Всё о Санкт-Петербурге - Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Сергей Евгеньевич Глезеров

Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Предисловие

Знатоки истории «блистательного Санкт-Петербурга» обычно львиную долю внимания уделяют центру Петербурга, его прославленным улицам, набережным, площадям. Окрестности города, застроенные ныне типовыми, однообразными домами долгое время оставались вне пределов интересов историков и краеведов. В последнее время этот пробел, наконец-то, стал восполняться: пришло осознание того, что Петербург – это не только удивительные красоты парадного центра города, но и все то, что его окружает.

Уникальный, неповторимый мир представляли собой когда-то бывшие северные окрестности Петербурга, ставшие ныне новыми, «спальными», как их принято называть, районами города. Историей возникновения все они неразрывно связаны с Петербургом. На протяжении всего времени существования каждый из северных пригородов имел характерные отличительные черты. Лесной являлся научным городком и одновременно дачной местностью, Коломяги и Ручьи – старинными крестьянскими поселениями, Удельная и Озерки – популярными, хотя и в разной степени, дачными районами, Гражданка – уникальной «территорией веротерпимости», где бок о бок жили русские, немцы и финны.

Полугородской-полусельский мир почти полностью прекратил существование во второй половине XX века, когда здесь произошла «смена цивилизаций»: стремительно разраставшийся город поглотил предместья. Правда, следы того мира можно обнаружить до сих пор, словно осколки ушедшей на дно океана загадочной Атлантиды. От старой застройки уцелели лишь некоторые «островки», позволяющие нам получить представление о прошлом этих мест. Но бесследно исчезли многие старые улицы. Память о них осталась лишь в воспоминаниях старожилов.

…Как заметит читатель, больше всего внимания на страницах книги будет уделено Лесному. Это связано не только с тем, что история Лесного необычайно богата и многогранна, но обусловлено и причинами личного характера. Мои родители въехали в новую квартиру у площади Мужества, недалеко от легендарного «дома Шаляпина», в 1967 году, когда Лесной еще оставался полугородом-полудеревней. На узких улочках, по соседству с только что построенными многоэтажками, стояли деревянные, почерневшие от времени сельские домики. Большинство из них были двухэтажными, с первым каменным, а вторым деревянным этажом. От всей этой старины веяло какой-то простотой и домашним уютом – от палисадников, засаженных кустами сирени, от яблоневых садов, остатки которых до сих пор уцелели кое-где среди выросших новостроек.

Но патриархальная, милая сердцу красота была уже обречена. Старые дома на пространстве будущей площади Мужества исчезали буквально на глазах. Последним снесли, точнее – взорвали, каменный четырехэтажный дом около «круглой бани», в первом этаже его долгое время находился молочный магазин. Звук взрыва, произведенного рано утром, разбудил жителей окрестных домов, задрожали стекла, вздрогнули стены новых многоэтажек. Так уходил в прошлое прежний «лесновский» быт. Печально, что даже само название «Лесной» стало забываться…

Смена «цивилизаций» в северных пригородах, произошедшая во второй половине XX века (где-то раньше, где-то позже, но везде город «наступил» на свои предместья) привела к тому, что стала стираться историческая память. Новые жители, приехавшие сюда из расселенных «коммуналок» центра города, имели весьма смутное представление об истории тех мест, куда они попали. Многие новоселы воспринимали их просто как обширное пространство для размещения комфортных новостроек. Но, в чем главная беда, – бывшие северные пригороды не были для них родными. К сожалению, немногие из новых жителей стали «лесновцами» – настоящими патриотами своей «малой Родины».

Впрочем, это общее явление едва ли не для всех петербургских новостроек: в них потеряна нить преемственности. Именно потому, что под строящееся жилье часто буквально «под нож» сметались старые пригороды, новые районы стали безликими и одинаковыми, а главное, – лишенными всяких исторических корней.

Сделать шаг к восстановлению исторической преемственности – одна из задач этой книги. Ведь история бывших северных пригородов Петербурга неповторима и уникальна, она неразрывно связана с историей Петербурга, а подчас и страны. Современные жители северных новостроек могут гордиться, называя себя «лесновцами», «удельнинцами», «коломяжцами», «озерковцами» или «шуваловцами».

На старых улочках Озерков и аллеях парка Лесотехнической академии не меньше петербургской старины, чем на Невском проспекте или на Большой Морской улице. Надо просто прочувствовать, что и Лесной, и Удельная, и Коломяги, да практически все бывшие предместья и окраины Петербурга, ставшие ныне новыми районами города, обладают своеобразным любопытным прошлым.

Не зря говорят, что уважение, любовь к Отечеству начинаются с познания «малой Родины». Того места, где ты родился и вырос, с которым связаны добрые воспоминания. Ведь патриотизм – это не абстрактная любовь к Родине, а, в первую очередь, – бережное отношение к месту, где ты живешь.

Надеемся, что предлагаемая Вашему вниманию книга поможет многим не только познать свою «малую Родину», но и иначе посмотреть на привычные места собственного обитания. Найти в них то необычное и особенное, что часто ускользает от привычного взгляда. Нельзя допустить, чтобы Лесной и Коломяги, Озерки и Удельная воспринимались их обитателями лишь как заурядные «спальные» районы новостроек…

На страницах книги читатель найдет историческое повествование, где переплетены архивные материалы, мемуары выдающихся современников, сведения из старинных описаний Петербурга, газетные хроники прошлых веков и воспоминания старожилов. Собранные вместе, они органично дополняют друг друга.

Предвидя упреки иных читателей, заметим сразу же, что издание не претендует на исчерпывающую полноту, на звание научного труда или тем более «энциклопедии». Ведь, чтобы написать полнейшую и всестороннюю историю северных пригородов Петербурга, не хватит ни пятисот, ни тысячи страниц. Только истории Лесотехнической академии или Политехнического института заслуживают многотомных исследований.

Немалая часть книги посвящена событиям, современниками коих мы являемся. Ведь история бывших зеленых северных пригородов, отступивших под натиском каменных новостроек, продолжается. Спустя годы и десятилетия сегодняшние события станут историей и к ним будет приковано внимание исследователей…

Первое издание этой книги увидело свет в самом конце 2004 года. Не скрою, мне было весьма приятно убедиться, что книга вызвала большой интерес у читателей и в первую очередь, естественно, у жителей северных районов. Мне посчастливилось получить очень много откликов петербуржцев, чьи жизни связаны с этими краями. Книга, как говорится, затронула людей за живое, и они охотно делились собственными, порой уникальными воспоминаниями о прошлом северных предместий. Любопытно, что больше всего откликов поступило от лесновских старожилов.

«Прочел книгу на одном дыхании, – признавался петербуржец Петр Николаевич Заботкин, – ведь я старожил Лесного, живу здесь с 1922 года. Лесной – это вся моя жизнь. Я хорошо помню, как выглядел бывший дом моего деда, купца Резцова, во времена моего детства. Красивая белая дача, балкон на два этажа, крутая крыша, наверху – большой стеклянный шар. В саду был фонтан, который сохранялся до 1950-х годов. Сегодня от дачи ничего не осталось. Я иногда прихожу в эти места – ностальгия тянет, и узнаю знакомые деревья. Цел до сих пор клен, который в двадцатых годах посадила моя мама».

Воспоминания старожилов о том, прежнем, Лесном очень трогательны и лиричны. И для многих эти воспоминания о детских годах в предвоенном Лесном – словно бы воспоминания об утраченном рае.

«Жизнь в Лесном казалась нам сказкой, – вспоминает Галина Федоровна Гагарина, (она провела детство в Лесном, на Новой улице, в 1930-х годах). – Было очень чисто, после грозы мы очень любили бегать по теплой воде, собиравшейся в канавках вдоль заборов, и никогда у нас не было резаных ног.

В Лесном было очень спокойно – воровства не было, правда, рвали сирень, и родителям приходилось даже дежурить в саду: не столько было жалко, что унесут, сколько, что кусты обломают. Очень было красиво в Лесном весной, когда цвели яблони и груши. А на Старо-Парголовском проспекте, со всех сторон, от нынешних площади Мужества до улицы Курчатова, стояли заросли акации, и мы шли как под крышей…»

Даже колодец возле дома на улице Пропаганды можно было считать настоящим «произведением архитектуры малых форм». Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной

Такси на улице Пропаганды. Фото 1950-х годов. Из семейного архива С.П. Николаевой

Петербурженка Сусанна Павловна Николаева тоже провела детство на Новой улице (переименованной в 1940 году в улицу Пропаганды) в Лесном. «Наша улица была изумительная, – рассказывает Сусанна Николаева. – Напротив дома находился дивный пруд, обсаженный шиповником. Вообще, жизнь в Лесном до войны представляется мне сейчас настоящим раем. Дивный сад, обсаженный липами, чудесный серебристый тополь и еще необыкновенной формы дерево, в форме зонтика. Весь сад утопал в цветах и зелени. Везде можно было спрятаться, и мы с удовольствием играли в саду в прятки и в казаки-разбойники».

Когда в 1960-х годах к Лесному подступил город и начали сносить старые дома, большинство из них, по воспоминаниям старожилов, не отличалось ветхостью. Здания – крепкие, добротные, построенные на совесть. Многие постройки с трудом поддавались слому, настолько они были прочны. Казалось, сам старый Лесной сопротивлялся, не хотел исчезать в небытие…

«Мне довелось видеть, как ломали наш старый дом, – с грустью добавляет Сусанна Павловна Николаева. – Ломали долго: дом был крепкий, и снести его оказалось непросто. Потом оставались липы, по которым еще можно было определить место, где когда-то стоял дом. Было очень грустно, и возвращаться снова сюда уже не хотелось».

Многие лесновцы уже тогда воспринимали реконструкцию старого Лесного не только как прощание с прошлым образом жизни, но и как определенный рубеж в личной жизни, как расставание навсегда с детством и юностью. На страницах книги читатель найдет трогательные воспоминания петербуржца Евгения Шапилова, посвященные дому на Малой Объездной улице, с которым, как пишет он, «связаны лучшие воспоминания».

«В один прекрасный день жильцы моего дома получили ордера на новые квартиры, – вспоминает он. – Дом был „приговорен“ к сносу. На прощание я сделал множество фотографий опустевшего уже дома – свидетеля событий дорогого сердцу прошлого. Да и многие более ранние снимки, хранящиеся в семейном альбоме, напоминают мне чудесные времена юности, проведенной в Лесном. Где-то виден фрагмент террасы, где-то окно, где-то лица родных и близких запечатлены на фоне цветущего сада».

Справедливости ради надо сказать, что когда в 1960-х годах ломали старые дома, не все их жалели. Люди радовались, что можно улучшить жилищные условия, переехать из опостылевших «коммуналок» в отдельные городские квартиры со всеми удобствами. «Ностальгия пришла потом, – добавляет Петр Николаевич Заботкин. – Дачи, деревья, прекрасные заборы… А теперь посмотришь – нет больше прежнего Лесного…»

И последнее. Уникальные воспоминания старожилов, уточнения, дополнения и совершенно новые исторические находки позволили серьезно увеличить часть книги, посвященную Лесному, а также значительно изменить ее структуру. Поэтому предлагаемое второе издание «Петербурга на север от Невы», как убедится читатель, весьма отличается от первого– как по объему, так и по содержанию. Я посчитал целесообразным изъять из него разделы, посвященные Коломягам и Озеркам, зато добавил новые, где рассказывается об истории и нынешней судьбе обширного района Гражданка и об исчезнувшей и забытой деревне Ручьи. Кроме того, много новой информации добавлено в разделы, посвященные Удельной, а также Поклонной горе и Ново-Парголовской колонии.

ЛЕСНОЙ

От Спасской Мызы…

Точные границы Лесного определить достаточно сложно. Еще в 1920-х годах краевед Сергей Александрович Безбах, человек, сделавший очень многое для изучения Лесного (к его личности мы не раз еще будем обращаться на страницах этой книги), указывал, что Лесным называется местность по правую сторону Выборгского шоссе (ныне проспект Энгельса), простирающаяся на восток до Малой Спасской улицы, между Ланской улицей, Исаковым переулком (ныне Манчестерская улица), Старо-Парголовским проспектом (ныне проспект Мориса Тореза), Богословским кладбищем и парком Лесного института по линии соединительной ветки Финляндской железной дороги.

Вместе с тем исторически «Лесным» называлась в первой половине XIX века гораздо меньшая территория – нагорная, северная часть владений Лесного института, после перепланировки ее под дачный поселок, а именно территория в форме неправильного пятиугольника, ограниченного Выборгским шоссе, Новосильцевской (ныне Новороссийской) и Малой Спасской (ныне Карбышева) улицами, Старо-Парголовским проспектом и прямой линией, проходящей от Яшумова переулка (ныне улица Курчатова) до угла 2-го Муринского проспекта.

«Окружающие эти границы местности также имели свои названия, постепенно исчезнувшие из обращения и заменившиеся расширенным понятием Лесного», – отмечал С.А. Безбах. В широком смысле в понятие «Лесной» включались также близлежащие Малая и Большая Кушелевка, Гражданка и Сосновка. Родоначальником местности, давшем ей свое имя, стал Лесной институт (ныне – Лесотехническая академия). Как известно, места сначала назывались «Лесным корпусом», затем слово «корпус» отпало, остался просто «Лесной». В большинстве дореволюционных справочников и путеводителей встречается исключительно написание «Лесной», в народном же обиходе оно переиначивалось на домашнее, простое – «Лесное».

…Предыстория местности Лесного складывалась из истории двух не связанных между собой «объектов» – Спасской мызы[1] и Английской фермы. Первая появилась в середине XVIII века, вторая – в начале XIX века. На планах первой половины XVIII века вся местность нынешнего Лесного показана сплошь покрытой лесом, по которому пролегали дороги – большая Выборгская, Муринская и др.

Спасская мыза, находившаяся на месте скрещения Большой и Малой Спасских улиц (то есть в районе нынешней площади Мужества), стала первым поселением в местности Лесного. Сходящиеся к нынешней площади улицы служили когда-то раньше дорогами на мызу. Одним из первых ее владельцев являлся гоф-интендант Иван Шаргородский. От него земли перешли к статскому советнику Закревскому, президенту Государственной Медицинской Коллегии. Он владел ею двадцать пять лет и в 1787 году продал ее «флота Капитана Лейтенанта Осипа Перри жене, Марии Николаевой дочери».

При этом на мызе числилось «земли 746 десятин и 100 кв. сажен; крестьян мужеска пола 8, женска 10 душ; так же дом с принадлежащими службами и скотным двором, с пашнею, лесными угодьями и с садом. В оной же усадьбе два пруда, из коих один 25 саж. длины и 15 саж. ширины; в нем вода текущая из ключей и разных родов рыба насажена, другой круглой на подобие острова».

В начале XIX века поместье перешло к офицеру Ивану Ивановичу Кушелеву, благодаря личным связям ставшему знатным сановником Императорского Двора. Он купил его, по всей видимости, в 1788 году, руководствуясь, с одной стороны, желанием иметь поместье рядом с владениями родственников своей жены – Ланских, располагавшихся по другую сторону Выборгской дороги, а с другой – желанием проводить лето вблизи от столицы. Впоследствии он купил еще часть земли у графа Безбородко, хозяина Полюстрово, и стал владельцем колоссального пригородного имения, простиравшегося от Выборгской дороги до деревни Пискаревки и от Полюстрово почти до Поклонной горы.

Северные окрестности Петербурга в конце XIX века

Именно при И.И. Кушелеве Спасская дача стала именоваться «мызой». Основное внимание И.И. Кушелев сосредоточил на превращении мызы в свою летнюю резиденцию. Зимой он жил в своем доме на Дворцовой площади, а здесь проводил лето. При И.И. Кушелеве на мызе выстроили большой дом со служебными постройками, а сад превратили в парк с необычной формы прудом с островками, аллеями, гротом, беседками и домиками для гостей.

Спустя много лет, еще в начале XX века, как воспоминание о прежней жизни в Беклешовском парке (о Беклешовых – см. далее) сохранялись памятники, установленные в конце XVIII века И.И. Кушелевым, – колонна в память «щедрот» Екатерины, обелиск в честь любимой собачки Екатерины II (подаренной ей И.И. Кушелевым), а также памятник с урной, стоявший на островке в пруду, сооруженный в память единственного сына Кушелевых, погибшего на войне в Грузии. Надпись на последнем гласила, что он поставлен крестнику Екатерины II и Александра I – Александру Ивановичу Кушелеву, убитому на двадцать первом году жизни, и что «Тифлис служит ему гробницей». По воспоминаниям Галины Николаевны Есиновской, даже еще до войны 1941 года был цел обелиск, установленный И.И. Кушелевым в честь любимой собачки Екатерины II.

Значительное развитие в конце XVIII века получила и местность Спасской мызы: вместо одной маленькой деревни в 7 дворов выросло две деревни, получивших название от имени Кушелева, – Большая и Малая Кушелевки. Большая Кушелевка располагалась по обе стороны нынешнего проспекта Непокоренных (на участке от нынешних площади Мужества до улицы Бутлерова – Большой Спасской улицы) и по бывшей Прибытковской улице, называвшейся «Задней линией» (пролегала к северу от нынешнего проспекта Непокоренных, ныне – внутри квартала современной жилой застройки).

Деревня Малая Кушелевка располагалась на месте нынешней железнодорожной станции Кушелевка, построенной в 1911–1913 годах и сохранившей в городской топонимике название «Кушелевка». Крестьяне этих деревень занимались не только земледелием. Известно, что часть барщины специально выделялась на уход за садом и усадьбой.

После смерти И.И. Кушелева в 1817 году Спасская мыза перешла к его вдове, а после ее смерти в 1822 году имение перешло к их зятю сенатору Молчанову, а после кончины последнего в 1831 году – к его зятю и дочери Беклешовым. Сохранилось любопытное описание Спасской мызы 1820-х годов, сделанное П. Свиньиным в его «Достопамятностях С.-Петербурга», где упоминается при въезде в город по Муринскому тракту сельцо Спасское с населением в 8144 человека, имеющее каменных домов 55, деревянных 309, оцененных в 2 538 780 рублей и разделенных на 4 квартала, садов при домах – 93.

Недалеко от Спасской мызы в начале XIX века расположилась Английская ферма («Английская»). Ее история восходила к «дням александровым прекрасному началу», когда Александр I с благосклонностью отнесся к предложению английского капитана Александра Давидсона, полученному через посредство своего друга H.H. Новосильцева, об устройстве под Петербургом образцовой сельскохозяйственной фермы – «для учреждения полного сельского хозяйства, состоящего наипаче в улучшении землепашества, в разведении и сохранении лучшей породы овец и рогатого скота, также разных овощей и кормовых трав, к скотоводству относящихся, и для употребления в пример новейших и усовершенствованных земледельческих орудий».

Для этих целей Александр I распорядился приобрести земли за Выборгской стороной – мызу графа Головина на берегу Большой Невки у Черной речки, в которую входила усадьба, сельцо Никольское, находившееся в районе нынешних улиц, расположенных у Сердобольской улицы по течению Черной речки, и некоторое количество возделанной земли. Кроме того, для устройства фермы были куплены часть земель Спасской мызы у И.И. Кушелева в размере 35 десятин 284 кв. саж., а также присоединено 714 десятин 2393 кв. саж. земли, полученной безвозмездно от графа Безбородко. Таким образом, для деятельности фермы приготовили огромную территорию, отданную в распоряжение капитана Давидсона.

Границы фермы в нынешней топографии располагались от Черной речи по Ланскому шоссе, Выборгскому шоссе до Поклонной горы, проходили по нынешним улице Карбышева (бывшей Малой Спасской), вдоль Полюстровского проспекта, Чугунной улицы, Лесного проспекта, Батениной улицы (ныне улица Александра Матросова), Сампсониевского проспекта и набережной Большой Невки до Черной речки. По Чугунной улице границы фермы совпадали с границей города, то есть здесь Английская ферма начиналась сразу же за границей Петербурга.

В то время, когда земли отводились под фермы, значительное их количество не было еще заселено и представляло из себя по большей части заболоченные, мало приспособленные для сельского хозяйства земли. Для обслуживания фермы выделили крестьян сельца Никольского, которых насчитывалось в ту пору 80 человек (38 мужчин и 42 женщины), но из них только 37 человек годились для работы (20 мужчин и 17 женщин).

«Крестьяне сии упражняются в хлебопашестве, а некоторые из них обучены кузнечному и железному мастерствам. Состояние их хотя и посредственно, но каждый имеет свой дом, огород и по несколько коров и овец».

По условиям договора ферма передавалась Давидсону в полное распоряжение на 23 года. Правительство оговаривало в заключенном контракте, что Давидсон обязывается «сохранять и разводить лучшие породы овец и крупного скота, размножать здесь наилучшие сорта разных родов хлеба и кормовых трав и снабжать оными по мере надобности крестьян государственных и удельных имений, за умеренную цену, употреблять новейшие и усовершенствованные орудия, дабы показывая всегда пример совершенного хозяйства всем радеющим к сей части экономам, устройство сей мызы служило образцом, привлекающим к полезному подражанию». При устройстве фермы израсходовали 305 000 руб. Давидсон обязывался постепенно выплатить эту сумму вместе с процентами в течение 23 лет, после чего ферма со всем имуществом переходила в собственность казны. Все доходы сверх этой суммы поступали бы в пользу Давидсона.

Главные постройки фермы располагались на месте нынешних зданий Лесотехнической академии и состояли из деревянного дома для содержателя фермы и ряда служебных и хозяйственных построек. Авторство их проектов приписывают архитектору А.Н. Воронихину – творцу Казанского собора.

Работами на ферме, кроме приписанных к ней крестьян, в летнее время занималось 150–300 наемных работников. Ко времени ликвидации фермы из 500 десятин земли, способной к возделыванию, было освоено около 90 десятин, около 160 десятин находились в процессе обработки и еще около 150 десятин готовились под нее. Возделанные земли располагались вблизи тогдашней городской черты в южной части владения фермы, в районе улиц Чугунной, Батениной, Флюгова переулка (ныне Кантемировская улица) и др. Обработанные земли разбили на 30 частей, разделили по кварталам, обвели каналами и земляными валами, которые для защиты от ветров обсадили березами. Прорыли каналы для осушки, провели дороги, устроили мосты. Для фермы заказали иностранные сельскохозяйственные машины и орудия, из Англии выписали крупный рогатый скот.

Однако ферма, отданная Давидсону в полное распоряжение на 23 года, не получилась «образцом, привлекающим к полезному подражанию», а стала приносить только убытки. Давидсон не смог выплачивать в установленные сроки оговоренные в контракте суммы. По подсчетам обследовавших в 1806 году ферму чиновников, она приносила дохода не более 16 500 руб. в год, а расхода – не менее 20 000 руб. Вследствие этого, не желая закрывать совсем недавно начатое и небезнадежное предприятие, Давидсон обратился в 1805 году к Александру I с просьбой изменить срок контракта с 23 на 35 лет и выдать ему взаймы еще 40 000 руб. Правительство провело освидетельствование хозяйства фермы, подтвердившее слова Давидсона, и по повелению Александра I ему выдали в 1807 году еще 20 000 руб., но срок аренды оставили прежним.

Однако эти меры все же не помогли, ферма продолжала давать одни убытки и обременять государственную казну. Поэтому 23 октября 1809 года именным Высочайшим указом Александра I на имя министра внутренних дел А.Б. Куракина предписывалось отобрать у капитана Давидсона ферму в казну «со всеми заведениями, домашними припасами, посеянным хлебом, инструментами, скотом всякого рода и приготовленным для оного кормом, исключая вещи ему лично принадлежавшие». При этом оговаривалось что несмотря на нанесенные убытки государству, Давидсону никакого штрафа или иного наказания не будет: «При том дать знать ему, что хотя по основанию контракта и следовало бы взыскать с него выданный ему капитал и с процентами, но сие ему по особому снисхождению прощается, и что за тем уже никакие со стороны его на казну требования не должны иметь места».

Такое снисхождение иногда объясняют тем, что предложение Давидсона выдвигалось не кем-нибудь, а близким другом Александра I – Новосильцевым, состоявшим членом неофициального реформаторского комитета при царе. Кроме того, в затее об устройстве Английской фермы принимали участие, кроме Новосильцева, другие члены комитета – граф Строганов и князь А. Чарторижский. Именно к последнему Давидсона пригласили управлять имением после ликвидации фермы.

При приемке фермы от Давидсона обнаружилось ее запустение: постройки пришли в ветхость, сельскохозяйственный инвентарь находился в нерабочем состоянии, скот частью погиб (из 21 головы выписанного из Англии крупного рогатого скота треть пала). Согласно тому же Высочайшему указу Александра I от 23 октября 1809 года, крестьяне фермы передавались в ведение кабинета, с наделением тремя десятинами земли каждой души мужского пола (из них – по одной десятине близлежащей к селению обработанной земли и по две десятины неосвоенной земли).

Бывший дом Головиных на берегу Невы и Черной речки причислялся к Каменноостровскому дворцу и каждое лето предоставлялся близким ко двору людям, а все остальные земли фермы разделили на 28 участков (от 6 до 243 десятин) и продали с торгов частным лицам, за исключением территории, на которой стояли все постройки фермы, и прилегающего к ней участка. Эти земли оставили в казенном ведении, передали Лесному департаменту, и они явились основой будущего Лесного. Скот частично продали, а частью передали в Павловск на мызу императрицы Марии Федоровны и в Царское Село на вновь учрежденную там царскую ферму.

Земледельческие орудия упраздненной Английской фермы частично продали частным лицам, а наиболее «усовершенствованные» из них в сентябре 1810 года передали, по повелению Александра I, «для пользы общей» в Вольное экономическое общество. Их поместили в хранилище «махин» и моделей в зале Общества, с тем чтобы им можно было сделать подробное описание, а также для всех «охотников к таковым практическим и полезным редкостям, как здесь живущим, так и приезжающих из других мест Государства», чтобы «снимать с них рисунки и модели, дабы могли оные на самом деле употреблять».

Мероприятия по ликвидации хозяйства Английской фермы поручили инспектору над петербургскими колониями (впоследствии – министру финансов) Е.Ф. Канкрину, причем он осуществил задачу с пользой для государства, принеся казне около 12 000 руб. прибыли. Покупателями бывших земель фермы были преимущественно купцы, вкладывавшие свои капиталы в близкие к столице земли. Остальные покупатели – дворяне и чиновники, приобретавшие землю для устройства дач или для спекулятивных целей. К 1811 году со всеми делами бывшей Английской фермы покончили, однако обветшавшие постройки фермы оставались в ведении Лесного института до начала 1830-х годов.

В 1811 году на уже упомянутых главных участках бывшей фермы, где стояли хозяйственные постройки, разместился переехавший из Царского Села, где ему не хватало места для практических занятий, Лесной институт. Впрочем, тогда он назывался на английский манер «Форст-Институтом» (от английского «forest» – лес). Его основали в 1803 году по «Уставу о лесах», в соответствии с которым Лесному департаменту предписывалось учредить школы «для образования и научения людей в лесоводственных науках».

Граф Е.Ф. Канкрин

Первоначально «Форст-Институт» возник в Царском Селе как первая в России Лесная школа, устроенная по типу немецких практических школ. В 1805 году учреждается Лесное училище в городе Козельске в Калужской губернии, а в 1808 году граф Орлов открыл частный Лесной институт в Петербурге на Елагином острове. Спустя еще три года Царскосельская лесная школа соединена с Лесным институтом графа Орлова, а также и с переведенным сюда же из Козельска Лесным училищем. Именно тогда она и разместилась в постройках бывшей Английской фермы.

Первые годы существования Лесного института его воспитанники использовали окружающую усадьбу землю для учебных целей, причем она долгое время оставалась в том виде, какой она имела при Давидсоне – нижняя часть под покосами, а верхняя под болотистым лесом. В соответствии с проектом переустройства Лесного института, составленным Е.Ф. Канкриным в 1827 году, постройки института (так называемая «Загородная дача») предназначались для «жительства воспитанников летом во время практических занятий по геодезии», а земли института намечались «к постепенному обращению в лесной парк» с эстетическими и практическими задачами.

«Е.Ф. Канкрин тогда хозяйничал и часто жил в Лесном, он почти всецело создал эту пригородную местность, – говорилось в одном из очерков, посвященных 100-летию Лесного института, торжественно отмечавшемуся в 1903 году. – Проводя летние месяцы в своем детище – Лесном, в этом „Канкринополе“, по выражению Плетнева, министр финансов деятельно занимался благоустройством и реформированием института. Он составлял новую программу для него, проектировал новые необходимые кафедры и строил новые здания. Никто так много не сделал для Лесного института, как этот гениальный человек, с такой полнотой и пользой послуживший России в николаевскую эпоху».

Именно Лесной институт дал впоследствии название всей местности. Земли постепенно превращались Институтом в лесной парк, на месте старых кривых дорог на Спасскую мызу и Мурино проводились улицы, высаживались сосновые деревья, устраивались питомники, ботанический сад, оранжерея. Фельетонист «Санкт-Петербургских ведомостей» в середине прошлого века писал, что, гуляя по парку Лесного института, «легко выучить каждый куст, каждое дерево называть не только по-русски, но и по латыни».

Таким образом, с 1830-х годов, когда Лесной институт, нуждавшийся в деньгах, стал продавать часть своих земель частным лицам, местность вокруг него начала становиться оживленным пригородом. Покупателям участков гарантировались всяческие льготы: освобождение на четверть века от воинского постоя и некоторых налогов.

Позже ввели такую форму продажи земли, как отдачу в «чинш» – «вечную аренду», то есть казна в лице Лесного института оставалась по-прежнему владельцем земли, ежегодно получая за нее строго определенную сумму денег. Только в 1877 году арендаторам предоставили право выкупа участков в собственность. Таким образом, завершилась система едва ли не единственной в Петербурге практики «чиншевых владений». К началу XX века выкупная операция была закончена.

Состоятельные петербуржцы достаточно быстро оценили всю привлекательность этих загородных мест и быстро раскупили предложенные земли. Вновь образовавшаяся дачная местность стала называться «дачами за Лесным институтом». Затем, когда Институт, став в 1837 году военно-учебным заведением, часто назывался «Лесным корпусом», местность получила то же название – «Лесной корпус». Оно сохранялось до конца XIX века, когда слово «корпус» постепенно отпало и осталось название «Лесной», а иногда – «Лесное».

К середине XIX века произошло полное сращивание двух дачных местностей – «дач за Лесным институтом» и дач на территории бывшей Спасской мызы, которая еще в 1830-х годах также стала превращаться в оживленную дачную местность. К тому времени Спасская мыза уже утратила великосветский характер.

Дачная история Спасской мызы началась еще при вдове М.М. Кушелева. При ней большой господский дом и домики в саду стали отдаваться на лето внаймы. Эта традиция продолжилась и при Молчанове, когда здесь стали проводить лето его коллеги-чиновники, учащаяся молодежь и друзья. Здесь жил летом литератор П.А. Плетнев и другие видные литературные и научные деятели того времени.

При Беклешовых продолжилась дачная история Спасской мызы, причем не только постройки, но и парк предоставили в распоряжение дачников. Примерно с начала 1840-х годов сад Спасской мызы получает название «Беклешовского» – по имени владельцев, сохранявшееся за садом вплоть до его перепланировки в 1913 году.

В 1842 году рядом с Беклешовым садом устроили станцию Парголовской железной «весоходной» дороги, которую изобрел коллежский асессор Хорунжевский. В сообщении об открытии дороги, опубликованном 12 августа 1842 года в одной из петербургских газет, говорилось: «Весоход этот есть механизм, приводимый в движение без паров посредством силы людей, который с равной пользой можно применять как к сухопутным экипажам, так и в водяных сообщениях и ко всем фабричным и другим производствам». Эта дорога начиналась на Выборгской стороне возле Артиллерийского училища, а заканчивалась на границе дачи Беклешовой.

Развитие Спасской мызы как дачной местности привело к приспособлению местности для нужд горожан-дачников: в середине XIX века устроили булыжную мостовую, построили общественные бани по дороге к мызе (впоследствии она стала Малой Спасской улицей). Контору мызы превратили в специальное управление, ведавшее всеми вопросами дачной жизни, появляется почтовое отделение, работающее каждое лето.

В 1844 году Беклешов устроил «Спасский дилижанс» для улучшения сообщения местности Спасской мызы с Петербургом. Известный петербургский журналист и литератор Н.И. Греч так описывал в 1848 году Спасскую мызу в фельетоне «Парголово», опубликованном в газете «Северная пчела»: «…Кушелевка, или Спасская мыза, теперь чуть ли не целый город, даже с трактирными заведениями и извозщичьими биржами, имеет постоянное дилижансовое сообщение со столицею, с Муриным и Парголовым; четыре раза в день отправляет и посылает письма по Городской почте. Кто решится ехать туда запросто, в деревенской телеге с Черной речки? Да едва ли еще отыщется в том краю деревенская телега и крестьянская лошадь… Это уже не деревня, не дача, а чуть не квартал Выборгской части!»

В 1858–1860 годах Спасскую мызу продали по частям с торгов за долги Беклешовой. Центральную часть приобрел известный в то время в Петербурге доктор Реймер (по его имени назвали Реймеровский проспект между Малой и Большой Кушелевками, вошедший в 1950-х годах в застройку Полюстровского проспекта). Он сосредоточил свое внимание на развитии здесь дачной местности, построил большое количество однотипных дач, устроил увеселения для публики, а также попытался переименовать местность в «Здоровые места». Однако это название не прижилось – местность все так же звали «Беклешовкой».

В 1893 году хозяином Беклешовки стал городской голова Петербурга В.А. Ратьков-Рожнов – землевладелец, лесопромышленник, золотопромышленник и владелец горных заводов. К тому времени в Беклешовке веяло запустением, недаром в начале XX века одна из газет оставила о ней такую характеристику: «Черная половина Лесного корпуса. Сплетни, драки, пьянство – вот „козыри“ этого места. Есть знаменитый пруд, от которого несет на двадцать километров в окружности».

В 1913 году бывший Беклешов сад купило Санкт-Петербургское акционерное строительное общество для устройства на его месте дачного поселка. Оно засыпало пруд, перепланировало сад, начало прокладывать дороги, мостить их, проводить канализацию, освещение, трамвай, распродавать участки. Прокладывавшиеся улицы предполагалось назвать именами крупных покупателей земли – Лианозовская улица, Путиловский и Марковский проспекты. Однако начавшаяся Первая мировая война остановила эти работы. После Гражданской войны здесь устроили огороды, потом открыли песчаные карьеры, затем появились свалки, и к концу 1920-х бывшая Беклешовка превратилась в заброшенный пустырь.

Соседняя Малая Кушелевка в то время была мало застроена дачами (преимущественно небольшими и недорогими по цене). Вблизи находились две сосновые рощи и общественные купальни, что представляло немалое удобство для дачников. Находился тут и «Лесной ресторан». В него ходили в основном студенты Лесного института и местные дачники. Как сообщал один из путеводителей, при ресторане имелись два билиарда и неплохой тенистый сад. «Малая Кушелевка, составляющая часть Лесного, состоит из небольших опрятных дачных домиков, окруженных распаханными полями», – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев.

Что же касается Большой Кушелевки, одной стороной примыкавшей к Беклешовскому саду, а другой – к сосновому лесу, то, как сообщал один из путеводителей, «в этом районе имеется несколько хороших дач, больших и маленьких, расположенных на возвышенной местности. Однако постоянные посетители местных трактиров и портерных лавок – крестьяне, извозчики и тому подобный люд, неумеренно употребляющие спиртные напитки, нарушают иногда покой мирных дачников шумом и руганью».

В начале XX века Большая Кушелевка превратилась в густо заселенную местность, а Малая Кушелевка продолжала сохранять свой дачный характер. В 1911–1913 годах, в связи с проведением соединительной ветки Финляндской железной дороги, Малую Кушелевку уничтожили и на ее месте построили здания железнодорожной станции «Кушелевка». Местность между прежними деревнями, занятая покосами, огородами и небольшой сосновой рощей, еще долгое время служила местом для прогулок местных жителей и горожан.

В расширительное понятие «Лесного» в то время, кроме Малой и Большой Кушелевки, в начале XX века входили также Сосновка, а нередко и Гражданка. «Под названием „Лесной“ петербургская публика подразумевает дачный район в 6 верстах от Петербурга по правой стороне Выборгского шоссе, – сообщал „Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год“. – Близость к Петербургу окупает те неудобства, которые приходится претерпевать дачникам из-за отсутствия чистой, здоровой воды для купания и скученности построек…» А спустя двадцать лет, в 1923 году, историк П.Н. Столпянский отмечал в своей книге «Дачные окрестности Петрограда», что Лесной является «обширным дачным районом», который делится на следующие части: Большая и Малая Кушелева, Гражданка и Сосновка.

Как отмечал один из современников в начале XX века, «по своему уединенному положению и почвенным условиям Сосновка может считаться самой здоровой из дачных местностей Лесной группы». П.Н. Столпянский в упомянутой уже книге полностью подтверждал это суждение, называя Сосновку «наиболее высоким и сухим уголком Лесного».

В той части Сосновки, что вплотную примыкала к Лесному и Удельной, еще в конце XIX века началась дачная застройка. «Сосновка, собственно говоря, – сплошной сосновый лес, в котором в настоящее время настроено уже много дач и большая часть которого, перейдя в руки частных владельцев, загорожена, – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев. – Незагороженная часть Сосновки представляет собою излюбленное место прогулки дачников Лесного и наезжающих из Петербурга. В Сосновке по праздничным дням устраиваются на лесной поляне танцы под гармонику, привлекающие много публики».

Северные окрестности на карте Петрограда 1916 года

«Дачи здесь расположены очень удобно в сосновом лесу», – говорилось о Сосновке в одном из путеводителей начала XX века. В 1913 году территорию Сосновского леса, принадлежавшую Ратькову-Рожнову, разделили: северная часть отошла его дочери Ольге, а южная – сыну Ананию. Последний разбил свою территорию Сосновского леса на участки, проложил между ними дороги, чтобы продавать участки под частную застройку, однако распродаже участков леса под жилье помешала начавшаяся Первая мировая война.

Тем не менее улицы, прорубленные тогда по велению Анания Ратькова-Рожнова, сохранились в Сосновке и поныне в виде широких аллей. Одна из улиц получила название Ананьевской – теперь это часть Светлановского проспекта. Другие улицы, проложенные в Сосновке, но ставшие потом парковыми аллеями, должны были носить следующие названия: улица Леховича, Исаковская, Веринская, Владимирская, Михайловская. По всей видимости, большинство из них получили проектные наименования по фамилиям ближайших землевладельцев. Группу улиц предполагалось назвать в честь выдающихся русских поэтов и писателей – Лермонтова, Пушкина, Некрасова и Тургенева.

«Русский Кембридж»

В истории местности Лесного дачно-пригородная тема хотя и служила серьезной и немаловажной составляющей, но все же не являлась доминирующей. На первом месте стоял Лесной институт, ставший одним из крупнейших центров российской науки. «В жизни нашей родины Лесной институт является нужным и важным учреждением, где вырабатываются и преподаются различные меры спасения наших лесов и наших рек и способы рационального ведения лесного хозяйства», – отмечалось в 1903 году в юбилейном очерке к столетию Лесного института.

На протяжении своей истории Институт претерпевал различные метаморфозы. В 1837 году его преобразовали в военно-учебное заведение под названием «лесного и межевого института», и в нем образовали две роты – лесную и межевую. В 1848 году Институт преобразовали из среднего учебного заведения в высшее, то есть для поступления в него требовалась специальная подготовка.

Спустя еще пятнадцать лет, в 1863 году, вместо Института учредили Лесную академию, а спустя два года, когда в Москве открыли Петровскую академию с лесным отделением, в стенах Лесного института разместился «земледельческий институт». Однако он просуществовал не очень долго, и в 1880 году земледельческий институт закрыли, а на его месте возник прежний Лесной институт. Согласно положению от 1880 года, Институт ставил своей целью «давать молодым людям высшее образование по лесным наукам».

Лесной институт, главный корпус. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Как отмечал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев, парк Лесного института «содержится в образцовом порядке и в некоторых частях являет нам образцы торжества научных знаний и усилий над неумолимыми факторами нашей северной природы. Не говоря уже об общем приятном впечатлении насаждений парка, нельзя не отметить примыкающего к главной аллее, вдоль Новосильцевской улицы, поистине прекрасного участка, насажденного сплошь красавицей елью, да и помимо этого в парке можно встретить живописные места, как, например, около пруда, обсаженного серебристыми тополями, и т. п.».

Лесной институт являлся не только учебным заведением, но и крупнейшим научным центром. В начале 1920-х годов в нем существовали единственный в России Лесной музей имени профессора Г.Ф. Морозова, уникальный в своем роде музей технологии дерева, музей биологии лесных зверей и птиц (в нем находились такие коллекции, каких не было и в Зоологическом музее), почвенный музей. Кроме того, при Институте находились единственная в Петрограде и самая большая в России вегетационная станция, а также хорошо оборудованная и доступная для обозрения метеорологическая станция с большой башней, откуда открывался вид на Петроград до Финского залива. Рядом с парком Лесного института размещался питомник животноводства и птицеводства.

Говорить о Лесном институте, ставшем впоследствии Лесотехнической академией, можно бесконечно – настолько громадна и многогранна его история и наследие. Упомянем лишь о двух любопытных реликвиях прежнего Лесного института. Одна из них – полутораметровая декоративная ваза на постаменте из серого неполированного гранита, установленная в парке, перед главным корпусом Института. Ваза представляет собой необычную многофигурную композицию. Скульптор изобразил лежащих у основания вазы собак и коров, выше – мальчиков, обнимающих коз, а также грозди и ветки винограда. Завершают вазу изображения двух белок, грызущих орехи.

Выполнил эту вазу в 1860-х годах известный петербургский скульптор Давид Иванович Иенсен – создатель (вместе со скульптором И.И. Реймерсом) первой в России терракотовой мастерской. Именно в этой мастерской, возникшей в 1845 году, Иенсен и создал терракотовую вазу для парка Лесного института (терракота – это обожженная глина). На вазе есть штамп мастерской и собственная подпись скульптора.

Как отмечает историк O.A. Кривдина, ваза простояла в парке Лесного института больше 100 лет. К 1970-м годам она сильно обветшала и начала разрушаться, поэтому выполнили ее реставрацию. Скульптор К.Н. Бобков восстановил утраченные детали, после чего создали бетонную копию вазы и установили ее на постаменте в парке. А подлинная терракотовая ваза работы скульптора Д.И. Иенсена в настоящее время находится в здании Лесотехнической академии.

Парк Лесного института. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Другой реликвией парка Лесотехнической академии еще до недавнего времени являлась старинная сосна – почти ровесница Лесного института. Она погибла в ноябре 2005 года по время сильного урагана, прокатившегося по Петербургу. «Гибель 200-летнего дерева стала настоящей трагедией для студентов и преподавателей Лесотехнической академии, у главного корпуса которой она росла, – сообщала в те дни газета „Мой район“. – Сосна была не обычной, а румелийской – это особый вид. Ее привезли в Петербург из Франции в 1830 году и посадили у главного здания Лесного института… Специалисты утверждают, что, если бы не ураган, их сосна прожила бы еще не одно десятилетие – до 300–400 лет… Сотрудники и студенты вуза решили, что они сделают памятник своей любимице».

* * *

Научно-академическую традицию Лесного продолжил, появившийся в этих краях в 1902 году, Политехнический институт. Его основали в начале 1899 года. Создание в стране сети политехнических вузов было связано с изменением отношения общества к высшему образованию, обусловленного промышленным подъемом. Он начался в России со второй половины 90-х годов XIX века и сопровождался бурным строительством новых предприятий, финансовой стабилизацией и ростом иностранных инвестиций.

Министр финансов С.Ю. Витте отмечал, что в России необходимо создать высшие учебные заведения «в форме политехнических институтов, которые содержали бы в себе различные отделения человеческих знаний, но имели бы организацию не технических школ, а университетов, то есть такую организацию, которая наиболее способна была развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания». Теоретическое обоснование эта мысль получила в программе торгово-промышленного развития России, подготовленной Департаментом торговли и промышленности Министерства финансов, где сознательному воспроизводству хозяйственно-управленческих и научно-технических кадров отводилась значительная роль, а последующее открытие сети политехнических институтов по всей России должно было продемонстрировать практическое воплощение в жизнь новой государственной научно-технической политики.

Единомышленниками С.Ю. Витте в деле организации Политехнического института в Петербурге стали заместитель («товарищ») министра финансов В.И. Ковалевский (по образованию – агроном, выпускник Лесного института, в 1902–1916 годах – председатель Русского технического общества, а после революции стал одним из создателей Всероссийского института растениеводства и ВДНХ СССР) и ученый Д.И. Менделеев. Они также выступили фактическими основателями Санкт-Петербургского политехнического института. (Всех их позже изберут почетными членами института, а их портреты разместят в зале Совета). Кроме того, к осуществлению идеи нового учебного заведения привлекались и другие выдающиеся русские ученые.

Политехнический институт. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

Один из крупнейших представителей русской технической мысли Н.П. Петров возглавил комиссию по подготовке программ и учебных планов. К участию в работе этой комиссии пригласили экономиста A.C. Посникова, металлурга Д.К. Чернова, электротехника A.C. Попова, корабела-математика А.Н. Крылова, директора Киевского и Варшавского политехнических институтов В.Л. Кирпичева и А.Е. Лагорио и др. В январе 1900 года директором института стал князь А.Г. Гагарин.

Князь Гагарин, выдающийся ученый и изобретатель, являлся представителем старинного дворянского рода. К концу 1890-х годов А.Г. Гагарин был одним из лучших специалистов в области артиллерии и прикладной механики, автором двух изобретений, носящих его имя. За изобретение пресса для испытания материалов на Нижегородской ярмарке 1896 года получил золотую медаль. На другой знаменитой выставке – Парижской всемирной 1900 года – золотой медали удостоилось еще одно его изобретение – круговая линейка для вычерчивания дуг.

Одновременно с назначением директором Политехнического института князь А.Г. Гагарин встал во главе Особой строительной комиссии, сменив на этом посту своего предшественника инженера Э.К. Циглер-фон-Шафгаузена. Комиссию создали 23 февраля 1899 года специально для сооружения здания института. Она привлекла к работе талантливых архитекторов и строителей. Весной 1900 года А.Г. Гагарина и архитектора Э.Ф. Вирриха направили в зарубежную командировку для обстоятельного изучения оснащения и функционирования ведущих технических высших школ Европы. В результате они осмотрели тридцать шесть учебных заведений в Англии, Бельгии, Франции, Германии, Австрии, Венгрии и Швейцарии. В ходе командировки были учтены положительные моменты в организации этих вузов – методика преподавания общетехнических и специальных дисциплин, количество и объем предметов, которые должны читаться студентам различных отделений и специальностей, учебные планы.

Гидробашня Политехническом института. Фото автора, март 2006 года

18 июня 1900 года произошла торжественная закладка основных зданий института – главного здания, химического павильона, первого и второго общежитий, механического павильона. Их строительство велось в течение 1900–1905 годов по проектам архитектора Э.Ф. Вирриха и возглавляемой им архитектурной мастерской, организованной для сооружения зданий Политехнического института.

В комплекс научного городка Политехнического института, кроме главного здания, вошли служебные здания, два больших четырехэтажных дома для профессоров и преподавателей, амбулатория, котельная, а также красивая водонапорная башня (гидробашня). Построенная в 1905 году, она и сегодня своим необычным архитектурным обликом служит своеобразной высотной доминантой среди комплекса построек института.

«При строительстве Политехнического института учитывались все технические новинки того времени, – указывает Галина Николаевна Есиновская. – Так, например, создали специальные устройства, позволяющие засасывать сосновый воздух прямо из парка, и по заложенным в стенах трубам подавать его в аудитории. Остатки двух небольших сооружений для размещения насосов можно было видеть еще в начале 1950-х годов примерно на том месте, где потом установили стелу в память погибших на войне политехников-ополченцев».

Катание на санях на территории Политехнического института в Масленицу. Фото 1914 года

Строительная площадка перед Механическим павильоном. Фото начала XX века

Как отмечает историк Санкт-Петербурга A.B. Кобак, после появления здесь Политехнического института Лесной стал представлять из себя уникальное сочетание дачного предместья и научно-академического центра – своего рода «петербургский Кембридж». Он стал третьим академическим центром Петербурга после стрелки Васильевского острова и района Технологического института. Особенное же развитие научная жизнь Лесного получила в советские годы. Редко где на таком ограниченном пространстве можно встретить столько научных учреждений. Лесновские лаборатории и кафедры были часто местами великих научных открытий, составивших славу отечественной науки…

* * *

Промышленных предприятий в Лесном находилось довольно мало, но об одном из них просто нельзя не сказать. Оно появилось здесь в 1912 году и принадлежало предпринимателю Якову Моисеевичу Айвазу, открывшему еще в 1889 году собственную мастерскую на Невском проспекте, в которой делались папиросные гильзы. За десять лет мастерская, где изготовили одну из первых в стране гильзонабивочных табачных машин, превратилась в большое предприятие. Оно расширяло ассортимент своей продукции и, соответственно, для новых производств требовались новые площади.

В 1912 году военное ведомство заказало Я.М. Айвазу изготовить 1 миллион прицельных рамок для винтовок. Акционерное общество «Айваз» (его учредителями стали в 1911 году сам Я.М. Айваз, купец В.М. Катлама и почетный гражданин Н.П. Вязмитинов) получило кредиты и приобрело на них, в частности, десять смежных участков земли в Лесном для строительства новых заводских корпусов. Первое производственное здание построили в 1912 году и заняли под механическое отделение.

На следующий год рядом с этим корпусом стал строиться еще один корпус «Айваза» – для производства электроламп. Новое предприятие получило название «Светлана». Считается, что название выбрали по нескольким причинам: во-первых, это красивое женское имя, во-вторых, в нем содержалось ключевое слово «свет». Есть и еще одна версия: «Светлана» расшифровывается буквально как «световая лампа накаливания».

К Первой мировой войне завод «Новый Айваз» в Лесном являлся одним из крупнейших петербургских предприятий. В его составе находились три специализированных производства – механический завод, выпускавший прицельные рамки для винтовок, машиностроительный, где производились табачные машины, и завод электроламп «Светлана». Первая мировая война сыграла на руку владельцам «Нового Айваза» – они наживались на военных заказах. Только за 1915 год завод заключил контрактов на 30 миллионов рублей…

Быт и благоустройство

Как уже говорилось, Лесной долгое время являлся уникальным сочетанием дачного предместья и научного пригорода. И хотя любые бытовые подробности по своей значимости совершенно не могут сравниться с событиями научной жизни, лесновский быт заслуживает самого серьезного внимания.

Каким же знали Лесной петербуржцы конца XIX – начала XX веков? Сведения о бытовой жизни Лесного можно встретить во множестве старых путеводителей и справочников тех лет.

Лесной являлся полугородом-полупригородом, уютным, тихим, сонным, со своим особым ритмом жизни. Сообщение Лесного с Петербургом осуществлялось двумя основными способами: по конно-железной дороге (конке) и по Финляндской железной дороге через станцию Ланскую. Вагоны конно-железной дороги ходили от Михайловской площади и Технологического института по Литейному проспекту и доезжали до клиники Виллие на Выборгской стороне.

Облик Старо-Парголовского проспекта (ныне проспект Мориса Тореза). Фото начала XX века

Оттуда шла пригородная паровая конка – по Большому Сампсониевскому, Выборгскому шоссе, затем по Новосильцевской улице и далее через весь Лесной до часовни у Большой Спасской улицы. Паровик двигался с шумом и пыхтением, оставляя за собой клубы черного дыма, долго стоял на многочисленных разъездах и в ожидании встречных поездов. «Старые, много лет перемонтированные паровики часто на пути портятся, происходят неприятные задержки», – замечала одна из столичных газет.

Поезд «паровой конки» на 2-м Муринском проспекте. Фото начала XX века

«Паровичок» в Лесном. Фото начала XX века

Летом к составу прицепляли открытый двухэтажный вагон с «империалом». «Состоятельные пассажиры располагались внутри вагонов, уплачивая за проезд шесть копеек, те, кто победнее, лезли по витой лестнице на империал либо устремлялись на передние площадки, где билеты стоили на две копейки дешевле, – вспоминал впоследствии актер и писатель Борис Михайлович Филиппов, живший в Лесном в начале XX века. – Экономия неизбежно приводила к тому, что пассажиры „второго класса“ прибывали к месту назначения закопченные, как кочегары».

Тем, кто выбирал путь в Лесной по линии Финляндской железной дороги, приходилось от станции Ланская до центра Лесного порядочное расстояние проходить пешком. В 1910-х годах в Лесной проложили трамвайную ветку.

Круглый пруд на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

У Круглого пруда, на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Фото начала XX века

К концу XIX – началу XX века в Лесном существовало несколько центров жизни. Один находился у Круглого пруда на пересечении 2-го Муринского и Институтского проспектов. Круглый пруд, соответственно своему названию, имел круглую форму, был небольшим и неглубоким, огороженным живой изгородью и обсаженным деревьями. Второй центр Лесного, который старожилы до сих пор называют «пятачком», располагался у перекрестка в районе нынешней площади Мужества, где раньше сходилось несколько улиц Лесного. Тут в начале XX века находилось много торговых заведений – аптека Шлезингера, булочная купца Сотова, писчебумажный магазин и другие.

Главным проспектом Лесного служил 2-й Муринский, имевший для Лесного, как отмечал М.И. Пыляев, «значение Невского проспекта, где сосредоточены главным образом лавки и магазины». Здесь размещались булочные, виноторговые, галантерейные, овощные, посудные, портерные и прочие лавки.

2-й Муринский проспект, угол Малой Спасской улицы. Фото начала XX века

А вот Выборгское шоссе (нынешний проспект Энгельса), по отзывам современников, являлось едва ли не самым злачным местом северных районов. Здесь находилось большое количество постоялых дворов, чайных и трактиров. И хотя на вывесках значилось «без крепких напитков», верить этому было нельзя.

Одно из самых больших жилых зданий в Лесном, появившееся в начале XX века, сохранилось на 2-м Мичуринском проспекте (возле исчезнувшего ныне Круглого пруда)

Днем посетители этих заведений – пригородные крестьяне, «чухонки» и рабочие ближайших заводов. «По ночам же публика совершенно меняется, – отмечал современник. – Едва начинает темнеть, как со всей Выборгской стороны, из Новой Деревни, Черной речки, Шувалово и т. д. начинают стекаться на шоссе всевозможные типы темного Петербурга». Тут ночевали нищие, попрошайки, мошенники и прочий сброд.

Репутацию одного из наиболее злачных лесновских мест в начале 1910-х годов имел перекресток Выборгского шоссе и Английского проспекта (ныне проспект Пархоменко). Как отмечал обозреватель газеты «Вечернее время», здесь расцвел «пышный букет кабаков». В начале июня 1912 года он пополнился еще одним питейным заведением: здесь открылась пивная от завода Калинкина. «Итак, на этом пункте сконцентрировано: ресторан, пивная „Старой Баварии“, гостиница, пивной склад и новая пивная лавка завода Калинкина, – писал современник. – Допустимо ли на протяжении 75 шагов, да еще неподалеку от церкви, громоздить эти злачные места?»

Тем не менее Лесной считался одним из самых здоровых в природном отношении мест под Петербургом. Так, по словам известного бытописателя столицы В.О. Михневича, Лесной «по высоте своего положения пользуется славой – самой здоровой из всех петербургских окрестностей». Несколько портили репутацию густые лесновские туманы, возникавшие иногда из-за обилия прудов и (по Михневичу) «из-за близкого соседства Парголовских озер и болот».

Выборгское шоссе возле Орлово-Новосильцевской богадельни (слева). Фото начала XX века (из фондов ДЦИВ)

«Удобное сообщение, расположение в пределах почти городской черты, обилие растительности, какую представляют роскошный Институтский парк, Беклешовский сад с прудами и лодками для катания, сосновый лес и сравнительная дешевизна помещений – вот плюсы Лесного как дачной местности», – отмечалось в «Иллюстрированном практическом путеводителе по С.-Петербургу и его окрестностям», изданном в 1905 году.

…Жгучей проблемой для жителей Лесного являлось благоустройство этих мест, поскольку оно оставляло желать лучшего. И если Лесной действительно привлекал много дачников, то главным образом своей близостью к городу и природными достоинствами, но никак не удобствами дачной жизни, которых было попросту очень мало.

Как отмечалось в обзоре «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости», опубликованном в 1881 году, «в устроенные по бокам улиц канавы, соединяющиеся в большинстве случаев с прудами, стекают уличные нечистоты, дождевая и банная вода, помои, а также и части жидких нечистот из домов и жилищ». Лесные ароматы воздуха нередко заглушало зловоние при вывозе содержимого выгребных ям, в ящиках и бочках на конных подводах, что делалось небрежно и неряшливо.

В Беклешовом саду возникло кладбище для животных, павших от заразных болезней. «За недостатком места, оно совершенно переполнено трупами, вдобавок содержится крайне небрежно, трупы зарываются настолько дурно, что на поверхности земли видны лужи крови и даже головы лошадей, умерших от сопа, между тем место это непосредственно прилегает к дачам Лесного».

Необходимость благоустройства Лесного витала в воздухе, пока, наконец, в 1896 году группа местных домовладельцев во главе с Александром Ивановичем Янковым не создала «Общество содействия благоустройству местности Лесного». Своей первой задачей Общество считало замощение улиц и их освещение, поскольку в Лесном, уже достаточно густо населенном, все еще не было ни одной мощеной улицы.

«Грязь здесь, что называется, невылазная и, кажется, неустранимая при той небрежности к вопросам о благоустройстве, которую проявляют здешние домовладельцы», – говорилось в одной из столичных газет. А по признанию другого газетчика, «если начали благоустраивать Лесной, то надо прежде всего сделать его улицы проезжими. Большинство дорог находится в ужасном виде».

По существовавшим в петербургском уездном земстве правилам, оно брало на себя мощение улиц лишь в том случае, если домовладельцы вносят одну треть стоимости этих работ и берут на себя ответственность за дальнейшее содержание мостовой. Поэтому Общество благоустройства обратилось к домовладельцам с напоминанием об их обязанностях, но далеко не все откликнулись на призыв, а большинство вообще категорически отказались участвовать в этом деле. Поэтому мощение улиц Лесного шло очень медленно. К началу 1910-х годов удалось замостить почти весь 2-й Муринский и Институтский проспекты, Большую и Малую Спасские улицы, Большую Объездную улицу и часть Английского проспекта.

В отношении освещения улиц деятельность Общества оказалась более продуктивной: с домовладельцев почти всех улиц удалось собрать требуемую сумму для установки керосиновых фонарей. Прошло немного времени, и в конце 1900-х годов Общество благоустройства решило осветить Лесной электричеством. Оно разослало по всему Лесному опросные листы, чтобы определить, сколько нужно лампочек в частных квартирах и торговых заведениях. Оказалось, что потребность очень большая, и уже в конце 1910 года «Общество электрического освещения» раскинуло по всему Лесному электрическую сеть.

С января 1913 года на главных артериях Лесного на смену прежним керосиновым «коптилкам» пришли фонари с электрическими лампами. Это стало рождественским подарком жителям Лесного со стороны земства. Что же касается остальных улиц Лесного, то здесь земство обязывалось поставить электрические фонари только при условии, что домовладельцы уплатят по 17 рублей с полтиной за каждый фонарь. Процесс сразу же замедлился.

С самого начала своего существования Общество благоустройства обратило внимание и на «оздоровление» Лесного. Еще в 1896 году по ходатайству Общества Петербургское уездное земство ассигновало тысячу рублей на приведение в порядок уличных канав. Еще больше вопрос «оздоровления» сдвинулся с места, когда в начале XX века в Лесном стали появляться дома с удобствами – «водопроводом, ваннами и ватерклозетами».

Дорога в Сосновку. Фото начала XX века

Малая Спасская улица. Фото начала XX века

Шагая в ногу со временем, Общество благоустройства выработало при участии специалистов проект устройства канализации в Лесном из непроницаемых труб для «грязных домовых вод», при этом для стока ливневых вод предполагалось оставить прежние открытые канавы, только вымощенные булыжником. Уездное земство одобрило проект и постановило ассигновать требуемую сумму, но с прежним условием: домовладельцы должны дать одну треть стоимости работ. И снова домовладельцы не пошли навстречу. Все усилия Общества убедить их оказались тщетными.

Как отмечал обозреватель, «можно усмотреть, что одной из главных причин, тормозящих приведение местности Лесного в благоустроенное состояние, является крайняя индифферентность местных домовладельцев к собственным их интересам и упорное нежелание их потратить даже небольшую сумму для улучшения условий жизни в Лесном».

Гласный уездного земства К.П. Мультино, отвечая в июне 1913 года на вопрос репортера «Петербургской газеты» о степени благоустройства Лесного, с горечью отмечал, что несмотря на то, что летом сюда приезжает из города до 160 тысяч человек, «наша окраина пребывает в первобытном состоянии. У нас до сих пор нет самых необходимых потребностей культурных людей – нет ни сносных мостовых, ни водопроводов, ни канализации. Из 121 улицы Лесного замощено лишь 25. Нет собственных судебных установлений: на весь район Лесного существует один мировой судья да один судебный пристав».

Еще одним слабым местом Лесного оставалось обеспечение питьевой водой. По признанию одного из современников, «вода из многочисленных прудов в питье не идет, так как она похожа на ботвинью, или на кофейную гущу». А все потому, что в них «ежегодно каждым летом производится полоскание белья, подмывание детских пеленок, мытье швабр и другие подобные же нужды домашнего обихода». Поэтому двор почти каждой дачи имел свой колодец. Считалось, что самая лучшая в Лесном вода – в прудах Беклешова сада и в Серебряном пруду. Даже само название последнего говорило о кристальной чистоте воды. Впрочем, до сих пор неизвестно, откуда пошло название «Серебряный пруд».

Известный писатель Лев Успенский, знаток петербургских легенд и преданий, предполагал, что это название могло значить «отличный пруд с чистой водой», либо «пруд, обсаженный серебристыми ивами». А еще говорили, что когда белые стволы берез отражались в пруду, то казалось, что сама вода – серебряная. Есть и другие красивые легенды, объясняющие название пруда. По одной из них, на его берегу находился когда-то веселый ресторанчик. Его посетители бросали в пруд серебряные монеты, а хозяин потом доставал их со дна. По другой, будто бы когда копали пруд, для очистки дна и облагораживания воды на дно положили тонкую серебряную сетку.

Когда зимой требовался лед для набивки ледников, то также использовали чистую воду из прудов Беклешова сада и Серебряного пруда – все остальные водоемы Лесного по качеству своей воды не отвечали этой потребности. Дело в том, что тогда ведь не существовало искусственных холодильников и вся торговля держалась на льде, добытом из петербургских рек, каналов и водоемов. Требовался лед и для домашних ледников, в которых жители хранили скоропортящиеся продукты.

И тем не менее, несмотря на все неудобства и недостатки, лесновцы очень любили свою «малую родину». Это был их родной дом. Как вспоминал уже упоминавшийся Б.М. Филиппов, особенно процветал Лесной в Масленицу, когда сюда наезжали окрестные финны на «вейках». «Вся прелесть катания на вейках заключалась в том, что возница за „рицать“ копеек в час отдавал сани в полное распоряжение ездоков, а сам оставался распивать чай у самовара в местном трактире до возращения любителей катанья. И задатка никакого не брал. Все было основано на доверии. А для компаний курсировали розвальни, набитые сеном, покрытые ковром (рубль в час) либо рогожей (80 коп. в час). В розвальнях катались „навалом“ – сколько влезет».

Местные купцы выезжали на тройках, состязаясь в быстроте своих рысаков и роскоши упряжек. Красочное зрелище представляло собой народное гулянье с гармошками и балалайками. «Жители Лесного большие любители покататься в дни сырной недели, – замечал в 1900 году репортер „Петербургского листка“. – Обыкновенно, катанье это доходит до грандиозных размеров…»

Лесновские «огнеборцы»

Немало сетовали местные жители на слабую противопожарную безопасность. Между тем для Лесного этот вопрос являлся актуальным: дачные улицы застраивались преимущественно деревянными постройками, поэтому пожары здесь не являлись редкостью.

К примеру, в июне 1903 года сгорела дотла лучшая в Лесном булочная-пекарня, находившаяся на углу Малой Спасской улицы и 2-го Муринского проспекта. «Пожар булочной и пекарни вызвал своеобразный кризис в Лесном, – писал обозреватель „Петербургского листка“. – Утром многие дачники оказались без булок. Дело в том, что сгоревшая пекарня поставляла свой товар в несколько окружающих булочных, не имеющих собственных пекарен. Разносчики также, главным образом, брали товар из сгоревшей булочной, и теперь вынуждены будут привозить булки из города».

Особенно запомнился жителям пожар поздней осенью 1912 года на Беклешовской улице. «При отсутствии телефонов о пожаре дали знать крайне поздно: пожарный обоз прибыл в тот момент, когда огнем были охвачены все строения дачи, – говорилось о том случае в одной из газет. – Задача пожарных свелась к недопущению распространения пожара на соседние дачи». Сделать это оказалось нелегко, так как не оказалось воды. Только через час пожарным удалось достать большое количество воды, и пожар потушили.

«Характерно, что известие о пожаре дошло до столичных редакций только через сутки, – продолжал тот же репортер. – Прибавим также, что почта от Петербурга до Лесного идет с такой же скоростью, как от Москвы до Петербурга. Газетка из Боровичей доходит до Лесного через тридцать часов».

Один из самых крупных пожаров в Лесном, едва не ставший общим бедствием для жителей этих мест, случился 26 февраля 1913 года. В тот день по Старо-Парголовскому проспекту в сторону города двигалась подвода с четырьмя просмоленными бочками, в них находилась нефть, принадлежавшая заводу братьев Нобелей. Когда подвода переезжала рельсы конки, от сильного толчка одна из бочек упала на мостовую, и нефть большим пятном разлилась на проезжей части улицы. На беду, как раз в этот миг мчался поезд «лесного парового трамвая». Из трубы паровоза выбросило сноп искр и углей, попавших в разлитую нефть. Она тут же вспыхнула.

Затем случилось непоправимое: пламя взвилось высоким столбом и сразу же перебросилось на стоявший рядом угловой двухэтажный деревянный дом, выходивший на Старо-Парголовский проспект и на дорогу в Сосновку (ныне Политехническая улица). В одно мгновение огонь охватил наружные стены дома, языки пламени стали врываться внутрь расположенных в нем торговых заведений и семи квартир. Жильцов обуяла страшная паника, тем не менее все они успели спастись – пострадавших не оказалось.

На место пожара вскоре примчались пожарные из Лесного, Удельного и Коломяжского отделов пригородного пожарного общества. Кроме того, прибыли Лесная, Гражданская пожарные дружины и городская пожарная часть. Огнеборцы уже застали весь дом в сплошном пламени, поэтому спасти его не удалось. Надо было помешать распространению огня, поскольку уже начинали дымиться соседние деревянные дома. Дело оказалось настолько серьезным, что на подмогу позвали еще одну пожарную часть – Чернореченскую.

Ожесточенная борьба с огнем продолжалась больше трех часов, и только общими усилиями удалось затушить пожар и предотвратить огненную катастрофу в самом центре Лесного. От пострадавшего дома уцелел лишь обугленный, наполовину разрушенный сруб.

Как выяснилось, дом был застрахован в страховом обществе «Россия» на 18 000 руб., и только по одному строению убыток достигал 15 000 руб. В этом же доме помещались книжный и писчебумажный магазин Садовского, застрахованный на 3000 руб. в товариществе «Саламандра», и ренсковый погреб Кощакова, застрахованный в Санкт-Петербургском обществе страхования на 3000 руб. А общий убыток от пожара составил более 40 000 руб.

Страховка помогла коммерсантам возобновить свои дела. Между тем страхование жилищ нередко играло на руку мошенникам и авантюристам, и полиции подчас приходилось разбирать дела о «мнимых пожарах» – умышленных поджогах, совершенных с целью получения страховки. Характерный пожар, о котором много говорили в Петербурге, случился летом 1908 года на Старо-Парголовском проспекте в Лесном. Пожар этот имел криминальную подоплеку: арендатора, гражданского инженера Дмитрия Валерьевича Знобишина, обвиняли в том, что он намеренно поджег снятую им дачу, чтобы получить страховку в 20 000 руб. от общества «Саламандра».

Основанием для обвинения стал ряд фактов, свидетельствовавших против Знобишина. Инженер и его супруга вели на даче, снятой на лето и зиму, весьма странный образ жизни. Все имущество они перевезли из города почему-то глубокой ночью. После чего сразу же закрыли ставни нижнего этажа и не разрешали их открывать ни днем, ни ночью. Дворнику они вообще запретили появляться в доме, чем сразу же вызвали его подозрения. Доступ туда имела только служанка Прасковья Степановна.

Подозрения громоздились одно на другое. Когда в ночь на 12 августа 1908 года дача запылала, а служанка, придя к дворнику, совершенно спокойно сказала «мы горим», тот еще больше уверился в том, что дачники задумали что-то нехорошее.

Свидетели-соседи сообщили потом полиции, что когда они пришли тушить горящую дачу, то не смогли достучаться до хозяев. Когда же они, желая спасти их от смерти, взломали дверь, то к своему изумлению обнаружили, что Знобишин не спит и не выражает никакой тревоги. Не заметили они и мебели в доме, а три комнаты выглядели совсем пустыми. Знобишин обозлился на вломившихся соседей и грубо прогнал их.

В свою же очередь, инженер Знобишин рассказывал полиции, что в момент пожара он выскочил в сад в одном белье и одеваться ему помог какой-то городовой, а достучаться соседи до него не могли, поскольку он крепко спал. Ну, а гнал всех прочь, подумав, что в дом ворвались грабители, да и вообще не понимал спросонья, в чем дело.

Однако улики продолжали нагромождаться. Один из свидетелей, некий крестьянин Ярмонкин, рассказывал, что через недели две после пожара Знобишин сказал ему: «Молчите, и я вам дам 25 рублей, когда получу страховку». Другой уликой стало обнаруженное в квартире Знобишина во время обыска письмо, в котором были такие слова: «Скажи Прасковье, чтобы не болтала».

«С момента учреждения страховых обществ процент поджогов вырос до огромных размеров, – заявил на суде прокурор. – Поджигатели, как правило, преследуют корыстные цели. В данном случае эта цель налицо: инженеру Знобишину предстояло уехать в Семипалатинск, куда его назначили областным архитектором, а тут улыбнулась перспектива заполучить двадцать тысяч рублей».

В доказательство своих слов прокурор сообщил, что Знобишин спалил пустую дачу, без всякого имущества, поскольку на пожарище, кроме обгорелых бревен, были найдены всего лишь черепки от семи тарелок, восемь горелок от ламп и серебряная солонка. Никаких других следов от имущества, якобы перевезенного на дачу с городской квартиры на пяти подводах, обнаружить не удалось.

Казалось, Знобишин обречен: все говорило против него. Однако случилось нечто странное: свидетели стали брать назад свои первоначальные показания и заявляли совершенно обратное. Тот свидетель, который прежде показывал, что одевал Знобишина после пожара, теперь сказал:

«– Знать ничего не знаю и ведать не ведаю.

– Когда же вы говорили правду: тогда или теперь? – поинтересовался судья.

– Не могу знать, – простодушно отвечал свидетель под дружный смех публики. Так ничего и не смогли добиться у этого „самого достоверного свидетеля“».

В своем последнем слове на суде инженер Знобишин заявлял, что возмутительного преступления, в котором его обвиняют, он не совершал. Он обращал внимание присяжных заседателей на свою сорокалетнюю «беспорочную» службу – сначала в должности губернского архитектора, потом гражданского инженера, а одно время даже вице-губернатора, а также на свой преклонный возраст.

Несмотря на жесткую позицию прокурора, в своей речи напомнившего даже о законах петровского времени, каравших смертной казнью конокрадов, изменников и поджигателей, присяжные заседатели остались при своем мнении. После двухчасового совещания большинством голосов они вынесли инженеру Знобишину оправдательный приговор…

* * *

В начале XX века пожарные дружины в пригородах Петербурга находились в достаточно тяжелом финансовом положении. Санкт-Петербургское пригородное пожарное общество насчитывало тогда шесть отделов – на Малой Охте, Петровском острове, Удельной, Лесном, Новой Деревне и Коломягах. Содержание их обходилось в 30 000 руб., из которых 10 000 руб. составляли пособия Страхового общества, Общества взаимного страхования, Губернского и Уездного земств. Остальные 20 000 руб. приходилось изыскивать путем сбора членских взносов, пожертвований и устройства различных увеселительных мероприятий.

Жители пригородов уклонялись от содержания отделов пригородного пожарного общества, ссылаясь на то, что это следует производить на счет города и земства. Поэтому сбор взносов ежегодно сокращался, а в 1901 году и вовсе прекратился. Равнодушие населения объяснимо еще и недоверием к частным пожарным учреждениям, а также тем, что пожары в пригородах нередко способствовали, благодаря высоким страховым оценкам, обогащению погорельцев.

«Положение С.-Петербургского пригородного пожарного общества в настоящее время поистине трагическое, – говорилось в заявлении гласного городской думы Ивана Александровича Шульца от 24 октября 1901 года о необходимости выдачи пособия от города пригородному пожарному обществу. – В кассе его имеется лишь 75 руб. 76 копеек… Между тем пожары на окраинах не уменьшаются, а увеличиваются».

Любопытно, что важную роль в Лесной добровольной пожарной дружине играли представители рода петербургских немцев Кертлингов. Происходили они от уроженца Ганновера Максимилиана Кертлинга, приехавшего в Россию во второй половине XIX века и открывшего собственное скорняжное заведение и магазин «Меховой товар» на Владимирском проспекте. Спустя некоторое время после кончины Максимилиана Кертлинга в 1894 году вдова с детьми перебрались в Лесной – в дом на углу Широкого переулка и Малой Спасской улицы (ныне улица Карбышева), перешедший ей в наследственное владение от мужа.

Сыновья Максимилиана Кертлинга посвятили себя пожарному делу в Лесном. Александр стал начальником Лесного отдела пригородного пожарного общества, а Август-Георг (впоследствии его именовали Георгом, или Георгием Максимилиановичем) – его помощником. Подробности пожарной службы Георгия мы знаем благодаря хранящемуся в Музее пожарного дела юбилейному альбому, преподнесенному Георгию Кертлингу сослуживцами в 1923 году, в связи с 25-летием его службы в пожарной охране города. Для нас этот альбом сегодня является не только редким свидетельством истории петербургской пожарной охраны, но и уникальным источником сведений о жизни и быте северных пригородов Петербурга в начале XX века.

Георгий Кертлинг поступил добровольцем («охотником») в Лесной отдел пригородного пожарного общества в ноябре 1898 года. В том году, после окончания трех классов Петропавловской приходской школы при Соборе св. Петра, его, 15-летнего подростка, направили учеником в контору перестрахования. Однако, по-видимому, финансовая деятельность служила для него и тогда, и впоследствии лишь источником заработка, а душа лежала совсем к другому роду занятий.

Как писал потом сам Кертлинг в своей автобиографии, его влекла «сильная любовь к пожарному делу». Вплоть до 1917 года он занимался пожарным делом на добровольных началах, не оставляя основной службы (после конторы перестрахования он работал в страховом обществе «Россия», Сибирском торговом банке, в АО «Кровля», в Трудовой артели слесарей в Лесном, во Всеобщей компании электричества и, наконец, в Международном коммерческом банке). Как говорилось в свидетельстве Сибирского торгового банка, где Георгий Кертлинг служил с августа 1900 года по декабрь 1907 года, сначала в учетном деле, потом, последовательно, в отделе корреспонденции, в архиве и товарном отделе, он «за все время своей службы исполнял возлагавшиеся на него обязанности с должной аккуратностью, усердием и знанием дела».

Георгий Максимилианович Кертлинг. Из юбилейного альбома, преподнесенного ему в связи с 25-летием пожарной службы

«Если случался большой пожар днем, во время нахождения Г.М. на службе в Сибирском банке, он, не задумываясь, убегал со службы, на извозчике приезжал в Лесной и, моментально одевшись в пожарную форму, работал на пожаре, – сообщалось впоследствии в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – Часто, отработав на пожаре всю ночь, с опозданием даже Г.М. утром отправлялся на службу в банк… Дабы иметь возможность быть всегда готовым выехать на пожар, Г.М. ходил после службы в пожарной одежде, забирая с собой при уходе из дому каску и рукавицы».

В начале своей пожарной деятельности Георгий Кертлинг жил в Петербурге и в Лесной ездил вместе со своим старшим братом на велосипедах. Здесь учился пожарному делу и участвовал в тушении пожаров. Его статус добровольца означал работу на бесплатных началах.

Пожарное депо Лесного отдела пригородного пожарного общества и его работники, 1899 год. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Находился Лесной отдел Пригородного пожарного общества поначалу на углу Новосильцевской (ныне Новороссийская) и Грязной улиц (с 1952 года – Волочаевская улица, в 1965 году упразднена). В 1899 году на добровольные пожертвования частных лиц на Широком переулке выстроили депо Лесного отдела пригородного пожарного общества; 21 ноября того же года его освятили в присутствии представителей пожарных организаций и жителей Лесного. Команда Отдела состояла из четырех служителей и десяти добровольцев. На пожары выезжали на двух лошадях, погрузив на линейку самый необходимый инвентарь и ручную трубу с рукавом.

Постоянные поездки в Лесной отнимали у Георгия много времени, и в марте 1900 года семейство Кертлингов переехало из центра Петербурга в Лесной на Широкий переулок. «Перебравшись в Лесной на постоянное жительство, Георгий Максимилианович занялся всецело своим любимым пожарным делом, – говорилось в юбилейном альбоме. – Каждое воскресенье и праздник проводились им почти целиком в Отделе. Утром в эти дни устраивались учения для добровольцев и проездки. Все имеющиеся пожарные снаряды пускались в действие, каждый дружинник практиковался в обращении со всеми имеющимися инструментами. Ставили ручную трубу, лестницу, спускались по веревке с каланчи, прыгали в спасательные простыни, упражнялись в закладке лошадей и пр., и пр.

После учения все добровольцы самым старательным образом чистили весь инвентарь, обоз, лошадей и помещения Отдела. На дворе Лесного отдела происходили гимнастические упражнения членами гимнастического общества „Пальма“, в которых дружинники принимали самое горячее участие. Одним из лучших гимнастов-дружинников был всегда Георгий Максимилианович».

Часто после учения добровольцы-пожарники во главе с начальником Отдела собирались у Георгия Кертлинга в квартире его матушки, где обсуждали пожарные вопросы. «Пожарная жизнь Г.М. вошла во все мелочи его обыденной жизни, жизни всей его семьи, – говорилось далее в юбилейном альбоме. – Жил он для того, чтобы быть пожарным и службу свою в Сибирском банке нес как тяжелое бремя в силу необходимости поддерживать свои материальные средства. В силу горячей любви к Г.М., с одной стороны, и в силу чрезвычайно ревностного и постоянно добросовестного отношения к делу пожарной службы Г.М., с другой стороны, вся его семья сильно полюбила пожарную деятельность и стала, так сказать, пожарной семьей. Его мать все дружинники называли „пожарная мамаша“ и сестру – „пожарная сестрица“».

Чтобы обеспечить Лесной отдел пригородного пожарного общества финансовыми средствами, устраивались концерты, спектакли, танцы, лотереи и т. п. Играли в театре у Серебряного пруда, а также в «санатории для выздоравливающих» на Старо-Парголовском проспекте. Георгий Кертлинг имел даже собственный театральный псевдоним – Отин. Своим актерским талантом он, по-видимому, завоевал признание местной публики: продажа билетов шла очень бойко, если зрители узнавали, что Отин будет участвовать в спектакле или дирижировать танцами. По словам самого Георгия Кертлинга, «так же, как пожарное дело, я любил и музыку, и в течение нескольких лет играл в великорусских оркестрах В.П. Киприянова и И.И. Волгина, управлял Неаполитанским хором, оркестром балалаечников и пел русские куплеты».

«Как всегда, а особенно в прежнее время, на торжествах бывали изобильные излияния, – говорилось в юбилейном альбоме. – Не могу быть скромным, чтобы не упомянуть, что и в поддержание „прелестной компании“ за столом и выпивкой Г.М. был не из последних. Как помню, на одном из годовых праздников Пожарной дружины в Коломягах, примерно в 1901 году, после „приятно“ проведенного завтрака, Г.М., лежа в конюшне дружины, нежно целовал ножку одной из лошадей команды».

В 1902 году Георгий Кертлинг вместе с группой добровольцев вышел из Лесного отдела пригородного пожарного общества и основал Лесную пожарную дружину, в то время как его старший брат Александр продолжал оставаться начальником Лесного отдела пригородного пожарного общества. В новой Лесной пожарной дружине поначалу насчитывалось 25 членов. Георгия Кертлинга выбрали помощником старосты. Территориально дружина расположилась в Малой Кушелевке, во временном помещении, предоставленном госпожой Е.Ф. Калакуцкой (по адресу – Дорога в Малую Кушелевку, дом № 10). С 1 июня 1902 года дружина официально начала свое существование.

Поначалу Лесная пожарная дружина находилась в очень стесненных условиях, поэтому выезд дружины на пожар казался «детско-забавным зрелищем». «Везде и во всем Г.М. был всегда одним из первых, – говорилось в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – При вывозе тележки с пожарным инвентарем Г.М. усерднейшим образом тащил за одну из постромок, изображая из себя резвую лошадку… Представьте себе картину выезда на пожар дружины. Маленькая тележка, нагруженная ручной трубой, рукавами, лестницей и другим инвентарем, впряженные в нее мокрые дружинники, старающиеся возможно быстрее передвигать ее к месту пожара. Впереди бежит маленький человек – староста – начальник дружины Н.С. Андреев. Сзади и окружая со всех сторон обоз, бегут дружинники. Смешно, и, кажется, ничего нет серьезного. Но дружина даже и в таком виде приносила большую помощь, так как в районе своего выезда поспевала очень быстро на пожары».

Зимой 1902 года дружине удалось приобрести конный выезд – получить в пользование двух лошадей. Георгий Кертлинг все свободное от службы в банке время отдавал пожарной дружине. Поскольку финансовых средств в дружине имелось крайне мало, «охотники» делали все, что возможно, своими руками. Чтобы усилить средства дружины, в 1903 году организовали оркестр. Большинство дружинников обучились игре на каком-либо инструменте, а Георгий Кертлинг освоил игру почти на всех духовых инструментах. Он даже сам обучал любителей-оркестрантов, насколько позволяло его умение.

Оркестр играл на всех вечерах дружины, на спектаклях частных устроителей и на различных торжествах. В 1908 году оркестр целое лето выступал на сцене у Серебряного пруда. Однако Георгию Кертлингу оркестр доставлял не только радости, но и много хлопот. «Оркестр должен был играть 2–3 раза в неделю, каждый раз в количестве 12 человек, – говорилось в юбилейном альбоме Георгия Кертлинга. – Дружинники, которые входили в состав оркестра, по самым разным причинам временами не могли все играть, поэтому оркестр приходилось дополнять наемными силами. Наемным музыкантам надо было одеть форму дружины, надо было, следовательно, уследить, чтобы они вели себя вполне прилично. Среди них были большие любители выпить, и Г.М. постоянно приходилось бороться с этим неуместным злом».

В 1902 году Лесной пожарной дружине удалось получить в пользование двух лошадей, а затем еще увеличить иконный парке. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Нередко наемных музыкантов найти не удавалось, а своих не хватало, в то же время администрация театра требовала, чтобы оркестр состоял непременно из 12 человек. Тогда Георгию Кертлингу приходилось уговаривать неиграющих садиться в оркестр и имитировать исполнение – «дуть в трубу» – таких оркестрантов называли «гробами». Тем не менее и в таких анекдотических ситуациях оркестр, как ни странно, звучал вполне достойно, к общему удовольствию администрации театра, публики и даже правления дружины.

Со дня своего основания Лесная пожарная дружина, а после Лесное добровольное пожарное общество не раз меняли свое помещение, ютясь в сараях, предоставляемых местными домовладельцами. Все это время дружинники собирали средства на покупку земли и строительство пожарного депо. Наконец, накопив денег, приобрели участок земли, где сами дружинники пилили деревья и корчевали пни. Торжественная закладка здания пожарного депо состоялась 6 августа 1911 года.

Учения пожарных Лесной дружины. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

В празднике участвовали жители Лесного, правление и команда Лесного добровольного пожарного общества, члены этого общества и представители других пожарных организаций. С тех пор день 6 августа отмечался как годовой праздник Лесной пожарной дружины, с молебном, парадным учением команды и торжественным застольем с бесконечными тостами.

Как с иронией отмечалось в юбилейном альбоме Г.М. Кертлинга, на таких мероприятиях выпивки бывало сверх меры. «Большинство пожарников плохо руководило своими действиями. В день закладки к концу торжества двое из дружинников совсем плохо себя чувствовали, а уходить домой не хотелось, хотя за ними прибыли их жены. Сняли с них пожарную форму и принялись уговаривать отправиться домой – ничего не выходило. На помощь пришел Георгий Максимилианович. Поставив этих неудачных праздничных дружинников по команде „смирно“, он скомандовал им: „По домам шагом марш!“. Команда подействовала. Привыкшие к послушанию, сильно пошатываясь, злополучные члены-охотники отправились домой. Однако вскоре сбились с ноги и вернулись обратно. Приходилось несколько раз устанавливать их „смирно“ и командовать „шагом марш“, пока они смогли благополучно утащиться домой».

Депо Лесной пожарной дружины на Малой Кушелевке. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

…К тому времени, чтобы жить поближе к пожарной дружине, Кертлинги переехали с Широкого переулка на Большую Спасскую, в дом № 44, совсем рядом с Гражданкой. Это был двухэтажный деревянный дом между Прибытковской и Беклешовской улицами. Здесь, в квартире Кертлингов, существовала своего рода «пожарная традиция»: по вечерам дружинники нередко собирались у Кертлингов и обсуждали за чаем пожарные дела. Здесь же проходили репетиции спектаклей, устраиваемых добровольными пожарниками для сбора средств на содержание Лесной дружины.

Еще 27 мая 1907 году на общем собрании членов дружины Георгия Кертлинга избрали помощником начальника Лесной пожарной дружины. Как говорилось впоследствии в юбилейном альбоме, с этого времени он «стал руководителем дружинников как на пожарах, так и на ученьях, являясь всегда своим примером образцом служения ближнему на пожарном поприще».

Среди документов семейного архива потомков Кертлинга хранится удостоверение об участии Георгия Кертлинга в тушении 62 пожаров. «Если случайно какой-нибудь пожар был пропущен, потому что Г.М. был на службе в банке или по другой причине, – говорилось в юбилейном альбоме, – то, как только узнавал о бывшем пожаре, он сразу отправлялся в дружину, дабы помочь привести в порядок пожарный инвентарь, высушить рукава и т. д. О пропущенном пожаре сожалел ось как о большом упущенном счастье».

Дружинники Лесной пожарной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

За время с основания Лесной пожарной дружины до избрания Георгия Кертлинга помощником начальника команды, то есть с 1902 по 1907 год, дружина выезжала на пожары и тревоги 229 раз. Дружинники тушили пожары главным образом в Лесном, но выезжали также на Гражданку, в Ручьи, Удельную и Сосновку.

Среди крупных происшествий, в которых принимала участие Лесная пожарная дружина за это время, были пожары хлебных амбаров в лесу по дороге на мызу Ильинскую 7 мая 1906 года, возгорания Ланской гостиницы 9 июня 1906 года, дома по Дороге в Гражданку и Троицкой церкви на Большой Спасской улице. В 1912 году Георгий Кертлинг лично принимал участие в тушении пожара дома на углу Дороги в Гражданку и Ивановской улицы, где пришлось проработать около 30 часов.

Дружинники Лесной пожарной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

За самоотверженную службу Георгий Кертлинг получил немало наград и поощрений. В 1908 году ему дозволили носить серебряный нагрудный знак Российского пожарного общества и пожаловали серебряную медаль «За усердие» на Станиславской ленте. Обыватели Лесного и правление Лесной пожарной добровольной дружины вручили Кертлингу именную почетную каску, а в день 15-летия основания дружины 6 августа 1917 года – почетный топорик.

Первая мировая война тяжело сказалась на делах пожарной дружины. Многих дружинников мобилизовали в армию, а средств на пожаротушение выделялось меньше. В 1916 году Александра Кертлинга, как германского подданного, выслали из России. (В дальнейшем он жил в Германии и умер 7 сентября 1941 года в Берлине.) Георгия Кертлинга это не коснулось – он еще в 1904 году принял русское подданство.

Тяготы войны совпали с семейными проблемами Георгия Кертлинга. В 1914 году Георгий Кертлинг, по настойчивому настоянию семьи, переехал жить в Петроград, сдав должность помощника начальника команды Лесного добровольного пожарного общества, оставаясь в ней только членом правления. Без него команда сразу же захирела, да и самого Георгия Кертлинга угнетал этот поворот стези. Долго так не могло продолжаться, и супруга Георгия Кертлинга уступила, вновь отпустила мужа в Лесной, где он вернулся на прежнюю должность. Вновь закипела работа.

Тем не менее возвращение оказалось недолгим: в 1917 году, уже после Октябрьской революции, в середине ноября, судьба Георгия Кертлинга круто изменилась: его пригласили на должность брандмейстера Коломенской городской пожарной части, где Георгий Кертлинг превратился, наконец, из добровольного дружинника в профессионального пожарного.

Лесновские дружинники очень горевали, потеряв блестящего руководителя. На прощание они преподнесли ему модель ручной пожарной машины и избрали «почетным стариком» команды Лесного добровольного пожарного общества.

Лесная пожарная дружина на учениях. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

Учения пожарников Лесной дружины. Фото начала 1900-х годов. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

С уходом Георгия Кертлинга дружина быстро распалась. Из-за плохого корма и недосмотра пали лошади, а дружинники стали уходить из команды. Без Георгия Кертлинга работа не налаживалась, и к осени 1918 года он, будучи еще в составе правления, лично передал инвентарь Лесной добровольной пожарной дружины в образовавшуюся в Ново-Саратовской немецкой колонии на Неве пожарную дружину. Отдал во временное пользование, надеясь на то, что, может быть, Лесная дружина еще сможет возродиться…

В 1920 году Георгия Кертлинга перевели в Казанскую часть, где он проработал в должности начальника 5 лет. В 1925 году его назначили на должность начальника Васильевской пожарной части, где он продолжал самоотверженно трудиться в течение 12 лет – до самой смерти. Новые власти по достоинству оценили заслуги Кертлинга на пожарном поприще: в 1921 году его наградили серебряными часами, в 1922-м – металлическими часами, в 1928-м – «почетным топориком», а в 1931-м – нагрудным золотым знаком Наркомхоза.

Когда в 1923 году сослуживцы поздравляли своего начальника с 25-летием службы в пожарной охране города, они подарили ему серебряный портсигар и юбилейный альбом фотографий с жизнеописанием. В 1980-х годах потомки Георгия Максимилиановича передали этот альбом в Музей пожарного дела, размещенный в пожарной каланче на Большом проспекте Васильевского острова. Умер Кертлинг в 1936 году в возрасте 53 лет от увечий, полученных на службе. Его похоронили на Красненьком кладбище, на том месте, где позднее провели аллею. Вдова хлопотала о получении персональной пенсии, но ей отказали «за отсутствием у покойного особо выдающихся революционных заслуг»…

* * *

Еще одна пожарная команда Лесного базировалась в Политехническом институте. Она возникла с самого момента образования Политехнического института и состояла из трех человек. Кадры пожарной команды политехников формировались чаще всего из Гражданской добровольной пожарной дружины.

Размещалась пожарная команда политехников в первом этаже дома рабочих и служащих («красный дом») и занимала две комнаты, в одной из них находился дежурный, а в другой – различное имущество. Движимым имуществом команды была ручная телега с бочкой, насосом и рукавами. Все это хранилось во дворе «красного дома». Все пожарные проживали в этом же доме и за жилье не платили.

Лесная пожарная дружина после тушения очередного пожара

Лесная пожарная дружина на учениях. Из юбилейного альбома Г.М. Кертлинга

В таком виде пожарная команда просуществовала до 1928 года, когда ее штат увеличили до девяти человек. В 1936 году пожарную команду перевели в подвал химического корпуса, а через три года вместо телеги с бочкой купили пожарную машину, которая стояла в гараже, расположенном между «красным домом» и первым учебным корпусом.

Коммерческое училище

С середины 1890-х годов местная «лесновская» общественность постоянно обсуждала проблему устройства здесь среднего учебного заведения. В августе 1896 года, по инициативе дачевладельца И.В. Гаврилова, группа постоянных жителей обратилась в «Общество содействия благоустройству местности Лесного» с заявлением о необходимости «открыть в Лесном гимназию или прогимназию». Предложение долго обсуждали, но решение так и не приняли. В конце 1899 года крупные дачевладельцы вновь пришли к заключению, что отсутствие среднего учебного заведения является тормозом к дальнейшему развитию этого пригорода. Ближайшая к Лесному 11-я классическая гимназия располагалась на расстоянии шести верст.

2 февраля 1902 года избрали «Временный комитет по открытию в Лесном мужского среднего учебного заведения» под председательством директора Политехнического института князя Андрея Григорьевича Гагарина. Одной из основных задач комитета являлся сбор средств для первоначального обустройства училища и ходатайство перед Министерством земледелия и государственных имуществ об отводе для него участка земли. Спустя почти полтора года для постройки учебного заведения отвели участок на углу Малой Объездной улицы и Институтского проспекта. Вскоре Комитет приобрел у Дома призрения душевнобольных в Удельной две предполагавшиеся под снос деревянные постройки. Их разобрали и перевезли в Лесной.

Для составления программ и выработки учебных планов училища, поступившего в ведомство Министерства финансов, Комитет создал специальную Педагогическую комиссию. Председателем ее избрали профессора Политехнического института геолога Ф.Ю. Левинсона-Лессинга, в состав вошли профессор Политехнического института В.И. Станевич, геолог Главного управления уделов П.А. Ососков и др. Комиссия взяла за основу программу Тенишевского училища. В разработке учебного плана принимали участие многие петербургские педагоги, в том числе профессор Петербургского университета историк И.М. Гревс и председатель педагогического совета гимназии Стоюниной В.А. Герд.

Коммерческое училище в Лесном имело целью «дать ученикам законченное общее образование, подготовить их к сознательному прохождению курса в высших учебных заведениях; развить в них самодеятельность, трудолюбие и истинный интерес к знанию». Предполагалось, что «в целях развития в учениках чувства долга и сознания своих обязанностей, в школе не должны применяться ни награды, ни наказания, ни вообще всякого рода меры внешнего воздействия на ученика, чтобы заставить его заниматься».

В процентном соотношении количество часов, отведенных на преподавание общеобразовательных дисциплин в училище, выглядело так: словесные (44 %), математические и естественно-исторические (39 %), искусство (17 %). К последнему относились рисование, черчение, чистописание, пение, ручной труд и лепка. «Специальными» предметами, преподававшимися в последнем классе, являлись коммерческие география и арифметика, бухгалтерия, товароведение, политическая экономия и законоведение.

Училище открылось 14 сентября 1904 года. В его Попечительный совет вошли члены правления «Общества распространения коммерческого образования в районе Лесного» (оно возникло взамен временного Комитета), а также научные работники и педагоги, связанные с Политехническим и Лесным институтами.

В училище действовало самоуправление, даже директор переизбирался каждые четыре года. В отличие от традиционных гимназий, с 1906/07 учебного года ввели совместное обучение мальчиков и девочек, что считалось в ту пору рискованным новшеством.

Ученики Коммерческого училища в Лесном. Фото 1912 г. (из архива потомков В.В. Брусянина)

Все учащиеся носили форменную одежду – тужурку «австрийского образца», брюки и однобортный мундир черного сукна со стоячим воротником, застегивавшимся на девять гладких золоченых пуговиц. Форма включала черную фуражку с козырьком «по образцу, установленному для гражданских чинов военного ведомства». На ее околыше помещалась золоченая эмблема торговли – жезл Меркурия. Для девочек приняли форму воспитанниц женских гимназий Министерства народного просвещения – коричневое платье и черный передник.

Училище отличалось широкой школьной самодеятельностью. Дети печатали на гектографе школьные журналы, объединялись в кружки – художественный, шахматный, гимнастический. Примером «сближения классов» являлся ученический оркестр, в нем участвовали ребята из младших и старших классов. Училище во многом было уникальным учебным заведением, сумевшим аккумулировать в себе передовые педагогические идеи и привлечь многих талантливых ученых и преподавателей.

Активное участие в делах училища принимали Ф.Ю. Левинсон-Лессинг, историк М.А. Дьяконов, инженер-кораблестроитель К.П. Боклевский, физик В.В. Скобельцин, профессор Лесного института Г.Ф. Морозов. Последний отдал в училище своих детей – сына и двух дочерей, а его жена преподавала в нем рисование.

Некоторые преподаватели Лесного и Политехнического институтов по совместительству стали педагогами Коммерческого училища. Так, знаменитый впоследствии ученый А.Ф. Иоффе в то время работал лаборантом на кафедре физики в Политехническом институте. В середине 1910-х годов в училище преподавал инженер-электрик Виктор Петрович Вологдин – брат знаменитого ученого.

Первым директором училища стал ботаник Леонид Николаевич Никонов, преподававший в нем природоведение. Параллельно с деятельностью в Коммерческом училище он работал и в других известных школах Петербурга – в женской гимназии Стоюниной, гимназии княгини Оболенской, гимназии Таганцевой, написал много научно-популярных книг и учебных пособий по ботанике.

Затем долгие годы директором был почвовед и ботаник Геннадий Николаевич Боч, автор ряда учебных пособий по естествознанию. Свою научную деятельность он начинал ассистентом в Лесном институте, а с 1917 года стал его профессором. В начале 1910-х годов он преподавал также на Стебутовских высших женских сельскохозяйственных курсах и на курсах пчеловодства при Музее Русского общества пчеловодства, находившемся неподалеку, на Новосильцевской улице, а также занимал должность заместителя («товарища») председателя Общества школьного просвещения при Лиге образования.

Должность инспектора Коммерческого училища в Лесном перед революцией занимал Арт Яковлевич Закс – краевед, теоретик и практик экскурсионной работы.

По данным справочника «Весь Петербург на 1911 год», в педагогический комитет Коммерческого училища в Лесном входили, кроме Геннадия Николаевича Боча, преподаватели, одновременно трудившиеся сразу в нескольких учебных заведениях Петербурга, причем весьма уважаемых. Вячеслав Яковлевич Аврамов (потомственный дворянин), кроме Коммерческого училища в Лесном, преподавал также в гимназии Стоюниной и в Лиговских классах черчения, инженер-технолог Андрей Васильевич Кобызев – в С.-Петербургском химико-техническом училище, Георгий Григорьевич Тумим – в Первом кадетском корпусе, Борис Евгеньевич Райков – в женской гимназии Гедда, а Владимир Степанович Иванов – в Земской учительской школе и гимназии и реальном училище К. Мая. Кроме них, в состав педагогического комитета, по данным на 1911 год, входили преподавательница Надежда Васильевна Холодовская и священник Александр Николаевич Филомафитский – настоятель церкви Преображения Господня при отделении Дома милосердия на Большой Объездной улице (ныне улица Орбели).

Остальные учителя Коммерческого училища в Лесном также совмещали свою работу здесь с преподаванием в других престижных учебных заведениях столицы. Юлия Ивановна Менжинская преподавала в женской гимназии Таганцевой, Александр Александрович Эккерман – в гимназии Ольденбургской и в Константиновском артиллерийском училище, Николай Михайлович Соколов – в гимназии и реальном училище К. Мая, Николай Михайлович Васильев – в Демидовской женской гимназии. Николай Петрович Каменьщиков имел звание доктора астрономии Берлинского университета и, кроме Коммерческого училища в Лесном, преподавал в гимназии княгини Оболенской, Морском корпусе, Санкт-Петербургских общеобразовательных курсах и реальном училище Черняева.

Секретарь Коммерческого училища Александра Ивановна Гаврилова трудилась также в Женской профессиональной школе Императорского человеколюбивого общества имени Великой Княгини Татьяны Николаевны. Кроме того, по данным 1911 года, в состав персонала Коммерческого училища в Лесном входило два врача: Евгений Петрович Радин, служивший ординатором городской больницы св. Пантелеймона в Удельной, и Мария Любимовна Кон-Дельбари, трудившаяся также в «Городском Рождественском барачном лазарете в память Государыни Императрицы Марии Александровны».

Как удалось установить, лишь несколько преподавателей Коммерческого училища жили в Лесном. Причем трое из них – А.Я. Закс, Ю.И. Менжинская и М.П. Лекарева – на 1911 год записаны по одному адресу: Старо-Парголовский, дом № 32. Почти половина преподавателей жила на значительном удалении от Лесного – в центре города, а также на Васильевском острове и Петербургской стороне.

Среди преподавательского состава Коммерческого училища не было случайных людей. Практически все учителя – неузарядные личности, оставившие о себе добрую память в сердцах своих учеников. Не стала исключением и учительница географии Анна Николаевна Максимова-Русанова. Она имела блестящее образование, владела несколькими языками. Говорили, что она объездила весь свет, и, по воспоминаниям учеников, ее уроки географии были необыкновенно интересны, поскольку многое, о чем рассказывала, она видела своими глазами.

Анна Николаевна Максимова-Русанова. Фото начала XX века (из семейного архива Г.Ф. Гагариной)

Как иногда бывает в учительском мире, семейная жизнь у Анны Николаевны не сложилась, и она полностью отдавала себя любимой школе и ученикам. Она продолжала работать в училище и после революции, когда его преобразовали в школу № 168. Анна Николаевна была человеком одиноким и после выхода на пенсию осталась одна. Ее племянник – известный историк, профессор Московского университета Сергей Данилович Сказкин – вскоре после войны забрал ее к себе в Москву, и до самой кончины в 1960 году Анна Николаевна жила в его семье.

Правда, Москву она не приняла – родной Петербург-Ленинград постоянно манил воспоминаниями и прежними друзьями. «Суетный Москва город, шумный, – говорила Анна Николаевна, – все для меня там неродное, чужое…» Неслучайно каждое лето, на несколько месяцев, она обязательно приезжала отдыхать домой, в родные «пенаты» – в любимое, милое сердцу Лесное, с которым связаны многие годы ее жизни. Останавливалась Анна Николаевна на это время у своей ученицы Марии Александровны Гагариной в доме на улице Пропаганды.

Могила Максимовой-Русановой на Востряковском кладбище в Москве. Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной

«Анна Николаевна – небольшого роста, седая, но очень энергичная и жизнерадостная, глаза у нее были как у молодой, – вспоминает дочь Марии Гагариной – Галина Федоровна. – В гости к Максимовой часто приходили „профессорские жены“ из Политехнического института, они любили сидеть на веранде и гонять чаи. Вели разговоры о „высших материях“ – о культуре, искусстве, театральных постановках…»

Похоронена Максимова-Русанова на Востряковском кладбище в Москве. Надпись на надгробии ее могилы, пожалуй, мало что скажет москвичам. А вот знатоки петербургской истории сразу же поймут, о чем идет речь: «Наш Учитель Анна Николаевна Максимова-Русанова 1874–1960. Воспитанники и учителя Восьмиклассного Коммерческого училища в Лесном (Ленинград)»…

Театры и увеселения

Как только Лесной стал приобретать репутацию популярного дачного места, естественно, возникла необходимость устройства здесь развлечений для столичной публики. Уникальное свидетельство о лесновских увеселениях еще середины XIX века можно встретить в «Санкт-Петербургских ведомостях» за июль 1855 года: «В саду графа Кушелева-Безбородко по-прежнему собирается очень много публики, в парке Лесного института также. Говорят, что бывает музыка на даче Беклешова, за Лесным институтом, и сельские балы на даче Лихачева на Поклонной горе».

Основными местами дачного времяпрепровождения в Лесном во второй половине XIX – начале XX веков служили Беклешовский и Институтский парки, а также Сосновка. Причем парку Лесного института дачники предпочитали Беклешовский сад с лодками для катания и разными увеселениями.

Как отмечал «Спутник дачника» на 1886 год, «местом для приятной прогулки может служить Беклешовский сад, где встретите немало купеческих франтов. В общем, публика Лесного держится обособленно и чрезвычайно туго знакомится». Спустя четверть века Беклешовка была так же популярна. По праздничным дням сюда съезжалась едва ли не вся Выборгская сторона. Под звуки шарманки крутилась карусель, грохотали силомеры, молодежь летала на «гигантских шагах», а Петрушка истошными криками зазывал публику в балаган.

«Около прудов в Беклешовке расположено несколько насыпных горок, и с одной из них в ясный солнечный день открывается прекрасный вид на Петербург, – писал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев, – видны шпицы крепости и Адмиралтейства, куполы Исаакия и многих других церквей. В Беклешовке выстроен театр, в котором два раза в неделю даются платные спектакли труппой любителей, тир для стрельбы в цель и карусели».

В конце XIX века увеселительная часть Лесного сосредотачивалась в «Лесном клубе» на 2-м Муринском проспекте, основанном 3 июня 1879 года. Здесь устраивались семейно-танцевальные вечера, давались драматические, опереточные и оперные спектакли, причем появлялись выдающиеся представители драматической сцены – М.М. Глебова, М.Н. Ермолова и др. По окончании спектаклей устраивались танцевальные вечера.

Зимой местом увеселений становился парк Лесного института, где Общество содействия благоустройству местности Лесного стало устраивать каток и ледяные горы. «Хотя и то и другое предназначается для студентов и служащих института, но ими пользуются решительно все обыватели Лесного, – сообщал „Петербургский листок“ в декабре 1899 года. – Можно даже сказать, что институтский каток служит единственным местом общественных собраний. Так как вход на каток бесплатный, конькобежцев набирается (особенно по праздникам) весьма много. Особенно же шумно бывает на горах: лесные студенты ярые любители покататься с гор. Они катаются смело и лихо…»

Затем Общество благоустройства решило превратить в место развлечений территорию у Серебряного пруда, который, как писали современники, являлся «гордостью аборигенов Лесного». «Серебряный пруд, как величайшая в Лесном водная площадь, красиво окаймленная высокими деревьями, представляет из себя едва ли не самый живописный уголок всей местности, – писал один из современников. – Это излюбленное место прогулок лесновских дачников – как взрослых, так и детей, причем последние особенно ценят его за обилие золотых рыбок, которых так весело кормить в ясный день булкой».

Лесновцы в ту пору очень бережно относились к Серебряному пруду. Поэтому известие, что Общество содействия благоустройству местности Лесного, созданное в 1896 году группой местных дачевладельцев во главе с Александром Ивановичем Янковым, хочет застроить местность у пруда, вызвало у многих жителей, привыкших наслаждаться прогулками у Серебряного пруда, серьезную тревогу. «В настоящее время это хорошенькое местечко погибло, – сетовал газетный репортер в 1899 году. – Весь пруд для чего-то огородили высоким забором, который мало того, что безобразит место, но и причиняет обывателям неудобство».

Впрочем, опасения жителей Лесного оказались напрасными. Общество содействия благоустройству местности Лесного, действительно, в 1899 году получило от Министерства земледелия и государственных имуществ участок земли в 10 десятин у Серебряного пруда в аренду на 48 лет, причем на первые три года – бесплатно. Часть этой земли оно уступило пригородному пожарному обществу для постройки своего депо (то есть склада), а остальную огородило забором, провело дорожки и превратило в благоустроенный парк. На его территории построили музыкальный павильон и площадку для детских игр.

Торжественное открытие общественного сада у Серебряного пруда состоялось 28 мая 1900 года. «Громадная площадь сада, до сего времени страшно запущенная, приняла красивый живописный вид, – сообщала одна из газет. – Сам пруд вычищен, окружен дорожками, устроена открытая сцена, перед которой прекрасно утрамбованная площадка, окаймленная сотнею скамеек, предназначенных для детских игр». Церемонию открытия назвали «праздником весны». В программу вошли выступление народного хора петербургского уездного земства, балалаечников и музыкального оркестра. А в заключение программы состоялось детское «шествие весны».

С тех пор парк у Серебряного пруда стал местом «цивилизованного отдыха» детей и взрослых. Для устройства детских игр фребелевское общество (распространявшее учение Фредериха Фребеля – основателя детских садов в Европе) согласилось «командировать» сюда нескольких своих наставниц. Под их руководством дети играли в «кошки-мышки», в «ястреба», «паровоз» и в другие подвижные игры. Как известно, учение Фребеля основывалось на полном признании потребностей детской природы, а потому предписывало не подавлять детских желаний и не налагать «вериг» на их тело.

Кроме того, на площадке у «Серебки» устраивались занятия гимнастикой и хоровым пением. Также здесь устраивались популярные тогда детские «праздники древонасаждений». Для первого из них, состоявшегося 29 мая 1900 года, Лесной институт бесплатно предоставил более пятисот саженцев ясеня, яблони, липы и клена.

Традиция этого позабытого ныне праздника началась в мае 1898 года с лесных посадок в Сестрорецке и Харькове. С того времени они стали проводиться и в других городах России, причем в них участвовали губернаторы, высшее духовенство, земские начальники. Активное участие в устройстве «дней древонасаждения» приняло Императорское российское общество садоводства, выработавшее программу всех праздников, которые будут устраиваться отделами Общества в России. Сам государь Николай II одобрил начинание, начертав резолюцию: «Желательно, чтобы этот добрый почин прочно у нас привился».

Помещалась на Серебряном пруду и общественная купальня. Правда, обозреватель «Петербургского листка» сетовал в июне 1903 года, что в летнюю жару она совершенно не спасала, «благодаря своему плохому устройству и отдаленности от центра этой дачной местности».

Вскоре после открытия общественного сада у Серебряного пруда появился летний театр. В 1902 году театр перестроили – зрительный зал расширили, после чего он стал вмещать около четырехсот человек, и обнесли стеклянной крытой галереей. Вскоре этот театр стал популярен не только в Лесном, но и среди всех северных пригородов Петербурга.

На подмостках театра у Серебряного пруда выступали многие известные актеры Александринского театра, в том числе В.Н. Давыдов, В.В. Стрельская и многие другие. К сожалению, память о театральном искусстве недолговечна: имена этих знаменитых когда-то артистов знают теперь только историки… А вот актриса «Александринки» Лидия Алексеевна Нарекая, которой тоже доводилось выступать в театре у Серебряного пруда, известна сегодня многим, но только как писательница. Ее книги недавно вернулись к российскому читателю, а в начале XX века она была самой популярной детской писательницей, настоящей властительницей дум молодых барышень, грезивших о любви. Бенефис Л.А. Чарской в театре у Серебряного пруда состоялся 10 июля 1905 года.

Спектакли и детские праздники устраивались в этом театре каждую неделю. По воспоминаниям Бориса Михайловича Филиппова, нередко посещавшего летний театр у пруда, здесь, «в летнем дощатом театре, похожем на большой сарай, сезонная труппа актеров показывала обычно свои спектакли. Иногда для привлечения публики сюда приглашались и известные гастролеры».

Ставились в театре модные пьесы, нашумевшие в столице, такие, как «Мораль пани Дульской» или «Осенние скрипки», но преобладающее место в репертуаре, естественно, отводилось пьескам попроще. «Скромная дань отдавалась Чехову – его одноактным водевилям, – вспоминал Филиппов. – Но преобладающее место в репертуаре занимали мелодрамы типа „За монастырской стеной“ и пошленькие фарсы – „Пиобея“, „Брачная ночь“ и т. п.»

Однако в один прекрасный день случилось несчастье – пожар уничтожил здание летнего театра. Его отстроили заново и сдали в аренду Лесной пожарной дружине…

В 1904 году в Лесном появилось еще одно общество, ставившее своими целями просвещение и «увеселение» местных жителей. Оно называлось «Лесное общество народных развлечений» и было создано группой профессоров Политехнического и Лесного институтов. В члены правления Общества входили выдающие ученые – физик В.В. Скобельцын, геолог и петрограф Ф.Ю. Левинсон-Лессинг (впоследствии академик АН СССР, первый директор Почвенного и Петрографического институтов АН СССР, директор созданной им вулканологической станции на Камчатке), «корифей науки о лесе» Г.Ф. Морозов, а также многие местные общественные деятели.

Страна переживала тогда кризисное время, а потому планы Общества пришлось скорректировать. Как говорилось в отчете, «ввиду переживаемых событий и общего тревожного времени деятельность Общества не могла получить развития в тех размерах, которые были бы желательны, и сосредоточилась всецело в работе библиотечной, детской и лекционной комиссий».

Лекционную комиссию возглавил профессор Ф.Ю. Левинсон-Лессинг. Правление Политехнического института предоставило для лекций одну из аудиторий, а когда в результате событий октября 1905 года его временно закрыли, лекции перенесли в зал Коммерческого училища на Институтском проспекте. Лекции затрагивали различные вопросы естествознания и общественных наук, а также актуальные темы современной жизни и политики. Как говорилось в отчетах Общества, в местном населении был возбужден интерес, и посетителями лекций стали простые жители Лесного – рабочие, крестьяне, приказчики, торговцы, местная интеллигенция.

За 1905–1906 годы состоялось восемь лекций. Среди них – доклады крупнейшего специалиста в области гражданского и уголовного права, одного из видных деятелей кадетской партии В.М. Гессена «Что такое конституция», профессора Политехнического института и первого заведующего ее кафедры экономической географии (кстати, первой подобной кафедры в России) В.Э. Дена «Освобождение крестьян» и «Рабочий вопрос», специалиста в области юриспруденции А.Э. Вормса «Что такое законы и как они издаются», этнографа Н.М. Могилянского «Париж – столица Франции» и др.

Библиотечная комиссия «Лесного общества народных развлечений» начала свою деятельность с организации Общественной библиотеки. Для нее в начале сентября 1905 года арендовали квартиру на Малой Спасской ул., в доме № 14. Библиотека открылась 14 ноября 1905 года и насчитывала 2303 названий книг и 74 названия журналов. Объявления об открытии библиотеки развесили по всему Лесному, а также опубликовали в газетах «Русь» и «Биржевые ведомости». Согласно отчету Общества, за 1905–1906 годы в библиотеке насчитывалось 235 читателей, причем женщин в два раза больше, чем мужчин.

Поначалу библиотека получала бесплатно журналы «Вестник Европы», «Природа и люди», «Право», «Нива» и «Без заглавия», а платно – журналы «Русское богатство», «Мир Божий», «Образование», «Былое» и «Журнал для всех». Затем ассортимент журналов увеличился. А с января 1906 года при библиотеке открылась бесплатная читальня, для нее выписали газеты «Русь» и «Биржевые ведомости», а от соответствующих редакций бесплатно поступали либеральные газеты «Речь», «Страна» и «Товарищ».

Детскую комиссию возглавил директор Коммерческого училища в Лесном ботаник Л.Н. Никонов. С его разрешения комиссия устраивала в помещении Коммерческого училища «детские чтения с туманными картинами», сопровождавшиеся показом опытов и демонстрацией моделей, чучел и микроскопических препаратов.

«С большим интересом дети относились к опытам и очень внимательно следили за ними, во время интересных опытов в аудитории наступала полная тишина, – говорилось в одном из отчетов „Лесного общества народных развлечений“. – Даже такие серьезные чтения, как по анатомии и физиологии, привлекали к себе большое внимание детей. Во время перерыва дети получали по кружке чаю и по куску сладкого пирога». Затем «детские чтения» перенесли в механический павильон Политехнического института. Темы, в основном, имели отношение к истории и естествознанию. Например, «Язычество. Былины», «Как жили наши деды тысячу лет назад», «О каменной соли» и т. п.

2 октября 1905 года Детская комиссия открыла бесплатную библиотеку-читальню для детей. До 15 марта 1906 года она находилась в здании Коммерческого училища, а затем переехала на Малую Спасскую улицу, в помещение читальни и библиотеки для взрослых.

Кроме того, Детская комиссия устраивала большие праздничные мероприятия. Например, 25 декабря 1908 года в актовом зале Политехнического института организовала «елку для бедных детей Лесного и Сосновки», в ней участвовали более тысячи ребятишек. «Весь клюквенный морс, часть молока и ситцевые мешки для конфет были пожертвованы членами Общества, – говорилось в отчете. – Кроме того, три пуда карамели пожертвовано конфетной фабрикой Жоржа Бормана».

В дополнение к лекционной, библиотечной и детской комиссиям в «Лесном обществе народных развлечений» в феврале 1909 года возникла еще одна комиссия – литературно-музыкальная. Ее председателем стала литератор, архитектор и художник Мария Александровна Шателен – супруга действительного статского советника Михаила Андреевича Шателена, также ставшего членом этой комиссии.

Нам он больше известен как выдающийся ученый-электротехник, один из основателей Политехнического института, занимавший пост профессора и декана электромеханического факультета, а после революции – первый советский ректор «Политеха» (в 1918–1919 годах). Шателен являлся одним из авторов плана электрификации России (ГОЭЛРО), с 1929 года – президентом Главной палаты мер и весов. Его именем в 1964 году назвали одну из улиц в Лесном – бывший Пустой переулок. А на здании профессорского корпуса на Политехнической улице, где М.А. Шателен жил больше чем полвека, с 1902 по 1957 год, установлена мемориальная доска.

Деятельность литературно-музыкальной комиссии началась с устройства в апреле 1909 года вечера в память 100-летия со дня рождения Н.В. Гоголя. Вечер этот состоялся в зале 1-го общежития Политехнического института при участии нескольких членов комиссии, а также членов театральной секции Общества народных университетов и «посторонних артистов, сочувствующих целям Общества». Большой зал был переполнен, все билеты распроданы. Кроме того, на вечер бесплатно допустили служащих студенческой столовой – поваров, сторожей, официантов.

…Молодежь Лесного очень увлекалась в ту пору театром, а знаменитые актеры являлись ее кумирами. Подражая взрослым, летом 1912 года, как вспоминает Б.М. Филиппов, «группа предприимчивых мальчишек оборудовала в Лесном, на дороге в Сосновку, какой-то пустующий сарай и даже смастерила в нем импровизированную сцену и скамейки для зрителей». Руководил «театральным проектом» гимназист Борис Маланчиков. Ребята ставили «Красную шапочку», водевиль Тэффи «Выслужился» и пьесу Метерлинка «Чудо святого Антония».

«Если говорить о качестве нашего спектакля, то не вызывает никакого сомнения, что это было кошмарное зрелище, хотя мы и считали его вершиной сценического искусства, – вспоминал Б.М. Филиппов. – Мы даже брали за вход на наши спектакли деньги – по три копейки за билет. Выручка шла на коллективные посещения всей труппой местного синематографа. По стоимости билетов наш „театр“ мог с успехом конкурировать с Общедоступным театром П.П. Гайдебурова, работавшим в доме графини Паниной на Лиговке, в Петербурге».

Однако театральный сезон в «детском театре» оказался непродолжительным. Однажды на спектакль доморощенного «театра» явился околоточный надзиратель и потребовал разрешения полиции. А поскольку такового не было и быть не могло, «театр» прекратил существование.

К началу 1915 года в Лесном появился зимний театр на 2-м Муринском проспекте. Его построили на деньги купца Д.А. Котлова – владельца особняка-замка на Старо-Парголовском проспекте. Автором проекта здания театра стал архитектор Н.И. Товстолес, он же строил и вышеупомянутый особняк Котлова. По сообщению журнала «Театр и искусство», театр был «каменный в два яруса на 700 человек с электрическим освещением». Здание театра стояло на месте учебного корпуса на 2-м Муринском проспекте, дом № 43, и до наших дней не сохранилось.

В этом театре шли более серьезные постановки, чем в летнем театре у Серебряного пруда. Сперва драматические и музыкальные спектакли ставились тут различными труппами. Иногда в них участвовали известные в Петербурге исполнители, в том числе дирижер и композитор В.О. Шпачек, а также актриса Е.П. Корчагина-Александровская.

По всей видимости, именно здесь начинал свою театральную карьеру позже широко известный актер Григорий Маркович Ярон. «Публика собиралась молодая, экспансивная, – вспоминал Григорий Ярон, – это был действительно „молодой театр“ во всех отношениях. Я и теперь встречаю пожилых инженеров, которые мне говорят: „А знаете, когда я был студентом, я каждый день ходил в ваш театр в Лесном“…»

Появились в начале XX века в Лесном и кинематографы – «Интеграл» в Яшумовом переулке, «Лесная сказка» на Выборгском шоссе, «Новый театр», «Лесная иллюзия» и «Электро-театр» на 2-м Муринском, «Прогресс» на Большой Спасской. Вот, к примеру, какие картины показывала «Лесная иллюзия» в ноябре 1912 года: драма в четырех частях «Безумие или любовь», «сенсационная драма из студенческой жизни» в трех частях «Жертвенник любви», «драма из современной жизни» в двух частях «Жизнь-убийца», комические картины «Галоши профессора», «Победила всех мужчин» и т. п.

В январе 1913 года газета «Политехник» сообщала, что кинематографы «Прогресс», «Электро-театр» и «Лесная сказка», «старающиеся заманить неприхотливую публику „мировыми сенсациями“ в виде убогой пусто-пошленькой декламации под картину („говорящая картина“!!!) или в виде не менее жалких несчастных лилипутов, предполагают объединиться в синдикат». Как говорилось в газете, объединение даст возможность синдикатчикам «еще больше ухудшить постановку картин и, вероятно, повысить цены», – студенческие карманы все стерпят. К соглашению не примкнул только кинематограф «Лесная иллюзия», принадлежавший бывшим студентам.

К услугам жителей Лесного были местные рестораны – «Лесной огонек», напротив Политехнического института, с отдельными кабинетами; «Лесной край» на Дороге в Гражданку, предлагавший «обеды и бильярды».

Спортивные страницы

Лесной славился как один из спортивных центров в окрестностях Петербурга, особенно зимой, когда тут процветал лыжный спорт. В начале XX века его называли «самым здоровым спортом», а знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен после своего путешествия на лыжах в Гренландию прямо заявил, что лыжный спорт заслуживает названия «спорт спортов».

«Зимой, по праздничным дням, улицы заполнялись лыжниками, – вспоминал о Лесном Б.М. Филиппов. – В ларьках выдавались напрокат не только финские лыжи, но и пьексы – кривоносая обувь для любителей лыжного спорта». В Лесном проходили лыжные соревнования и устраивались регулярные лыжные походы.

В ноябре 1912 года «Совет Морского союза молодежи» открыл «Лыжную станцию в Лесном». Добирались до нее на паровичке от клиники Виллие. Пользование услугами станции стоило пять рублей в сезон и включало в себя право пользования лыжами напрокат.

«Экскурсии отправляются со станции „Уголок“ в 10 ¹/₂ утра и возвращаются обратно в тот же день к вечеру, – сообщал в феврале 1913 года журнал „Сила и здоровье“. – Лыжи можно получить по предварительной записи в Лесном, не записавшиеся принимают участие только на своих лыжах. На пути желающие могут пробовать идти под парусом, который берется с собой со станции, на конечных пунктах устраиваются привалы, где все лыжисты и лыжистки могут получить молоко, чай и булки. Необходимые атрибуты всякого участника лыжной экскурсии – теплая, не тяжелая одежда, легкая обувь, шапка Нансена или башлык».

Лыжные походы из Лесного устраивались в близлежащие северные окрестности – в село Мурино, в Шувалово, на гору Парнас, в Коломяги и на озеро Долгое. Поклонником лыжного спорта стал живший в ту пору в Лесном поэт Сергей Городецкий. Одной из «лыжно-парусных» прогулок он даже посвятил рассказ, опубликованный на страницах журнала «Сила и здоровье». В нем он описывал подробности своего путешествия от Лесного до Бугров.

«Вышли в двенадцатом часу дня и, как дошли до поля, раскинули паруса, – писал Городецкий. – Я никогда не бегал под парусом. Сразу же меня накрыло. Стали вдвоем. Приладились держаться, и началось такое чудесное, лучше которого, вероятно, только летанье по воздуху. Невероятная сила несет парус! Тепло, уютно, неудержимое стремление! Все это очень просто – надо войти в дружбу со стихией, быть внимательным ко всякому капризу ветра, почувствовать свое тело легким и свободным. Много было, о чем не стоит вспоминать: отвязывался парус, ветер не давал подняться, за кусты цеплялись, валились из-за одного неверного движения. Но временами мчались дивно».

Лыжную компанию поэту составили устроитель и руководитель путешествия Василий Иванович, «золотокудрая незнакомка и незнакомец в белой куртке». Целью прогулки являлись Бугры, где «гостеприимные хозяева, по профессии балалаечники, поят чаем». Чай был горячим, с молоком и «сотовскими» булками. Их так звали по имени купца Сотова – хлебного монополиста Лесного.

Разыгралась вьюга, и идти обратно семь верст в темноте компания не решилась. «Золотокудрая и я поехали на лошаденке до Шувалово с оказией, – рассказывал Городецкий. – Укутали нас во что пришлось, а остальные ушли на лыжах. Через десять минут мы на Удельной. А мне еще на концерт надо ехать, и никак нельзя обмануть. Домой попал я в девятом часу и, переодевшись в сухое и наевшись, прилег на одну минуту на диван. Открыл глаза – светает…»

Одним из очагов спорта в Лесном служил Политехнический институт. «Дабы отвлечь нас от соблазнов близкой столицы, было сделано все возможное, чтобы развлечь нас в свободные часы, – говорилось в воспоминаниях одного из выпускников института, опубликованных в 1952 году в Париже в юбилейном сборнике к 50-летию основания института. – Уже был построен кегельбан, быстро был оборудован гимнастический зал со всеми аппаратами и приборами, с гирями, эспадронами и рапирами. Вскоре оборудовали пинг-понг, 2 теннисные площадки; были куплены шахматы. А больше всего многие из нас увлекались лыжами: как ширилась душа и чувствовалась радость жизни в ясные морозные дни, когда мы тут же у Института на лыжах углублялись в чудесный сосновый лес с его девственным снегом, блестевшим под лучами низкого зимнего солнца. Это был отдых от занятий, незнакомый горожанам».

В Политехническом институте существовала самая многочисленная спортивная студенческая организация в Петербурге, основанная в январе 1908 года. Спустя три года число членов этого кружка достигло трехсот человек. В своем распоряжении кружок имел большой, хорошо оборудованный гимнастический зал, кегельбан и площадки для легкой атлетики и тенниса. Кружок предоставлял участникам возможность заниматься самыми различными видами спорта – гимнастикой, футболом, лаун-теннисом, легкой атлетикой, лыжами, фигурным катанием и хоккеем. Для поощрения своих спортсменов кружок ежегодно устраивал состязания по отдельным видам спорта.

Вскоре в Политехническом институте возник также «кружок водного спорта», в дальнейшем ставший первым и единственным крупным в России студенческим Водно-спортивным обществом. Его задачей организаторы определили «развитие среди молодежи любви к водяному спорту». К лету 1910 года кружок насчитывал больше ста человек и вступил коллективным членом в столичный Парусный клуб. Кружок получил от морского министра паровые катера, парусные и гребные шлюпки, а также приобрел в собственность, при помощи председателя Всероссийского гребного союза А.Д. Макферсона, два аутригера – четверку и одиночку.

22 февраля 1913 года кружок спортсменов Политехнического института по поручению «Лыжебежной спортивной лиги» провел в Лесном первые в России международные лыжные соревнования. На соревнования прибыли лучшие лыжники из Финляндии из местности Виролахти (из общества «Сампо») – участники Северных игр братья Юсси и Этту Ниска и Сантери Таса, взявшие там призы, а также московские «лыжебежцы».

Погодные условия не очень благоприятствовали состязаниям: в Петербурге случилась оттепель, и на поле, где проходили гонки, кое-где виднелась земля. «Мокрый снег и лужи воды страшно затрудняют состязание, но лыжники не унывают и бегут. Местами приходилось не бежать на лыжах, а нести их», – отмечал репортер «Петербургской газеты». Соревнования состояли из двух забегов – на 10 и на 30 км, и в обоих победили финские лыжники. И это неслучайно: в ту пору финны были наиболее серьезными соперниками российских «лыжебежцев», ведь именно из Скандинавии и Финляндии лыжный спорт стал распространяться на соседние страны.

В беге на 10 км первое и второе место завоевали финны братья Мессели из общества «Самар», третье место занял Шкваркин из спортивного кружка Политехнического института. В соревновании на 30 км победу одержали также финны. Москвич Н. Васильев, чемпион России 1913 года, пришел к финишу последним. После такого неудачного выступления российских лыжников последовало хотя бы маленькое, но утешение: спустя четыре дня после этих международных соревнований там же, в Лесном, прошли лыжные состязания членов кружка спортсменов-политехников на дистанции в 10 км. И тот же самый Шкваркин, совсем недавно «посрамивший» честь страны перед финнами, улучшил свой результат на 4 минуты и оставил позади результаты братьев Мессели.

Поражения многому научили русских лыжников: после встреч с финнами они стали применять так называемый «финский ход» с одновременным толчком палками вместо традиционно используемого накатистого попеременного хода и готовиться к соревнованиям совместно под руководством своих наиболее опытных товарищей.

Футбольный спорт также имел свое место в Лесном. Здесь, по дороге из Лесного в Полюстрово, находилось поле спортивного общества «Унион», основанного в 1897 году. Среди игроков особенно выделялись капитан команды и полузащитник Эдуард Карлович Стенинг – настоящая душа коллектива, а также его брат – Петр Карлович Стенинг, игравший на правом краю нападения, и защитник Петр Иванович Ежов (с 1936 года – заслуженный мастер спорта СССР). В 1915–1919 годах кружок выступал под названием «Любители», а в 1922–1925 годах – как «команда Выборгского района-Б», после чего прекратил свое существование.

…Сохранились свидетельства, что в Лесном активно действовали ревнители такого редкого вида спорта, как голубиного. Весной 1890 года несколько столичных энтузиастов начали заниматься здесь любопытными опытами: кружок любителей голубиного спорта предпринял попытку пересылки писем с дрессированными голубями из Лесного в Петергоф. На протяжении многих лет увлеченные почтальоны-«птицеводы» не оставляли своих занятий и добивались явных успехов.

В 1902 году столичные газеты сообщали о голубиных гонках между станцией «Ланская» и деревней Сосновкой «с целью определения скорости голубиного полета почтовых голубей над жилыми помещениями». Как отмечалось, до этого времени подобные испытания проводились по направлениям шоссейных и других дорог, на море и, вообще, не в жилых районах. Новые опыты дали «ценные результаты по вопросу о скорости полета голубей с препятствиями». Голуби, обнаружившие наибольшую скорость и знание местности, получили аттестаты и призы от Императорского русского общества и различных провинциальных обществ птицеводства.

А в 1909 году появились сообщения о любителе почтово-голубиного спорта Эрастове, выпустившем со своей станции в Лесном пять птиц для перелета в Нарву. И они добрались. К вечеру того же дня пришло известие, что на нарвскую станцию благополучно прилетели все голуби, причем первым прибыл голубь «Фараон», преодолев 150 верст чуть более чем за шесть часов.

Лесновские жители

Население Лесного складывалось из двух категорий жителей – дачников-петербуржцев, живших на дачах Лесного летом, и постоянного населения, связанного с Лесным институтом, в первую очередь – студентов-непетербуржцев. К началу века дачное население пригородов постепенно эволюционировало к характерному образу жизни, названному «зимогорство» («зимогоры» – горожане, живущие на дачах круглый год). Связывалось это с резким вздорожанием жизни в столице, в сравнении с которым пригороды были гораздо дешевле – и по найму жилья, и по услугам, и по расходам на питание.

В полной мере процесс переселения в пригороды затронул и Лесной. Еще в 1886 году «Путеводитель по России» под редакцией P.C. Попова отмечал, что многие дачи Лесного заняты и в зимнее время. Как указывал М.И. Пыляев в серии очерков «Дачные местности близ Петербурга» (1898 г.), Лесной «является любимейшей и многочисленнейшей дачной колонией с населением, достигающим в летнее время до 30 с лишком тысяч, из коего с каждым годом все более и более остается в Лесном и на зиму».

«Обилие зелени и сухой здоровый воздух привлекают в эту местность весьма много из зажиточного класса петербургского населения, преимущественно петербургского купечества. Обычная замкнутая жизнь последних послужила тому, что при слове „Лесной“ неминуемо прибавляется эпитет „сонный“», – отмечалось в «Спутнике дачника по С.-Петербургу и его окрестностям» 1886 года. Как указывал Г. Знакомый в своем описании «Дачи и окрестности Петербурга» 1891 года, в Лесном «селятся от статского советника и выше, а купцы после приобретения брюшка».

По словам одного из обозревателей, среди дачников Лесного «видное место принадлежит русскому купечеству и еврейству (особенно в последние годы) с его привычками и обычаями». Близость к столице тоже служила одним из преимуществ Лесного – оно «окупает те неудобства, которые приходится претерпевать дачникам из-за отсутствия чистой, здоровой воды для купания и скученности построек» («Путеводитель по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год»).

Самые престижные дачи можно было снять на Английском (ныне проспект Пархоменко), 2-м Муринском проспектах и Малой Спасской (ныне Карбышева) улице, а аристократической улицей Лесного считалась Новосильцевская (ныне Новороссийская). На последней находились дачи директора-распорядителя товарищества «Г. Ландрин» К. Гейда, директора правления Русского страхового общества Н. Флиге и др. В начале века по Английскому проспекту сдавались помещения из 10–13 комнат с мебелью, сараем и садом по 350 руб. за лето, по 2-му Муринскому – 7–8 комнат до 400 руб., по Малой Спасской – 6–8 комнат по 200 руб.

Среди лесновских дачников в разные времена было немало знаменитых петербуржцев. Еще в 1844 году в Сосновском лесу гуляли и вели философские и литературные беседы В.Г. Белинский и И.С. Тургенев. Первый жил в то лето на даче на Старо-Парголовской дороге, второй – у Поклонной горы. В своих воспоминаниях об этих встречах Тургенев писал: «Лето стояло чудесное – и мы с Белинским гуляли по сосновым рядам, окружавшим наши дачи; запах их был полезен его уже тогда расстроенной груди… Мы садились на сухой и мягкий, устланный тонкими иголками, мох – и тут-то происходили между нами шестичасовые беседы по философским и литературным вопросам».

В конце 1890-х годов в Лесном снимал дачу известный журналист и литератор князь Владимир Петрович Мещерский. Его знали как автора сатирических романов о великосветской жизни и яркого публициста, а также как редактора газеты «Гражданин», издававшейся им с 1872 года. Большие связи Мещерского в придворных кругах и правящих сферах давали ему возможность узнавать и предавать огласке факты, не проникавшие в другие органы печати. Это поддерживало в обществе интерес к газете «Гражданин», политическим девизом которой было стремление «поставить точку» либеральным реформам Александра II и, более того, восстановить дореформенные порядки.

Жизнь в Лесном князю Мещерскому не очень понравилась, о чем он не преминул сообщить на страницах «Гражданина»: «Через неделю после переезда, в мае начал чувствовать разные проявления недугов – не то простуды, не то общего недомогания, запас энергии почти истощается, становлюсь, замечаю это с ужасом, почти либералом. И чем дальше, тем все хуже…»

«Весьма ценное открытие, – иронизировал по этому поводу репортер „Петербургской газеты“. – Либералы разводятся преимущественно на болоте наподобие лягушек…»

* * *

Среди постоянных жителей Лесного встречалось немало представителей научной и творческой элиты Петербурга. Сначала это были преподаватели Лесного института, а затем, в начале XX века, – и Политехнического института. Они являлись «сливками» научной элиты Лесного. «В настоящее время Лесной с двумя высшими учебными заведениями является в известной мере культурным центром, своего рода университетским городом, по числу постоянных жителей не уступающим многим губернским городам», – говорилось в 1912 году в местной газете «Политехник».

С этим оказались связаны и многие характерные бытовые вещи. В начале века Лесной превратился в настоящий студенческий городок. Перед началом учебного года почти у каждых ворот висело объявление о сдаче внаем меблированной комнаты для «одинокого студента». Средоточием студентов стали общежития Политехнического института.

«…Чтобы добраться до центра Петербурга при помощи нещадно трясущего и медленного паровика, требовалось около 1–¹/₂ часа, – говорилось в воспоминаниях одного из воспитанников Политехнического института. – Это создавало большое препятствие, и город с его соблазнами таким образом фактически был отделен от Института. Ездили в город только на воскресенья и праздники. Зарытые в глуши Сосновки, студенты поневоле занимались науками значительно усерднее, чем в других учебных заведениях. Попав в отведенное нам Первое Общежитие, мы скоро почувствовали себя как дома. Комнаты наши были небольшие, в особенности одиночные, с побеленными стенами; мебель новенькая и очень удобная: кровать, шкаф, письменный стол с деревянным креслом перед ним и двумя стульями. Мы быстро обжились в них, приспособились, – и так начался новый для всех нас уклад жизни, оставивший по себе громадный след в нас, повлиявший на все наше формирование для будущего».

Особенно сильно ощущалось влияние на умонастроения Политехнического института, поскольку он стал «колонией либеральной фрондирующей профессуры», которая в городе бывала только наездами и постоянно жила в Лесном. К примеру, в доме на Старо-Парголовском проспекте, где прошло детство будущего актера и писателя Б.М. Филиппова, жил известный профессор П.Б. Струве – идеолог «либерального марксизма», один из основателей кадетской партии и лидер ее правого крыла, впоследствии – один из лидеров белого движения во время Гражданской войны и начальник управления иностранных сношений «Правительства юга России» при П.Н. Врангеле. После разгрома армии Врангеля П.Б. Струве стал эмигрантом.

П.Б. Струве занимал двухэтажный флигель во дворе. В первом этаже флигеля жила семья профессора, в том числе и два его сына – Глеб и Алексей. По воспоминаниям Б.М. Филиппова, любимым занятием Глеба Струве служила игра в «чтение лекций» на археологические темы. «Он демонстрировал нам миниатюрный шлем, сделанный из оловянной оболочки, снятой с горлышка винной бутылки, и долго и нудно врал, что обнаружил сей „экспонат“ при каких-то археологических раскопках и что это доказывает существование в далеком прошлом лилипутов». Впоследствии Глеб Струве стал видным литературоведом русского зарубежья.

Сам П.Б. Струве занимал второй этаж во флигеле. Там находились его кабинет, спальня и библиотека. «Два обстоятельства вызывали у нас, детей, особое отношение к профессору, – вспоминал Б.М. Филиппов, – он провел в свой флигель электричество и у него был собственный телефон. В Лесном редко кто обладал такими удобствами».

В ноябре 1912 года местная газета «Политехник» напечатала на своих страницах фельетон «Лирические портреты», где П.Б. Струве досталось такое ироничное описание:

«Анекдотически рассеян,

От мира зримого далек,

Карикатурами осмеян

И вкривь, и вкось, и поперек.

Идет, вперивши очи в землю,

Теребит злато бороды…

Прохожие сие приемлют,

Раскрыв испуганные рты…»

В доме № 10 по Болотной улице жил будущий знаменитый ученый Абрам Федорович Иоффе. В 1906 году он поступил на работу в Политехнический институт «лаборантом по вольному найму», только что вернувшись из Германии, где работал в Физическом институте Мюнхенского университета. С 1 апреля 1908 года Иоффе зачислили в штат Политехнического института на должность «сверхштатного старшего лаборанта по кафедре физики».

В то время лица иудейского вероисповедания, по существовавшим законам, не могли состоять на государственной службе, например занимать место штатного лаборанта или профессора в вузе. Поэтому Иоффе пришлось преодолевать это препятствие весьма необычным образом. Его возлюбленная Вера Андреевна Кравцова была православной, поэтому ее выход замуж за «иноверца» (иудея или мусульманина) означал поражение в правах. Выход замуж за «инославного» (католика или лютеранина) не влек никаких ограничений, кроме того условия, что дети должны принадлежать к православной вере. Поэтому Иоффе съездил в Финляндию, где законодательство было либеральнее, там принял лютеранство и обвенчался с Верой Андреевной. После этого ему открылась дорога и на государственную службу.

В это время Иоффе совмещал научную и педагогическую деятельность, преподавая термодинамику на электромеханическом и металлургическом факультетах. Параллельно с преподаванием в Политехническом институте Иоффе читал лекции в Горном институте и на Высших женских курсах. С 1913 года его зачислили также в штат Петербургского университета на должность приват-доцента.

Кроме того, Иоффе преподавал в Коммерческом училище в Лесном. По воспоминаниям одного из воспитанников училища, И.В. Обреимова, уроки Иоффе оказывались не слишком увлекательными, но в них была значительность – «свойство, которое было и в его лекциях для студентов… Следует сказать, что к А.Ф. Иоффе все относились с уважением. Мертвой тишины в классе, конечно, не было, но не было и болтовни, не относящейся к уроку». Это происходило осенью 1907 года, когда ученому исполнилось всего 27 лет. Впоследствии, рассказывая о своем преподавании в Коммерческом училище в Лесном, Иоффе вспоминал и о тех шалостях, что случались у него на уроках, например, как ученики жгли магний.

«Абрам Федорович был застенчив, даже с учениками, – вспоминал И.В. Обреимов. – В нашем классе учился его брат Петя. Мы интересовались, как учитель будет обращаться к нему: „Петя“ или „Иоффе“? И вот однажды Абрам Федорович ужасно застеснялся и сказал: „А ну, Петя, иди к доске“. Эта фраза нам запомнилась на многие годы». Застенчивость Абрама Федоровича вводила нас в заблуждение и однажды, под конец года, вызвала в классе взрыв негодования против него».

С 23 октября 1913 года Иоффе стал экстраординарным профессором Политехнического института, а 30 апреля 1915 года защитил здесь докторскую диссертацию. После чего 28 октября 1915 года его перевели из «экстраординарных» в «ординарные» профессора.

Ученый Д.Н. Кайгородов

…Одним из самых примечательных ученых-лесновцев являлся профессор Лесного института Дмитрий Никифорович Кайгородов, основавший новую для России науку – фенологию. Его красивый особняк сохранился до наших дней на Институтском проспекте (почти напротив Серебряного пруда). В 1868 году Д.И. Кайгородов поступил в Земледельческий (позднее – Лесной) институт, а спустя четыре года защитил диссертацию на звание кандидата сельского хозяйства и лесоводства. В 1875 году состоялась его первая лекция в Лесном институте. А с 1879 года Д.И. Кайгородов стал постоянным жителем Лесного. Здесь он жил до своей кончины в 1924 году.

Первые десятилетия Дмитрий Никифорович занимал квартиру при Лесном институте, а в марте 1903 года ему предоставили в аренду с правом последующего выкупа участок земли под постройку жилого дома возле Серебряного пруда на Институтском проспекте. Здесь в 1904–1905 годах построили красивый особняк в стиле модерн. Вокруг своего дома Д.И. Кайгородов устроил великолепный сад.

Историк A.B. Кобак, отмечая, что особняк Кайгородова – интересный пример архитектуры петербургского модерна, называет этот дом «душой Лесного». «Именно здесь обитает „genius loci“ – дух этой местности», – отмечает он. В литературе особняк Кайгородова известен как «дом у Золотого пруда». Вода в пруду была чистая, прозрачная, родниковая, а в начале лета со стоящих рядом сосен на поверхность пруда падала желтая сосновая пыльца, которая золотилась в лучах солнца. Отсюда и пошло название пруда – Золотой. До нашего времени пруд не сохранился – его засыпали…

Автором проекта фасадов особняка стал военный инженер Петр Петрович Маресев – зять Кайгородова, муж его дочери Тамары. Маресев служил в Николаевской инженерной академии на кафедре инженерного искусства по классу фортификации, однако имел серьезную склонность к гражданскому строительству. Тамара Дмитриевна унаследовала отцовское увлечение природой и занималась иллюстрированием книг отца о цветах и бабочках.

Особняк Д.Н. Кайгородова на Институтском проспекте. Фото автора, март 2006 года

Надзором за строительством занимался сын старого товарища Дмитрия Никифоровича, художника Кареухина – Федор Кареухин, строивший рядом здание Коммерческого училища. Подрядчиком при сооружении особняка, по совету брата Дмитрия Никифоровича, Нестера Никифоровича, служившего комендантом Выборга, пригласили строителя Голла, хорошо зарекомендовавшего себя построенными виллами в Финляндии. Внутренней отделкой дома занимался сын Дмитрия Никифоровича – Анатолий, художник-пейзажист, к тому времени он закончил Центральное училище рисования барона Штиглица в Петербурге, стажировался в Мюнхене и в академии Р. Жульена в Париже. С 1900 года Анатолий участвовал в Весенних выставках в Академии художеств, позже – в выставках Общества русских акварелистов, «Товарищества независимых», «Товарищества художников» и т. д. Архип Иванович Куинджи не без гордости считал Анатолия Кайгородова своим учеником.

Почти полвека Д.И. Кайгородов ежедневно записывал состояние природы и публиковал свои заметки об этом в печати. Первый бюллетень Кайгородова опубликовали 17 марта 1871 года. «Этим днем было положено начало Ваших знаменитых фенологических наблюдений, – говорилось в обращении к Кайгородову по случаю его 75-летия в сентябре 1921 года. – Ими Вы увлекли потом сотни отзывчивых сердец и любознательных умов, создав целую армию наблюдателей, посылавших и посылающих Вам как главнокомандующему, как объединяющему центру со всех концов России донесения о местных явлениях в природе».

Имелась в виду созданная Кайгородовым огромная сеть корреспондентов, постоянно присылавших профессору свои заметки о состоянии природы. Так возникла первая сеть постоянных фенологических наблюдений в стране.

Среди корреспондентов Д.И. Кайгородова было много известных и неизвестных поэтов. Они часто присылали ему свои стихи, в которых звучала любовь к природе, а иногда и добрая сатира. К примеру, встречались там такие строчки:

«Птичка Божия не знает

Ни заботы, ни труда, —

Кайгородов отвечает

За нее везде, всегда».

А вот еще образец подобного шутливого стихосложения:

«Снег стаял с огородов,

Хорош и светел день,

И пишет Кайгородов

Весенний бюллетень.

Он исписать тетрадки

Не ленится весной,

И телеграмм десятки

Летят к нему в Лесной».

Такие творения Дмитрий Никифорович с особой любовью вклеивал в свой «гроссбух» – так он называл толстую книгу с чистыми листами, на первом листе ее он написал: «„Всякая всячина“ печатная и писаная, которую жалко было бросить». «Содержание этой книги собиралось в течение доброй половины моей продолжительной жизни (приблизительно с начала 80-х годов XIX века), – писал Д.Н. Кайгородов, – а вклеивание в эту книгу началось с января 1891 года – завещаю моим потомкам хранить ее „как зеницу ока“… Сколько раз я отдыхал душой, поучался и от души смеялся, перечитывая сию книжицу».

Основным местом наблюдений за природой стал для Кайгородова парк Лесного института. Исполняя последнюю волю Кайгородова, его похоронили именно в этом парке, а одну из аллей назвали «Кайгородовской».

В одном из докладов, посвященных в начале 1920-х годов памяти Д.Н. Кайгородова, говорилось: «Кто не помнит этой характерной фигуры Кайгородова? Если человек, впервые прибывший в Лесной и встретивший профессора, спросит кого-нибудь из лесновцев: „Кто это?“, то на него посмотрят, как на свалившегося с Луны и с изумлением спросят: „Как кто? Да ведь это же профессор Кайгородов!“ И это изумление будет искреннее у всякого жителя Лесного. Действительно, более популярного лица, как Дмитрий Никифорович, здесь никогда не было и, вероятно, не будет… Счастлив человек, столько проживший и не имевший врагов. Да никакая злоба и не могла коснуться его. У него был талисман против нее. Дмитрий Никифорович носил в себе такой огромный запас любви к природе и к одному из ее творений – человеку, что всякое нерасположение таяло из соприкосновения с ним…»

Как считает исследователь жизни и деятельности Кайгородова, автор прекрасной книги «Дом у Золотого пруда», известный ученый Рэм Васильевич Бобров, десятилетие между постройкой «дома у Золотого пруда» (1904 год) идо начала Первой мировой войны являлось самым счастливым в жизни Д.Н. Кайгородова. Семья была большая и дружная, в кайгородовском доме бывало много гостей. В воскресенье всей семьей ходили в церковь на Малой Объездной улице. По воспоминаниям родных, Дмитрий Никифорович был глубоко верующим человеком и старался не пропускать ни одной службы в церкви, появляясь на богослужениях заранее. А на Пасху вся семья Кайгородовых собиралась к заутрене в домовую церковь Лесного института.

Сын Дмитрия Никифоровича, Анатолий, вскоре покинул родительское гнездо. Он продолжал заниматься живописью и параллельно в 1908 году поступил на государственную службу в канцелярию Совета министров – в отдел по делам законодательств. Он снял отдельную квартиру на Большой Объездной улице, хотя в отцовском доме продолжал бывать очень часто.

В 1910 году по соседству с «домом у Золотого пруда», на Старо-Парголовском проспекте, в доме № 37, поселился брат Дмитрия Никифоровича Кайгородова Нестер, прослуживший сорок пять лет на военной службе и вышедший в отставку. Он начинал службу подпоручиком в обычном артиллерийском полку, потом трудился на Охтинском пороховом заводе. Впоследствии служил полковником в Севастопольской береговой артиллерии, в 1893 году назначается начальником крепостной артиллерии в Свеаборг, в 1900 году произведен в генерал-майоры и направлен в Выборг на должность коменданта. Спустя четыре года вернулся в Свеаборг, где занял пост коменданта крепости. В 1910 году Нестер Никифорович вышел в отставку.

Будучи очень энергичным человеком, он не выносил бездеятельности. Поселившись в Лесном, он нашел для себя новое занятие – стал председателем Общества пособления ученикам Лесновских женских гимназий принца Ольденбургского. В 1913 году Нестер Никифорович получил полный генеральский чин, а спустя некоторое время принял на себя еще одну должность – председателя Лесновского земского попечительства по призрению семей, призванных на действительную военную службу.

Дочь Д.Н. Кайгородова, Тамара, с мужем, Петром Петровичем Маресевым, и тремя детьми жили в «доме у Золотого пруда», но в 1912 году Маресева перевели по службе в Ревель. Он уехал туда вместе с семьей. Однако после переезда Тамара Дмитриевна с семьей часто гостила в Лесном у отца.

Перед Первой мировой войной по соседству с Дмитрием Никифоровичем, на Старо-Парголовском, поселился его самый младший брат – Михаил Никифорович. Его хорошо знали в военном мире как автора-составителя сборника тактических задач для офицеров. Военная карьера Михаила Никифоровича началась с учебы в Михайловском артиллерийском училище, затем продолжилась службой в академии и различных гарнизонах России, потом его перевели в Петербург на должность начальника штаба 37-й пехотной дивизии, в 1912 году на должность командира 26-й пехотной дивизии 2-го армейского корпуса в Финляндию. В канун войны он вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта и поселился в Лесном.

Таким образом, в Лесном, в окрестностях Золотого пруда, перед самой революцией возник целый семейный «очаг» Кайгородовых. В январе 1917 года, незадолго до падения монархии, Дмитрий Никифорович получил свою последнюю награду в Российской империи – орден Св. Анны 1-й степени. До этого ученый удостоился орденов Св. Владимира трех степеней, Анны двух степеней, ордена Св. Станислава, медали в память Александра III, знаков в честь 100-летия Лесного департамента и Лесного института…

«Дмитрий Никифорович Кайгородов был не только видным ученым в нескольких важнейших направлениях науки, но также писателем, музыкантом, педагогом, – отмечает Рэм Бобров. – Он был замечательным представителем русской интеллигенции: талантливый публицист, писатель, основоположник научно-популярной литературы о лесе, искусный организатор науки и, в то же время, прекрасный музыкант и композитор, автор десятков романсов, сонат, скерцо, признанный художник-пейзажист и экспериментатор-изобретатель… Во время и после революции Дмитрию Никифоровичу пришлось сполна испить горькую чашу простого русского интеллигента с ее моральными унижениями, материальными лишениями, крушением жизненных идеалов, потерей любимых учеников и близких».

Правда, хоронили Д.Н. Кайгородова в 1924 году с большим почетом. Но потом оказалась, что память о великом ученом нужна только его сподвижникам, почитателям и близким. В труднейшем материальном положении оказалась его жена Валентина Романовна, полвека являвшаяся его верной помощницей во всех делах. Возникли проблемы и с жильем: на содержимое кайгородовского дома существовала охранная грамота наркома просвещения A.B. Луначарского, но сам дом власти национализировали, и Кайгородовы жили в нем лишь на правах пожизненных арендаторов. После смерти Дмитрия Никифоровича эти договорные обязательства закончились.

Валентина Романовна стала хлопотать о денационализации дома, обратилась, при поддержке руководства Лесного института и Академии наук, в Петросовет. Ей удалось добиться возвращения дома. В 1929 году наследники Кайгородова, оказавшись не в силах содержать большой дом, продали его за небольшую по тем временам сумму – 25 тысяч рублей. Спустя некоторое время бывший кайгородовский дом заняли службы Центрального научно-исследовательского института лесного хозяйства (ЦНИИЛХ), организованного в 1932 году на базе лесохозяйственного отдела Института древесины…

Сын Дмитрия Никифоровича Кайгородова, Анатолий, ставший известным художником-пейзажистом, вскоре после революции эмигрировал. С 1920 по 1939 год он жил в Таллине, входил в среду активных деятелей русской эмиграции в Эстонии. Дочь Дмитрия Никифоровича, Тамару Дмитриевну, в 1930 году репрессировали: несколько лет она провела в лагерях, а затем в ссылке в Архангельске. Ее дочь Татьяну долго держали под следствием, но отпустили, она вышла замуж и уехала из Ленинграда, училась в Москве живописи. Тамаре Дмитриевне после окончания срока ссылки запретили возвращаться в Ленинград, разрешив жить в Калуге.

Именно Тамара Дмитриевна сделала очень многое для сохранения памяти об отце. Продолжила его дело по изучению природы, хлопотала о переиздании книг, сохраняла архив Д.Н. Кайгородова, который в 1940 году передала Всероссийскому географическому обществу.

Продолжателями памяти о Д.Н. Кайгородове стали потомки по линии его сына – Анатолия Дмитриевича. В 1939 году он уехал из Эстонии в Германию, а его дочь Ирина оказалась в Оксфорде, где вышла замуж за английского проповедника Джона Финлдлоу. Две их дочери, Мария и Анна, стали женами греческих бизнесменов, теперь у них уже взрослые сыновья и внуки.

«Удивительной оказалась генетическая память потомков Д.Н. Кайгородова, – отмечает Рэм Бобров. – Правнучки его – Мария и Анна – частые гости России и особенно Петербурга. Всякий раз увозят они от дома прадеда щепотку русской земли. Сохранили и русский язык…Можно не сомневаться, что несмотря на тяжкие испытания, выпавшие на долю их предков, они по-прежнему гордятся теми каплями русской крови, которая в них течет…»

* * *

На Большой Объездной улице, в доме № 16-б, жил крупный ученый-геодезист генерал-лейтенант Василий Васильевич Витковский (1856–1924). Он был профессором астрономии в Академии Генерального штаба, с 1897 по 1905 год являлся председателем отделения математической географии Императорского Русского географического общества, выступал автором многих учебных руководств по топографии, геодезии и картографии. На доме, где жил В.В. Витковский, установили впоследствии мемориальную доску, в которой говорилось об этом ученом. Об этом, в частности, сообщалось в путеводителе по Ленинграду 1957 года. Правда, это не спасло дом от сноса при реконструкции района…

Имена некоторых известных прежде в науке жителей Лесного сегодня совершенно забыты. Например, кому известен сегодня «отец судебной фотографии» Е.А. Буринский, долгое время живший в Лесном и умерший здесь 18 марта 1912 года? Он прославился как изобретатель «светоделительной фотографии» и первый судебный эксперт, применивший для чтения документов фотографию.

В 1899 году Академия наук попросила Буринского прочитать текст на пергаменте, найденном в 1845 году в Московском Кремле. Документ представлял собой почерневший кусок кожи и прочитать текст не могли ни химики, ни археологи. Буринский сделал ряд снимков, по которым удалось расшифровать документ, отнесенный историками к эпохе Дмитрия Донского. По признанию Академии наук, присудившей Буринскому «Ломоносовскую премию», он дал науке новое орудие исследования, столь же могущественное, как микроскоп.

В доме на Большой Спасской улице (ныне проспект Непокоренных), до смерти в 1915 году, жил родной племянник A. C. Пушкина Лев Николаевич Павлищев. Он являлся сыном переводчика Николая Ивановича Павлищева, известного в литературном мире столицы пушкинской эпохи, и единственной и любимой сестры Пушкина Ольги Сергеевны. Родители выступали против их брака. Александр Сергеевич Пушкин убеждал родителей не препятствовать любви молодых людей, но безуспешно. Тогда Ольга Сергеевна тайно обвенчалась с Павлищевым: это произошло в первом часу ночи 25 января 1828 года в Троицкой церкви Измайловского полка. Утром следующего дня Александру Сергеевичу удалось уговорить отца и мать простить новобрачных, нарушивших родительский запрет.

В 1834 году, когда молодая семья уже жила в Варшаве, на свет появился сын Ольги Пушкиной и Николая Павлищева – Лев. На следующий год Ольга Сергеевна с годовалым ребенком приезжала в Павловск, где на даче жили старики Пушкины. Именно здесь, как отмечает историк Альберт Аспидов, произошла встреча малолетнего племянника со знаменитым дядей.

Когда закончился дачный сезон, Пушкин принимал сестру и племянника у себя. Особо отмечались именины Льва Павлищева. «Сегодня маленький Леон – мужчина самый счастливый на свете, – писала Ольга Сергеевна. – Александр, его жена и обе свояченицы навезли ему с три короба игрушек». Когда после кончины матери Ольга Сергеевна с сыном отправились в обратный путь в Варшаву, Александр Сергеевич проводил их до Пулково. Он всю дорогу ласкал племянника, перекрестил его несколько раз, а благославляя, положил ему на голову руки и повторил: «Живи и будь счастлив, будь счастлив».

Жизнь Лев Николаевич Павлищев посвятил памяти великого дяди. Он тщательно собирал все семейные материалы, относившиеся к памяти поэта, – рассказы матери – родной сестры Пушкина, реликвии семьи и т. п. Все им собранное составило так называемый «Павлищевский архив». В этой деятельности ему помогала жена – Ольга Петровна Павлищева. Она пережила мужа на девять лет – скончалась в 1924 году. О ее смерти написала «Красная газета», отметив, что Ольга Павлищева пожертвовала весь архив Пушкинскому дому РАН и «таким образом помогла сохранить весьма ценные материалы, исполнив свой гражданский долг». Похоронили ее 10 августа 1924 года на Богословском кладбище…

С Лесным оказалась связана судьба внука известного когда-то литератора, автора «Юрия Милославского» М.Н. Загоскина, считавшегося основателем русского исторического романа. Внук писателя не обладал таким же выдающимся литературным талантом, как его дед, он служил простым чиновником и занимал мелкую должность в одном из министерств. Потом, как отмечал современник, «в его жизни образовалась трещина», и Загоскин-внук потерял все, заболел, долго лечился в Мариинской и Петропавловской больницах.

«Теперь это – несчастный человек, голодающий, полубольной, на руках которого двое детей – мальчик одиннадцати лет и девочка четырех лет, – писал репортер одной из петербургских газет. – Он голодает, живет случайными заработками. Если ему доведется заработать четвертак за составление прошения, то он норовит распределить его на два-три дня. Дети истощены до крайности, зябнут от холода и отсутствия теплой одежды». После долгого поиска работы осенью 1913 года Загоскин-внук все-таки получил место: его взяли ночным сторожем в ближайшем столичном пригороде – Лесном. Охранять ему приходилось девять частных домов на Ланской улице – нынешнем Ланском шоссе. Каждый из домовладельцев платил ему по два рубля двадцать копеек в месяц, что составляло около двадцати рублей месячного жалованья.

«Можно ли жить на эти деньги с двумя детьми? – сокрушался обозреватель. – Наступают холода, и этому несчастному приходится в легком пальто дежурить с шести часов вечера до шести часов утра. Может быть, литературный фонд найдет возможным оказать ему какую-нибудь материальную помощь?» Редакция петербургской газеты «Вечернее время» объявила акцию приема пожертвований на нужды Загоскина-внука. В те годы в столице нередко устраивались различные благотворительные сборы в пользу бедных, поэтому, по всей видимости, бедственное положение внука знаменитого когда-то писателя не осталось незамеченным…

* * *

Есть еще одна ипостась. Лесной служил одним из любимых мест поэтов «Серебряного века». Сюда часто приезжали из Петербурга знаменитые поэты «серебряного века» – А. Блок, С. Городецкий, Д. Цензор, Саша Черный и многие другие. В стихотворении Тэффи «Весенняя затаенность» можно найти такие строки:

«По направлению к Удельной

(О, как весной хорош Лесной!)

Бродил с тобой я вечер цельный

И полон был тобой одной…»

На Новосильцевской улице жил С. Городецкий, и летом его квартира становилась едва ли не аналогом знаменитой «башни» Вячеслава Иванова на Таврической улице. Поэт и литературовед Модест Людвигович Гофман вспоминал: «Летом 1906 года я жил на даче в Лесном на Парголовской улице. В то время я еще не напечатал ни одной строчки, но был уже причастен к литературе и мог считать, что у меня есть солидный литературный багаж, о котором благовестил всему поэтическому миру мой товарищ Сергей Городецкий… Едва ли не каждый день я бегал на Новосильцевскую улицу к Городецким – к Сергею и его сестре Татьяне. У него я познакомился уже со многими настоящими поэтами: с умным поэтом Владимиром Пястом, но, конечно, гораздо важнее было для меня знакомство с Александром Блоком, который стал моим кумиром».

Блок был великим любителем городских и загородных прогулок, исходившим не только центральные кварталы, но и самые его глухие уголки и все ближайшие окрестности. Дневники, записные книжки Блока и его письма к родным пестрят упоминаниями о частых и длительных скитаниях по городу и за городом. Одним из маршрутов этих скитаний нередко становился Лесной.

«Гулял постоянно пешком по всем частям города и за городом, – вспоминал о Блоке поэт В. Пяст, часто сопутствовавший ему в этих прогулках. – Излюбленными его местами были: Петровский остров, Острова и вся Петербургская сторона; Удельный парк; впоследствии – Озерки, Шуваловский парк, Лесной…»

«Был в Сосновке, видел Политехникум, – записал Александр Блок в дневнике в сентябре 1902 года. – Идет достойно Менделеев к Витте. Громаден и красив. Дальше – поле и далеко на горизонтах – холмы деревни, церковь – синева». «Усталый – весь день я гулял, – отметил Блок 3 ноября 1912 года. – Лесной, Новая Деревня, где резкий и чистый морозный воздух и в нем как-то особенно громко раздается пропеллер какого-то „фармана“».

В дневнике от 16 августа 1914 года есть такая запись: «Вечером встретил Любовь Александровну [Андрееву-Дельмас] и ходил с ней… Возвращаюсь ночью из Сосновки – ее цветы, ее письма, ее слезы, и жизнь опять цветуще запущена моя и не знаю как мне быть». А вот запись из дневника Блока, датированная 23 мая 1917 года: «После обеда – очарование Лесного парка, той дороги, где когда-то под зимним лиловым небом, пророчащим мятежи и кровь, мы шли с милой – уже невеста и жених».

Еще одним представителем литературного мира, жившим в Лесном, стал известный когда-то писатель Василий Васильевич Брусянин (1867–1919). С конца 1890-х годов он публиковал рассказы и очерки, посвященные, в основном, современной деревне, в петербургских журналах легальных марксистов «Новое слово» и «Жизнь». В начале 1900-х годов печатался в журнале «Звезда», выступал в «Русской газете» со статьями по рабочему и крестьянскому вопросам, о народном образовании. В 1906 году стал официальным редактором-издателем легальной большевистской газеты «Русский набат», выходившей вместо временно приостановленной «Русской газеты».

В. В. Брусянин

Спустя два года, приговоренный по делу «Московской газеты» к двум годам заключения в крепости, Брусянин скрывался под чужой фамилией в Финляндии вплоть до амнистии 1913 года. Несмотря на его антиправительственную деятельность, в 1910-х годах издавалось много книг, написанных Брусяниным. Среди них были «Час смертный. Рассказы о голодных людях», «Дом на костях», романы «Белые ночи» и «Молодежь», а итоговым его произведением стал роман о деревне после столыпинских реформ – «Темный лик». Проживая в Финляндии, в пансионе мадам Ланг в деревне Нейвола, Брусянин особенно сдружился с Леонидом Николаевичем Андреевым, жившим неподалеку – на даче в Ваммельсуу.

Когда в 1913 году, в связи с 300-летием царствования Дома Романовых, в России объявили амнистию, в том числе и за «литературные преступления», Брусянин наконец-то смог поселиться в Петербурге. Поселился он с семьей в Лесном, на Английском проспекте, в доме № 20 (ныне проспект Пархоменко). В 1915 году в своей квартире Брусянин устроил «Библиотеку новых книг и журналов». «За дело мы с мужем принялись с жаром, – вспоминала жена Брусянина. – Заказали полки, составили карточный каталог, а впоследствии отпечатали на машинке настоящий каталог. Достали разрешение на открытие библиотеки, но на мое имя, так как на имя мужа не разрешили. Отпечатали в типографии объявления. Одни, отпечатанные крупным шрифтом, подобно афишам, расклеили по улицам Лесного, другие, более подробные, извещения, напечатанные обыкновенным шрифтом, разослали по адресам, взятым из адресной книги.

Я села в библиотеке и с трепетом ждала, не откликнется ли кто-либо на объявление. Первыми абонентами были наши знакомые Классен. По разосланным же объявлениям явилась одна интеллигентная дама, которая захотела просмотреть каталог и спросила, есть ли журналы. Журналы, разумеется, были выписаны…»

Со временем в библиотеке становилось все больше и больше читателей, которые частично переходили сюда из находившейся в Лесном общественной библиотеки. А поскольку помещение было довольно тесное, пришлось снять квартиру на втором этаже дома А.И. Данилевского на Малой Объездной улице. Первый этаж занимал пансион Лидии Карловны Лабза.

«Жизнь в этой квартире вначале была одним из счастливейших периодов в моей жизни, – вспоминала потом супруга В.В. Брусянина. – В Лесном возникло в это время „Общество молодежи и интеллигенции Лесного“. Задачи его были просветительного характера. Оно устраивало лекции, доклады, концерты. Я принимала близкое участие в деятельности Общества и выступала сама со своими стихотворениями… Муж работал в двух газетах и зарабатывал очень хорошо, так что и материальное положение было удовлетворительное. Дети учились в Коммерческом училище в Лесном. Я принимала близкое участие в родительских комитетах».

Объявление об открытии библиотеки М.И. Брусяниной. Из архива потомков В.В. Брусянина

Однако идиллия закончилась, когда грянули революция и Гражданская война. Голод 1918 года заставил Брусяниных искать спасения в деревне – сначала в Псковской губернии, а потом в Орловской. Здесь Брусянин заболел сыпным тифом и скончался летом 1919 года. Как рассказывал внук В.В. Брусянина, после смерти писателя его семья «долго и трудно, с невероятными мытарствами, добиралась до Петрограда. Квартира оказалась разграбленной, почти все книги из огромной и богатой библиотеки растащены». Помог семье А.М. Горький, когда-то хорошо знавший В.В. Брусянина: он выхлопотал паек и добился, чтобы вдову и детей Брусянина поселили в Доме искусств на углу Невского и набережной Мойки…

В.В. Брусянин с семьей

До начала 1920-х годов в доме № 6-а по Большой Объездной улице жил этнограф, лингвист и писатель Владимир Германович Богораз-Тан. Он был видным народовольцем, много раз арестовывался и высылался. В его революционной биографии имелся и такой факт: опасаясь очередного ареста, он согласился участвовать в русско-американской Северо-Тихоокеанской полярной экспедиции, а затем в Нью-Йорке больше года занимался обработкой на английском языке материалов экспедиции, став одним из крупнейших российских специалистов по малым народам Севера.

«В Лесном имел свой домик писатель Тан (Богораз), – вспоминала жена писателя В.В. Брусянина, – но дом его был небольшой, и жил он там только со своей семьей – женой и сыном. Жена его была болезненная, приветливая женщина, очень гостеприимная, тип ее лица напоминал инородцев. Сам Владимир Германович приветливостью не отличался: придешь, бывало, к ним – он сухо поздоровается и, не меняя положения, уткнется снова в книгу».

После революции В.Г. Богораз-Тан стал хранителем Музея антропологии и этнографии, инициатором создания Комитета Севера при Президиуме ВЦИК и Ленинградского института народов Севера. В конце 1920-х годов В.Г. Богораз-Тан стоял у истоков создания Музея истории религии, который возник сперва как выставка в Зимнем дворце, а затем – как постоянно действующий музей в помещении Казанского собора. Богораз-Тан стал его первым директором.

Письмо, отправленное в Лесной жене писателя В.В. Брусянина – М.И. Брусяниной (из архива потомков В.В. Брусянина)

Поздней осенью 1918 года лесновским жителем стал опальный художник Николай Александрович Бруни. Это время было для него очень тяжелым и трагичным. В ноябре 1918 года художника уволили из Академии художеств, вскоре его оставшихся в живых трех сыновей большевистские власти посадили в «Кресты» (еще два сына погибли к тому времени: Николая расстреляли в марте 1917 года в Свеаборге взбунтовавшиеся матросы, а Дмитрий погиб, участвуя в антибольшевистском мятеже в июле 1918 года в Москве). Дачу в Левашово, где жил Бруни, заняли красноармейцы, и художник был вынужден покинуть родной дом и искать жилье. Ему удалось снять комнату в Лесном и начать преподавать в школе черчение и математику. Через год сыновей выпустили из тюрьмы, а Николая Александровича пригласили в Политехнический институт на должность доцента строительного факультета.

Забегая вперед, скажем, что дачу в Левашово ему вернули в 1926 году благодаря личной протекции М.И. Калинина, очень довольного своим огромным парадным портретом, который Бруни писал полтора года. Полотно, где Калинин представал запускающим турбину Волховской ГЭС, долгое время висело в зале заседаний совета Политехнического института – до тех пор, пока имя бывшего «всесоюзного старосты» не исчезло в начале 1990-х годов из названия этого вуза…

* * *

Отдельную категорию жителей Лесного составляли в начале 1910-х годов состоятельные купцы, коммерсанты и чиновники «средней руки», имевшие достаточно средств, чтобы приобрести участок земли в пригороде Петербурга и построить для себя особняк. Для жизни вне Петербурга и постоянной связи со столицей им требовалось два немаловажных условия – телефон и автомобиль. По данным телефонной книги на 1915 год, телефоном в Лесном на тот момент обладали около 160 частных лиц. Среди них представители научного и делового мира столицы.

На Новосильцевской улице жил Карл-Вильям Гейд, директор-распорядитель товарищества «Георг Ландрин». Его фабрика находилась неподалеку, на Большом Сампсониевском проспекте. Когда-то шоколад, печенье и конфеты этой фирмы славились на всю Россию и подавались на царский стол во время торжественных церемоний. Вплоть до революции «Георг Ландрин» выпускал более 2500 тонн продукции в год и имел почетное звание «Поставщика Двора Его Императорского Величества». Дешевые конфеты и леденцы от Ландрина были очень популярны в Петербурге, особенно среди гимназистов и малоимущего люда.

В том же доме на Новосильцевской улице жил Карл-Людвиг Гейд – член правления товарищества «Георг Ландрин». А в одном из соседних домов по той же улице квартировал чиновник Главного управления уделов Михаил Васильевич Галунов – казначей «Дома трудолюбия для мальчиков-подростков Галерной Гавани».

Среди других коммерсантов Лесного, обладавших к 1915 году персональным телефоном, можно назвать потомственного почетного гражданина, купца первой гильдии Алексея Андреевича Алферова (он жил на Малой Объездной улице), служащего Петроградской конторы Государственного банка Владимира Георгиевича Орловского (его адрес – Английский проспект, дом № 53), почетного гражданина, купца Отто Марковича Шмидта – члена совета Лесновского общества взаимного кредита (он жил на Старо-Парголовском проспекте, в доме № 32).

На углу 1-го Муринского проспекта и Межевой улицы земельным участком с домом владел купец первой гильдии, потомственный почетный гражданин Адольф Захарович Вербловский. Он владел агентурной конторой по торговле шелковыми, суконными и мануфактурными товарами в Гостином дворе, а также имел в собственности минерало-мольный завод на Строгановской набережной.

Дача в Лесном под красивым названием «Снежинка» принадлежала купцу второй гильдии Ивану Александровичу Жохову, продолжавшему семейное торговое дело. Род Жоховых состоял в купечестве с 1852 года. Его отец, Александр Дементьевич, занимался коммерцией и общественной деятельностью – состоял гласным Петербургской городской думы, окружным санитарным попечителем Рождественской части и т. д.

Каменный дом по адресу: Большая Объездная улица, дом № 1, принадлежал купцу первой гильдии Михаилу Саввичу Чебарову. Его банкирская контора находилась на Невском проспекте, напротив Аничкова дворца. Он имел в собственности дом на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы, а также имения в Петербургской и Новгородской губерниях.

Целым кварталом из семи дач – на углу Английского проспекта (ныне улица Пархоменко) и несуществующего теперь Косого переулка – владел купец первой гильдии Сергей Варламович Резцов, занимавшийся торговлей шелками и имевший звание поставщика Императорского Двора. Его магазин помещался в самом центре Петербурга – на углу Садовой улицы и Чернышева переулка (ныне улица Ломоносова). По словам его внука, лесновского старожила Петра Николаевича Заботкина, на одной из дач купец Резцов жил сам до 1918 года. Во время национализации все имущество у него отобрали, а вскоре он умер…

Один из домов (№ 10) на Новой улице (с 1940 года – улица Пропаганды, соответственно изменен и номер дома, он стал № 12) принадлежал банкиру Михаилу Аггеевичу Викторову. Он занимался коммерческой деятельностью в Петербурге с 1880-х годов, владел мебельным магазином в Апраксином дворе. В 1892 году Викторов стал купцом первой гильдии и получил статус потомственного почетного гражданина. В начале 1890-х годов он открыл собственную меняльную лавку в доме на углу Невского и Литейного, из нее затем выросла серьезная банкирская контора, просуществовавшая до самой революции.

После революции дом Викторова в Лесном – двухэтажный, с нижним каменным полуэтажом и верхним деревянным, увенчанный симпатичным мезонином, – превратился в большую коммунальную квартиру. Одним из его жильцов в начале 1930-х годов стала Сусанна Павловна Николаева, ей довелось застать и самого Викторова. Нижний этаж занимала семья профессора математики Николая Николаевича Семенова – тезки известного химика. На втором жило несколько семей. Там находились комнаты, прежде служившие семье банкира Викторова гостиной, кабинетом, спальней, столовой, была еще и маленькая комната для прислуги. Одна лестница вела прямо в сад, другая – на веранду и красивую открытую террасу.

Жильцы дома на улице Пропаганды, принадлежавшего когда-то банкиру М.А. Викторову. Фото 1950-х годов (из семейного архива С.П. Николаевой)

«Мы занимали бывший кабинет Викторова, – рассказывает Сусанна Николаева. – От прежних времен в нашей комнате сохранялся прекрасный камин, украшенный зелеными изразцами, и очень красивая люстра». Сам прежний владелец, Михаил Аггеевич Викторов, со своей семьей жил в ту пору во втором здании, находившемся на участке. Бывшему банкиру было тогда уже за семьдесят лет. По-видимому, в «старые времена» он действительно являлся весьма состоятельным человеком. По словам Сусанны Николаевой, в 1930-х годах тогдашние лесновские старожилы рассказывали о состоявшейся еще до революции свадьбе его дочери Ольги Михайловны, вышедшей замуж на Николая Николаевича Слепушкина. Говорили, что свадьба была очень пышной и торжественной – к дому Викторовых на Новой улице подъезжали роскошные кареты.

B.C. Добросердов владелец «дома с павлином» на 2-м Муринском проспекте. Фото из семейного архива его внучки Е.И. Агеевой

«Михаил Аггеевич был просто чудо – белобородый, маленького роста и какой-то очень уютный, – вспоминает Сусанна Павловна. – Он чем-то напоминал мне милого сказочного гнома. Был он приветливым и очень милым. Правда, жили они как-то немного отстраненно от всех остальных жильцов – в общих беседах никогда не участвовали».

…Немало домов в Лесном принадлежало перед революцией высококвалифицированным, а потому и высокооплачиваемым служащим, трудившимся на предприятиях Выборгской стороны.

К примеру, «дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43, принадлежал служащему фабрики Нобеля Владимиру Сергеевичу Добросердову (1884–1933). Достопримечательностью дома служило деревянное резное изображение павлина с распущенным хвостом, украшавшее полукруг над вторым этажом. Вокруг павлина шла надпись, выполненная церковно-славянской вязью: «О добре трудиться есть чем похвалиться». Первый этаж дома Владимир Добросердов приспособил под свою мастерскую, на верхнем этаже жила его семья. До самого закрытия церкви у Круглого пруда Добросердов был ее певчим.

«Дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43. Фото 1950-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

«Дом с павлином» на 2-м Муринском проспекте, № 43, уже в окружении новостроек – незадолго перед сносом. Фото 1960-х годов (из семейного архива Е.И. Агеевой)

После революции мастерскую закрыли, и в ее помещении располагались поочередно то библиотека, то небольшой кинотеатр, то обувная мастерская, а под конец – общежитие обувной мастерской. Верхний этаж (четыре комнаты и кухню) оставили семье Добросердова, и здесь образовалась большая семейная «коммуналка». Внучка Владимира Добросердова, Елена Ивановна Агеева, жила в «доме с павлином» с момента рождения в 1938 году до расселения дома в 1967 году. Дом был кирпичным, прочным, с деревянной пристройкой. Вокруг дома располагался чудесный сад, с яблонями прекрасных сортов, кустами малины и смородины, площадкой для игры в крокет. По словам Елены Ивановны, легендарного резного павлина перед сносом дома демонтировал какой-то художник и перевез его к себе в мастерскую…

Один из домов на Железнодорожной улице в Лесном принадлежал бухгалтеру завода «Светлана» Василию Матвеевичу Рослякову. Деньги на дом он скопил, работая прежде приказчиком в метизной лавке в Гостином дворе. По словам его внука, Виктора Викторовича Молодцова, будучи бухгалтером, дед способствовал работе заводской кассы взаимопомощи. Пай от этой кассы дал ему возможность приобрести уже после революции другое строение на той же Железнодорожной улице – пустовавший дом немца-ксендза, покинувшего Россию после 1914 года. В 1929 году власти стали производить «уплотнение», и Василию Рослякову оставили только верх дома…

* * *

Несколько старинных лесновских особняков, принадлежавших коммерсантам и чиновникам «средней руки», можно увидеть и сейчас. Среди них – сохранившаяся на Болотной улице дача купца Генриха Генриховича Бертлинга. Он занимал должность директора правления акционерного общества «Компания Зингер», являвшегося дочерней фирмой знаменитой американской компании, имевшей в России до трех тысяч магазинов по продаже швейных машин и завод в Подольске под Москвой.

Дачу построили в середине первого десятилетия XX века, когда земельный участок принадлежал жене петербургского купца Екатерине Ефимовне Михайловой. Г.Г. Бертлинг купил особняк в 1908 году и владел им до сентября 1915 года (в октябре передал его своей жене), затем новым владельцем стал старший лейтенант механик Валентин Александрович Винстедт. Ныне этот дом на Болотной улице занимает Детский центр исторического воспитания, а прежде здесь долгое время находился Мемориальный дом-музей Выборгской стороны.

Другой особняк сохранился возле Серебряного пруда на бывшей Малой Объездной улице (его современный адрес – Институтский проспект, № 22). Он построен в 1911 году и принадлежал инспектору отдела промышленных училищ Министерства народного просвещения Александру Ивановичу Данилевскому, до этого занимавшему должность старшего лаборанта одной из кафедр Политехнического института.

Бывший особняк Бертлинга Винстедта на Болотной улице. Фото автора, март 2006 года

Примерно на расстоянии сорока метров стояло еще одно здание (его снесли в 1970-х годах), очень схожее по архитектурному облику с домом Данилевского.

Историю соседства этих двух построек проясняет хроника семейной жизни Александра Данилевского: осенью 1911 года он женился на Наталье Петровне Лузановой – дочери сенатора и генерала от инфантерии Петра Фомича Лузанова. Последний являлся военным юристом, профессором Военно-медицинской академии, а после выхода в отставку занимался благотворительной деятельностью, возглавляя Комиссию по благотворительности, 2-е городское попечительство о бедных и несколько приютов. Кстати, именно после женитьбы на Лузановой Александр Данилевский уволился из Политехнического института.

Соседний с дачей Данилевского участок с домом как раз и принадлежал Петру Фомичу Лузанову. На летнее время генерал бесплатно сдавал свою дачу одному из многочисленных петербургских приютов. Петербуржец Евгений Шапилов хорошо помнит оба этих дома, поскольку в 1930-х и 1940-х годах часто приезжал в бывший дом Лузанова к своей тетушке, Александре Ивановне Шапиловой, а в 1956–1961 годах сам жил здесь.

Дом Л.И. Данилевского возле Серебряного пруда на бывшей Малой Объездной улице. Фото автора, март 2006 года

«После революции дом разделили на несколько квартир, но оставались следы его былой жизни, – вспоминает Евгений Шапилов. – Так, между кухней и столовой существовало окно для подачи блюд, а в чулане, где мы, дети, играли, оставался пролет металлической винтовой лестницы. В доме имелся водопровод, ванная комната, телефон…

Дом моей тетушки был двухэтажный, желтый, на высоком фундаменте, немного напоминал старинный замок. Шпиль, венчающий щипец крыши, придавал дому необычный вид. Балкон опоясывал почти половину дома, а под балконом была терраса, на которой летом устраивались чаепития. Помню окна с цельными зеркальными стеклами в дубовых рамах, толстые стены, прекрасный линолеум на полу. В доме было печное отопление, и всегда было тепло».

Соседний дом, прежде принадлежавший Данилевскому, занимал «детский очаг» завода «Светлана». «Два дома, не являясь абсолютными близнецами, но похожие друг на друга как братья, скрывались под сенью берез, дубов и кленов и представали перед взором каждого проходившего по удивительно тихой Малой Объездной улице, – вспоминает Евгений Шапилов. – Да-да, в те далекие годы, по вечерам, когда сумерки опускались на землю и зажигались фонари, воздух здесь словно звенел от тишины, и издалека были слышны обрывки разговоров и шаги обитателей Лесного…»

* * *

Еще одну категорию жителей Лесного составляли известные всему Петербургу странные и загадочные личности, почему-то очень возлюбившие этот район. Еще в 1880-х годах в Лесном клубе, как отмечал местный обозреватель, «устроили свою резиденцию гг. спириты с издателем „Ребуса“ г. Прибытковым во главе». Речь шла о журнале «Ребус» – первом в России периодическом издании по медиумизму и прочим запредельным явлениям, выходившем почти тридцать лет – с 11 сентября 1881 года.

Сохранились свидетельства, что сам В.И. Прибытков не был «медиумом» – сверхъестественными спиритическими качествами обладала его супруга, Елизавета Дмитриевна Прибыткова. Она проводила переговоры с духами, могла передвигать предметы усилием воли. Среди вызываемых ею духов встречались и знаменитости, в том числе, как она утверждала, – Пушкин, Лермонтов и Наполеон. Правда, Прибытков признавался, что «ни один из них не дал доказательства своей самоличности: первые два писали плохие стихи, а последний рассказывал о своих военных подвигах…».

В начале 1910-х годов одна из лесновских дач некоторое время служила пристанищем знаменитой в ту пору в Петербурге «охтинской лже-Богородицы» Дарьи Смирновой, пользовавшейся большой славой среди части столичных бедняков. Она основала целую «общину», чьи собрания устраивались раз в неделю сначала в Новой Деревне, а потом на Охте. На эти собрания старались завлечь людей со средствами. Вера в «охтинскую Богородицу» была у них настолько сильна, что они несли ей свои состояния буквально до последнего гроша.

В 1910 году муж Дарьи Смирновой, которого она изгнала из секты, предъявил к ней два иска, утверждая, что супруга присвоила силой все его состояние. Оба иска суд не удовлетворил, и тогда муж «Богородицы» обратился к судебной палате с просьбой пересмотреть один из исков. На сей раз ему удалось добиться судебного преследования: палата удовлетворила просьбу «пострадавшего» и вернула одно из дел «о растрате имущества Смирнова его женой» для нового рассмотрения.

«Разоблачения кощунственных и корыстных проделок знаменитой „Охтинской лже-Богородицы“ Дарьи Смирновой, сделанные ее раскаявшимися приверженцами, послужили основанием для возбуждения против Смирновой уголовного преследования», – сообщал в октябре 1911 года обозреватель «Петербургской газеты». Одним из обвинений против Дарьи Смирновой стали свидетельства раскаявшегося «лже-апостола» этого «братства» – Авксентия Авдеева, служившего сторожем в казенном учреждении.

«У одного книгоноши часто покупал я книги духовного содержания, – рассказывал он. – Как-то он мне сказал по секрету: „Побывал бы ты на наших собраниях. Мы тайно собираемся, читаем и обсуждаем слово Божие“. Он дал мне адрес, и я отправился. Там застал я много народа – мужчин и женщин. Всем верховодил Петр Обухов, а у него было две „спутницы“ – Марфа и Дарья. Обухов у них считался царем Давидом, а Марфа и Дарья – его жена и наложница, по очереди. Потом я узнал, что Марфа – девица, а Дарья замужем за дворником Смирновым с Колокольной улицы. Через год из-за постоянных споров общество распалось. Дарья Смирнова взяла верх, к ней перешли простодушные и доверчивые поклонники».

На собраниях, куда приглашали людей со средствами, Дарья Смирнова проповедовала, что она Богородица и ее надо слушаться. По-видимому, она обладала сильным даром внушения.

«Ей охотно давали деньги, – рассказал Авксентий Авдеев про Дарью Смирнову. – Первым делом обобрали домовладелицу Чистякову на Охте. Так ее опутали, что она перевела на Дарью дом и отдала ей все деньги, а сама с детьми осталась нищая. Я знаю многих, кто продал последнее, и Дарье к ногам приносил деньги. Дарья хитро придумала: стала своих принимать в одиночку у себя в спальне – и мужчин, и женщин. Жен вооружала против мужей, а мужей учила бросать жен. И брала деньги и от мужей, и от жен. Установила штрафную книгу, стала накладывать взыскания за непослушание. Виновный должен был платить штраф и поститься».

Дарья Смирнова проповедовала безбрачие: она внушала своим последователям, что жениться грех. Многие следовали ее заветам, а те, кто не мог выдержать, скрывали свою семейную жизнь. Женщинам приходилось подкидывать своих новорожденных в приюты.

Между тем, по словам Авксентия Авдеева, «охтинская Богородица» всегда жила с мужчиной. «Как-то раз я не выдержал и спросил Дарью: „Ты проведуешь духовную любовь, а сама почему прелюбодействуешь?“ – рассказывал Авдеев. – Дарья, не смутясь, позвала меня в комнату и заперла дверь на ключ. Она знала, как действует красивое тело не только на мужчин, но и на женщин. Она сказала: „Довольно, что прикоснулся ко мне, а большего не требуй. Это и есть духовная любовь, а плотская не всякому удается“. Присмотревшись ближе, я понял, что не одного меня Дарья так обольщает. Как видит, что кто-нибудь против нее идет, начинает с ним запираться».

Однажды, в январе 1912 года, Дарью Смирнову посетил в ее даче в Лесном репортер газеты «Вечернего времени» Л. Баумгартен. «Приютилась она на пустынной дачке в Лесном, далеко от городской черты, и вьет здесь любострастную и шантажную паутину, – писал Л. Баумгартен. – С одной стороны пустырь, лес. С другой заборы».

Репортер «Вечернего времени» шел с редакционным заданием – внедриться в общину и выведать изнутри ее жизнь. Перед «охтинской Богородицей» он попытался разыграть из себя жертву «любострастия и распущенности», а потому просил спасти его и дать добрый совет. Но Дарья Смирнова, по всей видимости, была очень тонким психологом. Ей удалось уловить фальшь и неискренность. «Почуяла ли, что обман возле нее, что кто-то над нею, обманщицей, зло посмеялся и для того наклепал на себя», – писал в своей заметке в «Вечернем времени» Л. Баумгартен.

После того как муж Дарьи Смирновой подал на нее в суд, она стала на собраниях, после проповеди, собирать деньги – «на адвоката». А после того как осенью 1912 года она оказалась в тюрьме, заявляла, что ее арестовали «по навету врагов», говорила, что она больная женщина и пребывание в тюрьме грозит ей смертью. Подобные же жалобы на имя судебного следователя подали также и другие оказавшиеся в тюрьме «охтинские святые» – «апостол» Денис Шеметов и сын Дарьи Смирновой – сектантский «царь Соломон». Однако петербургская судебная палата отклонила эти жалобы, а также просьбу арестованных об освобождении под залог или на поруки.

Возле окружного суда на Литейном проспекте, куда «охтинскую богородицу» доставляли из женской тюрьмы для общения с судебными следователями и для свидания с родными, поклонники Дарьи Смирновой устраивали настоящие демонстрации. В эти дни толпы сектантов дежурили у ворот окружного суда. Каждое ее появление они сопровождали возгласами: «Дорогая матушка, умрем за тебя!», «Наша родная, не выдадим тебя… благослови… спаси нас». При любом удобном случае они обступали пролетку с арестованной, некоторые фанатики забегали вперед, сбрасывали с себя верхнюю одежду и устилали путь «охтинской богородицы».

Доходило до того, что толпа поклонников Дарьи Смирновой выстраивалась в следственном коридоре окружного суда. Они громко кричали, выражая свое возмущение арестом «святых». Когда стражники выводили «матушку», сектанты обступали ее, клялись в верности и просили благословения и советов. С большим трудом сторожам и конвойным солдатам удавалось отогнать сектантов от «богородицы».

Между тем в деле «Охтинской Богородицы» фигурировало до сорока человек, пострадавших от Смирновой, обобравшей их до нитки. Свидетели обвинения заявляли, что «матушка» взяла с них письменную клятву, что они никогда не выступят против нее. Под угрозой проклятия она запретила им рассказывать на суде любые подробности из жизни их сектантской общины.

Оставшиеся на свободе сообщники Дарьи Смирновой заявляли наивным поклонникам «охтинской Богородицы», что только страдание за арестованную может служить для спасения от грехов. Наиболее предприимчивые сектанты бойко торговали «святыми вещами», оставшимися после ареста Дарьи Смирновой, в том числе ее старыми платьями, шпильками и портретами.

По провинции, где также было немало поклонников «охтинской Богородицы», они разослали воззвания с призывом жертвовать для адвоката «Богородицы», ссылаясь на ее «ужасные мучения» в тюрьме. Дошло до того, что сектанты запугивали друг друга пророчествами о скором конце мира в наказание за арест Дарьи Смирновой.

Судебное разбирательство по делу «охтинской Богородицы» длилось очень долго, и только в середине апреля 1914 года объявили окончательный приговор. На основании вердикта, вынесенного присяжными заседателями, суд признал Дарью Смирнову виновной по трем пунктам обвинения. Вместе с ней приговор огласили и в отношении ее сподвижников по секте – ее сына Петра Смирнова, а также сектанта Дениса Шеметова.

Суд признал виновность Дарьи Смирновой и Дениса Шеметова «в совращении в изуверскую секту» и приговорил обоих к лишению всех прав и ссылке на поселение. Кроме того, суд признал виновность «охтинской Богородицы» в богохульстве и признал справедливым назначить ей предусмотренную законом по этому пункту обвинения «высшую меру наказания» – лишение всех «особенных прав» и заключение в тюрьме на три года. Ее сына – Петра суд приговорил к лишению всех «особенных прав» и отдаче в исправительные арестантские отделения на восемь месяцев. В заключительной части решения суда говорилось, что в отношении Дарьи Смирновой все вынесенные ей приговоры поглощаются самым строгим – ссылкой на поселение…

Традиции милосердия

Природно-географические особенности Лесного обусловили сосредоточение в нем в начале XX века значительного количества различных благотворительных заведений – приютов для взрослых и детей, богаделен и т. п. И хотя, как уже отмечалось, Лесной являлся прежде всего своего рода академическим пригородом Петербурга, благотворительные заведения также служили существенной частью Лесного. Большинство благотворительных заведений Лесного в первые десятилетия XX века располагались на Большой Объездной (ныне улица Орбели) и Новосильцевской (ныне Новороссийская улица), 2-м Муринском и Мориса Тореза проспектах.

Старейшим благотворительным заведением Лесного являлась Орлово-Новосильцевская богадельня. Ее создание связано с трагической историей дуэли между флигель-адъютантом Александра I Владимиром Новосильцевым и поручиком лейб-гвардии Семеновского полка Константином Черновым. Она произошла в сентябре 1825 года и вызвала много толков в обществе[2]. Чернов входил в круг тех, кого позже назовут «декабристами».

Мать Новосильцева, Екатерина Владимировна, урожденная Орлова, была дочерью Владимира Григорьевича Орлова – одного из пятерых братьев Орловых, участвовавших в возведении на престол Екатерины II 29 июня 1762 года, за что его пожаловали в Графское Всероссийской Империи достоинство 22 сентября 1762 года в день ее коронации. Владимир Орлов пользовался благосклонностью при дворе Екатерины, но придворная жизнь не пришлась ему по вкусу.

Его внук В.П. Орлов-Давыдов писал, что предметом желаний его деда служила жизнь семейная, с досугом для умственных занятий. В 1768 году, получив согласие старших братьев (заменивших ему умершего отца), он женился на фрейлине при дворе Екатерины II Елизавете Ивановне Штакельберг. Они прожили 49 лет счастливой семейной жизни и имели двух сыновей (Александра и Григория) и трех дочерей (Екатерину, Софию и Наталью).

Старшая дочь Екатерина родилась в ноябре 1770 года, ее крестила Екатерина II. И так получилось, что именно фрейлина Екатерина Орлова дежурила у тела Екатерины II в первую ночь после смерти императрицы. В 1799 году Екатерина вышла замуж за бригадира (чин между полковником и генерал-майором) Дмитрия Александровича Новосильцева. Но в отличие от брака родителей, ее брак не стал счастливым – через год супруги разошлись.

В 1799 году у Екатерины Владимировны родился сын, названный в честь деда Владимиром. Свою жизнь она целиком посвятила заботам о нем. Когда сын подрос, Новосильцева переехала из Москвы в Петербург, чтобы отдать сына в лучшее учебное заведение того времени – иезуитскую школу. Новосильцев окончил курс одним из первых и вообще подавал самые лучшие надежды. Окончив школу, Владимир Новосильцев поступил на службу в лейб-гусарский полк, вскоре получил назначение адъютантом к главнокомандующему первой армии фельдмаршалу графу Сакену, а затем в 1822 году сделан флигель-адъютантом. Но такую быструю карьеру он сделал не только благодаря личным качествам, но и из-за того, что графа Сакена в свое время облагодетельствовала Е.В. Новосильцева.

Став флигель-адъютантом, Новосильцев переехал в Петербург, но, с прохладой относясь к высшему свету, ограничил свое знакомство кругом приятелей, занимался музыкой, рисованием и на этой почве познакомился с Галяминым – превосходным музыкантом и рисовальщиком. Среди знакомых Галямина был поручик Главного штаба H.A. Скалой. Летом 1824 года, проводя съемки окрестностей Петербурга, он познакомился с семейством генерал-майора П.К. Чернова в его имении Большое Заречье. Семейство Черновых состояло из пяти сыновей и четырех дочерей. Одна из них, Екатерина, выделялась незаурядной внешностью. Приехав в Петербург, H.A. Скалой расхваливал Екатерину Чернову, как единственную в мире красавицу. Галямин побывал в Большом Заречье, затем пригласил туда В. Новосильцева. Тот влюбился в Екатерину и сделал предложение, не спросясь отца и матери.

Примечания

1

Мыза – отдельно стоящая усадьба с сельскохозяйственными постройками.

2

Поединок между Новосильцевым и Черновым был не единственной дуэлью, случившейся в Лесном. В феврале 1840 года в Сосновскому лесу, примерно близ нынешнего пересечения проспектов Светлановского и Мориса Тореза, произошла дуэль М.Ю. Лермонтова с сыном французского посланника в Петербурге Барантом. Дуэль началась на рапирах, а закончилась пистолетами. Лермонтов был легко ранен, а за дуэль его вторично выслали на Северный Кавказ в действующую армию. 14 мая 1872 года в Лесном, на участке Беклешова, близ Большой Муринской дороги, состоялась «литературная дуэль», о которой много говорили в столице. Она стала развязкой долго длившейся истории с политической и любовной подоплекой. Стрелялись сенатский чиновник и одновременно журналист «Санкт-Петербургских ведомостей» Александр Жохов и молодой адвокат и литератор Евгений Утин – сотрудник журнала «Вестник Европы». Среди секундантов были известные журналисты «Санкт-Петербургских ведомостей» Виктор Буренин и Эрнест Ватсон. Результатом поединка стала смерть Александра Жохова. У тина приговорили к нескольким месяцам заключения в крепости, а секундантов признали невиновными… Подробности этой дуэльной истории разыскал и опубликовал знаток истории Петербурга журналист Дмитрий Шерих.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.