Погибшие европейцы любили порой щегольнуть парадоксами:
      «Ним гуси спасли», «от искры Москва сгорела» и т. п. Отнюдь не желая подражать этим легкомысленным философам, мы должны признаться, что часто незначительные события влекут за собой другие, уже весьма и весьма значительные.
      (Стоит вспомнить рассеянность монакского принца и ее колоссальные последствия.) Великобритания была могущественным государством. Ей принадлежали страны, ныне являющиеся великими державами пашой планеты, как-то: Индия, Канада, Египет, Австралия и многие иные. Еще в 1930 году Великобритания могла соперничать с США.
      В феврале месяце 1930 года, приблизительно за год до гибели Восточной Европы, описанной нами в предыдущих главах, тысячи почтальонов, разносивших утреннюю почту в своих мешках, среди других писем несли десятки тысяч одинаковых желтых конвертов с маркой в одно пенни.
      В желтых конвертах лежали печатные циркуляры «Английского стального треста», рассылаемые оптовым, а также розничным торговцам всего мира.
      АНГЛИЙСКИЙ СТАЛЬНОЙ ТРЕСТ Лондон, дата почт. штемпеля М. Г.
      Настоящим честь имеем довести до Вашего сведения, что, желая пойти навстречу запросам публики и рас ширить число нашей почтенной клиентуры, мы решили понизить с 1 марта сего года цены на все наши изделия на пятьдесят процентов. Смеем выразить уверенность, что Вы почтите нас Вашими заказами.
      Что ж! Если гуси спасли древний Рим, а от искры сгорела дряхлая Москва, то могущественная Великобритания, повелевавшая четырьмястами пятьюдесятью миллионами человек, погибла от желтых конвертов с маркой в одно пенни.
      Все последовавшее непосредственно за рассылкой исторического циркуляра никак не говорило о гибели. Понижение цен на стальные изделия было встречено обществом и прессой более чем благожелательно. Заводы треста утроили продукцию.
      Безработных больше не было.
      Глядя тоскливо в окна, где имелись коварные враги, про копченное насквозь небо и безукоризненный джентльмен, господь бог, конкуренты треста — директора «Стальной компании Феникс», а также владельцы фирмы «Брэй и K°» — тоже решили сбавить цены и увеличить производство.
      В «Экономическом вестнике» мистер Гобс писал: «Совершенно исключительный расцвет нашей стальной индустрии носит явный характер искусственно вызванного процесса и чреват тяжелыми последствиями». Но на мистера Гобса никто не обращал внимания. Это был человек с больной печенью, осужденный на вечную диету, живущий без сои и без пикулей, следовательно, совершенно неспособный воспринять радостные события.
      Прочитав в «Питтсбургских новостях» о понижении цен на стальные изделия в Англии, почтенный мистер Джебс возмутился.
      — Конечно, Германия уничтожена, но Германия не Европа. Они захватят псе рынки! Рельсы для балканских железных дорог. Раз. Ножи и косы — России. Два. Считать бесполезно. Что же смотрит Енс Боот? Этот дурак уничтожил несчастных немцев и успокоился. А где мои семь миллиардов? Обман! Жулье! Хррр! От негодования мистер Джебс издавал звуки, не относившиеся ни к одному из известных нам человеческих языков.
      Вероятно, негодование его удвоилось бы, если бы он узнал, что Енс Боот, скупая через подставное лицо контрольный пакет акций «Английского стального треста», принимал активное участие в работе этого предприятия и что возмутительный циркуляр о Понижении цен па пятьдесят процентов носит следы его гениального пера.
      Ближайшие события, впрочем, показали, что литературные упражнения Енса Боота честно служили интересам близорукого мистера Джебса.
      Вскоре переизбыток стальных изделий сказался с исключительной ясностью. Внутренний рынок, насыщенный донельзя, больше ничего не принимал. Американский конгресс одобрил занон, запрещающий ввоз заграничных стальных изделий.
      С другой стороны, вся Восточная Европа, после уничтожения Германии ввозившая стальные изделия предпочтительно из Англии, к лету 1930 года представляла собой просторное кладбище, отгороженное санитарным кордоном.
      «Английский стальной трест», «Стальная компания Феникс» и фирма «Брей и К0» оказались в крайне затруднительном положении.
      К 1 августа биржа труда зарегистрировала миллион шестьсот тысяч безработных в стальной промышленности. Остальные работали три дня в неделю.
      Стальной кризис, американские заградительные пошлины и уничтожение восточноевропейских рынков сказались и на положении других видов промышленности. Добыча угля пала на тридцать шесть процентов. Текстильные фабрики закрывались одна за другой. К концу года вся Англия переживала неслыханный промышленный кризис. Из восьми миллионов четырехсот тысяч рабочих шесть миллионов двести тысяч значились как безработные.
      Предприятия лопались. Десятки банков, связанные с индустриальными предприятиями, были накануне банкротства.
      Английский Государственный банк, стараясь предотвратить катастрофу, расширял кредиты. Машины заводов, фабрик, верфей стояли. Но зато станки, печатавшие деньги, работали с исключительной продуктивностью. В Нью-Йорке за один доллар можно было приобрести четыреста семьдесят английских фунтов.
      В Лондон слетелись все стервятники заатлантического мира. Они щеголяли на Пикадилли своими клетчатыми брю ками и сытыми физиономиями. Благодаря дикому росту цен, появление в восточном квартале Лондона, где жила беднота, краснощекого, упитанного лица являлось такой редкостью, что прохожие останавливались, ища глазами кинематографический аппарат. Несчастные полагали, что сытый и хорошо одетый человек артист, загримированный для американского фильма.
      В дорогие магазины заходили ленивые аргентинцы и за не сколько песо скупали все, что находилось там, от теплых кальсон из шерсти мериносов до картин Россети, изображав ших анемичных особ, не лишенных, однако, приятности.
      Большинство сокровищ Британского музея было приобретено США.
      Лидс был разграблен безработными.
      Конференция английской рабочей партии после долгих прений пришла к выводу, что единственным спасеньем является пролетарское правительство. Но, Осудив «азиатский метод захватов», конференция постановила: ждать выборов в парламент, которые должны были состояться через полтора года, то есть в ноябре месяце 1933 года.
      В палате общин уважаемый депутат, мистер Чекэн, запросил уважаемого мистера Бровэда:
      — Известно ли мистеру Бровэду, что некто, парикмахер Мануэль Баргенц, приехавший семь недель тому назад из Рио-де-Жанейро, приобрел за шестьдесят мильрейсов сан лорда и теперь заседает в высокой палате.
      — Нет, это мне неизвестно, — ответил мистер Бровэд.
      — Известно ли мистеру Бровэду, что за май месяц в Манчестере умерло от голода одиннадцать тысяч четыреста человек? — продолжал любознательный мистер Чекэн.
      — Нет, это мне также неизвестно, — повторил мистер Бровэд.
      — Известно ли мистеру Бровэду, что одна из континентальных держав спешно готовится к уничтожению нашего флота? — К сожалению, по соображениям вполне понятным, в данный момент я лишен возможности ответить на вопрос уважаемого мистера Чекэна.; Газеты сообщили, что в палате общин очередное заседание прошло вяло. Газет, однако, никто не покупал — они стоили слишком дорого: пять фунтов за крохотный листок желтой оберточной бумаги.
      Все же 18 июля 1932 года многие раскошелились и купили газеты, заключавшие достаточно важное сообщение: конференция представителей Канады, Австралии, Новой Зеландии, Индии и других государств, входивших в состав Великобританской империи, приняла решение порвать всякую связь с Англией и указанные государства объявить независимыми.
      В этот день в Ливерпуле, возле городской булочной, произошел небольшой бой. Шестьсот четырнадцать человек погибли.
      В Лондон прибыла американская благотворительная делегация. Американцы отобрали двадцать тысяч детей, которые при осмотре обнаружили восемьдесят восемь процентов вероятности немедленной голодной смерти. Сына вдовы Анны Айс, маленького Джо, они забраковали: у него было только восемьдесят шесть процентов. Анна Айс умоляла взять Джо:
      — Я вам даю слово, что он умрет! Анну Айс вывели.
      Несмотря на все описанные нами трагические последствия циркуляра «Американского стального треста», жизнь в Лондоне сохраняла видимость прежней, Консерватизм в Англии был непобедим. По-прежнему возле дворца стояли часовые в напудренных париках, ораторы в Гайд-нарке чинно доказывали преимущества анархии, а дряхлые мисс, проходя по мосту, где имелись голые фавны из бронзы, потупляли свои вылинявшие глаза.
      Кроме того, жестокость нравов несколько смягчалась особенностями английского языка: человек, из-за фунта хлеба душивший другого человека, говорил ему все же «вы».
      В Ньюкэстле безработные нарушили постановление рабочей партии и, не дожидаясь выборов 1933 года, захватили власть.
      Парламент осудил их поведение, и правительство его величества короля Великобритании послало в Ныокэстль несколько верных полков, которые уничтожили недисциплинированных членов тред-юнионов.
      В августе, благодаря сносному урожаю, наступило некоторое облегчение. Но мистер Гобс, еще живой, несмотря на больную печень, написал для «Экономического вестника» прекрасную статью, в которой доказывал, что своего хлеба Англии может хватить лишь на два месяца. К счастью, «Экономический вестник» больше не выходил из-за отсутствия бумаги.
      В октябре голодные бунты возобновились. Горожане направлялись в поместья и фермы, захватывали спрятанные припасы и съедали чудом уцелевший скот. В поместье Айэн лорда Хэга был съеден последний рысак. Лорд Чарльз Хэг получил лишь хвост, и он повесил эту родовую эмблему в своем пустом кабинете над письменным столом.
      Сэр Эдуард Карсейль, обладатель коллекции лучших в мире бульдогов, потребовал взвод шотландских стрелков для охраны псов от нашествия голодных горожан. Требование было выполнено. Но вскоре стрелки съели бульдогов.
      Положение с каждым днем становилось все тяжелее. Последние американцы уехали, увозя с собой грандиозные кофры.
      Правительство вело переговоры с Канадой о закупке хлеба на остатки золотого фонда. Но канадцы держались стойко и мировых цен но сбивали.
      Ежедневно тысячи людей умирали от голода.
      Наступил еще один печальный день: 11 ноября. На трибуну палаты общин взошел мистер Бровэд.
      — Я могу теперь ответить на вопросы, поставленные мне пять месяцев тому назад уважаемым мистером Чекэном.
      Сегодня утром французский флот частью потопил, частью захватил наши военные суда.
      К вечеру в Лондоне слышалась пулеметная стрельба. Но это не было политической борьбой. Одни голодные люди стреляли в других голодных людей. Потом, устав стрелять, уцелевшие уснули.
      Ночью король вызвал во дворец лидера рабочей партии мистера Карля. При свидании присутствовал мистер Бровэд.
      Король говорил мистеру Карлю и глядел при этом на мистера Бровэда, который как бы скреплял росчерками ресниц слова своего монарха.
      — Мы предлагаем вам ввиду тяжелого положения нашей горячо любимой родины взять в свои руки власть, не дожидаясь выборов тысяча девятьсот тридцать третьего года, — вежливо сказал король.
      Мистер Карль столь же вежливо поблагодарил короля и отказался. Он произнес весьма лаконичное:
      — Мерси — нет! Мистер Карль был истинным демократом. Он показал королю, что значит конституция.
      Шли страшные недели. Спортсмены истребили последних галок. В портах царила богомольная тишина, как будто изо всех дней недели на долю Англии осталось только одно воскре- сенье; даже парусное суденышко не хотело причалить к берегам нищенствующей страны.
      Люди умирали, соблюдая достоинство и чин. Стонали они тихо, чинно корчились и не забывали улыбнуться пастору. Это была достойная смерть, но все же это была смерть, и спасенья не было.
      На заседании палаты любознательный депутат Чекэп, хотевший было задать министру особенно значительный вопрос, упал и начал дрыгать ногами. Спикер был возмущен поведением депутата. Он закрыл заседание. Но мистер Чекэп не был виноват — он просто умер от истощения.
      Подходило рождество. Люди вспоминали былые годы, любимый праздник, диккенсовский уют, шпигованных индюшек, щебет счастливых Мери и Кат у камина.
      В сочельник густые туманы обволокли остров. Это было некоторым благодеянием судьбы. Туманы скрывали города, дома и лица прохожих. Города были пусты и мертвы, дома черны, а лица бледны.
      Все же, но старой памяти, люди убирали свои опустевшие, истопленные комнаты и даже старались улыбаться.
      Старый лорд Чарльз Хэг пригласил к себе своих друзей:
      лорда Вильяма Джерсена и сэра Эдуарда Карсейля.
      Странную картину представлял собой замок лорда Чарльза Хэга. Огромные, пустые, промерзшие комнаты. В разбитые окна врывался туман. Лорд Чарльз Хэг с фонарем вел гостей через эти зловещие ущелья, и желтый огонь бился среди обла- ков, как ущербная луна.
      Лорд Чарльз Хэг жил один в своем замке. Супруга его умерла, съев котелок недоваренной брюквы. Дочь Мери спаслась, уехав в Канаду с каким-то пароходным поваренком.
      Лорд Хэг презирал и жену и дочь — обо они осквернили честь древнего рода: брюква не должна фигурировать на столе замка Айэн, а поваренок не смеет прикоснуться к дочери лорда. Ста рый и несчастный лорд Хэг хранил достоинство, ел изредка дичь и глядел на конские хвосты.
      (Дичыо он называл ворон, которые залетали в залы замка.) Ради рождества лорд прибрал свой кабинет. Толстые тома по-прежнему хранили изображения одиннадцати тысяч трех сот двадцати четырех гербов. Фонарь медом мазал лысины трех аристократов. Камин весело грыз одно из последних кре сел. Над столом висел большой конский хвост Грея, послед него жеребца лорда Чарльза Хэга, съеденного еще летом низ менной чернью.
      Во всем был нежный уют, и сердца стариков понемногу оттаивали. Три ломтика хлеба, подаренные лорду Чарльзу Хогу какой-то сердобольной старушонкой, лежали на прекрас ном старинном подносе. Они казались двум лордам и одному сэру тремя традиционными плюм-пудингами.
      Началась задушевная беседа. Разумеется, она носила ретро спективный характер. Лорд Чарльз Хэг вспомнил былые скач ки. Волнуясь, перечислял он имена всех покойных жеребцов и кобыл — победителей дерби, начиная с 1887 года.
      Сэр Эдуард Карсойль вынул красный фуляровый платок:
      нежные виденья усопших бульдогов преследовали его. Где ты, широкогрудый Юм? Пятнистый Бэб? Друзья золотых лет? Проклятые стрелки! И от всего осталось только кольцо с изо бражением песьей головы — приз XXXIV выставки собако водства.
      Лорд Вильям Джерсен, у которого никогда не было ни родо витых кобыл, ни талантливых кобелей, все же в умиленье вы тирал свои голубенькие глазки. Он умел понимать чужое горе.
      Для того чтобы полюбить вещи, ему не нужно было ими обладать. Для того чтобы познать мир, ему не приходилось Ого осматривать. Богатая фантазия и редкая восприимчивость определили образ жизни почтенного лорда. Он не посещал скачек, не разводил псов. Он сделался вице-президентом «Английского географического общества» и одним из наиболее прославленных путешественников в дикие страны, не покидая для этого своего дома, даже точнее — своего кресла у камина, где бесстрашный турист в восточном халате и в вязаных туфлях Изучал все пять частей света. Впрочем, иногда он путешествовал: приходилось ездить В Лондон на заседания «Английского географического общества». Переезд совершался в спальном купе и длился четыре часа. Но лорд, учитывая всякие возможности, брал с собой охотничий карабин, компас, провиант, питьевую воду на пять суток, карты обоих полушарий и библию.
      В грустный рождественский вечер, видя слезы старых друзей, лорд Иильям Джерсен решил несколько развлечь их рас сказами о своих путешествиях.
      Дорогие друзья, — сказал он, — в Индии, в Голубых го рах, и видел людей-карликов. Они живут на деревьях. Суевер ные туземцы боятся их. Конечно, не мы, но англичане.
      Это хотя краткое, но весьма занимательное повествование развеселило всех. Колокол церквушки радостно зазвенел: наступало светлое рождество. Друзья степенно съели три ломтика хлеба, облив их в мыслях голубым огоньком рома. Эта, признаться, скудная трапеза вызвала в них сильнейшие приступы аппетита. Печаль готовилась снова перешагнуть порог кабинета. Но неутомимый лорд Вильям Джерсен, укрепленный успехом своего первого рассказа, решил дать ей решительный бой.
      — Я многое видел, дорогие друзья. Я видел страшные вещи, По сравнению с ними горести, переживаемые нашей великой родиной, кажутся детскими. Судите сами: на берегу открытого мной озера Дайга в Центральной Африке живут доподлинные людоеды. На моих глазах один человек съел другого.
      — Действительно, это ужасно, — сказал лорд Чарльз Хэг. — !1 надеюсь, что эти преступники не были англичанами? — О нет! Конечно, нет! Это были негры, то есть черные люди с черными душами.
      После этого рассказа воцарилось редкое оживление. Друзья помолились о здоровье его величества короля и поздравили Друг друга с праздником. Лорд Чарльз Хэг предложил друзьям рождественские подарки.
      — Вам, дорогой лорд, я дам хрустальный графин с моим горбом, обернутый в салфетку, он может вполне заменить дорожную флягу и будет вам полезен при ваших путешествиях в дикие страны. Вам же, дорогой сэр, я решил сделать скромное подношение, я предложу вам живого и даже весьма родо витого бульдога, которого чудом не съела чернь. Пойдемте со мной. А вы, лорд, пока отдохните.
      Лорд Чарльз Хэг и сэр Эдуард Карсейль вышли из каби- нета. Густой туман поглотил их. Лорд тяжело дышал.
      — Я ничего не вижу. Где же ваша собака? — спросил сэр.
      — Собака дальше.
      Они долго шли по темным пустым залам.
      — Нам надо спуститься вниз по этой лестнице, — сказал наконец лорд.
      Ступени были скользкие. Сверху капало. Где-то пропищала крыса. Они были в подвале.
      — Мне страшно, лорд. Где же собака? — Видите ли, собака устала. Она лежит здесь рядом. Если вы нагнетесь, сэр, вы увидите ее.
      Но сэр Эдуард Карсейль не нагибался. Тогда раздался натуральный собачий вой. Это выл лорд Чарльз Хэг, который, скушав ломтик хлеба, почувствовал неслыханный аппетит.
      Сэр, уверовав в близость родовитого бульдога, нагнулся, Был слышен хруст суставов и скрип зубов…
      Лорд Вильям Джерсен долго ждал друзей. Наконец он решился предпринять путешествие. Он взял желтый чад- ный фонарь и побрел разыскивать друзей. Один пустой зал походил на другой. Лорд заблудился. Он не нашел людей.
      Он не мог найти и жилого кабинета. От налетевшего ветра фонарь погас. Лорд кричал, но голос тонул в густом тумане. Тогда он лег на мокрые половицы и заплакал, как младенец.
      Наконец окна чуть посветлели. Это был спасительный рассвет. Лорд Вильям Джерсен встал и, дрожа, снова принялся за розыски. Вскоре он нашел дверь кабинета. Приоткрыв ее, он замер от восторга. На столе стояли миска и тарелки с родовыми гербами. Отстранив тарелку, лорд Чарльз Хэг вытирал салфеткой губы. От миски шел крепкий запах хорошего домашнего бульона.
      — Ах, вот и вы, дорогой лорд! Я беспокоился о вашем здоровье. Разделите со мной мою скромную трапезу.
      Лицо лорда Чарльза Хэга выражало удовлетворение ужином, светлую радость, безмятежность, покой.
      — Но где же наш общий друг сэр Эдуард Карсейль, — спросил великий путешественник, подсаживаясь к столу.
      — Он уехал домой вместе с бульдогом.
      Лорд Вильям Джерсен взял ложку. Бледный свет декабрьского утра сочился сквозь потные стекла. Случайно лорд заглянул в миску, тихо вскрикнул и упал.
      Любезный хозяин даже не потрудился снять о руки сэра Эдуарда Карсейля знаменитого кольца, изображавшего песью голову.
      Двадцать восьмое декабря считалось будничным днем. Лондон жил своей обычной жизнью. Королевский конвой разгуливал в седых париках. Безработные стреляли из пулеметов.
      Голодные клерки падали замертво на улицах. Чудаки держали пари, когда умрет последний англичанин: пессимисты говорили — в январе, оптимисты — в мае. — Но англичане умирали прилично, и жизнь шла своим порядком. 28 декабря состоялся ряд заседаний различных научных и просветительных обществ, среди прочих торжественное заседание «Английского географического общества» для заслушания доклада о быте туземцев, живущих в верховьях Нила.
      Заседание открылось в 3 часа. Докладчик, мистер Гау, начал:
      — Как известно…
      Но в это время в комнату ворвался странный субъект с дикими глазами, небритый и неприличный. Председатель с трудом узнал в нем вице-президента общества лорда Вильяма Джерсена.
      — Я должен прервать докладчика, — захрипел лорд Вильям Джерсен. — Крайне важное сообщение! Переворот в этнографии! Господа!..
      Голос лорда оборвался. Ему дали стакан воды.
      — Господа, внимание! Джентльмен съел джентльмена! Услыхав это, председатель сначала нахмурился, потом улыбнулся и стал подозрительно лязгать зубами. Тогда самый молодой и самый тучный изо всех членов «Английского географического общества», вскормленный на добротном голландском молоке, встал и подбежал к окну. Общество помещалось во втором этаже, и осторожный человек спрыгнул вниз, не причинив себе никакого вреда.
      — Надо выходить через двери, а не через окна, — сказал часовой и неодобрительно покачал седым париком.
      — Как когда, как когда, — справедливо ответил ему Енс Боот, ибо находчивый турист, вскормленный на голландском молоке, был, разумеется, неутомимым Енсом.

      После удачно проведенной английской компании темные слухи о каком-то всемогущем голландце начали волновать уцелевшие страны Европы. На балах Парижа красавицы бредили «лету чим голландцем». Серьезные политики за бриджем любили приговаривать:
      — Вот какие штуки в Европе происходят… Англия того…
      Это вам не Ван-Гутен!..
      В «Матэн» появилась статейка, полная увлекательных на меков:
      «Нам сообщают, что к ряду печальных катастроф, уничтоживших три четверти Европы, причастен крупный авантюрист, некто Жан Ботта, голландец, внук известного гене рала буров. Он отомстил Англии за обиды, нанесенные его Деду.
      По некоторым данным, Жан Ботта работал в тайном штабе германской армии и руководил нападением на наши банки в Берлине при применении известных санкций.
      Жан Ботта женат на дочери американского миллиардера X.
      Он был одним из руководителей «Английского стального треста».
      Прокуратура принимает меры к выяснению местонахождения этого опасного типа».
      Сообщение «Матэн», перепечатанное газетами всего мира, еще сильнее заинтриговало публику. Потомки генерала Ботта привлекли редактора «Матэн» к судебной ответственности за клевету. Американские журналисты, приехавшие специально в Голландию, должны были ограничиться сообщениями о живописности национальных костюмов и о похищении картины Рембрандта, ибо никаких признаков существования таинствен ного авантюриста им обнаружить не удалось.
      Клерикальная «Идеа националы) уверяла, что голландец на самом деле русский и коммунист, выполняющий программу XVIII конгресса коминтерна. Напротив, коммунистический «Пепль» клялся, что Ботта не кто иной, как исчезнувший при таинственных обстоятельствах племянник премьера, господин Пиктор Брандево, осуществляющий идею всемирной монархи ческой диктатуры.
      Красавицы не спорили о том, кто прав. Закрывая веером глаза, они ждали, что их пригласит на тур чоя летучий гол ландец. Красавицы были добрыми католичками и верили в чудо.
      Нся Европа говорила о Жане Ботта. Но совсем о другом шпорили супруги Бланкафар в высоком будуаре венециан ского палаццо. Они говорили о туфлях.
      — Дай мне шесть тысяч лир. Я должна купить серые зам- шевые туфли, — хныкала Люси.
      — Кошечка, у меня нет денег. Я потерял все на фунтах.
      Франки и лиры падают. Может быть, завтра мы будем просить корку хлеба, — увещевал ее Жан. Мне нужны туфли.
      По ведь ты неделю тому назад купила туфли.
      Это были атласные, бальные.
      — У тебя сто пар туфель, кошечка.
      Ты лжешь, ты нагло лжешь! У меня всего одиннадцать пар: атласные белые, черные бальные, черные замшевые, желтые для улицы, черные для улицы, сафьяновые красные для маскарада, брюссельские с помпонами, еще одни желтые с пряжками, скромненькие и мышиные под цвет чулок. Вот и все. Остальное — полуботинки и ботинки. Теперь мне нужны серые замшевые. Шесть тысяч лир — это пустяки.
      — Кошечка, у меня нет денег. Мы разорены.
      — Ты прокутил. Ты потратил все на своих любовниц, — за кричала окончательно рассерженная Люси. Ее рыжая челка гневно взметнулась. Желая предотвратить скандал, Жан скромно пролепетал:
      Кошечка, ты ведь знаешь, что я на это теперь не способен.
      Кошечка знала это хорошо, но ревность сильнее логики, и она продолжала:
      Врешь! Дай шесть тысяч лир.
      У меня нет. Фунты больше ничего не стоят. Лира летит.
      Жить стало невозможно. Если завтра этот проклятый голландец возьмется за Италию, мы погибли…
      Какой голландец? Жан обрадовался неожиданному обороту разговора.
      — Ты разве не знаешь, кошечка? Вся Европа говорит — его зовут, кажется, Жан Ботта.
      Люси потерла розовыми пальчиками свой лоб, скрытый от мира рыжей челкой. У Люси был хороший лоб и хорошая память.