Франция была почти бессмертной. Все рантье живыми просились в Пантеон. Но такие исключительные удачи всегда отражаются на душевном равновесии, и Франция томилась, не зная, какую страну можно еще уничтожить. Как будто все страны Европы были уничтожены. Оставались жалкие огрызки.
      В 1935 году господин Феликс Брандево решил с горя подобрать оставшиеся крохи. Швейцария и Бельгия были присоединены к Франции в течение одиннадцати минут. Голландия не подчинилась постановлению, превращавшему ее во французский департамент «Дюн». Покопавшись в архивах, голландские журналисты написали двусмысленные статейки о затоплении страны. На что надеялись эти люди, отстаивая независимость своей родины, для нас остается тайной. Возможно, что в них жил дух великих мореплавателей прежних времен, и они рассчитывали отплыть вместе со своей страной куда-нибудь в иное полушарие. Так или иначе, узнав о сопротивлении голландцев, господин Феликс Брандево серьезно оскорбился. Он не хотел войны. Он давно стал пацифистом. Кроме того, объявить войну — это означало бы смутить покой симпатичных американцев. Господин Феликс Брандево решил ликвидировать конфликт по-семейному.
      — Займитесь Голландией, — сказал он своему военному министру, генералу Легату.
      — Голландия? А что там? Горы? Флот? — спросил исполнительный министр.
      — Там дождь и сыр.
      — Насчет сыра я профан. Но дождь, но дождь… Я займусь дождем…
      — Только, пожалуйста, потише, — предупредил его господин Феликс Брандево. — Нельзя обижать американцев.
      Этот разговор происходил 18 августа 1935 года. 19 августа «Журналь де Даба» писал:
      «Из вполне авторитетных источников нам сообщают, что французское правительство настроено вполне миролюбиво по отношению к Голландии и не предпримет никаких военных мер. Если маленькая Голландия сама не понимает экономических и моральных преимуществ присоединения ее к Франции, мы можем только пожалеть эту страну. Войны, во всяком случае, не будет».
      — . Войны не будет! — кричали продавцы газет па улицах Парижа и Амстердама.
      Они были правы. Войны действительно не было.
      Правда, Енс Боот спешно отплыл в Голландию. Но эта поездка была исключительно вызвана вполне естественным желанием повидаться со своей матерью, Анной Боот, с которой Енс расстался ровно тридцать четыре года тому назад.
      В Голландии Енс Боот увидел то, что должоп был увидеть, то есть дождь и сыр.
      (Господин Феликс Брандево хорошо знал географию.)
      Не останавливаясь, Енс Боот проехал прямо на остров Тес-сел. Где-то произошли грандиозные катастрофы. Погибла почти вся Европа, Работал «Трест Д. Е.», Здесь же морские птицы несли яйца, и мирные жители, не думая о судьбах народов, кушали вкусную яичницу.
      С величайшим волнением вошел Енс в скромный домик. Анна Боот молилась. Упав на колени, долговязый Енс припал к желтым сморщенным рукам матери и покрыл их поцелуями. Когда тридцать восемь лет тому назад он проглотил ус лангуста, это было очень больно, и матушка тогда утешала его. Теперь, познав измену мадам Люси Бланкафар и гибель Европы, он крайне нуждался в материнском утешении.
      Услыхав запах мыльного порошка и рыбы, исходивший от платья Анны Боот, Енс вспомнил детство. Директор «Треста Д. Е.» почувствовал себя малым ребенком.
      Апна Боот выронила из рук псалтырь. Вошедший человек напомнил ей короткий, по тяжелый грех далекой молодости.
      — Господи, прости и помилуй, — прошептала она. Матушка, я твой сын Енс!
      «- ч Неправда! Ты искуситель, — с величайшим недоверием ответила ему Анна Боот. Енсу пришлось показать матушке родимое пятно на своем животе и в придачу еще паспорт. Тогда старуха, обливаясь слезами, стала целовать угрюмое, костистое лицо Енса.
      Шел дождь. Час спустя, разглядывая элегантный костюм сына, Анна Боот спросила не без тревоги:
      — Чем ты занимаешься, Енс?
      Директор «Треста Д. Е.» не захотел огорчить свою старую мать. Он цебрежно ответил:
      — Я был массажистом и охотником. Теперь у меня маленькое бюро похоронных процессий.
      При этих словах глаза Енса Боота убежали в сторону. Сердце матери отличается прозорливостью. Айна Боот сказала сыну:
      — Ты мне солгал, Енс. Может быть, ты стал жуликом или, господи помилуй, убийцей?
      Анна Боот плакала. Шел дождь.
      Енсу хотелось покаяться матери во всех грехах, лечь в детскую кроватку, съесть большое яйцо морской птицы всмятку и уснуть навеки. Но он преодолел это естественное желание.
      Вечером Анна Боот, утомленная событиями дня, задремала в кресле. Енс вышел из дому. Дождь не переставал. Впрочем, дождь в этой стране может идти, не переставая, три месяца, и не дождь удивил Енса Боота. Он увидел странную картину: весь берег был покрыт мертвыми морскими птицами. Они падали с неба на глазах у Енса, падали, как камни.
      Когда Енс вернулся, его мать проснулась от скрипа двери. Кис решил поделиться с ней своими впечатлениями:
      — Матушка, весь берег покрыт дохлыми птицами. Они падают с неба. Что бы это могло значить?
      Анна Боот снова заплакала.
      — Это значит, что ты принес несчастье в мой дом. Никогда птицы не умирали здесь. Ты не сын мой, а дьявол!
      Енс Боот, директор «Треста Д. Е.», услыхав слова матери, задрожал, как ребенок, которому рассказали страшную сказку. Суеверный страх овладел им. Может быть, он, проклятый всеми человек, действительно принес беду своей старой матери?.,
      Енс дрожал. Мать плакала. Шел дождь.
      — Дай мне стакан воды, — сказала среди слез Анна Боот. — Дьявол, дай мне воды! Смотри, не обмани меня! Дай мне воды, а не дьявольского яда.
      Енс вышел во двор, покрутил колесо колодца и принес матери стакан свежей, холодной воды.
      — Пей, матушка, — сказал он с беспредельной нежностью. Пальцы его все еще продолжали дрожать. Анна Боот отпила полстакана. Она сидела молча в кресле. Через полчаса ужасная гримаса свела ее лицо. Стакан упал и разбился. Началась рвота.
      — Ты обманул меня, Енс! Ты дал своей матери яду!.. Это были последние слова Липы Боот.
      Енс бежал. Один на пустынном острове, устлан нем трупами птиц.
      — О! о! о!
      Какой-то рыбак перевез его на материк. Он не отвечал на вопросы. Он не видел людей. Перед ним были испуганные глаза матушки и стакан чистой воды.
      Кругом умирали люди и звери, они умирали в городах и в деревнях. Голландия, не захотевшая присоединиться к великой Франции, умирала в корчах, с пеной на губах.
      В Утрехте молодая Вильгельмина Майстрот рассказывала сказку своей дочери, прекрасной Дели:
      — … И с неба упала голубенькая звездочка…
      — Мама, разве звезды падают с неба?
      — Падают, детка, падают, Дели. На небе бог. С неба может все упасть…
      И, кончив сказку, мама дала Дели «капли датского короля». Дели немного кашляла. Через пять минут в кроватке с сеткой лежал скрюченный трупик.
      С неба падал дождь. Енс Боот бежал по размытым дождем полям, падал, подымался, снова бежал, бежал и кричал:
      — О! о! о!
      На этот раз Енс Боот хотел явно невозможного: он пытался убежать от самого себя.
      Через две недели в Голландии не было людей. Дождь все еще шел. В складах высились красные горы несъеденного сыра.
      Среди бумаг господина Феликса Брапдсво сохранилась крохотная записка:
      «Триста аппаратов… В облака при образовании… Дождь… Шесть дней».
      Но читать чужие письма по меньшей мере неприлично. Войны не было. Американские пацифисты послали господину Феликсу Брандево приветствие и голубку из массивного (не дутого) золота…

      Двадцать второго мая 1937 года заборы Перпиньяна украсились прекрасными трехцветными афишами:
      ДОРОГИЕ СОГРАЖДАНЕ!
      Отечество в опасности!
      Начиная с апреля 1936 года отдел записи гражданских актов не зарегистрировал в Перпиньяне ни одного рождения.
      Что станет через двадцать лет с прекрасным Перпинь-яном? Кто будет голосовать при выборах в парламент?
      Кто будет читать уважаемую газету «Л'об де Перпинь-ян»? Кто будет пить отменные, не фальсифицированные аперитивы?
      Граждане, опомнитесь!
      Городской совет постановил выдать сто золотых франков и почетный диплом гражданину, который окажется способным стать отцом. Для торжественного акта будет предоставлен большой зал муниципалитета. Решение вынесет жюри под председательством городского врача д-ра Ликико. Кандидаты должны записаться у секретаря.
      Спешите, дорогие сограждане!
      Спешите, пока не поздно!
      Мы верим в ваше мужество!
      Мэр города Перпиньяна.
      Альфонс Мэрдо.
      С утра до вечера у афиш толпились дорогие сограяедане Мэрдо.
      — Ровно через двести семьдесят дней в Перпипьяпе родится не менее десяти тысяч детей, — куражился молодой и прекрасный нотариус Балье. — Я не иду записываться только потому, что не привык стоять в очереди, — там, наверное, сегодня давка.
      Но мосье Балье ошибался. Секретарь мэрии весь день безнадежно глядел в окно. На площади происходила собачья свадьба. Собаки весело тявкали. Секретарь зевал. Ни один кандидат не явился.
      Мы предостерегаем, однако, читателей от неверного вывода, будто Перпиньян являлся исключительно порочным и за свой грехи наказанным городом. Нет, во всей Франции можно было наблюдать однородные явления:
      1) абсолютную безработицу среди акушерок.
      2) тишину на улицах, вследствие полного отсутствия граждан нежного возраста.
      3) превращение всех начальных школ в танцклассы для взрослых.
      4) систематические самоубийства фабрикантов игрушек, и прочее.
      Историк — не стыдливая отроковица. Оп обязан с беспощадной настойчивостью приоткрывать завесу, отделяющую нас от жизни общества былых времен, и не его вина, если эта жизнь мало согласуется с великими заповедями добра и приличия. Наш долг — выяснить причины, которые довели Францию до столь ненормального положения.
      Первенствующую роль среди них играет, разумеется, война. В течение двадцати пяти лет, почти без перерывов, Франция воевала. Она содержала под ружьем миллионы граждан. Мальчики пятнадцати лет, мобилизованные в спешном порядке, немедленно развращались. На интендантство было возложено снабжение четырех тысяч восьмисот базовых и семнадцати тысяч шестисот летучих публичных домов для солдат. Легко себе представить, как это отражалось на санитарном состоянии населения. Уже к 1935 году статистика показывала уменьшение рождаемости на сорок восемь процентов.
      Тогда появилось на сцену спасительное лекарство. Владелец большой фабрики химических изделий «Д. Е.» выпустил в продажу золоченые пилюли «Афродитин». Это лекарство представляло из себя остроумную смесь эфирных веществ и семенных вытяжек. Оно одновременно служило для трех целей: преодолевало застенчивость, препятствовало увеличению населения, то есть отягощению бюджета, и, как всякий наркотик, веселило человека. Фабрика «Д. Е.» не успевала выполнять заказы. Вскоре ее владельцы сделались самыми богатыми людьми Франции. Что касается публики, то она нежио полюбила «Афродитин» и даже, для удобства, звала его запросто «Афро».
      Пилюли, как мы уже сказали, были позолочены безвредным бронзовым порошком и продавались в изящной упаковке. Невесты преподносили своим женихам коробочки с пилюлями. Заботливые тещи, отправляясь утром на базар за провизией, не забывали прихватить коробочку «Афро». В кафе предупредительные официанты, завидев парочку, кричали буфетчице:
      — Два пикона-кюрасо — два! Один «Афро» — один!
      Солдаты, эти исконные носители городской цивилизации, познакомили с чарами «Афро» и сельских жителей. В любой крохотной лавчонке, обслуживавшей рыбаков Бретани или пастухов Савойи, можно было теперь найти заветные пилюли.
      Правительство господина Феликса Брандево, занятое уничтожением различных государств, а также истреблением по- следних коммунистов, не вмешивалось в интимную жизнь граждан. Как читатели видят, это было воистину либеральное правительство.
      «Афро» стал подлинным героем. О нем писали большие научные трактаты. О нем слагали непристойные куплеты. В течение 1936 года было продано четырнадцать миллионов изящ-II ных коробочек.
      На годичном собрании акционеров химической фабрики «Д.Е.» раздавалось одно только слово:
      — Триумф!..
      Акционеры принесли сердечную благодарность новому директору фабрики господину Енсу Бооту. который приобрел патент на дивный «Афро». Господин директор был весьма растроган.
      К этому времени с достаточной ясностью сказались новые, дотоле неизвестные свойства волшебного лекарства. После трех-четырех коробок «Афро» превращал молодого крепкого мужчину в самого исправного евнуха. Сначала афроманы испытывали слабость и сильные головные боли. Им приходилось увеличивать дозу лекарства. Многие доходили до восьми и даже до десяти пилюль. Наконец наркоз переставал вовсе действовать, и надеявшемуся на его благотворное влияние приходилось постыдно покидать поле сражения.
      После того как все министры, сыновья министров, племянники министров и даже некоторые внуки министров испытали на себе разрушительное действие «Афро», правительство наконец заинтересовалось опасным фабрикатом. В Лилль, где находилась фабрика «Д.Е.», прибыл главный прокурор республики. Он узнал, что директор фабрики, господин Енс Боот, накануне отбыл неизвестно куда.
      Фабрикация «Афро» была запрещена под страхом смертной казни. К сожалению, эта мера несколько запоздала. Вряд ли во всей Франции набралось бы двадцать тысяч мужчин, которые не познали бы надежд и разочарований «Афро». Огромное большинство французов примирилось со своей участью.
      Этого нельзя было сказать о француженках. Среди них распространились нервные заболевания. Родильные дома были обращены в больницы для душевнобольных. Наиболее храбрые женщины убегали из дому и, добравшись до границ республики, за которыми начиналась пустыня, выжидали темноты. Сторожевым постам было приказано стрелять во всех, пытавшихся перейти границу. Ночью отважные путешественницы переползали через глубокие рвы. Многие погибали. Достигшие цели раздевались догола и ложились на землю, ожидая дикарей. Дело в том, что по всей Франции ходила легенда о великолепных варварах, которые якобы похищают женщин. Действительно, бродившие по пустыне люди — баски, лигурийцы или швабы — порой вознаграждали француженок за их подлинный героизм. Но большинство гибло от холода или от хищных зверей, которые, обнаглев, зачастую подходили к самым границам Франции.
      Таково было положение к началу 1937 года. «Афро» вполне оправдал надежды, возлагавшиеся на него трудолюбивым директором фабрики «Д. Е.».
      В палату депутатов был внесен срочный законопроект об импорте во Францию двухсот тысяч негров из колоний. Предполагалось после использования производительной энергии послушных дикарей сконцентрировать их на одной из окраин республики и уничтожить, чтобы они не вызывали излишних приступов ревности у законных белых мужей. Законопроект встретил, однако, сильное сопротивление со стороны Академии. «Бессмертные» утверждали, что новое поколение будет не чисто белого цвета, и в этом видели отступление от исконных традиций латинской расы. Напротив, прогрессивные круги приветствовали перемену окраски. В кабаре пели песенку, посвященную республике:
      Марианна! Марианна!
      Ты будешь — кофе с молоком…
      Законопроект был отклонен тремястами шестнадцатью голосами против ста семидесяти четырех (триста шестнадцать «традиционных» депутатов были женаты, сто семьдесят четыре являлись свободомыслящими холостяками).
      Тогда вновь созданное министерство народного размножения обратилось к префектам и мэрам отдельных городов с предложением организовать соответствующие конкурсы.
      Прочитав циркуляр министра, мэр города Перпиньяна Мэр-до сочинил вдохновенную афишу, текст которой был нами воспроизведен в начале настоящей главы.
      Это был первый конкурс, и вся Франция затаив дыхание следила за его результатами. В Перпиньян прибыли специальные корреспонденты всех крупных парижских газет, 356.
      Представитель газеты «Пти журналь» мосье Гропэт, желая опередить своих коллег, на вокзале сочинил первую телеграмму:
      «Прилив кандидатов так велик, что возле городского совета военный отряд и команда пожарных охраняют порядок. Число кандидатов перевалило за двадцать тысяч. Великолепная погода благоприятствует событиям».
      После этого мосье Гропэт побрился, позавтракал и направился в здание муниципалитета. Секретарь сидел у окошка и зевал. Большой лист, приготовленный для записи кандидатов, сиял девственной чистотой.
      Мосье Гропэт составил вторую телеграмму:
      «Положение несколько осложнилось благодаря иностранным интригам. Арестованы читинские шпионы. Погода по-прежнему благоприятствует. Франция победит!»
      Мосье Мэрдо приказал всем своим чиновникам бросить занятия и предаться розыскам хотя бы одного мужчины, никогда не принимавшего «Афро». Чиновники бегали, потели, вздыхали. Гропэт телеграфировал:
      «Чтобы победить, нужны крепкие нервы».
      Подходящего человека не было.
      Наконец 29 мая старый сторож мэрии Леон привел приятного застенчивого юношу, который жил скромно со своей престарелой бабушкой, сажал картофель и бобы, верил в бога и никогда не видал золоченых пилюль. Это было воистину нечаянной радостью. Мосье Мэрдо прижал юношу к своему животу, обвязанному трехцветным шарфом, и облил его ливнем патриотических слез.
      — Ты Шарлемань, ты Жанна д'Арк, ты Дантон, ты господин Феликс Брандево, — шептал в умилении мосье Мэрдо скромному юноше, которого до этого времени звали Полем Пти.
      Дальнейшее описание событий мы представляем поэтическому перу мосье Гропэта.
      Четвертая телеграмма:
      «Поль Пти прекрасен и смел. Его невеста, дочь мосье Мэрдо, самая красивая и нравственная девушка города.
      Примеру Перпиньяна должны последовать другие города. Мы победим весь мир. Наблюдается приток американских туристов. Гостиницы переполнены».
      Пятая телеграмма:
      «Мэрия убрана флагами и электрическими вензелями. На площади радостная толпа. Устроены народные развлечения: карусели и стрельба в цель. В павильоне военный оркестр. Невеста уже в зале. Поль Пти подкрепляется ужином под наблюдением врачей».
      Шестая телеграмма:
      «Поль Пти скушал два яйца всмятку, шпинат и котлет де-воляй, выпил стакан минеральной воды. Оркестр исполняет туш».
      Седьмая телеграмма:
      «Поля Пти ведут. По вполне понятной стыдливости, он упирается».
      Восьмая телеграмма:
      «Поль Пти присел на ступеньку и попросил разрешения выкурить сигарету. Оркестр исполняет «Тореадор».
      Девятая телеграмма:
      «Поль Пти все еще сидит. Погода благоприятствует. В Перпиньяне прекрасные карусели. Задержан читинский шпион».
      Десятая телеграмма:
      «Восторг! Эллада! Галльский петух! Поль Пти вошел в зал. Двери опечатаны. Толпа хранит богомольное молчание. Эвоэ!»
      В редакции «Пти журналь» тщетно ждали наиболее важной одиннадцатой телеграммы. Ее не последовало. Перо изменило мосье Гропэту. Он не сумел описать финал торжественной ночи.
      Ровно в 12 часов, когда оркестр исполнял «Марсельезу», в окне показалась жалкая физиономия Поля Пти. Юноша, напрасно пытавшийся взломать не только запечатанные, но и крепко запертые двери, решил прибегнуть к окну. Он горько плакал, а сквозь рыдания раздавались слова: — Сто «Афро», и поскорей!
      Но уж никакой «Афро» не мог помочь последнему герою Великой Франции,

      Изо всех операций, проведенных «Трестом Д. Е.», для нас наиболее загадочной остается уничтожение народов, заселявших некогда Скандинавский полуостров. До нашего времени ни одному историку не удалось осветить этот хотя и второстепенный, но достаточно любопытный вопрос. Объясняется это не какой-либо особой сложностью скандинавской операции, а исключительно печальной случайностью. Когда в 2004 году был найден секретный архив «Треста Д. Е.», в нем не оказалось папки № 18 621, заключавшей все документы, связанные с событиями 1938 года. Архив хранился в несгораемом шкафу мистера Твайвта. Мы не можем, таким образом, заподозрить ни воров, ни мышей. Нет, единственным виновником является покойный мистер Твайвт, любивший изредка перелистывать трогательные и назидательные документы. Однажды, отправившись на свою обычную утреннюю прогулку в огородничество с папкой № 18 621, он вернулся домой без бумаг. Подобные неприятности, рождаемые рассеянностью, происходят порой и в самых лучших домах. Но, увы, благодаря наивному жесту мистера Твайвта, мы лишены возможности с должной полнотой обрисовать гибель Скандинавии.
      В наших руках находятся лишь шесть документов, которые мы и приводим полностью.
      I. Записная книжка Енса Боота, в черной клеенчатой обложке. На странице сорок первой запись чернильным карандашом:
      «26 ноября 1936 года. Сегодня глядел «Бранда»: Провинциал и дурак. Сливки и сметана + непримиримость перед законной супругой. Кстати, вспомнил: необходимо побрить собаку. ЙВ!»
      II. Телеграммы в различные американские газеты за март 1938 года из Стокгольма, Копенгагена и Христиании.
      «Замечены случаи сонной болезни. Приняты меры».
      «На границах Дании установлен карантин».
      «В школах произведены прививки».
      «По мнению специалистов, сонная болезнь в слабой форме наблюдалась и прежде. В 1922 году в Нью-Йорке и в Москве были легкие эпидемии».
      «Смертность увеличивается».
      «Американское правительство запретило всем судам заходить в порты Скандинавии».
      «Эпидемия принимает угрожающие размеры». «Почтовое сообщение прервано».
      III. Письма датского художника Иоганна Ольсэ к госпоже Габриели Боно в Париж.
      Письмо л е р в о о.
      «Я пишу тебе, Габриель, из «Тиволи». На этой скамейке мы сидели с тобой. Помнишь, за маленьким киоском? Ты показывала мне рыжие перчатки, у них были кисточки, как уши пумы. Я хотел тогда тебя написать в зеленом джемпере. Кричали дети. Сейчас здесь очень тихо. На соседней скамье сидит молодой человек с ракеткой для тенниса. Он все время раскрывает рот. Но ты не думай, что он поет или кричит. Нет, это просто, просто как все в зеленом, стеклянном, водяном Копенгагене: он зевает. Значит, через неделю санитары в масках потащат его в крематорий. Санитарам, впрочем, тоже захочется спать. Знаешь ли ты, Габриель, что такое сон? Легкий, звенящий, белесоватый, как этот город. Когда в глазах зияние и сигарета выпадает из пальцев. Ах, сон, сон!.. Моя бедная девочка, если бы ты знала, как мне хочется спать!..
      Но, нет, не бойся. Я совсем здоров. Я могу бегать и плакать. Я могу любить. Еще сильнее, чем прежде. Я хожу вдоль пустых, оловянных каналов порта. Северное море пахнет сыростью и тишиной. Я ищу твои губы, смоляные, сухие, горькие, твои южные губы, Габриель! Я решил бросить все. Я приеду к тебе. Добраться, говорят, не легко. Но это вздор. Я должен быть с тобой. Ты помнишь ночи-в Эйс-берге, когда выла сирена и с неба сыпался золотой горох звезд. Я уже тогда понял: не просто любовь — иное. Если не мы, то кто же?.. Человек с ракеткой сейчас уснет. Они все уснут. А мы должны продлить… Нет, я не умею писать об этом. Скажу, когда увижу, вдохну в розовую раковину твоего уха, Габриель, мы назовем его Сандро!..
      Я не лягу спать сегодня. Я буду на страже. Поцелуй меня, Габриель!»
      Письмо второе.
      «Габриель, я еду к тебе. Весь день я боролся с этим лживым дыханием воды. Легко понять — даже море зевает. Июнь. Белые ночи. Надо щипать себя, чтобы не уснуть. Я нашел лодку. Я еду вечером. Я слышу Париж. Итальянские бульвары. Гудение стальных жуков. В кафе звон стаканов. Смех. Кафе ведь у вас открыты до утра? Лишь бы не уснуть! Твои губы, Габриель! Только не дай мне уснуть! Еще три часа, и я отчалю. Лодочник спит. Санитары в масках на грузовике. С ними пастор. Пастор тоже зевает. Ты ведь знаешь это чувство — когда приятно холодеют ноги и в голову кто-то льет густой тягучий мед. Нет, это — смерть!.. Молю тебя, разбуди!..»
      Письмо третье.
      «Надо ехать. Не могу. Мама делала медовые пряники- слон с хоботом. Хобот был вкусней всего. Помнишь, когда я тебя поцеловал в плечо, ты засмеялась: «Я хочу спать». Милая, я тоже! Все спят. Поздно. Спокойной ночи. Надо мной стоит какой-то человек в маске. Мне кажется, что это…»
      IV. Описание в № 316 чикагского журнала «Весь мир» сонной болезни.
      «Симптомы: бледность, одутловатость. Глаза тускнеют. Движения ленивы. Внезапная сонливость. Слабый пульс.
      Течение болезни: зевота. Сон до двадцати часов в сутки. В первые дни болезни больные еще пробуждаются для принятия пищи. Потом наступает полный сон без перерывов.