокий уровень цен, а следовательно – и прибыли. Такое положение обеспечило „Стандард“ устойчивость, которой не было у „Группы“. Она могла использовать свою американскую прибыль для покрытия потерь, понесенных в результате рыночных войн в Европе и Азии.

Детердинг продвигался в двух направлениях. Первым было Западное побережье, где в 1912 году он основал дочернее предприятие по сбыту бензина с Суматры, а на следующий год он начал непосредственную добычу нефти в Калифорнии. Вторым направлением экспансии Группы были центральные районы континента. Стремясь поучаствовать в оклахомском буме, Детердинг послал в Соединенные Штаты нового специального агента для того, чтобы тот быстро все организовал. Этот агент уже имел опыт организации сети нефтехранилищ в Восточной Азии в начале девяностых годов, а также нефтедобычи на Борнео в конце девяностых. Это был не кто иной, как Марк Абрахаме, племянник Маркуса Сэмюеля, непосредственно перед этим занимавшийся от имени Группы организацией компании по разведке нефти в Египте.

Оклахома, конечно, не Борнео, но тем не менее Абрахаме не знал, что его ожидает, когда отправлялся из Нью-Йорка в Талсу в июле 1912 года. Поэтому маленькая группа сопровождавших его несла с собой его собственную печатную машинку на тот случай, если в Талсе их не окажется, а кроме того, он припрятал 2500 долларов в специальный пояс на тот случай, если в этой самопровозглашенной „нефтяной столице мира“, маленьком городке, выросшем во время бума, не окажется солидных банков. Обосновавшись в Талсе, он приобрел несколько небольших компаний и включил их в новую компанию „Роксана Петролеум“. Теперь Детердинг достиг более крупной цели, которую можно было назвать оборонительной экспансией. Он закрепился на родной земле „Стандард“. Когда Марк Абрахаме, выполнив свою задачу, вернулся в Лондон, Детердинг послал Хуго Лаудону торжествующее письмо: „По крайней мере мы уже в Америке!“

Как бы ни было тяжело Сэмюельу уступить контроль Детердингу при объединении „Шелл“ с „Ройял Датч“, тем не менее позднейшие события подтвердили мудрость этого решения, учитывая зависимость „Шелл“ от российской нефти. Российская промышленность переживала стремительный рост, благодаря политике протекционизма, проводившейся графом Сергеем Витте, могущественнымминистром финансов, с 1892 по 1903 год. Математик по образованию, Витте из железнодорожного чиновника невысокого ранга поднялся до ранга руководителя российской экономики, благодаря лишь своим способностям – весьма необычный способ возвышения человека в царской империи. Находясь на посту министра финансов, Витте осуществлял руководство быстрой широкомасштабной индустриализацией России, а особенно развитием ее нефтяной промышленности за счет широкого привлечения иностранного капитала. Консервативные круги яростно критиковали его программу. Военный министр жаловался на „слишком поспешное развитие“ нефтяных регионов, тем более с помощью „иностранных капиталистов, иностранного капитала и евреев“. Но Витте жестко придерживался своей стратегии.

Витте был человеком больших талантов, что являлось исключением в правительстве, состоявшем в основном из людей невысоких способностей. Вся государственная система была пронизана коррупцией, предрассудками и некомпетентностью. Источником некомпетентности был сам царь. Николай II был падок на лесть, что очень опасно для самодержца, а кроме того, и он, и его двор погрязли в мистицизме, будучи поглощены модными религиозными учениями, и окружили себя, по словам Витте, „привозными медиумами и доморощенными „юродивыми“, считавшимися святыми“. Царь не мог „отказаться от своих „византийских“ привычек“, – пророчески говорил Витте. „Но ввиду того, что он не обладает талантами Меттерниха или Талейрана, он обычно падает в грязную лужу или в лужу крови“. Витте мог только молиться, чтобы Господь избавил „нас от этого переплетения трусости, слепоты, хитрости и глупости“.

Николай II высокомерно относился ко всем нерусским меньшинствам в своей многонациональной империи и санкционировал репрессии против них, что в свою очередь делало их потенциальными бунтовщиками. К началу века вся империя была охвачена беспорядками. В 1903 году сам министр внутренних дел был вынужден признаться Витте, что царствование Николая II уже привело к колоссальным провалам. „За мелкими исключениями, – заявил министр, – все население империи было недовольно или откровенно враждебно настроено по отношению к власть предержащим“. Кавказ – родина российской нефтяной промышленности – был одним из наиболее плохо управлявшихся регионов во всей империи, и без того управлявшейся крайне неумело. Условия жизни и труда в этом регионе были плачевными. Большинство рабочих жило в Баку без семей, а в Батуме рабочий день продолжался четырнадцать часов с двумя часами обязательных сверхурочных.

Баку стал „рассадником революции на Каспии“. В самом центре татарского квартала находился большой подвал, располагавшийся под несколькими зданиями. Здесь находилась „Нина“ – такое имя было дано крупной подпольной типографии, куда контрабандой из Европы через Персию доставлялись матрицы революционной газеты Владимира Ильича Ленина „Искра“, и где они печатались. Источник постоянной головной боли царской полиции, „Нина“ распространяла по всей стране широкий поток материалов революционного содержания. Нефтяная промышленность стала, не сознавая того, ее пособником в этом деле; система Доставки нефти превратилась в прекрасное средство подпольного распространения пропаганды. Баку и нефтяная промышленность стали учебным полигоном для множества будущих большевистских лидеров, включая будущего Председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Калинина и будущего Маршала Советского Союза Климента Ворошилова. Среди питомцев была также еще одна, более важная фигура – молодой грузин, бывший семинарист, сын сапожника. Его имя было Иосиф Джугашвили, хотя в подполье он пользовался кличкой „Коба“, что по-турецки значит „неукротимый“. Лишь позднее он станет называть себя Иосифом Сталиным.

В 1901 и 1902 годах Сталин стал главным организатором социалистов в Батуме, тайно руководя забастовками и демонстрациями против местных нефтепромышленников, в том числе длительной забастовкой на предприятиях, принадлежавших Ротшильдам. Сталин был в числе многих задержанных после этих забастовок, и этот арест стал первым из его восьми арестов. Он многократно бежал из ссылки, чтобы вновь и вновь попадать за решетку царской тюрьмы. В 1903 году рабочие Баку начали забастовку, которая положила начало новой волне борьбы рабочих по всей России и вылилась в первую в империи всеобщую забастовку. В стране начались беспорядки, что привело к правительственному кризису. Неудивительно, что Маркуса Сэмюеля, Ротшильдов и других беспокоила зависимость от России как источника поставок нефти.

Царскому режиму было необходимо отвлечь внимание населения, и, как это делалось и прежде, внимание было решено отвлечь военной авантюрой за границей, в надежде объединить нацию и восстановить престиж ее правителей. И, как нередко бывало, царь выбрал не того противника, в данном случае – Японию. Соперничество за контроль над Маньчжурией и Кореей, в особенности над долиной реки Ялу, значительно увеличило риск войны с Японией, начиная с 1901 года. Царь, который был ранен десять лет назад в результате неудавшегося покушения в ходе своего визита в Японию, не питал к японцам никакого уважения, даже в официальных документах он именовал их „обезьянами“. В Петербурге отвергали любые попытки японцев добиться какого-либо компромисса. Граф Витте пытался помешать дальнейшему нарастанию конфликта; его удаление с поста министра финансов в 1903 году убедило японцев, что война неизбежна. Это устраивало царя и его окружение. „Внутреннее положение России“ требовало принятия каких-то радикальных мер, – говорил министр внутренних дел. – Нам нужна маленькая победоносная война, чтобы остановить волну революции“. Было очевидно, что война не за горами.

Русско– японская война началась в январе 1904 года внезапным нападением японцев на русский флот в Порт-Артуре. После этого русские войска терпели одно поражение за другим, а кульминацией войны стала гибель всего русского флота в Цусимском сражении. Война не остановила волны революции, но, напротив, лишь ускорила ее. В декабре 1904 года бакинские рабочие снова начали забастовку и добились заключения первого коллективного трудового соглашения. Несколько дней спустя после завершения забастовки революционеры выпустили прокламацию „Рабочие Кавказа, настал час расплаты“. На следующий день в Петербурге полиция открыла огонь по толпе рабочих, которые направлялись к Зимнему дворцу, чтобы подать петицию своему царю. Это было Кровавое воскресенье, начало революции 1905 года, Великой репетиции, как назвал ее Ленин.

Когда известие об этом достигло Баку, рабочие-нефтяники снова поднялись на забастовку. Правительственные чиновники, опасаясь революции, раздали оружие татарам-мусульманам, которые устроили резню всех христиан-армян, включая и нефтепромышленников. Впоследствии возникла легенда об одном из богатейшихармянских нефтепромышленников – некоем Адамове. Отличный стрелок, он занял позицию на балконе своего дома и вместе со своим сыном выдержал трехдневную осаду, пока сам не погиб. Дом его был подожжен, а сорок его служащих либо погибли в огне, либо были растерзаны толпой.

Забастовки и восстания вновь вспыхнули по всей империи в сентябре и октябре 1905 года На Кавказе движущей силой конфликтов был не социализм, а расовые и этнические конфликты. Татары вновь напали на объекты нефтяной промышленности в Баку и его окрестностях, убивая каждого армянина, которого они могли обнаружить, поджигая дома, в которых армяне находили убежище, грабя любое имущество, которое попадалось им под руку. „Пламя горящих буровых вышек и нефтяных скважин тонуло в ужасной дымовой завесе, нависшей над этим адом“, – впоследствии напишет один из тех, кому удалось спастись. „Впервые в жизни я осознал, что могут означать слова „ад кромешный“. Люди выползали или выбегали из огня только для того, чтобы погибнуть под пулями татар… Я думал, что увиденные мною сцены могут смело соперничать с последними днями Помпеи. Но ко всему тому, что можно было увидеть в Помпеи, нужно было добавить свист ружейных и револьверных пуль, ужасающий грохот взрывающихся резервуаров с нефтью, яростные вопли убийц и предсмертные крики их жертв“. Дым был настолько густым, что даже в два часа пополудни не было видно солнца. После этого, как будто для того, чтобы подтвердить, что действительно наступают последние дни, весь район пострадал от ужасного землетрясения.

Известия из Баку произвели глубокое впечатление на остальной мир. Кроме того, впервые вспышка насилия прервала поток нефти, создав реальную угрозу обесценения значительных инвестиций. „Стандард ойл“ поспешила воспользоваться беспорядками в России – быстро и успешно она вновь завоевала для американского керосина восточно-азиатские рынки, потерянные в борьбе с русской нефтью. Что касается самой российской промышленности, то результат был ужасающим: две трети от общего числа нефтяных вышек было уничтожено, а экспорт оказался сведен к нулю.

К концу 1905 года революция выдохлась. Русско-японская война также завершилась, и на переговорах о заключении мира, которые проходили в Портсмуте, штат Род-Айленд, роль посредника между воюющими сторонами выполнял президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт. В октябре 1905 года царь вынужден был ввести конституционное правительство, причем подразумевался созыв парламента – Думы. Хотя революция закончилась, район нефтедобычи был охвачен беспорядками. Рабочие-нефтяники Баку выбрали в Думу большевиков. В Батуме прямо на улице был убит глава представительства компании Нобеля. В 1907 году Баку охватили забастовки, снова грозя перерасти во всеобщую стачку, тогда как царь сделал еще одну глупость – отменил конституцию, которая могла в конце концов сохранить и его самого, и его династию. В 1907 году большевики вновь послали Сталина в Баку, где он направлял, организовывал и, по его собственным словам, разжигал среди рабочих „ненависть к капиталистам“. Эти годы, проведенные в Баку, были одним из немногих периодов, когда Сталин по-настоящему участвовал каждодневной борьбе рабочего класса. В 1910 году в самый разгар приготовлений к очередной всеобщей забастовке он был арестован, заключен в тюрьму и сослан в тоирь. Но именно в Баку он оттачивал свои качества революционера и заговорщика, а также амбиции и цинизм, которые впоследствии так сильно помогли ему.

Но не одни лишь политические неурядицы, расовая и классовая напряженность подрывали российскую нефтяную промышленность. Самым большим преимуществом России были большие масштабы добычи при сравнительно невысокой себестоимости. Но хаотичное и небрежное бурение и эксплуатация скважин привели к снижению производительности нефтедобычи и непоправимый ущерб нефтяным месторождениям вокруг Баку, что ускорило истощение запасов нефти. Все это способствовало резкому росту эксплуатационных затрат. Политическая же нестабильность не способствовала притоку необходимых новых инвестиций в крупных масштабах. Тем временем российское правительство неблагоразумно подняло внутренние железнодорожные тарифы для того, чтобы удовлетворить огромные аппетиты своего казначейства. Результатом стало дальнейшее увеличение цены российских нефтепродуктов на мировом рынке, что сделало их еще менее конкурентоспособными. Таким образом, преимущество в цене превратилось в недостаток. Все чаще российская нефть не пользовалась спросом и раскупалась, лишь когда другой нефти уже не оставалось.

К тому же происходили и важные перемены в общей структуре европейской нефтяной промышленности. В самой Европе появился крупный источник нефти – Румыния, где нефть издавна добывалась вручную из выкопанных колодцев на склонах Карпатских гор, правда, в очень незначительных количествах. В девяностых годах девятнадцатого столетия объемы добычи в стране начали резко расти за счет инвестиций австрийских и венгерских банков и внедрения современных технологий. Но ситуация по-настоящему изменилась с приходом в Румынию в начале нового века „Стандард ойл“, „Дойче банка“ и „Ройял Датч“. В конце концов эти три группы поделили между собой контроль над большинством румынской промышленности, и их воздействие на экономику стало преобладающим. За первое десятилетие двадцатого века объем добычи в Румынии возрос семикратно. „Дойче банк“ и его румынское дочернее предприятие по добыче нефти образовали в 1906 году совместно с Нобелями и Ротшильдами Европейский нефтяной союз (ЕНС). В течение двух последующих лет ЕНС удалось заключить с дистрибьюторами „Стандард ойл“ соглашения о разделе рынков во всей Европе, в результате чего ЕНС получил от 20 до 25 процентов различных рынков, а остальное отошло к „Стандард ойл“. Сходное соглашение о разделе рынков было разработано для Британии.

Хотя бакинские нефтяные месторождения вследствие бессистемной их эксплуатации были близки к истощению, примерно в это же время в России были открыты новые месторождения. Их разработке способствовали усовершенствованные технологии и методы добычи, а также нефтяная лихорадка на Лондонской фондовой бирже, которая и обеспечила им необходимые капиталы. Одно из месторождений находилось в Майкопе, что в пятидесяти милях от побережья Черного моря. Другое – в Грозном, в Чечне. Но даже и с учетом новых месторождений Ротшильды уже устали от ведения нефтяного бизнеса в России. Они хотели выйти из игры. Антисемитизм и враждебность к иностранцам в России глубоко беспокоили их, так же как и растущая политическая нестабильность. Они не понаслышке знали о забастовках, поджогах, убийствах, революции. Но для продажи дела существовали и достаточно убедительные причины сиюминутного конъюнктурного характера. Прибыли были низки или их вообще не было. Все принадлежавшие Ротшильдам нефтяные активы зависели от российской добычи. Почему бы вместо этого не обезопасить свой бизнес с помощью концерна, диверсифицированного в глобальном масштабе?

В 1911 году Ротшильды начали переговоры с „Ройял Датч/Шелл“ о продаже всего своего нефтяного бизнеса в России. Сделка совершалась не без труда. Вездесущий Фреди Лейн представлял на переговорах интересы Ротшильдов. „Смею уверить вас, что подвигнуть Детердинга сделать что-то – задача не из легких, – писал „Шейди“ Лейн обеспокоенному главе представительства нефтяных компаний Ротшильдов. – У него есть привычка как можно дольше оставлять дело без решения, в то время как сам он, усевшись как сова над всем этим, раздумывает, правильно ли он поступил или не так хорошо, как ему представлялось, и не может ли он сделать что-нибудь лучше. И никогда нельзя угадать, каково решение, до тех пор, пока все не будет окончательно „подписано“. Наконец в 1912 году сделка была заключена. „Группа“ в качестве оплаты передала Ротшильдам акции, причем как в „Ройял Датч“, так и „Шелл“, сделав их крупнейшими акционерами в обеих компаниях. Тем самым Ротшильды перевели свои ненадежные и непрочные российские активы в значительные пакеты акций в стремительно растущей диверсифицированной международной компании, имевшей многообещающие перспективы.

На рубеже столетий неистовый Маркус Сэмюель сделал все, что было в его силах, чтобы обезопасить „Шелл“ от ненадежных поставок нефти из России. Теперь же, спустя десятилетие, Детердинг затеял широкомасштабное возвращение „Ройял Датч/Шелл“ в Россию. В результате этой сделки „Группа“ приобрела самые крупные в России, после принадлежавших Нобелям, мощности добычи, переработки и сбыта нефти. Когда представитель Нобеля спросил Детердинга, почему он хочет выйти на российский рынок, тот ответил прямо, что „его намерение – делать деньги“. В одночасье „Группа“ стала одним из крупнейших в России трестов, контролирующих, по некоторым оценкам, минимум пятую часть всего объема нефтедобычи в России. Приобретение предприятий Ротшильдов в свою очередь обеспечило „Группе“ сбалансированный портфель нефтедобычи: 53 процента из Ост-Индии, 17 – из Румынии и 29 процентов из России. Естественно, риск ведения бизнеса в России был велик. Но преимущества включения этого дополнительного объема добычи во всемирную систему сразу же дали о себе знать. Что же касается риска, то время должно было показать, насколько он оправдан.

В целом российская нефтяная промышленность, особенно в районе Баку, в течение десятилетия, предшествовавшего Первой мировой войне, продолжала находиться в упадке. Технология нефтедобычи отставала от западной, в техни-ском оснащении наблюдался застой. Времена, когда она была динамичным элементом мирового рынка – ее лучшие годы – миновали. За период с 1904 по 1913 год доля России в общем объеме мирового экспорта нефти упала с 31 до 9 процентов. Таким образом, те, кто в той или иной форме принимал участие в развитии оссийской нефтяной промышленности в период ее расцвета, могли лишь с ностальгией вспоминать прошлое. Для Нобелей, Ротшильдов и Маркуса Сэмюеля ю стало источником огромного богатства и значительного могущества. Но нос-'альгия может принимать множество форм, и ею страдают не только нефтяные магнаты, но и их противники. „Три года революционной работы среди рабочих нефтяников закалили меня, как практического бойца и одного из местных практических лидеров, – скажет Сталин в двадцатых годах перед тем, как взойти на большевистский трон. – Я впервые обнаружил, что значит возглавлять большие массы рабочих. Там, в Баку, я получил, таким образом, второе крещение в революционной борьбе. Там я стал поденщиком революции“.

Хотя революционные беспорядки, начавшиеся в 1905 году, породили дальнейшие события, которые превратили Баку в коммерческое захолустье мирового нефтяного рынка на целых два десятилетия, он остался наиболее важным источником нефти для окраины Европы. По этой причине, несмотря на революцию, Баку по-прежнему был одним из крупнейших, имевших решающее значение трофеев в глобальных конфликтах, ожидавших мир в будущем.

ГЛАВА 7. „ЗАБАВЫ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ В ПЕРСИИ“

В конце 1900 года в Париже появился щегольски одетый джентльмен из Персии по имени Антуан Китабджи. Китабджи был, по одним источникам, армянского, а по другим – грузинского происхождения, имел чин генерала и занимал несколько постов в персидском правительстве, включая должность генерального директора таможенной службы. По словам одного британского дипломата, он был „очень сведущ в европейских делах – он мог заключить договор о концессии и вызвать тем самым оживление на рынке“. Упомянутые качества соответствовали цели его миссии. Хотя официальной целью его визита было открытие персидской выставки в Париже, основная задача, стоявшая перед Китабджи, была иной: он был еще и продавцом, поскольку ему было необходимо найти европейского инвестора, который приобрел бы нефтяную концессию в Персии. Китабджи преследовал не только свои собственные интересы (разумеется, он ожидал соответствующего вознаграждения), но выполнял также и задание персидского правительства, связывавшего с его миссией решение важных политических и экономических проблем. Несмотря на царившую в Персии постоянную неразбериху с правительственными финансами, одно оставалось очевидным: правительство испытывало отчаянную нехватку денежных средств. Причина? Ответ, данный премьер-министром, был краток – „расточительность шаха“.

Результатом усилий генерала Китабджи стала сделка исторического значения. Хотя ее судьба годами висела на волоске, эта сделка открыла эру нефти на Ближнем Востоке и в результате превратила этот регион в эпицентр политического и экономического противостояния глобального масштаба. А что касается Персии – или Ирана, как она стала называться с 1935 года, то она приобрела на мировой арене такое значение, какого не имела со времен древних Персидской и Парфянской империй.

В Париже Китабджи обратился за помощью к одному отставному британскому дипломату, который, по зрелом размышлении, ответил ему следующим образом: „Что касается нефти, то я имел беседу с одним капиталистом высшего ранга, который заявляет, что он склонен рассмотреть данный вопрос“. Капиталистом, о котором шла речь, был Уильям Нокс Д'Арси. Он родился в 1849 году в Англии, в Девоне, затем эмигрировал в Австралию, где работал адвокатом в одном маленьком городке. Кроме того, у него была неутолимая страсть к скачкам. Будучи авантюристом по натуре, Д'Арси всегда старался поймать свой шанс, и однажды он затеял рискованное предприятие, организовав синдикат по восстановлению старой заброшенной золотой шахты. Как оказалось, запасы золота в шахте еще далеко не иссякли, и спустя некоторое время Д'Арси возвратился в Англию уже чрезвычайно богатым человеком. После смерти своей первой жены он женился на знаменитой актрисе Нине Бусико, которая устраивала пышные приемы, на их званых вечерах даже пел Энрико Карузо. Помимо особняка в Лондоне, Д'Арси владел также двумя загородными имениями, а также имел единственную частную ложу, за исключением королевской, на бегах в Эпсоме. Он был инвестором, биржевым дельцом, организатором синдикатов, но не менеджером, и как раз в этот момент подыскивал себе новый объект для инвестиций. Перспективы разработки персидских нефтяных месторождений привлекали его, он снова решил воспользоваться шансом, а сделав это, стал основателем нефтяной индустрии на Ближнем Востоке.

Выход нефти на поверхность наблюдался в Персии веками. В этой стране выступавшая нефть использовалась для смоления лодок и для кладки кирпичей. В 1872 году, а затем и в 1889 году барон Юлиус де Рейтер, основатель информационного агентства Рейтер, покупал персидские концессии, которые предполагали, помимо прочего, добычу нефти. Но обе концессии вызвали волну протестов в самой Персии и значительное сопротивление со стороны Российской Империи, а также большие расходы при бессистемных и неудачных попытках найти нефть. В результате обе концессии были аннулированы. В девяностые годы один французский геолог опубликовал серию сообщений, в которых, основываясь на результатах своих изысканий в Персии, указывал на значительные запасы нефти. Его работы были широко известны, в том числе и генералу Китабджи, который, желая заманить Д'Арси, обещал этому миллионеру ни много ни мало – „источник неисчислимого богатства“. Как было не заинтересоваться? Но сперва концессию нужно было заполучить.

25 марта 1901 года личный представитель Д'Арси выехал из Парижа, а 16апреля он уже прибыл в Тегеран из Баку. Переговоры в персидской столице шли медленно и с перерывами, и посланец Д'Арси проводил время, скупая ковры и украшения. Неутомимый посредник Антуан Китабджи был более активен. По сообщению британского посла сэра Артура Хардинга, Китабджи „старательно заручился поддержкой всех основных шахских министров и придворных, не забыв даже про личного слугу, который подает Его Величеству трубку и утренний кофе“.

История персидского государства уходит в глубь веков ко временам древней империи Кира Великого и Дария I, которая в V веке до нашей эры занимала обширную территорию от Индии до современных Греции и Ливии. Позднее на территории современного Ирана возникла Парфянская империя, которая стала грозным соперником Рима на Востоке. Персия сама по себе была перекрестком важных торговых путей, но в то же время всегда была лакомой добычей для завоевателей, шедших как с Запада, так и с Востока. Волна за волной армии и целые народыпроходили через нее, а в некоторых случаях оседали на ее территории. Александр Великий пришел сюда с Запада, Чингисхан и монголы – с Востока. В конце восемнадцатого столетия представителям алчной династии Каджаров удалось установить контроль над страной, которая к тому времени была раздроблена на ряд фактически независимых княжеств во главе с враждовавшими между собой военачальниками, не считая конфедераций различных племен. Беспокойное правление шахов династии Каджаров продолжалось полтора столетия. В девятнадцатом веке страна, привыкшая к иноземным вторжениям, испытала новую форму иностранного давления, вызванную дипломатическим и коммерческим соперничеством России и Великобритании за господство над Персией, и это стало главной заботой шахов Каджарской династии, которые стремились к тому, чтобы стравливать обе мировые державы друг с другом.

Соперничество Великобритании с Россией превратило персидский вопрос в один из главнейших в политике великих держав. Вице-король Индии лорд Керзон назвал Персию „одной из шахматных фигур, с помощью которой разыгрывается партия, ставка в которой – мировое господство“. Начиная с шестидесятых годов девятнадцатого века Россия начала политику неустанной экспансии и аннексий в Средней Азии. Но устремления русских распространялись значительно далее – они стремились к контролю над соседними странами и выходу к теплым морям. Великобритания воспринимала экспансию России как прямую угрозу Индии и путям, к ней ведущим. Один британский дипломат сказал в 1871 году, что любые средства, брошенные на то, чтобы настроить Персию против продвижения России, были ничем иным, как „чем-то вроде премии при страховании Индии“. Россия продолжала политику экспансии в регионе. В 1885 году она напала на соседний Афганистан, что чуть было не спровоцировало войну между Россией и Великобританией.

Россия возобновила давление на Персию в самом конце XIX века. Перед лицом этого нового нажима британцы изыскивали способы для сохранения неприкосновенности Персии как буфера между Россией и Индией. Две великие державы боролись за влияние в Персии посредством концессий, займов и иных средств экономической дипломатии. Но с началом нового столетия позиция Великобритании стала непрочной, потому что Персия оказалась под непосредственной угрозой подпасть под господство России. Россия стремилась добиться присутствия своего военно-морского флота в Персидском заливе, в то время как экономика Персии была уже в значительной степени интегрирована с российской экономикой. Шах Музаффар од-Дин был, по словам английского посла Хардинга, „лишь престарелым ребенком“, а „персидская монархия сама по себе была старым, плохо управляемым имением, готовым сразу же продаться той иностранной державе, которая предложит наибольшую цену или громче всех запугает его выродившихся и беззащитных правителей“. Хардинг опасался, что этой иностранной державой скорее всего окажется Россия, так как „шах и его министры находились в состоянии полной вассальной зависимости от России из-за собственного сумасбродства и глупости“. Русские были не слишком озабочены экономической стороной взаимоотношений – один российский чиновник заявил: „Какой нам прок от торговли с семью или восемью миллионами ленивых оборванцев?“ Русские скорее хотели установить свое политическое господство в Персии и вытеснить оттуда другие великие державы. По мнению Хардинга, „наиважнейшей“ цельюбританской политики должно было стать сопротивление этому „отвратительному“ нашествию.

Вот в чем Д'Арси и его нефтяное предприятие могли принести пользу. Британская нефтяная концессия должна была оказать помощь в выравнивании соотношения в пользу Британии в ее борьбе с Россией. И поэтому Великобритания оказала этому предприятию свое содействие. Когда российский посол узнал о переговорах по концессии Д'Арси, то в гневе он попытался сорвать их. Ему удалось лишь замедлить темп переговоров. Но тогда посланец Д'Арси бросил на стол еще пять тысяч фунтов, потому что, как он сообщал в отчете Д'Арси, „шах хотел получить какую-то сумму наличными, и он добивался их после подписания соглашения о концессии“. Эта дополнительная сумма сыграла свою роль, и 28 мая 1901 года шах Музаффар од-Дин подписал историческое соглашение. В результате он получил 20 тысяч фунтов наличными, еще столько же в виде акций, а также 16 процентов от „ежегодной чистой прибыли“. Однако данное условие еще нуждалось в точном определении. (А уточнение вызвало множество споров.) В свою очередь Д'Арси получил концессию, охватывавшую три четверти страны сроком на 60 лет.

С самого начала Д'Арси сознательно исключил из предполагавшейся концессии пять северных, ближайших к России, провинций, чтобы „не давать России повода для обиды“. Но соперничество Великобритании и России едва ли можно было считать законченным. Русские теперь стремились построить трубопровод от Баку до Персидского залива, который не только увеличил бы объемы экспорта российского керосина на рынки Индии и Азии в целом, но, что более важно, способствовал бы усилению стратегического влияния и мощи России в Персии, в регионе Персидского залива вплоть до берегов Индийского океана. Британцы резко возражали против этого проекта, причем как в Тегеране, так и в Петербурге. Посол в Тегеране Хардинг предупреждал, что „нелепая“, по его словам, концессия на строительство трубопровода, даже если он так и не будет никогда построен, „даст предлог для того, чтобы наводнить всю южную Персию изыскателями, инженерами и охранными подразделениями казаков, готовящими завуалированную оккупацию“. Британское противодействие сыграло свою роль – трубопровод не был построен3.

Представитель Д'Арси на переговорах с шахским правительством описал заключенную им сделку в цветистых выражениях. Эта сделка не только принесет прибыль самому Д'Арси, но и будет иметь „далеко идущие последствия, как коммерческие, так и политические, для Великобритании и не сможет не увеличить в значительной степени ее влияние в Персии“. Министерство иностранных дел хотя и отказалось принять на себя прямую ответственность, тем не менее выражало желание оказать политическую поддержку усилиям, предпринятым Д'Арси. Но Хардинг, находясь в центре событий, был настроен более скептически. Он знал Персию – ее политическую систему, ее народ, ее географическое положение и кошмарное состояние, в котором находилось снабжение, а в особенности не подававшую никаких надежд историю недавних концессий в стране. Он советовал проявить осторожность: „Земля Персии, содержит она нефть или нет, усыпана с давних пор обломками такого количества многообещающих планов и проектов коммерческого и политического переустройства, что было бы преждевременным пытаться предсказать будущее нашего предприятия“. Что же подвигло Д'Арси на это крайне рискованное предприятие – „колоссальную авантюру в далекой необжитой стране“, как называл его один историк? Ответ, разумеется, прост – непреодолимый соблазн безмерного обогащения, шанс стать новым Рокфеллером. Кроме того, Д'Арси уже однажды затевал рискованную игру (в случае с австралийским золотым рудником), и это принесло ему огромный успех. Несомненно, если бы Д'Арси мог точно предугадать, что ждет его впереди, он бы воздержался от этой новой авантюры. Это была очень крупная игра, гораздо большего масштаба, чем его австралийский рудник, с числом игроков, во много раз превосходившим то, на которое он мог рассчитывать, а также сложными политическими и социальными проблемами, которых в Австралии просто не было. Короче говоря, это деловое предложение не было разумным. Даже смета расходов была сильно занижена. В самом начале Д'Арси сообщали, что стоимость бурения двух скважин составит 10 тысяч фунтов. В течение четырех лет ему предстояло потратить свыше 200 тысяч фунтов.

У Д'Арси не было ни организации, ни компании как таковой, лишь секретарь для ведения деловой переписки. Для организации и ведения дел он пригласил выпускника Королевского Индийского инженерного колледжа Джорджа Рейнолдса, имевшего опыт работы на буровых на Суматре. Первая площадка, выбранная для разведки, находилась в районе Чиа-Сурх, на недоступном плато в горах на северо-востоке Персии, рядом с будущей ирано-иракской границей, ближе к Багдаду, чем к Тегерану, в трехстах милях от побережья Персидского залива. Местность была недружелюбной, дорожная сеть всей страны едва ли превышала восемьсот миль, значительные площади региона контролировались воинственными племенами, едва признававшими власть Тегерана, не говоря уже о каких-то концессиях, которые тегеранские власти могли кому-то выдать. Командиры персидской армии отдавали своих солдат в качестве садовников или работников местным землевладельцам, а заработанные ими деньги клали себе в карман.

У населения почти полностью отсутствовали технические навыки, а враждебность местности дополнялась враждебным отношением местных культурой к западным идеям, технике и просто присутствию. В своих мемуарах Хардинг достаточно подробно останавливается на преобладающих шиитских верованиях с их религиозным фанатизмом, сопротивлением политическим властям и яростным неприятием всего, связанного с внешним миром – независимо от того, идет ли это от христиан или от мусульман-суннитов. „Ненависть шиитов к первым штырем халифам была – и все еще остается – настолько сильной, что некоторые наиболее горячие члены секты пытались, время от времени, ускорить свое попадание в рай, оскверняя гробницы этих узурпаторов, и в особенности гробницу Омара – главный объект их ненависти в Мекке. Эту ненависть можно обуздать лишь доктриной „Кетмана“ или благочестивого притворства… которая признает законным для доброго мусульманина лицемерие или даже ложь, если это необходимо для благочестивой цели“. Далее Хардинг поясняет, почему он уделил такого внимания столкновениям между шиитами и суннитами и тому влиянию, которое оказывает шиитская вера на политическую систему Персии: „Я уделил этому вопросу, пожалуй, чрезмерно много места, но он играл – и думаю, продол жает играть – важную роль в политике Персии и в развитии ее мысли“. И действительно, эта роль все еще велика.

Стоявшая перед Д'Арси задача была пугающей. Каждую деталь оборудования приходилось доставлять морем до Басры, что на побережье Персидского залива, затем триста миль вверх по реке Тигр до Багдада, а затем на мулах или вручную через Месопотамскую равнину и далее через горы. Как только оборудование наконец достигало нужного места, Рейнолдс со своей разношерстной командой, состоявшей из поляков, канадцев и азербайджанцев из Баку, с трудом собирал его и приводил в более или менее рабочее состояние. Для азербайджанцев даже использование более низкой тачки было удивительным новшеством.

Сам же Д'Арси негодовал в Лондоне, что дела идут недостаточно быстро. „Задержки серьезны, – телеграфировал он Джорджу Рейнолдсу в апреле 1902 года. – Умоляю ускорить“. Но задержки были в порядке вещей. Собственно бурение началось лишь полгода спустя, в конце 1902 года. Оборудование продолжало выходить из строя, насекомые были вездесущи, снабжение питанием и запасными частями было вечной проблемой, и в целом условия работы были губительны. Жара в жилых помещениях рабочих доходила до 120 градусов по Фаренгейту.

Кроме того, существовали проблемы политические. Компания вынуждена была содержать отдельную „магометанскую кухню“, вследствие частых появлений местных чиновников, которые, по словам Рейнолдса, „страстно желали получить от нас значительный подарок, особенно в виде какого-то числа акций нашей компании“. Помимо всего прочего, Рейнолдсу приходилось быть первоклассным дипломатом, чтобы улаживать мелкие споры и открытую войну между различными племенами. Небольшой военный отряд при буровом лагере был постоянно начеку из-за угрозы со стороны шиитских фанатиков. „Муллы с севера как могут возмущают население против иностранцев, – предупреждал Д'Арси заместитель Рейнолдса. – В настоящее время идет настоящая война между шахом и муллами за контроль над общественной жизнью“.

Даже в таких тяжелых условиях работы продолжались, и в октябре 1903 года, одиннадцать месяцев спустя после того, как начались буровые работы, были обнаружены первые признаки нефти. Но Д'Арси скоро пришел к выводу, что он ввязался во что-то значительно более трудное и гораздо более дорогое, чем он мог себе представить: в финансовую борьбу, которая угрожала его предприятию на каждом шагу. „Бездонных кошельков не бывает, – писал он озабоченно в 1903 году, – и я уже вижу дно моего собственного кошелька“. Расходы продолжали расти, и он понял, что в одиночку ему не справиться. Он нуждался в поручителе. В противном случае концессия будет потеряна.

Д'Арси обратился за займом к британскому Адмиралтейству. Идея займа не была его собственной, а была внушена ему неким Томасом Бовертоном Редвудом, „который был накануне Первой мировой войны серым кардиналом британской нефтяной политики“ и оказал огромное влияние на развитие международной нефтяной политики в первые два десятилетия этого столетия. Всегда безукоризненно одетого, с орхидеей в петличке, Редвуда часто принимали за одного известного красавца-актера того времени, и ему такая путаница доставляла очевидное удовольствие. ВкладРедвуда в развитие нефтяного бизнеса был многогранен. Будучи по образованию химиком, он получил патент на один из технологических процессов нефтепереработки, который впоследствии оказался очень ценным. В 1896 году он опубликовал „Трактат о нефти“, который, правда с неоднократными переработками оставался образцовой монографией о нефти на протяжении двух десятилетий. Уже на рубеже столетия он был ведущим экспертом Великобритании в области нефти, услугами открытой им консалтинговой фирмы пользовались почти все британские нефтяные компании, не исключая и предприятия Д'Арси. Редвуд также стал ведущим советником британского правительства по нефтяным проблемам. Он хорошо сознавал преимущества использования королевским военно-морским флотом нефтяного топлива вместо угля, и, испытывая сильные подозрения в отношении как „Стандард ойл“, так и „Шелл“, он был сторонником такой схемы, при которой британские компании разрабатывали бы нефтяные запасы, находящиеся под британским контролем.

Редвуд состоял членом адмиралтейского комитета по нефтяному топливу. Он не просто знал о концессии Д'Арси и был в курсе трудностей, ею испытываемых, но и консультировал каждый шаг Д'Арси, и поэтому, естественно, именно он рассказал комитету о положении Д'Арси, а председатель комитета в свою очередь рекомендовал Д'Арси представить заявление о предоставлении займа. В своем заявлении Д'Арси вкратце описал трудности финансового характера, с которыми он столкнулся: к тому времени он уже истратил на проведение изыскательских работ 160 тысяч фунтов стерлингов, а требовалось еще по меньшей мере 120 тысяч фунтов. Д'Арси был уведомлен, что прошение о предоставлении займа будет принято, но взамен ему следует предоставить Адмиралтейству контракт на поставки нефти. И Адмиралтейство, и министерство иностранных дел поддержали это предложение. Но министр финансов Остин Чемберлен считал, что никаких шансов на то, что оно будет принято палатой общин, нет, и поэтому отверг его.

Д'Арси был в отчаянии. „Это все, что я могу сделать, чтобы успокоить банк, но что-то сделать необходимо“, – писал он после того, как прошение о займе было отклонено. К концу 1903 года сумма превышения его кредитного лимита в „Ллойде банке“ составила 177 тысяч фунтов стерлингов, и он был вынужден внести некоторое количество акций своей австралийской золотой шахты в качестве залога. Но в середине января 1904 года уже вторая скважина на Чиа-Сурх начала давать нефть. „Славные новости из Персии, – объявил торжествующий Д'Арси, добавив к тому очень личный комментарий, – и величайшее облегчение для меня“. Но вне зависимости от того, была ли обнаружена нефть или нет, для продолжения дел нужны были еще десятки, а возможно, сотни тысяч фунтов, а у Д'Арси уже не было таких средств.

В поисках новых инвесторов Д'Арси попытался договориться о займе у „Джозеф Лайонс энд К°“ – но безрезультатно. Некоторое время он обхаживал „Стандард ойл“, но так и не добился никакого результата. Он отправился в Канн, чтобы встретиться с бароном Альфонсом де Ротшильдом, но Ротшильды решили, что им доста-'очно вновь установленных связей с „Шелл“ и „Ройял Датч“ в консорциуме Эйшиэтик петролеум“. Затем, как назло, количество добываемой на Чиа-Сурх ефти упало почти до нуля, и Бовертону Редвуду выпала тяжелая задача сообщить своему клиенту о том, что скважины никогда не окупятся и поэтому их необходимо закрыть, а все изыскательские работы переместить на юго-запад Персии. В апреле 04 года превышение кредитного лимита Д'Арси еще больше увеличилось и“ Ллойде Банк“ потребовал в качестве залога всю концессию. Спустя неполных три года после начала работ персидское предприятие было на грани краха.

Но были в британском правительстве и такие, кого известия о том, что Д'Арси может быть вынужден продать иностранцам пакет акций или вообще потерять концессию, не на шутку встревожили. Их беспокоили проблемы большой политики и высокой стратегии, а соответственно, и положение Британии среди других великих держав. Для министерства иностранных дел основными проблемами оставались российский экспансионизм и безопасность Индии. Министр иностранных дел лорд Лэнсдаун выступил в мае 1903 года в Палате лордов с историческим заявлением: британское правительство будет „рассматривать создание какой-либо державой военно-морской базы или укрепленного порта на побережье Персидского залива как смертельную угрозу британским интересам, и поэтому мы окажем этому противодействие всеми имеющимися у нас силами“. Эта декларация, заявил восхищенный вице-король Индии лорд Керзон, стала „нашей „доктриной Монро“ для Ближнего Востока“. Для Адмиралтейства проблема носила более специфический характер: речь шла о возможности получения источника безопасного снабжения британского флота нефтяным топливом. На линейных кораблях, составлявших основу королевского военно-морского флота, в качестве топлива использовался уголь. На меньших по рангу боевых кораблях, однако, уже применялся мазут. Уже тогда высказывались опасения в отношении наличия в мире достаточного количества нефти, для обеспечения британского военно-морского могущества. Многие испытывали на этот счет сомнения. Те же в Адмиралтействе, кто отдавал предпочтение нефти как топливу перед углем, рассматривали ее лишь как дополнение к углю – по меньшей мере, до тех пор, пока не будут найдены более значительные по объему безопасные запасы нефти. Персия могла стать таким источником, и поэтому предприятие Д'Арси следовало поддержать.

Отказ министерства финансов в займе Д'Арси казался министерству иностранных дел ужасающим по близорукости шагом, и лорд Лэнсдаун немедленно выразил свою озабоченность, заявив: „Существует угроза того, что вся нефтяная концессия в Персии попадет в руки русских“. Посол в Тегеране Хардинг, выражая аналогичное мнение, предупреждал, что русские вполне могут захватить контроль над концессией и воспользоваться ею для расширения зоны своего господства, что вызовет тяжелые политические осложнения. Он доказывал, что контрольный пакет концессии необходимо любой ценой сохранить в британских руках.

Русские не были единственной причиной для беспокойства. Визит Д'Арси в Канн для встречи с Ротшильдами и возникшая в связи с этим угроза перехода концессии во французские руки заставили Адмиралтейство вновь вступить в борьбу. Председатель комитета по нефтяному топливу срочно отправил Д'Арси письмо, в котором просил его прежде чем заключать какие-либо сделки с иностранцами, дать Адмиралтейству возможность организовать приобретение концессии британским синдикатом. Таким образом Адмиралтейство приняло на себя роль свахи, и как раз вовремя. Возглавить „синдикат патриотов“ было предложено лорду Стратконе, восьмидесятичетырехлетнему миллионеру с безупречной“ имперской“ репутацией. После того, как его уверили в том, что предприятие действует в интересах королевского военно-морского флота, и, кроме того, ему придется вложить не более 50 тысяч фунтов из своего кармана, Страткона дал согласие, причем не по коммерческим соображениям, но, как он вспоминал позднее, „исходя из имперских интересов“.

Теперь у Адмиралтейства появился свой номинальный глава. Но оставалось подобрать ему подходящую партию. Таковая вскоре нашлась – ею стала фирма „Берма ойл“. „Берма“ была основана шотландскими коммерсантами в 1886 году как дочернее предприятие сети торговых домов в Восточной Азии и имела свою штаб-квартиру в Глазго. Первоначально нефть добывалась бирманскими крестьянами примитивным способом, но затем дело было поставлено на промышленную основу, в Рангуне был построен нефтеперерабатыающий завод, а нефть сбывалась на индийском рынке. К 1904 году Адмиралтейство заключило с компанией предварительное соглашение на поставку нефти, потому что Бирма, аннексированная Индией еще в 1885 годусчиталась безопасным источником. Но шотландских директоров „Берма ойл“ беспокоило то, что бирманские запасы окажутся ограниченными, а успешная разработка нефтяных месторождений в Персии приведет к наводнению индийского рынка дешевым керосином. Поэтому они с готовностью согласились с инициативами Адмиралтейства.

Консультант по нефтяным вопросам Бовертон Редвуд выступал в роли посредника. Он был советником как „Берма“, так и Д'Арси, и он сообщил директорам „Берма“, что Персия очень богата нефтью, и „брак“ двух компаний стоит того. Адмиралтейство тем временем настаивало на том, чтобы персидская концессия „сохранялась в британских руках, особенно с точки зрения поставок нефти для нужд военно-морского флота в будущем“. Но осторожные шотландские коммерсанты со своей стороны не делали никаких возвышенных и абстрактных заявлений и никуда не торопились. Они задавали вопросы практического свойства, в первую очередь, может ли Персия считаться надежно защищенной? Министерство иностранных дел, подгоняемое Адмиралтейством, успокоило их на этот счет. Нетерпеливый Д'Арси, пытаясь ускорить переговоры, пригласил вице-председателя „Берма“ на дерби в Эпсом, в свою личную ложу рядом с финишным столбом. Обильные возлияния и богатый стол так подействовали на печень вице-председателя, что в течение следующих нескольких недель он четыре раза болел и никогда больше не принимал приглашения Д'Арси посетить скачки.

Адмиралтейство усилило давление на „Берма ойл“ в целях спасения Д'Арси, а „Берма ойл“ в свою очередь очевидно нуждалась в поддержке Адмиралтейства – как в отношении нефтяного топлива для нужд флота (поскольку как раз в это самое время шло детальное обсуждение контрактов на его поставку), так и в отношении защиты своих рынков сбыта в Индии. Наконец в 1905 году, почти четыре •ода спустя после того, как концессия была парафирована шахом в Тегеране, в Лондоне было подписано соглашение между Д'Арси и „Берма“. В соответствии с coглашением был образован так называемый „Концессионный синдикат“. Предприятие Д'Арси становилось его дочерней компанией, а сам Д'Арси – директором нового объединения. В действительности „Берма“ представляла собой не просто вестора, так как она предоставляла не только капиталы, но и руководство, а также специалистов по ведению работ. Учитывая безрадостную историю предыдущих концессий в Персии и свои собственные неудачи до настоящего момента, уД'Арси практически не было иного выбора. Самым важным было то, что его предприятие было спасено. По крайней мере изыскательские работы могли теперь продолжаться, и у Д'Арси все еще был шанс получить свои деньги обратно. Участники сделки были также довольны. По словам историка „Берма ойл“, нужды Д'Арси „в точности совпадали с нуждами министерства иностранных дел, обеспокоенного безопасностью индийских коммуникаций, и с нуждами Адмиралтейства, стремившегося получить надежные запасы нефти“. С этого момента прибыль и политика оказались неразрывной связаны в Персии.

Вслед за образованием „Концессионного синдиката“ последовало перемещение исследовательских работ на юго-восток Персии. Под руководством Джорджа Рей-нолдса скважины на Чиа-Сурх были законсервированы, лагерь закрыт, а оборудование, общим весом около сорока тонн, демонтировано, отправлено обратно в Багдад, затем вниз по Тигру до Басры, а затем по морю в иранский порт Мохам-мера. В конечном счете его пришлось перевозить по реке, на повозках и на мулах (всего их было ни много ни мало девятьсот) к новым участкам, где также были обнаружены признаки нефти. Сначала буровые работы были начаты в Шардине.

Но существовал также и другой район потенциальной нефтедобычи, он назывался Майдане-Нафтан – „Нефтяная равнина“. Участок, предназначенный для бурения, назывался Мосджеде-Солейман, в честь храма огня, расположенного поблизости. Впервые на этот участок, не имевший дорог, Рейнолдс наткнулся случайно. В конце 1903 года он слонялся по Кувейту, пытаясь достать билет на пароход обратно в Англию. Он был совершенно разочарован персидской авантюрой Д'Арси со всеми ее финансовыми проблемами и в буквальном смысле слова сидел на чемоданах. Но в Кувейте он повстречал одного британского чиновника по имени Луис Дейн. Дейн путешествовал по Персидскому заливу вместе с лордом Керзоном, который совершал большой тур по региону для того, чтобы отметить выход декларации Лэнсдауна и подтвердить британские интересы в зоне Персидского залива. Сам Дейн составлял географический справочник Персидского залива и окружающих земель, и в ходе своей работы он несколько раз встречался с упоминанием о Майдане-Нафтан в старинных и недавних сообщениях путешественников. Эти сообщения напоминали ему о Баку.

По настоянию Дейна („было бы очень жаль отвергать то, что может принести стране огромную пользу“) и с помощью лорда Керзона Рейнолдс направился в Майдане-Нафтан. Он прибыл в это безлюдное место в феврале 1904 года и в своих отчетах сообщал, что породы насыщены нефтью. Теперь, два года спустя, в 1906-м, он возвратился в Мосджеде-Солейман и обнаружил еще более явные признаки нефти. Когда Бовертон Редвуд ознакомился с отчетами Рейнолдса, он возликовал. В них содержалась, объявил он, наиболее важная и перспективная к настоящему моменту информация.

Работы в Мосджеде-Солейман продвигались необычайно трудно и мучительно: не „все забавы и развлечения“, с сарказмом писал Рейнолдс в Глазго менеджерам „Берма ойл“. Работы откладывались в связи с эпидемией, вызванной заражением питьевой воды, которую, по словам Рейнолдса, „лучше было назвать навозом, разведенным в воде“. Здесь же он добавил: „То, что идет здесь в пищу, мучительно для любого пищеварения. Для того, чтобы сохранить здоровье, нужны зубы, свои или вставные“. Это замечание имело под собой основание. Когда у британского офицера, прикомандированного к концессии, разболелся зуб, ему пришлось пережить несколько мучительных дней. Боль не успокаивалась от знания того, что ближайший зубной врач находится на расстоянии тысячи пятисот миль – в Карачи. Но, по крайней мере, когда дело касалось секса, то рабочие могли найти облегчение в более близких местах, всего лишь в 150 милях от места работы, в Басре – в заведении, для которого, по случайному стечению обстоятельств, использовался эвфемизм „у дантиста“.

Джордж Рейнолдс был тем, на ком все держалось. Несмотря на то, что к моменту своего первого появления в Персии в сентябре 1901 года ему было около пятидесяти лет, именно он продолжал руководить этим необычайно трудным предприятием в неимоверно тяжелых условиях. Ему приходилось быть одновременно и инженером, и геологом, и менеджером, и дипломатом, и лингвистом, и антропологом. К тому же он обладал очень ценными навыками работы с буровым оборудованием, что очень помогало когда случались какие-либо поломки или просто не доставало запасных частей. Он был немногословен, упрям и упорен в достижении поставленных целей. И именно благодаря его решительности и настойчивости работы на участке продолжались, в то время как были все причины – болезни, вымогавшие мзду кочевники, износ оборудования, изнурительная жара, сильнейшие, сбивавшие с ног ветры и, наконец, бесконечное разочарование – для того, чтобы дрогнуть, заколебаться. По словам Арнолда Уилсона, лейтенанта британской армии, служившего в охране нефтепромыслов, Рейнолдс был „величествен на переговорах, скор на руку и полностью предан своему делу – найти нефть“. Короче говоря, заключил Уилсон, Рейнолдс был „тверд, как британский дуб“.

Рейнолдс мог быть и строгим десятником. Он приказывал своим людям вести себя как подобает „разумным существам“, а не „пьяным скотам“, и добился того, что они наконец уразумели, что персидских женщин трогать нельзя. Но настоящим проклятием его существования была не пустыня и даже не местные кочевники. Наоборот – это были новые инвесторы в лице компании „Берма ойл“: он постоянно боялся, что они отступят перед трудностями и откажутся от предприятия. Казалось, что менеджеры в Глазго не в состоянии понять все те огромные трудности, с которыми приходилось сталкиваться Рейнолдсу в его работе, и не доверяли ему, ставя под сомнение и оспаривая принятые им решения. Рейнолдс отвечал им бестактным сарказмом, которым были пронизаны все еженедельно отправляемые в Шотландию письма. „Вы действительно удивляете меня, – писал он своему адресату в Глазго в 1907 году, – поучая меня, как управлять непокорным персиянином и самоуверенным бурильщиком-алкоголиком“. Неудовольствие было взаимным. „Печатный станок не сможет воспроизвести тех слов, которыми мне хотелось бы назвать этого человека“, – так однажды высказался тот самый менеджер из Глазго, которому Рейнолдс направлял свои отчеты.

Те лишения, связанные с тяжелыми климатическими условиями, изоляция от внешнего мира, а также постоянные конфликты с руководством, находившемся в Глазго, ни в коем случае не были единственными препятствиями на пути к успеху, загнивание шахского режима зашло уже слишком далеко, а предоставление i концессий иностранцам чрезвычайно болезненно воспринималось в обществе. Борьбу против деспотизма возглавили консервативные религиозные оппоненты шахского правительства. К ним присоединились купцы и различные политические группы сторонников проведения либеральных реформ. В июле 1906 года правительство предприняло попытку арестовать одного известного проповедника, клеймившего „роскошь монархов, отдельных духовных лиц и иностранцев“ на фоне растущего обнищания простого народа. В Тегеране начались беспорядки – многие тысячи персов, подстрекаемые муллами, вышли на улицы. Базары закрылись, столица оказалась парализованной всеобщей забастовкой. Огромная толпа, по некоторым оценкам, достигавшая почти четырнадцати тысяч человек, преимущественно „людей с базара“, в поисках убежища оказалась в саду британской миссии. Результатом этих беспорядков стало падение шахского режима, принятие конституции и созыв парламента – меджлиса, в повестке дня которого расследование вопроса о концессиях иностранцам занимало самое важное место. Но новый режим оказался неустойчивым, а его власть почти не распространялась за пределы столицы.

Еще больше неприятностей доставляли местные власти. Новая буровая площадка располагалась в районе зимних пастбищ бахтиаров, самой крупной племенной группы в Персии, правительственный контроль над которой был очень слабым. Бахтиары были кочевниками, перегонявшими стада овец и коз, и жили они в палатках из козлиных шкур. В 1905 году Рейнолдсу удалось заключить соглашение с некоторыми племенами бахтиаров, согласно которому, в обмен на значительную плату и обещание участия в прибылях, они согласились предоставлять „охрану“ для концессии. Однако главное, от чего приходилось защищаться, были сами бахтиары, и таким образом соглашение не соблюдалось из-за постоянных семейных ссор и межплеменных столкновений, а также неистребимой, казалось, тяги бахтиаров к вымогательству. По словам Рейнолдса, один из вождей бахтиаров был „всегда готов ко всякого рода интригам, как соловьиное яйцо, наполненное будущей музыкой“. Д'Арси, которого постоянно информировали о текущих проблемах, смог только пожаловаться: „Разумеется, все упирается в бакшиш“.

Усиление угрозы со стороны местных племен вызвало к жизни новые страхи за безопасность проведения работ и предприятия в целом. Д'Арси попросил министерство иностранных дел о защите, и в результате на место было отправлено подразделение охраны. Это было сделано, как торжественно заявили в министерстве, в связи „с той важностью, которую придает правительство Его Величества сохранению британского предприятия в юго-западной Персии“. Но охрана была не настолько уж велика – всего два британских офицера и двадцать индийских кавалеристов. Тем временем напряженность в отношениях Великобритании и России снизилась. В 1907 году в рамках англо-российской конвенции обе стороны договорились уладить свои разногласия и согласились на раздел Персии на сферы влияния. У каждой из сторон были на то веские основания. Россия была ослаблена сокрушительным поражением в Русско-японской войне и революцией 1905 года, и Петербург теперь считал более выгодным достижение соглашения с Лондоном. Со своей стороны, британцы, в дополнение к многолетним страхам перед „стихийным распространением“ российского влияния в направлении Индии, начали все больше беспокоиться о германском проникновении на Ближний Восток. Согласно конвенции 1907 года, северная Персия оказывалась под российским контролем, южная – под британским, а центральная часть становилась ней тральной зоной. Но оказалось, что на территории этой центральной зоны должны были разместиться новые буровые площадки. Непосредственным результатом открытого раздела страны на сферы влияния стало, по словам нового британского посла в Тегеране, „значительное усиление уже существовавшей враждебности по отношению к иностранцам“. Раздел Персии стал также еще одним шагом по направлению к образованию „Тройственного Согласия“ – Антанты – блока между Британией, Францией и Россией, который семь лет спустя окажется в состоянии войны с Германской, Австро-Венгерской и Турецкой империями.

Мосджеде– Солейман, как площадка для проведения буровых работ, стала „последним броском концессионной игрой в кости“. Кроме того, для Рейнолдса и его команды гораздо острее, чем прежде, встала проблема материально-технического снабжения. Первая трудность заключалась в том, что в этой местности не было дорог. Одну дорогу все же пришлось буквально вырезать в пустыне, вопреки всевозможным препятствиям, включая проливные дожди, смывшие результаты почти полугодовых усилий. Но наконец строительство дороги было завершено, оборудование доставлено, и в январе 1908 года на участке начались буровые работы.

Но время „Концессионного синдиката“ быстро истекало. „Берма ойл“ была совершенно недовольна медленными темпами работ и большими затратами. Ее вице-председатель предположил, что „все это“ может „закончиться крахом“. Все вышесказанное способствовало нарастанию напряженности между „Берма“ и Д'Ар-си, который все поставил на успех этого предприятия и в свою очередь выказывал нетерпение чрезмерной осторожностью шотландцев. В апреле 1908 года совет директоров „Берма“ в недвусмысленных выражениях сообщил Д'Арси, что средства исчерпаны, и что если он сам не предоставит половину требуемых дополнительных средств, работы будут остановлены.

„Конечно, я не могу найти 20 тысяч фунтов или около того, – горько жаловался Д'Арси, – и что делать, я не знаю“. Но он сделал проницательное заключение о том, что „Берма“ слишком торопится выйти из предприятия. Директоры „Берма“ определили 30 апреля крайним сроком для получения ответа Д'Арси, он же просто-напросто проигнорировал его, не послав в этот день никакого ответа. Он тянул с ответом, стараясь выиграть для Рейнолдса побольше времени. Отношения между „Берма“ и Д'Арси вновь стали ухудшаться.

Не дождавшись ответа от Д'Арси, „Берма“ стала действовать на свой страх и риск. 14 мая 1908 года из Глазго Рейнолдсу была послана депеша о том, что проект завершен или близок к завершению, и поэтому ему надо быть готовым к отъезду. Рейнолдсу поручалось провести бурение двух скважин в Мосджеде-Солейман лишь до глубины 1600 футов. Если на этой глубине никакой нефти найдено не будет, то Рейнолдсу предписывалось „отказаться от дальнейших работ, закрыть скважины и перевезти как можно больше оборудования в Мохаммеру“, а оттуда отправить его морем в Бирму. Конец „Концессионного синдиката“ казался неминуемо близок. Что уж говорить о „неисчислимых богатствах“, манивших Д'Арси еще за несколько лет до этого. Рейнолдсу была послана радиограмма о том, чтобы он был готов к получению важной директивы, отправленной по почте. Но в этой части Земного шара почта работала так хорошо, что само письмо задержалось сприбытием в Персию на несколько недель. Но именно этого времени как раз и не хватило своевольному Рейнолдсу.

Пока письмо путешествовало в Персию, на буровой площадке воцарилось возбуждение. Из одной скважины стал явно чувствоваться запах природного газа. Затем бур отвинтился и был потерян в скважине, несколько дней ушло на вылавливание его при температуре, достигавшей 110 градусов по Фаренгейту в тени. Теперь приходилось бурить самую твердую из всех встречавшихся до этого горных пород. Под яркими лучами солнца можно было отчетливо различить поднимавшиеся из скважины струйки газа. Ночью 25 мая 1908 года жара стояла такая, что Арнолд Уилсон, лейтенант индийского кавалерийского подразделения, охранявшего буровую площадку, лег спать рядом со своей палаткой прямо на земле. В начале пятого утра 26 мая он был разбужен криками. Он бросился на площадку. Нефтяной фонтан, достигавший 50 футов над буровой установкой, обильно поливал буровиков. Сопутствующий нефти газ угрожал удушить рабочих.

Наконец в Персии забила нефть. Это произошло лишь за два дня до седьмой годовщины с момента подписания шахом соглашения о концессии. Возможно, что лейтенант Уилсон был первым, кто отправил в Англию рапорт об этом событии. Согласно легенде, это сообщение гласило (в зашифрованном виде): „См. Псалом 103, стих 15“. В этом месте Библии были следующие слова:“… и елей, от которого блистает лицо его…“ Первое, пока неофициальное сообщение застало Д'Арси на званом ужине. Он был обрадован, но решил пока попридержать свой энтузиазм. „Я никому об этом не скажу до тех пор, пока не получу подтверждения“, – настаивал он. Подтверждение не заставило себя долго ждать. А несколько дней спустя после того, как забил первый фонтан, нефть забила также и из второй скважины. Спустя примерно три недели после этого Рейнолдс наконец получил письмо из „Берма ойл“, отправленное 14 мая, в котором ему предписывалось свернуть работы. Это было поразительное эхо письма полувековой давности полковнику Дрейку о прекращении работ в Тайтусвиле, которое пришло как раз тогда, когда он обнаружил нефть. На этот раз к тому времени, когда Рейнолдс получил долгожданное письмо, он уже успел отправить в Глазго телеграмму, в которой саркастически писал: „Инструкции, которые, по Вашим словам, были мне посланы, вероятно придется изменить в связи с тем, что найдена нефть, и поэтому я вряд ли стану выполнять их, когда получу“. Полученное письмо подтвердило все предчувствия Рейнолдса о действиях руководства из Глазго и дало ему повод для злорадства.

Рейнолдс оставался в Персии в качестве главного инженера еще пару лет после того, как в Мосджеде-Солейман забила нефть. Однако, несмотря на факт обнаружения нефти, его отношения с „Берма“ продолжали ухудшаться. Д'Арси пытался защищать его, говоря директорам „Берма“, что Рейнолдс „не тот человек, который какими-либо глупостями создаст угрозу концессии“. Но такая поддержка не могла уберечь Рейнолдса в условиях той враждебности, которую питали к нему в Глазго, и в январе 1911 года его бесцеремонно уволили. В своих мемуарах Арнолд Уилсон оставил нам эпитафию Рейнолдсу и его роли в этом предприятии: „Он» г выдержать жару и холод, разочарование и успех, и добиться того, чего хотел,»т каждого перса, индийца и европейца, с которым ему приходилось сталкиваться, за исключением его шотландских работодателей, чья близорукая скупость почти уничтожила все предприятие… Услуги, оказанные Дж. Б. Рейнолдсом Британской империи, британской промышленности и Персии, так и не были по достоинству оценены. Те же, кого он спас от последствий их же собственной слепоты, сильно разбогатели и дождались почестей уже при жизни“. Уволив Рейнолдса, директора „Берма“ все-таки выразили ему свою, так сказать, признательность, выплатив ему за его труды тысячу фунтов“.

19 апреля 1909 года отделение Банка Шотландии в Глазго было осаждено возбужденными вкладчиками. Еще никогда стены банка не видели ничего подобного. Жители сурового промышленного шотландского города не могли думать ни о чем другом, кроме нефти. У приемной толпились десятки клиентов, сжимавших в руках бланки заявлений. Порой в течение дня в здание было просто невозможно войти. Только что образованная „Англо-персидская нефтяная компания“ выпустила акции, и в этот день они поступили в свободную продажу.

Уже в течение нескольких месяцев было известно, что в Персии найдено очень богатое месторождение нефти. Все, кто участвовал в предприятии, были согласны с тем, что для руководства концессией необходимо создание новой корпорации. Но создание этой корпорации сопровождалось неизбежными и бесконечными спорами юристов. Более того, британское Адмиралтейство выразило возражение по поводу проекта проспекта будущей эмиссии, „предав гласности“ тот факт, что именно оно способствовало приобретению компанией „Берма“ пакета акций в персидском предприятии. „Так как Адмиралтейство – наш потенциальный постоянный клиент, то мы не можем позволить себе вытаптывать их посевы“, – согласился вице-председатель „Берма“, и проспект подвергся изменениям. Кроме того, возражения поступили и с совершенно неожиданной стороны – от миссис Д'Ар-си. С некоторой театральностью, приличествующей бывшей актрисе, она заявила протест в связи с тем, что имя ее мужа не упоминалось в названии компании. Хотя она отказалась начинать судебную тяжбу из-за этого, тем не менее миссис Д'Арси настаивала на своем. „Я считаю это ошибкой, поскольку его имя повсюду связывается с этим персидским предприятием, – писала она адвокату Д'Арси. – Моя последняя надежда на сохранение достоинства связана с Вами“.

Но ее надежде не суждено было сбыться. Когда „Берма ойл“ приобрела большинство обычных акций, Д'Арси еще хорошо отделался. Он получил компенсацию за расходы на проведение изыскательских работ, которые так чувствительно отразились на его кошельке, а также пакет акций рыночной стоимостью 895 тысяч фунтов (что соответствует 30 миллионам фунтов или 55 миллионам долларов в настоящее время). Однако предприятие уплывало из рук Д'Арси, и он сознавал это. „Как будто отказываюсь от собственного ребенка“, – жаловался он в тот день, когда заключил окончательное соглашение с „Берма ойл“. В действительности нити отцовства еще не были окончательно порваны. Д'Арси стал директором новой компании и продолжал утверждать, что его интересы в ней сохраняются: „Я так же горячо заинтересован, как и всегда“. Но влияние этого „капиталиста высшего ранга“, а также, как и опасалась его жена, и само его имя исчезли еще до смерти Уильяма Нокса Д'Арси, последовавшей в 1917 году. Слабым утешением служило то, что „Англо-персидская компания“ сохранила имя „Д'Арси“ всего лишь для своей дочерней компании, занимавшейся изыскательскими работами.

Таким образом, был обнаружен новый большой источник нефти, находившийся по крайней мере под частичным британским контролем. „Англо-персидская компания“ очень быстро стала солидной фирмой. По состоянию на конец 1910 года количество ее сотрудников составляло уже 2500 человек. Но все равно организация ее деятельности в Персии представляла собой очень сложное и рискованное предприятие, которое вследствие соперничества руководства компании и политических властей становилось еще более сложным. Арнолд Уилсон, занимавший к тому времени пост консула в том регионе, стал фактическим советником компании по местным вопросам, хотя считал эти обязанности делом тяжелым и неблагодарным. „Я провел две недели, занимаясь делами „Нефтяной компании“, выступая в роли посредника между англичанами, которые не всегда могут высказать то, что думают, и персами, которые не всегда имеют в виду то, что говорят. Англичане представляют себе соглашение в виде документа на английском языке, который выдержал бы нападки юристов в суде; персы же хотят иметь лишь декларацию о намерениях в самом общем виде, а также значительную сумму наличными, ежегодно или единовременно“.

В нефтеносном районе вскоре было обнаружено месторождение площадью по крайней мере в десять квадратных миль, что сразу же создало новую проблему: как вывозить оттуда сырую нефть, и как ее затем перерабатывать? За полтора года через две гряды холмов и пустынную равнину был проложен трубопровод длиной 138 миль, его маршрут был первоначально обозначен столбиками и ситцевыми флажками. В ходе работ были использованы 6 тысяч мулов. Для строительства нефтеперерабатывающего завода был выбран Абадан – длинный узкий остров с пальмами и грязными отмелями на Шатт-эль-Арабе, широком общем устье рек Тигр, Евфрат и Карун. В качестве рабочей силы привлекались в основном индийцы с рангунского нефтеперерабатывающего завода компании „Берма“, поэтому качество строительства было весьма низким. В ходе первых испытаний в июле 1912 года нефтеперерабатывающий завод сразу же вышел из строя. Но и после этого его производительность была значительно ниже проектной. Качество нефтепродуктов также оставляло желать лучшего: керосин имел желтоватый оттенок и покрывал пленкой поверхность ламп. „Нас преследует одна неудача за другой с самого начала работы нефтеперерабатывающего завода“, – говорил раздосадованный директор „Берма ойл“ в сентябре 1913 года.

В октябре 1912 года „Англо-персидская компания“ предприняла важный шаг по обеспечению рынка сбыта своей продукции – было заключено соглашение с компанией „Эйшиэтик“ – подразделением „Ройял Датч/Шелл“, которое занималось сбытом. За исключением местных рынков, вся сырая нефть и весь бензин и керосин должны были реализовываться через „Эйшиэтик“, но „Англо-персидская компания“ сохранила права на продажу мазута, и на этом основывалась стратегия ее будущего роста. На текущем этапе „Англо-персидская компания“ была просто не в состоянии нести расходы на ведение торговой войны с гигантами нефтяного бизнеса. Со своей стороны, „Шелл“ стремилась сдерживать любых конкурентов. Роберт Уэйли Коэн писал своим коллегам в Гаагу, что „само положение этих людей, обладающих, очевидно, очень большими запасами, свидетельствует о том, что они представляют достаточно серьезную угрозу на Востоке“.

Но эта угроза была несколько смягчена тем фактом, что Англо-персидская компания вскоре оказалась в тяжелом финансовом положении. Вновь, как и прежде, само существование персидского предприятия ставилось под сомнение. К концу 1912 года оборотный капитал компании был на исходе. Президент „Берма ойл“ Джон Каргилл не стеснялся в выражениях. „Черт возьми, в каком беспорядке находятся персидские дела, – писал он. – Легко сказать „не беспокойтесь“, но мое имя и моя деловая репутация слишком тесно связаны с „Англо-персидской нефтяной компанией“, чтобы я не был безумно обеспокоен и встревожен ужасающим состоянием дел в настоящее время“.

Для дальнейшего развития компании были необходимы миллионы фунтов, но не было никаких очевидных способов получить эти средства. Без вливания новых капиталов либо все работы в Персии постепенно замрут, либо все предприятие просто будет поглощено „Ройял Датч/Шелл“. За несколько лет до этого положение было спасено вмешательством компании „Берма ойл“. Теперь же было необходимо найти нового спасителя.

ГЛАВА 8. СУДЬБОНОСНЫЙ ШАГ

В июле 1903 года, за пять лет до того, как персидское месторождение дало первую нефть, Уильям Нокс Д'Арси, отчаявшийся и разочарованный медлительностью и дороговизной своего нефтяного предприятия, позволил себе в период очередной депрессии отправиться на воды в Мариенбад, в Богемию. Там его настроение вскоре улучшилось, и не только вследствие лечения, но и в результате знакомства с адмиралом Джоном Фишером. Последний в то время занимал пост второго морского лорда (заместителя начальника Главного морского штаба), но уже успел завоевать прозвище „нефтяного маньяка“. Это случайное знакомство привело впоследствии к преобразованию предприятия Д'Арси и сделало нефть основой государственной стратегии.

Адмирал Фишер регулярно выезжал на воды в Мариенбад с тех пор, как много лет назад он вылечился на курорте от хронической дизентерии. Но в тот раз Фишер тоже прибыл в Мариенбад в расстроенных чувствах. Незадолго до того на военном корабле „Ганнибал“ были проведены первые испытания мазутного топлива. Корабль вышел из гавани Портсмута на хорошем уэлльском угле, оставляя за собой шлейф белого дыма. По специальному сигналу двигатели были переведены на мазутное топливо. Несколько мгновений спустя густое черное облако окутало корабль. Топка была не приспособлена для такого вида топлива, что и предрешило исход испытания. Это оказалось серьезным поражением для обоих присутствовавших при испытании главных сторонников перехода военно-морского флота на мазутное топливо – адмирала Фишера и Маркуса Сэмюеля из компании „Шелл“. Вскоре после этого удрученный Фишер отправился в Мариенбад, где по случайности он и встретился с Д'Арси.

Они сразу же нашли общий язык, ведь у них было много общего, и в первую очередь – энтузиазм в отношении перспектив использования нефти. И Д'Арси немедленно послал за картами и другими бумагами, касающимися персидского предприятия, чтобы показать их Фишеру. Фишер в свою очередь был воодушевлен – такое огромное впечатление произвело на него все сказанное Д'Арси, которого он назвал „миллионером, сидящим на золотой жиле“. Фишер писал, что Д`Арси „только что приобрел южную часть Персии ради НЕФТИ… Он считает, что успех обеспечен. Я думаю направиться в Персию, а не в Портсмут, потому что °н говорит, что ему нужен кто-то, кто мог бы управлять всем этим от его имени!“Д'Арси понял так, что Фишер обещал какую-то помощь. Хотя помощь в конце концов и пришла – сначала закулисная, а затем за ней последовала и очень значимая общественная поддержка. Этому суждено было случиться совсем не так скоро, как того хотелось бы Д'Арси.

Джон Арбатнот Фишер, с легкой руки Маркуса Сэмюеля вошедший в историю как „крестный отец нефти“, в 1904 году занял пост первого морского лорда (начальника Главного морского штаба). Следующие шесть лет были годами полного господства „Джеки“ Фишер над британским военно-морским флотом, причем его власть значительно превышала власть кого-либо из его предшественников. Фишер родился на Цейлоне в семье обедневшего плантатора. В 1854 году в возрасте тринадцати лет он поступил на флот кадетом на парусное судно. Не имея преимуществ, даваемых происхождением или богатством, он продвигался по служебной лестнице почти исключительно благодаря своему уму, упорству и силе воли. По замечанию одного современника, он представлял собой „помесь Макиавелли с ребенком“. Он являл собой „ураган энергии, энтузиазма и силы убеждения“, подавлявший всех, с кем ему приходилось иметь дело. Однажды после одного горячего спора с Фишером сам король Эдуард VII сказал адмиралу: „Перестаньте потрясать кулаком перед моим носом“.

Помимо семьи, танцев и религии (он мог цитировать большие куски из Библии), у Фишера была лишь одна всепоглощающая страсть – британский военно-морской флот. Он целиком посвятил себя его модернизации, стремясь всеми силами избавить его от прочно укоренившихся привычек, самодовольства, замшелых традиций. Своих целей он добивался с непоколебимой решимостью. Один из его подчиненных офицеров как-то сказал, „Джеки“ никогда не удовлетворялся ничем, кроме команды „Полный вперед!“. Отличаясь яростным фанатизмом во всем, что касалось его интересов, он был самым ревностным сторонником технических нововведений во всем британском военно-морском флоте. Его „золотым правилом“ было никогда не позволять себе „отсталости.“ Вначале он завоевал на флоте репутацию эксперта по торпедам, затем сторонника внедрения подводных лодок, эскадренных миноносцев, компаса Кельвина, усиления огневой мощи, морской авиации и одновременно с этим нефтяного топлива. „Мазутное топливо, – писал он еще в 1901 году, – произведет настоящую революцию в военно-морской стратегии. Это дело чрезвычайной государственной важности“. Он понимал, что в результате перевода флота с угольного топлива на мазутное, можно было бы добиться большей скорости, большей эффективности и маневренности. Но он оказался в меньшинстве – остальные адмиралы чувствовали себя более уверенно, полагаясь на уэлльский уголь, и настаивали на том, что ничего менять не надо.

Уже будучи первым морским лордом, Фишер сохранил интерес к проекту, с которым Д'Арси ознакомил его в Мариенбаде. Намереваясь добиваться разработки нефтяных месторождений под британским контролем, именно он в значительной степени и обеспечил поддержку Адмиралтейством персидских концессий, а затем и давление на „Берма ойл компани“, чтобы она пришла на помощь Д'Арси. Его основная цель всегда оставалась одной и той же – приспособить британский военно-морской флот к условиям современного уровня развития промышленности и подготовить его на случай начала войны. Раньше многих других он пришел к убеждению, что врагом Британии будет ее грозный промышленный соперник, выросший за последние годы на континенте, – Германская империя. И он, как мог, подталкивал и королевский военно-морской флот, и британское правительство к необходимости принятия решения о переводе флота на нефтяное топливо, поскольку был уверен, что применение мазута в качестве топлива будет иметь решающее значение в ходе грядущего военного конфликта.

„Несмотря на то, что непосредственных причин для прямого столкновения Германии и Великобритании было на удивление мало, существовало много факторов, повлиявших на возникновение и усиление вражды между ними на рубеже столетий, в том числе и заметная настороженность кайзера, внука королевы Виктории, в отношении своего дяди – короля Британии Эдуарда VII. Но никакой иной фактор не значил так много, как раскручивавшаяся гонка морских вооружений между Великобританией и Германией – соревнование в размерах и технической оснащенности их флотов. Эта гонка вооружений имела определяющее значение во взаимоотношениях двух государств. В каждой из стран она привлекала к себе внимание прессы, способствовала формированию определенных настроений в обществе и давала обильную пищу для дискуссий, подогревала растущие националистические страсти и одновременно была причиной глубокого беспокойства. Она стала причиной антагонизма двух стран. „Что касается мнения современников, – писал один историк, – то именно проблема морских вооружений в первую очередь способствовала обострению англо-германских отношений“.

К концу девяностых годов девятнадцатого века германское правительство приступило к полномасштабной реализации своей „Вельтполитик“ – стратегии завоевания мирового политического, стратегического и экономического могущества, стремления к признанию Германии великой державой и к тому, что в Берлине называли „свободой в мировой политике“. Неуклюжие, подчас непродуманные и очевидно агрессивные методы, которыми „новая“ Германия старалась утвердить себя на мировой арене, настораживали другие державы и вызывали у них глубокую тревогу. Даже один из канцлеров самого кайзера был вынужден выступить с критикой „резкого, напористого, нетерпеливого, высокомерного духа“ этой новой Германии. Казалось, что подобный образ действий являлся отражением характера самого кайзера Вильгельма, причем не самых лучших сторон этого характера. Кайзер был человеком горячим, беспорядочным, предубежденным, раздражительным и чрезвычайно деятельным. Один известный немец сокрушался, что кайзер вряд ли поумнеет с возрастом.

Для многих немцев, живших в послебисмарковской империи в период ее расцвета, единственным и самым главным препятствием, которое, казалось, стояло на пути к реализации мечты о мировой державе, было господство Великобритании на •юре. Целью Германии было, по словам одного из немецких адмиралов, разбить мировое господство Англии для того, чтобы высвободить колониальные владения Для центральноевропейских государств, которые нуждаются в экспансии“. Это означало в первую очередь постройку военно-морского флота, способного соперничать с британским. Сам кайзер заявлял: „Когда мы выставим бронированный кулак перед самым носом у британского льва, только тогда он отступит“. Немцы бросили вызов в 1897 году. Хотя они полностью сознавали, что для достижения поставленной цели потребуется более десятилетия, они тем не менее надеялись, что британцы в конце концов не выдержат связанных с гонкой вооружений расходов. Результат же для британцев оказался совершенно противоположным: брошенный вызов прозвучал для них сигналом тревоги и заставил их напрячь все свои силы, чтобы предотвратить потерю господства на море, являвшегося стержнем мирового могущества Англии и безопасности Британской империи. Возникшая со стороны Германии угроза была даже еще более серьезной, если принять во внимание многочисленные проблемы, стоявшие перед Великобританией, которой приходилось нести бремя имперской ответственности, превышавшее возможности ее административных, людских и финансовых ресурсов. Промышленное лидерство постепенно ускользало от нее – Соединенные Штаты и, хуже того, Германия завоевывали господствующие позиции. В 1896 году бестселлером в Англии стала книга-предостережение под названием „Сделано в Германии“. Британия, жалобно восклицал один из членов кабинета, была „утомленным Титаном“.

У адмирала Фишера даже не возникало сомнений, кто будущий враг. Германия и только Германия! Он опасался, что она нанесет удар неожиданно, возможно в праздничные дни, поэтому каждый год его адъютанты находились в состоянии особой готовности и не имели возможности воспользоваться этими выходными. Под давлением Фишера британское правительство ответило на германский вызов модернизацией своего флота и расширением строительной программы. В1904 году гонка морских вооружений была в самом разгаре, подпитываемая с обеих сторон „неудержимой технической революцией“, что находило свое отражение в изменениях размеров и скоростных характеристик линейных кораблей, диапазона огневой мощи и точности артиллерийского огня, в совершенствовании такого нового по тем временам вооружения, как торпеды и подводные лодки.

В обеих странах гонка вооружений происходила на фоне социальной напряженности и рабочих беспорядков, внутренних конфликтов, финансовых и бюджетных ограничений. В Великобритании имели место классические споры: масло или пушки. Правившая в то время либеральная партия раскололась на тех, кто поддерживал политику „большого флота“ и расширенный строительный бюджет Адмиралтейства, и на тех, кто выступал за то, чтобы сдерживать расходы на флот, а вместо этого направлять больше средств на реализацию программ социального обеспечения, что, как они считали, было необходимо для поддержания социального мира в стране. Споры были чрезвычайно острыми. „Должна ли Британия пожертвовать своим господством на море для того, чтобы обеспечить выплату пенсий по старости?“ – задавалась вопросом газета „Дейли Экспресс“. Начиная с 1908 года сторонников сокращения морских расходов – „экономистов“ – в либеральном кабинете премьер-министра Герберта Генри Асквита возглавляли Дэвид Ллойд Джордж – уэлльский адвокат, занимавший пост министра финансов, а также некоторое время и Уинстон Спенсер Черчилль, который опустил в своей фамилии первую ее часть – Спенсер, еще учась в школе, чтобы ему не приходилось ждать, когда до него дойдет очередь по списку, и оказываться в результате „позади всех“. Теперь и на британской политической сцене он был тем самым „юным торопыгой“.

Уинстон Черчилль был племянником герцога Мальборо и сыном блистательного, хотя и несколько сумасбродного, лорда Рандольфа Черчилля и его американской красавицы жены Дженни Джером. Он был избран в парламент от Консервативной партии в 1901 году в возрасте двадцати шести лет. Спустя три года он покинул партию тори в разгар дискуссии о свободной торговле и переметнулся к либералам. Переход из одной партии в другую не помешал его продвижению. Вскоре он возглавил Управление торговли, а в 1910 году стал министром внутренних дел. Вся его жизнь была посвящена политике и великой стратегии. Даже в день своей свадьбы, стоя в ризнице в ожидании начала церемонии, он болтал и сплетничал о политике. Он стал одним из вождей той кампании, которую вели „экономисты“. Ведя борьбу против программы расширения морских вооружений Фишера, он вместе с Ллойд Джорджем являлся сторонником заключения англо-германского соглашения о морских вооружениях с тем, чтобы сократить бюджет военно-морского флота и высвободить средства для социальных реформ. За это Черчилля часто подвергали критике. Но он оставался непоколебим. Мнение о неизбежности войны между Британией и Германией он называл „чепухой“.

Однако в июле 1911 года немецкая канонерская лодка „Пантера“ вошла в марокканский порт Агадир – то была довольно неуклюжая попытка подтвердить намерение Германии занять свое место под африканским солнцем. Эпизод с „Пантерой“ отозвался гулким эхом не только в Великобритании, но и на континенте, а особенно во Франции, вызвав небывалый подъем антигерманских настроений. Взгляды Черчилля претерпели мгновенную перемену. С этого момента у него не осталось никаких сомнений: целью Германии была мировая экспансия, а увеличение германского флота служило лишь одной цели – запугать Великобританию, и этой угрозе необходимо было что-то противопоставить. Он пришел к выводу, что Германия стремится лишь к войне. Следовательно, Великобритании для того, чтобы сохранить свое превосходство, необходимо мобилизовать ресурсы. И Черчилль, оставаясь министром внутренних дел, стал проявлять неустанный интерес к состоянию британского военно-морского флота, выражая сомнения в отношении того, действительно ли он готов ко всем неожиданностям. Он почувствовал себя оскорбленным, когда в самый разгар агадирского кризиса все высшие чиновники предпочли отправиться на охоту в Шотландию. В конце сентября 1911 года после того, как кризис разрешился, Черчилль сам отправился в Шотландию, чтобы встретиться там с премьер-министром Асквитом. Однажды, возвращаясь после партии в гольф, премьер-министр внезапно спросил его, согласится ли он занять пост первого лорда Адмиралтейства – высшую должность в британском военно-морском флоте, предусмотренную для гражданского лица.

„Разумеется, я согласен“, – ответил Черчилль.

Наконец– то гражданским главой Адмиралтейства стал человек, который был готов направить всю свою огромную энергию, проницательность, сосредоточенность, силу убеждения на то, чтобы Великобритания одержала победу в гонке юрских вооружений. „Все достояние нашей расы и нашей империи, – говорил Черчилль, – все сокровища, собранные за многие столетия жертв и свершений, будут утрачены и полностью уничтожены, если только ослабнет наше господство на море“. Его правило в течение этих трех лет, предшествовавших Первой мировой войне, было простым: „Я намеревался готовиться к нападению Германии так, как если бы оно могло произойти на следующий день“.

Его союзником в этой борьбе был адмирал Фишер, который, будучи почти вдвое его старше, только что вышел в отставку. Фишер попал под воздействие личности Черчилля еще со времен их первой встречи в Биаррице в 1907 году. Они были настолько близки, что Фишер, вполне возможно, был первым, кому Черчилль сообщил о своей будущей свадьбе. Несмотря на их ссору, вызванную его критикой бюджета военно-морского флота, Черчилль, как только занял пост первого лорда Адмиралтейства, немедленно послал за старым адмиралом и, проведя с ним три дня в загородном доме в Ригейте, снова вернул его расположение. После этого, как говорили, Фишер стал „нянькой“ Черчилля. Он приобрел статус неофициального, но очень влиятельного советника. Черчилль считал, что именно благодаря Фишеру в течение последнего десятилетия были приняты „все наиболее важные меры по расширению, усилению и модернизации военно-морского флота“, и называл адмирала, который бомбардировал его бесконечными меморандумами, „настоящим вулканом знаний и вдохновения“. Фишер же в свою очередь наставлял его по самым разнообразным предметам.

Один из наиболее важных уроков касался нефти, применение которой, как горячо доказывал Фишер, должно было стать неотъемлемой частью стратегии превосходства. Он приложил все усилия, чтобы внушить Черчиллю уверенность в превосходстве нефти как топлива (над углем) и необходимость ее использования для королевского флота. Обеспокоенный сообщениями о том, что немцы заняты постройкой океанских лайнеров на нефтяном топливе, Фишер вновь счел необходимым подтолкнуть королевский военно-морской флот к переходу на мазут, и как можно быстрее. Чтобы ускорить необходимую „обработку“ Черчилля адмирал вступил в сговор с Маркусом Сэмюелем из компании „Шелл“. Еще за десять лет до описываемых событий эти два человека сошлись во взглядах на потенциальную роль нефти. Их отношения только упрочились, когда Сэмюель конфиденциально сообщил Фишеру, что немецкая пароходная компания заключила контракт сроком на десять лет на поставку нефти, причем часть этих поставок предназначалась для проведения секретных экспериментов для нужд германского военно-морского флота. „Насколько правы Вы были и насколько правы Вы сейчас! – писал Сэмюель Фишеру в конце ноября 1911 года. – Создание двигателя внутреннего сгорания является величайшим изобретением человечества, и это так же верно, как и то, что я пишу эти строки. Он вытеснит пар, причем также с почти трагической быстротой… Сердце кровью обливается, когда узнаю, что Вам приходится терпеть интриги чиновников Адмиралтейства, и что потребуется сильный и очень способный человек для того, чтобы исправить тот вред, который они уже успели нанести до настоящего времени. Если Уинстон Черчилль и есть тот человек, то я душой и сердцем на его стороне и буду помогать ему, чем могу“.

Вскоре после этого Фишер организовал Маркусу Сэмюелю встречу с Черчиллем для обсуждения вопроса о нефти. Но на Черчилля председатель „Шелл транспорт энд трейдинг“ не произвел впечатления. Сразу же после встречи, в записке, направленной Черчиллю, Фишер извинялся за Сэмюеля: „Он не очень красноречив, но он начинал торговлей вразнос морскими раковинами (отсюда и название его компании), а теперь у него шесть миллионов фунтов стерлингов личного состояния. Он хорошо заваривает чай хотя, возможно, и плохо разливает!“ Затем Фишер пустился в объяснения, что он настаивал на встрече с Сэмюелем, чтобы убедить Черчилля, в достаточном наличии нефти для уверенного осуществления перевода на это топливо всего британского военно-морского флота. Он прочел Черчиллю целую лекцию о преимуществах нефти над углем: „Помните, что нефть, как и уголь, не портится со временем, и можно собрать большие запасы ее в погруженных в воду хранилищах с тем, чтобы уберечь ее от огня или от артиллерии или боевых зажигательных средств противника, а к востоку от Суэца нефть дешевле угля!“ Фишер добавил, что получил приглашение Сэмюеля стать членом совета директоров „Шелл“, но отклонил его: „Я нищий и ужасно рад этому! Но если бы я захотел разбогатеть, я бы занялся нефтью! Если пароход может сэкономить семьдесят восемь процентов топлива и высвободить тридцать процентов полезной площади за счет применения двигателя внутреннего сгорания, а к тому же практически избавиться от механиков и кочегаров, то все это показывает, какие огромные перемены нас ожидают, если мы перейдем на нефть!“ Адмирал нетерпимо относился к любым промедлениям при переходе на мазутное топливо и предупреждал Черчилля об опасных последствиях. „У Ваших посудин будет много времени, когда моря будут бороздить американские линейные корабли, использующие мазут, а германский линейный корабль покажет длинный нос нашим „черепахам“!

К тому моменту, когда Черчилль только пришел в Адмиралтейство, были уже построены или еще только строились 56 эскадренных миноносцев, которые должные были ходить лишь на мазуте, а также 74 подводные лодки также только на мазутном ходу. Некоторое количество мазута также распылялось в угольных топках всех кораблей. Но наиболее важная часть флота – линейные корабли, крупные боевые суда, составлявшие костяк флота, по старинке жгли уголь. И Черчилль, и руководство военно-морского флота хотели создания нового класса линейных кораблей, которые бы имели орудия еще большего калибра, и еще более мощное бронирование, но в то же время – еще более высокую скорость, что было необходимо для обгона и окружения вражеского боевого порядка. „Война на море основывается на здравом смысле, – напоминал Фишер Черчиллю. – Первое, что необходимо, это СКОРОСТЬ, для того чтобы иметь возможность вести бой когда ты хочешь, где ты хочешь, и как ты хочешь“. Британские линейные корабли того времени могли развивать скорость до 21 узла. Но, как заметил Черчилль, „значительное повышение скорости“ привнесет „в войну на море нечто новое“. Согласно оценкам, полученным в ходе исследования, проведенного в военном колледже по заказу Черчилля, на скорости в 25 узлов новое „быстроходное подразделение“ сможет получить преимущество над вновь создаваемым германским флотом. Короче говоря, британскому военно-морскому флоту требовалось еще четыре узла, и похоже, никаких иных способов получить их не было, за исключением топлива на основе нефти.

Просвещение Черчилля была закончено. Он признал, что топливо на основе нефти давало возможность не только развивать большую скорость, но и снизить время от поднятия якоря до развития полной скорости. Нефть давала также преимущества в руководстве флотом и в укомплектовании его личным составом. Использование мазутного топлива позволяло значительно увеличить радиус действия. Появлялась возможность дозаправки в море (по крайней мере в тихую погоду), четверть экипажа корабля освобождалась от выполнения различных работ, связанных с топливом, как это было при использовании угля. Более того, значительно снижались нагрузки, затраты времени, а также усталость и различные неудобства у экипажа, связанные с погрузкой угля, и к тому же число кочегаров уменьшалось более чем наполовину. Достоинства применения нефти в отношении управления кораблем и скоростных характеристик были особенно важны в наиболее критические моменты – в бою. „Когда на корабле заканчивался уголь, – писал Черчилль позднее, – приходилось снимать все большее количество людей, в случае острой необходимости – даже с орудийных расчетов, для того чтобы сгребать уголь из дальних, неудобно расположенных бункеров в бункеры, расположенные ближе к топкам, а это ослабляло боеспособность корабля иногда в самые решающие моменты битвы… Использование мазута сделало возможным повышение огненной мощи и скоростных характеристик любых типов судов при меньших размерах и меньших затратах“.

Три военно-морские программы 1912,1913 и 1914 годов обеспечивали серьезное прибавление к британскому военно-морскому флоту – как по мощности, так и по стоимости. Все корабли этих трех программ ходили на мазутном топливе, среди них не было ни одного угольного судна. Некоторые из кораблей первоначально должны были быть на угольном топливе, но затем были переоборудованы на использование мазута. В апреле 1912 года было принято решение о включении в военно-морской бюджет быстроходного дивизиона, состоящего из пяти линейных кораблей типа „Королева Елизавета“ на мазутном топливе. „После этого судьбоносного шага, – писал Черчилль, – самые лучшие корабли нашего военно-морского флота, от которых зависела наша жизнь, были переведены на нефтяное топливо и никаким другим топливом уже не могли больше заправляться“.

Однако такое решение вызвало к жизни одну очень серьезную проблему: где найти нефть, будет ли ее в достатке и будут ли ее поставки безопасными в военном и политическом отношении? Черчилль вел рискованную игру, подталкивая перевод флота на нефть до того, как решить проблему снабжения. Он изложил суть вопроса весьма красноречиво: „Для того, чтобы дополнительно построить сколь-нибудь значимое количество кораблей на нефтяном топливе, необходимо было сделать нефть краеугольным камнем нашей стратегии обеспечения превосходство на море. Но на наших островах так и не было найдено заметных запасов нефти. Если она была нам так необходима, нам пришлось бы доставлять ее по морю из дальних стран и в мирное, и в военное время. С другой стороны, у нас были самые большие запасы самого лучшего в мире топочного угля, причем в полной безопасности на нашей же территории. Бесповоротно перевести военно-морской флот на нефтяное топливо в таких условиях было все равно что „повернуть оружие против бурного моря“. Однако, если бы трудности и опасности можно было преодолеть, „мы смогли бы поднять мощь и эффективность военно-морского флота на более высокий уровень и получили бы лучшие корабли, лучшие команды, значительную экономию, более высокую боевую мощь“. Одним словом, „господство само по себе было главной наградой всего предприятия“.